Золотая гривна (ПИЛР)

 » Золотая гривна (ПИЛР)  [ Завершено ]

От автора: На написание этого романа меня навели прочтение чудесной книги Симоны Вилар "Нормандская легенда" и статья И. Г. Матюшиной в Интернете.
Если кого-то заинтересует, вот ссылка:
http://svr-lit.niv.ru/svr-lit/articles/matyushina-rycarskaya-saga/rycarskaya-saga-3.htm

1.
Сигни, мейконунг* Флайнгунда и Свальдбрюде, сидела, разглядывая себя в серебряном отполированном зеркале, пока Марит расплетала ее длинные косы и старательно расчесывала каждую прядь, с наслаждением перебирая волосы своей госпожи.
Марит, всего тремя веснами старше Сигни, приходилась ей двоюродной сестрой и с детства прислуживала ей. После семи родов подряд Марит увяла, и волосы ее, когда-то тоже красивые, почти такого же цвета, как у хозяйки, поредели, и в них пробилась ранняя седина.
Иногда прислужница поглядывала на отражение Сигни – не кривится ли та от боли, не вспыхивает ли раздражение в ее больших синих глазах, когда гребень порою запутывается в слишком густых кудрях.
Правительница огромного края, пяти Голубых озер и необъятного Чёрного леса, владелица земель, чьи границы простирались от морского побережья до далеких гор, Сигни на людях всегда вела себя сдержанно и в то же время властно. С восемнадцати лет управляя доставшимися ей от отца владениями и множеством слуг и рабов, она хорошо научилась скрывать свои чувства, приобрела выдержку и умение внушить к себе и уважение, и страх.
Но перед старыми, знавшими ее с младенчества, как Марит, родичами и слугами, Сигни становилась другой: она могла и поплакать, и покапризничать, и даже сорваться. Последнее было особенно страшно: в такие моменты Сигни напоминала своего отца, конунга Эриксона Краснобородого, который, приходя в ярость, крушил все, что попадалось под руку, и мог запросто зарубить или даже разорвать голыми руками и человека, и зверя, - любого, кто посмел бы встать у него на пути.
От отца Сигни унаследовала рыжие волосы и стать. Была она высока, широкоплеча, с длинными стройными ногами. Свою довольно большую грудь она скрывала под свободными рубашками или латами, и поэтому напоминала скорее юношу, чем девушку. Только толстые косы цвета рыжего лисьего меха, достигающие талии, выдавали ее пол. А вот глаза были материнские, - даже сейчас, когда Альфлауг из Свальдбрюде не было на свете уже много лет, нет-нет, да и звучали на пирах песни об ее бездонных, как воды Голубых озер, глаз.
…Из песен скальдов узнал Эриксон из Флайнгунда, только вступивший после смерти отца в права наследования, о красоте Альфлауг. Он тогда тяжело болел, только начал поправляться, и к постели выздоравливающего юного конунга, дабы развлекать его, часто звали музыкантов, шутов и певцов.
Не было ему еще и восемнадцати, и он даже не носил бороды, благодаря которой получил впоследствии свое прозвище. Эриксон влюбился в Альфлауг, не видя её, захотел жениться на ней - и, едва поднявшись с постели, хоть и был еще бледен и худ как щепка, снарядил корабли и поехал в Свальдбрюде. Но опоздал. Просватали уже Альфлауг за конунга Рагнара Черноголового из Рисмюнде, и неудачливый искатель руки красавицы попал как раз на свадебные торжества.
Приняли, однако, Эриксона в Свальдбрюде хорошо: и его, как знатного гостя, и его дружину родители невесты пригласили на пир, на котором чествовали молодых.
Нерадостная сидела в пышном свадебном уборе тоненькая как стебелек прекрасная синеокая новобрачная. Рагнар был необычайно пригож: высок, черноволос, чернобров, смугл, но далеко разнеслись по свету слухи о его жестокости, невоздержанности в выпивке и бесчинствах, чинимых им и его людьми не только во владениях недругов, но и в своем собственном крае.
Вот и на свадебном пиру он пил за пятерых и осушал рог за рогом. Рука его властно лежала на плече невесты, длинные пальцы то и дело по-хозяйски оглаживали дорогое оплечье свадебного платья, будто предвкушая мгновение, когда сдерут его вниз, обнажая белоснежное трепещущее тело.
Как случилось, что Альфлауг и Эриксон в наполненной орущими пьяными возбужденными людьми, полутемной и дымной от горячих блюд и чадящих факелов огромной зале увидели друг друга? Как вышло, что Альфлауг предпочла рослому широкоплечему красавцу-жениху тощего бледного юношу с горящими как уголья глазами? Как произошло, что взгляды их встретились – и одно и то же чувство вспыхнуло в обоих?.. О том ведомо только бессмертным богам.
Доподлинно известно лишь одно: в ту ночь не стала Альфлауг женою Рагнара Черноголового. Сбежала красавица вместе с Эриксоном, уплыла вместе с ним и его дружиной во Флайнгунд.
Одни шептались, будто Рагнар был так пьян, что попросту заснул на пороге, не добравшись даже до супружеского ложа, – но вряд ли это было возможно, ведь если невеста наутро после брачной ночи оставалась невинной, то жениха ждал несмываемый позор. Другие уверяли, что Альфлауг напоила Рагнара каким-то питьем, которое заставило его заснуть мертвецким сном. Третьи говорили, что вся дружина Эриксона пробралась в ту ночь в спальню жениха, что сразу дюжина воинов набросилась на молодого мужа, повалила и оглушила.
Сигни же знала – мать рассказывала ей – что дверь в спальню Рагнара охранялась крепко, и что Эриксон пробрался в ту комнату через единственное маленькое окошко, в которое втиснулся подобно кошке. Ни один из его людей – все здоровые крепкие молодцы – при всем желании не мог последовать за своим господином.
Эриксон и Альфлауг, с ужасом ожидавшая появления мужа, поняли тогда друг друга без слов. Гость спрятался за дверью – и, едва пьяный Рагнар ввалился в спальню, оглушил его страшным ударом в висок. Затем взял новобрачную за руку – и они вылезли из окошка наружу, и побежали к ожидавшим их кораблям...
Рагнар, конечно, наутро снарядил погоню, быстро сообразив, кто увез молодую, – но корабли его попали по воле богов в страшный шторм и, изрядно потрепанные, ни с чем повернули назад.
Беглецы же добрались до Флайнгунда и немедленно сыграли свадьбу. Радостно пировали гости и дружина молодого конунга. Вскоре пришло известие от родителей сбежавшей невесты: они простили дочь, которая была их единственной наследницей, и прислали молодым свое благословение. Это была хорошая новость – значит, Свальдбрюде достанется детям Эриксона и Альфлауг!
…Только бабка Эриксона, старуха Гунндис, пророчила недоброе. И скоро предсказание Гунндис исполнилось: Рагнар Черноголовый, оскорбленный жених, собрал войско, снарядил корабли и приплыл по морю во Флайнгунд, чтобы отомстить за нанесенное ему бесчестье.
Много полегло тогда людей и с той, и с другой стороны. Именно тогда бабка Эриксона прокляла молодую жену конунга. «И тебя, и сыновей твоих проклинаю за то зло, которое причинила ты нашей земле!»
Но в конце концов обоюдные злость и ярость были потушены реками пролитой крови. Начались переговоры, и Эриксон и Рагнар пошли на мировую: за оскорбление последнего конунг Флайнгунда готов был выплатить огромную сумму золотом и серебром. Рагнар согласился. Много кованых сундуков с сокровищами увезли его ладьи в Рисмюнде, в том числе драгоценнейшее древнее украшение рода Флайнгунд: золотую ожерелье-гривну необыкновенной красоты с двадцатью подвесками из жемчуга, янтаря и рубинов...

*мейконунг – (meykonungr) – дева-правительница
2.
Прошло время. У Альфлауг и Эриксона родились один за другим трое сыновей, сразу
вслед за ними – дочь, Сигни. Сыновья вышли все как на подбор: крепкие, здоровые горластые мальчишки. А рыженькая синеглазая девочка была чудо как хороша уже в колыбели. Радости родителей не было предела.
Сигни росла с братьями, стараясь ни в чем не уступать им. Недаром имя ее означало «новая победа». Она ненавидела проигрывать, сдаваться, подчиняться. Она была упрямым и решительным ребенком. Стискивая зубы, размахивала тяжелым мечом, натягивала тугой лук, не ведая страха, лазала по высоким деревьям на самые верхушки, кидалась в буруны холодной горной реки, вскакивала на едва объезженных коней.
Сладу с ней не было никакого. Она была сущим наказанием для всех, живущих в поместье конунга. А отец, и мать, вместо того, чтобы приструнить несносную девчонку, баловали ее как могли, и все ей дозволяли.
Кончилось это едва ли не трагически. Поспорили как-то сыновья Эриксона, а с ними друг их детских забав, сын одного из воинов конунга, Торджер, и Сигни, кто из них больше простоит голышом осенью в воде на морском побережье.
Сигни и Торджер, ровесник ее младшего брата, выдержали больше всех. Трясясь и клацая зубами, смотрели с берега на упрямых спорщиков не выдержавшие испытания мальчики. Тут, на счастье, подскакали люди Эриксона, вытащили из ледяной воды еле живых онемевших и побелевших детей.
Торджер не заболел, - а лучше б и заболел, потому что гнев конунга пришелся на него, сочтенного зачинщиком опасного и, к тому же, постыдного, спора. Ибо – хоть Сигни едва исполнилось одиннадцать, но раздеться догола перед братьями и Торджером было все равно для девочки ее звания совершенно непозволительно.
Торджера высекли чуть ли не до полусмерти, хотя Сигни и пыталась защитить друга, уверяя, что это она предложила такую игру. Братья Сигни мудро промолчали, – Торджер был их хорошим приятелем, но к чему подставлять под удары плети четыре спины, если можно обойтись одной?
А у дочери Эриксона началось воспаление легких. Долго лежала она в жару в натопленном доме, не приходя в себя. За это время между ее родителями произошел серьезный разговор. Пора было, решили оба, прекратить баловать дочку и разрешать ей разные безумства, - если боги смилостивятся над ней, и она останется в живых. Но как сладить с ее безрассудством, упрямством и своеволием?..
Альфлауг предложила: а что, если Сигни научиться искусству врачевания? Это отвлечет непослушную девочку от мальчишеских забав и, конечно, пригодится ей как будущей матери и знатной госпоже.
Дело в том, что одну весну назад отец Сигни ездил в Рисмюнде по приглашению Рагнара, давно сменившего свое прозвище Черноголовый на Беспутный. Это был тайный военный совет. Вернулся Эриксон какой-то странный, бледный и молчаливый, да еще со старой финкой, звавшейся Гальдорфинн. Эта женщина была прекрасной лекаркой, знавшей множество растений, трав и корений.
Именно она была призвана лечить тяжело больную дочь конунга. На Гальдорфинн возложили родители Сигни сложную задачу – не только вернуть дочь к жизни, но и увлечь своим мудрым искусством. Так и получилось, что, впервые придя в себя после болезни и открыв глаза, Сигни увидела над собою морщинистое лицо с крючковатым как у хищной птицы носом и необычно лучистыми голубыми глазами...
Благодаря неустанным заботам финки, девочка быстро пошла на поправку. Когда же пришли родители и заявили о своем желании, чтобы дочь училась врачеванию, Сигни скривилась и заявила, что не собирается заниматься всякой ерундой, и что скорее умрет, чем станет лекаркой. Гальдорфинн не вмешивалась в этот разговор. Когда же конунг с женой ушли, спросила Сигни:
- Скажи, легко ли нанести человеку рану?
- Конечно, - удивилась вопросу девочка. – Легче легкого!
- Это может сделать каждый?
- О да! Хоть ребенок.
- А вылечить рану?
- Смотря какую. Смотря чем она нанесена, смотря куда, сколько крови вытекло. Рана может быть резаная, колотая, рубленая. Это зависит от оружия: топора, ножа, копья, стрелы. Ну, и задета ли кость, или сухожилие разрезано, - без запинки ответила Сигни. – Так что время на лечение может занять и пять дней, и десять, и тридцать.
- Вот видишь, - едва заметно улыбаясь необычным знаниям двенадцатилетней девочки, подняла крючковатый палец Гальдорфинн, - нанести рану может всякий – умный и дурак, сильный и слабый, старый и молодой. И времени на это нужно – меньше вдоха. А вылечить ее ой как непросто! Твои отец и мать мудры – но и они не возьмутся лечить человека. Так скажи – ерунда ли то, чем я занимаюсь? Разве это не важное и нужное дело?
- Кажется, нет, не ерунда, - осторожно сказала Сигни. Она чувствовала, что эти вопросы старуха задает ей неспроста. К чему-то подводит.
- Кажется или нет? – Злобно, как показалось девочке, прищурила светлые глаза знахарка.
- Ну... нет. Точно не ерунда, - наконец, произнесла Сигни.
- Вот и хорошо, что нет. – Светлые глаза засияли по-особому, тепло и уже не злобно.
Какое-то время в комнате было тихо. Потом девочка натянула на себя одеяло – она немного побаивалась строгой старухи и пыталась хоть так спрятаться от ее гнева, который непременно должны были вызвать слова Сигни - и сказала:
- Пусть то, чем вы занимаетесь, важно и нужно, но я все равно не хочу учиться вашему врачеванию. Не хочу и не буду!
- Да подарят тебе бессмертные боги столько счастья, сколько песчинок на морском берегу! – воскликнула, явно обрадованная, Гальдорфинн. – Откроюсь тебе, милая девочка: это всё надумали твои родители, а я им сразу сказала: ничего не получится. Не та Сигни, чтобы стать моей ученицей! Не ей понять мои древние знания, овладеть тонкостями моего искусства, проникнуть в тайны моей науки! И вообще, я бы хотела взять в ученики не девочку, а мальчика. Мальчики быстрее все схватывают, их ум пытливее и глубже, а память тверже. Может, подойдет мне тот, Торджер, которому я обрабатываю спину? Он, кстати, передавал тебе привет и интересовался твоим здоровьем...
Сигни едва услышала последнюю фразу Гальдорфинн. Кусая губы, лежала она в кровати. Как это – выходит, Торджер умнее ее, Сигни, дочери Эриксона? Он будет знать что-то, что, видите ли, недоступно пониманию Сигни? Да не бывать тому!
Сигни представила, что Торджер или какой-нибудь другой мальчишка обойдет ее хоть в чем-то, и кровь вскипела в ней.
- Я постигну твою науку! – заявила она, отбрасывая одеяло и садясь в постели. Синие глаза ее засверкали, подбородок гордо вздернулся. – Торджер тебе не подойдет! Он вовсе не такой умный. А я смогу научиться всему быстро, очень быстро! Я…
- Погоди, - прервала ее Гальдорфинн, пряча улыбку в уголках тонких губ. – Не горячись, девочка. На то, чтобы познать науку врачевания, уйдут не дни и не месяцы – годы. Вижу, ты так же готова сейчас кинуться в изучение моего искусства, как недавно - в ледяную воду. Но скоро жар твой остынет, тебе станет скучно, и ты пожалеешь, что вынуждена заниматься таким неинтересным делом, вместо того чтобы бегать и играть с братьями.
- Нет, не остынет! Клянусь богами, глядящими на нас: я изучу твою науку и стану лекаркой не хуже тебя!
Старая финка недоверчиво покачала головой. Уж слишком непоседливой и горячей была дочь конунга. А искусство врачевания требовало внимательности, прилежания, усидчивости.
Не сразу Сигни удалось переубедить знахарку, что она справится, - но время это пришло. Гальдорфинн почувствовала: девочка увлеклась и втянулась, ее было не оторвать от занятий, и старая учительница не могла на нее нарадоваться.
Но и обучение воинской науке не кончилось; просто теперь, вместо того, чтобы заниматься днем, Сигни делала это ночью. Она была неутомима и, казалось, совсем не нуждалась в отдыхе и сне. Часто она встречала рассвет на ногах или на лошади, с луком или мечом в руках. Нередко будила она спящих крепким сном братьев или всегда готового помочь ей Торджера, чтобы они потренировались с нею.
Знахарка научила девочку еще двум премудростям – чтению и написанию рун, включая тайнопись, а также латыни. У Гальдорфинн было несколько латинских книг, и она иногда читала отрывки из них дочери конунга. Сигни загорелась, захотела сама читать заморские книги. Она схватывала все на лету, и старая лекарка не могла нарадоваться на быстрый и острый ум своей ученицы.
…Слова Гальдорфинн о тайнах науки поразили девочку и тоже повлияли на ее желание учиться врачеванию. Тайны она обожала. Когда была жива ее прабабка, Гунндис, то часто сажала Сигни на колени и, поглаживая рыжую головку правнучки, которую очень любила, рассказывала ей о колдовской силе, заключенной в золотой гривне рода Флайнгунд. «Это великая тайна, - шептала старуха, - но ты должна знать её. Мужчина, надевший это украшение на шею любой приглянувшейся ему женщины, становится ее повелителем...
«Это как – повелителем?» – широко открыв глаза, спрашивала Сигни.
«Так, моя маленькая лисичка, что женщина лишается силы, воли и ума. И не думает ни о чем, кроме этого мужчины. Я испытала это на себе, когда твой прадед, Торир, посватался ко мне и подарил это ожерелье. О, я сразу позабыла все – отца, мать, родных! И только одно желание осталось во мне - быть с Ториром, принадлежать ему… Затем уже мой сын, Эрик, таким же образом приворожил свою невесту… А вот ты думаешь – почему так легко твоя мать сбежала с моим внуком с собственной свадьбы? Потому что он, когда пробрался в спальню Рагнара, надел гривну на шею Альфлауг... Вот и пошла она за ним, как корова на привязи за пастухом. Жаль, - продолжала Гунндис, вперяя взгляд бесцветных глаз куда-то вдаль, - жаль, что это чудесное украшение отныне в руках этих негодяев из Рисмюнде! Говорила я Эриксону: не отдавай его! Когда-нибудь Рагнар Беспутный и его потомки узнают тайну гривны, и все самые красивые женщины будут принадлежать им...»
«Бабушка! – дергала ее за рукав Сигни. – А ведь я, когда вырасту, буду самой красивой? Мне все так говорят!»
«Будешь, лисичка».
«Значит, я буду принадлежать этим... потомкам Рагнара»?
«Да избавят боги тебя от этой участи! Род Рагнара Беспутного жесток и коварен, конунги Рисмюнде любят кровь и насилие, крики и плач жертв им милее песен скальдов...»

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Гюльнара)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: 15.07.2012

Изумительно! Ваш текст, словно песня. Так плавно, так стройно и мелодично, что просто оторваться невозможно. Мелодия слов действительно завораживает.
Спасибо Вам огромное)) Обязательно буду читать.
_________________

Света, спасибо за подсказку, коей стал ваш отзыв ;))

Гюля, принимайте и меня в читатели- текст порадовал и лёг на душу, а история завлекла, как вечерняя бабушкина сказка.
___________________________________

Очень интересно.
Люблю скандинавские мотивы.
___________________________________

Прекрасное начало! Очень понравилось! Предвкушаю интересный роман!

Привет!
Хорошее начало!
Меня всегда очень интересовали истории о викингах. Тем более, о женщинах-викингах.
Остаюсь в этой теме.
_________________

классное начало, прочитала с удовольствием!!!!!!!!!!

Jack the Ripper, Ночная Гостья, Соня Соня, Ингеборг, Сиринга, jullietta, спасибо всем, Леди!

ГюляОтличное начало. Поздравляю.

Анна Уэллинг, спасибо.

 » 3-4

3.
Альфлауг умерла, когда Сигни было тринадцать. Девочка тяжело пережила смерть матери, которая безмерно любила и баловала дочь. Эриксон тоже был потрясен безвременной кончиной любимой супруги. Он, казалось, винил в происшедшем себя – ведь Альфлауг ничем не болела, и свела ее в могилу какая-то странная печаль, тоска, грызущая бедную женщину изнутри несколько лет – с тех самых пор, как, бледный и мрачный, вернулся Эриксон из Рисмюнде…
Конунгу было отрадно теперь лишь одно – смотреть, как подрастают и мужают его сыновья, будущая надежда и опора рода. И тут один за другим обрушились на Флайнгунг три несчастья. Начало сбываться проклятие ушедшей в иной мир старухи Гунндис. Ни один из сыновей Эриксона не дожил до двадцати лет. Один утонул, затянутый омутом; другого на охоте порвал медведь; третьего унесла лихорадка-лихоманка. И осталась у конунга одна дочь – к тому времени уже шестнадцатилетняя, - Сигни.
Эриксону было на тот момент всего сорок лет, он был мужчиной в расцвете сил, и вполне мог еще раз жениться и заиметь сыновей. Но, по никому не известной причине, конунг не взял в свой дом новую жену. Он объявил наследницей всего своего состояния и всех своих земель единственную дочь.
Отныне Сигни должна была не заниматься врачеванием или воинскими потехами, - она стала помощницей отца и его правой рукой. Она обязана была войти не только во все дела большого домашнего хозяйства, которыми и так порой помогала заниматься после смерти матери сестре отца, тётке Раннхилд, матери Марит, но и вникнуть во все тонкости управления принадлежащими роду огромными территориями.
Гальдорфинн с пониманием отнеслась к тому, что обучение Сигни лекарскому искусству закончилось; да и, говоря по правде, старой знахарке почти нечему уже было учить дочь конунга: та знала теперь почти все, что было ведомо самой финке.
Гальдорфинн радовалась этому: зрение все больше подводило ее, и она чувствовала, что скоро совсем ослепнет…
Две весны пролетели быстро; Сигни сопровождала отца во всех поездках, вникала во все дела, училась, запоминала. Эриксон гордился дочерью, и не раз говаривал, что ни один из его умерших сыновей не смог бы так быстро постичь сложнейшую науку – науку повелевать, справедливой и щедрой, но твердой рукой.
Поначалу люди конунга не восприняли Сигни серьезно: были и насмешки – за спиной девушки и прямо ей в лицо, и игнорирование ее приказов. Сигни просила отца не вмешиваться, когда он пытался приструнить своих людей, заставить их подчиняться своей дочери. Она доказывала сомневающимся, насмешникам и лентяям, что не потерпит неповиновения – доказывала так, как волк, собирающийся стать вожаком стаи – собственными силой, волей, жесткостью, порой жестокостью.
И пришло время, когда она завоевала авторитет, которого добивалась – и у подчиненных, и у своего отца. И порой советы, которые она давала Эриксону, приводили его в восхищение ее умом и дальновидностью.
Сигни едва исполнилось восемнадцать, когда ее отец скончался. Именно тогда дочь конунга узнала тайну своего отца – страшную тайну, в которую была посвящена одна Гальдорфинн.
В ту ночь, обмывая тело Эриксона вместе со старой финкой, Сигни поклялась отомстить за позор отца – отомстить страшно и жестоко роду Рагнара Беспутного...
Между тем, о красоте дочери Эриксона Краснобородого молва шла с тех пор, как ей минуло четырнадцать. С пятнадцати лет её начали сватать, но конунг Флайнгунга не торопился отдавать никому из претендентов руку Сигни. Потом, когда девушка стала помощницей отца, и вовсе стало не до её замужества.
Но, после смерти Эриксона, сватовства возобновились, - Сигни стала повелительницей огромного края, практически королевой, к тому же она была очень красива. Столь лакомый кусок, конечно, не мог не привлечь внимания множества соседних родовитых семейств.
Где это видано, чтобы столь юная девушка одна управляла таким обширным участком земли? Она сама должна мечтать о замужестве, чтобы возложить бремя власти на плечи куда более широкие и сильные. Удел же женщины – быть хорошей хозяйкой и рожать мужу детей.
Но Сигни не была согласна с этим уделом. Ей, которая смогла взять под свою власть всю страну, перед которой покорно склоняли головы даже ярлы* и умудренные опытом хёвдинги*, которую почитали, которой повиновались, - стать всего лишь кухаркой да греть постель мужа?
Она владычица своих земель, мейконунг. Она сумеет отразить и опасность нападения, и утихомирить внутренние распри; она вершит суд, награждает верных подданных, карает измену и преступления и наказывает проступки. У неё тысячи рабов-траллсов* и сотни слуг, и десять тысяч воинов одновременно могут встать под её руку, если она того пожелает.
Отдать свой край, свою землю, своих людей – жадному мужу, который и в жены то ее возьмет лишь для того, чтобы приобрести все это, чтобы расширить свои владения? Ну уж нет!
Конечно, если найдется тот единственный достойный, который сможет внушить ей любовь, - не красотой (Сигни считала себя совершенно равнодушной к мужской красоте), а доблестью, отвагой, благородством, умом и высокими душевными качествами, – в общем, если он будет похож на ее отца, - тогда, возможно, она и подумает о браке... А, поскольку второго такого не отыщешь нигде на земле – Сигни останется мейконунгом, девой-правительницей, навсегда.
Исполненная самого твердого намерения отказывать всем претендентам, Сигни хоть и встречала их как радушная хозяйка, но заставляла искателей своей руки выполнять самые разнообразные задания – одного посылала убить кинжалом огромного медведя-шатуна, с другим соревновалась во владении мечом или луком, с третьим скакала верхом наперегонки через множество препятствий.
И не было того, кто мог выйти с честью из предложенных хозяйкой Флайнгунда испытаний. Не справившихся с заданием женихов и так ждал позор, но несколько раз особо высокомерных, хвастливых и заносчивых Сигни повелевала проучить по стародавней традиции: их насильно опаивали, обривали наголо, вываливали в дёгте и отправляли к их дружинам голыми, засунутыми в мешок, под насмешливое улюлюканье воинов мейконунга.
Оскорбленные Сигни женихи несколько раз возвращались и пытались взять силой то, что не вышло получить миром; но всякий раз мейконунг Флайнгунда отражала нападение, причем и сама не единожды принимала участие в сражении.
И сватовства постепенно сошли на нет, - никто не хотел быть униженным непобедимой девой из Флайнгунда.
Только Рагнар Беспутный, к удивлению всех, не присылал к Сигни сватов, хотя у него было, по слухам, два сына, а владения на западе граничили со Свальдбрюде, делая брак с дочерью Эриксона очень выгодным… К удивлению всех – кроме Сигни. Ей-то было хорошо понятно стремление конунга из Рисмюнде избегать появления в её краях.
Часто думала она о том, что хорошо было бы самой набрать воинов и нагрянуть во владения Рагнара Беспутного. Отомстить за отца – да и за горе матери, за ее раннюю смерть от кручины тоже. Но дел у мейконунга было много и, хотя Торджер, друг детства, помогал ей во всем, сделавшись ее правой рукой, выполнить задуманное никак не удавалось.

*Ярл - в норманно-скандинавских государствах знатный человек, наместник конунга; звание это было личное, позже обращено было в наследственное.
*Хёвдинг – лицо, административно ответственное за благополучие населения на подчинённой ему территории, почти ярл.
*Траллс - раб, пленный у викингов

4.
Торджер, друг детства Сигни, стал могучим и отважным воином. Он был хорош собою, и даже очень: высок, широкоплеч и узкобедр. Светлые кудри свои он заплетал в три косы, толщиной не уступавшие женским и достигавшие середины спины; более короткие на висках и надо лбом завитки красиво обрамляли правильный овал лица, который немного портил – не в глазах Сигни, конечно, - только чересчур мощный выдвинутый вперед подбородок.
Глаза у Торджера были янтарно-карие, с золотистыми искорками. Девушки на него не то что заглядывались – вешались; да и молодые замужние женщины и вдовушки были не прочь уединиться с ним где-нибудь в укромном уголке.
Торджер не был вовсе равнодушен к такому вниманию к себе; но дальше кратковременных встреч дело не шло, а, стоило его избраннице намекнуть на то, что пора бы начать готовиться к свадебным торжествам, как молодой воин тут же рвал с ней отношения.
Это происходило не потому, что он был легкомыслен и не хотел расставаться с холостяцкой беззаботной жизнью; а потому, что он был влюблен в Сигни и надеялся завоевать её сердце. Однажды он даже сделал ей предложение. Он сказал девушке, что готов рискнуть своей честью и поучаствовать в любом испытании, которое она ему предложит.
И вот что на это услышал: «Ты знаешь, как я люблю тебя, Торджер, и как дорожу дружбой с тобой. Но ты знаешь также почти все мои сильные и слабые стороны и, если на то будет воля богов, сможешь и выстрелить метче меня из лука, и победить в конном состязании, потому что моя Белогрива и твой Огненный равны по силам. Медведя ты тоже, помнится, уже одолевал один на один, вооруженный только ножом. Так что ни одно из тех заданий, которые я давала предыдущим своим женихам, для тебя не подходит.»
«Придумай мне самое опасное, самое трудное задание, Сигни! Я выполню любое, сражусь за тебя хоть с драконом!»
«Я подумаю», - ответила девушка.
Конечно, со стороны друга детства было дерзостью мечтать о руке мейконунга; род молодого воина был не стар и не богат. Отец Торджера за свои заслуги перед Эриксоном Рыжебородым получил довольно большой надел земли рядом с усадьбой конунга, и на этом участке выстроил для своей семьи добротный дом. Было у Торджера и десятка три траллсов.
Но по сравнению с тем, чем владела Сигни, всё это не стоило внимания, и любого другого, не равного ей по богатству и положению, дочь Эриксона высмеяла бы в лицо и прогнала прочь, а, может, приказала бы и хорошенько проучить наглеца.
Но с Торджером она так поступить не могла. Он был её другом, её правой рукой, верным, преданным, готовым выполнить любой её приказ. К тому же, как иногда признавалась сама себе Сигни, из всех знакомых мужчин Торджер нравился ей наиболее; и, говорила она иногда, смеясь, своим служанкам, если б она и пошла замуж, то только за него одного.
Но всерьез принять предложение друга детских забав и игр было невозможно для мейконунга Флайнгунда, и она это прекрасно понимала. Она отказывала куда более знатным и богатым претендентам, родовитым, имеющим владения, не уступающие по обширности ее землям; согласиться на брак с безродным воином, пусть мужественным, отважным и красивым, значило уронить свою честь, запятнать память своих предков, а этого дочь Эриксона Рыжебородого допустить не могла.
Она думала над испытанием для Торджера целый день после разговора с молодым воином; и, когда в голову ей пришла великолепная мысль, даже вскрикнула от радости.
Она позвала друга и сказала ему так: «Не буду я, Торджер, испытывать ни твою храбрость, ни силу, ни меткость, ни стойкость. Я знаю, что во всем этом ты превосходишь любого мужа. Но я считаю, что супруг должен быть не только моим защитником, не только моим соратником, но быть и тем, с кем мне приятно будет провести досуг, с кем беседа доставит удовольствие, кто много знает».
И она протянула Торджеру книгу на латыни, которую когда-то выучила почти наизусть благодаря Гальдорфинн.
«Научись латинскому языку, Торджер, чтобы я могла беседовать с тобой на нем. Тогда я, возможно, отдам тебе свою руку».
Торджер с радостью схватил толстый потрепанный том. Не много же просит от него Сигни! Он ожидал чего-то гораздо более трудного.
«Тебя, как и меня, будет учит Гальдорфинн. Правда, она стала плохо видеть, но как-нибудь справится. Когда ты сможешь выполнить мое задание?»
«Через две луны», - самонадеянно заявил разгоряченный близостью – и ее, и своей победы, - Торджер.
«Что ж, я буду ждать. Но помни одно: OMNIUM QUIDEM RERUM PRIMORDIA SUNT DURA».
«Что это ты сказала?»
«Что начинать что-то всегда трудно. Но я уверена: у тебя всё получится, друг мой!» - ласково улыбнулась ему девушка.
…Очень скоро Торджер понял, что его горячность сыграла с ним злую шутку. Как ни билась с ним Гальдорфинн, как ни старалась втиснуть латынь в его голову – всё было напрасно. Видно, так уготовили ему боги – не познать странный чужой язык.
Через три луны он вернул книгу Сигни, мрачный и разочарованный.
«Выполнил ли ты мое задание?»
«Нет».
«Неужели оно оказалось такое сложное?» - искренне удивилась она.
«Легче мне достать для тебя радугу с неба, чем выучить этот непонятный язык», - вздохнул он.
«Мне очень жаль, Торджер, - сказала она, - но, поскольку ты не выполнил задание, о браке между нами не может быть больше речи».
Он смирился с этим, - но Сигни знала, что смирился он больше потому, что видел: она никому не отдает предпочтения, ни один мужчина не мил ей. Она чувствовала, что, если все же захочет отдать кому-то руку, - то, как из проснувшегося вулкана, выплеснутся из глубин души Торджера ярость и ревность.
Однако, это не страшило Сигни. Да и к чему задумываться над тем, что будет, когда она выберет себе мужа, если этого не будет никогда?..

...- Что там, во дворе, за шум, Марит? – спросила Сигни.
- Девушки болтают о празднике. Меньше одной луны осталось до Йонсваки*, самой короткой ночи, вот им и невтерпёж через костры поскакать и венки поплести, - отозвалась Марит, тоже прислушиваясь к веселым выкрикам и смеху. – Да и парням тоже хочется веселья. Ну, и любви тоже, какая только в этот праздник бывает – без удержу, с кем захочется.
- Да, веселый праздник, - согласилась, чуть нахмурившись, Сигни. Она вспомнила, что, когда она была маленькая, тоже прыгала через костер об руку с Торджером. Он после этого сказал ей, что отныне они жених и невеста, и до сих пор она помнит, как серьезно он это произнес, какой надеждой светились его карие глаза...
Но Сигни давно не принимает участие в забавах этой ночи, ночи разгула и вседозволенности. Она – хозяйка, правительница, и ей не к лицу со всеми пить медовуху и хмельное пиво и плясать у костров; тем более – прыгать через них, задрав чуть не до самых бедер юбку, чтобы, не дай боги, не подпалить ее.
Неожиданно Сигни поняла, что ей очень хотелось бы поучаствовать в празднике. Слыша возбужденные голоса за окном, поддразнивания парней, колкие ответы девушек, сопровождающиеся звонким смехом, она ощутила то, что редко чувствовала – острое одиночество.
Она не может повеселиться со всеми, не уронив чести семьи. Она откроет праздник самоличным зажжением первого костра – а дальше удалится в свои покои. Но покойно в них ей все равно не будет, – вопли и хохот будут преследовать ее всю ночь, в которую, правда, по древнему поверью, спать нельзя.
- Заканчивай, Марит. – Она, недовольная собой за постыдные для мейконунга мысли, за слабость, которой на мгновение поддалась, сказала это резко, почти грубо. – Заплети мне косы, и побыстрее.
- Сейчас, сейчас, светлая госпожа... – Проворные руки прислужницы быстро задвигались за спиной Сигни.
«Не буду больше думать о празднике! Чего не хватало – взять и раскиснуть от смешков каких-то пустых юнцов, отлынивающих от работы! – думала девушка. – А все почему? Потому, что дел в это время года у меня немного. До урожая далеко. Зверь ещё не нагулял мяса, и шкура у него плохая, поэтому охотиться тоже рано. Надо чем-то заняться. Но чем?.. А почему бы мне не собрать воинов – и не двинуться на Рисмюнде? – Глаза у нее загорелись в предвкушении сражения, ноздри затрепетали, как у лисицы, почуявшей запах зайчатины. – Да! На Рисмюнде! Мне давно пора было сделать это! Отец, ты будешь отомщен!»

*Йонсвака – Jonsvaka – (Иванов День) – 23 июня. Главный праздник, дошедший до нас из далеких языческих времен, который до сих пор празднуют в Скандинавии.

Очень интересная глава.
Но, думаю, что решение о мести Сигни приняла несколько опрометчиво, и все сложится совсем не так, как она предполагает.
___________________________________

Ингеборг, Вы правы.

Замечательно! Принимайте в читатели.

Гюля, с удовольствием почитаю о том, как подтвердятся мои догадки.
И приглашаю вас к себе. Ссылки на произведения - в подписи.
___________________________________