Talita:
21.10.12 21:42
» Глава 1
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!!!
Глава содержит сцены насилия, засим впечатлительным и нервным людям запастись валидолом, валерьянкой... короче, чем хотите, я честно предупредила, глава жесткая.
Перевод - Talita
Мужественный редактор - Sig ra Elena
Глава 1
Мане-Холл, Луизиана
30 Декабря 1899
Ребенок плакал. Абигейл услышала во сне эти тихие, жалобные всхлипы, почувствовала, как крохотные ручки и ножки задвигались под мягким одеяльцем. Ощутила первые уколы голода, ноющее чувство в животе, словно все еще носила дитя под сердцем. Молоко пошло прежде, чем молодая мать успела полностью проснуться.
Абигейл тут же встала, безо всякого недовольства. Это такое наслаждение: ощущать переполненность груди, ее чувствительность. Словно напоминание о ее предназначении. Ребенок хотел есть, и мама накормит его.
Она подошла к кушетке и взяла перекинутый через спинку белый халат. Вдохнула аромат оранжерейных лилий – ее любимых – стоявших в хрустальной вазе, подаренной на свадьбу.
До встречи с Люцианом Абигейл радовалась и простым полевым цветам, засунутым в бутылки.
Будь муж дома, то тоже проснулся бы. И пусть она, улыбаясь, провела бы рукой по его шелковистым светлым волосам, сказала бы оставаться в постели и спать дальше, Люциан все равно отправился бы за женой в детскую, находясь там, пока Мари Роуз не закончила бы свою полуночную трапезу.
Абигейл скучала по любимому – еще один болезненный укол где-то в животе. Но, накинув свободный халат на плечи, вспомнила, что муж вернется уже завтра. Она будет выглядывать его с самого утра, ждать, когда же он пронесется на коне галопом по дубовой аллее.
И неважно кто и что подумает или скажет – Абигейл побежит ему навстречу. Ее сердце будет трепетать – о, оно всегда трепещет – когда муж спешится и закружит ее в объятиях.
А на новогоднем балу они будут танцевать.
Абигейл тихонько напевала про себя, пока зажигала свечу, затем, прикрывая пламя рукой, вышла из спальни и направилась дальше по коридору огромного дома, в котором некогда была служанкой, а ныне стала если не дочерью хозяев особняка, то, по крайней мере, женой их сына.
Детская располагалась на четвертом этаже жилого крыла. Битва, в которую Аби вступила с матерью Люциана и которую проиграла. У Жозефины Мане были строгие правила касательно манер, ведения дома, традиций. «У мадам Жозефины, - подумала Абигейл, быстро и бесшумно минуя двери других спален, - имелись строгие правила абсолютно для всего. Конечно же, трехмесячный ребенок должен находиться в детской под присмотром няни, а не лежать в колыбели в углу спальни своих родителей».
Пламя свечи задрожало, и тени заметались по стенам, пока Аби взбиралась по узким ступеням. Молодой матери все же удалось продержать Мари Роуз рядом с собой целых шесть недель. А колыбель являлась частью традиций семьи Аби. Эту люльку вырезал еще ее дедушка. Ее мама спала в ней, а потом, семнадцать лет спустя, туда положили и саму Абигейл.
Мари Роуз провела первые ночи своей жизни лежа в этой старой колыбели – крохотный ангелочек, спящий под чутким присмотром взволнованных и безумно любящих малышку родителей.
Дочь будет уважать семью своего отца и ее обычаи. Но Абигейл решила, что Мари Роуз научится также уважать и семью своей матери, узнает об их традициях.
Жозефина столько жаловалась по поводу ребенка и самодельной колыбели, что они с Люцианом наконец сдались. Как сказал муж, так вода точит камень. Капли без устали долбят булыжник, и тому остается либо откатиться прочь, либо смириться, что его изничтожат. Теперь ребенок спал в детской, в люльке, привезенной из Франции, в которой поколениями спали дети семьи Мане.
«Если это решение и принесло неудобства, то так все равно дòлжно было поступить», - успокоила себя Абигейл. Ее маленькая Роуз была Мане. Она станет настоящей леди.
И как снова и снова отмечала мадам Жозефина, сон других членов семьи не должны нарушать капризные вопли. Неважно, как заведено там, в байю, здесь, в Мане-Холл, младенцев держали в детской.
Как свекровь при этом презрительно поджала губы! Байю – будто это слово произносили только в барах и борделях.
Неважно, что мадам Жозефина ненавидела Абигейл, что мсье Генри игнорировал золовку. Неважно, что Джулиан смотрела на нее так, как негоже мужчине смотреть на жену своего брата.
Люциан любил ее.
И неважно, что Мари Роуз спала в детской. Да разделяй их хоть этажи, хоть целые континенты – Аби чувствовала желания дочери как свои собственные. Связь между ними была настолько сильной, настолько истинной, что ее никогда не разорвать.
Может, мадам Жозефина и выиграла битву, но Абигейл знала, что сама она выиграла войну. У нее были Люциан и Мари Роуз.
Детскую освещали свечи. Клодин, няня, не доверяла газовым лампам. Она уже вытащила Мари Роуз из колыбели и пыталась успокоить ребенка сахарной синичкой. Но младенец продолжал размахивать кулачками – этими крохотными комочками гнева.
- Ох у нее и характер, – Абигейл поставила свечу и рассмеялась, идя навстречу дочери с распростертыми объятиями.
- Знает, чего хочет и когда хочет. – Клодин, миловидная каджунка[1] с заспанными темными глазами, на мгновение сжала ребенка в объятиях и передала матери. – Да она толком и шума поднять не успела. Не представляю, как ты могла услышать ее снизу.
- Я ее сердцем почувствовала. Ну-ну, девочка. Мама рядом.
- У нее пеленки мокрые.
- Я сменю. – Абигейл погладила щечку ребенка и улыбнулась.
Клодин была ее подругой – еще одно выигранное сражение. Ее присутствие в детской, в особняке, дарило молодой матери чувство покоя и дружбу, которые никто из семьи Люциана ей не предлагал.
- Ступай обратно в кровать. Стоит Роуз поесть, и она проспит до самого утра.
- Она просто золото, а не ребенок. – Клодин погладила кончиками пальцев вьющиеся волосики девочки. – Если я тебе не нужна, может, я пройдусь до реки? Туда должен прийти Джаспер. – Темные глаза подруги засияли. – Я сказала ему, что, возможно, если смогу улучить минутку, то приду ближе к полуночи.
- Ты так скоро заманишь парня под венец, дорогая.
- О, этого я и хочу. Может, я убегу на пару часиков, если не возражаешь, Аби?
- Не возражаю, но будь осторожна, не принеси в подоле еще чего, кроме речных раков. Больше ничего, - поправила себя Абигейл и приготовилась сменить испачканное белье Мари Роуз.
- Не волнуйся. Я вернусь к двум часам. – Клодин подошла к смежной двери и оглянулась. – Аби? Ты могла представить себе, еще тогда, когда мы были детьми, что когда-нибудь станешь хозяйкой этого дома?
- Я здесь не хозяйка. – Молодая мама пощекотала пятки малышке, и та захихикала. – А та, кто правит в доме сейчас, наверное, проживет сто десять лет, лишь бы только удостовериться, что я никогда ей не стану.
- Если уж кто и сможет, так именно она. Но однажды ты станешь хозяйкой. Тебе улыбнулась удача, Аби, и вы с ней замечательно смотритесь вместе.
Оставшись с дочкой наедине, Абигейл щекотала малышку, ворковала с ней. Затем напудрила, разгладила и аккуратно сложила чистые пеленки. Переодев Мари Роуз, Аби устроилась в кресле-качалке и обнажила грудь для этого крохотного голодного ротика. Ощутив первые жадные, отозвавшиеся в лоне глотки дочери, Абигейл вздохнула. Да, удача и правда ей улыбнулась. Ведь Люциан Мане, наследник Мане-Холл, прекрасный рыцарь из волшебной сказки, обратил взор на бедную служанку. Посмотрел – и полюбил.
Она склонила голову, наблюдая, как ест дитя. Взгляд широко распахнутых глаз Мари Роуз был прикован к лицу матери. Личико малышки выражало сосредоточенность, между бровками залегла крохотная морщинка.
Ах, хоть бы эти глазки так и остались голубыми, как у Люциана! Темные, вьющиеся волосы дочка унаследовала от нее, но кожа ребенка была молочно-белой – опять же в отца, а не более насыщенного, смугло-золотистого оттенка, как у мамы-каджунки.
«Роуз взяла самое лучшее от обоих родителей», - подумала Аби.
Дочка возьмет все самое лучшее, что есть в мире.
И дело не только в деньгах, в большом доме, в социальном положении – хотя теперь, когда бывшая служанка сама познала их преимущества, ей захотелось того же и для дочери. Намного важнее признание, образование, понимание, что ты принадлежишь к высшему обществу. Мари Роуз и все дети, что родятся вслед за ней, будут уметь читать и писать, правильно говорить по-английски и по-французски, соблюдая все тонкости.
Никто никогда не посмотрит на них свысока.
- Ты станешь леди, - пробормотала Абигейл, поглаживая щечку ребенка, пока малышка нетерпеливо мяла ручками грудь матери, словно поторапливая молоко течь быстрее. – Образованной леди с добрым сердцем твоего папы и благоразумием мамы. Завтра папа вернется домой. Завтра – последний день целого столетия, и у тебя впереди вся жизнь.
Тихий речитатив Аби убаюкивал обеих – и мать, и дочь.
- Все так замечательно, Рози, моя Рози. Завтра вечером будет такой бал! У меня новое платье, голубое, как твои глазки, как глаза твоего папы. Я тебе говорила, что сначала влюбилась в его глаза? Они такие красивые. Так лучатся добротой. Когда он приехал в Мане-Холл из университета, то был похож на принца, вернувшегося в замок. О, у меня так билось сердце!
Она откинула на спинку кресла, покачиваясь в дрожащих отблесках свечей.
Абигейл думала о завтрашнем праздновании Нового года, о том, как станет танцевать с Люцианом, как будет шелестеть по полу и кружиться в вальсе подол ее платья.
Как же ей хотелось, чтобы муж ею гордился!
И Аби вспомнила их первый вальс.
Весной, когда воздух был напоен ароматом цветов, а дом сиял всеми огнями, точно дворец. Она убежала подальше от скучных обязанностей в сад, потому что так сильно хотела полюбоваться им! Тем, как сверкающий белый зал с похожей на черное кружево балюстрадой вырисовывается на фоне усыпанного звездами неба, тем, как сияют освещенные окна. Музыка лилась из этих окон, из галереи, на которую гости вышли подышать свежим воздухом.
Аби воображала, будто сама танцует в бальном зале, кружится, кружится под дивные звуки. И вот так, кружась в тени сада, заметила Люциана, стоявшего на дорожке и наблюдавшего за мечтательницей.
«Я словно очутилась в собственной сказке», - подумала Аби. Принц взял Золушку за руку и повел в танце за несколько минут до того, как часы пробьют полночь. У нее не было ни хрустальной туфельки, ни кареты из тыквы, но ночь стала просто волшебной.
Абигейл все еще слышала ту музыку, лившуюся сквозь двери балкона, плывшую по воздуху, наполнявшую сад.
«Вот уже бал закончен, вот и настал рассвет…»
Она тихонько мурлыкала припев, перекладывая дитя к другой груди.
«Вот и ушли танцоры, звезд в небе больше нет…»
Они танцевали под эту дивную, печальную песню в залитом лунном светом саду у дома, высившегося за ними царственной бело-золотой громадой. Аби, в своем простеньком хлопковом платье, и Люциан, в красивом вечернем фраке. И – ведь в волшебных сказках такое возможно! – они влюбились друг в друга под звуки этой прекрасной, печальной песни.
О, Аби знала, что все случилось задолго до той ночи! Для нее все началось с того мига, как она впервые увидела будущего мужа верхом на гнедой кобыле, на которой он ездил из Нового Орлеана на плантацию. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь листву и мох дубов, росших вдоль аллеи, окружали наследника поместья, точно крылья ангела. Рядом ехал его брат-близнец, Джулиан, но Аби видела лишь Люциана.
Ее только несколько недель назад взяли в дом младшей горничной, и она с ног сбивалась, стараясь угодить мсье и мадам Мане, стараясь удержаться на месте и не лишиться жалования. Когда они сталкивались в доме, Люциан заговаривал с ней - ласково, вежливо. Но Аби чувствовала, как он на нее смотрит. Не так, как Джулиан – жадным взглядом, с ухмылочкой. Но – как ей теперь нравилось думать – со своего рода страстью.
Потом она еще частенько натыкалась на Люциана. Он искал ее. Теперь Аби знала об этом наверняка, ценила их «случайные» встречи, ведь в брачную ночь муж сам признался ей в своих хитростях.
Но по-настоящему все началось в тот вечер, на балу. Когда песня закончилась, Люциан удержал Абигейл чуть дольше положенного. Затем поклонился, как джентльмен кланяется леди, и поцеловал ей руку.
И вот, когда Аби решила что все закончилось, что волшебство рассеялось, как дым, наследник дома положил ее руку, что поцеловал, на сгиб своего локтя. И принялся прохаживаться с партнершей по танцу, болтать с ней о том о сем: о погоде, о цветах, о домашних сплетнях.
Словно они сто лет знакомы, с улыбкой подумала Аби. Словно для Люциана Мане не было ничего более естественного, чем пройтись по саду с Абигейл Рауз.
Потом они еще не раз гуляли по ночам среди цветов и кустов. В доме, на виду, для всех Люциан с Аби оставались хозяином и служанкой. Но всю ту пьянящую весну они бродили по садовым дорожкам, словно юные любовники, делясь друг с другом надеждами, мечтами, печалями и радостями.
На семнадцатилетие Абигейл Люциан преподнес ей подарок, завернутый в серебристую бумагу и перевязанный ярко-синим бантом. Украшенные эмалью часы представляли собой очаровательную брошь - кружок, свисавший под золотыми крыльями. «Когда мы вместе, время летит», - прикалывая часики к выцветшему хлопковому платью, сказал любимый. И что он скорее позволит жизни пролететь как миг, чем согласится влачить бесцельное существование вдали от Аби.
А затем Люциан опустился на одно колено и попросил стать его женой.
Это невозможно. О, Абигейл пыталась объяснить ему сквозь слезы. Наследник семьи Мане для нее недосягаем, и он может выбрать себе в спутницы кого угодно.
Аби помнила, как любимый рассмеялся, как радостью осветилось его прекрасное лицо. Если он для нее недосягаем, то почему же она сейчас держит его руку в своей? И если он может выбрать любую, то он выбирает ее, Абигейл.
- И теперь мы есть друг у друга, а еще у нас есть ты, - прошептала Аби и устроила сонную дочку на плече. – И если его семья меня ненавидит – что с того? Я делаю его счастливым.
Молодая мать уткнулась лицом в нежную шейку ребенка.
- Я учусь говорить, как они, одеваться, как они. Я никогда не смогу думать, как они, но ради Люциана, я буду вести себя, как они, по крайней мере, на людях.
Довольная Аби погладила Мари Роуз по спинке и снова принялась раскачиваться на кресле. Но заслышав тяжелые, спотыкающиеся шаги на лестнице, резко поднялась на ноги. В стремлении защитить дитя, она крепче обняла малышку и повернулась к колыбели.
Абигейл услышала, как Джулиан вошел в комнату, и даже не глядя могла сказать, что он пьян. Близнец Люциана почти всегда был пьян – либо стремился к этому состоянию.
Аби не проронила ни слова. Она уложила ребенка в колыбель, и когда Мари Роуз тревожно захныкала, снова тихонько погладила дочку по щеке.
- Где нянька? – спросил Джулиан.
Абигейл замерла, боясь повернуться:
- Я не хочу, чтобы ты приходил сюда, когда напиваешься.
- О, теперь ты раскомандовалась? – Речь Мане-младшего была невнятной, он с трудом сохранял равновесие. Но мыслил он достаточно ясно. Джулиан всегда верил, что спиртное помогает прочистить мозги.
И он неплохо соображал, когда пришел к жене своего брата. Если у Люциана что-то было – а что такое женщина, как не вещь? – то Джулиан хотел того же.
Бывшая служанка отличалась невысоким ростом и деликатным сложением. Но у нее были хорошие, сильные ноги. Джулиан видел их очертание сквозь тонкую ночную рубашку, полупрозрачную в бликах свечей, озарявших детскую. Этими ногами девка обхватит его так же легко, как опоясывала торс брата.
Высокая, полная грудь, ставшая еще полнее с тех пор, как Абигейл произвела на свет своего щенка. Однажды Джулиан коснулся ее груди, и служанка влепила ему пощечину. Словно ей не все равно, кто ее лапает.
Он прикрыл за собой дверь. Шлюха, которую Мане-младший снял этой ночью, только раздразнила его аппетит. Пора утолить его.
- А где вторая потаскушка с байю?
Аби сжала кулаки. Она повернулась, заслоняя собой колыбель как щитом. Сходство между братьями было поразительным, но в Джулиане таилась жестокость, которой не было в муже Абигейл. Не только жестокость, но и темнота.
А может, бабушка права? Может, близнецы в утробе и правда иногда делят меж собой некоторые черты характера? Один получает хорошие, другой – плохие.
Аби не знала, пришел ли Джулиан в этот мир уже испорченным, зато знала, каким опасным деверь становился, когда выпьет. Пора ему понять, что и у нее есть когти.
- Клодин – моя подруга, и ты не имеешь права так о ней говорить. Убирайся. Ты не волен приходить сюда и оскорблять меня. На этот раз я все расскажу Люциану.
Она заметила, как взгляд деверя скользнул вниз по ее телу, увидела похоть в его глазах. Абигейл торопливо запахнула халат, прикрывая немного обнажившиеся при кормлении груди.
- Ты омерзителен! Cochon! (Свинья! – фр.) Заявиться в детскую с грязными помыслами о жене брата!
- О шлюхе брата. – Джулиану казалось, что он чувствует запах гнева и страха, исходящий от бывшей служанки. Одурманивающий запах. – Ты бы раздвинула ноги для меня, родись я на пятнадцать минут раньше. Но ты не украла бы мою честь, как украла его.
Аби вздернула подбородок:
- Я тебя даже не замечала. Никто тебя не замечает. Рядом с ним ты – ничто. Бледная тень, воняющая виски и борделем.
Ей хотелось убежать. Джулиан пугал ее, всегда пугал на каком-то глубинном, примитивном уровне. Но она не станет рисковать, оставляя дитя наедине с таким человеком.
- Когда я расскажу обо всем Люциану, он отошлет тебя прочь.
- У него здесь нет власти, и мы все об этом знаем. – Деверь подошел ближе, подкрадываясь, точно охотник сквозь заросли. – В доме правит моя мать, а я ее любимчик. И неважно, кто родился первым.
- Люциан отошлет тебя прочь. – Слезы жгли горло Аби: она знала, что Джулиан прав.
В Мане-Холл безраздельно царила Жозефина.
- Братец оказал мне услугу, женившись на тебе, - лениво, почти безразлично протянул Мане-младший. Он знал, что бежать Абигейл некуда. – Мать уже вычеркнула его из своего завещания. О, Люциан унаследует дом, этого ей не изменить, но ее деньги достанутся мне. А поместье держится именно за счет денег Жозефины.
- Забирай деньги, забирай дом, - отмахнулась Аби, отметая прочь и богатства и самого Джулиана. – Забирай все. И убирайся в ад со всем этим наследством.
- Он слаб. Мой братец-святоша. Они всегда слабаки под всем этим своим благочестием.
- Он мужчина, куда больше мужчина, чем ты.
Аби надеялась разозлить деверя, чтоб тот ударил ее и выскочил прочь. Вместо этого Джулиан низко и тихо рассмеялся и подобрался еще ближе.
Поняв его замысел, она, было, открыла рот, собираясь закричать. Но деверь резко вскинул руку и намотал на ладонь прядь темных, ниспадавших до талии волос Абигейл. От рывка ее крик превратился во всхлип. Свободной рукой Джулиан сжал ее шею.
- Я всегда беру то, что принадлежит Люциану. Даже его шлюх.
Абигейл отбивалась, дралась, кусалась. И когда смогла глотнуть воздуха, закричала. Деверь разорвал на ней халат, лапал ее груди. Дитя в колыбели громко заплакало.
Отчаянный крик ребенка подстегнул Аби. Она стала вырываться еще яростнее и вывернулась. Споткнулась о подол разорванной ночной рубашки, схватила кочергу и, резко крутнувшись, с силой ударила ею по плечу Джулиана.
Взвыв от боли, тот отлетел к камину, а бедняжка кинула к колыбели.
Ей нужно забрать ребенка. Забрать ребенка и убежать.
Джулиан поймал ее за рукав: ткань разорвалась, и Аби снова закричала. Она уже почти успела выхватить дочь из люльки, но Джулиан оттащил свою жертву назад. Он ударил ее, наотмашь хлестал по щекам, с силой впечатал спиной в край стола. Свеча упала на пол и погасла в лужице воска.
- Сука! Шлюха!
Джулиан обезумел. Аби видела это по дикой ярости, пылавшей в его глазах, по неестественно яркому алкогольному румянцу. В этот миг ее страх превратился в ужас.
- Он убьет тебя за это. Мой Люциан убьет тебя. – Она попыталась встать, но деверь снова ударил ее, на этот раз кулаком.
Боль вспышкой обожгла лицо, эхом отдалась во всем теле. Оглушенная, Аби стала ползти к колыбели. Во рту чувствовался сладковатый привкус крови.
«Мое дитя. Боже, не дай ему тронуть мое дитя».
Джулиан навалился на нее, исходящее от него зловоние накрыло ее душной пеленой. Абигейл принялась брыкаться, звать на помощь. Ее голос слился с отчаянным плачем ребенка.
- Нет! Нет! Ты обречешь себя на вечные муки.
Но когда деверь задрал подол ее ночной рубашки, Аби поняла, что ни мольбы, ни сопротивление его не остановят. Джулиан унизит ее, опорочит просто из-за того, кто она есть. Из-за того, что она принадлежит Люциану.
- Вот то, что тебе нужно. – Джулиан ворвался в ее беззащитное тело; чувство власти ударило ему в голову точно темное вино. Лицо девчонки побелело от страха и безысходности, следы от пощечин алели на щеках.
«Никто ей не поможет», - подумал он, вымещая свою вырвавшуюся из-под контроля зависть.
- Вот то, что всем вам нужно. Каджунские шлюхи.
Джулиан насиловал Аби, толчок за безжалостным толчком. То, что ему силой приходилось прорываться в ее лоно, ужасно заводило; он резко, коротко выдыхал в такт толчкам сквозь сжатые зубы.
Теперь девка заплакала – ее просто трясло от рыданий. А еще она вопила. Ухитрялась как-то вопить, пока он вколачивал в нее свою ярость, ревность, отвращение.
Когда большие часы начали бить полночь, Джулиан сомкнул руки на горле Абигейл.
- Заткнись, черт тебя подери.
Он ударил ее головой о пол, стиснул горло сильнее. Но пронзительные крики все сверлили его мозг.
Аби тоже слышала их как сквозь туман.
Испуганный плач ребенка звенел в ее ушах вместе с размеренным боем часов. Несчастная женщина слабо отбивалась от рук, перекрывавших ей воздух, пыталась мысленно отстраниться от чудовищного вторжения в ее тело.
«Помоги мне. Святая Дева Мария, помоги мне. Спаси мое дитя».
Свет померк в глазах Аби. Содрогаясь в конвульсиях, она дико забилась пятками о пол.
Последнее, что она услышала, - плач дочери. Последнее, что подумала, - Люциан.
Дверь детской распахнулась. Жозефина Мане замерла на пороге комнаты. Хозяйка дома быстро, холодно оценила ситуацию.
- Джулиан.
Тот поднял взгляд, все еще сжимая горло Аби. Если мать и заметила безумие в его глазах, то предпочла не обратить на это внимания. Она вошла в детскую, смотря на сына сверху вниз: золотистые волосы аккуратно убраны в косы на ночь, халат застегнут под самое горло.
Аби лежала на полу, невидяще уставившись куда-то широко распахнутыми глазами. Струйка крови стекала из уголка ее рта, а на щеках расцветали синяки.
Мадам Мане спокойно наклонилась, пощупала пульс на шее бывшей служанки.
- Она мертва, - сообщила Жозефина и быстро прошла к двери в соседнее помещение.
Открыла, заглянула в комнату прислуги, затем закрыла и заперла на замок.
Хозяйка дома прислонилась спиной к двери и замерла, подняв руку к горлу, размышляя, что же теперь ждет ее семью. Позор, бесчестие, скандал.
- Это был… несчастный случай. – Руки Джулиана соскользнули с шеи убитой, задрожали.
От виски кружилась голова, туманился разум. Желудок скрутило, к горлу подступила тошнота.
Мане-младший видел следы на коже Аби: темные, явственные, угрожающие.
- Она… пыталась меня соблазнить, потом напала…
Жозефина вновь пересекла комнату. Каблуки ее туфель стучали по деревянному полу. Нагнувшись, мать влепила сыну крепкую, звучную пощечину.
- Тихо. Молчи и делай так, как я тебе скажу. Я не потеряю еще одного сына из-за этой твари. Отнеси ее вниз, к ней в спальню. Ступай через галерею и сиди там, пока я не приду.
- Это она виновата.
- Да. А теперь она за это заплатила. Отнеси ее вниз, Джулиан. И поскорее.
- Они… - Одинокая слеза собралась в уголке его глаза и скользнула вниз по щеке. – Они меня повесят. Мне надо бежать.
- Нет. Нет, они тебя не повесят. – Жозефина прижала голову сына к своему плечу, поглаживая его по волосам, утешая над бездыханным телом невестки. – Нет, милый мой, никто тебя не повесит. А теперь делай то, что говорит мама. Отнеси ее в спальню и жди меня. Все будет хорошо. Все будет так, как надо. Обещаю.
- Не хочу ее касаться.
- Джулиан! – Воркование сменилось ледяным приказом. – Делай, как я говорю. Сейчас же.
Жозефина поднялась и обошла колыбель: вопли ребенка сменились жалким хныканьем. В горячке хозяйка дома чуть было не решила просто зажать ладонью нос и рот младенца. Едва ли сложнее, чем утопить мешок с котятами.
Но все же…
В жилах этого ребенка текла кровь ее сына – а значит, и ее самой. Жозефина могла негодовать по этому поводу, но не могла с этим не считаться.
- Спи, - приказала она. – Позже решим, что с тобой делать.
Пока сын вытаскивал из комнаты тело жены брата, которую изнасиловал и убил, мадам Мане принялась приводить детскую в порядок. Она подняла свечу и отскабливала воск до тех пор, пока на полу не осталось ни следа.
Затем Жозефина поставила на место кочергу и вытерла брызги крови обрывками одежды невестки. Мадам проделала все это спокойно и расчетливо, заставив себя позабыть, что же привело комнату в такой беспорядок, и упорно сосредоточившись на том, что следует сделать ради спасения младшего сына.
Удостоверившись, что все на своих местах, Жозефина снова отперла смежную дверь, оставив теперь уже спящую внучку одну.
Наутро надо устроить нагоняй няньке за пренебрежение обязанностями. Нужно выгнать ее прочь из Мане-Холл до того, как Люциан вернется и обнаружит исчезновение жены.
«Девчонка сама навлекла на себя беду», - подумала Жозефина. Чего хорошего ждать, если лезешь из грязи в князи? Есть установленный порядок и то, почему надо следовать этому порядку. Не приворожи нахалка Люциана, – а здесь наверняка не обошлось без какой-то местной ворожбы, - была бы до сих пор жива.
Хватит скандалов с ее семьи. Тайный побег! Какое унижение! Когда твой первенец сбегает с нищенкой, с босячкой, выросшей в хибаре на трясине, а ты должна высоко держать голову.
А потом эти мерзкие притязания! Нужно было сохранить лицо, даже после такого бесчестия. И разве она, Жозефина, не сделала все возможное и невозможное, лишь бы привести это существо в вид, достойный семьи Мане?
«Курица в павлиньих перьях!» - подумала мадам. Что проку от парижских нарядов, если стоит девке открыть рот, как сразу понятно, из какого болота та вылезла? Да ради всего святого, она же была служанкой!
Жозефина вошла в спальню, захлопнула за собой дверь и воззрилась на кровать, где лежала бездыханное тело жены ее старшего сына, уставившись мертвыми глазами в голубой шелковый полог.
«Ну а теперь, - подумала мадам Мане, - Абигейл Рауз - просто проблема, которую надо решить».
Джулиан сгорбился на стуле, уронив голову на руки.
- Прекрати кричать, - бормотал он. – Прекрати эти крики.
Жозефина величаво прошествовала к сыну и сжала ладонями его плечи.
- Ты что, хочешь, чтобы они за тобой пришли? – вопросила она. – Хочешь навлечь на семью позор? Хочешь, чтоб тебя вздернули, словно какого-то воришку?
- Я не виноват. Она меня соблазнила. А потом набросилась на меня. Смотри! Смотри! – Джулиан повернул голову. – Видишь, как она меня исцарапала?
- Да.
На миг - всего лишь на миг – Жозефина дрогнула. Сердце внутри статуи, которой она стала, протестующе ревело против ужаса судьбы, которой боялась любая женщина.
Кем бы ни была эта служанка, она любила Люциана. Кем бы она ни была, ее изнасиловали и убили прямо у колыбели собственного ребенка.
Джулиан принудил ее, избил, осквернил. Убил.
Пьяный, безумный, он убил жену собственного брата. О, Господи.
Затем мадам Мане отбросила прочь эти недостойные ее мысли.
Девчонка была мертва. Любимый сын – нет.
- Ты сегодня снял проститутку. Не отворачивайся, - резко произнесла она. – Я не дурочка и знаю, что делают мужчины. Ты покупал женщину?
- Да, мама.
Жозефина оживленно кивнула.
- Тогда так: если у кого-то хватит смелости допрашивать Мане - тебя исцарапала та шлюха. Ты сегодня не переступал порог детской. – Мать обхватила ладонями лицо сына, заставляя того смотреть себе в глаза. Она впилась пальцами в его кожу, но голос оставался тихим и спокойным. – Зачем тебе было туда идти? Ты пошел прогуляться, раздобыть виски и девок и, получив и то и другое, вернулся домой и уснул. Ясно?
- Но как мы объясним…
- Нам нечего объяснять. Я сказала, что ты сегодня делал. Повтори.
- Я… я пошел в город. – Джулиан облизнул губы. Сглотнул. – Я напился, отправился в бордель. Потом пришел домой и лег спать.
- Верно. Все верно. – Жозефина потрепала его заросшую щетиной щеку. – А теперь надо собрать ее вещи: что-то из одежды, что-то из украшений. Сделаем это кое-как, словно она в спешке собиралась сбежать с мужчиной, с которым втайне встречалась. Мужчиной, который, очень даже может быть, отец того ребенка, что лежит наверху.
- Каким мужчиной?
Мать тяжело вздохнула. Он, конечно, ее любимый сын, но частенько она приходила в отчаяние и задавалась вопросом, а есть ли у него мозги?
- Неважно, Джулиан. Ты ничего об этом не знаешь. Теперь…
Жозефина прошла к платяному шкафу и выбрала длинный черный бархатный плащ.
- Заверни ее в это. Быстрей. Ну же! – воскликнула она тоном, которой заставил сына подняться на ноги.
У него скрутило желудок, руки дрожали; но Джулиан старательно завернул тело в бархат, пока мать без разбору швыряла вещи в шляпную коробку и саквояж.
В спешке мадам Мане уронила брошь с золотыми крыльями и свисавшими с нее крохотными, украшенными эмалью часами. Жозефина не заметила, как пнула вещицу, и та отлетела в угол.
- Мы отнесем
эту на болото. Пойдем пешком и поскорее. В сарае в саду есть несколько старых булыжников. Их и привяжем для тяжести. - «А аллигаторы, - подумала мадам, - аллигаторы и рыбы доделают остальное». - Даже если ее найдут - это далеко отсюда. Мужчина, с которым она сбежала, убил ее. - Жозефина промокнула лицо платком, который носила в кармане платья, и пригладила длинную золотистую косу. – Вот во что поверят люди, если ее найдут. Нам нужно унести ее отсюда, прочь от Мане-Холл. Быстрее.
Мадам чувствовала, что и сама слегка не в себе.
Все дело в лунном свете.
«Все дело в лунном свете, - говорила себе Жозефина. – Провидение поймет, что я делаю и почему».
Она слышала быстрое дыхание сына, слышала звуки ночи. Кваканье лягушек, стрекотание насекомых, щебет ночных птиц – все слилось в единый низкий гул.
Заканчивался один век, и начинался другой. Она стряхнет с себя весь морок прежнего мира и войдет в новое столетие, в новую эру свежей и сильной.
Воздух дышал холодом, влагой, сыростью. Но Жозефине было жарко, почти удушающе жарко, пока она еле-еле шла прочь от дома, таща упакованные, груженые камнями чемоданы. Руки и ноги ныли, но мадам печатала шаг точно солдат.
Один только раз, лишь раз, она почувствовала, как что-то коснулось щеки, словно дыхание призрака. Дух мертвой девчонки витал рядом, обвиняя, проклиная, осуждая Жозефину на вечные муки.
Но страх лишь придал ей сил.
- Пришли. – Мадам Мане остановилась и посмотрела на воду. – Клади ее здесь.
Джулиан повиновался, затем быстро встал, отвернулся и закрыл лицо руками:
- Я не могу. Мама, я не могу. Мне плохо. Меня тошнит.
Он рухнул у воды, корчась в рвотных спазмах, рыдая.
«Никчемный мальчишка», - слегка раздраженно подумала мадам.
Мужчины никогда не могут справиться с проблемами. Для этого нужны женщины, женское хладнокровие и ясный ум.
Жозефина распахнула плащ, уложила камни поверх тела. Пот заливал лицо, но она выполнит мерзкую обязанность так же, как и все остальное. Спокойно и деловито. Мадам взяла веревку от шляпной коробки и аккуратно обмотала закутанное в плащ тело: сверху, снизу, посередине. Вторую веревку она пропустила через ручки чемоданов, накрепко завязав узел.
Мать подняла глаза и увидела, как сын смотрит на нее, а лицо его - белее простыни.
- Мне нужна твоя помощь. Одной мне ее в воду не столкнуть. Она теперь слишком тяжелая.
- Я был пьян.
- Все правильно, Джулиан. Ты был пьян. Ну, а теперь ты достаточно трезв, чтобы разобраться с последствиями. Помоги мне столкнуть ее в воду.
Он с трудом поднялся на ноги, передвигаясь словно марионетка. Тело соскользнуло в воду почти бесшумно. Тихий всплеск, бульканье – и все кончено. На поверхности появились круги. Какое-то время они мерцали в лунном свете, затем водная гладь успокоилась.
-
Эта исчезла из нашей жизни, - спокойно провозгласила Жозефина. – Вскоре и память о ней исчезнет, точно эти круги, словно ее никогда и не было. Хорошенько почисти обувь, Джулиан. Не давай ее прислуге. - Мать взяла сына под руку и улыбнулась, хотя улыбка и казалась несколько безумной: - Идем назад, надо отдохнуть. Завтра очень тяжелый день.
_____________________________________
[1]
Каджуны (фр.
Cadiens, англ.
Cajuns) — своеобразная по культуре и происхождению субэтническая группа в населении современных США, представленная преимущественно в южной части штата Луизиана, именуемой Акадиана (около 400 тыс.), а также в прилегающих округах южного Техаса (около 100 тыс.) и Миссисипи (30 тыс.). По происхождению кажуны — одна из групп франкоканадцев, а точнее франкоакадцев, депортированных британцами из Акадии в 1755—1763 годах. Само слово «cajun» — искажённое франко-креольское от фр.
Acadien (акадийский).
...