Лоретта Чейз "Виконт-бродяга"

Evelina, kerryvaya, спасибо огромное за новую главу в прекрасном переводе!!!! Чудесное оформление и очень познавательные интересные примечания!!!!
_________________

Evelina, kerryvaya, спасибо за перевод новой главы!!!
_________________

Evelina, kerryvaya, огромное спасибо за продолжение!!!

Еще один кусочек чудесного романа (благодаря нашим девочкам!) СПАСИБО!

Жанночка, и тебе спасибо за замечания.

Вот чего нет, того нет..
_________________

Девушки, а вдруг у кого-нибудь есть эта книга в печатном виде?

Отзовитесь, а то электронная копия с ошибками, Эвелине лишние трудности в переводе создает.
_________________

Evelina, kerryvaya, спасибо за перевод новой главы!!!
_________________

Спасибо за продолжение!!!
_________________

Спасибо большое за новую главу и интересные комментарии!
Мне интересно, как жених будет искать Кэтрин?

Вот я сплю
Главка новая!!!
Девочки, большое спасибо за перевод!!!
Побежала читать

 » Глава 5

Перевод: Evelina
Редактура и ссылки: kerryvaya

Глава 5

То, что он выглядел как надо, и даже лучше, чем вообще когда-либо в жизни, мало утешало лорда Рэнда, когда он некоторое время спустя терпеливо сносил бурные восторги матери и холодный приём отца.
Шейный платок виконта вдруг стал слишком тесным, когда беседа за ужином свернула на тему его семейных обязанностей, и в частности необходимости жениться.
– Леди Джулия очень мила, – проговорила его матушка и пояснила: – Младшая дочь Рейлфорта.
– И глупа как пробка, – добавил лорд Сент-Дениз.
– Мисс Милбейнк не глупа, Фредерик. Она очень умная, даже, говорят, слишком.
– Синий чулок. Даже хуже – настоящая зануда. Судя по тому, что я слышал, семья хочет выдать девицу за одного из тех неудачников, что мнят себя поэтами.
Лорд Рэнд с трудом подавил в себе раздражение, но тем не менее, когда он заговорил, в голосе его прозвучал вызов:
– Осмелюсь предположить, милорд, что у вас уже есть кто-то особенный на уме.
– Нет, - ответил граф, не поднимая взгляда от своей тарелки.
– Нет? – с некоторым изумлением отозвался сын.
– Но, Фредерик, что ты скажешь о мисс?..
– Нет, – повторил граф. – Это не наше дело, Летиция. Парень вполне способен сам подыскать себе жену.
– Да, разумеется, – согласилась леди Сент-Дениз, с виноватым видом повернувшись к сыну. – Мне никогда и в голову не приходило, будто это не так, дорогой. Просто ты так мало вращаешься в обществе...
– Не вращается совсем, – перебил её муж.
– Ну да, дорогой, в этом-то всё и дело. Если он не бывает в обществе, как же тогда сможет найти достойную девушку?
– Возможно, матушка, мне придётся написать объявление и попросить секретаря просмотреть кандидаток на эту должность. С камердинером вышло неплохо.
– Ох, Макс! – Графиня выглядела ошеломлённой.
– Взял камердинера, правда? Я заметил, что ты выглядишь приличнее, чем обычно.
– Но, Фредерик, он же не может искать жену по объявлению, словно прислугу. Что подумают люди?
– Откуда мне знать? Никто из нашего круга так ещё не делал.
– О, Фредерик, думаю, ты смеёшься надо мной. И ты тоже, Макс. Вы злобные создания. – Графиня снисходительно улыбнулась и вновь обратила свое внимание на поданные яства.
Сбитый с толку столь несвойственным для отца поведением, виконт едва мог сосредоточиться на еде.
Ни разу за все двадцать восемь лет Макс Демоуэри не видел, чтобы его родитель выказывал хоть какую-то веру в здравый смысл своего младшего сына.
Отец обладал столь же высоким и крепким телосложением, как и все Демоуэри. Однако выражение его лица было более высокомерным и грозным, в чертах виднелось нечто орлиное, а зрелые года добавили благородной седины густым волосам. Всё это, да ещё около стоуна[1] лишнего веса, придавало его фигуре внушительность, по сути, делая похожим на человека, привыкшего повелевать. Унаследовав титул ещё на заре жизни, граф Сент-Дениз и в самом деле привык раздавать приказы. Голос его гремел в палате лордов, где граф с впечатляющим постоянством перечислял промахи своих коллег. Тот же самый голос столь же громогласно оглашал его собственное поместье. Старик, как часто жаловался Макс, просто отказывался замечать, что его дети уже не в том возрасте, чтобы водить их на помочах.
Лорд Сент-Дениз не позволил старшему сыну принять сан, хотя это не только отвечало желаниям самого Перси, но и, по всеобщему мнению, более всего подходило ему. А ещё граф попытался выбрать мужа для дочери.
К счастью, в отличие от Перси, Луиза не унаследовала от матери её кротости. Она отказалась подчиниться. Под угрозой быть запертой в своей комнате до тех пор, пока не научится вести себя более покладисто, Луиза сбежала, прихватив сопротивляющуюся горничную, чтобы найти убежище у единственного человека, которому папа не мог приказывать, – у грозной кузины Агаты.
Здесь Луиза взяла пример с младшего брата, который постоянно сбегал ото всех и вся с тех самых пор, как его маленькие ножки достаточно окрепли, чтобы нести своего владельца. Макс убегал из дома несчётное количество раз. В десять лет он сбежал из Итона и, даже после того как его притащили назад, наверняка отыскал бы ещё множество способов сделать своё пребывание там нежелательным, если б не один молодой проницательный учитель, взявший неугомонного мальчугана под крыло, подыскивая задания, позволявшие маленькому лорду испытать себя.
Обучение Макса в Оксфорде не обошлось без нескольких передряг, но всё же он сумел не опозориться. А едва ступив за порог сего учреждения, он тут же под вымышленным именем добровольно поступил на военную службу в качестве рядового. Граф в конце концов выследил сына и добился его отставки. Меньше года спустя Макс тайно проник на борт корабля, отправлявшегося в Новый Свет.
Где и счастливо пребывал до тех пор, пока с Перси не произошёл несчастный случай во время верховой прогулки. Даже такой извечный бунтарь, как Макс, не мог отвергнуть притязаний живших на протяжении восьми столетий Демоуэри. Даже он не имел права пренебречь этой величайшей обязанностью, особенно после того как граф, по сути, перерезал ту единственную ниточку, что могла связать его новоявленного наследника с этой дикой, примитивной молодой страной. Это место подходило Максу. Оно отвечало его беспокойной натуре, его нетерпимости к традициям. Там он понял, что может быть хозяином своей жизни. Понял, что способен добиться успеха самостоятельно, независимо от общественного положения или отцовских щедрот.
Прожив некоторое время в тех диких местах, Макс вернулся на родину владельцем собственного состояния. Это послужило некоторым утешением, когда ему пришлось вернуться к жизни, которую он всегда презирал, среди людей, чья узколобость, строгие правила поведения и отъявленное лицемерие приводили его в отчаяние. Он, может, и вынужден принять на себя обязанности наследника, но по крайней мере теперь ему не придётся клянчить деньги у властного отца. Макс не был должен графу ни пенни.
Итак, наследник приготовился защищаться, как только лорд Сент-Дениз перейдёт к ненавистной теме брака и рождения наследников... предпочтительно нескольких: ведь как показал несчастный случай с Перси, аристократ никогда не может быть уверен, что ему не потребуется запасной отпрыск.
Теперь же виконт ощутил, что ветер покинул его паруса. Он ждал очередной ссоры с отцом. Перешедший к нему городской особняк с целой армией слуг и сверкающей элегантной обстановкой казался лорду Рэнду столь холодным, правильным и утончённым, что он едва не задыхался в нём. Его угнетала перспектива жить там, словно одинокий господин.
В прошлом, когда он чувствовал, что ему не хватает воздуха, то просто сбегал. И раз теперь он лишён такой возможности, то хотел выплеснуть своё раздражение на старика. А ещё лорду Рэнду хотелось на время забыть о странной женщине, чьи глаза и голос постоянно вторгались в его мысли. Ссора по поводу будущей виконтессы была как раз тем, что нужно... только, похоже, его и этим решили обделить.
Но, всё ещё не желая терять надежды, виконт вновь обратился к этому предмету, когда матушка оставила мужчин наслаждаться портвейном:
– Признаю, я озадачен, милорд. Луиза призналась сегодня, что вы уже подобрали мне с полдюжины достойных невест – и вот теперь заявляете обратное.
– О, так и есть, – ответил граф. – Пятерых, если быть точнее.
Синие глаза Макса полыхнули огнём, и он испытал прилив возбуждения, почувствовав в себе вспышку былой враждебности.
– Лишь пятерых?
– Да, но я не собираюсь называть тебе их имён.
Сын опустил бокал, который только что поднёс к губам.
– Прошу прощения?
– Я сказал, что не назову тебе их. Ты же не принимаешь меня за дурака? Стоит имени юной леди сорваться с моих губ, как ты тут же её возненавидишь, за глаза, просто потому, что я заговорил о ней. Нет, полагаю, единственная возможность для меня отстоять свои убеждения – это оставить их при себе.
– Хочешь сказать, что веришь, будто я выберу одну из этих пяти?
– Я уже объяснил, что ничего не хочу сказать. Это твоё дело, и, если я начну влезать в него со своими суждениями, ты, как всегда, тут же пойдёшь мне наперекор, Макс. Ты так поступал, наверное, с самого дня своего рождения. – Лорд Сент-Дениз с наслаждением сделал маленький глоток из вновь наполненного бокала. – В конце концов, ты уже не ребёнок, на что неоднократно указывал мой зять, – продолжил он, рассеянно вертя в руках боках. – Эдгар уверял, что по истечении шести месяцев ты вернёшься, готовый исполнить свои обязанности. И вот ты здесь, минута в минуту. Не сомневаюсь, что ты выполнишь обязательства касаемо поиска невесты. О большем не вправе просить ни один родитель.
Не уставься лорд Рэнд в замешательстве в бокал, он мог бы уловить подозрительный огонёк, загоревшийся в отцовских глазах. Но этого не произошло, и виконт осознавал лишь нахлынувшее на него отчаяние... и порождённую этим отчаянием потребность отыскать какую-то тему, на почве которой они с отцом могли бы громко разругаться.
– Полагаю, за исключением того, чтобы я выполнил сие обязательство в кратчайший срок, – подсказал сын.
– Как угодно, – последовал вызывающий ответ. – Времени вдоволь, а на тебе свет клином не сошёлся. Если не удосужишься прежде, чем тебя настигнет старческий маразм, то всегда остаётся твой кузен Роланд. Слышал, Серена – его жена, ты знаешь – только что произвела на свет пятого ребёнка. Так что нашему титулу не грозит сгинуть вместе с тобой.
Макс скрипнул зубами. Он не выносил самодовольного кузена Роланда и подозревал, что отец разделяет это чувство. Мысль о Роланде – или об одном из его скулящих щенков, – называющем себя графом Сент-Дениз, не могла не вызывать тошноты, даже если ты плевать хотел на титулы и думал, что вся история с правом первородства – отвратительный пережиток варварских времён, да и сама аристократия лишь язва на теле государства.
– Я полагал, вы скорее предпочтёте, чтобы наш род вымер, чем передадите титул Роланду и той глупой корове, на которой он женился, – не в силах сдержаться напомнил Макс.
– Разве мне будет до этого дело на глубине шести футов под землёй?
Эта в целом неудовлетворительная беседа вскоре окончилась тем, что джентльмены поднялись, дабы присоединиться к леди Сент-Дениз в гостиной.
Посему, едва распрощавшись с родителями, лорд Рэнд направился прямиком в «Уайтс», уверенный, что его не пустят и на порог этого бастиона тори[2], и можно будет в отместку устроить мятеж в Сент-Джеймсе.

Лорд Рэнд не подозревал, что за ним наблюдает мистер Джордж Браммел[3]. Узнав о назревающей на ступенях клуба стычке и обнаружив у себя на руках особенно паршивый расклад, этот джентльмен сбросил карты и направился к своему обычному месту у знаменитого эркера[4] чтобы присоединиться к соклубовцам, наблюдавшим за разворачивающейся сценой.
– Кто тот высокий, благородного вида малый– осведомился он у соседа.
– К-как же... л-лорд Рэнд, сэр, – запинаясь, проговорил сэр Мэтью Мелбрук, всё самообладание которого разбилось в дребезги от того, что к нему обратился сам Великий Красавчик. – Р-радикал... и отъявленный д-дебошир.
– Ах да. Виконт-бродяга. Его галстук – произведение искусства, – провозгласил светский законодатель мод. И, развернувшись, неторопливо зашагал обратно к карточному столу.
Не прошло и минуты, как это заявление уже стало известно на Сент-Джеймс-стрит. Привратник, пытавшийся наложить руки на этот самый галстук, очевидно, намереваясь задушить им противника, отступил, и лорда Рэнда, к его изумлению, пригласили войти в святая святых.
– Но я не член, – громко воскликнул он, протопав внутрь.
– Боюсь, вы ошибаетесь, – весело протянул лорд Элвенли, окидывая новоприбывшего оценивающим взглядом. – Уже целый год как. Эндовер поручился за вас, и решение было принято единогласно. Очевидно, один из наших парней позабыл об этом маленьком обстоятельстве. Я бы всё равно скоро вмешался, но уж больно не хотелось портить развлечение, которое вы так любезно нам предоставили.
– Пропади всё пропадом, – рявкнул виконт, как только лорд Элвенли засеменил прочь. – Неужели все в этом городе посходили с ума?
– Если вы о тёплом приёме, – раздался голос позади него, – должно быть, они вдруг вспомнили, каким скучным тупым занудой был Перси. Ну, и еще, возможно, подыграло то обстоятельство, что Браммел выразил восхищение вашим галстуком. – Обладатель голоса, привлекательный молодой мужчина с мечтательным взглядом серых глаз и взъерошенными каштановыми волосами, предстал перед лордом Рэндом: – Не помните меня? Лэнгдон. Мы вместе учились в Оксфорде.
– Конечно, Джек, – произнёс виконт, и улыбка наконец прорезала хмурые черты его лица. – Просто удивительно, как я узнал тебя без книги перед носом! Будь я проклят, если не думал, что она приросла к нему.
– О, эти недоверчивые парни не позволяют мне читать за картами. Заявляют, будто я держу запасную колоду между страниц. Но постой! Раз твоего зятя здесь нет, чтобы исполнить эту почётную обязанность, то позволь мне представить тебя остальным.
Макс охотно признал, что настроение его несколько улучшилось, чему немало поспособствовало присутствие старого школьного приятеля.
Остатки гнева вскоре и вовсе испарились в весёлой атмосфере азартных игр, выпивки и становящихся всё более оживлёнными разговоров, за которыми и прошла ночь. Не менее весёлая компания под утро вытащила лорда Рэнда из клуба и усадила в наёмный экипаж, откуда сего джентльмена извлекли с помощью пары лакеев, которые и доставили его пребывающую в блаженном неведении милость прямо в спальню, оставив виконта теперь уже на попечении Блэквуда.

В то время как лорд Рэнд пытался выяснить, что за чужеродный дух вселился в отца, мисс Пеллистон проводила не менее тяжёлый вечер в компании хозяев дома. Кэтрин ожидала расспросов. Когда же за ужином их не последовало, она оказалась слишком взволнована, чтобы есть. Тревожное предчувствие вновь охватило её, как только лорд Эндовер, проведя с четверть часа за бокалом портвейна, присоединился к жене и гостье.
Однако и тогда никто не предпринял попытки вызнать, что именно эта странная молодая женщина делает в величественном городском особняке графа Эндовера. А Кэтрин не сомневалась, что безупречно элегантный хозяин наверняка считает гостью странной, учитывая те огорчённые взгляды, которые он время от времени бросал на её серое платье.
Но что бы граф ни думал про себя, он оставался образцово вежлив и был вполне очарователен. За ужином говорили о политике, а после – о книгах. Лорд Эндовер быстро распознал в гостье немалый интерес к литературе.
Ненавидя в душе собственную трусость, Кэтрин никак не могла заставить себя заговорить о предмете, который в разговоре был так учтиво обойдён стороной, хотя и моргала всякий раз, как хозяин обращался к ней «мисс Петтигрю».
«Должно быть, это графиня сдержала своё слово», – рассуждала Кэтрин, пока Молли расчёсывала ей волосы. Как и говорила ранее леди Эндовер, обсуждение сего вопроса было отложено до завтра. Кэтрин просто мечтала, чтобы до тех пор удалось хоть немного побыть в мире и покое и наконец решить, как же ей поступить. К несчастью, Молли, стоило ей только войти в комнату, принялась болтать без умолку.
По большей части о лорде Рэнде, в которого горничная, как сама она, не стесняясь, призналась, была по уши влюблена.
– Нет, я ж знаю, что он в жизни на меня не глянул... да и не станет вовсе. Но ведь и кошка может смотреть на короля, – пояснила Молли, заметив изумлённое выражение на лице Кэтрин. – Как-то её сиятельство взяла меня в картинную галерею, где я влюбилась в изображение чужеземного господина, одежды на котором было столько, что не стоит о ней даже упоминать, – клочок ткани, не больше. Но коль он и сам был лишь нарисован на клочке ткани, то, мне кажется, в этом нет никакого вреда. Так же и с ним... с милордом Рэндом, то есть... похож на огромную красивую статую и потому он не станет приставать к девушке – не больше, чем статуя стала бы. Не то что некоторые, о которых я могла бы порассказать: если хоть только улыбнёшься им самую малость, у них тут же словно вырастает ещё дюжина рук, я вам говорю.
Попытки Кэтрин отвлечь Молли от обсуждения блуждающих рук, принадлежащих мужчинам всех сословий, привели лишь к дальнейшим повествованиям о её кумире. Если верить Молли, он вернулся в Англию только полтора года назад, когда погиб его старший брат.
– Так или иначе, не такое уж это было долгое путешествие, мисс, но суть в том, что он нисколечко не собирался возвращаться назад, потому как у него там уже была любимая, и он хотел жениться на ней и остаться там навсегда, жить среди диких индейцев.
– Полагаю, – еле слышно отозвалась Кэтрин, – та леди передумала.
– Говорят, скорее, лорд Сент-Дениз передумал за неё. Моя матушка – а она состояла при леди Сент-Дениз ещё раньше, чем её сиятельство вышла замуж, – была в доме, когда мистер Макс вернулся. Матушка говорила: он так громко спорил с отцом, что слышно было даже на конюшнях, все в доме слыхали, как он вопил, будто его батюшка послал той девушке деньги, чтобы разлучить их. Не то чтобы это было неправильно – вы же знаете, она была никем, да притом ещё иностранкой. Мистер Макс... его милость, то есть... ведь не мог же он привезти с собой какую-то бедную фермерскую девушку, чтобы она предстала перед королевой, правда же?
Учитывая то, что уже успела узнать о своём спасителе, мисс Пеллистон не сомневалась, что лорд Рэнд вполне способен представить фермерскую дочку ко двору – будь она даже в деревянных башмаках. Ведь представил же он графине Эндовер девушку, подобранную в борделе.
– Думаю, положение оказалось бы весьма неловким, – произнесла Кэтрин. – Особенно теперь, когда наши государства в состоянии войны [5] .
Молли, не имевшая ни малейшего представления о международной политике и искренне считавшая, что Соединённые Штаты находятся где-нибудь в Китае или Африке, благоразумно предпочла оставить это замечание без ответа.
– Как бы там ни было, я знаю, он ничего не забыл, – продолжила горничная, – потому как за последние полгода и словом не обмолвился с графом Сент-Дениз... как, впрочем, и со всеми остальными. До сегодняшнего дня, я имею в виду. Ба! Да у меня просто ноги подкосились, когда я зашла в гостиную и увидала, что он сидит там, болтая как ни в чём не бывало с её сиятельством, словно и не пропадал никуда, а её сиятельство удивлена не больше, чем если б так оно и было.
Тщательно расчесав волосы гостьи, проведя по ним щёткой положенные двести раз – Кэтрин считала, полагая, что это поможет ей успокоиться, – горничная отступила, дабы полюбоваться плодами своих трудов:
– Какие роскошные волосы, мисс. Говорю вам, когда я впервые их увидала, то решила, придётся провозиться всю ночь: кудри обычно так спутываются, но ваши мягкие, как у ребёнка. Да такого красивого цвета. Некоторые бы много за них заплатили.
Мисс Пеллистон вопреки воле была погружена в размышления о невзгодах, выпавших на долю лорда Рэнда. Но вдруг внезапно Кэтрин оторвалась от своих раздумий.
– Заплатили? – переспросила она. – Не деньгами, разумеется? Или ты просто хотела сказать, что кто-то позавидовал бы?
– Каштановые волосы, конечно, не редкость, но не такие лёгкие, мягкие и кудрявые, как ваши. Ох, думаю, многие хотели б иметь такие, мисс.
– Хочешь сказать, для париков? Но ведь они, несомненно, вышли из моды много лет назад.
– Но это не значит, что все перестали пользоваться шиньонами. Мусье Франсува, что причёсывает её сиятельство, мог бы порассказать вам об этом. Я не её имею в виду, – торопливо поправилась Молли. – Каждый волосок на голове миледи её собственный, и никаких папильоток[6]. А теперь, мисс, может, принести вам добрую чашку тёплого молока?
Кэтрин вежливо отказалась.
– По правде говоря, думаю, вам стоит согласиться, мисс. Том сказал, вы почти не притронулись к ужину, и простите, что говорю это, но, если станете продолжать в том же духе, от вас останутся только волосы да глаза.
Тронутая такой заботой Кэтрин уступила, хотя, когда молоко принесли, не смогла заставить себя проглотить его столько, чтобы действующая из лучших побуждений горничная осталась довольна. Размышляя о внезапно открывшейся перед ней возможности, мисс Пеллистон слишком разволновалась, чтобы думать о пище, и вероятность превратиться в одни только волосы и глаза нисколько её не тревожила.

– Ну что, Эдгар, – заговорила графиня, стоило лишь мужу, устроившись среди подушек, взять с ночного столика книгу, – как, думаешь, нам с ней поступить?
– Сжечь её платье, – ответил он. – Оно пугает меня до полусмерти. И сделать что-нибудь с волосами. Этот узел – преступление против природы.
– Значит, ты считаешь, нам стоит оставить её у себя?
– Да мы просто обязаны, – раскрыв книгу, проговорил его сиятельство. – Дочка Пеллистона как-никак.
Леди Эндовер, тоже уже было удобно угнездившаяся на подушках, подскочила, как ошпаренная:
– Что? Кто?
– Сколько раз просить тебя, Луиза, не делать таких резких движений? Из-за тебя я потерял место, где читал.
– Прекрати дразнить меня, скверный ты человек. Так говоришь, ты знаешь её?
– Лично – нет. Кажется, её матушка, приходилась двоюродной или троюродной кузиной моей матери. – И он вновь обратился к барду[7] .
– Эдгар!
– Да, моя драгоценная?
Леди Эндовер вырвала книгу у мужа из рук:
– Если ты немедленно мне всё не объяснишь, я порву эту чёртову штуку на кусочки.
Граф тяжело вздохнул.
– За все десять лет мне так и не удалось научить тебя терпению. В самом деле, что значит жалкое десятилетие по сравнению с целыми веками нетерпеливых Дэмоуэри? Видимо, ты твёрдо намерена ударить меня по голове произведением несчастного Уилла, если я не смогу удовлетворить твоё всепоглощающее любопытство. – Он с грустью взглянул на постель.
– Итак?
– Я повстречал её за несколько месяцев до благословенного дня нашей свадьбы...
– Эдгар!
– Десять лет назад. Наши семьи никогда не были особо близки, но Пеллистон славится своими гончими, и я решил приобрести пару в подарок твоему отцу.
– И ты узнал её спустя десять лет?
– Она очень напоминает свою мать, особенно похожи глаза – просто невероятные, совсем как у Элеанор.
– Не удивительно, что ты ни о чём её не спрашивал. Я ожидала увидеть, как ты оттачиваешь на ней своё тонкое искусство, вытягивая из бедняжки любые сведения, пока сама она того даже не осознаёт. В таком случае меня удивляет, что она не узнала тебя, – нежно проворковала графиня, любуясь чёрными волнистыми волосами мужа и классически вылепленными чертами его лица.
– Отец её в тот раз созвал кучу дружков, бесчинствовавших по всему дому. Так что ей, думаю, мы все казались одной шумной толпой нежеланных гостей. Кроме того, она глаз не спускала со своего папаши. Я счёл её интригующей. Держалась она тогда в точности, как сегодня: чопорно и любезно, но с этим едва сдерживаемым неистовым выражением во взгляде. Я всё ждал, что она вот-вот взорвётся. Но этого не произошло, хотя отец её постоянно к тому вынуждал.
– И видимо, вынудил наконец.
– Да. Если поведение Пеллистона в тот день можно назвать обычным для него, то не удивлюсь, коль скоро он решил выдать дочь за одного из своих неотёсанных приятелей. Однако я мало что о них знаю. А вспомнил, по сути, лишь потому, что моя дорогая матушка обратила моё внимание на сообщение о женитьбе Пеллистона в газете. Он со своими похождениями как раз был у меня на слуху, когда я встретил эту девушку сегодня.
– Если отец её и впрямь такой людоед, каким ты его рисуешь, то я могу понять вымышленное имя, – сказала Луиза, – но тогда откуда эта железная решимость вернуться домой?
– Нет смысла разбираться в этом прямо сейчас. Завтра мы тактично объясним, что нам всё известно. Я напишу её отцу.
– И что скажешь?
– Ну, что ты желаешь вывезти мою кузину в свет. Раз уж провидение... в лице твоего брата... привело мисс Пеллистон к нашей двери, мы вполне можем приютить её. Я не слепой, Луиза. Тебе же не терпится прибрать девочку к рукам. Думаешь, у неё хорошие задатки?
– О да. Как удобно, что она оказалась родственницей, пусть и дальней. Мои мотивы покажутся самыми что ни на есть благородными. Как предусмотрительно со стороны Макса, не правда ли, дорогой?



Примечания:

[1] Сто́ун (англ. stone, сокр. st.; букв. «камень») — британская единица измерения массы, равная 14 фунтам или 6,35029318 килограммам. В Великобритании и Ирландии используется как единица массы тела человека.

[2] Тори (англ. Tory происх. от ирл. tóraighe, слова, используемого для обозначения ирландского участника гражданской войны в Великобритании в XVII веке (буквальное значение — «преследуемый человек»)) – английская политическая партия 17—19 вв. Возникла в конце 70-х — начале 80-х гг. 17 в. как группировка сторонников абсолютизма. Начиная с 20-х гг. 18 в. лидеры тори перестроили партию с учётом новых исторических условий, заложив её социально-философские (ограниченное признание прогресса человеческого общества как эволюционного процесса), идейно-религиозные (англиканство), политические (интерпретация принципов "Славной революции" 1688—89 в интересах аристократии), а также тактические и организационные основы. Это обеспечило тори положение одной из двух (наряду с вигами) ведущих партий в английской двухпартийной системе. С середины 18 в. тори окончательно оформились как партия, выражающая интересы земельной аристократии, представители которой, наряду с верхушкой англиканского духовенства, составляли её классовое ядро. Тори опирались также на мелкое и среднее дворянство, часть мелкой буржуазии. С 80-х гг. 18 в. до 1830 тори постоянно находились у власти.

[3] Джордж Брайан Браммел (1778—1840) – легендарный английский денди эпохи Регентства, светский лев и законодатель мод.
Сын крупного чиновника. Учился в Итоне и Оксфорде. Друг принца-регента, будущего короля Георга IV. Получил у современников прозвище «Красавчик Браммел» (фр. Beau Brummell). Вел роскошную жизнь, растратил отцовское наследство. В 1816 году укрылся от долгов во Франции, написал труд «Мужской и женский костюм» (1822, рукопись была обнаружена лишь столетие спустя). Но кредиторы нашли должника и здесь: в 1835 году он был заключен в тюрьму, выкуплен оттуда друзьями. Пережил несколько апоплексических ударов. Умер нищим и сумасшедшим (последствие сифилиса) в психиатрической лечебнице, куда его поместили в 1838 году.
Браммел – родоначальник и вместе с тем самый яркий представитель дендизма, абсолютный диктатор моды в Англии начала XIX века. Джордж Браммел ввел повышенные нормы гигиены, включая, например, совершенно до того не популярные утренние ванны и частую смену идеальной белизны рубашек. Благодаря Браммелу, минималисту, который ввел в обиход темный фрак, прообраз современного делового костюма, мужчины «отказались» от претензий на броскую внешнюю красоту, выдвигая взамен другие ориентиры – хороший вкус, полезность, рациональность.

Здесь показан образ, который Браммел ввел в Англии 1800-1810-х гг., и который получил название «ДЕНДИ».
Внешние признаки денди показывают борьбу дендизма против женственности в мужской моде и отражают новые реалии своего времени.
Итак, внешние признаки первых денди:
1. Чистые волосы на голове. Никакого парика.
2. Чистое ухоженное лицо. Никакой косметики.
3. Накрахмаленная сорочка белого цвета — признак чистоты, аккуратности и шика.
4. Особым образом завязанный шейный платок. Изначально они были белого цвета, но с 1820х годов появились черные, красные, в крапинку и т.д.
5. Приталенный силуэт жилета и фрака.
6. Подвеска на ремне.
7. Обтягивающие брюки.
8. Общая гамма в комплекте построена на сочетании черного и белого цветов — это результат борьбы денди за мужественность в мужской моде!

Браммелл имел репутацию человека с непогрешимым вкусом: его называли “британским премьер-министром элегантности”. Он вошел в историю как создатель современного классического мужского костюма, но для современников он был прежде всего влиятельной светской персоной — без его участия не обходился ни один прием в начале XIX века. Приветственный взор знаменитого денди котировался столь высоко, что Браммелл мог позволить себе такие рискованные шутки: однажды один из его кредиторов напомнил ему про долг, на что денди ответил, что долг давно уплачен. “Но когда?” — “Когда, сидя у окна клуба “Уайтс”, я кивнул вам и сказал: “Как поживаете, Джимми?”” Быть замеченным Браммеллом составляло такую честь, что заикаться об оплате долга после этого было попросту бестактно.

Целая серия анекдотов основана на одном и том же мотиве: денди отказывается не только назвать, но и разглядеть негодную вещь, она для него попросту не существует. Однажды герцог Бедфордский спросил его мнения о своем новом фраке. “Вы думаете, это называется фраком?” — удивился Браммелл. Герцог молча пошел домой переодеваться — ведь мнение Браммелла как арбитра элегантности считалось законом, и публично обижаться было не принято. В другой раз он сходным образом отреагировал на чьи-то туфли, обозвав их домашними тапками.

Неузнавание человека на светском рауте являлось самым серьезным негативным приемом визуального искусства денди. Знаменитая история, когда Браммелл на балу “не узнал” своего бывшего приятеля принца Уэльского, спросив его соседа: “Что это за толстяк стоит рядом с вами?”, полностью отражает этот принцип, хотя к “неузнаванию” тут как бы нечаянно добавляется и нелестная характеристика фигуры. Из более мягких средств — забывание имени; еще более грубое нарушение этикета — намеренное неназывание титула

[4] Эркер в клубе «Уайтс»
Клуб «Уайтс» располагался в здании на Сент-Джеймс-стрит, номер 37—38; в 1811 году его фасад был украшен эркером, и позиция у эркерного окна на первом этаже предоставляла великолепные возможности для обзора улицы. Именно у этого окна любил сидеть в своем любимом кресле Джордж Браммелл, кивая знакомым, наблюдая прохожих и отпуская язвительные замечания насчет их костюмов. Говорили, что посетитель клуба скорее рискнет занять трон в палате лордов, чем кресло Браммелла у окна. Вокруг него неизменно собиралась компания друзей — лорд Алванли, лорд Сефтон, лорд Ворчестер, герцог Аргайл и Бинг, прозванный Пуделем из-за кудрявых волос. Они на ходу подхватывали любую реплику Браммелла, чтобы затем пересказать светским знакомым. Но на самом деле круг участников этой визуальной игры был еще шире. Зная о том, что в определенные часы Браммелл занимает позицию у клубного окна, многие лондонские щеголи специально шли прогуляться именно по Сент-Джеймс-стрит, чтобы представить свой костюм на суд всеми признанного арбитра и потом окольными путями разузнать его мнение. Тем самым они как бы удостаивались аудиенции некоронованного короля моды, что само по себе, даже в случае безжалостной критики, содержало момент престижной сопричастности.
Другой занятный момент этой визуальной игры заключался в том, что Браммелл, благодаря структуре эркерного окна, был сам прекрасно виден с улицы. Он смотрел — но и на него смотрели. Он был, говоря словами Шекспира, “the observed of all observers”. Все проходящие мимо в неспешном ритме могли разглядеть детали его туалета и сверить свой наряд с образцом, оценить последние новации в костюме первого денди. И Браммелл, разумеется, тоже это учитывал, сознательно “подставляясь” изучающим взглядам, с профессиональным удовольствием играя роль модели.


[5] Имеется в виду Англо-американская война 1812 – 1815 гг.
Воспользовавшись отвлечением главных сил Британской империи на борьбу против Наполеона, американское правительство рассчитывало захватить территории в Канаде и к западу от США. Играло роль и то, что Англия препятствовала американской торговле с Францией. Американские поселенцы захватывали спорные пограничные земли. Чтобы легализовать захваты, Американский конгресс 18 июня 1812 года объявил войну Британской империи. Англия могла использовать для боевых действий только ограниченный контингент своей армии и флота, находившийся в Канаде.
В течение нескольких лет военные действия шли с переменным успехом для обеих сторон. В 1814 году британская армия вторглась на американскую территорию и захватила Вашингтон. При этом был сожжен Белый дом. Но уже в сентябре англичане были остановлены у форта МакГенри.
24 декабря 1814 года был заключен мирный договор в Генте. Уже после заключения американская армия, еще не зная о достижении мира, под командованием будущего президента Эндрю Джексона 8 января 1815 года нанесла поражение англичанам у Нового Орлеана, но это был всего лишь «гол престижа». По условиям мирного договора, стороны вернулись к довоенным границам и вернули друг другу захваченные территории. В результате США не удалось присоединить Канаду, но они получили свободу рук в расширении своей территории на запад за счет земель индейцев, которые прежде считались союзниками британской короны. За время войны в американской армии погибло 2260 человек. Потери англичан были примерно такими же.

[6] Папильотка (фр. papillote) — кусок бумаги, на который навертывают или в который вкладывают свернутые в кольцо волосы для того, чтобы они завились.

[7] Бард из Эйвона – так именуют У. Шекспира (по названию родины Шекспира – Стратфорда-на-Эйвоне).
_________________

Уххх...
Прочитала...
Спасибо, Evelina, kerryvaya Так легко читается))))

Что там папочка, интересно, надумал?

Evelina, kerryvaya спасибо за прекрасный перевод!!!!!!!!!!
___________________________________

Девочки, большое спасибо за перевод!
Вечером прочитаю.

О, появился на сцене мой любимый Джек.
_________________