Чудо Света USA

Нью-Йорк.
После того происшествия в ванной прошло две недели. Две самые длинные недели в моей жизни. Сам не понимая, что происходит, я ругался с сестрой каждый раз, когда речь заходила о Молли. Они как сговорились. Джи и слышать не хотела, чтобы впускать меня в комнату, где находилась любимая. После того, как Молли потеряла сознание, Джи сразу же взяла на себя роль матери настоятельницы. Она выпроводила меня из комнаты и в дальнейшем распоряжалась своей подругой по своему усмотрению. Я слышал, как они громко переговариваются между собой, смеются, а иногда и спорят. Джи настаивала на медицинском осмотре подруги, с чем я был абсолютно согласен. Но Молли яростно отстаивала свою свободу и даже призывала всех богов, что существуют, остудить наш с Джи итальянский пыл. Как же я, Чейз Кендалл, владелец огромного состояния и имеющий влияние во многих финансовых кругах, не смог справиться со своей младшей сестрой, спросите вы. Этот вопрос так и останется без ответа, так как я и сам не понимал этого. Сначала я испугался, что смогу причинить Молли боль и сам самоустранился, переложив всю заботу о больной девушке на Джиои. Но потом, когда все эмоции ушли и голова стала работать я понял, что всё случилось без моего вмешательства и я не виноват в произошедшем. И вот, когда я очухался, сестрица уже правила балом. Она как тигрица отстаивала территорию и не подпускала меня к ее спальне на радиус пяти метров. К тому же мне надо было срочно уехать в командировку в Бразилию. И шесть дней меня не было в стране. Все дни моего отсутствия я был на связи с сестрой и с Молли. Каждый день начинался со звонка домой, где я изводил сестру своими скурпулезными вопросами. Как чувствует себя Молли? Что ела? Как выглядит? Чем планируют заняться? И прочее. Я спрашивал о таких мелочах, как например, во сколько она легла спать, и какое было ее настроение, когда она проснулась. Вечером я снова звонил и начиналось всё снова. Джиоия терпела это всё, ровно три дня. А после, я услышал, всё, что она думает, о таких занудливых типах, как я. Кажется, я и правда переборщил. Но, будем считать, что это была моя месть, за то, что она не подпускала меня к Молли. Остальные три дня я общался только с Молли. На заднем фоне я часто слышал фыркание и недовольный тон сестры, но мне и дела до этого не было. Часами общавшись с Молли я удивлялся сам себе. До встречи с Молли, моё общение с женщинами, не было столь насыщенным, обычно уже на десятой минуте, мне становилось скучно и я сворачивал весь диалог к монологу собеседницы и мысленно отключался от беседы, к голове прокручивая предстоящую деловую встречу и сделку по продаже новых партий вин. Но с Молли всё было по- другому. Она была интересным собеседником. Я прислушивался к тону её голоса, тембр которого менялся и переходил от эмоционально-насыщенного к ровному звучанию. Мне было интересно всё о чем она говорила: о Вульфе, Кене, сестре и погоде. Мне было с ней интересно даже молчать. И пусть мы разговаривали каждый день по нескольку часов, но я дико скучал по ней. Мне хотелось дотронуться до неё, увидеть искрящийся взгляд серых глаз, прикоснуться пальцем к ямочкам на щеках, почувствовать вкус её губ и прикосновение её пальчиков по моей коже. Все эти дни я жил словно в аду. Искренняя забота о Молли сменялась жгучим желанием, переходящим в потребность: видеть, слышать, прикасаться. И так каждый день.
Командировка рассчитанная на четырнадцать дней сократилась до шестидневной. Я работал по четырнадцать часов в сутки. Оставляя время лишь на трехчасовой сон и на разговоры с Нью-Йорком.
И вот измотанный и голодный я вернулся домой. И сразу же прошел к спальне Молли. О своем приезде я не сообщал никому. Даже мой первый помощник считал, что я прилечу лишь завтра к вечеру. Поэтому я рассчитывал, что Джи не окажется на моем пути к спальне Молли. Я раскрыл дверь спальни и застыл на месте. Кровать была заправлена, ни единой складочки. Она выглядела так, словно на ней никогда не спали. Я чертыхнулся и направился в соседнюю спальню, но и там она была пуста. Внутри поднималась буря. Она ушла! Но эта мысль не укладывалась в голове. Почему? Мы же договорились, что она будет дожиться меня здесь. Как она могла? И где, черт возьми, Джи? Я резко открывал одну дверь за другой, но девушек не было. Я громко изрыгал проклятия, но это не помогало. В голове вставали образы веселящихся Джи и Молли на какой-нибудь дискотеке, с какими-то хмырями. Желваки заходили по скулам, а пальцы рук сжались в кулак. Не переодевшись и не зайдя в свою спальню, чтобы принять душ, я вышел из дома и завел машину. Резко развернувшись, услышал визг колес, но не придал значения, рванул к дому мистера Аддисона. Именно оттуда я намеревался искать её. И я дал зарок найти и вернуть её во чтобы то не стало. Набрав номер сестры, на ходу выворачивая руль, я услышал в очередной раз женский голос, извещающий меня, что абонент не доступен или находится вне зоны действия. До дома Аддисонов было пять кварталов, когда дорогу моему автомобилю преградил камаз, мчавшийся со всей скорости по встречке. Фары на мгновение ослепили меня и уже в следующую секунду легковой автомобиль сделал несколько переворотов, помяв крышу и искорежив переднюю дверь. Доля секунды и мой мозг накрыла тьма.

»» 31.01.15 20:42 Обсуждения развития сюжета игры МПиБ [АРХИВ]

Лас-Вегас.
- Тринадцать черное, поздравляю мисс, - повернул голову на голос крупье.
Вокруг рулетки скопилось не малое количество народа, чтобы посмотреть на счастливицу, которой благоволит госпожа удача. Но та самая счастливица, казалось, не замечала нацеленных на нее глаз, она была поглощена азартом, ведь капризная фортуна, может передумать и перестать приносить удачу.
В этот самый момент Сура была восхитительна. Глаза лихорадочно блестят, на нежной коже щек появился легкий румянец. Нервным жестом молодая женщина поправляет волосы, отчего прическа слегка растрепалась, делая Суру еще более сексуальной.
У мимо проходящего официанта, с подноса, я забрал бокал с виски и шампанским, последнее передал Суре.
- Не хочешь попробовать, что-нибудь еще, душа моя, - протягивая бокал, шепчу в маленькое ушко девушки, а выбившейся из прически темный локон волос, коснулся в этот момент моих губ.
Она обернулась. Слегка. Легкая улыбка блуждает на губах. Ее серебристые глаза встретились с моими глазами. Принимает бокал с шампанским, обхватывая тонкими пальцами стекло бокала.
- Встань рядом и принеси мне удачу, Дэнни, - скорее читаю это фразу по ее губам, чем слышу.
- По-моему она тебе и так благоволит.
Я не смог отказать в этой просьбе, просто ради того, что невероятно хотелось ее коснуться и впитать ее аромат. Я приобнял ее со спину, положив ладони на ее плоский живот, прижимая к себе. С высоты своего роста, увидел, как она улыбнулась, а позже услышал и голос, где Сура называла цифру и цвет ставки. Девушка наклонилась вперед, чтобы пододвинуть фишки на нужную комбинацию, отчего кругленькая попка еще плотнее прижалась к моим бедрам, заставляя с шумом втянуть воздух.
Взглядом я следил за мельтешащим шариком внутри рулетки, который со звоном ударялся о стенки, думая на какое число выпасть.
- Семь, черное, – раздается голос крупье и взрыв аплодисментов.
Молодая женщина извернулась в моих руках, и, улыбаясь, посмотрела изучающе на мое лицо:
- Вы готовы понести серьезные денежные потери, мистер Уайатт?
- Признайся, как тебе удалось подкупить крупье? - также с улыбкой отвечал я.
Но я был не в силах отвести взгляда от ее смеющегося рта.
Я не мог противиться искушению, и мой рот накрыл улыбающиеся губы Суры, за талию прижимая молодую женщину теснее к себе.
Она стала моим наваждением.
Я хотел ее всегда и везде.
Она будоражила, заставляла кровь бежать по жилам с удвоенной скоростью.
Я хотел покинуть, это чертово казино и, оказаться с ней наедине. Где она будет моя. Только моя.
Тогда я бы ничего не пропустил, касаясь каждого участка совершенного тела и ловя губами ее стоны.
Ладонями я сильнее сжал тонкую талию Суры, губами ощущая мягкость и податливость ее губ, пока настырный голос не разрушил очарование.
Крупье интересовался, будет ли молодая леди делать ставки, но ответив отрицательно за нее, я решительно увел Суру от рулетки.
- Куда ты меня ведешь? – Но вопрос остается без ответа.
Держа крепко женскую ладонь в своей руке, я пробивался сквозь толчею народа.
Мне было плевать, что обо мне кто подумает, я знал одно: если эта женщина сейчас не будет моей, если я не дотронусь до ее тела, то просто взорвусь.
- Дэ-эн!
Мы уже поднимались по лестнице, ведущий в мой кабинет и одновременно комнату, из которой велось наблюдения за игорным залом и отелем в целом.
- Оставьте нас!
Возможно, по угрожающему тону или дикому взгляду, но те, кто находился в данный момент в комнате – быстро ее покинули.
Только все скрылись, и я слегка подтолкнул Суру, прижимая ее всем телом к двери.
- Как же я давно этого хотел, - шептал я в губы молодой женщины. Прикусив за нижнюю губку, слегка потянул, чтобы потом провести языком, как бы прося прощения за дерзость.
Ладони легли на бедра, сминая шелк платья, поднимая его подол все выше и выше.
- Они могут нас видеть? – раздался хриплый голос возле моих губ, и, поймав взгляд Суры, обернулся.
Напротив двери находилась стена из стекла, из которой велось наблюдение за игорным залом. Клиенты отеля и казино со своей же стороны видели красиво оформленное витражное стекло, и даже не подозревали, что денно и нощно за ними кто-то наблюдает, помимо встроенных по всему залу видеокамер.
- А как бы ты хотела? - с улыбкой перевел взгляд на девушку, и наклонил голову, что бы губами коснуться нежной кожи тонкой шеи.

»» 02.03.15 22:07 Обсуждения развития сюжета игры МПиБ [АРХИВ]

Чикаго, штат Иллинойс.
Northwestern Memorial Hospital

- Скальпель!
- Черт! Отсос, отсос! Сколько крови…
- Ты задел артерию?
- Я ничего не трогал!
- Откуда столько крови?
- Доктор Хант, давление падает.
- Фибрилляция!
- Дефибриллятор! Разряд!
- Ничего.
- Еще разряд!
- Ничего.
- Кендалл!
- Время смерти семь пятьдесят две.
Отхожу от операционного стола. Резко срываю окровавленные перчатки с ладоней, бросаю их в специализированную корзину.
- Приведите его в порядок, - отдаю последние распоряжения медицинским сестрам, стягиваю с себя операционный халат, выбрасываю вслед за перчатками. - Родные захотят его увидеть.

Самое сложное в профессии хирурга – смерть. За время работы, она постоянно преследует. Первые годы в интернатуре я допускала серьезную ошибку. Я говорила родственникам пациентов, что операция пройдет успешно. За это получала нагоняй от старших ординаторов. Но я свято верила, что все хирурги подобны Богу: они могут вернуть с того света, впрочем как и отправить туда.
Самое страшное в профессии хирурга – смотреть в глаза родственников умершего пациента. В их взгляде теплится надежда. Которую не всегда удается оправдать. Перед операцией их сына/дочери/матери/отца я стараюсь их успокоить, но я больше ничего им не обещаю.
Иду по коридору, в вестибюль больницы. Там и ожидают родственники вестей. Они ждут, ссутулившись на стуле, или разрезая воздух ходьбой туда-сюда. Руки сложены в молитвенных жестах. Они верят, что это поможет. Молитва.
Завидев меня, мужчина и женщина резво поднимаются со своих кресел, и направляются мне навстречу. Я замедляю шаг, пытаясь отсрочить неизбежное.
- Доктор Мейтленд, как все прошло? – спрашивает мужчина. Отец.
- Он жив правда? – интересуется женщина. Мать. – Он ведь поправится. Наш сын.
Я пытаюсь подавить тяжелый вздох, и придать своему лицу отстраненное выражение.
Если кто-то умирает, мы говорим одну фразу. Мы говорим это родным пациента.
- У вашего сына были обширные травмы, - говорю я, пытаясь установить зрительный контакт с одним из родных пациента. – Черепно-мозговая, разрыв внутренних органов и многочисленные гематомы. Мы сделали все, что смогли, но травмы были несовместимы с жизнью. Нам не удалось его спасти.
На этом месте, я замолкаю. Даю возможность родственникам осознать сказанное. Осознать потерю. Каждый человек переживает горе по-своему.
Пятнадцатилетний Бен Стивенс поступил к нам после аварии. Угнав у старшего брата мотоцикл, парень не справился с управлением. Как и предполагалось, в деле замешана одноклассница. Желая показать свои умения, храбрость и начитавшись комиксов, Бен решил, что он бессмертный, и не надел шлем.
- Я соболезную вам.
Мы говорим: «Я соболезную вашему горю». Ею не выразить и тени того, что происходит. Она позволяет нам проявить сочувствие, не погружаясь в чужое горе. Она нас защищает. Защищает от боли. От страшной, бездонной, неослабной боли. Той, которая может убить. И за это я каждый день благодарна Богу.

У нас с подругами, тоже врачами больницы, имеется укромный уголок. Когда в ординаторской полно других врачей, мы берем сэндвичи и кофе, из ближайшего автомата, и идем туда. Бывшая кладовая, переоборудованная одним врачом. Он уже не работает в госпитале, но по слухам – любил одиночество и частенько приходил в эту « кладовую», надевал круглые очки на нос и погружался всецело в термины заполоняющие страницы медицинского справочника.
Поворачиваю дверную ручку, и дверь с легким скрипом поддается.
- Я давно говорила, что нужно смазать петли.
Я улыбаюсь, слыша голос одной из своих подруг Рейчел Миллер. Она врач – ортопед. Решение выбрать такую профессию Рейч приняла еще в детстве, когда сломала ногу, неудачно упав с велосипеда. Толи по врачебной ошибке, толи из-за неугомонного образа жизни, но перелом сросся неправильно, в связи, с чем осталась легкая хромота. Заметная хромота.
Можно было заново сломать, а позже нарастить, чтобы видимый дефект у будущей женщины, внешность которой обещала быть очень красивой, не был заметен, но врачи не стали утруждать себя. Лишь махнули рукой и сказали, что и так практически ничего не видно.
Рейчел сидит на кушетке, с сэндвичем в одной руке и с кофе в другой. Откусывает немаленький кусок от бутерброда, тщательно пережевывая, наблюдает, как я вхожу в комнату, аккуратно ставлю пластиковый стаканчик с кофе на вторую кушетку.
- Мои интерны – идиоты, - не до конца прожевав сэндвич, говорит Рейчел.- Вот скажи, неужели мы тоже такими были?
- Не хочу тебя разочаровывать, - залезаю на кушетку, подгибаю под себя ноги и тянусь за своим кофе.
Рейчел стонет, услышав такой ответ, и запивает кофе.
- Я бы предпочла сладкую ложь, - усмехается девушка, откусывая следующий кусок.
- Сегодня явно не мой день. Я пациента лишила зрения.
В комнату влетает Брианна – врач-нейрохирург. Среди нас троих, она была наиболее оптимистичной, жизнерадостной и веселой, хотя профессия обязывает в обратном.
Родители Брианны попали в автокатастрофу. Бри находилась с ними, на заднем сиденье автомобиля. Отец скончался на месте, не дождавшись приезда машины скорой помощи. Ее мать…. Во время нейрохирургической операции было тяжелое диффузное аксональное повреждение мозга, вследствие чего, миссис Монтгомери, мать Брианны, впала в длительную кому. Последствия комы необратимы. Миссис Монтгомери так и не очнулась.
- Но зато спасла ему жизнь, вытащив из мозга огромную опухоль, - дополняет свой монолог Бри и усаживается рядом со мной, заглядывая в стаканчик. – Как ты можешь пить эту больничную бурду?
- У меня нет такого заботливого Питера, который каждое утро будет готовить мне кофе, - по дружеский упрекаю подругу, вызывая у нее мечтательную улыбку.
- Как противно, - вторит Рейч,- скривив рот, смотрит на счастливое лицо Брианны, - она еще и улыбается. Нет, ну, так нечестно! - девушка резко отставляет стаканчик с кофе, отчего часть жидкости выплескивается на кожаную обивку кушетки.
- Девочки и вам повезет, будьте уверены, - смеясь, поддерживает подруг Бри, но завидев мое лицо, улыбка гаснет на ее лице, - Кенди, что случилось?
- У меня умер пациент, - устало провожу ладонями по лицу. – За шесть дней – второй. Чувствую себя ангелом смерти.
- Кендалл, но подумай, скольких ты спасла?
- Да, и эта наша работа, нужно смириться!
- Но это дети… - отвечаю подругам, который в один голос успокаивают меня, но услышав ответ тут же замолкают.
В комнате воцарилось молчание. Странно, но даже телефоны молчали, не требуя нас к пациентам. Каждая погружается в свои невеселые мысли.
Я не знаю ни одной причины, почему хочу быть хирургом, но знаю тысячу, по которым хочу бросить это.

»» 12.04.15 07:58 Обсуждения развития сюжета игры МПиБ [АРХИВ]
_________________

Топика. 3 года назад

-Да, я зла. Я устала. Я бешусь. Ты приходишь, проводишь с ним 3 часа из 24 и спрашиваешь, почему я злюсь? Может потому, что я не выхожу из дома вообще! Нянчу малыша 24 часа в сутки, ну ладно, 21 час! Выгляжу как оборванка! Я не чистила зубы три дня, спала 5 часов за 3-е суток, не расчесывалась нормально и не ела! Настаиваешь на том,что бы я кормила его грудью, но мне есть то некогда, а если не ем я, то и ему нечего есть! А на смеси у нас нет денег!
-Мамка злится на меня сына.
-Да, я злюсь! Потому что вот она твоя чертова поддержка!Ты приходишь домой, в надежде увидеть ослепительную, милую, сексуальную и всю горящую желанием накинуться на тебя женщину, но ожидания не оправдываются и что ты делаешь? Уходишь в себя, интернет и моих подруг?
-Мне трудно.Я теперь отец.
-А по твоему мне легко? Я по твоему об этом всю жизнь мечтала? Жить в ободранной квартиренке, без образования, с нищим мужем и ребенком на руках? Я об этом мечтала? Нет! Да если б не этот залет, я бы вообще никогда замуж не вышла! Говорила мне мама, делай аборт, ничего у вас не выйдет, только жизнь испортишь себе и ребенку!Но нет, я же верила в любовь! В нас!

Сейчас.

-Подъем! Завтрак!
Снова этот надрывный голос смотрителя под номером 64, миссис Ченинг будит меня. Вот уже три года я слышу этот голос и просыпаюсь. Сейчас почищу зубы, выцарапаю на стене отрезок, означающий,что прошел еще один день и примусь завтракать.Так проходит утро в тюрьме штата Канзас.
После завтрака нас выведут в общую комнату, я встречусь с чокнутой Фанинг и мы вместе пойдем драить камеры. В общем-то это лучшее, что могло с нами случиться.Здесь выбор небольшой, да его и не предоставляют, ты либо делаешь грязную работу, либо становишься грязной сучкой надзирательниц.Мне повезло, после пары драк меня оставили в покое и позволили убираться.
Снова принесли овсянку, я ее уже ненавижу, но что поделать.

9:00

-Эй,Фанинг, подай мне тот очиститель.
-Послушай, есть новости, возможно на этой неделе мы сможем выбраться отсюда.-заговорчески прошептала подруга, протягивая очиститель.
-Ты же знаешь, идет пересмотр моего дела, возможно, меня не сегодня-завтра освободят.Скоро придет адвокат.
-Ну, смотри, если вдруг, мое предложение в силе.

»» 31.05.15 07:35 Отголоски прошлого
_________________

Мэрион, Иллинойс

«Привет, Мэри.
Не представляешь как я рад получить твое письмо. Я так скучал по....»
Не то. Загнул исписанную часть листа и провел пальцами по сгибу, углубляя складку бумаги, делая ее четче. Аккуратно оторвал полосу, перевернул лист срезанным краем вверх и снова склонился над ним. В который раз я пробую начать? Шестой? Седьмой? Слова не идут и все тут. И совсем не потому что сказать нечего, а потому что сказать хочется много. Так много, что мысли роятся в голове, перебивают друг друга. Ведь я уже перестал надеяться, решил, что она вычеркнула меня из своей жизни. И вот... Провел руками по голове ото лба к затылку, и задержал их там, откинув голову на сцепленные в замок ладони. С чего начать?..
Слева от меня лежат несколько писем девушки, которую я никогда не видел, но знал. Знал уже девять лет. И как мне иногда казалось, а может просто хотелось так думать, знал лучше ее близких. Рука сама потянулась к письмам.

«Привет, Стивен )
Меня зовут Мэри. Чувствую себя глупо ) никогда раньше не писала незнакомым людям, мужчинам ) Я прочитала твое объявление в газете... Ну то, насчет переписки. И как-то сразу поверила тебе. Мама тоже поверила, но была против, чтобы я писала.... Я и сама сомневалась и переживала, но если ты хочешь и не получил тонну других писем, я могу писать тебе иногда.... или как получится»

С этого письма девять лет назад началась наша переписка. Она прерывалась, возобновлялась, и дала мне так много, как никто и никогда за всю мою жизнь. Тщательно выведенные, но все равно не ровные буквы, написанные рукой 16-летней Мэри, побледнели, бумага от частой перечитки потрепалась и потерлась. Я знаю эти строки наизусть. «Я сразу поверила тебе»... Сколько раз я перечитывал эти четыре слова, проводил по ним пальцем, чтобы потом сжать их в кулак, сдерживаясь от крика. Господь – свидетель, вера – это то, что мне так не хватает. Вера в себя, в справедливость, в завтрашний день, в то, что когда-нибудь все будет хорошо.
Тогда, девять лет назад, мне было около двадцати. За плечами «малолетка» и два года тут. Всего пять из двадцати пяти. Так мало и так много. В малолетке меня обходили стороной, а здесь я оказался щенком среди маститых волков. Меня задирали, третировали, подставляли и пытались опустить. Я был так часто бит, что боль стала повседневным спутником. Тут действовали свои правила и мне пришлось научиться быть хитрее, расчетливее, сильнее. Я озлобился, но не сломался. Хотя был близок к этому. Тогда, в свои не полные двадцать. Не сломался только потому, что в один день мне в руки сунули это письмо от девушки, которую я ещене знал....
Два дня я искал слова для ответа. За работой повторял про себя предложения, перестраивал их, искал другие варианты. Мэри обязательно должна была понять как важно для меня ее письмо, как я хочу получить ответ на свое. Но слова и тогда не шли с языка. Кривые и неуклюжие, слишком откровенные.... боль и надежда в каждом. Я не хотел так обнажать свою душу, не хотел показывать как мне больно, о своем отчаянии, о том как хотел умереть. Я боялся напугать ее, боялся что она не ответит и надежда, олицетворением которой стал листок бумаги и неуверенный девичий почерк, исчезнет из моей жизни также внезапно, как появилась. Такая мелочь – пара строк от незнакомой девчонки, но они сделали меня зависимым. Сразу, с первой минуты. Я заболел этими письмами и мыслями о той, кто их пишет. Мэри....
Немного стыдно признаться, но получив ее первое письмо, я плакал ночами. Не было ни одной слезинки, когда меня поймали на заднем дворике и хотели трахнуть три королевы убийц. Я дрался, как животное, отчаянно, без оглядки. Понимал, что если это случится один раз, то будут и другие. Мне тогда крупно повезло, кто-то увидел, что троица забивает меня до смерти и поднял тревогу. До сих пор думаю, что это был Марк. И сделал он это не из сострадания, как можно предположить, а из ревности. Бывает и так. В любом случае, я ему благодарен. Так вот, после того случая, я неделю провалялся в лазарете с переломами, двумя ножевыми ранениями и кровоподтеками по всему телу, но не проронил ни одной слезинки. А пять неуверенных строчек на линованном листке вызывали их несколько ночей подряд. И я не чувствовал себя слабаком, я чувствовал себя человеком, которому снова есть для чего жить.
А что касается того случая, то он повторялся дважды. И оба раза я попадал в карцер. Никого не интересовало, что это была самозащита и что я лучше сдохну, чем стану «девочкой» паханов. И все равно когда-нибудь они бы до меня добрались, если бы не Резчик....
- Триста сорок шестой!
Голос надзирателя вернул меня в действительность. За окном уже забрезжил рассвет, а я и не заметил.
- Да.
- К стене! Руки за спину, ноги на ширине плеч....
Знакомые приказы. Их я тоже знаю наизусть. Поспешно сгреб письма и сунул их под одеяло на своей лежанке. Подошел к стене у двери, прислонился к ней лбом и скрестил руки за спиной. Ключ с лязгом повернулся.
- Стив, ты опять не спал всю ночь?
- Нет, сэр.
Обыск – ряд механических движений, на которые я не обращаю внимание.
- Неужто твоя девчонка написала?
- Да, сэр.
- Вот это да! А я думал все, от нее давно не было ни слуху, ни духу.
- Четырнадцать месяцев, сэр.
437 дней, если быть точным.
Я наконец получил разрешение и повернулся лицом к Джейку Грейтс, мужчине за сорок, надзирателю в тюрьме строгого режима, требующего чтоб к нему обращались «сэр».

»» 18.05.15 10:29 Обсуждения развития сюжета игры МПиБ [АРХИВ]

«Если работа помогает тебе жить, то тебе нужна либо новая работа, либо новая жизнь.»
Вечер.
«У меня был ужасный день», — мы повторяем это так часто. Стычка с начальником, расстройство желудка, пробки. Вот что мы описываем как кошмар, хотя на деле никаких ужасов не происходит. Вот мелочи, о которых мы молим — зубная боль, налоговая проверка, кофе, пролитое на одежду. Когда происходит нечто действительно ужасное, мы молим бога, в которого не верим, вернуть нам наши мелкие ужасы и избавить от этого кошмара. Забавно, не правда ли? Потоп на кухне, аллергия, ссора, после которой мы дрожим от ярости... Нам бы полегчало, знай, мы, что случится следом? Поняли бы мы тогда, что переживаем лучше моменты нашей жизни?
Тридцать шесть часов на ногах и лишь несколько минут сна. Жизнь по инерции. Забываю, когда в последний раз нормально высыпалась.
Двери приемного отделения распахиваются, пуская сквозняк и запах возможной смерти. Врачи скорой помощи везут на каталке человека.
Я заполняю карты в приемном покое, когда мимо меня вихрем пролетают санитары. Я бросаю незаполненные документы на стойку ресепшена, спешу за ними.
- Что здесь?
- Девочка, тринадцать лет, выпрыгнула из окна, - фельдшер ловит мой вопросительный взгляд, - возможно попытка самоубийства. ЧМТ, перелом нижних конечностей, перелом ребер, возможно внутреннее кровотечение.
- Не говорите папе.
Удивленно перевожу взгляд с пациента на фельдшеров.
- Давно она в сознании?
- С самого начала.
За описание симптомов подъезжаем к предоперационной палате.
- На счет три: Раз. Два. Три.
Девушка оказывается на больничной кушетке. Фельдшеры исчезают, оставляя пациенты в руках докторов.
- Вызовите доктора Монтгомери и доктора Миллера! Сделайте общий анализ крови, анализ мочи, МРТ головного мозга, рентген ребер и нижних конечностей.
- Мы не успеем….- отвечает один из хирургов Грег Янг, - давление падает.
Взгляд на монитор, подключенный к пациенту, где опасно мигают слишком низкие цифры давления.
- Ты вызывала? – спрашивает Брианна.
- Сильное повреждение головы.
- Она теряет сознание.
- В операционную!
- Мы не можем оперировать, не выявив внутренние повреждения.
- Выявим в операционной! Живо!
- Кендалл?!
- Пока ты будешь ее «фотографировать» она истечет кровью, Грег, - замечаю в его взгляде капитуляцию. – Готовьте операционную! Быстро!
- Я с вами, - бежит следом Брианна.
Операция заняла несколько часов, прежде чем пациент оказался в состоянии «стабильно».

Три часа ночи. Ослабевшей рукой открываю шкафчик, чтобы повесить белый халат, обменивая его на простую одежду.
Надев белый халат, доктора спасают жизнь, противостоят смерти, но сняв его, мы становимся уязвимыми, как и все остальные. Обыкновенные люди. Мы все умрем. И никто нам не скажет, как и когда, но мы можем выбрать, как прожить жизнь.
Чувствую, как закрываются глаза за рулем автомобиля. Машина еще стоит на больничной парковке. С третьей попытки удается ее завести.
- Не спать! Не спать! – шепчу как мантру, включаю радио на полную громкость.
Не хочу засыпать в машине. Мечтаю о своей мягкой постели. Только эти мысли позволяют добраться до дома. Дорога занимает вдвое больше времени, чем обычно.

Утро следующего дня.
Настойчивый звук никак не хочет исчезать. Прячу голову под подушку, прихлопывая ее ладонью. Зажимаю уши.
- Кендалл тебя к телефону!
- Я не работаю сегодня – стону в подушку, укрываю голову одеялом.
- Это не с работы. Это твой отец!
Ответ Рейчел прогоняет сон. Вылезаю из укрытия одеял и подушек, недовольно глядя вначале на подругу и позже на телефонную трубку в ее руке. Подруга пожимает плечами, что-то напевая, покидает спальню.
Пара коротких вздохов и прикладываю трубку к уху.
- Привет. Пап. -голос еще хриплый ото сна.
- Я не мог дозвониться до тебя несколько дней.
Голос отца грозен. Ноа Мейтленд – воротило бизнеса, умел нагнать страха.
- Я была занята.
- Так занята, что не приехала на свадьбу сестры?
Эшли Мейтленд, старшая дочь. Старшая сестра. Журналист, проживающий в Бель-Эйр. Вчера состоялась ее свадьба.
- Я отправила ей открытку.
- Кендалл…- голос отца приобретает нотки усталости.
Я будто вижу, как он откидывает спину на широкую спинку кожаного кресла. Свободной рукой проводит по лицу, как всегда, когда не мог сладить с непоседливыми дочерями.
- Папа, я думаю, ты меня понимаешь, – прикрываю глаза на мгновение, отбрасываю пряди волос с лица. – Я бы не смогла там находиться.
-Но столько времени прошло, пора простить…
- Я простила… Просто была занята.
Я устала от этого разговора, который каждый раз заканчивается некими нравоучениями со стороны родителя. Пора заканчивать.
- Мне пора. Поцелуй маму за меня.
- Хорошо. Будь осторожна, малыш.
Бросаю телефонную трубку на постель. Пару минут наслаждаюсь тишиной, пока до ушей не доноситься грохот с кухни. Морщусь. Накидываю халат на плечи.
- Не говори, что ты разбила кофеварку…
- Тебе повезло. Что хотел богатый папочка? - спрашивает Рейчел, собирая осколки разбитой чашки с пола.
- Спрашивал: Почему меня не было на свадьбе Эшли? - отвечаю подруге.
Достаю из шкафчика глубокую тарелку и кружку.
- Пусть ее жизнь с Домиником будет короткой и неудавшейся, - произносит речь Рейч, выбросив осколки чашки в мусорное ведро, усаживает за стол напротив меня.
Засыпаю в тарелку сухой завтрак, заливаю стоящим на столе молоком.
- Прекрати, - отправляю ложку с хлопьями в рот, - она не виновата.
- Он тебя бросил ради нее!
- Он меня бросил, потому что я была всегда занята, – оправдываюсь.
- Пф, - фыркает подруга, глядя на меня с нескрываемым скепсисом, - почему ты постоянно его выгораживаешь? Господи! Ты все еще его любишь!
- Не говори ерунду! – доскребаю со стенок тарелки хлопья. – Просто у него был пунктик – он помнил все даты. Тогда как я их постоянно забываю. Но когда я забыла про его день рождения….Черт побери, ненавижу его! Что это за мужчина, который повернут на датах?!
- Мне нравится, когда ты грустная и злая, ты становишься похожа на человека, и перестаешь быть роботом.
- Слушай, оставь сарказм мне, тебе он не идет, – зло смотрю на подругу, с грохотом опустив ложку в тарелку. - И тебе не пора на дежурство?
- Уже ухожу, - смеется Рейч, снимая ремешок сумки со спинки стула, и посылает мне воздушный поцелуй. – Не скучай!
- Да уж будь уверена! – шепчу под нос, обхватывая кружку обеими руками.
Горячее стекло чашки приятно греет ладони. Наверное, надо было позвонить сестре. Год. Целый год мы не общались. Эшли пыталась контактировать, я же выстроила вокруг себя барьер, посвятив себя исключительно карьере. Нет. Не буду.
- Рано или поздно тебе все равно придется отпустить прошлое и вступить в новую жизнь. И пускай перемены болезненны, но это единственный путь к развитию... – любила повторять Брианна.
Время летит. Время не ждёт. Время лечит все раны. Любой из нас хочет больше времени. Время, чтобы встать. Время взрослеть. Время отпустить. Время, которого всегда мало.

»» 16.05.15 12:36 Обсуждения развития сюжета игры МПиБ [АРХИВ]
_________________

Чикаго, штат Иллинойс.

Когда ты в операционной, время замирает. Ты подходишь к столу. Смотришь на пациента. Берёшь скальпель и окунаешься в иной мир, в котором есть только ты и операция. Все остальное не имеет значение: время, боль, усталость – все уходит на второй план и теряет смысл.

Я всегда знала, что делать в операционной. Но я никогда не знала, что делать со своей жизнью.
Хирурги вырастают уродами. Пока другие дети играют на улице, мы сидим в своей берлоге, учим таблицу Менделеева, часами смотрим в детский микроскоп, препарируем свою первую лягушку. Но всегда знала, где мое место.
Вся моя жизнь непосредственно связано с госпиталем. И не только моя. Это отдельный мир внутри огромного мира, существовавшего за кирпичными стенами больницы. Люблю ли я свою работу? Никогда не могла дать однозначного ответа. Но уверена в одном: что моя работа – это моя жизнь.
Стоя перед зеркалом в женском туалете госпиталя, всматриваюсь в свое лицо. Никогда не считала себя хорошенькой в том смысле, что определенные особи противоположного пола вкладывали в это слово. Провожу расческой по волосам. Отражение в зеркале показывает мне маленькое лицо в обрамлении каштановых волос, миндалевидные темные глаза, оливкового цвета кожу. Обыкновенная молодая женщина. Таких тысячи на улицах Чикаго. Мне всегда становится грустно, глядя на свое отражение, от того, что я не унаследовала светлых волос матери или пронзительных глаз отца. Все это передалось старшей сестре: высокой, стройной блондинке Эшли. От матери достался лишь невысокий рост, который признаться больше мешал, чем помогал.
- Занимаешься самолюбованием, Мейтленд?
В зеркале ловлю отражение взгляда Грега. Молодой врач. Диагност от Бога – так про него говорили другие врачи. И нисколько не лукавили.
Он мне нравится.
Нет.
Нравился.
Высокий, загорелый - больше похож на телезвезду, чем на доктора. Я всегда восхищалась им. Но по совместительству, как выяснилось, ужасный кобель. Раньше я не знала об этом, тайно вздыхала в ординаторской глядя на его широкие плечи и не подающуюся расческе шевелюру темных волос. О, Боже, как мне хотелось запустить ладонь в эти волосы. Но не всем мечтам суждено сбыться. Его спутницы - они полное противоположность меня. Это огорчало и не оставляли шансов. Хотя бы по тому, что моя грудь не дотягивала до четвертого размера, как у его многочисленных женщин. Не молочного цвета кожа, и не ярко красный маникюр, об который, казалось, можно порезаться. Оставалось лишь вздыхать, и терпеть подколы подруг.
Хотя, был случай, когда в госпитале не осталось ни одной женщины, не оприходованной им, и он переключил свое внимание на меня. Стоит ли говорить, что я была на седьмом небе?
Думаю, нет.
Но когда успехи затащить меня в койку, находящуюся в одной из палат, в которой спал пациент в коме, не увенчались успехом, его запал угас. Но странно, после этого мы стали отличными друзьями.
-Грег, это женский туалет, - ответ получается непонятным от двух невидимок, зажатых между губ.
На губах мужчины появляется ленивая улыбка. Альфа самец Грегори Харрис никогда не выходит из своей роли.
-Уильямс послал за тобой. Ему не терпится куда-то нас отвезти. Какой-то загадочный пациент.
Закалываю волосы, подбирая отдельные пряди невидимками, я иду следом за коллегой.
Вертолет ожидает на крыше госпиталя.

Я не очень люблю выездные осмотры. Как правило, они редко заканчиваются хорошо. А если вызывают хирурга и диагноста - последствия могу быть непредсказуемыми. На месте, без определенных инструментов, рентгена и прочих аппаратов, поставить диагноз, а уж тем более провести операцию, да еще успешную – редко представляется возможным.
Во время полета я заполняю карты пациентов за сегодняшний день. В госпитале совершенно нет на это времени, а доверять интернам – значит проделывать двойную работу – переписывая за ними.
Отложив карты на соседнее сиденье, обратилась к попутчикам. В вертолете помимо меня был Грег и заведующий клиникой доктор Уильямс.
- Дай мне историю, Грег, - протягиваю руку и забираю с колен коллеги историю болезни пациента.
Грызу зубами кончик колпачка ручки, пока читаю историю болезни. Обыкновенная карта. Имя, данные. Примерная симптоматика. Диагноз. Ниже всех полей, была пометка «ЗПЗ».
Недоуменно свожу брови над переносицей, интересуюсь у коллег.
- «ЗПЗ» что это? Диагноз? Ни разу о таком не слышала.
- Это не диагноз, Мейтленд, а образ жизнь.
Отвожу взгляд от карты, чтобы вопросительно посмотреть на Грега.
- Заключенный, – отвечает доктор Уильямс с сиденья сзади меня.
- Пожизненное заключение, – дополняет его Грег, кивая в сторону окна.
Повернув голову, вижу, что вертолет снижает высоту, увеличивая обзор за окном. Серые стены постройки формы квадрат, окруженной по периметру колючей проволокой.
На высоких башнях, по углам этого квадрата, охрана с автоматами. Серые стены. Проволока. Вооруженная охрана. И ярко сияющее солнце – будто в насмешку.
У меня засосало под ложечкой от неприятного предчувствия.
- Почему…?
Грегори перебивает, не дает закончить фразу.
- Почему вызвали докторов, тому, кто скоро пойдет под расстрел? Или электрический стул? Кстати, а что сейчас? Какая форма казни?
- Доктор Уильямс, почему наша больница?
Я игнорирую словесное недержание одного из своих коллег и обращаюсь непосредственно к шефу.
- Начальник тюрьмы, мой хороший знакомый, - отвечает заведующий клиникой, - попросил посодействовать. Будьте осторожны!
Последние напутствия и вертолет садится на крыше тюрьмы.

Мэрион, штат Иллинойс.

- Он в лазарете? – спрашивает Уильямс.
- Нет, - отвечает начальник тюрьмы. – Кажется, ему стало лучше, и его перевели обратно в камеру.
- Тогда какого черта нас вызвали? – встревает Грег, - если парень всего лишь притворяется.
- Утром у него была кровавая рвота, он терял сознание, - говорит начальник тюрьмы, не прерывая быстроту шага, и обращается скорее к Уильямсу, чем к нам с Грегом. – Сам понимаешь, наши врачи, только насморк вылечить могут, и то не факт.
Уильямс кивает, поддерживая слова приятеля. Лицо заведующего клиникой, напряженное. Он вышагивает рядом с начальником тюрьмы, неся в руке медицинский чемоданчик. Точно такой чемоданчик был в руках Грега. Он меняет руки, неся его в каждой по очереди по несколько секунд. Он всегда так делает. Перебирает что-то в руках. Это его признак нервозности.
Я иду посередине.
Впереди меня шеф и начальник тюрьмы.
Сзади: Грег и один их охранников тюрьмы.
Мои руки спрятаны в карманы белого медицинского халата. Я стараюсь сохранять невозмутимое выражение на лице и это удавалось.
Удавалось, когда открывались тяжелые железные двери внутри тюрьмы. Клацнул замок.
Удавалось, когда осматривали. Заставляли поднять руки и руки тюремщиков проходились по телу. Мне показалось, что в этот момент я увидела сальную улыбку на лице одного из них. Но, я хочу, думать, что это всего лишь показалось.
Я сохраняю невозмутимость всегда. В любой ситуации. Это часть профессии – чтобы эмоции не отражались на лице. Чтобы ни пациент, ни его родные не увидели последствия болезни, которую предстоит лечить, на лице лечащего врача.
Всегда невозмутима.
Но она была разрушена, когда снова клацнул замок. И когда я слышу их. Когда я вижу их. Я не могу скрыть эмоции отвращения и ужаса на своем лице.
За решетками, как дикие звери, заключенные улюлюкают и пошлят.
От их шуток – пробивает дрожь.
Их голоса – сеят страх.
Их лица…. Они отличаются от лиц обычных людей – тех людей, которые находятся вне пределов этой стены.
Даже Грег, с комментарием «Как это отвратительно!» стал жаться ближе к стене, отходя подальше от «клеток».
Они тянут руки, пытаясь схватить меня то за руку, то за прядь волос. Кому-то удалось, я с ужасом отскакиваю, чтобы увидеть, как дубинкой охранник проходится по этим самым рукам.
Да, Грег прав – это отвратительно.
Мы останавливаемся возле одной из камер. Я напоминаю себе о клятве Гиппократа. О том, что она относится ко всем, даже к тем, кто этого не заслуживает.
На койке, на спине, согнув одну ногу в колене, лежит молодой мужчина. Он не выглядит больным, или не хочет им выглядеть. Казалось, его ничего не занимает, кроме теннисного мячика в руке, который он подбрасывает, тот отбивается от потолка, и снова падает в мужскую ладонь. Скудное освещение камер не позволяет четко разглядеть лица.
Я слышу, как начальник тюрьмы втянул воздух, намереваясь что-то сказать, но заключенный опережает его.
- Я слышу, ты произвела фурор, принцесса.
Голоса заключенных в коридоре не умолкают. Мужчина ударяет мячиком по потолку над собой в последний раз и мяч следом замирает в его ладони.
- Так что? Пришла меня спасти, куколка?
- Я доктор Мейтленд и я пришла отсрочить ваш приговор, мистер Дэннер. Вы позволите?

То же самое и в реальной жизни. Когда что-то случается, какое-то несчастье, ты как будто замираешь и пытаешься создать свою зону комфорта. В такие моменты больше всего хочешь, чтобы время остановилось. И внезапно ты осознаешь, что со старой жизнью покончено.

»» 18.05.15 10:32 Обсуждения развития сюжета игры МПиБ [АРХИВ]
_________________

Наши дни. Лос-Анджелес.
Лос-Анджелес с его палящим солнцем, сочными цветами, океаном и пляжами быстро разгоняет хандру. Забываешь, что волновало, будто океанский бриз выветривает все невзгоды.
Другой мир. Другая жизнь.
Я уже несколько дней наслаждаюсь этой жизнью. По распоряжение врача, я не могу окунаться в бассейн, дабы не мочить швы, наложенные на раны – и это слегка омрачает отдых.
- Если Вам интересно, на бедро я наложил восемнадцать швов, а на плечо - тринадцать, - вытирая руки о махровое полотенце, резюмирует врач, к которому советовал обратиться Говард по приезду. – Могу я узнать, как получены травмы?
- Серфинг – опасный вид спорта, - с милой улыбкой солгала я.
Пара дней в постели и ограниченные передвижения – все это наводит тоску. Я не привыкла ничего не делать и признаться, безделье слегка раздражает.
Вот уже несколько дней я никуда не выхожу, заказываю еду и напитки на дом. Дом. Говард действительно этот музей безвкусицы считает своим домом. Но я стала к нему привыкать, отведя для себя лишь пару комнат, где я провожу большую часть времени.
Сидя утром за завтраком, читала газету. Реклама привлекла мое внимание. Экспозиция, всего пару дней, в одной из частных галерей. Редкие драгоценности, утраченные и найденные в эпоху правления династии Романовых. Я не могла пропустить данное мероприятие.
Я всегда любила камни. Бриллианты, сапфиры – как же я люблю касаться их. Это Говард поклонник искусства – картины, статуэтки, вазы. Он считает, что именно в них сосредоточенна бесценность мира. Моя же страсть – драгоценные камни.
Однажды Говард спросил меня: «Почему? Почему эти «стекляшки»?
- Они прекрасны, - ответила тогда я. – Холодны. Их ничего не волнует, но они волнуют многих. Ими хотят владеть, но на самом деле это камни владеют всеми. Обманчивая природа их содержания.

Посетителей в галерее было немного. Они мерно двигаются по затемненному залу, что позволяет лучше разглядеть драгоценности, лежащие, на первый взгляд в непрочных стеклянных витринах, которые подсвечивались изнутри.
Наклонившись, я упираюсь ладонями на стекло по обе стороны витрины, любуясь диадемой, которая сверкает при лучах искусственного света. Ее красота завораживает.
- Желаешь примерить корону?
Я медленно выпрямляю спину, на звук голоса раздающегося сзади. Совсем близко. Почти над самым ухом. Кончики моих губ приподнимаются в улыбке. Поворачиваю лицо, чтобы ему был виден мой профиль.
- Не думала, что подобные мероприятия в твоем вкусе, - просто отвечаю я.
Отхожу, плечом касаясь его плеча, приближаясь к следующему экспонату.
Частная галерея в Лос-Анджелесе, выставляет драгоценности семьи Романовых. Диадемы, броши, бусы и ожерелья. Роскошно и невероятно дорого. Сотни камер в маленьком помещении, следят за каждым шагом любопытных посетителей. Мужчины в черных костюмах, лениво прогуливаются взад и вперед. Но леность обманчива. Ничего не ускользает от их острого взгляда.
Я останавливаюсь у следующей витрины. На бархатной подушечке находится брошь в виде экзотической птицы. Россыпь бриллиантов, которая обрамляет рубин на груди птички.
- Страсть к драгоценностям? Так вот в чем дело, - насмешливо констатирует мужчина идущий следом.
- Предсказуема. Каюсь, - в тон ему отвечаю я, разглядывая бриллиантовое оперение броши. – Она великолепна, не правда ли?
Поворачиваюсь лицом к мужчине, чей голос посылает странные импульсы по всем телу. Натыкаюсь на арктический холод в насмешливом взгляде. Я уже и забыла, насколько он красив. Но странным образом помню его прикосновения, и то желание, которое обуревает, когда нахожусь рядом с ним. Меня это беспокоит. Но я стараюсь гнать эти мысли.
Мой взгляд останавливается на его губах, вкус которых так и не удалось ощутить. Чтобы отвлечься, опускаю глаза ниже: - Красивый галстук.
- Тебя искали.
- Меня постоянно ищут.
- Тебя это не беспокоит?
Качаю головой и лишь улыбаюсь в ответ, снова отступаю от него, чтобы подойти к новой витрине. Потом к следующей. Люди обходят нас, кто-то подталкивает, также желая насладиться прекрасным.
Я останавливаюсь у одного из экспонатов находящегося в углу, ожидая, когда мужчина подойдет ближе. Оказываюсь со своим визави лицом к лицу, и моя подозрительность берет вверх над всеми остальными чувствами. Обвожу взглядом посетителей выставки, чтобы убедиться, что нас никто не услышит.
- Что тебе здесь нужно? – тихо спрашиваю я, слыша стальные нотки в своем голосе. - Не предупредить же ты приехал.
И снова насмешливая улыбка искажает его губы.
Улыбка, не предвещающая ничего хорошего.
Для него это всего лишь игра.

»» 25.05.15 21:51 Обсуждения развития сюжета игры МПиБ [АРХИВ]
_________________

Тюрьма Мэрион, Иллинойс
2006 год

«Привет, Стивен
Наверно ты удивишься, но я жутко разволновалась, получив твое письмо. Такой радости я не испытывала с детства, когда еще верила в чудеса и Санта Клауса ) Это правда, и я надеюсь что ты все же не смеешься надо мной. Мне не терпелось увидеть твой почерк, прочитать что ты пишешь.... Если говорить правду, то всю, как ты считаешь? Мне кажется так. Поэтому признаюсь, что испытала не только радость, но и немного страх. Совсем чуть-чуть правда, и ты в этом не виноват....»

Вы когда-нибудь встречали более искреннего человека? Вот такая моя Мэри. Я часто говорю «моя», но это конечно не так. Хотя назвать ее своей.... это лучшее, что я могу себе представить. Лучшее для меня, не для нее. Будь я рядом, только бы испортил ей жизнь, испачкал ее собою. Это не самобичевание, поверьте, просто я понимаю, что пожизненно заключенный не пара таким девушкам, как Мэри. Страх испачкать засел глубоко внутри меня с той самой минуты, когда я сел писать ей свое первое письмо. Я долго-долго сидел над чистым листом бумаги и не знал что писать. О расписанной по часам жизни за решеткой? О убогом существовании, отвратительном питании, насилии и самоубийствах? Я не мог и не хотел писать ей о том, что каждый пятый в течение первых двух месяцев в тюрьме терял рассудок. Об отчаянии в глубине глаз, пустом взгляде людей, считающих года, месяцы, дни.... Наверно я выгляжу так же как они. Как я мог написать ей об этом? Если бы было возможно, то я предпочел бы не писать ничего, но читать ее рассказы о жизни, о ней самой. По воле судьбы Мэри было 16, всего на год больше, чем мне тогда, в 2000-м, когда оборвалась жизнь Стивена Деннера – подающего надежды спортсмена, и появился заключенный под номером триста сорок шесть. Не человек, заключенный. Но сейчас не об этом. Мне было интересно все, что Мэри захочет рассказать. Я как губка впитывал то, что она писала, думая о том, что эти события могли быть частью и моей жизни, если бы....
Вот так я сидел каждый раз над пустым листом и не мог написать ни слова, в то время как мое сердце беззвучно изливало на него свою боль. Я часто засиживался до утра, а когда в пять поднимались железные щиты, закрывающие камеры на ночь, внезапно понимал, что просидел всю ночь, не написав ни строчки.
«.... ты должна верить мне, Мэри, я не убивал Джона Спенсера....»
Я смотрел на слова, выведенные моей же рукой, и думал о том, что она мне не поверит. Чтоб вы знали, все заключенные во всех тюрьмах мира утверждают одно и то же – они невиновны. Серийные убийцы, насильники, маньяки-психопаты, воры всех мастей – все невиновны. Для меня их нестройный хор голосов, вопиющий о несправедливости правосудия был тяжелым испытанием и еще одной причиной для отчаяния. Потому что я действительно не убивал, но мой голос несправедливо осужденного тонул в гвалте их лжи. Какое-то время я надеялся доказать свою невиновность, просил о встрече с адвокатом, рассказывал каждому, кто был готов слушать, как все было на самом деле. Мои просьбы отклоняли, а на утверждение о невиновности понимающе кивали головами и говорили «конечно», подразумевая «Невиновен так же, как и все остальные тут». Стена неверия была такой же глухой, как стены самой тюрьмы, и я перестал пытаться убедить в своей невиновности. Перестал, потому что понял, что то, что мне не верят, убивает и сводит меня с ума быстрее, чем перспектива пробыть тут еще двадцать лет. Но мне была жизненно необходима вера Мэри в меня....

«У меня много времени, Мэри, очень много, поэтому я хочу рассказать тебе все, и начну с самого начала. Надеюсь, что ты не заскучаешь, читая историю моей жизни. Мне очень хочется, чтобы ты знала, как все было.
Я родился в Спрингфилде штата Теннесси и совершенно не помню своего отца. Мать говорила, что мне было три, когда он собрал вещи и ушел. Мне всегда казалось, что у меня должны были остаться хоть какие-то воспоминания, но я не помню его. Мать говорит, что он был слабовольным, трусливым и мы ему были не нужны. Не знаю правда это или обида брошенной женщины, я был ребенком и верил ей безоговорочно. Мать работала воспитательницей в детском саду. Мы не могли позволить себе излишества, жили от зарплаты до зарплаты. А еще она была красивой, незамужней женщиной и в нашей квартирке время от времени ночевали незнакомые дяди. Не так часто, но я помню, что они были. Наша жизнь ничем не отличалась от тысяч других. Мать любила меня и, как она говорила, жила ради меня. Если я хотел что-то, что не вписывалось в наш скромный бюджет – она копила и я получал желаемое ко дню рождения или Рождеству. Я считал ее лучшей матерью. В двенадцать я начал подрабатывать и, как нетрудно догадаться, мне понравилось иметь собственные деньги. Учеба стала казаться бессмысленной тратой времени и мои оценки стали хуже. Если бы не мать, я бы бросил школу, но она уговаривала, настаивала и я продолжал учиться. А еще в моей жизни был спорт. Большой теннис. Вот его я бросить не мог. Я был лучшим в своей возрастной категории и неизменно выходил победителем на турнирах. Мой тренер пророчил мне большое будущее: Олимпийские игры, призовые места. Смешно, как далек я теперь от всего этого, а тогда жил верой в то, что смогу стать знаменитым. Буду зарабатывать большие деньги, делая то, что мне нравится. Я был полон планов и надежд, но сбыться им было не суждено.
В конце 1999-го мать потеряла работу. Мир встречал новое тысячелетие. Может ты помнишь какой тогда был ажиотаж? Большая половина человечества ждала наступления конца Света, а те, кто жили похуже, в своем собственном ежедневном Апокалипсисе, – чуда. На нас он как раз наступал. Я так хорошо помню тот Новый год. Мой последний Новый год на воле. Ожидание чего-то важного, судьбоносного было таким сильным, почти осязаемым, подготовка ко встрече Миллениума во всех уголках планеты - грандиозной, фейерверк в полночь - незабываемо прекрасным. Может, только для меня незабываемым, потому что с тех пор я фейерверк больше не видел. Тогда я стоял с друзьями на площади и смотрел в небо, на распускающиеся над нами зонты всех цветов радуги. Они переливались и мерцали, как волшебные, складывались в фигуры и цифры, и мне казалось, что чудо обязательно произойдет и все будет даже лучше, чем прежде....»

Здесь же. Сейчас.

- «Тихо» я сказал!
Окрик надзирателя не возымел никакого действия, заключенные продолжали тянуть руки, пытаясь схватить, потрогать шагающую по проходу девушку. Выкрикивали пошлости и, похабно скалясь, обещали ей незабываемый трах. За двенадцать лет в Мэрион я ни разу не видел женщину и сейчас стоял, как и другие, у решетки и смотрел на нее во все глаза. Темноволосая, небольшого роста, я не видел ее глаз, не мог разглядеть лицо – она не смотрела по сторонам, стараясь не встречаться глазами с возбужденными мужчинами, годами не видевших женщину из плоти и крови. Я не тянулся к ней, не выкрикивал шуточки – во мне нет той дерзости и уверенности в себе, что присуща мужчинам, жившим на свободе активной половой жизнью. Попав в малолетку в пятнадцать, я только вступил в период полового созревания, и список побед не был особо впечатляющим. Но я хотел ее так же, как остальные. Дубинка надзирателя прогремела по прутьям на уровне лица – я отпрянул.
Мне повезло – начальник тюрьмы со своими сопровождающими остановился возле камеры напротив моей. Не совсем напротив – камер напротив у нас нет – немного наискосок. Замок с лязгом поддался и послышался голос Доттса. Терпеть не могу эту гниду, а теперь у него еще и мой теннисный мячик, и женщина-врач пришла к нему. Все голоса разом смолкли, заключенные затаили дыхание, надеясь расслышать голос женщины. Сегодня, с мыслями о ней, будет дрочить весь блок. Ее образ затмит даже самых соблазнительных голых красоток на постерах.
Из своей камеры я не видел лежак Доттса, но видел женщину.
- Так что? Пришла меня спасти, куколка? – Голос Доттса хрипел похотью.
- Я доктор Мейтленд и я пришла отсрочить ваш приговор, мистер Деннер. Вы позволите?
Я замер на месте, не веря своим ушам. «Деннер»? Она сказала «Деннер»? Сделав шаг назад, я рухнул на изножье своей лежанки, опустил локти на колени широко расставленных ног и впился глазами в фигурку в камере Доттса. «Мэри» пронеслось в моей голове быстрее, чем мозг мог обосновать почему нет. Она увидела теннисный мячик, фамилию на «Д» и подумала, что это я – лихорадочно закрутились предположения. Мне пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы не подскочить к решетке и не прокричать ее имя. Она специально назвала мое имя, так? Ведь специально. Я не хотел ничего знать, не хотел допускать другие мысли. Это Мэри! Она пришла, чтобы увидеть меня! Я смотрел на нее с такой настойчивостью, что она не могла не почувствовать моего взгляда. «Обернись, Мэри» молча призывал я, надеясь быть услышанным и увидеть узнавание в ее карих глазах.

Тюрьма. Мэрион, штат Иллинойс.

- Как ты меня назвала?- возмущается заключенный, вызывая непонимание с моей стороны. - Слышь ты, детка, Деннер - тот му*ак напротив, а я Доттс запомни. Хотя, конечно, запомнишь. Вы романтичные сучки всех своих трахателей запоминаете. Я прав, солнышко? – чмокнув воздух, он с мерзкой улыбкой смотрит на меня.
От его слов, звука его голоса, дрожь проходится по телу.
Но его слова заставляют задуматься. Деннер. Он не Деннер. Откуда я знаю это имя? Почему я его назвала Деннер? Но память, будто нарочно, блокирует информацию. Я его знаю? Откуда я могу его знать.
Деннер.
«Тот... Напротив».
Пока я копаюсь в закромах своей памяти, ловя неуловимые воспоминания, пытаясь удержать их, пациент начинает задыхаться, хватая ладонями свое горло. Его одутловатое лицо начинает сереть.
- Нам необходимо его осмотреть!- произносит заведующий клиникой, обращаясь к начальнику тюрьмы. – Впустите нас в камеру.
Все то время, что мужчины препираются на предмет медицинского осмотра, я чувствую на себе чей-то взгляд. Он будто прожигает, оставляя отметины на коже. Он проходит сквозь поры кожи, проникает внутрь, касается артерий, разжижая кровь, заставляя быстрее её течь по венам. Сердце отмеряет частые удары.
Я чувствую десяток взглядов, пока стою в узком коридоре тюрьмы, между камерами, но что-то было иначе. Я крепче сжимаю ладони в карманах белого халата. Это помогает сосредоточиться. Ногти впиваются в мою кожу.
Уйти, как же я хочу уйти. Затылок ломит от боли, от излишнего шума и внутреннего напряжения- первый признак надвигающейся мигрени.

Я никогда не была частым объектом внимания мужчин, и меня это устраивало. Я не любила быть в центре внимания, и когда по какой то причине там оказывалась, то я старалась исчезнуть, стать снова незаметной. Я боялась, и избегала шумных компаний и увеселений. Просто потому, что поддерживать беседы, легко флиртовать за бокалом мартини - я не умела, и от этого испытывала неловкость. Учеба, работа - мне просто некогда было этому учиться. Я пряталась в своей работе, как черепаха в панцире. И мне так было комфортно. Меня устраивала моя жизнь, в которой есть только медицина и ничего лишнего.
Подруги первое время старались изменить мой образ жизнь, таская меня по всевозможным барам и знакомя с мужчинами. Но первое- было обречено на провал: я не пила, а от шума в барах раскалывалась голова, и второе также потерпело полное фиаско. Я просто не знала, о чем разговаривать с мужчинами. Я думала, что им со мной не интересно. Что вот, этот мужчина, сидит напротив меня, улыбается, из-за благодарности к одной из моих подруг, организовавших эту встречу, а на самом деле, его мысли далеко от меня. Он хочет быть в другом месте, и пить вино в обществе белокурой красотки, а я ему просто мешаю. Моя самооценка была хрома, при чём на обе ноги. А после того, как бросил мужчина - жених, которого любила, которому доверяла, с которым я распланировала свою жизнь вплоть до старости и совместного проживания в соседних комнатах дома престарелых – она уже не хромала, её вовсе было не поднять.

Сейчас же все то, что я так боялась, избегала и не любила сосредоточилось в одном месте. Взгляды и внимание. Но от этого внимания, этих сальных взглядов хочется стереть себе всю кожу, чтобы больше не вспоминать, не видеть, не чувствовать. . А еще хочется убежать. Я не умею храбриться в условиях обычной жизни. В условиях жизни, где нет операционного стола и скальпеля зажатого в руке.
Снова ощущаю на своей спине этот взгляд. Не те десятки похотливых, а другой: тихий, обреченный, но настойчивый. Не знаю, почему он кажется мне другим. . Наверное, потому, что я хочу думать, что не все эти люди за решетками «мясники» и насильники. Что в них сохранилось что-то человеческое. Что-то доброе.
Близкие всегда осуждали мне мою наивность. Но слов из песен не выкинешь, также, как и невозможно мне изменить мой характер.
« Обернись», – шепчет внутренний голос. - «Посмотри»
Обернись!
Я медленно поворачиваю голову. Перед глазами мелькает разбушевавшийся больной- заключенный, начальник тюрьмы, Грегори и тот... другой.
Его поза, движение головы, но главное его взгляд – он будто затравленный зверь в поисках спасения. Эти силки, в которые он попался, его пугают. Я чувствую это. Как я могу это чувствовать?
«Деннер. Тот... Напротив»
Почему я не могу отвести глаз? Почему я не могу заставить себя перестать смотреть на него? Кто он? Почему мне кажется, что я что-то упускаю?
Я хочу повернуться всем корпусом тела. Чтобы видеть. Чтобы лучше видеть, но рука Грега останавливает меня, заставляя отвести глаз от мужчины в заточении, и посмотреть на врача.
- Он отвратителен, -наклонившись к самому моему уху, шепчет Грег. - Зачем его осматривать, такому и сдохнуть не жалко.
До приговоренного долетают слова сказанные молодым врачом. Он забывает про недавнее удушье.
Имитация. Но осознание этого доходит поздно.
Руки его с силой хватают полы моего больничного халата, пытаясь проучить безрассудство Грега. С диким воплем «сучка»! он притягивает меня ближе. Мои лицо оказывается зажатым между решетками его камеры. Начальник тюрьмы успевает оттащить меня, пока надзиратель возится с замком камеры, а позже дубинка опускается на тело заключенного. Его это злит. Меня это пугает. Он скалится как дикий зверь, в уголках его губ пузырится слюна, а в глазах - ничем не прикрытая ненависть.
Гул заключенных за решетками не прекращается.
Удары надзирателя его бесят, и отходя в глубь камеры, поднимает руку прицеливается, и с силой кидает мяч в Грегори, норовя задеть, причинить боль за свои слова.
У врачей есть очень полезная особенность - быстро реагировать. Ладонь Грегори перехватывает мяч, практически возле моего лица, и передает его мне. Лицо молодого врача искажено гневом.
Я отшатываюсь, не отводя испуганных глаз от человека, чьи руки хватали меня, резко отступаю назад, и спиной больно ударяюсь о решетку камеры напротив, с зажатым мячом в ладони.
-Извините, - шепчу я, снова встречаясь глазами с Ним, того чей взгляд несколько минут назад буквально прожигал сквозь кожу. Повторяю. - Извините.
Не знаю, за что прошу прощение. Возможно зато, что потревожила его звуком удара своей спины о решетку его камеры. Или зато, что он в клетке, а я на свободе. А может зато, что вижу затравленное выражение в этих глазах цвета мокрой потемневшей листвы, в глазах, которые заглядывают глубоко в мою душу.
- Он мой.
После пережитого минуту назад отвращения смешанного с испугом, слова доходят с трудом. Лишь по движению его губ я понимаю, что он что-то говорит.
- Что? -переспрашиваю я.
- Мяч. – молодой мужчина в камере переводит взгляд на мою ладонь, пальцы которой цепко держат мяч. - Он мой.
- Простите, -сконфуженно произношу я, поднимая ладонь с мячом выше.
В какой раз я прошу у него прощение? Где мое чувство самосохранения? Я не понимаю, что происходит.
Едва уловимое соприкосновение кончиков пальцев о мужскую ладонь, при передачи мячика.
- Да. Он ваш.

»» 02.06.15 11:11 Обсуждения развития сюжета игры МПиБ [АРХИВ]
_________________

Тюрьма Мэрион, Иллинойс
2006 год

«...Новогодняя ночь прошла, а за ней еще несколько недель, но лучше не стало. Поиски нового места работы не увенчались успехом, но мать была категорически против, чтобы я бросил школу. Наши скудные сбережения таяли на глазах и нужно было срочно что-то делать, пока нас не выставили из квартиры. Предложение из Иллинойс казалось спасением, но были и сомнения, большей частью замешанные на школе, друзьях, теннисе и моем тренере. Но в сравнении с тем, что нас ожидало, это было блажью, и мы перебрались в пригород Чикаго, оставив Спрингфилд в прошлом. Последующие события развивались так быстро, что кажутся нереальными.
Стояла ранняя весна. Чикаго встретил нас серостью и равнодушием. Я с первого взгляда невзлюбил новую школу, пока еще не нашел где могу продолжить тренировки и все мои друзья остались в Спрингфилде. Мать постоянно задерживалась на работе, а, приходя, погружалась в домашние заботы. Как и у меня, у нее частенько не было настроения. Мне не хотелось выходить на улицу, но и находиться в совершенно пустой, нуждающейся в ремонте однокомнатной квартирке было невмоготу.
Я слонялся по незнакомым улицам, с каждым разом увеличивая маршрут, в поисках.... сам не знаю чего. Обнаружить теннисный корт было бы неплохо, но его я не нашел, а нашел компанию.
Курт и его ребята облюбовали для своих встреч товарный двор за супермаркетом. Курт был признанным главой и так или иначе в курсе всего что происходило на районе. Я не стремился стать частью группировки, но был радушно принят и это подкупило. От меня ничего не требовали, не предлагали, но слушок, что я один из них облетел округу и принес мне понимание в школе.
С матерью что-то творилось. Она практически не появлялась дома, а когда приходила – казалась погруженной в себя. Перед выходом она стала дольше обычного копаться в вещах, краситься. Я подозревал появление нового мужика, но она ничего не говорила, а я не спрашивал, как она не спрашивала о моих делах. Мы отдалялись друг от друга, словно этот новый город разделил нас.
С ее новым я познакомился в ночь, когда первый раз попал в участок.
Ребята сняли кассу на заправке и прихватили с собой жрачку и выпивку. Мусора в рейде оказались слишком близко к месту действия и догнали их по горячим следам так быстро, что мы даже добычу разглядеть не успели. Большинство рассосались, а я по неопытности подрастерялся и загремел.
Мать смотрела на меня так потрясенно, как-будто впервые видела. Ее новый ржал, явно чувствуя себя в участке уютно. Никогда прежде у нее не было таких наглых, развязных типов, как Джон Спенсер.
Мы не понравились друг другу. И это не ревность сына, как кто-то может предположить, а взаимная антипатия двух мужчин.
И представь мое состояние, когда всего пару дней спустя мать сказала, что мы переезжаем к Джону. Я был против. Резко и категорически. Мать уговаривала и твердила, что я ошибаюсь на его счет. Напомнила, что мы даже не можем отремонтировать комнату, а у Джона дом. Ее аргументы были убедительнее моего неприятия и мы переехали. Назвать эту полуразвалившуюся халупу «домом»... Но, хэй, у меня даже опять появился собственный угол. Комнатушка размером с кладовку, но мне было плевать, я там только спал, и то не каждую ночь.
Сколько я винил себя потом за это, но сделанного не воротишь.
Как-то вечером, вернувшись, я застал ссору. Мать кричала так громко, что они даже не слышали как я вошел в дом. Звук удара и резко оборвавшийся голос матери – я резко втянул в себя воздух и ринулся на кухню. Она стояла загнанная в угол у мойки, прижав ладонь к щеке, из уголка рта текла кровь. В ее глазах вспыхнул страх, когда она увидела меня, но было поздно. Я кинулся на него как бешеный. Мне было плевать, что Джон в два раза старше и сильнее – я хотел стереть с его физиономии самодовольную ухмылку, проучить. Я слепо молотил кулаками, лишь отдаленно различая собственную боль и испуганные крики матери. Нас разняли прибежавшие на шум соседи. Я рвался из удерживающих меня рук и орал, что убью сукиного сына, а Джон зло улыбался. Это было тридцать первого марта 2000-го года.
На следующий день я прогулял школу. Не мог и не хотел туда идти. Я проторчал полдня у Курта, рассказал о стычке с сожителем матери и получил парочку дельных советов. Вернулся домой в обычное для себя время, чтобы не наживать лишних проблем. Все, как обычно, с одной лишь разницей: в этот день я возвращался с другой стороны улицы и решил войти через кухню. Там был Джон. Сначала я заметил только его, то как он качается, пытаясь сохранить равновесие, отмечая, но не осознавая разгром вокруг. Рефлекторно сделав шаг вперед, я, поддерживая, положил руку на его спину и, наконец, увидел кровь на кухонных шкафах, на взметнувшейся ко мне руке Джона. Падая, он вцепился в мою футболку и увлек за собой на пол. Ткань затрещала, хлопнула входная дверь, я увидел его лицо, и не только. Шесть ножевых ранений – он был весь в крови. Я был весь в крови. Одной рукой он зажимал распоротый живот, а другой цеплялся за меня. Я обвел кухню дикими от ужаса глазами – сброшенная на пол посуда, перевернутые стулья и отъехавший в сторону стол – все забрызгано кровью. Под одним из стульев валялись окровавленные полотенце и нож. Я отдирал от себя руки Джона, когда с порога раздался леденящий кровь крик.
Что было потом я толком не помню. Джон пытался выговорить мое имя, мать кричала так, что кровь стыла в жилах. Мне кажется, что копы появились за какие-то считаные минуты, но именно за эти минуты Джон успел испустить дух. Я видел лица соседей за дверью – они не решались зайти в дом. Почувствовал как защелкнулись на моих запястьях наручники. Видел как коп аккуратно полотенцем поднял нож с пола, мне что-то говорили. За дверью другому копу что-то говорил сосед, разнявший нас с Джоном вчера. Я не различал слов и вообще ничего не понимал. Я видел только ненавистную ухмылку на лице Джона и слышал как, не переставая, причитает мать: «Ты не должен был это делать, Стив».
Она продолжала повторять эти слова и позже, осмысленно или нет загоняя меня в тюрьму. Сначала я думал, что у нее шок, но потом понял: она считает, что Джона убил я.
Ты не должен был это делать, Стив. Расследования как такового не было. Свидетельские показания матери и соседа, отсутствие отпечатков пальцев на обернутом полотенцем ноже, брошенная мной накануне фраза – все было против меня.
Ты не должен был это делать.... Адвокат тратил больше времени на попытки успокоить мою мать, чем на то, чтобы выслушать меня. Мне кажется он и не слушал вовсе.
Ты не должен был.... Раскрытое на месте преступления дело. Пожизненное заключение за умышленное убийство. Наверное, я плохо сопротивлялся и доказывал свою невиновность. Наверное, я просто не мог понять, как мать может считать меня убийцей.
Мэри, должно быть, для тебя это слишком, прости меня. Я не хочу тебя пугать, я только хочу, чтобы ты знала, что я не убивал Джона Спенсера».


Тюрьма Мэрион. Сутки (может больше) назад

Она обернулась и посмотрела на меня. Пристально, без тени улыбки или узнавания, но этот прямой взгляд позволил мне рассмотреть ее. Такая красивая, что нет слов. Самая красивая. Пижон, похожий на куклу Кен, одернул ее и Мэри снова обернулась к Доттсу. Как же я ненавидел этого придурка. Их всех. Всех до единого: Доттса, врачей, начальника тюрьмы, орущих из камер заключенных. Они пугали мою Мэри.
Я не понял, что случилось, не слышал, что сказал «Кен», но Доттс подскочил к решетке и рванул Мэри на себя, прижимая лицом к прутьям. Не знаю как я снова оказался у собственной решетки, но желание убить тварь было таким сильным, что не признавало преград. Начальник вырвал ее из рук Доттса и оттолкнул в сторону на безопасное расстояние. Грейтс ринулся в камеру с явным намерением выбить уроду зубы. Как мне хотелось ему помочь! Но Мэри сделала еще два шага назад и ударилась спиной о прутья моей камеры. Я забыл обо всем: о Доттсе, надзирателях, ошалевших от представления наблюдателях за решетками камер.... Моя Мэри была так близко, что я мог до нее дотронуться. Стоит только протянуть руку и я почувствую мягкость ее волос, тепло кожи, загляну в ее глаза.
Она что-то шепчет и поворачивается ко мне лицом. В глазах и на лице испуг, но глупенькая прижимается к прутьям моей камеры, не осознавая, что я более голодный, чем Доттс, попавший в нашу милую обитель всего год назад. Если бы она знала как велико искушение и как близок я к тому, чтобы дотронуться до нее, погладить – она была бы в ужасе. И не только это.... А может быть уже? Каким она увидела меня? Как далек я от того, кого она себе представляла, читая мои письма? Насколько я отличаюсь от мужчин, которые не знают что такое неволя?
Неожиданно мне захотелось, что бы эта женщина была не Мэри. Если это она – я ее потеряю. Это так же ясно, как то, что земля круглая.
- Он мой.
Вышло сипло и невнятно – это разозлило. Скованность и застревающие в горле слова мне еще припомнят. Она смотрела на меня так, будто не понимает.
- Что?
- Мяч. – Перевел взгляд с ее лица на ладонь. – Он мой.
Проследив направление моего взгляда глазами, девушка протянула мне мяч:
- Простите. Да, он ваш.
Я видел, что один из надзирателей перестал пялиться на шоу устроенное Доттсом и быстро приближается к нам, но не мог заставить себя отступить вглубь камеры. Пятнадцать лет заключения, и десять еще впереди. Когда я снова увижу женщину? А ее? Скорее всего, никогда.
Я сделал то, с чего начался ад – просунул руку между прутьев и несильно сжал предплечье девушки, удерживая, а другой забрал у нее мяч. Она посмотрела на мою руку, а затем мне в глаза. На то мгновение, что мы смотрели друг на друга, время для меня остановилось. Чтобы потом с большей силой завертеться в круговерти криков и боли.
Дубинка надзирателя врезалась в мой бок, как гарпун в рыбину. Боль пронзила тело. За первым ударом последовал второй. Надзиратель толкнул Мэри в сторону, сказав, что она сама ищет себе неприятности. Это окончательно вывело меня из себя. Пока один пытался дотянуться до меня дубинкой через прутья, другой уже открывал замок камеры. Изловчившись, я ударил по дубинке и та сыграла надзирателю по зубам. Заключенные разразились хохотом и я не остался в стороне.
Двое вошли в мою камеру и Мэри закричала. Они били прицельно по болевым точкам, на поражение. Мне не нужно было сопротивляться, тогда все закончилось бы быстрее и с меньшими потерями, но охватившие меня злость и отчаяние требовали выхода. Удары сыпались как град и скоро я перестал понимать, где - кто и что болит, но я все еще слышал надрывающийся от слез женский голос, умоляющий остановиться.
- Не надо! Пожалуйста! Он ничего мне не сделал!
Ты не должен был это делать, Стив.
Голос Мэри удалялся, становился тише, а потом исчез совсем.

Я очнулся на полу в карцере. Да не в простом, а так называемом аквариуме. И хоть сам я сюда попал впервые, что меня ждет знал со слов других.
Кажется, на мне не осталось «живого» места, все тело ломило и гудело от боли. Обведя глазами тесное помещение, я попытался приподняться и отползти к стене.


Карцер. Сейчас

Я не вижу где заканчивается море и начинается небо. Бездонная тьма сомкнулась, отсекая все звуки, запахи, цвета. Бесконечная, как вселенная, пустота вокруг. Внутри. Ласковая, всепоглощающая, она зовет, предлагает сделать шаг навстречу, обещая избавление. Хочу сделать это. Закрыть глаза и шагнуть в успокаивающие объятия. Отречься, забыться.
Что-то сверкнуло – звезда или это в воде? – хочу прикоснуться. Протягиваю руку и делаю шаг. Еще один. Не могу дотянуться и продолжаю двигаться вперед. Мягкая тяжесть окутывает, как теплое одеяло, – так хорошо. Еще немного и я узнаю, что блестит, нарушая идеальную тьму.
Стоп. Что это? Звук сбивает с толку. Останавливаюсь, пытаясь понять что это. Кто-то зовет меня по имени. Истошно кричит его, и голос зовущего срывается от страха. Почему?
Этот голос знаком мне, близок. Но он вдребезги разбивает иллюзию и я понимаю, что стою по горло в ледяной воде и стучу зубами. Меня трясет. Тьма больше не защищает меня, не успокаивает. Не обнимает. Она стала холодной, враждебной и неумолимо затягивает как воронка водоворота. Если я отрешусь от голоса за спиной, станет ли она опять ласковой со мной?
Если я сделаю еще несколько шагов, человек зовущий меня... что с ним будет? Я слышу как она кричит: «Не надо! Пожалуйста!» надеясь предотвратить наказание. «Стив! Стив!» она зовет меня, не давая уйти. Почему она плачет? Чего боится? Не хочу, чтобы плакала.
Теперь у нее есть голос. Я помню его. Помню глаза, рисунок губ, мягкость тела под моей ладонью. А еще напряжение и испуг. Сжимаю руку в кулак так сильно, что немеют пальцы.
С трудом открыв глаза, вглядываюсь в темноту. Здесь нет неба, но есть боль и слабость. Так хочется согнуться, потому что кажется, что тогда боль ослабнет. Но если я сделаю это – уйду под воду с головой. Я не чувствую свое тело, только боль. Она пульсирует, выматывает. Хочется кричать, но я молчу. Я заслужил это наказание. Может, даже худшее. Улыбаюсь. Чего не могут сделать надзиратели, сделаю я сам.
Понимаю, что отошел от стены. Медленно переставляю ноги, чтобы вернуться. Там трещина в потолке, ее можно касаться, царапать, чтобы углубить и думать, что за нее можно удержаться, когда оставаться на ногах больше не будет сил.
Я не должен был к ней прикасаться. Я испачкал ее. «Мэри» стону, не разжимая губ. Вода проникает в нос. Вскидываю голову и выпрямляюсь – сам не заметил когда начал оседать.
Бездумно царапая низкий потолок, пытаюсь оставаться в сознании. Сколько прошло времени? Я не знаю. Был день. Прошла ли ночь? Или скоро наступит следующая? Я не знаю. Я знаю только, что сил больше нет. Раскрываю губы и понимаю, что вода наполняет рот. Колени подгибаются – так легче. Вода смыкается над головой – я снова вижу что-то блестящее и не слышу голос Мэри. Скользкая стена за спиной уходит в сторону, пальцы, с крошкой цемента, срываются с расцарапанной в потолке раны. Вода смягчает удар, но боль сильнее – она пронзает насквозь, до самого мозга. Я улыбаюсь. Так приятно почувствовать ее, когда кажется, что уже все.
Вода мутная и холодная, но лежать так хорошо. Нужно. На вдохе вода попадает в нос.
«Стив?»
«Я люблю тебя, Мэри».
«Стив...»
«Прости».
«Стив! Стив!»
«Не плачь. Пожалуйста. Мне хорошо».
«Стив! Не надо! Пожалуйста!»

»» 21.06.15 00:29 Обсуждения развития сюжета игры МПиБ [АРХИВ]

Темная пустая комната. Слышится монотонный звук – удар маленького мяча о стенку комнаты. Этот звук, то отдаляется, то становится все громче, пока его не сменяет другой – глухой – звук какого-то тупого предмета по телесной оболочке. И стоны. Они повсюду. Их так много.
Но главное – это глаза. Его глаза. Зеленые, как листва. Нет. Желтые, как у зверя. Его лицо….. Оно отдаляется. Пытаюсь поймать, тяну руки. Не удается. Оно все дальше. Как дымка. Туман.
- Нет! Вернись! Остановись! Не уходи!
Кричу, но лишь хрип срывается с пересохших губ. Бегу навстречу, навстречу образу. Догоняю. Он сидит в углу, на полу, ссутулившись, прячет голову в руках. Ладонь ложится на его плечо. Он поворачивается и резко увеличивающиеся лицо с яростными глазами. Доттс. Он кидается. Он хочет поймать…
Резко просыпаюсь. Вскакиваю. Часы показывают два часа ночи.
Собравшись, бесшумно покидаю квартиру. Уже три ночи подряд, я проделываю этот ритуал.

Спустя несколько дней после событий.
Дождь барабанит по подоконнику больничного окна, размывая картинку за ним. Все кажется таким нечетким: люди, суетившиеся внизу, словно муравьи. Силуэты зданий. Мое отражение. Будто нарочно, провели ладонью, стирая его.
Прошло четыре дня. Четыре долгих дня и три нескончаемых ночи.
Ночь.
Я забыла, когда в последний раз спала. Этот сон – он как наваждение. Этот кошмар. Я не могла с ним бороться. Я просто уходила. Ночью. В клинику, беря лишние дежурства. Все, что угодно, чтобы не оставаться наедине с собой. Ночью.
Мне было страшно. Но еще страшнее – чувство вины. Оно распирало меня. Не давало покоя.
Стоит закрыть глаза и перед глазами предстает этот ужас. Как его бьют. Бьют из-за меня. Из-за моей глупости, растерянности.
Я его знаю.
Я гоню эту мысль. Лучше не знать, тогда чувство вины будет не таким сильным.
Я его знаю. Это он. Он наполнил жизнь девочки смыслом и ожиданием.
Нет, этого не может быть. Я не хочу, чтобы это было правдой.
Но внутренний голос настойчиво твердит: «Это он».

Однажды я не выдержала. Я пошла к шефу, чтобы просить, умолять вернуться обратно. В то ужасное место. Я должна была знать, что с ним все в порядке. Что он не пострадал из-за меня.
Я пошла к шефу. Пошла, чтобы услышать:
- Кендалл, - я не сразу распознала ложь в этом снисходительном тоне, - его нет.
- Я не понимаю….- я, правда, не понимаю. Как его нет?
- Его травмы были несовместимы с жизнью. – Уильямс делает паузу, как и все доктора, сообщая эту новость родственникам. - Он скончался, Кендалл.
- Что?
- Когда мне сказали, что ты хочешь снарядить бригаду, чтобы лететь обратно, я навел кое-какие справки, - говорит шеф больницы, но я его уже не слышу. Я его уже не вижу. В голове лишь одно «Он умер». – Я позвонил начальнику тюрьмы, ты же его помнишь? Он сказал, что заключенный умер на следующий день. Кендалл!
Но я его не слышу, я зажимаю рот ладонью, срываюсь с места, выбегаю из кабинета, бегу прочь. Мимо приемной и удивленной секретарши, по коридору, пока не забегаю в женский туалет больницы. Подбегаю к раковине, и меня рвет. Слезы струятся по щекам . Желудок снова схватывает спазм, и снова рвет.
Опустошённая, я опускаюсь на плиточный пол туалетной комнаты, поджимая под себя ноги, и упираюсь лбом в колени. Меня знобит. Качает.
- Черт возьми, как ты меня напугала!
Я не слышу, как в туалет вбегает испуганная Брианна. Она садится рядом, обнимает меня за плечи, пытаясь заглянуть в мое лицо.
- Кендалл? Ну, что с тобой происходит? – в голосе подруги слышится тревога. – Ты какой день сама не своя.
Я молчу, уставившись в одну точку. Подруга произносит успокаивающую речь. Ни к чему не обязывающие слова – те, что мы произносим каждый день. Какие это глупые слова. Мне кажется, я больше никогда не смогу их сказать.
- Я его убила, - произношу я после длительного молчания, чувствуя, как с трудом даются слова, а в горле, будто наждачная бумага.
- Кого?
- Того мужчину. В тюрьме.
- Псевдопациента?
Отрицательно качаю головой.
- Нет. Другого. Напротив.
- Кендалл, я не понимаю… - Бри садится напротив, обхватывая своими ладонями мои руки. – Расскажи мне.
Снова качаю головой.
- Прикрой меня. Я хочу уйти.
- Куда ты пойдешь?
Вопрос остается без ответа. Я не в силах была сейчас что-то объяснять или оправдываться.
Тяжело поднимаюсь с пола, как девяностолетняя старуха, смотрюсь в зеркало над раковиной. Бледное лицо и синяки под глазами – краше в гроб кладут.
- Пожалуйста, Бри, прикрой.
Дождавшись согласительного кивка подруги, я ушла из больницы, чтобы закрыться в своей спальне, наедине с мыслями.

***
«Он скончался». Эта мысль не давала мне покоя. Его били. Били по моей вине. «Он скончался…на следующий день».
Нет, это не ты. Это не можешь быть ты. Пожалуйста.

Десять лет назад.
Я была одаренным ребенком. Экстерном закончив школу, в шестнадцать лет поступила в медицинский университет. Не знаю почему, но тяга лечить, у меня появилась с детства. Я перевязывала сломанную веточку на дереве. Крылышко у птички или сломанную лапку щенка. Родители не одобряли, отец прочил меня в приемники своей империи, и был разочарован, получив отказ.
Я стеснялась своих родителей. Потому что они богаты, знамениты и имеют все, о чем другие могут только мечтать. Я уговорила их водить меня в обычную школу, а не престижную для золотой молодежи. Старшая сестра всегда смеялась надо мной, обзывая «не от мира сего» и «серым воробышком». Говорила, что я глупая, раз отказываюсь от богатства и того, что может оно принести.
В пятнадцать лет, я записалась волонтером в один клуб. Клуб женщин подвергшихся насилию избиению от мужчин. Статистика меня ошеломляла, и я, не зная как, хотела помочь всем этим женщинам пережить. Конечно же, меня мало кто воспринимал всерьез. Ребенок, каким бы не был он одаренным, остается ребенком. Но даже будучи просто на подхвате, я была рада приносить пользу и ужасалась от рассказов этих женщин. Но что больше всего меня удивляло, что некоторые хотели вернуться к мужчинам, которые подвергли их насилию, а некоторые…. Не теряли веры найти настоящую любовь.
Вот так я увидела объявление. Оно мало чем отличалось от других. Три строчки, на последней страницы газеты, в столбике на ряду с похожими. Но что-то меня притянуло. Мне казалось, что он также нуждается в друге, как в нем нуждалась я.
«Привет, Стивен.
Меня зовут Мэри…»
Так началось наше знакомство. Я представилась вторым именем, считая свое первое – Кендалл - вычурным и каким-то неподходящим для данной ситуации.

Наши дни.
Резко поднимаюсь с постели, отбрасывая плед на край кровати. Внутри платяного шкафа, на самом дне, в коробке лежит шкатулка. Опустившись на колени, дрожащей рукой поднимаю деревянную крышку. Внутри шкатулки - стопка аккуратно сложенных писем. Часть из них, так и не была отправлена. Прикрыв глаза, чтобы не читать, тонким пальцем я провожу по голубым чернилам. Со временем они поблекли, но все равно было читаемо. Я долго держала письмо в руке, грея его в ладони, то сминая, то разглаживая, прежде чем решиться открыть глаза и прочитать. И все будто поплыло перед глазами, сливаясь в одно. Слова, фразы - все перемешалось. Я выронила письмо из ослабевших рук, от резкого движения шкатулка с письмами перевернулась, рассыпая письма по полу. Зажимаю уши ладонями, чтобы не слышать всех этих голосов у себя в голове.
Адрес: Тюрьма Мэрион.
Получатель: Стивен Деннер.
- Деннер…Тот…Напротив.
- Большой тенис. Мой тренер пророчил мне большое будущее: Олимпийские игры, призовые места.
…А мячик все стучит об стену и стучит…
-Он мой…
- Что?...
- Мяч…
- Я не убивал…
…Этот стук не умолкает…
- Я верю тебе, Стивен. Я всегда буду верить тебе.
- Травмы не совместимые с жизнью.
Рыдание сдавливает мое горло. Обхватив голову ладонями, пальцами впиваюсь волосы, я раскачиваюсь взад-вперед, не сводя пугающего взгляда с разбросанных по полу писем.
«Привет, я Стивен».
- Господи, нет. Пожалуйста! Ты не можешь так поступить! Господи! – голос срывается на крик. Слезы текут без остановки по бледным щекам. – Не можешь! Это не он. Господи, я прошу тебя, я молю тебя. Пусть это будет не он. Это не возможно. Господи, пожалуйста. Я все сделаю, но только пусть это будет не он. Прошу тебя господи… – голос переходит в шепот. – Прошу тебя. Прошу. Прошу тебя.
- Он скончался.

В шестнадцать лет юная девушка впервые испытала странные чувства. Когда сердце стучит без устали. А на нежных губах, подобных бутону, расцветает улыбка. Глаза искрятся. Душа томится в ожидании. А причина так банальна. Понятная на всех языках, во всем мире. Влюбленность.
Как часто она смотрела на неровные строчки на листке бумаги, исписанные размашистым мужским почерком. Перечитывала, гладила пальцем. И стыдно признаться – касалась губами. Будто могла прикоснуться к тому, кто выводил эти буквы.
Детская влюбленность – самая сильная, чистая, светлая и бескорыстная. Она лишена зависти, пошлости. Она как солнечный луч, проникающий в душу, касающийся сердца и озаряющий весь мир своим светом и даря тепло.
Стивен Деннер давным-давно подарил ей надежду и жизнь наполненную смыслом.
Для чего?
Чтобы, когда эта девочка вырастит, она его погубила.

»» 18.06.15 11:30 Обсуждения развития сюжета игры МПиБ [АРХИВ]
_________________

Лос-Анджелес улыбался мне своей голливудской улыбкой во все тридцать два зуба. И не только с лиц хорошеньких девушек, работников моего центрального автосалона, но и всем офисом ФБР. Лучезарнее всех Олсен. Гэри был так рад, что мне даже стало как-то неудобно говорить, что я приехал лишь для того, чтобы раз и навсегда втолковать Хьюстону, что самое мудрое что он может сделать – оставить меня в покое.
Шеф натянуто улыбался, предлагая сесть, и начал издалека. Я его почти не слушал, потому что слышал все эти доводы уже не раз. Плевать я хотел на то, что он мог потерять место, а меня «всего лишь» временно отстранили. Он меня подставил. Прикрыл задницу, повесив свою ошибку на меня. Сказал бы открыто и, возможно, я смог бы войти в его положение, но он обставил дельце втихаря, подло подставив, и теперь который месяц очкует, что правда выплывет наружу.
– Джеймс, никто не просит тебя отказаться от своего дела. Мне даже нравится твоё прикрытие!
Типа польстил.
– Это не прикрытие, Льюис, это моя работа, увлечение и источник дохода.
– Одно другому не мешает! – Боже, ну сколько радушия в каждом жесте. – Тебе нравятся риск и работа в структуре, всегда нравились. Я обещаю, что не буду беспокоить тебя слишком часто, но мне нужны люди, которым я могу слепо доверять.
– Льюис, давай оставим. Почему бы тебе не сказать правду? Решил держать меня рядом по принципу «держи друзей близко, а врагов ещё ближе»? – Не спрашивая разрешения, выбил из пачки сигарету и закурил. – Я не враг и не угроза, – выпустил струю дыма и встретился глазами с бывшим шефом. – Мне всё равно, понимаешь? Безразлично. Меня больше не интересует ни та история, ни структура, ни ты. Я вышел из игры.
Хьюстон выглядел так, как если бы крупно просчитался: удивление и растерянность вперемешку. Похлопав себя по карманам, жестом попросил сигарету и я, нехотя, кинул ему пачку через стол. Он закурил, и на минуту в кабинете повисла тишина.
– Речь идёт о Брэкстоне. Помнишь его? – Словно решив идти до конца, Хьюстон выложил козырь.
Как не помнить того, кто оставил напоминание о себе на кладбище и шрам на теле. Отлично, теперь он завладел моим вниманием и знал это.
– Брэкстон? – Вкрадчиво уточнил и со значением кивнул.
– Да. Из достоверных источников известно, что в субботу он прилетит в Лондон и посетит одно крупное светское мероприятие. В игре большие деньги, Джеймс, и очень крупная рыба. А у тебя... – он красноречиво замолчал.
Я сделал ещё несколько неторопливых затяжек. Хьюстон всё-таки нашёл чем меня «взять» – это раздражало, но безусловным было и то, что с Брэкстоном у меня личный счёт. Я чувствовал на себе пристальный взгляд Льюиса. Ещё одна затяжка. В субботу – через пять дней. Самое позднее через три мне нужно быть опять в Лондоне, чтобы узнать подробности операции Скотланд-ярда от детектива Картер.
За эти три дня меня восстановят на службе, если этот болван – короткий взгляд на Хьюстона – ещё этого не сделал.
– Что с Олсеном, у него новый напарник?
Прекрасно понимая что значит этот вопрос, Хьюстон довольно усмехнулся и расслабленно откинулся на спинку кресла.
– Да, – шеф кивнул, – но дело не в этом. Скотланд-ярд не желает передать дело нам и согласны лишь... – он описал рукой с сигаретой дугу в воздухе, – на поддержку, но не более. Другими словами, ты будешь представлять нас в одиночку.
– По-моему, они слишком много на себя берут.
– Да брось ты, так было всегда, – Хьюстон пренебрежительно махнул рукой и как мне кажется не только на английскую, но всю полицию мира. – Ты знаешь Брэкстона и что от него ожидать. Ты – лучший, кого я могу предложить им в помощь и заодно соблюсти наши интересы. – С нажимом напомнил новый старый шеф. – По возвращении свяжись с детективом Картер. Когда ты, кстати, собираешься возвращаться? – Перебил Хьюстон сам себя.
– В среду, самое позднее – в четверг утром. Раз уж я тут, нужно воспользоваться возможностью проверить как идут дела.
По лицу Хьюстона было видно, что он хочет возразить, но сдержался. Вдавив бычок в пепельницу, я поднялся.
– Удостоверение и табельное?
– Будут готовы к вечеру.
Кто бы сомневался.
– Отчёт пришлю. – Пообещал уже от двери, но был остановлен вопросом.
– Почему ты не задержал воровку?
Медленно обернулся и холодно посмотрел на шефа:
– С каких пор гражданские лица уполномочены кого-либо задерживать?
Он должен был знать, что заводить этот разговор плохая мысль, так какого хера.
– Ты мог...
– Но не хотел, – отрезал перебив.
– Видать, хорошо дала.
– Тебе и не снилось.


Выставка драгоценностей царской семьи – мероприятие не в моём вкусе. Уважаю историю – равнодушен к побрякушкам. Но это Голливуд, и если эксцентричные клиенты назначают тебе встречу, сулящую приличную прибыль, в таком дурацком по всем меркам месте, тебе приходится с этим мириться. Речь шла об очередном блокбастере вроде «Угнать за 60 секунд» и «Форсаж», одним словом, им были нужны машины. Для особо крутых выходов они, разумеется, получат новинки автомобильного рынка из первых рук, но для сцен погонь, столкновений и массовых аварий нужно куда больше, чем позвонить и сказать «Вы можете прорекламировать свой новый Крайслер в моём фильме». Для каждой такой сцены нужно несколько автомобилей одной марки, модели и цвета. Так я однажды искал по всей Европе четыре давно вышедшие в тираж Альфа Ромео Альфетта для «Парамаунт». На поиск, переправку, ремонт и покраску ушло два месяца и очень кругленькая сумма – сцена в фильме имела продолжительность три минуты. В этот раз речь шла, в общей сложности, о шестнадцати автомобилях, три из них нуждались в специальном тюнинге, изменённой посадке и целой куче наворотов. Заказ стоил того, чтобы потерпеть некоторые неудобства. В конце концов, мой собеседник страдал не меньше, выгуливая среди сияющих островков витрин свою беременную жену.
Пожав друг другу руки, мы расстались. Я обвёл зал глазами и, после секундного размышления, вернулся взглядом к одинокой фигурке темноволосой женщины.
Она упирается руками в стекло витрины и как завороженная не отводит взгляд от... короны – вижу пойдя ближе. Как тесен мир – губы складываются в улыбку. Только вчера упомянул её имя в разговоре с Хьюстоном, а сегодня Шеридан О´Xара снова стоит передо мной собственной персоной.
– Желаешь примерить корону?
По улыбке, продемонстрированной в кокетливом полуобороте, вижу что она узнала меня по голосу.
– Не думала, что подобные мероприятия в твоем вкусе.
– Не в моём, – подтверждаю её догадку кивком.
Женщина проходит к следующей витрине, намеренно задев меня плечом. Взгляд направлен на очередную блестящую безделушку, но внимание полностью принадлежит мне. Её тело исторгает потоки жара и феромонов, на что незамедлительно откликается моё собственное. Вечный танец полов, который можно называть как угодно, но невозможно отрицать.
Бросаю мимолётный, равнодушный взгляд на витрину и брошь в форме птицы.
Она поворачивается ко мне лицом. В её глазах желание, отражение которого, я уверен, она видит в моих. Её взгляд опускается к моим губам, укрепляя мою уверенность в правоте.
– Красивый галстук.
– Тебя искали.
– Меня постоянно ищут.
– И найдут, если будешь такой беспечной.
Шеридан останавливается у дальней витрины, оглядывается по сторонам, будто ожидая увидеть соглядатаев, и смотрит на меня с подозрением.
– Что тебе здесь нужно? Не предупредить же ты приехал.
Улыбаюсь, глядя в ставшие настороженными глаза:
– Предупредить? А ты сообщала мне куда отправишься? – Обойдя вокруг витрины, заслоняю её собой от людей в зале. – Лучше скажи мне, что ты задумала. Ты ведь не просто так разглядываешь эти камни, не так ли?
По глазам вижу, что прав.
Легко касаюсь её щеки, с сожалением провожу по ней большим пальцем. Действительно, жаль, что такая красотка наденет тюремную робу и будет долгие годы смотреть не на переливы бриллиантов, а на кусок неба, что виден со двора колонии. Боковым зрением вижу, что к нам движутся двое. Приподнимаю её лицо за подбородок, накрываю губы своим. Дыхания сталкиваются, смешиваются в одно на двоих. Сминаю её губы властным поцелуем, не оставляя выбора. Чувствую её руки на своих плечах, тонкие пальцы, притягивая голову ближе, ерошат мои волосы на затылке.
Скорее понимаю, чем вижу, что охранники остановились, не дойдя до нас. Самое время уходить. Прерываю поцелуй и тихо говорю ей в губы:
– За нами следят. Сейчас ты возьмёшь меня под руку и мы вместе выйдем отсюда.
Она ловит мой взгляд, понимает что я не шучу, после секундного колебания просовывает свою руку под мой локоть и с наигранно-смущённой улыбкой прижимается лицом к плечу. Разворачиваюсь, снова по максимуму закрывая её собой, и мы, не торопясь, покидаем здание.
Если её узнали, в этот раз объяснить свои действия мне будет куда труднее.

Лос-Анджелес слепит солнечным светом и оглушает какофонией звуков, после чинной тишины и полумрака частной галереи.
В глазах Шеридан всё та же настороженность. Не жду, когда она снова начнёт задавать вопросы и первым нарушаю молчание:
– Не хочешь ответить на моё гостеприимство приглашением к себе?

»» 20.06.15 15:20 Отголоски прошлого
_________________

Я открываю дверь своего дома ключом, чувствуя, что мужчина стоит за спиной. Я не могу его не замечать, даже, если бы захотела. То, как он смотрит на меня, как улыбка играет на его губах, случайные прикосновение рук в машине по пути к дому – все было настолько осязаемо, ощутимо. Я загораюсь от одного его жеста, даже его голос посылает импульсы по всему телу.
Это кажется бредом, наваждением.
Но я хочу его.
Черт, как же я его хочу.
Случайный поцелуй, на отвлечение, до сих пор горит на губах. Взрослая опытная женщина теряет контроль над своими эмоциями. И это невероятно злит. Жизнь, которую я привыкла контролировать, начинает давать трещины.
Жар распространяется по всему телу, но на лице - хладнокровие. По крайней мере, я хочу, так думать. В узком платье и наброшенном на нем жакете, становится душно. Я обвиняю погоду. Лос-Анджелес, палящее солнце, зной. Нет, это не мужчина, сидящий рядом в автомобиле, чей парфюм щекочет нос, чье присутствие заставляет нервничать, сильнее сжимать руль авто, до боли в пальцах.
Я схожу с ума.
Я оставляю дверь дома открытой, в немом приглашении. Небрежно брошенные ключи, на рядом стоящий столик, и прохожу вперед, пересекая длинный холл, ведущий в гостиную. По пути снимаю жакет с плеч, оставаясь в одном платье. В гостиной, жакет оказывается на спинке кресла в стиле ретро. Неожиданно стало ныть плечо, напоминая, что не выпила лекарство и скоро снимать швы.
- Выпьешь? – слегка повышаю голос, чтобы Джеймс услышал.
Я знаю, что мужчина вошел в дом. Нет, скорее чувствую. Жар тела не спадает, а лишь усиливается. В доме работает кондиционер.
Значит все-таки не погода.
- Виски, - его голос раздается рядом.
Мужчина проходит в гостиную, взглядом обводит комнату. Я пытаюсь увидеть этот дом его глазами. Вычурное уродство, безвкусно оформленное, но сулящее безопасность. Что было главным для меня. Но будет ли дом так же безопасен, после ухода случайного гостя?
На стенах полотна - подлинники известных художников. Даже мой первый Ван Гог находится в этой самой гостиной.
«Если хочешь что –то спрятать, повесь на видное место». И никто ни разу не догадался, рассматривая картины, что перед ними целое состояние.
Ощущаю себя уверенней, находясь здесь, на своей территории, в отличии от того раза, когда я была с ним, у него.
Я достаю бокалы из под барной стойки и, скорее чувствую, чем вижу его приближение, и как останавливается за моей спиной. Хотя не слышала ничего, кроме легкого шуршания ветерка, да городского шума, где-то за окном. И тем не менее я знала, что он здесь. За спиной. Близко. Каждый мой нерв сигнализирует желание.
Не хочу скрывать этого. Все остальное потом...
- Шеридан…
Имя, произнесенное шёпотом, звучит по-особенному. Все мои выстроенные оборонительные рубежи рухнули, лишь стоило ему меня коснуться.
Его ладонь ложится на мое обнаженное плечо, заставляя замереть на месте. Я не хочу шевелиться. Хочу лишь чувствовать. Ощущать его руки, ищущие губы на себе, своем теле. Везде. Он будто ловит мои желания. Его пальцы проходятся по безобразному шраму на плече. Я дергаюсь, хочу повернуться к нему, скрыть эту некрасивость. Не позволяет, он властным движением руки, заставляет оставаться на месте.
Медленно и неторопливо, с явным наслаждением касается он гладкой кожи, проводит по плечу рукой, которая оказывается тяжелой и теплой. Однако его прикосновение кажется сдержанным и даже... нежным?
Рука Джеймса соскальзывает с моего плеча и достигает пальцев до сих пор, крепко сжимавших холодный бокал. Слегка погладив их, он начинает движение вверх – так же медленно, как спускался. Эта медлительность сводит с ума. Добравшись до плеча, он приближается к моей шее. Прикрыв глаза, я тихо выдохнула, слегка наклоняя голову вбок.
- Джеймс, я… - пытаюсь собрать крупицы самообладания.
- Не сейчас, - прерывает он, кончиками пальцев легко касаясь моих губ, моего горла, и пробежал по изгибу щеки.
Не сейчас.
Я затрепетала, слегка поддаваясь назад всем телом. Его взгляд падает на широкую бретельку платья. Потеребив ее, он поддевает пальцами и проходится вниз под полоской материи. Если раньше он не замечал, что я без лифчика, то сейчас в этом удостоверился. Язычок молнии на платье сзади, под чутким руководством его пальцев, ползет медленно вниз.
– Дыши, – произносит он. У него был низкий, глубокий голос, и слово прозвучало как приказ.
Я задышала, жадно хватая ртом воздух, и это приносит облегчение. Я даже не подозревала, что сдерживаю дыхание, сосредоточившись на своих ощущениях.
Все так же медленно и неторопливо его рука ползет вниз по моему телу, жар его прикосновения обжигает тело сквозь тонкий шелк платья. Добравшись до края юбки, он проникает пальцами под одежду, скользя по бедру, сминая подол платья. Я теряю себя, растворяясь в его прикосновениях.
Судорожно выдыхаю – его ладонь накрывает мою левую грудь. Со стоном, я откидываю голову на его плечо. Завожу свою руку за спину, пытаясь накрыть ладонью ширинку, доставить то удовольствие, что дарит он мне своими прикосновениями, но мужчина перехватывает ладонь, крепко сжимая и отводя, снова возвращаясь к моей груди.
Он, словно взвешивая, поглаживает и сжимает ее в руке, царапая, водит большим пальцем по нежному соску, пока тот не набух и не затвердел. То же самое он проделывает и со второй грудью. Я выгибаю спину, сильнее сжимаясь соском в его ладонь. Бедрами, прижимаюсь к паху. Слегка потерлась ими, но ткань платья и его брюк мешала, заставляя застонать от неудовлетворения.
Я чувствую, как снова вибрирует мое тело. Невыразимое блаженство вытесняет из головы все мысли, оставив меня, жадно ловящую ртом воздух, цепляться за спасительный якорь, который удержал бы меня на месте.
Джеймс склоняет ко мне голову и, обдает жарким дыханием, мягкими губами касаясь моей шеи. Застонав, я облизываю вмиг пересохшие губы, и поворачиваю голову, помогая его губам найти чувствительное местечко за ушком. Затем прильнула к нему всем телом, выдыхая его имя.
Он слегка тянет за соски, и сразу же мне в пах хлынула волна сексуального возбуждения. Я ловлю себя на том, что непроизвольно вытягиваюсь вверх и поддаюсь назад, выгибаясь в его руках всем телом, скользя пальцами по его твердой шее. Крепко прижавшись к нему, я словно со стороны слышу свои тихие призывные стоны, а подавшись назад, ощущаю твердую выпуклость у него в паху. Мышцы живота снова сводит судорогой, на этот раз от предвкушения того, что последует.

»» 26.06.15 00:15 Обсуждения развития сюжета игры МПиБ [АРХИВ]
_________________

Проснуться от дикой головной боли, или от жутко замерзших ног. Кондиционер в номере отеля работал исправно, вот только кто-то поставил его на слишком низкую температуру, и это кто-то тоже был от нее не в восторге, раз закутался в одеяло, словно в кокон. Попытаться отвоевать себе кусочек одеяла и впасть в тихий ужас, на руке блестит кольцо, самое обычное обручальное кольцо, тоненькая золотая ниточка на безымянном пальце, сосед по кровати решает сменить гнев на милость, и таки делится кусочком одеяла, за который, я не переставая дергала последнюю минуту. На руке мужчины блестело такое же кольцо. Спать расхотелось моментально, а голова заболела еще сильнее….
Крепкий чай в тонкой фарфоровой чашке опутывал запахом, белый гостиничный халат оказался моей единственной одеждой, видимо бурная первая брачная ночь не предполагала бережного отношения к одежде, и не только моей, что радовало…
Кубик сахара падает в чай мгновенно меняя кипельно белый цвет на коричневый, ложка тихо ходит по кругу помешивая напиток. Это не сон, иначе тут был бы другой блондин, а у меня на руке не зрел бы синяк, который я сама себе и поставила в надежде проснуться от кошмара…
Глоток горячего чая и первое что всплывает в памяти комната из стекла… сверху все видно, что происходит в казино, его руки … поцелуи… пощечина…
- Если тебя интересуют любительницы острых ощущений, то ты ошибся адресом..
Хлопок двери… Каблуки стучат по ступенькам, вниз, люди, много людей, ликуют кому-то повезло за покерным столом… Бокал шампанского, второй, виски со льдом…
Еще один глоток чая, голова начинает работать яснее, прикрыв глаза таки пытаюсь вспомнить дальше, говорила бабушка, что моя норма это бокал вина, не верила…
Стол за которым кидают кости, два алых кубика просвечиваясь играют гранями..
- Две шестерки… - бокал виски стоит рядом, но игра занимает меня куда сильнее спиртного..
- И Вам опять везет леди в белом…
- Идем… - его голос над ухом
- Не хочу … - слабый протест – дай еще раз бросить это забавно..
- Идем … - он сжимает руку и ведет к бару
Виски, еще раз…мне и так много, но судить об этом можно только на следующие утро…
- Ты относишься ко мне как к вещи…
- Нет, это не так…- он отпивает из своего бокала
- Тогда как девушке приживалке из бедного квартала
- Нет.. ты не права
-Докажи.
- Хорошо..
Чай на дне кружки слаже, как всегда мне не хватило терпения растворить его окончательно.
Церковь недалеко от казино, пестрит огнями, Элвис в белом костюме, усыпанном стразами, устало курит, спрятавшись за колонной, кажется сейчас около шести утра…
- Ну вот ты в белом платье уже как положено, так что вперед – мужчина жестом приглашает войти в зал …
- Нет, нет подожди , а как же обычаи, что-то синие, что-то старое и что-то взятое в займы…
- Да, ты права традиции это свято.. – сняв с себя галстук бабочку, аккуратно завязывает ее у меня на шее. – вот что-то старое ...
- Вот что-то синее… - Присев он срывает в клумбе синий цветок и аккуратно вставляет в мою прическу.
- Дай мне двадцатку Дэн – рука протянута в просящем жесте, на нее ложатся двадцать баксов, которые спустя пару секунд оказываются в лифе платья… - а вот и взятое взаймы
Чай выпит, события практически восстановлены, теперь дело за консультацией адвоката, аккуратно соскользнув со стула я уже намереваясь выскользнуть из номера люкс, как меня останавливает тихое…
- Ты ничего не забыла?...
- Да, прости кажется ты это купил - осторожно снимаю с пальца кольцо протягивая его новому супругу. - хотя я смутно помню.. Еще была двадцатка, вернуть?

»» 02.07.15 17:30 Отголоски прошлого
_________________