Белый камень в глубине колодца (Семейная сага, 18+)

 » Невероятный Паша от Светика (khisvetlana)

Спойлер

by ANnneta

 » Глава 8. Мсье Лаперуз и мадам Чингачгук

Советский будильник – единственная разновидность будильников, которая хоть и беспощадна, но смысл имеет, потому как звон этого чудовища не разбудит разве что мертвого. Или Софью Константиновну Суворову, которая до пяти утра смотрела сериалы. Будильник мог надрываться сколько угодно: Соня легким движением руки сбросила его с тумбочки и продолжила спать.
«Спящая красавица» – это звучит гордо. Сразу представляется нечто томное, со смиренно сложенными под щечкой ладошками и с загадочной улыбкой на слегка приоткрытых губах. И, уж конечно, красавицы не храпят.
Соня спала, зажав между ногами скомканное зимнее одеяло и раскинув руки, как чайка крылья. В лохматой светлой шевелюре запуталась «невидимка». Байковая ночная рубашка непомерной ширины, с узором в цветочек, которую Соня старательно шила на уроках труда, задралась до самых бедер, и первое, что увидел вошедший в комнату преуспевающего частного нотариуса Константин Николаевич Рязанский, – это гордо выставленная пятая точка с тонкой полоской черных кружевных стрингов.
– Софья, вставай!
Соня всхрапнула и дрыгнула голой ногой.
– Еще пять минут...
Константин обошел широкую кровать и поднял с ковра будильник. Тот косил стрелками в разные стороны, но мужественно продолжал звонить. Каждодневные полеты с тумбочки доведут до ручки кого угодно. Рязанский покачал головой и вернул будильник на место.
– Дочь, время десять утра. Через три часа у тебя встреча.
– Если любят, подождут, – невнятно откликнулась Соня.
Он попытался забрать у нее одеяло, за что едва не получил в нос коленом. Давить на жалость или чувство ответственности было бесполезно: до одиннадцати утра за Соню говорил автопилот. Ругался, брыкался и пинался тоже он.
– Игорь, неси графин!
Плечистый Игорь выглянул из-за двери и вопросительно ткнул себя в грудь пальцем. На Сонину попу он смотрел подчеркнуто равнодушно: попа попой, а жить хочется. Желательно с полным комплектом рук и ног, питаясь вкусно и не через трубочку.
– Да, ты, – оскалился Рязанский. – Неси графин и ракетницу, не жалей ее. Нечего было полдня на снегоходе мотаться и на всяких пи*оров обсосанных до утра пялиться.
– Игорь, только попробуй, – предупредила Суворова, не открывая глаз. – Ты знаешь, куда я тебе всё это потом засуну.
Игорь хмыкнул, но предпочел не пробовать. Тем более что Рязанский ему уже кивнул: проснулась, мол, свободен. Пора брать с собой Шурика и идти чистить снег.
– Может, шторки открыть, а, Константин Николаич?
– Мысль дельная. Открой-ка.
Шторы с визгом разъехались. В Соню полетели радостные солнечные зайцы, а в заботливого Игоря – прицельно брошенный будильник. Стреляла Софья, как и положено госпоже Суворовой, почти без промаха, хотя бывший муж Толя, наградивший ее этой звучной фамилией, не попадал бумагой в корзину и с пяти шагов.
– Убью!!!
Парень будильник поймал, потрогал толстым, похожим на сардельку пальцем треснувшее в нескольких местах стекло. Это ж сколько раз кидать надо было...
Рязанский требовательно протянул руку, кивнул на дверь. Игорь поспешил вернуть часы и убраться восвояси.
– Даня не пи*ор, – заметила Софья обиженно. – У него просто образ такой.
– Ага, конечно. Еще скажи, что я нормального мужика от п*дика не отличу. Вставай.
– Зачем? – Она сладко потянулась. – Сам сказал, что еще целых три часа.
– А кто будет кормить отца завтраком?
– Ты разбудил меня только ради этого?! – возмутилась Суворова. – Микроволновке и Шурику снова требуется твердая женская рука?
– Сонька, не дерзи. – Константин вытащил из волос дочери повисшую на самом кончике пряди заколку. – Посмотри, какая погода хорошая.
Соня вздохнула. И впрямь хорошая: мороз, солнце, снег искрится, снеговики под окном. Маленький, обмотанный старым шарфом и с волосами из мишуры – Сонин и какой-то одноглазый квадратный единорог – Костин. Второй глаз из ржавой гайки опять отвалился. Останки Игорева снеговика за ночь занесло снегом. Очень натуральная расчлененка, даже кетчупом в нужных местах полил, эстет. В Игоре явно погибал художник.
Снеговиком не обзавелся только Шурик, который все то время, что они дурачились в снегу, исполнял обязанности дозорного суриката.
– Уговорил, встаю. – Соня свесила ноги с постели и сунула их в тапочки. Зевнула. – Вперед, навстречу большим бабкам и мировой нотариальной справедливости.
– Аминь. Что, опять братики-сестрички никак не поделят батино завещание?
– Хуже. – Соня посмотрела на себя в зеркало и кончиками пальцев потерла синяки под глазами, – бездетные супруги Уткины жаждут составить брачный договор. Он ей с секретуткой изменяет, а ее жаба душит половину совместно нажитого отдавать. Как же, магазины, активы, дача, машина. Муж, понятное дело, против: у него секретутка с претензиями на обширное семейное счастье. Глупые люди! Мне вон от Суворова из работающего достались только фамилия и стиральная машинка «Фея», и ничего, не жалуюсь.
Соня кровожадно улыбнулась, вспомнив, с каким маниакальным упорством отсуживала у Толика последнее, что тот имел, хотя готова была возложить к его ногам все, что имела сама, и посадить отца на вершину этой грандиозной пирамиды имущества. Лишь бы Толя сказал, что она неправильно поняла; что голая соседка, фальшиво стонущая в экстазе, – всего лишь плод Сониного воображения. Неважно, в каких выражениях, любому отбреху поверила бы.
Однако Толика, наоборот, потянуло на откровенность. И Софья, которая после свадьбы ругалась с Костей чуть ли не еженедельно, а однажды и вовсе послала открытым текстом; Софья, вышвырнув кобеля-мужа и соседку-мираж из квартиры, поехала к отцу и на коленях просила у него прощения. Впервые за пятнадцать лет она ревела белугой. А Костя молча гладил блудную дочь по волосам и до хруста сжимал в кулаке мобильный телефон. Пока Соня плакала, из зятя, уже бывшего, методично выбивали дурь и внутренности – чтобы знал, что так поступать нехорошо. Жил и помнил.
Соня Рязанская была влюблена в Толю Суворова с первого курса и не замечала очевидного: привлекло мотылька богатое приданое, а не скромная, тогда еще невзрачная Сонечка. Она ничего не делала наполовину: если жить, то каждым днем, проживая его как последний; если драться, то до сломанных костей и юшки из носа; если любить, то до самого донышка, отдавая всю себя. Наивная девочка Соня! Казалось бы, откуда взяться этой наивности? До появления в ее серой жизни Кости – да, неоткуда, но после вновь захотелось верить, что жизнь прекрасна, а все человеческие чувства искренни...
Софья провела щеткой по волосам и отвернулась от зеркала. Все, забыли. Пока у нее есть отец, она самый счастливый человек на земле. А впадать в депрессию из-за такого, как Толик – себя не уважать. Много чести! Она сильная свободная женщина. Она сделала карьеру и репутацию без помощи папиных денег, связей и громкой фамилии. Кто такая Соня Суворова? Правильно, сначала была никем, а теперь на консультацию к ней раньше, чем за три месяца, не запишешься. Хоть на этом спасибо, милый.
Сейчас она поедет в город и расшибется в лепешку, но сделает так, чтобы Алина Уткина получила как можно больше. Из треклятой бабской солидарности и принципа!
– Что будешь на завтрак? – Соня мягко забрала у отца многострадальные часы, которые тот продолжал машинально держать в руках.
– Да мне без разницы. – Костя поднялся на ноги и с хрустом размял затекшую спину. В свои пятьдесят с небольшим он ухитрился сохранить шевелюру густой, а тело – крепким и стройным, но все же годы и старые травмы давали о себе знать. – В холодильнике еды полно, разогреем что-нибудь. Тебе до города ехать без малого час.
В последнее время они редко виделись, но на эти новогодние каникулы Рязанский забил большой болт на все дела, кроме архиважных, и увез дочь в загородный дом, где прошла лучшая часть Сониного детства. Они катались на снегоходе, играли в снежки, отыскали на чердаке старые елочные игрушки и нарядили большую елку во дворе, а по вечерам сидели у камина и пекли на шашлычных шампурах хлеб и яблоки. Таких беззаботных праздников у Сони не было уже много лет.
Идиотка неблагодарная.
– Пап, прости засранку. – Софья порывисто обняла отца. – Ты самый лучший, я тебя очень-очень люблю. Ну, прости...
– Замуж тебе надо, а не на этих, с экрана, пялиться, – вздохнул Рязанский. – За нормального мужика, такого, чтобы даже я зауважал. Вот тебе план на ближайшую пятилетку: хочу нянчить внуков. Внука, внучку – один хрен. План понятен?
Соня кивнула, а сама подумала, что искать «такого» ей придется долго и не факт, что найдет. Идея об искусственном оплодотворении приходила все чаще.
Суворов, Суворов, чтоб тебе икалось, паразит! Даже такой элементарной вещи, как ребенок, сделать не смог. Вот почему со всем, что касается семейного счастья, ей приходится справляться самостоятельно?

--------
Игорь уминал Сонину глазунью с таким аппетитом, что она трижды порадовалась своей щедрости. Полтора десятка яиц на троих – это нормально. В самый раз, с учетом того, что стол ломится от салатов, нарезок, мясного, рыбного и прочих солений.
Лопоухий застенчивый Шурик ответственно доедал семгу с картошкой. Семгу надо доесть, иначе пропадет, а Шурик, как все вчерашние студенты, которым оказали великую честь, очень ответственный. На фоне Игоря и остальной банды охранников он как воробышек в орлином гнезде. Убиться готов, лишь бы не хуже быть и оправдать доверие. За это Костя его и ценит: случись что, не дай бог, он грудью Соню закроет и не дрогнет. А еще Шурик безответно в нее влюблен.
– Ты ешь, Шурик, ешь, запасай калории, – улыбнулась Соня, снимая турку с плиты. – Я сегодня после Уткиных с Ларкой встречаюсь, а она теперь, кроме кондитерских, нигде не обедает. Сплошные крем-брюле, тирамису и эклеры. Сплошной белый крем.
Костя убрал в сторону газету и отхлебнул кофе. Он знал причину этой внезапной любви к сладкому и ненависти ко всему остальному. Давид Петросович расписал все в красках, сбиваясь с русского на армянский, и хотя успехи Константина Николаевича в армянском были весьма и весьма скромными (языки вообще давались ему со скрипом), оценить масштаб взбучки, которую получила в Ереване однокурсница и подруга дочери, он сумел.
– Ты во сколько освободишься?
– Еще не знаю, – пожала плечами Соня. – Ларка как стихийное бедствие, тотальная и непредсказуемая. Часов в шесть, надеюсь, буду дома. А что?
– Просто Лидия взяла билеты в Драму. – Костя убрал очки для чтения в футляр. – Как смотришь на культурный вечер в нашем обществе? Начало в шесть.
– Шутишь?! – Соня даже подпрыгнула. – Конечно, положительно! А что за спектакль?
– Какая-то жизнь. То ли долгая, то ли трудная. Ты же знаешь, – Костя поморщился, – я не любитель...
– Но кидать Лидию себе дороже, а в моем обществе тебе будет не так скучно, – закончила Соня. – Договорились, я спроважу Ларку пораньше. Надо будет позвонить Лидии, спасибо сказать. Святая женщина! Давно хотела выгулять красное платье.
– Надень синее, – попросил Рязанский, пряча улыбку. – Тебе очень идет синий цвет.

--------
Супруги Уткины мочалили Соню вплоть до половины пятого. Она успела озвереть, сбросить эсэмэску с извинениями для Лауры, две – Шурику, которому пришлось торчать под дверями ее кабинета с одной только чашкой кофе в желудке. Успела сосчитать, пока Уткины крякали друг на друга, сколько загогулин на обоях, набросать планы почти на всех завтрашних клиентов, нарисовать на бланках двадцать семь ежиков и возненавидеть до глубины души саму идею вступления в брак.
По дороге домой (благо, жила Суворова относительно близко к Драмтеатру) они с Шуриком успели сжевать по сырной слойке на душу населения. Чтобы не терять времени даром, Софья поставила Шурика за гладильную доску – приводить в товарный вид синее платье, а сама заметалась по квартире. Какая нормальная женщина сможет собраться за полчаса?!
Соня боялась опоздать и сообразила, что бегает перед Шуриком в одних колготках и лифчике, сверкая телесами, далеко не сразу.
– Ты, если голодный, чайник поставь, – буркнула она. – В холодильнике, правда, пусто.
– Спасибо, Софья Константиновна. – Шурик опустил глаза, которые смотрели не совсем туда, куда нужно. – Я не голодный.
– А что так официально-то? – Она укладывала волосы и злилась.
Двадцать пять минут до начала... нет, уже двадцать четыре. Секунды утекали: «Кря, кря, кря, кря...» Все-таки супруги Уткины сделали Сонин вечер.
– Простите, Соня. Вот платье.
– Спасибо. Застегнешь?
Сейчас ей важны не столько переживания бедного Шурика, сколько возможность сохранить лицо и прийти вовремя. Разумеется, ее пустят, даже приди Соня за пять минут до финального выхода, но Софья Константиновна Суворова никогда не опаздывает. Опаздывать – несолидно и непрестижно.
Они успели. Сдали вещи в гардероб буквально за секунду до второго звонка. Когда поднимались на третий этаж, выяснилось, что Шурик оставил телефон в кармане куртки. Он щенячьими глазами уставился на Софью.
– Только быстро, – вздохнула та. – Одна нога здесь, другая...
Подниматься по ступеням в одиночестве было неудобно. Даме на высоких каблуках здорово не хватает надежного кавалерского локтя, и в какой-то момент Соня споткнулась. Удивительно, но ее подхватили.
– Осторожнее! Спектакль «Мама, я сломала ногу» гениален по сути своей, только вот техника исполнения слегка хромает.
Соня вскинула голову. Отчасти поблагодарить своего спасителя, но больше взглянуть, кто это здесь такой юморной.
Первое, что бросилось в глаза: лысый. У Софьи было странное, ничем не объяснимое предубеждение в отношении этой части граждан. Не любила она лысых, и все тут. Но в остальном – вполне обычный театральный контингент: в костюме, при галстуке, начищенные туфли и белый платочек в кармане. Только улыбка чересчур театральная, выверенная до миллиметра, будто лицо у человека не просто в подчинении – в рабстве. Пожизненном и без права выкупа.
– Спасибо. А вы не на спектакль? – ляпнула Соня.
– Покурить выходил. А вы почему опаздываете?
Ее с головы до ног окинули взглядом профессионального бабника. Оценили, взвесили, вписали в каталог все метрические данные рассматриваемого объекта, и на высоком лбу буквально зажглась надпись «К употреблению годится».
– Утюг выключить забыла. – Соня высвободила локоть. – Разрешите пройти.
– Спасение прекрасной незнакомки – отличный повод для знакомства, вы не находите?
– Не нахожу. Я, как вы правильно заметили, опаздываю.
Прозвенел третий звонок, и Соня беспомощно обернулась. Где же Шурик? Если Костя увидит ее без Шурика, будет очень долгий и неприятный для всех троих разговор.
– Кого-то ищите?
– Вчерашний день. А вам на спектакль не пора?
– Чего я там не видел? – Ее спаситель облокотился на перила. Лысина поблескивала в свете «под старину» выполненных люстр. – Но раз в месяц приходится вспоминать, что я вроде как богема, и отнести свое благородное тело хотя бы в театр. Раз уж мы все равно здесь стоим, – он протянул ей руку явно не для поцелуя. – Павел. Можно просто Паша, – и улыбнулся своей обаятельной (она бы даже сказала, слишком обаятельной) улыбкой. – Когда целуешь руку даме, предварительно перекурив, дамы обычно обижаются, – пояснил он. – Так что не обессудьте, мадемуазель...
– Мадам, – отрубила Соня, – Софья Константиновна Чингачгук.
Паша расхохотался, запрокинув голову.
– Муа пардону, мадам! И муа персональное восхищение. Псевдоним креативнее моего в наше время отыскать довольно сложно. Засвидетельствуйте мое почтение мсье Чингачгуку. Его настоящая фамилия, наверное, еще креативнее.
– Боюсь представить, какая фамилия у вас, – ядовито улыбнулась Соня. Мальчики-зайчики обычно быстрее соображают, когда их хотят послать. А этот, видимо, ни в чем себе не отказывает. – Мсье Лаперуз?
– Почему сразу Лаперуз? – Он достал из кармана визитку и, ловко зажав ее между указательным и средним пальцами, протянул Соне. – Может, слыхали?
– Простите, не узнала вас в гриме.
Эту фамилию она и вправду где-то слышала. Вроде от Ларки, мимоходом.
– А вот и мсье Чингачгук!
К ним спешил виноватый Шурик.
– Простите, Соня, я... – тут он заметил Пашу. – Какие-то проблемы?
Суворову аж передернуло. Дурацкий пафосный вопрос с не менее пафосной интонацией.
– Никаких, мсье. – Паша щелкнул отсутствующими каблуками. – Просто развлекал вашу супругу байками о самое себя во время вашего отсутствия. Разрешите откланяться?
– Да пошли уже! – Соня потащила Шурика к входу на балкон. – Счастливо, мсье Лаперуз!
– Не болейте, мадам!
К огромному неудовольствию Сони (не считая пропущенных звонков от отца, подозрительных взглядов Игоря и слюнявого поцелуя в щечку от Лидии в антракте), Паша Втулкин расположился на том же ряду в компании фарфоровой куклы Барби и, кажется, приложил все усилия, чтобы не дать Софье насладиться спектаклем.

--------
Как бы Динка за время больничного ни соскучилась по работе, она была счастлива, когда первый рабочий день наконец кончился. От избытка внимания, которое хлынуло на Динку быстро и внезапно, как горячая вода из душа, хотелось забиться в угол, а лучше стать невидимой, потому что в углу ее можно найти.
Женщины в коллективе безжалостны друг к другу, зато с удовольствием жалеют детей и бездомных зверюшек. Как коллеги воспринимали Динку, ребенком или зверушкой со сломанной лапкой, сказать сложно, но жалели ее буквально все. Ругали пьяных водителей, сочувственно цокали и через весь зал бросались помогать, когда Динка неловко тянулась к книгам на полках. Женщин было всего три, а казалось, что тридцать. Уборщица тетя Рая даже принесла для Динки творожную массу с изюмом, «шобы кости быстрей срастить». Изюм и творог Динка не ела, поэтому поблагодарила добрую тетю Раю и массу оставила в маленьком холодильнике в подсобке. Кто-нибудь да съест.
Она торопилась домой. Привычная, выверенная до последнего жеста жизнь после чужой и неуютной больницы была чем-то сродни чуду. Кормить Паганини, читать по вечерам, даже визит Попика как подарок. Счастье, счастье, счастье...
Горячая вода, свет, газ – все вместе и сразу. Динке до сих пор казалось, что она спит. Жаль только, что нельзя купаться одной: больная рука мешает, без помощи Ляны никак не обойтись. Не то чтобы она стеснялась сестры, совсем нет, но собственное тело без одежды, похудевшее и побледневшее еще сильнее, чем раньше, с торчащими коленками и загипсованной рукой, Динку немного пугало. Не хотелось, чтобы кто-то видел ее такой, даже Ляна. Даже она сама.
Динка сравнивала себя с людьми на улицах, в книжках, журналах, которые все-таки пролистала разочек, и понимала, что некрасивая. Страшная. Когда единственный человек, которому ты можешь смотреть в глаза и не отворачиваться – это ты сам да к тому же некрасивый, это обидно. Она так и сказала Ляне во время мытья.

Ляна выронила мыло, и то громко бумкнуло о дно ванной.
– Раньше тебя это не беспокоило. С чего вдруг?
– Не знаю. – Динка не врала. Она действительно не знала с чего.
– Слушай, забей ты на это. Голова на месте? Руки-ноги на месте? Желудок булькает? Ну и нормально. Люди разные, стандарты красоты разные. – Ляна помогла ей ополоснуться и вылезти из ванной. – А ты вдобавок после больницы, оттуда мисс Вселенными при любом раскладе не выходят. Если тебя откормить, приодеть, причесочку забацать, конфетка будешь. Хочешь?
– Хочу. Только давай... ты это сделаешь, ладно?
– Не, так дело не пойдет. Одежду надо примерять. – Ляна умело обтерла Динку полотенцем. – А в парикмахерскую за тебя я при всем желании пойти не смогу, только если потом скальпами поменяться. Давай так: мы деньги отложим, а когда надумаешь, пойдем и все купим и сделаем, как тебе нравится, хорошо?
– Хорошо, – согласилась Динка.

...После прохладной, но все же отапливаемой библиотеки мороз больно укусил за щеки, заставив спрятаться в колючий шарф. Небо черное, как ночью. Ляна обещала, что будет встречать ее с работы, но сегодня у Ляны форс-мажор. Динка пойдет одна, очень аккуратно и глядя под ноги. Идти совсем недалеко.
Она осторожно спустилась с посыпанных песком ступеней, посмотрела на дорогу и вздрогнула. Под желтоглазым фонарем, весь седой из-за нападавших снежинок, стоял Олег и надевал перчатки на замерзшие руки.
– Ой! – вырвалось у Динки.
Олег уронил перчатки. Быстро поднял, отряхнул.
– Добрый вечер, Дина. Как вы?
– Добрый вечер. – Она опустила шарф.
– Вы не подумайте, – забормотал он, – я вас не преследую. Я ничего такого, просто проводить вас хотел. Надежда Эммануиловна сказала, что вас сегодня некому встретить, вот я и решил...
– Вы разговаривали с бабушкой?
– Да. Мы ведь совсем рядом живем, – сказал Олег, будто оправдываясь. – Зашел узнать... а впрочем, что уж там? Хотел вас увидеть. Рассчитал, что вы завтра на работу выходите, но ошибся на день. Ой, дурак...
– Зачем вам меня видеть? – тихо спросила Динка.
Она была уверена, что Олег ушел вместе со старым годом. Появился, мелькнул и исчез. Какова вероятность случайно встретиться в городе с населением почти в миллион? А нарочно искать встречи им вроде бы незачем.
Динка и не искала. Но думала. Пока на кровати сидела Симочка, невозможно было не думать. Симочка и Олег были чем-то похожим, общим, родственным друг другу. Как запах духов на странице книги (есть у некоторых барышень странная привычка – брызгать на книги духами). Почувствуешь знакомый запах в толпе и сразу вспомнишь именно об этой книге. Так и с Олегом: заходя в свою комнату и беря с кровати игрушку, Динка будто его за руку брала. И страшно не было, неприятно не было. Это ведь Симочка!
– Я не знаю, Дина. Правда, не знаю, как объяснить. Со мной это в первый раз, – поделился он. – Тонкости восприятия, наверное. Вы запомнились не так, как другие, вот меня и колбасит.
– Колбасит? – Она посмотрела на его руки. Никакой колбасы.
При чем здесь колбаса? Может, Олегу неожиданно захотелось колбасы и он собирался поехать за ней в магазин, но решил сначала забрать Динку? Или он смотрит на Динку и ему сразу хочется колбасы? У нее Симочка, у него – колбаса...
Динка ясно представила, как Дубровин ест бутерброд и вспоминает о ней.
– А, – сообразил Олег, – я хотел сказать, что ощущение странное. Непонятное. Вроде мелькало что-то похожее, но все равно не то. – Он странно посмотрел на свои перчатки. На снег под ногами. На Динку. – Дина, я идиот. Пойдемте в машину, не мерзните.
Саму машину она видела как впервые. Не запомнила ни цвета, ни очертаний, только запах внутри. Олег открыл перед ней переднюю дверцу, но Динка отступила на шаг.
– В машину к чужим дядям садиться нельзя? – прочел ее мысли Олег. Как? Она же на него совсем не смотрела. – Не бойтесь, я вас не обижу. До дома довезу, и все. Ну, хотите, вы сзади сядете? Чтоб уж наверняка.
Динке отчего-то стало стыдно, и она юркнула в салон.
Доехали быстро, недалеко ведь живет. Те пять минут от библиотеки до Динкиного подъезда играла песня на иностранном языке. Может, и меньше, чем пять. Дуэт мужчины и женщины.
– Никогда не понимал, как люди переводят песни на свой родной язык, чтобы и в рифму, и смысл сохранить, – сказал Олег. – Это ж как слова подбирать надо... Интересно, эту уже кто-нибудь перепел? Дома погуглю.
– А о чем эта песня?
– Да как обычно, про любовь-морковь. Сейчас же ни о чем другом не поют. Лирическая героиня говорит герою, что им не суждено быть вместе, и уходит. Он страдает, она у себя где-то там далеко тоже страдает. Они вспоминают, как им было хорошо вместе, мечтают все вернуть, но оба сидят и страдают. Какая чушь...
Во дворе фонари не горели, но подъезд освещался. Они простились у ящиков для писем.
– Спасибо, что проводили. – Динка рискнула посмотреть на Олега.
Она успела немного к нему привыкнуть. Совсем немножко.
– Вы на лифте?
– Нет, я пешком хожу. Не люблю лифты.
– Может, вас лучше до двери проводить?
– Не надо. Вы идите, вас дома ждут.
– Ждут, – чуть помедлив, согласился он. – Ну, вы тогда светом мигните, когда дойдете. У вас же балкон во двор выходит?
– Да. Я мигну. До свидания, Олег Владимирович.
– Спокойной ночи, Дина.
Олег дождался, пока она мигнет светом. Включила-выключила. И снова включила. Ему даже почудилось, что Динка сама вышла на балкон – балкончик шириной в шаг. Мелькнула и исчезла, как свет между «включить-выключить». Впрочем, он не взялся бы утверждать наверняка, потому что седьмой этаж снизу не особо видно, а верные очки для похожих случаев остались лежать в машине.