Кейти:
» Глава 29. Сломанные крылья
Девушки, здравствуйте, мои милые!
Очень рада, что вы ждете продолжение, я вот как раз с ним и приползла
Не знаю, как вы его оцените, потому волнуюсь
О чем глава?
Хм... в ней очень много Штефна. Ну, просто очень много
Его мысли, поступки, слова... злодеяния и снова мысли
Надеюсь, что не очень вас утомлю, потому что хочется понять сущность и его чувств
А еще здесь - плохой поступок Штефана
, возвращение Штефана
, изумление Штефана
, Штефан в шоке
(и такое бывает
) О Каре -
совсем чуть-чуть, но будет.
И это "чуть-чуть", на мой взгляд, красноречивее множества слов
Глава, вероятнее всего, будет потом дополнена и кое-где исправлена, так что, увидите ляпы, пишите
И, как всегда, очень жду ваших мнений!
_____________________
29 глава
Сломанные крылья
Перелет был невыносимым, так же, как и следующие три дня, что он провел в Дублине. Город давил на него свинцом, выворачивал наизнанку, вырывая из груди сердце и бросая в ноги той, которая, не зная того, его растоптала. Серые тучи, обрушившие на город проливной дождь с жесткими и апатичными порывами ветра, будто плакали вместе с ним. Но он не плакал, нет. Разве Князю Четвертого клана дозволено плакать? Это смешно. Но, если бы у него было это право, слезы, наверное, душили бы его. Потому что так плохо ему не было еще никогда. От осознания, что тебя предали, унизив... изменив! Оттого, что убили в нем чувство, которое еще с ним пребывало, глубоко похороненное где-то в душе.
Доверие...
С ним были мысли. Беспощадный поток бессвязных и иррациональных мыслей, задающих всегда одни и те же вопросы, - почему, зачем, за что? - и всегда ни одного ответа на них.
А еще с ним пребывала боль. Он никогда не думал, что будет
так больно. Физическая боль не была так страшна, как эта. Тихая, немая боль сердца, где-то глубоко внутри, разрывающая его пополам. Он знал, что такое боль – разная, он привык к ней, когда был рабом, он причинял ее другим, когда стал господином.
Он знал о боли почти всё. Он отрекся от нее, надев на голову венец Князя, никогда не думая, что испытает ее вновь. И сейчас пытался от нее отречься снова. Уничтожить, убить, забыть. Излечиться. Как от болезни, едкой и разрушительной. Но не мог. Заглушая потоки мыслей алкоголем, уже неосознанно, не думая ни о чем, вспоминал
ее. Ту, что эту боль ему причинила. Шелковистые черные волосы, выразительные зеленые глаза и упрямый подбородок. Хрупкое тело в его объятьях... и Карим Вийар рядом с ней! Выпивал еще и еще, глоток за глотком, залпом, не чувствуя ни удовольствия, ни насыщения, только чтобы избавиться от воспоминаний. Скорее, немедленно, он сможет справиться с этим!
Но они не отпускали. Они пребывали с ним с момента, как он покинул Багровый мыс. В машине, когда он, выскочив из дома, сел за руль и, никому ничего не сказав, умчался в неизвестном направлении, тоже. Это потом он понял, что неосознанно мчался в сторону аэропорта. Да, именно так, правильно. Улететь от яростных мыслей и неправильных чувств, которые он не должен был, но испытывал к рабыне. Уйти, исчезнуть, не видеть и не знать.
Никогда бы не знать ее!..
Чертыхался, матерился, гнал всё быстрее, не ощущая скорости, чувствуя насыщения холодным осенним воздухом, бьющим в лицо сквозь приоткрытое окно автомобиля. Бросил машину прямо на стоянке, даже не поставив ту на сигнализацию. Стремительно кинулся к пилоту и сказал тому, чтобы он готовился к отлету, а тот, видя, что босс не в настроении, спорить не стал.
- Куда? – коротко поинтересовался он.
А где можно скрыться от боли, что так неожиданно сковала сердце.? Где избавиться от презрения? Где можно восстановить доверие и забыть о то, чему стал свидетелем? Где вновь обрести веру в кого-то?
- Плевать, куда лететь, - сквозь зубы прошипел Штефан, поднимаясь на борт. - Пошевеливайся!
Лететь в неизвестном направлении было невозможно, и, как только сел в кресло, сообщил пилоту, чтобы тот держал курс на Дублин, там у Кэйвано был коттедж, где можно укротить собственные чувства, забыв, что они вообще проявились. После стольких лет тишины. Забыть то, что вспоминалось с таким трудом.
Но в личном самолете почему-то всё напоминало ему о ней. О предательнице и изменнице, поправшей его доверие. Ведь он никогда никому не доверял. Димитрию Мартэ, если только. А она... ей он доверился. Впервые за столько лет! Она даже представить не могла, насколько это трудно, - довериться кому-то вновь! Откуда ей было это знать? Он Князь и не должен показывать свою слабость, и уж тем более, глупость. Князья всегда коварны и жестоки, грубы и бессердечны, сильны, а потому всевластны. Так его учили. Это он и запомнил. Слабым, как и глупцам, не было в этом мире места. А он показал ей и то, и другое. Слабый, наивный глупец, которого обвели вокруг пальца. Князёк, упорно называющий себя его другом, и рабыня, заявившая, что ее слову можно верить. Предатели. Оба.
Он пытался отключать сознание, проваливаясь в сон без сновидений, но просыпался. Заглушал задворки памяти алкоголем, который столь рьяно употреблял с момента посадки в самолет, но ничего не помогало.
Не думать о ней он не мог. И о том, что произошло, тоже. О том, что он сделал. Он не мог осознать, что, именно сделал не так, - ведь хозяин и не такое мог сотворить с изменившей ему рабыней, но понимал, что совершил нечто плохое. Что-то, что в момент первого удара... только занесения кнута над ее обнаженной спиной разверзло между ними пропасть, непроходимую, роковую и глубокую. Такую же, какой была рана в его сердце.
Он не думал, о том, какую причиняет ей боль, когда кнут вновь и вновь с упорным постоянством, заданным его рукой, опускался на ее обнаженную спину. Он не слышал ее крики, очень скоро перешедшие в стоны и полустоны, а затем и вовсе... в молчание. Он продолжал терзать ее плоть, пока в глазах не перестало рябить. Ее молчание он воспринял по-своему. Она даже не пытается оправдать себя! Разозлился. Кричал на нее и вынуждал смотреть себе в глаза, чтобы в зеленых помутневших омутах увидеть правду.
Наверное, он еще верил во что-то... Или уже потерял веру во всё? Он лишь желал добиться от нее правды, услышать ее историю, ее версию... Он желал выбить из нее признание, если потребуется. И он добился своего. Она сказала ему правду.
-
Ненавижу!..
И он чувствует, что уже себя не контролирует. Глаза наливаются кровью и яростью от осознания уже не ее вины, а собственного бессилия. Перед ней. Он вдруг понимает – он совершил ужасное, непоправимое деяние. И продолжил его совершать до тех пор, пока ее истерзанное тело недвижимо не повисло на цепях.
Он ненавидел ее в тот момент. Он ненавидел в тот момент себя. Еще больше, чем ее. За то, что она вынудила его вновь почувствовать боль. И об этой боли не забыть, залечив раны плоти, эта боль останется с ним навсегда, пока не зарубцуется сердце и вновь не заледенеет душа.
Слишком сильное чувство – ненависть. Оно способно застилать глаза, от него теряют разум, совершают глупости. Оно может возникнуть стихийно, почти спонтанно. Его невозможно контролировать или убедить себя в том, что ненавидишь. Ее ненависть была искренней и неподдельной. Холодная, как лед, и твердая, как сталь. Она читалась в потемневших от боли глазах, в каждой дрожащей морщинке, в трясущихся губах, с силой поджатых. И он видел всё это.
Вот теперь она не лгала. И он, ненавидя себя и ее, мечтал о том, чтобы не знать
этой правды.
Он медленно уничтожал ее, выбивая из памяти прикосновения другого мужчины и оставляя на их месте следы его касаний. Жестких и беспощадных прикосновений его кнута. Только почему он не почувствовал удовлетворения? От ее мести!? Может, потому, что не это ему было нужно. Но это он из нее выбил.
И в отчаянной ярости, в лютой злобе и злости на самого себя он обрушил на нее еще несколько ударов. Но Кара и тогда не произнесла больше ни слова. А он чувствовал себя совершенно разбитым. Будто вновь очутился в большом зале экзекуций на коленях перед своим первым хозяином. И снова боль, раздирающая на части. Но он тогда терпел ее, он ведь привык к ней! А сейчас... боль была настолько сильной и настолько ощутимой, до дрожи в кончиках пальцев, что у него едва не подкосились ноги. Чтобы удержаться на ногах, он коснулся носком туфли ее тела, с ничего не выражающей миной на лице, повернулся к слугам и рыкнул им приказания и желание удовлетворить свою похоть с ней. Он знал, что каждого потом убьет медленно и жестоко, если только кто-то исполнит его приказ, но все равно давал столь резкие указания, выходя из зала.
Он себя тогда уничтожил, а не ее. Именно – себя. Вместе с ней.
И от боли убегал в Дублин. Запивал боль алкоголем, надеясь, что тот поможет ему забыться и забыть. Хотя бы не думать о ней. О том, что она сделала, о том, что сделал он. Потом станет легче. Она всего лишь рабыня. Предательница, к тому же. И она понесла заслуженное наказание. В чем его можно упрекнуть? Каждый хозяин на его месте поступил бы так, а может, и сослал бы девчонку в колонию на вечные муки. А он... всего лишь нарушил многовековые традиции дома Кэйвано. Продал свою рабыню другому хозяину.
Он думал, что забудется, сотрется из памяти, уничтожится и пройдет. Но не проходило.
Один день сменял другой так же, как мысли в его голове сменяли одна другую. Первый день, второй, третий... Пустой одинокий коттедж, снующие туда-сюда слуги, алкоголь и вечерние вылазки в город, чтобы расслабиться. Пить... напиваться до состояния, когда мыслям нет места в голове, занятой вином и ароматом женских тел. Напиваться и упиваться тем, что ему предлагали другие, но не могли его удовлетворить.
Тот бар бы очередным среди тех, что он посетил, заливая чувства чем-то более крепким и забываясь в объятьях красоток. Они танцевали перед ним, расставляя ноги так широко, что было видно тонкое кружево трусиков. Они кружили вокруг него, как мошкара, надоедливая и настырная, жужжа, проникающая в мозг. Они ласкали его слух сладкими словами и дразнили тело нежностью прикосновений. Но ему было плевать, пока он не увидел
ее. Девушка у шеста танцевала, будто соблазняя, плавно двигаясь в такт музыке. И она была так похожа
на нее! Черные волосы, гладкой волной струящиеся по плечам и спине. Завораживающие глаза неизвестного ему цвета. Но это ведь не так и важно, если он закроет глаза, то может представить, что они зеленые. Тонкий стан, выгибающийся ему навстречу. Как у нее. И крик, срывающийся с губ. Или ему лишь показалось?
Она игриво улыбнулась, увидев его жадный взгляд и поймав его в плен, и больше не отпустила.
А он смотрел лишь на нее. Так похожую на ту, что он оставил в замке.
Она подошла к нему без предложения с его стороны, когда танец закончился. А он, развалившись в кресле, так и не двинулся с места, из-под опущенных век наблюдая за ее приближением.
- Я что-то могу для тебя сделать, малыш? – томно проговорила девица, наклоняясь над ним.
И вовсе она
не нее не похожа. Совсем не похожа. И волосы отдают синевой, а у нее они жгучего черного цвета. И глаза не те, золотисто-карие, куда уж им до зеленых колдовских омутов? И тело... не тонкий шелк, а лишь мягкий бархат. Не такая, как она.
Не она.
- Ну, так что, малыш, - касаясь его уха, повторила девушка, - я могу тебе... ммм... помочь?
- Я позову тебя, - прикрыв глаза и затянувшись сигаретой, - если ты мне понадобишься.
- Смотри, малыш, - усмехнулась девушка, немного задетая, - я не предлагаю дважды.
- А я беру, не спрашивая разрешения, детка, - парировал Штефан, скривившись.
Она лишь усмехнулась и отошла. Не надолго. Ему нужна была разрядка. Ему нужно было забыть.
Он взял ее прямо за VIP-столиком, отгороженным от других зон защитным стеклом. Она была горячей и чувственной, жаркой и страстной, быстро дошла до грани, задохнувшись от наслаждения, а ему было мало. Он врывался в нее вновь и вновь, пока перед глазами не замаячил огонек экстаза. Но так и не смог удовлетворить возбужденное тело, пока, закрыв глаза, не представил перед собой хрупкое тело маленькой рабыни с зелеными глазами, которую оставил в Багровом мысе. И только тогда наслаждение накрыло его.
Он почувствовал себя грязным, как только отодвинулся на нее. Захотелось принять душ, чтобы смыть с себя запах чужих духов и едкую похоть, которой пропиталась его кожа. Не ее запах, не ее дрожь.
Не она.
Он прогнал девицу, поправил на себе одежду, застегнул ширинку и, поднявшись, вышел из комнаты.
А в его дублинском доме, который Кара не видела и видеть не могла, тоже всё напоминало о ней. Почему так? Почему здесь? И почему – опять она!? Невольница, рабыня... преступница. Такая же, как и он.
И он вновь мыслями обращался к тому, что вынудило его прилететь в Ирландию. То, что произошло в его доме, то, чему он, став невольным свидетелем преступления, поверил. И разрушил до основания то, что еще не успело выстроиться. Потому что в основании этого не было доверия.
Так что же там произошло? Как правильно проанализировать ситуацию и выстроить верные доводы? Как сделать выводы и не ошибиться? И что есть правда: то, что он видел, или то, что витало в воздухе?
На холодный разум рассчитывать не приходилось, им полностью завладели чувства, эмоции, ощущения. Разрушительные по своей силе. В случае с Карой он не мог их контролировать, они прорывались сквозь лед души против его воли. Он вновь возвращался мыслями в ту комнату, где всё произошло, где свершилось преступление, где рассыпался по кусочкам светлый мир того Штефана, в которого он превращался. Но которым так и не успел стать. Он вспоминал и омерзение охватывало его. Презрение и безумная ярость. А потом... боль предательства. Как она могла?! Казалось, он ничего не видел из-за ослепившей его ярости, не чувствовал ничего, кроме боли и пустоты, яростно надвигающейся на него, а потом... бесконтрольное желание причинить ей такую же боль, какую она причинила ему. Поранить ее духовно он бы не смог, но в его власти было ее тело. И именно на него обрушилось всё его негодование. И он вышел из себя. Убивая ее, медленно убивал и себя.
И только когда закончил, когда отбросил кнут в сторону, когда покинул израненное тело, умчался прочь из замка... вспышкой в сотни вольт он вдруг осознал...
Что-то там было не так. В той комнате, в воздухе, в атмосфере, в Каре... Что-то, чего он не увидел сразу, ослепленный гневом. Он не мог точно объяснить, что именно, но точно знал, что что-то его смущает. Он терзал память, хотя и помнил всё детально, но не мог уловить, что же было нелогично и неправильно, в том, что происходило в той комнате греха. То, как Кара смотрела на него? В ее глазах читалось не только безумное желание, но так же и... отчаяние? Тревога? Испуг и стремление объясниться?.. Что же было в томных зеленых омутах?!
Лгала ли она опять, пытаясь выманить прощение, или действительно сожалела о том, что совершила?
Или не совершала? Тогда как объяснить, что оказалась в постели с голым Вийаром, в его объятьях?!
Штефан начинал вновь злиться, яростно сжимая руки в кулаки, как только память услужливо рисовала в памяти картинку из недалекого прошлого. Того прошлого, которое следовало забыть. Но того прошлого, которое никогда забыто не будет. Пока не выяснится вся правда произошедшего.
Почему он сорвался, - тоже было немаловажным. Для него. Это было непривычно и неожиданно, к тому же еще и неприятно. Неужели он сорвался, потому что увидел Кару в постели с Вийаром? Потому, что это был Вийар, завладевший тем, что принадлежало ему? Или потому, что это была Кара, предавшая и обманувшая его? Кто является виновником его сумасшествия? Что с ним вообще произошло? Почему у него снесло крышу из-за какой-то... рабыни?
Может, потому, что она перестала быть для него рабыней и стала кем-то большим? Нет, нет и еще раз нет! Она просто рабыня. Разве может она стать кем-то большим для него?! Но тогда отчего это негодование и злость?
Он вспоминал минуты, проведенные рядом с ней, невольно вспоминал их, понимая, что и не забывал никогда, а просто ждал момента, чтобы насладиться воспоминаниями. В этих мгновениях было много хорошего. Он не обращал на это внимания, когда хорошее было рядом с ним. Но когда этого не стало, он вдруг заметил его отсутствие. С ней было хорошо и легко. Ему было хорошо. А теперь ее нет... И ему хуже, чем просто плохо. Ему так жутко, что лучше растоптать себя ногами. А на душе грязно и мерзко, будто он совершил ужасное. А он и совершил. Своими руками уничтожил то, что едва успело в нем зародиться.
И тогда он понял, что погорячился. Не стоило давать слугам указания продавать Кару. Он разберется во всем, а потом уже будет решать, что ему делать и как быть. Слишком много сомнений и подозрений. Он сейчас, не опьяненный гневом и не ослепленный яростью, вдруг ясно понял, что всё было слишком просто. Можно сложить два и два, получив пять, но, если ты знаешь, что ответ – четыре, неужели не попробуешь доказать это остальным?
Он верил не только своим глазам, но и своим ощущениям. А они упрямо твердили, что он ошибся.
Нужно всё проверить. Нужно узнать правду. Просмотреть пленки с камер наблюдения, - он видел лишь малую толику того, что должен был просмотреть. Он не видел и половины того, что должен был смотреть в первую очередь. Как Карим встретился с Карой. Как они попали в Зеленую комнату. Как... свершилось предательство. Всё, всё, всё!.. Он должен знать всё, а потом уже делать выводы. Узнать правду, чтобы залечить боль, чтобы заглушить раненое сердце, чтобы раскаяться или убить себя выстрелом в голову.
И уже днем четвертого дня он вылетел назад в замок. С единственной мыслью, бьющей в мозг, - узнать правду, дознаться до истины. Не упустить ни одного факта и доказательства, не позволить себя обмануть обстоятельствам. Отбросить эмоции и положиться на холодный расчет, которым он руководствовался всё это время. Просто Кара... она... рядом с ней он забывал о расчете. Но первое, что он планировал сделать, когда вернется в замок, это вызвать ее к себе и поговорить. Она должна объясниться, рассказать свою версию произошедшего. Она не сможет солгать. Он увидит ложь. От него она никогда не скроет правды.
Может, она и в тот роковой день хотела ему всё сказать, но он оглушенный сначала угрюмой тишиной, обрушившейся на его мозг, а затем свистом кнута, опускавшегося на ее кожу, не услышал ее оправданий. Но сейчас он отбросит чувства, которым не мог найти объяснения, и просто выслушает ее. Найдет факты и доказательства ее вины, а потом...
А если не найдет?.. Что будет, если она – не виновна? Он – ошибся!?
Он не желал об этом думать, закрываясь в каменный панцирь из княжеской сдержанности и жесткости.
Потому что знал, что эта ошибка может стоить ему слишком дорого.
Самолет приземлился в Чехии в час дня, и уже спустя час, Штефан гнал свой автомобиль в направлении Багрового мыса, там, где разбилось сердце, и возрождалась надежда на воскрешение.
Стремительно он выскочил из машины, захлопнул дверцу и, стараясь уговорить себя не бежать, кинулся в дом. Слуги встретили его изумленными взглядами, но молчали, застыв на месте и боясь произнести хоть слово. Первым опомнился кто-то из мужчин.
- Господин... Кэйвано? Вы вернулись...
- Приведите ко мне Кару, - коротко бросил Штефан, проходя в гостиную. Он узнает правду немедленно!
Что-то вынудило сердце дрогнуть. Наверно, напряженная и раскаленная атмосфера, повисшая в комнате.
- Но... но... ее нет в замке, мой господин, - запинаясь, проронил слуга.
Князь застыл на месте, плечи его напряженно выпрямились, спина дрогнула. Он медленно повернулся к говорившему и пронзил того ледяным взглядом.
- То есть как - нет? - выговорил он сквозь зубы диким шепотом. - А где она? - свист вырывался из него.
- Мы... мы продали ее, мой господин, - проговорил слуга. - Как вы и приказывали...
В висках застучало от прилившей к голове крови, а глаза сузились, потемнев.
- Кому? - взревел Штефан, кинувшись к слуге. - Кому?! Кто так быстро согласился ее купить?! - ярость и яркая вспышка гнева ослепила его. - Вийар?! – просвистел он с шипением. - Если это он...
- Это сделал Димитрий Мартэ́, мой господин, - поспешил сказать Максимус, незаметно появившийся в гостиной. - Он купил ее за сто золотых.
- Что? – казалось, он ослышался. - Димитрий?.. – кнут с оглушительным свистом ударил прямо в лицо.
Но как, почему?.. Димитрий Мартэ, его старинный друг купил у него Кару?! Зачем она ему нужна?..
- Он приехал почти сразу после вашего отъезда, - продолжил Максимус. - Хотел о чем-то поговорить, а когда увидел Кару, то...
- Хватит! – рявкнул Штефан, едва сдерживая ярость. - Не говори больше ни слова, не то я...- он не договорил, но всем стало ясно, что Князь не в себе. – Вон! – крикнул он, сверкая глазами. – Живо все вон пошли! – заорал он вдруг, и слуги молча и быстро покинули гостиную.
Штефан невидящим взглядом уставился в пустоту, прожигая ту глазами. А перед глазами - ее лицо, черные волосы и упрямый подбородок, улыбка, в последнее время всё чаще мелькавшая на ее губах. И всего этого он больше никогда не увидит. Ее продали другому хозяину. По его указанию, данному сгоряча.
Почему он не позвонил, почему не отменил приказ? Почему вместо этого отгородился от всего мира, сетуя на то, что его унизили и предали!? А в этот миг свершалось другое преступление. Кара... больше не принадлежит ему, Штефану! Только потому, что он сам приказал ее продать. И купил ее Димитрий Мартэ.
Штефан резко выпрямился. Значит, есть еще шанс на то, чтобы ее вернуть! Димитрий не откажет ему, если Штефан попросит его. Он давно отметил, что Кэйвано не так, как ко всем, относится к этой маленькой невольнице, он поймет... Он должен будет понять. Всё так ново, непривычно, нелогично... Но в то же время правильно. Он должен ее вернуть! Она должна быть рядом с ним. Как это – если ее не будет!?
И не медля больше не секунды, Штефан Кэйвано стремительно кинулся к выходу, не переодевшись с дороги, вновь никому ничего не сказав, и, запрыгнув в автомобиль, помчался в сторону особняка Мартэ.
Его, конечно, не ждали там, а если и ждали, то очень умело изображали недоумение и удивление. Лукас, один из приближенных к Димитрию слуг, зорко и будто с неодобрением смерил его колким взглядом с головы до пят, а потом заявил, что хозяин никого не принимает.
- Думаю, что для меня он сделает исключение, - едва ли не зарычал Штефан. Кажется, и здесь перед ним встают какие-то преграды в продвижении к Каре? Но его уже никому не остановить.
- Что ж, - пожал необъятными плечами мужчина, - смотрите сами, - и пропустил Штефана внутрь.
- Штефан? – Димитрий встретил его сидящим в кресле у камина в гостиной и читающей какую-то газету. – Не ждал тебя... так рано, - добавил он, разглядывая раздраженное лицо гостя. – Что-то случилось?
- Мне сказали, - услужливо выдавил Кэйвано сквозь зубы, - что ты никого не принимаешь.
- Лукас? – уголки губ Мартэ приподнялись. – Что ж, он прав. Я не принимаю.
- И меня не примешь? – язвительно отозвался Штефан, застыв на месте и сжимая руки в кулаки.
Долгий пристальный взгляд. Скользнул по немного растрепанным от ветра волосам, по перекошенному мрачному лицу и сузившимся глазам. Без пальто, только джинсы и черный пиджак, застегнутый на одну пуговицу. Гость тяжело дышит, смотрит волком и явно чем-то не доволен. И Димитрий догадывается, что произошло.
- Присядешь? - нахмурившись, предлагает мужчина, указывая на соседнее кресло. – Оставьте нас, - коротко бросает он паре слуг, метавшихся рядом, и они вмиг исчезают из комнаты.
Штефан садится в кресло резко и демонстративно. Молчит. А Димитрий медленно откладывает газету в сторону и смотрит на него скользящим взглядом. Бьющее по нервам молчание, нарушаемое лишь биением настенных часов, вскоре начинает сводить с ума.
Князь не выдерживает первым.
- Почему ты не сообщил мне, что купил ее? – прорычал Штефан, гневно сверкая глазами.
- Я звонил, - спокойно отозвался тот, - но ты не отвечал на звонки. А твой мобильный был отключен. Как ты мне прикажешь до тебя достучаться? Прилететь за тобой в Дублин, или где ты там был?
- Ты мог бы найти способ, чтобы сказать...
- А зачем? – перебил его Димитрий, нахмурившись. – Ты велел своим людям продать девочку, Штефан. Это было твое решение, никто тебя не заставлял. Ты сказал, они – исполнили. Я оказался ее покупателем.
Штефан стиснул зубы и сжал кулаки. Ноздри затрепетали от его тяжелого дыхания, а сузившиеся глаза смотрели твердо и с легкой угрозой.
- Отдай ее мне назад, Димитрий, - с расстановкой проговорил мужчина.
- Ты продал ее, Штефан, - непоколебимо заявил Мартэ, сведя брови. – Обычный договор.
- Я действовал, не подумав!..
- Мне жаль. Но я думал, когда покупал ее. И отдавать ее тебе назад не намерен.
- Она моя! – вскочил Кэйвано. – Она
мне принадлежит!
- Больше не твоя, и принадлежит не тебе, - спокойно отозвался Димитрий, не шелохнувшись.
- Зачем она тебе? – воскликнул Штефан, чувствуя, что вот-вот перейдет грань. - В качестве любовницы?
- Я ценю твой юмор, Штефан, - отозвался тот с грустной улыбкой, - но ведь ты знаешь, что со дня смерти Милены в моей постели побывало не больше двух женщин. Постоянных. И разнообразия я не ищу.
- Тогда зачем тебе моя Кара?! – вскричал он, метнувшись в сторону и не отводя взгляда от друга.
- Она будет служить мне, она уже дала согласие, - сказал мужчина. - Ей не нравилось у тебя.
Штефан грязно выругался себе под нос. Отвернувшись от дворянина на мгновение, он стиснул зубы.
- Это она сказала? – выдавил он из себя, вновь взглянув на Мартэ.
- Она не проронила ни слова. Но когда ее тело выглядит так, как... выглядит, - он поморщился, - нетрудно догадаться, что ей не нравилось, - взгляд друга стал твердым и решительным, и Штефан понял, что ничего не сможет вынудить его передумать. – Ты избил эту девочку, Штефан. За что? – спросил Мартэ. – Что она сделала не так? Изменила тебе? – Штефан вздрогнул, тень исказила его лицо. – Я не верю этому.
- Ты знаешь ее всего три дня, - сквозь зубы прошипел Кэйвано. – И уже делаешь подобные выводы?
- Мне, в отличие от тебя, ярость не застилает глаза, - отозвался Димитрий. – Если бы ты смог взглянуть ей в глаза... если бы она позволила тебе сделать это сейчас, после того, что перенесла по твоей вине, ты бы увидел то же, что вижу в них я, - каждое слово – еще один рубец на его обожженной коже. Еще один – и он не выдержит. – Она не виновна, Штефан.
Эти слова, разверзая пропасть, падают между ними, как свинцовые капли.
- Я ошибся. Я жестоко ошибся, Димитрий, - признался Штефан глухим шепотом и, повернувшись к другу, попросил: - Отдай ее мне назад. Я не могу...
- Нет, Штефан, - мягко, но решительно перебил его Мартэ́. - И это мое последнее слово.
Тревога нарастала, а в груди больно щиплет, колет, рвет и выворачивает наизнанку.
Он ее даже не увидит?..
- Если наша дружба что-то значит для тебя...
- Наша дружба самое ценное, что у меня осталось, Штефан, - перебил его Мартэ совершенно спокойно, но отстраненно холодно, - не играй на моих чувствах, это нечестно.
- И ты не играй на моих, Димитрий, - глухо отозвался Кэйвано, стиснув зубы и понимая, что призрачная надежда на возвращение Кары превращается в маленькую угасающую точку из невозможности.
- Что для тебя значит эта девушка, Штефан? – вдруг спросил Димитрий, сощурившись.
- Что ты имеешь в виду? – удивился и одновременно разозлился Штефан.
- Что она для тебя значит? – повторил друг. - Почему ты хочешь вернуть ее себе? Должна быть причина.
Штефан с силой втянул в себя воздух, его катастрофически стало не хватать. Разве нужны объяснения? Черт побери, зачем? Она принадлежит ему... Она должна принадлежать ему, и точка. Разве мало того, что она... нужна ему? Он хочет ее. Он хочет, чтобы она была рядом с ним. Почему – какая разница?!
Но сквозь плотно сжатые губы вырывается лишь короткое и рваное:
- Я не знаю...
Димитрий поднялся с непроницаемым выражением на лице.
- Когда узнаешь, дай мне знать, - сказал он, направляясь к двери. - До тех пор Кара останется у меня.
И уже не видел, как Князь, метнувшись к столу, смел всё на пол, громко и отчаянно ругаясь.
Я видела, как он уезжал, садясь в свой автомобиль. Я наблюдала за ним из окон своей комнаты, поджав губы. Рослин сразу сообщила мне, что приехал Штефан Кэйвано и просил встречи с хозяином. Я дрожала, боясь, что Димитрий продаст меня назад. Я содрогалась от мысли, что вновь буду зависима от зверя. Но Рослин успокоила меня, заявив, что Димитрий никогда не сделает этого. И я успокоилась. Если Мартэ дал слово, он его держал.
Они долго разговаривали о чем-то в гостиной, в то время как я тихо сходила с ума от неизвестности. Я почти приковала взгляд к окну, силясь разглядеть силуэт, который был мне когда-то так дорог... А потом я увидела, как Кэйвано вышел из дома, и задрожала. Сердце понеслось вскачь, в виски ударила кровь, перед глазами потемнело, и я схватилась за стену, чтобы не упасть.
Штефан резко выскочил из особняка, решительно двинулся к машине. Вдруг неожиданно застыл, спина его напряженно выпрямилась, голова дернулась. Он резко повернулся ко мне лицом. Глаза его сощурились, а губы дернулись, будто он хотел что-то сказать.
Он увидел меня.
Я это знала, я это
чувствовала. И что это в его глазах? Решимость, уверенность, воля? А еще... странное выражение... будто сожаление, смешанное с неудовольствием? Он смотрит на меня уже не как хищник... И я не чувствую себя жертвой. Хуже, много хуже... Я ощущала в его горящих глазах силу и желание получить меня вновь. Не смотрит, а прожигает взглядом. В серо-голубых глазах зверя в тот миг, в бесчувственных глазах человека, убившего во мне веру, горели все чувства мира, которые только мог испытывать человек!
В груди что-то сжалось, превратив сердце в крошечное пристанище для молниеносных атак. Только его глаза на всем свете, глядящие в мои. Только его лицо, мрачное, перекошенное от эмоций, лицо палача. И я видела только его. Глаза в глаза, одна десятая доля секунды, секунда, минута, вечность... Навсегда. С ним. Как единое целое, когда-то расколовшееся на две половинки.
Я вздрогнула, осознав, что попала в плен его хищнической натуры, призванной губить всё, чего он касается, и решительно отошла от окна, прячась за шторами, дав понять, что не желаю его видеть. И знать не желаю. Я теперь ему не принадлежу, я не его собственность. Ему не получить меня вновь. Не получить!
Когда, через несколько томительно долгих минут я посмотрела вниз, автомобиль Штефан, рассекая дорогу, уже мчался прочь от особняка Димитрия Мартэ. Оставляя меня одну.
В сердце закралась пустота и боль. Стараясь сдержать слезы, я закусила губы, а затем зажала рот рукой.
Что же ты наделал, Штефан? Что же ты наделал!..
...