1 2
Bernard:
» Часть 2 Глава 7
Глава 7
«Жрец золотого тельца»
28 октября 1815 года
Ручилл, Глазго, Шотландия
«Старый Робин из Брако», семидесяти восьми лет от роду, ощущал себя библейским патриархом, эдаким Мафусаилом, сыном Еноха, дедом Ноя, чей век был в двенадцать раз длиннее. Он, нареченный «отец невесты», "patruus magnus" своей двоюродной внучки, мисс Мэри Дрегорн, сидел в гостиной Ручилла, в кресле Аллана Дрегорна-старшего, умершего в 1764 году, когда Роберту исполнилось двадцать семь лет. Какие были времена! Какие люди! Что сегодняшнее поколение в сравнении с ними, великими «табачными лордами», дельцами до мозга костей, поклонявшимися лишь одному божеству – Золотому тельцу?
Поклонение Золотому тельцу
Отец «старого Робина», викарий из Хьюстона, и его мать, Маргарет Пейсли Симсон, дочь профессора богословия из колледжа Глазго, прививали сыну уважение к церкви, неприхотливость в быту и тягу к бережливости. Первое он отринул еще в юности, так как был не религиозен и обладал практическим умом, а второго и третьего впитал в избытке. Был ли Каррик безбожником? Нет, не был, и себя самого он почитал набожным человеком, живущим скромно, по совести и кодексу чести банкира, который был также незыблем, как Моисеевы заповеди. Заповедь Божья, однако, предписывала мужчине не только трудиться в поте лица своего, но и плодиться, чего «старый Робин» не исполнил. Почему? Потому что, попав в Корабельный банк пятнадцатилетним подростком, он был взят под крыло Эндрю Бьюкененом, другом отца, и так увлекся банковским делом, что забыл обо всем на свете, включая девушек, женитьбу, детей. А далее, каким-то непостижимым образом, продвигаясь по службе в банке, Роберт превратился из крещеного Святым Духом христианина сначала в бидла, затем в кантора, а после и в верховного жреца Золотого тельца.
Каррик открыл Святое писание, лежащее у него на коленях, на одной из страниц книги Исход и углубился в чтение. «Когда народ увидел, что Моисей долго не сходит с горы, то собрался к Аарону и сказал ему: встань и сделай нам бога, который бы шёл перед нами, ибо с этим человеком, с Моисеем, который вывел нас из земли египетской, не знаем, что сделалось. И сказал им Аарон: выньте золотые серьги, которые в ушах ваших жён, ваших сыновей и ваших дочерей, и принесите ко мне. И весь народ вынул золотые серьги из ушей своих и принесли к Аарону. Он взял их из рук их, и сделал из них литого тельца, и обделал его резцом. И сказали они: вот бог твой, Израиль, который вывел тебя из земли египетской!»
«Так и есть, я верховный жрец Золотого тельца», размышлял банкир. Не говорил ли он, иными словами, своим вкладчикам и должникам то, что сказал Аарон евреям? Не брал ли их золото, ради будущего благополучия и процветания? И чем банкир отличается от ростовщика? «Старый Робин» изучал свои ладони близорукими глазами. Ни мозолей, ни шрамов, ни развитых мышц и сухожилий. Тонкие, как птичьи лапки, слабые, не приспособленные к настоящей работе руки. Каррик перелистнул страницу Библии. «На другой день сказал Моисей народу: «Вы сделали великий грех. Итак, я взойду к Господу и узнаю, не заглажу ли греха вашего». И возвратился Моисей к Господу и сказал: «Господи! Народ сей сделал великий грех - изваял себе Золотого тельца. Прости им грех их, а если нет, то изгладь и меня из книги Твоей, в которую я вписан Тобой».
Роберту было стыдно. Предыдущие недели он, одержимый жадностью, был занят борьбой с самим собой и то пытался сократить наследство Мэри, то проклинал себя за эти попытки. Это свидетельствовало о том, что для него, даже в столь преклонном возрасте, деньги были все еще ценнее родных, при том, что денег у него море, а родных кот наплакал.
В гостиную вбежала четырехлетняя Фанни и «старый Робин» умилился ее детской красотой и непосредственностью. Крестная дочь. Раз нет родной, то почему не обратить свою любовь на крестную? Девочка подошла к креслу, похлопала старика по костлявой коленке и утомленным, пресыщенным голосом произнесла. - Все читаешь, дедушка Робин?
- Все читаю, - усмехнулся банкир.
- Уже ослеп от книжек, - явно кому- то подражая, с осуждением произнесла девочка.
- Да, - признал Каррик.
- А ты не читай, - она забрала Библию, отнесла ее на стол, вернулась, придвинула стул к его креслу и уселась рядом. - У мамы такое платье!
- Тебе нравится? - полюбопытствовал он.
- Очень, - закивала Фанни с серьезным видом. - Вырасту, буду его носить.
- Не думаю, - ответил «старый Робин». - Дочери не носят платья своих матерей.
- Не носят? - удивилась Фанни. - Почему?
- Женская мода, - пояснил он. - Над девушкой в платье ее мамы будут смеяться.
- Надо мной не будут, - твердо сказала девочка. - Меня все боятся. Я — безобразница.
В гостиную, шурша шелковой юбкой, вошла Мэри. Служанки уложили ее волосы в изящную прическу. Синее свадебное платье невесты было истинным произведением искусства, украшенным жемчугом и старинными кружевами Дрегорнов. Девушка выглядела как светская дама, а гордо расправленные плечи и уверенность в лице подчеркивали это впечатление. За мисс Дрегорн шествовала Софи. Она была одета не менее торжественно и роскошно.
- Вот ты где, - Мэри обратилась то ли к банкиру, то ли к Фанни, приблизилась, наклонилась над креслом и поцеловала «старого Робина» в щеку. - Здравствуйте, дедушка. Фанни, кому пора идти наверх и надевать праздничное платье?
- Мне, - вскочила со стула «безобразница» и кинулась к лестнице. За ней последовала Софи.
- Как ты, «дедушка?» - мисс Дрегорн опустилась на краешек стула. - Как твоя поясница?
- Сносно, - Каррик махнул рукой. - Я хотел побеседовать с тобой о твоем наследстве. Возможно, оно будет меньше, чем я обещал.
- Ничего страшного, - Мэри улыбнулась. – Нас ведь много, дедушка. Бьюкенен, моя кузина и я. Если ты мне ничего не завещаешь, не беда, дядя Роберт меня обеспечил.
- Об этом речь не идет, - запротестовал «старый Робин». – У меня, между прочим, и завещания то нет, я его не составил. К чему оно? Исполнители воли, опекуны, поверенные, какой от них прок? Расхищать ваше наследство, откусывать да отщипывать? Ты получишь свою долю завтра, но так, чтобы без промедления стать хозяйкой всего, что я тебе отписал, и хранительницей того, что я выделил моей крестнице. Мы с твоим женихом все уладили, он и от годовых процентов с твоих денег отказался, чудак-человек. В Америке у него будет малая доля завода, не сравнить с твоей. Пока лошадей продаст и что-то получит, на что думает жить и питаться? А до Нью-Йорка еще и добраться надо. Что ему выплатят по увольнению из полка? Гроши, сущие гроши.
- Я позабочусь о том, чтобы он не остался на причале из-за безденежья, - в лице мисс Дрегорн мелькнула напряженность. – Или мне с детьми расположиться в удобной каюте, а Чарли пусть на бревне за нами плывет?
- Нет, разумеется, - хмыкнул Каррик. – Но ты мужа не балуй, Мэри. Помалкивай, сколько у тебя денег, ничего сама не предлагай, долги за него не оплачивай, будь хитрее. Чем просторнее у супруга в кармане, тем больше в нем верности жене. Любовницы тянут из мужчины деньги. Нет денег – нет любовниц.
- Дедушка, он поклянется мне в верности у алтаря через час, - прошептала мисс Дрегорн. Ее явно тяготил этот разговор. – Если я начну нашу семейную жизнь с таких подозрений и мыслей, мне не будет ни покоя, ни счастья, ни радости.
- Да, ты права, не слушай меня, - смущенно пробормотал «старый Робин». – Это все стариковские опасения и брюзжание.
- Постараюсь быть осмотрительной и приглядывать за тем, как Чарли торгует лошадьми, - уверила банкира девушка, чтобы сгладить неловкость. – Как-никак, я с тринадцати лет проверяла счета Корабельного банка, вычитывала документы должников в поисках ошибок и знаю, что в денежных делах и договорах лишняя пара глаз никогда не помешает.
- Этим ты окажешь мужу услугу, - поддержал Мэри «старый Робин». – Уж больно он мягкий, уступчивый и бескорыстный. Его будут обманывать без твоих подсказок, а это не на пользу семье.
Он взирал на великолепную невесту, двадцатипятилетнюю дочь Шотландии, преисполненную достоинства, в глазах которой не было и тени лукавства. Ему снова стало стыдно за свою скаредность и Каррик решил пересилить жадность, сделав шаг, от которого нельзя будет отречься, не уронив чести. Поманив «внучку» к себе, банкир прошептал. – По поводу наследства ты неправильно меня поняла, девочка. Оно будет меньше для тебя на пять тысяч фунтов, зато Фанни достанется не пять, а десять. Пятьдесят пять тысяч, такова общая сумма. Не пятьдесят, как я обещал, а пятьдесят пять.
- Дедушка, ты самый щедрый человек в мире, - Мэри прижала руки к груди. – Я так тебя люблю.
- Моя дорогая, - «старый Робин» покраснел от удовольствия. – Для чего же нужны старику деньги, как не для того, чтобы помогать драгоценной внучке, молодой матери и жене, вить семейное гнездышко?
Мисс Дрегорн, в порыве чувств, тут же заключила «дедушку» в объятия и расцеловала. Он растрогался, вытер скупую слезу и покосился на Библию на столе. Впервые на памяти жреца Золотого тельца его назвали щедрым. Что ж, в день свадьбы это было допустимо, объяснимо и даже приятно.
* * *
2 ноября 1815 года
Апартаменты принца Августа Фредерика, герцога Сассекского, Кенсингтонский дворец, Челси, Лондон, Англия
Кенсингтонский дворец, младший брат Сент-Джеймсского дворца, бывший некогда Ноттингем-хаусом, при короле Георге Третьем использовался многочисленными членами королевской семьи как личные покои. Апартаменты принца Августа Фредерика, герцога Сассекского, занимали юго-западную часть дворца. Это было странное место, похожее на волшебный сон. Бесконечные комнаты с высокими книжными полками, лестницами, для удобства поиска книг на верхних полках, столами, птичьими клетками и передвижными стойками с жердочками и подносами под ними. На подносах лежали листы бумаги, испачканные пометом попугаев и певчих птиц, свободно летающих по комнатам и оглашающих эту часть здания свистом, трелями, криками, подражанием человеческой речи. Повсюду были перья и пух.
Библиотека герцога Сассекского, Кенсингтонский дворец
Лакей провел капитана Уайлдмена по лабиринту комнат, до рабочего кабинета герцога. Сын короля и брат принца-регента, Август Фредерик, был ничем не примечательным, лысеющим мужчиной с самыми обыкновенными чертами лица и полной фигурой. Он сидел в расслабленной позе, одетый для приема гостей, на мягком стуле за массивным столом с пером в руке. У окна, на изысканной кушетке с гнутыми ножками расположилась юная девушка в розовом муслиновом платье, с милым, но достаточно заурядным лицом.
- Ваше королевское высочество, - капитан поклонился. - Ваш покорный слуга.
- Сэр, - герцог приветливо улыбнулся, отложил перо, встал со стула и вышел из-за стола. - Рад лицезреть вас в моем жилище.
- Ваш покорный слуга, - повторил Томас Уайлдмен, слегка растерявшись в этой причудливой резиденции.
- Позвольте представить вам мисс Луизу Прейзиг, - Август Фредерик жестом велел девушке подняться с кушетки, так как она все еще сидела.
- Бесконечно счастлив знакомству с вами, мисс, - гусар вновь поклонился и опять произнес. - Покорный слуга вашей красоты и очарования.
Мисс Луиза Прейзиг, незаконная дочь герцога Сассекского
- Сэр Томас Уайлдмен, капитан Седьмого гусарского полка ее величества, адъютант нашего несравненного героя, лорда Аксбриджа, - изрек герцог. - Он военный, на десять лет старше тебя, дитя мое, но у вас с ним есть, если можно так выразиться, общие интересы.
- Сэр, - Луиза Прейзиг сделала книксен. - Я польщена. У нас с вами действительно есть общие интересы?
- Капитан — друг лорда Байрона по школе Харроу и вероятный покупатель поместья нашего великого поэта, - пояснил Август Фредерик.
- Ох, сэр! - в глазах девушки вспыхнул восторг и неподдельный интерес. - Вы накоротке с лордом Байроном? Я его самая преданная поклонница!
- Видишь, - заулыбался герцог. - Ты сможешь выпытать у капитана Уайлдмена о лорде Байроне все, что прилично. Я же должен встретиться с книготорговцем, он четверть часа меня дожидается. Твоя компаньонка уже спешит сюда. Если тебе или нашему гостю что-то потребуется, лакей в соседней комнате.
- Я учту ваши пожелания, ваше королевское высочество, - ответил Уайлдмен. – И расскажу мисс Прейзиг о нашем Хромоножке все, что прилично для нее.
Принц кивнул. В следующий миг в кабинет вплыла дородная женщина лет сорока в строгом коричневом платье.
- Мадам Мортье, капитан Уайлдмен, - герцог торопливо представил сэра Томаса компаньонке. - Присаживайтесь, прошу вас, а я ухожу и прошу меня извинить.
Когда Август Фредерик покинул комнату и все трое сели, гусар обратился к девушке. - Вы хотите обсудить стихи лорда Байрона, или его привычки и характер, мисс Прейзиг?
- Все! - мисс Луиза сгорала от нетерпения. - Я хочу знать о нем все!
Лист из дневника Луизы Прейзиг
Через шесть часов, возвратившись в Хитфилд-хаус, капитан с аппетитом перекусил, принял на грудь солидную порцию бренди, дал камердинеру освободить себя от сапог, чекчир и доломана, облачился в домашнее, послал слугу за матерью, и плюхнулся на кэмелбек. Родительница появилась в гостиной под руку с младшим сыном. Она настороженно взглянула на старшего ребенка и, не обнаружив в нем злости или досады, чинно опустилась в кресло у камина, подальше от своего неуравновешенного первенца. Джон бесстрашно разместился на втором, парном кэмелбеке, напротив Тома.
- Итак? – лейтенант Уайлдмен отбросил со лба прядь волос. – Вы с принцем обо всем условились? Ты помолвлен?
- Еще нет, – потянулся капитан. – Но путь к сердцу миг Прейзиг проторен самым надежным способом.
- Деньгами? – нахмурилась мать, для которой всегда и во всем самым надежным средством достижения цели были деньги.
- Это совсем зеленая девица, деньги ее не интересуют, - сделал неопределенный жест Томас Уайлдмен. – Она и ей подобные девочки помешаны на Байроне. Не отрицаю, он душка, молодец и мой приятель, но это ее увлечение так предсказуемо и неоригинально. Впрочем, мисс Прейзиг не уродка, не карлица, не унылая дура, у нее правильная речь, здравые суждения и любопытный склад ума. Принц намекнул мне, что если я женюсь на девушке и буду заботиться о ней как положено, для меня откроются все двери и дивное будущее.
- Ты станешь его шталмейстером до женитьбы, или в этом тоже одни намеки? – миссис Уайлдмен, при всем ее скептическом отношении к высшей аристократии, ценила ясность и выгодные сделки.
- Да, безоговорочно, - подтвердил капитан. – Мисс Луиза впечатлена тем, что я могу купить поместье Хромоножки со всем его скарбом. Но это пробьет ощутимую брешь в моем состоянии. Байрон не радел об имении, понадобится основательный ремонт. Это тоже расходы.
- Но ты же не пойдешь на попятную? – оживился лейтенант.
- Нет, это был бы афронт и срам, - сказал Томас. – Продадим кое-какую землю, усадьбы и половину рабов. Просвещенному помещику, другу Байрона, живущему в его фамильном имении, позорно владеть рабами.
- Но так ты же продашь их половину, а не всех, - возразил Джон.
- Если он продаст всех, кто будет работать на плантациях? - заметила миссис Уайлдмен. – Мы понесем убытки.
- Рабство отменят рано или поздно, - вздохнул капитан. – Тот, кто сейчас не избавляется от рабов, думает получить за них компенсацию от короны. Я оставлю человек триста, на всякий случай.
- Да, это разумно, - согласилась мать – Так и поступи, сынок.
* * *
12 ноября 1815 года
Дом на Клайд-стрит, Глазго, Шотландия
Вид на Клайд-стрит и реку Клайд в Глазго в 19 веке
Утро в субботу в Глазго не такое шумное, как в будни, но и не тихое, как в Ручилле или Сток-Ньюингтон-Коммон. Под окнами покрикивают, чем-то громыхают, лязгают и скрипят. Близость Клайда тоже сказывается, летом стоит приоткрыть окно, запах реки и свежий ветерок проникают в комнату. Но в ноябре окна заперты, шума меньше, а сквозняков и запахов с реки и вовсе нет. Но в спальне при этом холодно, камин потух после полуночи.
Миссис Кинг, урожденная Мэри Дрегорн, не спала и наблюдала, как спит ее муж, «бог Аполлон», «красавчик» Чарли из Седьмого гусарского полка. Веки и губы супруга, которые она жадно целовала ночью, подрагивали, он морщил нос, мерз и во сне натягивал на себя одеяло. Мэри же коварно убирала одеяло с его груди и плеч, в надежде, что он проснется от холода, и они займутся любовью. К этим занятиям, за две недели брака, миссис Кинг весьма сильно пристрастилась.
«Боже мой, какой же я была глупенькой в восемнадцать лет, считая, что в браке мне будет хватать светской жизни, посещений театра, приемов и балов», раздумывала Мэри. Тетя Мэгги, готовившая племянницу к потере девственности, убеждала ее, что соитие в темноте спальни скоротечно, неприятно и для женщины имеет второстепенное значение. Познала ли тетушка наслаждение от любовных игр хоть однажды? Как теперь поняла Мэри, ничто, никакие титулы мужа, чаепития, выезды в Гайд-парк и прогулки по Бонд-стрит не сравнятся с ласками нежного любовника, с самим актом любви.
Она каждую ночь изучала мужское тело и постепенно становилась опытнее и искуснее в том, о чем читала в «Любовных элегиях» Овидия. В Англии и Шотландии замужние женщины торгового сословия не говорили о любовных забавах ни при девушках, ни между собой, такие речи были под запретом. Правда, существовали непристойные гравюры. В детстве Мэри нашла подобную гравюру в томе Тацита из собрания дяди на чердаке. Кроме того, как-то раз, купив у моряка в Лондоне три дюжины позеленевших римских монет из клада, она, во время их чистки, обнаружила, что одна из монет является жетоном с развратной сценой на одной стороне, и номером «девять» на другой. Для четырнадцатилетней девочки позы мужчины и женщины, запечатленные на этой спинтрии, представлялись чем-то не поддающемся осмыслению. Жетон был вычищен особо тщательно и спрятан в потайном кармашке старой юбки. Иногда, уединившись в своей комнате, Мэри смотрела на него, ощущая странное волнение. Три дня назад миссис Кинг вытащила спинтрию из тайника, показала мужу и спросила, может ли он попробовать проделать то, что изображено на жетоне. Чарли хохотал, как полоумный, но в постели у них все прекрасно получилось.
Римский жетон, спинтрия для визита в лупанарий (публичный дом)
Из той ночи Мэри вывела, что в близости с супругом робость и ложный стыд сродни ханжеству и вредны. Это подвигло ее на новые и смелые предложения, что в итоге способствовало тому, что их с Чарли отношения укрепились и были избавлены от недомолвок и неловкости. В конечном счете, она открыла в характере и темпераменте мужа много таких граней, о которых не подозревала годами. Ей стало ясно, что то вожделение, которое она испытывала к нему в прошлом, не было исключительно зовом плоти. Что важно, мужская красота Чарли и то, как на него оценивающе глядят женщины на улице, вселяли уверенность Мэри в себе. Ведь если ее любит и хочет такой мужчина, грех сомневаться в своих чарах и привлекательности.
- Мэри, холодно! – сержант, наконец, приоткрыл один глаз и пробормотал. – Не стягивай с меня одеяло.
- А мне не холодно? – возмутилась она. – У тебя кожа толстая, а у меня тонкая. Либо будь джентльменом и отдай мне одеяло, либо согрей жену как-нибудь иначе.
- Еще чего, джентльменом, - спросонья Чарли говорил хриплым голосом. – Эдак и простудиться можно. Снимай-ка сорочку, ложись на бок и придвинься ко мне, я тебя хорошенько согрею.
Миссис Кинг не нужно было просить дважды. Спустя четверть часа, утомленные, разгоряченные и вполне довольные тем, как началось утро, они лежали под одеялом и шептались.
- Чарли, два года в Америке, это не слишком долго? – рука Мэри блуждала по груди супруга.
- Лошади, это не пироги, которые утром испек, а к вечеру продал, - пальцы сержанта скользила по ее волосам. – В том письме на пятнадцати листах, с чертежами, присланными мистеру Каррику из Нью-Йорка, все подробно написано. Есть в Америке жеребец по кличке Фигур, чудесный конь лет двадцати, пятидесяти шести дюймов ростом. Жилистый, выносливый, неприхотливый, послушный, известный на сотни миль в округе. Этого жеребца успешно спаривают, и его потомство похоже на него, как две капли воды. Мистер Каррик обещает, что нас сведут с хозяином коня, а мы привезем в долину Гудзона несколько чистокровных скаковых кобыл и быстро наладим дело. Я буду отвечать за скрещивание, конюшни, манежи и все такое, а ты за торговлю, договора, счета.
- И мы потратим на это два года? - миссис Кинг скептически выгнула бровь.
- Нью-Йорк - не Лондон, но Глазго он не уступит ни чем, - промолвил супруг. - Что тебе не нравится? Разлука с тетей, мистером Карриком и подругами? Что-то непривычное? Страх оплошать? Незнакомое место?
- Все сразу, - выдохнула Мэри.
- В Нью-Йорке нет римских монет? - продолжал допытываться муж. - Там дикий народ? Нет шотландцев?
- Первое, не второе, и не третье, - она теребила пальчиками мочку его уха. - Вдруг тетя Лиззи или «дедушка» умрут, а нас здесь нет, мы за океаном?
- Ты хотела бы, когда они умрут, попробовать воскресить их, как Иисус воскресил Лазаря? - он обнял ее за талию и прижал к себе. - Покойника или покойницу похоронят и без нашего участия, а на могилу можно прийти позже.
- Тебе легко плыть в такую даль, это почти что твоя родина, - заныла миссис Кинг. - А каково мне?
- Какая же это родина, ели я не был ни в Нью-Йорке, ни в долине Гудзона? - не согласился сержант.
- Они ближе к Барбуде, чем Шотландия, - упорствовала Мэри. - Почти что родина.
- Если ты против, мы откажемся, - изрек Чарли.
- Нет, не откажемся, - миссис Дрегорн поцеловала его в губы. - Я капризничаю, но понимаю, что надо взяться за это, встать на ноги, добиться успеха самим, без чужой помощи.
- И мы не уплывем навсегда, - кивнул Кинг. - Вернемся сюда и в Лондон, навестим мистера Каррика, твоих теток и кузин, скупим все древние монеты.
- Если мы утонем по пути в Америку, ты об этом пожалеешь, - прищурилась Мэри.
- Да, клянусь, - усмехнулся Чарли. - Идя на дно, я буду рвать на себе волосы и кричать, что ты меня предупреждала.
- Под водой? - ее рука исследовала его пах.
- Мэри, прекрати шалить, - застонал сержант.
- Я вся дрожу, как тут зябко, - застонала в ответ миссис Кинг.
- Ладно, буду тетя спасать, - он перевернул жену на спину. - Но если дети станут ломиться в дверь, нам придется пережить не лучшие минуты.
Bernard:
» Часть 2 Глава 8
Глава 8
«Безымянная могила»
Шесть лет спустя, 20 июня 1821 года
Корабельный банк, Глазго, Шотландия
Роберт Каррик, эсквайр, угасал, как угасает огонь в очаге, в который стали класть все меньше и меньше угля, а затем и вовсе прекратили это делать. В восемьдесят четыре года тяжело поддерживать ясность мысли и бодрость, однообразные дни сливаются в месяцы, а месяцы в годы, жизнь ускоряется, стремится к завершению.
После скоропостижной смерти от горячки мисс Пейсли, роль экономки в квартире мистера Каррика над Корабельным банком перешла к жене одного из клерков, миссис Стивенсон, но она лишилась этой должности, так как задумала обдурить старика и включить ее с мужем в наследство, убедить банкира составить соответствующее завещание. Хитрая экономка не учла, что угасание Каррика было физическим, а не умственным. Вслед за ней и ее мужа незамедлительно изгнали из банка. Таким образом, хлопоты о быте главы «Корабельного» взвалили на молодого парня, помощника клерка, который уделял им очень мало времени, ограничиваясь самым неотложным и необходимым.
В 1817 году визиты банкира в Ручилл прекратились. «Внучка» Мэри была в Америке, а Деннистоуны не питали к дряхлому скряге никаких теплых чувств, в прошлом они общались с ним только из-за нее и Мэрион Дрегорн. В 1816 году умер муж тети Мэри, Джеймс Деннистоун. В Ручилле воцарились женщины: вдова, Маргарет Деннистоун, урожденная Дрегорн, и ее старшая дочь. С 1820 года тетушка Мэгги постоянно болела и доктора предрекали скорую кончину пожилой женщины. Вторая тетя миссис Кинг, Элизабет Дрегорн, не покидала свою спальню, никого не узнавала и была абсолютно беспомощна.
Корабельный банк, невзирая на некоторую отстраненность его главы, работал исправно. Выстроенный Робертом Карриком порядок не допускал сговора сотрудников и поощрял их доносы друг на друга. Ежедневные доклады клерков на втором этаже здания, в том числе разоблачения проступков коллег, позволяли «старому Робину» не терять бразды правления даже в те дни, когда ему сильно недужилось. Все текло своим чередом, а позорное увольнение четы Стивенсонов предупреждало попытки служащих банка воспользоваться болезнями мистера Каррика для личного обогащения.
Каждый месяц, а то и дважды в месяц, старик получал письма от Мэри Кинг. Также к нему наведывался предполагаемый наследник, шестидесятилетний Дэвид Бьюкенен, племянник Эндрю Бьюкенена из Дрампелье, приятеля отца мистера Каррика, некогда взявшего юного Роберта «под свое крыло» в Корабельном банке. Изредка банкира навещала Одунке, живущая с мужем, кузнецом, в пятнадцати милях от Глазго, но она воспитывала четверых детей, одного собственного и трех приемных, и не засиживалась у Каррика. В 1817 году, после первых родов Мэри, и в 1818 году, семья Кингов гостила в Шотландии по месяцу, и эти месяцы «старый Робин» вспоминал с воодушевлением. Однако, в 1820 году миссис Кинг снова была в положении и никаких путешествий не совершала, а в 1821 году, связанная по рукам и ногам младенцем и детьми, прислала извинения «дедушке» за то, что и в этот год он ее не увидит. Роберт полагал, что не увидит ее больше никогда, потому что одышка и слабость в его ногах намекали на то, что ему пора «под холстинку», то есть в могилу.
Дэвид Бьюкенен настаивал, чтобы Каррик вызвал нотариуса и продиктовал ему завещание, но тот отказывался, так как по опыту в банке знал, что люди, которых уговаривали составить завещание, порой внезапно умирали при загадочных обстоятельствах. Бьюкенен полгода в году обретался в Англии. Он волновался, что известие о смерти «старого Робина» привезут с опозданием и позаботиться о похоронах будет некому. Также существовала вероятность появления мошенников, якобы родственников, претендующих на состояние банкира. По этому поводу «старый Робин» и его преемник часто спорили, но в итоге все же пришли к соглашению, и сэр Дэвид увез в Англию нужные бумаги, которые проясняли вопросы наследования и руководства банком в случае кончины Каррика.
С весны 1821 года Роберт ощущал трепыхание сердца, которое про себя называл «биение». Это трепыхание зачастую предшествовало помутнению в голове и сонливости. Он хотел жить дальше, но понимал, что никакие деньги не могут дать ему ни одного лишнего дня. В такие дни «старый Робин», бывало, впадал в отчаяние, сожалел о том, что не женился, не обзавелся детьми, заполнил свою жизнь суетой и поклонением Золотому тельцу, неспособному скрасить его последние часы, даровать утешение, смягчить уход. Будь Каррик глупее, он окружил бы себя приживалами и прихлебателями, льстивыми сиделками и святошами, болтающими о царствии небесном и всепрощении. Но вся эта публика взбесила бы его, поскольку он осознавал, что чужие люди его не полюбят и станут обманывать. Ведь любовь к мерзкой, ворчливой, озлобленной развалине, в которую «старый Робин» превратился, это удел близких родственников, а с ними у него всегда было не густо. Мэри Кинг любила его таким, какой он есть, но она уплыла в Америку, на конный завод в долину Гудзона, и кого Роберт должен был в этом винить, кроме себя?
Утро 20 июня 1821 года банкир встретил в постели. Ему принесли завтрак, но он не притронулся к еде. Служащие по очереди поднимались в квартиру, с отвращение садились на стул у кровати старика, в захламленной, грязной, пропахшей мочой и потом спальне, зачитывали свои доклады и удалялись, вздохнув с облегчением. За два часа до полудня Каррик задремал в одиночестве, но в полдень почувствовал прилив сил. Он сел, оглядел комнату мутным взором, уставился на кипу банковских документов на столе и мысленно проклял свое ремесло, поглотившее его почти целиком. В этот момент повторилось «биение», перешедшее в хрип от скопления мокроты, которую «старый Робин» уже не мог откашлять. Каррик начал заваливаться на бок и захрипел громче. «Вот оно», мелькнуло в голове, и сознание Роберта потухло, как прогоревшая свеча. Он был мертв.
Как и опасался Дэвид Бьюкенен, сообщение о смерти главы Корабельного банка в Глазго достигло Англии с задержкой. В отсутствии завещания и наследника никто из сотрудников банка не взял на себя ответственность за его погребение, посему были приглашены представители городских властей. Они изучили личные бумаги покойного, но не нашли в них никаких указаний относительно похорон. В банке же не сочли возможным серьезно потратиться на захоронение бывшего начальника, без приказа об этом преемника, мистера Дэвида Бьюкенена. По этой причине Роберт Каррик, эсквайр, скопивший за восемьдесят четыре года состояние в миллион фунтов, был погребен в безымянной могиле на кладбище Рамсхорн в Глазго, и ни одна живая душа не пришла проводить его в последний путь. Что касается Дэвида Бьюкенена, примчавшегося в город через две недели, он унаследовал сбережения «старого Робина» и во всеуслышание объявил, что отныне будет именоваться Каррик-Бьюкенен, но не посчитал нужным установить на могиле Роберта Каррика памятник. Памятник усопшему из чистого золота, как заметил сэр Дэвид, будет навеки стоять в его сердце и никакого иного памятника не требуется.
Церковь святого Давида в Глазго, справа кладбище Рамсхорн
* * *
15 октября 1821 года
Гостиница «Красный лев», Лондон, Англия
Письмо из Глазго от тети Мэгги с сообщением о смерти Роберта Каррика не застало Мэри врасплох. Из посланий «дедушки» с жалобами на здоровье она давно уяснила, что его дни сочтены, и ожидала этой новости. Ей, определенно, надо было плыть в Шотландию еще в 1819 году и ухаживать за ним, но из-за беременности и детей она отменила путешествие. В 1817 году миссис Кинг родила первенца, нареченного Чарльзом в честь отца, а в 1819 году дочь Мэри, названную в ее честь. Путешествовать за океан, имея пять детей, чрезвычайно сложно. Однако, детей было уже не пять, а семь. В 1818 году один из работников мужа сломал себе шею на строительстве амбара, оставив сиротой двухлетнего сына, у которого за год до этого погибла от лихорадки мать. Так семья увеличилась еще на одного мальчика, тихого и милого Джереми. В 1820 году возникла похожая ситуация, на ферме Кингов умерла от тифа доярка, мать-одиночка, и ее дочь, годовалая Сью, стала четвертой девочкой, удочеренной мистером и миссис Кинг, и пятой их дочкой. В этих условиях, с шестью детьми и новорожденной Мэри на руках, о двухмесячном плавании не могло быть и речи. О том же, чтобы отплыть одной, обременив Чарли оравой малышей, миссис Кинг и не помышляла.
Конный завод и другие предприятия Кингов процветали. На них трудились две сотни человек. Многочисленное потомство коня Фигура, называемое американцами лошадьми Моргана по фамилии первого владельца жеребца, стараниями Чарли растекалось по стране. В Америке непросто нажить богатство, но если кто-то родился или прибыл на ее берега богатым, при должном усердии и осторожности он легко удвоит и утроит свои деньги. Упорство мистера Кинга и интуиция миссис Кинг, вкупе с ее навыками счетовода, сослужили им неплохую службу, и к тысяча восемьсот двадцать первому году те семьдесят пять тысяч, которыми располагала Мэри, и десять тысяч Фанни, превратились в сто пятнадцать тысяч в английских фунтах. Этот успех сделал супругов Кингов уважаемыми людьми в обществе Нью-Йорка, а усыновление и удочерение сирот этому способствовало. Хозяйство и владения Кингов расширялись, они приобретали землю, скот, фермы, дома, конюшни, ценные бумаги. Пустив часть наследства в оборот и вложения, миссис Кинг на пятый год замужества добилась того, что ее состояние стало общим и совместным с мужем состоянием, лишь деньги Фанни она не трогала. В воспитании детей и уходе за ними ей помогали три няни и гувернантка, а также подросшая Софи.
Тридцатый день рождения Мэри и Чарли, который они праздновали в Рождество 1820 года, был особым торжеством, полным надежд и радости. Возвращение в Шотландию, о котором они подумывали раньше, было забыто, отныне их домом была Америка, на этой земле они обрели счастье и намеревались сохранить его.
Кончина мистера Каррика, известие о которой пришло в Нью-Йорк в августе 1821 года, погрузила Мэри в печаль. Муж, видя ее огорчение, предложил нанять судно для путешествия в Шотландию на могилу усопшего банкира, как он и предлагал в 1815 году. Чарли планировал взять с собой в Глазго трех старших детей, а четверых младших оставить в поместье на попечении нянь, кормилиц и гувернантки. Отсутствие хозяина на конном заводе, фермах и предприятиях в течение нескольких месяцев было серьезным вызовом, но мистер Кинг не считал это невозможным, он доверял своим людям. Дети – другое дело, тут решение оставалось за Мэри. Миссис Кинг, взвесив все «за» и «против», попросила супруга нанять корабль и начала собираться в дорогу.
21 августа 1821 года судоходная компания «Красная звезда», созданная для перевозок из Нового света в Старый свет и обратно, которой принадлежали корабли «Метеор», «Пантера» и «Геркулес», а также быстроходный трехмачтовый клипер, обязалась доставить из Нью-Йорка в Ливерпуль семью Кинг. 25 августа они отплыли на этом клипере к берегам Британии.
Клипер
Морское путешествие прошло благополучно, через пять недель корабль причалил в Ливерпуле, откуда мистер Чарльз Кинг, миссис Мэри Кинг, мисс Софи Кинг, мисс Френсис Кинг и мисс Джейн Кинг совершили поездку в карете до Глазго. В Глазго Кинги провели три дня. За это время они нанесли визиты в Ручилл, Одунке, двум подругам Мэри, заказали изготовление и установку каменной надгробной плиты на могилу покойного Роберта Каррика.
Из Глазго семья перебралась в Лондон, чтобы повзрослевшие дети могли побывать в Британском музее, амфитеатре Астлея, музее Джона Соуна, театре, Воксхолл Гарденс. Из Кингов траур носили двое - сама миссис Кинг и мисс Френсис, крестная дочь «старого Робина». Для десятилетней Фанни, которая не помнила крестного, это было нешуточное испытание, но она его выдержала достойно, невзирая на то, что черные платья ее не красили.
Чарльз Кинг жаждал встретиться с однополчанами, благо, что полк вернулся из Франции еще в 1818 году. Его интересовали капрал Элсом, сержант Коттон, квартирмейстер Джон Гринвуд, лейтенант Джон Уайлдмен, капитаны Вернер и Эльфинстоун. На второй день пребывания в Лондоне Чарли отправил записку в дом Эльфинстоунов на Аппер-Харли-стрит. В тот же вечер лейтенант-полковник Четвертого королевского полка, сэр Джеймс Эльфинстоун явился в гостиницу, где остановились Кинги. Ему оказали самый радушный прием и в течение двух часов мистер и миссис Кинг обменивались новостями со старым другом. Главной новостью было то, что Эльфинстоун женился в прошлом году на девятнадцатилетней Диане Марии Клеверинг, и его жена должна была родить в декабре. Мэри и Чарли сердечно поздравили лейтенант-полковника. Беседа была оживленной, а воспоминания о службе очень яркими. От сэра Джеймса Кинги узнали, что Коттон и Элсом продолжают служить, что Вернер получил звание майора, и что Седьмой гусарский полк квартировал в 1819 году в Шотландии, а с 1820 года квартирует в Ирландии, Дандолке и Дублине. Стэндиш О’Грейди и Джон Уйалдмен перешли в драгуны, оба в чине капитанов. Самую же головокружительную карьеру сделал Томас Уайлдмен. В 1816 году он женился на Луизе Прейзиг, внебрачной дочери брата короля, герцога Сассекского. Это обеспечило ему должность шталмейстера его королевского высочества. В 1818 году, по настоянию жены, поклонницы творчества лорда Байрона, сэр Томас купил его поместье, Ньюстедское аббатство, в котором с тех пор каждое лето подолгу гостит принц Август Фредерик, отец миссис Уайлдмен. Впрочем, насколько Джеймс Эльфинстоун был осведомлен, детей у этой супружеской пары не было, а супруга «дикаря» увлечена искусством, поэзией и приемами в имении гораздо больше, чем семейной жизнью.
Диана Мария Клеверинг, жена Джеймса Эльфинстоуна
Когда лейтенант-полковник Эльфинстоун ушел из гостиницы, пригласив Кингов на обед в свой особняк на Аппер-Харли-стрит, Мэри и Чарли обсудили все услышанное от него. Видеться с Томасом Уайлдменом и Джоном Уайлдменом Кинг не хотел, это могло раскрыть тайну рождения Фанни и Джейн. До отъезда в Ливерпуль было четыре дня и за эти четыре дня дочерей отвели в амфитеатр Астлея, Британский музей и Воксхолл Гарденс, дабы многодневное плавание в Англию запомнилось им не одной лишь морской качкой и грустными осенними пейзажами за окнами кареты.
14 октября 1821 года, спустя три дня после посещения гостиницы Джеймсом Эльфинстоуном, к Кингам неожиданно нагрянул Джон Уайлдмен, который столкнулся в клубе с Джеймсом Эльфинстоуном и узнал от него о путешествии семьи сержанта в Англию. Какого либо замешательства не возникло, Чарли не был особо дружен с младшим братом «дикаря», но относился к нему с уважением.
Джон Уайлдмен в двадцать семь лет был все тем же неуверенным в себе, неуклюжим человеком. Его представили Софи, а также тайным племянницам Фанни и Джейн, которые усадили гостя на канапе и начали безудержно болтать о своих впечатлениях от города. Мэри попросила хозяйку гостиницы подать в номер чай и за разговорами сорок пять минут пробежали совершенно незаметно. Джон не женился, он жил то в квартирах полка, то в лондонском доме, со старшим братом и невесткой виделся редко, но выполнял поручения герцога Сассекского. Когда чаепитие и беседа завершились, капитан Уайлдмен поинтересовался, не могли бы мистер и миссис Кинг прогуляться с ним по улице пару кварталов, и супруги поняли, что Джону есть что сообщить им конфиденциально. Мэри надела капор и плащ, Чарли облачился в пальто и они спустились в небольшой сквер возле гостиницы.
- Сержант, - в сквере капитан прочистил горло и обратился к Кингу по привычке.
- Я уже не сержант, сэр, - улыбнулся Кинг. – Можете называть меня Чарли или Чарльз, как вам угодно.
- Чарли, - охотно согласился Джон. – Я позвал вас сюда, чтобы сказать нечто важное.
- Нам это ясно, - произнесла Мэри.
- Дело в том, - продолжил Уайлдмен. – Что жена моего брата Тома бесплодна. Это подтвердили доктора. Три разных врача, в том числе один прославленный немец, убеждены, что она неспособна родить. Посему у Тома появилась идея найти своих брошенных детей. С женой и ее отцом брат не откровенничает, а вот со мной и матерью он откровенен. Том нанял какого-то пройдоху и бегуна с Боу-стрит, чтобы отыскать мисс Тейлор в Америке и своих дочерей здесь. Поиски в Лондоне ни к чему не привели, а вот Фанни он нашел в Нью-Йорке и даже посещал ее в Америке.
- Думаю, мадам художница встретила его не слишком ласково, - усмехнулась Мэри. Миссис Кинг дважды пересекалась с бывшей любовницей Томаса Уайлдмена в обществе Нью-Йорка. Та вышла замуж за влиятельного и состоятельного издателя, которого подозревали в связях с преступным миром. У нее было трое детей и роскошная, по меркам Америки, жизнь.
- Это мягко сказано, - протянул капитан. – Брата избили, пригрозили ему убийством и утоплением в заливе, если он еще хоть раз покажется в Нью-Йорке. Том провел в обратном плавании четыре недели, но и через четыре недели следы побоев на его лице были ужасны. И он еще легко отделался. Пятеро молодчиков, пинающие лежащую жертву ногами, могут причинить и более тяжкие увечья. Как узнали осведомители Тома, Фанни родила сына в 1815 году, но брату не удалось взглянуть на мальчика, его отчим жутко суровый мужчина и он считает ребенка своим. Теперь Том желает вернуть хотя бы дочерей. Он ищет их по приютам, но безуспешно. Я боюсь, что матушка рано или поздно сжалится над ним и расскажет Тому, где его дети.
- У нас вашего брата тоже не ждет прием с распростертыми объятиями, - заметила Мэри. – Мы можем за себя постоять. Я иногда вижусь с матерью Джейн и Фанни и беседую с ней о них. Два года назад эта мадам пыталась тайком завязать с ними дружбу на ярмарке в Нью-Йорке, но мы с Чарли напомнили ей, что она обещала не беспокоить девочек, когда покидала Англию. Фанни и Джейн известно, что не я произвела их на свет, однако им не нужна никакая другая мать, кроме меня. Если ваш брат появится в нашем поместье, мы обратимся к властям.
- Или вышвырнем его и тоже пригрозим утопить, но не в городском заливе, а в придорожной канаве, - добавил Чарли. - Фанни и Джейн — наши дочери, а не игрушки. Мы никому не позволим обижать и смущать их.
- Таково ваше право, - промолвил Джон. – С моей стороны это было предупреждение, жест доброй воли. Я не поддерживаю притязания брата.
- И это хорошо, Джон, - сказала миссис Кинг. - Ссоры нам ни к чему. Судьбу не изменишь, она сложилась так, как сложилась. В нашей с мужем семье я не рожала пятерых детей из семерых. Посоветуйте вашему брату не ставить во главу угла родную кровь и взять на воспитание сироту. Нет никакой разницы, чья в ребенке кровь, если он называет мужчину отцом, а женщину матерью.
- Для Тома, к сожалению, эта разница существует, - вздохнул капитан. - Обо мне не волнуйтесь, я не выдам брату, где его дочери.
- У вас с ним свои счеты? - полюбопытствовал Чарли.
- Нет, - покачал головой Уайлдмен. - Это кара Тома. Он мог жениться на Фанни Тейлор и иметь детей, но вообразил, что она слишком плоха для него и не благородная. У миссис Луизы Уайлдмен много благородства, но она не может иметь детей. Брату остается утешаться тем, что его тесть — принц, а сам он владеет поместьем великого поэта. Идея вернуть детей, как мне представляется, просто прихоть. Но разумно ли потакать прихотям?
- Нет, - хором ответили мистер и миссис Кинг.
- Значит, так тому и быть, - капитан надел шляпу. - Мне пора. Если вы хотите, чтобы я предупреждал вас о замыслах Тома, дайте мне ваш американский адрес.
Мэри и Чарли переглянулись. Жена кивнула, Кинг достал из кармана карточку и вручил ее Уайлдмену. - Благодарю, Джон. Пишите, мы будет счастливы вести с вами переписку.
* * *
1 ноября 1821 года
Ньюстедское аббатство, Ноттингемшир, Англия
Сэр Томас Уайлдмен боялся, что это место подчинит его себе, вытянет из него все соки и душевные силы, превратит жизнь здесь в бесконечную череду ритуалов поклонения гению школьного приятеля. Кем он тогда станет? Подобием той бледной, наполовину глухой, одержимой Байроном девушки, которая снимает комнату на ферме Вейр-Милл, чтобы быть ближе к родным местам своего кумира? Она бродила по полям, отыскивала в окрестностях приметы из стихотворений, как то Миск-Хиллс, куда поэт бегал на свидания с его детской любовью, Мэри Чауорт. И что тогда? Он станет блуждать, как это бледное привидение, с грифелем и доской, томиком стихов подмышкой, и бурчать себе под нос отрывки из них?
В Ньюстед приезжали мужчины и женщины, стар и млад, богатые и бедные. Толпы юнцов пробирались в поместье, чтобы прикоснуться к деревьям в роще из поэмы «Сон». Ему пришлось вырубить эту рощу, дабы отвадить навязчивых поклонников, но это их не отвадило. Луизу восхищало внимание людей к их дому, да и сам он, бывало, любил поболтать в шумной компании о чем-то нетленном и вечном. Особенно за сытным ужином и отменным вином. Но это утомляло, вызывало пресыщение и стоило кучу денег.
Томас скучал по дикой страсти, злой иронии и грязным сплетням в доме Фанни на Роуз-стрит, по грубому полковому юмору и залихватскому вранью Седьмого гусарского, по кровавой жестокости войны на континенте. До 1816 года все это было ему доступно. Сейчас же он не мог, не бросив тень на уважаемого тестя, рвануть в Лондон и закутить с блудливыми девками. Что обидно, этим девкам раз плюнуть забеременеть и родить от него, в то время как Луиза, со своими воздушными платьями, замысловатыми прическами и дневниками для избранных была бесплодна как столетняя старуха. В итоге Томас лицемерно улыбался, проявлял мнимый интерес к рассуждениям гостей о духовной мощи поместья, изображал из себя творческую личность. Он угодил в ловушку тщеславия после покупки этого места.
Серебряная посуда Томаса и Луизы Уайлдмен из Ньюстедского аббатства
А ведь Ньюстед знавал и иные дни! Возвратившись из Харроу по окончанию учебы, Байрон обитал тут со сверстниками, собутыльниками, буянами и задирами. В доме протекала крыша, по нему гуляли сквозняки, кругом была разруха, но это не мешало молодежи пить, фехтовать, устраивать соревнования в стрельбе в гостиной и дразнить ручного медведя, которого Байрон приковывал цепью к стене столовой. Куда все это исчезло? Томас заплатил за поместье девяносто пять тысяч фунтов и был очень близок к тому, чтобы потратить еще столько же на ремонт, мебель, устройство парков и избавление от хаоса запустения, в котором Ньюстед пребывал не годами, а десятилетиями, а может и столетиями. По его мнению, оно того не стоило, но пути назад не было. Разве что продать имение, оскорбив чувства Луизы и огорчив принца Августа Фредерика.
То, что жена оказалась неспособной зачать ребенка, на первом году супружества не тревожило Томаса, но к исходу второго года брака начало его тревожить. Заключения докторов, которые осматривали и опрашивали Луизу, были однозначными, она никогда не родит. Эта новость потрясла Томаса, но для тестя она прозвучала как нечто заурядное, тот выслушал ее равнодушно. Если принц Август Фредерик знал о болезни дочери, получалось, что его надули, использовали как болвана, всучили ему заведомо бесплодную, незаконнорожденную девицу, которую он должен был до гроба содержать в роскоши. Самое же печальное было то, что исправить это, развестись, да просто возмутиться, Томас не смел. В случае развода, при том, что жена ему не изменяла и на ее стороне будет герцог Сассекский, судьи выпотрошили бы его как поросенка. А он-то надеялся на сына, в котором будет течь, помимо крови Уайлдменов, и королевская кровь. И какой был выход? Умолять жену принять в семью пасынка, сына Фанни? Томас пал бы к ногам Луизы и умолял, но с прошлого года и эта возможность утратилась. Мордовороты мужа Фанни чуть не покалечили его в Нью-Йорке, а сама она, одетая с иголочки, заглянула в переулок, где били бывшего любовника, и с ухмылкой стервы посоветовала мерзавцам как следует врезать ему, намять бока, но не убивать. Шрам над бровью, два зуба и сломанные ребра, вот чем завершились его поиски наследника.
1 ноября 1821 года была обычная для этого времени года погода. Мелкий, моросящий дождь, промозглая сырость, затянутое серыми тучами небо. Томас объезжал окрестности, чтобы дать застоявшемуся коню размяться и развеяться самому. Луиза развлекала гостей, устраивала чтения для узкого круга единомышленников. Требовался ремонт оград. Поместье не приносило дохода, вся эта поэтическая красота была адской бездной, в которую безвозвратно улетали деньги, десятки тысяч фунтов. Байрон, между тем, забавлялся с любовницей в Пизе и его эти траты на родное имение уже не беспокоили.
Миновав развилку у старого дуба, Томас заприметил за кустами широкополую шляпу одинокой поклонницы Байрона и окликнул девушку. Она, будучи почти глухой, не расслышала его клика, шла по краю дороги и что-то неразборчиво бормотала. Слева от нее семенил лохматый пес Байрона.
- Мисс Хайятт! – Томас догнал девушку и приподнял свой бобровый фетровый цилиндр. – Добрый день!
Она, наконец, увидела его, остановилась и громко крикнула. – День!
Обычно эта бледная, невысокая девушка писала вопросы и ответы на грифельной доске, а если и говорила, то по большей части кричала в силу своей глухоты. Томас спешился, жестом предложил ей идти дальше и зашагал рядом, ведя коня в поводу. – Вы не простудитесь?
На мисс Хайятт было тонкое муслиновое платье и короткое пальтишко, явно детское. Томас знал, что она потеряла родных и бедствовала, экономила на всем, жила как отшельница. – Я просил экономку порыться в сундуках и подобрать для вас зимнюю одежду. Она что же, забыла?
- Нет, - девушка, бледная как полотно, отрицательно замотала головой. – Благодарю, сэр. Еще не зима.
- Холодно, - махнул рукой хозяин Ньюстеда. – Сделайте милость, одевайтесь теплее.
- Он вам писал? – она замерла и моргнула.
- Нет, - Томас поморщился. – Байрон не балует меня письмами.
- Да? – мисс Хайятт снова двинулась вперед.
- Да, - подтвердил он и, не зная, слышит ли она его, продолжил. – Мы с ним толком и не дружили в школе, скорее были приятелями. Зачем я выручил его и купил все это, мисс Хайятт, сам не пойму.
Девушка, очевидно, не слышала, но для Томаса такая собеседница была в самый раз. – Я смертельно устал, мне тут все осточертело. Жду не дождусь приезда Джона. Мой брат Джордж умер четыре года назад. Чахотка. Мать постоянно жалуется на здоровье, но ничем серьезным не болеет. Мне бы в полк, мисс Хайятт, на войну. Неужели молодость прошла? Вот ваша прошла? Моя точно прошла. Те стихи, что вы подарили Луизе, она вклеила в альбом. Байрон обязательно сюда пожалует, мисс Хайятт, и ваша мечта погулять с ним по Ньюстеду исполнится. А пока ничего мне не удается, одни разочарования. Все валится из рук. Как думаете, когда приморозит и пойдет снег? Все так неустойчиво, ни на что нельзя полагаться.
Они шли, бок о бок. Глухая, бедная девушка, отшельница, грезившая покинувшим Ньюстедское аббатство поэтом, и бывший лихой кавалерист Седьмого гусарского полка, а ныне зять и шталмейстер его королевского высочества, герцога Сассекского, законный владелец убыточного поместья, с бесплодной женой и ворохом забот. Она сочиняла очередную элегию, а он без умолку болтал о наболевшем, обыденном и далеком от творчества Байрона, желая выговориться, излить кому-нибудь душу.
В этот самый момент в Ливерпуле мистер Чарльз Кинг и миссис Мэри Кинг с детьми поднимались на борт корабля, отплывающего в Америку, ставшую домом их большой и дружной семьи. Поднимались с легким сердцем, сказав последнее прости безымянной могиле мистера Роберта Каррика на кладбище Рамсхорн в Глазго.
Bernard:
» Эпилог
ЭПИЛОГ
25 декабря 1870 года
В Америке едва ли не каждый знает, что лошади Моргана, которые многочисленны, как песок морской, произошли от коня Фигура, привезенного из Англии сто лет назад. На лошадях Моргана воевали в гражданскую войну между севером и югом обе враждующие стороны. Лошади Моргана пахали землю, возили всадников и были становым хребтом гужевого транспорта страны. Их разводили повсюду, и семья Кингов, которая в четырех поколениях умножилась многократно, но все же не столь впечатляюще, как лошади Моргана, была одной из семей, приложивших руку к этому делу. Три конных завода, вкупе с другими предприятиями и государственной, воинской службой, стали залогом процветания Кингов. Главным же столпом семьи оставались бабушка Мэри с дедушкой Чарли, то ли родившиеся в один день, то ли празднующие день рождения в канун Рождества. И если какой-либо их потомок мог приехать на Рождество в фамильное поместье, он обязан был явиться.
25 декабря 1870 года, в восьмидесятилетний юбилей бабушки с дедушкой, под крышей родительского дома собрались почти все их отпрыски с детьми и внуками, за исключением тех, кто отсутствовал в стране. Восемьдесят четыре человека, шестнадцать из которых были детьми Чарльза Кинга и Мэри Кинг, а остальные шестьдесят шесть их внуками, внучками, правнуками и правнучками. Ни дня кого не было секретом, что бабушка Мэри сама родила всего пятерых из этих шестнадцати, а остальных Кинги усыновили и удочерили, но в семье запрещалось делить детей на родных и приемных, все получали свою, равную долю любви и поддержки. Также бытовало семейное предание, что благополучие рода основано на щедрости покойного управляющего Корабельным банком в далекой Шотландии, Роберта Каррика, эсквайра, и дяди бабушки, Роберта Дрегорна, по прозвищу Дракон Боб. Почему у Роберта Дрегорна было такое прозвище, бабушка с дедушкой умалчивали. Обоих Робертов надлежало поминать в молитвах об упокоении души наряду с членами семьи.
В этот знаменательный день бальный зал поместья не мог вместить всю родню, поэтому столы были накрыты как в нем, так и во всех примыкающих к залу помещениях. В семь часов вечера Кинги и иже с ними заполонили зал. Софи, старшая дочь дедушки с бабушкой, позвонила в колокольчик, и это был сигнал к началу праздника. Четверо крепких внуков, двое из которых служили в армии, внесли на середину зала массивное кресло с бабушкой Мэри. Она могла прийти из гостиной и сама, но этот знак почтения, практически поклонения перед великой женщиной, призван был подчеркнуть торжественность минуты.
- Королева! Королева! – пронеслось по залу. – А где ее король?
Толпа расступилась. Дедушка Чарли, сухопарый и все еще красивый старичок, во фраке, с накинутым на плечи ментиком Седьмого гусарского полка, бодро прошел мимо шумных потомков, опустился на одно колено перед креслом и припал губами к руке бабушки Мэри.
- Ты мой великолепный гусар, любовь моей жизни, - старая худая женщина, с царственной осанкой, как это не раз уже случалось на таких юбилеях, наклонилась и поцеловала седые волосы мужа. На ее коленях лежала заветная тетрадь из тайника в Ручилле со стихами и признаниями, количество которых утроилось за долгие годы.
- Моя любимая Мэри, - вторил ей муж.
Со всех сторон звучали поздравления, крики детей. Вторая и третья дочери супругов, Фанни и Джейн, стояли справа и слева от кресла, величественные, как герцогини. Оркестр на галерее, заиграл лирическую мелодию. Над столом, за который предстояло сесть именинникам, висели две больших картины, изображавшие жеребца Фигура и кобылу Ливию. Этот и другие столы ломились от вкусных блюд, бутылок дорогого вина и рождественских угощений. Маленький правнук в меховой гусарской шапке дедушки, держал поднос с двумя изящными коронами, изготовленными внучками. Эти короны символизировали фамилию «Кинг». Правнучка постарше держала второй поднос, с кучкой золотых римских ауресов и серебряных денариев, а также роскошным дорожным набором, подарки от всей родни бабушке и дедушке к юбилею. В углу залы притаился фотограф. Его наняли, чтобы каждый член семьи мог сфотографироваться с юбилярами и получить фотоотпечаток на память.
Чарли встал, Мэри вслед за ним. Лирическая мелодия стихла, скрипка в оркестре заиграла задорное кантри. Танец, который предстояло, по традиции, станцевать бабушке и дедушке.
- Праздновать день рождения в Рождество не так уж и плохо, - молвила миссис Кинг.
- Да уж, - усмехнулся мистер Кинг. – И подарками с Иисусом не приходится делиться.
- Ах ты, хитрец, - шутливо пихнула мужа жена и все вокруг захохотали.
Римские ауресы и денарии
Дорожный набор 19 века
Сведения об офицерах Седьмого гусарского полка после 1821 года:
Джеймс Эльфинстоун умер 8 марта 1857 года в Карберри в возрасте 68 лет. Он был дважды женат: первым браком 30 сентября 1820 года на Диане Марии Клеверинг, скончавшейся в декабре 1821 года во время родов в возрасте 20 лет, а вторым браком 25 февраля 1824 года на Анне Марии Буллер от которой имел девять детей. По условиям наследования состояния жены Джеймс Эльфинстоун сменил фамилию на Буллер-Эльфинстоун.
Томас Уайлдмен умер бездетным в Ньюстедском аббатстве в 1859 году в возрасте 72 лет. После смерти Томаса Уайлдмена его жена, Луиза Уайлдмен продала бывшее поместье лорда Байрона из-за финансовых затруднений.
Джон Уайлдмен, младший брат Томаса Уайлдмена, умер 28 ноября 1877 года в своем доме на Ганновер-сквер в Лондоне в возрасте 83 лет. В 1824 году он женился на Маргарет Чартерис, дочери Фрэнсиса Чартериса-Уэмисса-Дугласа, графа Уэмисса. 22 октября 1825 года его супруга умерла во время родов в возрасте 25 лет. С тех пор Джон Уайлдмен оставался вдовцом. Он не имел детей.
Фотография Джона Уайлдмена в 1874 году
Гусарская шапка капитана Вернера из 7 гусарского полка
К О Н Е Ц
1 2