1 2
Bernard:
» Книга судеб 6 (ИЛР 18+) [ 
Завершено ]
Шестая книга из серии "Книга судеб", "Шотландская повесть" повествует о событиях в Шотландии, Англии, Испании и Бельгии в 1804-1842 годах. Жанр произведения: историческая повесть, приключения, любовный роман. Действие происходит в Англии, Ирландии, Испании, Франции. Большинство персонажей существовали на самом деле. Информация о них получена из открытых источников и родословных.
Разумная критика и замечания приветствуются.
Месье Бернард.
Bernard:
» Часть 1 Глава 1
Книга Судеб VIШотландская повесть
Часть I, 1804-1812 годы.
Глава 1
«Дракон Боб»
19 ноября 1804 года
Дрегорн-хаус, Клайд-стрит, Глазго, Шотландия
Мэри Дрегорн была пресловутым свиным ухом, из которого шили шелковый кошелек, и гордилась этим.
Ведь, в сущности, каковы были ее пол, рождение, происхождение и таланты, чтобы питать надежды на блестящее будущее? Мэри угораздило родиться девочкой, при том, что ее отец, Патрик Пейсли, заключив помолвку с матерью, Мэрион Дрегорн, «позволил себе вольности» с избранницей до свадьбы, в результате чего был зачат ребенок, то есть она, Мэри. Досадно, скажете вы? По-настоящему досадно было то, что родитель и жених погиб, сломав себе шею при падении с лошади, до бракосочетания с матушкой, и навлек на нее несмываемый позор. Родственники отца, Пейсли, и матери, Дрегорны, спешно искали несчастному замену у алтаря, но не нашли, и в рождественскую ночь 1790 года Мэри появилась на свет слабой, невзрачной, с клеймом незаконнорожденной в придачу. И это были не все неприятности. Что же может быть хуже, спросите вы, чем родиться вне брака, в тот день, когда все вокруг празднуют Рождество, но не твое, а Спасителя? Хуже этого может быть только то, что твой дядя - известный на все Глазго Дракон Боб…
Дракон Боб, Роберт Дрегорн-младший, третий в роду, носящий это имя, был сыном Роберта Дрегорна-старшего, и племянником Аллана Дрегорна, купца и одного из «табачных лордов» Глазго, соучредителя Корабельного банка наряду с Эндрю Бьюкененом, Уильямом Макдауэллом, Робертом и Колином Данлопами и Александром Хьюстоном. Управляющим же этим «непотопляемым» банком был главный городской скряга, Роберт Каррик, сын Маргарет Пейсли, двоюродной прабабки отца Мэри. Что же это значило? Это значило, что Роберт Дрегорн-младший был не просто богат, а буквально купался в золоте. Но деньги не принесли ему счастья. Причиной его несчастья оказалась оспа, который тот переболел в юности. Болезнь изувечила Роберта настолько, что он превратился в подлинное чудовище и получил прозвище Дракон Боб. Будучи высоким и худым, Роберт Дрегорн-младший при ходьбе выпячивал живот вперед и сутулился, как рептилия или богомол. Его длинный орлиный нос из-за оспы завалился на бок, правый глаз ослеп и косил кнаружи, а левый был все время прищурен. Оспины, размером с трехпенсовые монеты, придавали лицу Боба Дракона устрашающий вид. Прохожие шарахались от него, дети с визгом разбегались, девушки падали в обморок при виде Роберта. Это изменило характер бедняги, он обозлился на весь мир, постоянно бранился и так никогда и не женился, несмотря на университетское образование, десять тысяч фунтов годового дохода, а также владение землей, недвижимостью, кораблями и угольными шахтами.
Помимо сына, Дракона Боба, у Роберта Дрегорна Второго было три дочери: старшая Элизабет, средняя Маргарет и младшая Мэрион, мать Мэри. Сестры Дрегорн славились покладистостью и душевной теплотой. Однако, развеять тоску и угрюмость Дракона Боба было не под силу ни трем, ни трем дюжинам сестер. Их брат оставался желчным брюзгой, грубияном и скандалистом. Каждый день, покончив с делами, Роберт Дрегорн облачался в строгий однобортный сюртук, надевал парик с черным бантом, такого же цвета шляпу, вооружался массивной тростью и шел гулять по Глазго привычным маршрутом, через Тронгейт и Аргайл-стрит, Стоквелл-стрит, к рыночному Кресту. По пути он гонял надоедливых мальчишек, которые обожали его дразнить, задирал тростью юбки служанок, что-то бурчал и был так пунктуален в своих прогулках, что по нему можно было сверять часы. Роберт зачастую вступал в перепалки с горожанами, оглашая берега Клайда отвратительным, скрипучим голосом. Для Мэри, натуры чувствительной, иметь дядей Дракона Боба было даже более тягостно, чем осознавать свое незаконное рождение. Впрочем, тягостно, но не смертельно. Деньги, как известно, исправляют многое.
Роберт Дрегорн, Дракон Боб
Сообщение о Драконе Бобе в газете
Родившаяся в Рождество и названная в честь Богородицы, Мэри к четырнадцати годам выросла худой, с тонкими ногами и руками, плоской грудью и симпатичным лицом, девицей. Но при этом она была сообразительной, вдумчивой и весьма трезвомыслящей, а кроме того умеющей настоять на своем. Ее мать, Мэрион Дрегорн, родив вне брака, по понятным причинам, не вышла замуж и делала для дочери все, что могла, а могли Дрегорны не мало. В распоряжении Мэри были заботливая няня, опытные учителя и великолепная гувернантка, любые книги и музыкальные инструменты, комфорт, самые дорогие и качественные вещи, одежда от лучших портных Глазго и Лондона, поездки в Англию, подруги из благородных семей, обязанных Дрегорнам и Роберту Каррику. Она год за годом получала безупречное воспитание и образование, и все это падало на благодатную почву ясного ума, целеустремленности и уверенности в себе.
Английская пословица гласит, что между двумя парами деревянных башмаков помещаются три праздных поколения, подразумевая под этим то, что внуки и правнуки тех, кто выбился из самых низов, в итоге вырождаются и проматывают семейное состояние. Но Мэри была не такой. Она намеревалась стать женой аристократа и истинной леди, на зависть тем, кто пока презирал ее за сомнительное происхождение, заурядную внешность и родство с Драконом Бобом. Хотя, конечно, при этом Мэри оставалась ребенком и до ужаса боялась своего страшного, мрачного дядю. Тетушка Маргарет, жила отдельно от брата, а незамужняя тетя Элизабет, мать и Мэри были вынуждены делить кров, величественный Дрегорн-хаус на Клайд-стрит, с Робертом Дрегорном.
С малолетства, вдоволь насмотревшись на выходки и изуродованное лицо Дракона Боба, которым в Глазго пугали непослушных детей, Мэри питала слабость к красивым, изящным и знатным мужчинам, похожим на статуи римских императоров. Она, с помощью учителя, без труда освоила латынь и с одиннадцати лет увлекалась римской историей, поэзией и литературой. Незримыми спутниками ее детства были Гай Светоний Транквилл с его «Жизнью двенадцати Цезарей», Тацит, Иосиф Флавий, Вергилий, Овидий и Гораций, груды произведений которых пылились на чердаке Дрегорн-хауса со времен поступления Дракона Боба в университет Глазго в 1761 году. Мэри воображала себя то Клеопатрой, то Октавией, сестрой императора Августа, то его женой Ливией, то Антонией Старшей, то Сабиной, то Фаустиной. При этом мать, не разбираясь в книгах, наивно полагала, что творения римских историков, ученых мужей и поэтов безобидны для девочки и девушки, что в них, в отличие от романов, нет ничего предосудительного и неприличного. Ей не приходило в голову, что красочные описания разврата, извращений и инцеста Тиберия, Калигулы и Нерона могут испортить юную душу.
Троюродный дед, управляющий Корабельного банка, Роберт Каррик, зная об увлечении Мэри древним Римом, как то в шутку подарил ей серебряный денарий императора Адриана и с тех пор она начала коллекционировать римские монеты. Деньги, пусть и ушедшей эпохи, были серебром и ценностью. Посему Роберт Каррик, Дракон Боб, мать и тетушки, которые, в силу принадлежности к купеческому сословию, всю жизнь поклонялись золотому тельцу, поощряли Мэри в нумизматике и уважали ее осведомленность в этом вопросе. Они позволяли ей посещать лавки, торгующие стариной и отыскивать в россыпях монет редкие, дорогие экземпляры, покупать за малую цену то, что имело высокую цену, и при этом не требовало расходов на содержание и не изнашивалось. Для самой же Мэри монеты были не только ценностью, но и маленькими произведениями искусства, запечатлевшими тех, о ком она читала, богов и богинь, с замысловатыми сокращенными легендами, символами и сюжетами. Коллекция росла, Мэри обменивала монеты и даже продавала некоторые из них джентльменам-нумизматам через Роберта Каррика, чтобы купить новые. Тот же любил поболтать с умной, рассудительной девочкой о банковских делах, поделиться с ней достижениями и секретами успеха. Восхищение ребенка льстило этому сухому, циничному старику, и он подчас ловил себя на мысли, что не будь английские законы весьма суровы к женщинам, Мэри Дрегорн, в которой текла родная ему кровь, могла бы легко постичь банковское дело и сменить его у штурвала «Старого корабля» в Глазго. Что она не так глупа, чтобы быть еще одной безмолвной женой какого-нибудь болвана, родовитого прожигателя жизни, охотника на лис, денди или картежника.
Мэри же эти размышления «дедушки» Каррика были невдомек, она хотела покорить общество, удачно выйти замуж и располагала для этого средствами. На заре прошлого века большинство «табачных лордов» Глазго едва сводили концы с концами на ниве купечества, но благодаря торговле с Вест-Индией они поднялись, стали влиятельными людьми города, приобрели лоск, роскошные дома и поместья. Принадлежность к Дрегорнам и родство по отцу, Патрику Пейсли, с Робертом Карриком, обеспечили Мэри столь внушительное наследство и приданое, что она, имея манеры знатной девушки и правильную речь, вполне могла рассчитывать на достойное место в обществе и выгодную партию. Ведь ни у Дракона Боба, ни у Роберта Каррика, состояние которого, по слухам, превышало миллион фунтов стерлингов, не было наследников мужского пола. Все, чем владел Роберт Дрегорн, должно было отойти, после его смерти, трем сестрам и пяти племянницам. Роберт же Каррик и вовсе не имел близкой родни. Он жил скромно, на втором этаже своего банка, с дальней родственницей, старой девой, мисс Пейсли, кузиной Мэри, которая была его экономкой. Таким образом, Роберт Дрегорн обещал племяннице наследство в тридцать тысяч фунтов, а Роберт Каррик не менее пятидесяти тысяч.
Дрегорн-хаус на Клайд-стрит в Глазго
Дрегорн-хаус на Клайд-стрит в Глазго был возведен дядей Дракона Боба, Алланом Дрегорном в 1749 году. Аллан Дрегорн, все дети которого умерли в младенчестве, завещал свое имущество сыну младшего брата, племяннику, Роберту Дрегорну. Этот монументальный особняк, вкупе с церковью Сент-Эндрю в центре города, построенной дедушкой Алланом, четыре десятилетия назад был удивительно хорош, но из-за скупости дяди Роберта постепенно ветшал и требовал ремонта. В сарае Дрегорн-хауса на заднем дворе до сих пор лежали огромные колеса от экипажа Аллана Дрегорна, который изготовили по его заказу на семейной лесопилке, удивив жителей Глазго размерами и удобством этой кареты. Дракон Боб, показывая колеса Мэри, утверждал, что до Аллана Дрегорна никто в Глазго не владел личной каретой и поглядеть на ее первый выезд собрался когда-то весь город.
19 ноября 1804 года, за месяц до Рождества и дня рождения Мэри, посыльный из магазина «Белл и Бойд» доставил в Дрегорн-хаус изумительное платье, которое, без сомнения, было чересчур взрослым и вызывающим для четырнадцатилетней особы. Мать и тетушка Лиззи навещали сестру Мэгги, в доме было тихо, и Мэри могла спокойно примерить обновку. Служанка Бетси облачила ее в это модное чудо цвета слоновой кости, подложила «куда надо» вату, принесла жемчуг и перчатки, отдернула гардины и подвела «красотку» к зеркалу. Мэри взирала на себя с трепетом и удовольствием, предвкушая свое преображение на «детском балу» для отпрысков городского купечества. Это был волнующий момент, ради которого она целый месяц хитрила и шла на немыслимые уловки. Затем, чтобы купить молчание Бетси, ей были дарованы девять пенсов, платье аккуратно сняли, уложили в коробку и спрятали в шкаф. Испытывая душевный подъем и напевая, Мэри переоделась в повседневную одежду и уселась за проверку банковских документов «дедушки» Каррика, коими он испытывал ее навыки счетовода. Когда она завершит подсчеты, можно будет почитать комментарии на Тацита, добытые у одного нерадивого ученика, юного балбеса, за четверть цены.
- Мэри! Мэри! Поди-ка сюда! – Дракон Боб кричал с первого этажа из своего кабинета в северном крыле.
- Иду, дядя, - она вздохнула, встала со стула и спустилась по лестнице, толкнула плечом тяжелую дверь кабинета хозяина дома.
Роберт Дрегорн стоял у окна, облокотившись на подоконник, и пялился на улицу единственным зрячим глазом. В камине горел огонь, на столе были раскиданы бумаги. Поверх бумаг лежал пистолет и набор для его чистки.
- Дядя, - она замерла в дверях, чувствуя дрожь в коленях, одолевавшую ее всякий раз, когда она беседовала с Драконом Бобом.
- Сядь, - пробормотал Роберт Дрегорн, покачивая головой. – Где твоя мать и тетя?
- Они у тетушки Мэгги, - Мэри робко села в крайнее кресло и сложила руки на коленях. – Вам нужно написать письмо под диктовку?
- Нет, не сегодня, - Дракон Боб постукивал пальцами по подоконнику. – Я позвал тебя, чтобы кое-что прояснить. Чтобы ты узнала, лично от меня услышала, что твои кузины Изабелла, Джанет, Элизабет и Мэри ничуть не превосходят тебя, что бы там не болтали о твоем рождении и той беде, которая случилась с твоей матерью. Тетушка Мэгги может строить против тебя козни и превозносить своих дочек до небес, но они были крещены под другой фамилией, как Деннистоун. А ты с первого дня Дрегорн, крещена как Дрегорн, будешь Дрегорн до замужества и поэтому заслуживаешь не меньшего, а большего. Понимаешь?
- Понимаю, дядя, - она выпрямилась и расправила плечи, как наставляла ее гувернантка, мисс Андерсон.
- Каждая из вас унаследует то, что положено, и никого не обидят, - Дракон Боб приблизился к столу. Пламя в камине отбрасывало на его лицо странные тени, то подчеркивая шрамы, то сглаживая их. – Не буду спорить, мне чужда расточительность и бездумная щедрость. Расточители и добряки-транжиры приводят меня в бешенство. Деньги следует сберегать и копить, а не швырять их на ветер. После моей смерти вы будете рады, что я сберегал и копил.
- Спасибо, дядя, - она не поднимала глаз. – Если кто-то клевещет на вас или в чем-то упрекает, так это подлые люди. Я от вас видела исключительно доброту и участие.
- Ты послушная девочка, - кивнул Роберт Дрегорн. – И умная, способная отделить зерна от плевел. Помнишь, как ты читала мне о римлянине, друге императора? О том, что сорил деньгами на благо художникам, писателям и актерам?
- Да. Его звали Гай Меценат, - уточнила Мэри. – Меценат нажил богатство и покровительствовал людям искусства.
- И что я тогда тебя спросил о его богатстве? – лукаво усмехнулся Дракон Боб.
- Вы спросили, как было нажито богатство Мецената, дядя, - Мэри продолжала держать осанку, несмотря на боль в лопатках.
- И как же оно было нажито? – решил повторить их разговор Роберт Дрегорн.
- Гай Меценат служил императору Августу во время междоусобной войны, выполнял самые сложные его поручения, - как на уроке отчеканила девочка. – Он от имени Августа вел переговоры с Марком Антонием и Эмилием Лепидом, которые претендовали на часть власти, составлял списки состоятельных граждан, обреченных на казнь, называемые проскрипциями, и отбирал имущество врагов триумвиров. Потом это имущество продавали, а деньги делили Август, Антоний и Лепид. Часть денег шла в казну, на выплату жалованья легионам, и Меценат на этом тоже обогащался, получал свою долю. Так было нажито его состояние, которое он потом расточал художникам и поэтам.
- Выходит, этот римлянин участвовал в убийствах, разорял семьи, грабил, а поэты с художниками получали от него кровавые деньги и восхваляли своего благодетеля, дабы не трудиться, а развлекаться и бездельничать, - подытожил Дракон Боб.
- Выходит, что так, - снова, как и в прошлый раз, согласилась Мэри.
- А твой дядя кого-нибудь убивал, чтобы нажиться? – поинтересовался Роберт Дрегорн.
- Нет, вы никого не убивали, дядя, - прошептала девочка.
- Воистину так, - провозгласил Дракон Боб. – Я торгую древесиной, железом, углем, табаком. Всем нужна древесина, уголь, железо. И какой вред от табака? Никакого. Кто-то в Глазго скажет, что я отказался платить налог на бедных и судился из-за этого, или что я ничего не жертвую малоимущим горожанам. Я же отвечу засим, что налог на помощь бедным есть чистейший произвол, а малоимущим пора прекратить ныть и начинать работать в поте лица своего. Я не обязан с ними делиться. Если каждый голодранец в Глазго выудит у меня из кармана по два пенса, от твоих тридцати тысяч фунтов наследства не останется и фартинга, моя девочка. Ты это уразумела?
- Да, дядя, - сказала Мэри.
- И рабов я не покупал и не продавал, как некоторые, - засопел Дракон Боб. – По крайней мере, не давал таких указаний. А если кто-то человека купил или продал в рабство от моего имени, то без моего ведома, и Бог им судья.
- Да, дядя, - девочка мечтала вернуться к себе и настороженно поглядывала на пистолет.
- Ладно, - Роберт Дрегорн поморщился, трогая плечо.
- У вас плечо болит, дядя? – полюбопытствовала Мэри.
- Камень, - стиснул зубы Дракон Боб. – Уличные мальчишки, проклятые сорванцы, вчера закидали меня камнями на Аргайл-стрит и вопили, как свора демонов.
- Я позову Бетси, она привяжет вам припарку с уксусом, - с сочувствием произнесла девочка.
- Нет, не сейчас, - запротестовал Роберт Дрегорн. – Я занят, чищу пистолет.
- Для мальчишек? – испуганно моргнула Мэри.
- Нет, упаси Господь, - махнул рукой дядя. – Иди наверх, Мэри, и не забудь, что я сказал о том, что ты ничуть не хуже кузин.
- Да, не забуду, - девочка встала из кресла и сделала книксен. – Я позову вас к столу, дядя.
Она удалилась на второй этаж и опять принялась за счета из банка Каррика, взяв бумагу и перо, чтобы записывать цифры. Час ушел на сверку, четверть часа на отдых, и Мэри уже была готова полистать комментарии к Тациту до возвращения матушки, но не успела. Из северного крыла Дрегорн-хауса раздался адский грохот и это был первый выстрел, который Мэри услышала в своей жизни. Она стремглав сбежала вниз, хотя будущей леди не положено бегать по дому, как служанка. Но Бетси опередила ее и распахнула дверь в комнату, в которой совсем недавно дядя и племянница разговаривали о наследстве, Гае Меценате, злых мальчишках и чистке пистолета. В воздухе стоял запах дыма и пороха. Дракон Боб бился в агонии на полу, в луже собственной крови, и Мэри оставалось лишь созерцать эту агонию, без всякой надежды стереть из памяти когда-либо этот день и то, что она увидела.
* * *
4 мая 1805 года
Дом Кавендишей, Сэвил-роу, Лондон, Англия
Двадцать лет! Ему двадцать лет! Треть или четверть жизни прожито! И что дальше?
Джордж Генри Комптон Кавендиш, капитан Седьмого драгунского полка ее величества королевы, пригладил непокорные темные волосы и неохотно обулся. Ему следовало развлекать гостей, приглашенных по случаю его приезда домой, в Лондон, из Нориджа, а он удрал в свою спальню, дабы вздремнуть десять минут. Стыдно. Племянник герцога Девонширского и кавалерийский офицер не вправе пренебрегать долгом гостеприимства и огорчать родителей, лорда и леди Кавендиш, чье положение в высшем свете было незыблемым. Кроме того, надо было спасать Хасси, его начальника, лейтенант-полковника Ричарда Хасси Вивиана, из лап почтенных матрон, донимающих бедолагу расспросами о молодой жене, покойном тесте и семейной жизни с налетом скандала. Всем в обществе было известно, что женившись в прошлом году на девятнадцатилетней глупышке, Элизе Чемпион, бравый драгун «порадовал» ее двухлетним внебрачным сыном, которого до этого признал своим бастардом и навязал невесте в качестве пасынка. Не хватало еще, чтобы старина Хасси угодил впросак с этими гарпиями, ехидными подружками матушки.
Джордж зевнул и потер висок пальцами. Он кутил ночью с друзьями в одном райском гнездышке, налегал на выпивку и карты, спал не более пяти часов и был нещадно разбужен батюшкой. В виске у капитана Кавендиша что-то постукивало в ритме полкового марша, но такое с ним нередко приключалось от недосыпа, и было терпимо. Он шагнул к двери своей спальни и решительно отправился в гостиную.
Лорд Джордж Кавендиш
леди Элизабет Кавендиш
Отец капитана, лорд Джордж Огастес Генри Кавендиш, член парламента вот уже тридцать лет, был третьим сыном покойного герцога Девонширского, Уильяма Кавендиша, братом ныне здравствующего герцога Девонширского, также Уильяма Кавендиша, и дядей наследника брата, маркиза Хартингтона, также Уильяма Кавендиша. Весь Лондон знал лорда Джорджа Кавендиша как политика-вига и любителя скачек, который проводил с лошадьми гораздо больше времени, чем с семьей. Мать храброго драгуна, леди Элизабет Кавендиш, была дочерью лорда Чарльза Комптона, графа Нортгемптона, и за двадцать три года супружества героически произвела на свет одиннадцать детей, хотя выжили из них шестеро: Уильям, Энн, Генри, Чарльз, Кэролайн и он, Джордж. Пятеро же: две Элизабет, Мэри, Фредерик и Шарлотта скончались в возрасте от нескольких месяцев до двух лет. В их смерти, со слов матери, были повинны няньки-сони, кормилицы-грязнули, нерасторопные служанки, горничные, допускающие сквозняки, и доктора-шарлатаны, половину которых нужно было повесить за то, что не умеют лечить детей, в назидание второй половине, еще на что-то годной.
Дети лорда и леди Кавендиш Джордж и Уильям
Капитан Кавендиш родился в 1784 году в Берлингтон-хаусе, одном из лондонских домов герцога Девонширского на Пикадилли, в котором отец и мать, с разрешения герцога, жили с 1782 по 1785 годы. Позже, по причине какого-то несогласия, родителей вынудили переехать из помпезного Берлингтон-хауса в скромный дом за углом, на Сэвил-роу, также принадлежавший Кавендишам. Этот дом стал домом детства Джорджа, который он любил всем сердцем, невзирая на тесноту, неудобную лестницу, дымящие камины и соседство с несносным братом Вилли.
В гостиной было многолюдно. Маменька, как водится, тщательно рассаживала гостей согласно своим замыслам и направляла беседу в то русло, которое давало ей наибольший маневр в соблюдении интересов семьи и получении важных сведений. Старший братец Уильям, член парламента от Эйсбери и майор ополчения Дербишира (при упоминании этого «звания» Джордж никогда не мог удержаться от хохота), сидел на дюшес-бризе с дальней родственницей, юной Луизой О’Каллаган, дочерью барона Лисмора, бабкой которой была Элизабет Понсоби, в девичестве Кавендиш. Между двух окон, на длинной кушетке-рекамье, пристроились три матушкины конфидентки, частые гостьи на Сэвил-роу. Их развлекал анекдотами из армейский жизни командир Джорджа, удалой лейтенант-полковник Ричард Хасси Вивиан. Женщины средних лет при этом хихикали, как дебютантки, и прятали улыбки за веерами.
Уильям, старший сын лорда Джорджа Кавендиша
Ричард Хасси Вивиан
Отец восседал в кругу соратников по парламенту, матерых вигов и разговоры в этом углу гостиной были скучны, как проповедь захолустного викария. «Духота», решил про себя капитан Кавендиш и стал незаметно красться к выходу во двор, чтобы подышать свежим воздухом, но орлиное зрение матери было идеальным, она окликнула сына и через минуту вовлекла его в обмен светскими сплетнями.
- Как мне жаль лорда и леди Петре, - леди Элизабет Фостер, двуличная любовница герцога Девонширского и «верная наперсница» его жены, герцогини Джорджианы, обсуждала с леди Кавендиш побег дочери барона Петре, не упуская из виду лихого драгуна Хасси Вивиана, который годился ей в сыновья. – Бракосочетание было тридцатого апреля. Такое разочарование для родителей.
- А что случилось? – капитан Кавендиш поправил шнуры на своем доломане, смявшиеся, когда он дремал. – Какой-то скандал?
- Ты совсем одичал в своем Норидже, милый, - мать насмешливо приподняла бровь. – Старшая дочь лорда и леди Петре, мисс Мария Джулиана, в конце февраля сбежала из родительского дома в Норфолке с учителем своих братьев, неким Филипсом. Мало того, что он не джентльмен, девушка младше его на двенадцать лет.
- Ужас. Лорд Петре сулил двадцать гиней за их поимку, но все было тщетно, - леди Кавендиш-Бентинк, кузина Джорджа по отцу, перешла на шепот. – Этого Филипса думали уволить к Пасхе за наглость, а он в отместку заморочил голову хозяйской дочке. Все произошло как в романе. Она вышла прогуляться в сад перед сном и исчезла в ночи, ее поджидала карета приятеля Филипса, местного торговца бренди. Из покоев девушки исчезли все платья и украшения, целый сундук. Беглецы устремились в Ламбет, но в тамошней церкви отказались сочетать их браком. В итоге они поженились в Оксфорде у некоего Лесли, католического священника, что было незаконно. Ночевала эта троица Бог весть где, и когда их настигли, все дурное уже сделалось. Теперь их сочетали браком как положено, но какое это унижение для лорда и леди Петре.
- В самом деле, - согласился Джордж. – Прошу меня извинить, но мне тоже пора прогуляться в саду. Правда, без всякого коварного умысла, чтобы унять головную боль.
- Иди, дорогой, - кивнула леди Кавендиш, и капитан откланялся.
На заднем дворе, однако, Джордж не нашел уединения. Здесь, у фонтана, расположились с воздушным змеем младший брат, одиннадцатилетний Чарли, и сестра, восьмилетняя Каро. Рядом с ними, на каменной скамейке, сидела худая темноволосая девочка с книгой, которую капитан приметил накануне в библиотеке. Он понятия не имел, кто это, но проигнорировать гостью дважды было бы невежливо. Подозвав брата, Джордж обменялся с ним приветствиями, и тихо спросил о незнакомке.
- Это мисс Дрегорн из Шотландии, - разъяснил Чарльз. – Она приехала на лето со своей матерью и тетей, и жила у какого-то мистера, у которого дела с отцом. Кажется, торговые дела. Но в доме того мистера все заболели и мы на время приютили мисс Дрегорн. Батюшка говорит, что родственник мисс Дрегорн управляет большим банком в Шотландии, и он желал бы с ним подружиться.
- Благодарю, Чарли, - улыбнулся драгун и потрепал брата по плечу. – А теперь представь меня мисс Дрегорн как требуется, словно мы на ассамблее.
- Да, Джордж, - нахмурился Чарльз. – Но она же девчонка, зачем тебе ей представляться?
- Из вежливости, - хмыкнул капитан.
- Мисс Дрегорн, - Чарли повысил голос и обратился к девочке, которая невольно слышала всю их беседу. – Я имею честь представить вам моего брата, сэра Джорджа Кавендиша, отважного капитана Седьмого драгунского полка ее величества королевы. Брат, это мисс Мэри Дрегорн, наша гостья.
- Польщен знакомством, мисс Дрегорн, - капитан поклонился и приблизился. Девочка тут же встала со скамьи, покраснела и ответила поклоном на поклон.
- Вы из Шотландии? – Джордж ощутил, как весеннее солнце припекает ему спину через теплый доломан.
- Да, сэр, - девочка была явно смущена вниманием кавалерийского офицера к своей скромной персоне. – Из Глазго. Я со своей матерью и тетей Элизабет Дрегорн была в гостях у мистера Стирлинга из «Братьев Стирлинг», пока хозяева не заболели. Чтобы не причинять хлопот, мы хотели снять комнаты, но леди Кавендиш узнала об этом и пригласила нас сюда, до выздоровления мистера Стирлинга.
- До Глазго путь не близкий, - капитан посмотрел на скамью и Мэри Дрегорн, будто угадав его мысли, села. Он присел возле нее. – Что привело вас в Лондон, мисс Дрегорн?
- Утверждение наследства, поручения моего родственника, мистера Роберта Каррика, и покупки, - девочка, в присутствии взрослого мужчины, оробела и слегка запиналась. – Выбор тканей в Глазго не хуже, чем в столице, а вот выбор книг и монет в Лондоне больше.
- Монет? – изумился Джордж. – Ваша матушка и тетя покупают монеты? Для чего?
- Не они, а я их покупаю, - она напряглась. – Это древние монеты, сэр. Римские, греческие, античные, золотые ауреусы и серебряные денарии. Таково мое увлечение.
- Должно быть, недешевое увлечение, - рассмеялся капитан.
- Иногда это так, - признала Мэри Дрегорн. – Но те, кто собирает монеты, обмениваются ими или продают друг другу те из них, что намерены сбыть. Важно верно оценивать свои возможности и не оплошать, меняя монету или покупая. Люди веками этим увлекаются, сэр.
- Разумеется. А вы верно оцениваете свои возможности, мисс? – на губах Джорджа мелькнула хитрая улыбка.
- Чаще всего верно, - она заметила эту улыбку и тоже улыбнулась. – Но сейчас вернее, чем три года назад.
- Забавно, вы первая на моей памяти, кто собирает древние монеты, - заявил капитан. – У вас есть одна или две с собой, чтобы просветить меня в этом?
- Да, в моей комнате, - Мэри вдруг почувствовала мурашки на затылке и какое-то томление в груди. – Я покажу их вам позже, сэр.
- А читаете вы что? Роман или какое-нибудь женское наставление, нравоучение? – Джордж не мог разобрать надпись на корешке книги, лежащей справа на скамье.
- Нет. Это «История» Аппиана Александрийского, - девочка прикоснулась к потертому кожаному переплету. – Издано в Лондоне в тысяча шестьсот девяностом году. О гражданской войне в Риме.
- Боже мой, - Джордж Кавендиш опешил. – А я, невежественный кавалерист, полагал, что вы, как многие девушки, читаете роман.
- Простите, сэр, - она побледнела. – Вы не невежественный кавалерист. Такие книги мало кто читает. Это просто мое увлечение, как я вам и сказала.
- Это вы меня простите, мисс Дрегорн, - он бросил взгляд на ее лицо. Она не была дурнушкой, ее черты отличались оригинальностью, а красивые глаза светились умом. – Я не прочь поговорить о римской истории, но мои познания в этом не велики. Со своей стороны могу открыть вам, сколько эскадронов в полку, как эскадрон атакует, показать дом, или поделиться новостями.
Она выбрала второе, и Джордж Кавендиш провел следующие полчаса в обществе четырнадцатилетней шотландской девочки, которая знала о банковском деле не меньше, чем о римских монетах и истории, читала книги на латыни и носила траур по дяде, скончавшемуся полгода назад и оставившему ей солидное наследство. Кроме того, у нее был родственник-банкир, который обещал о ней позаботиться, что означало еще одно наследство. «Матушка не меняется. Как сорока, тащит в дом все, что блестит», думал капитан, с любопытством слушая рассуждения мисс Мэри Дрегорн о характере императора Августа и упадке Римской империи после Септимия Севера. «Немудрено, мать сама была богатой наследницей и не особо щепетильна в устройстве будущего своих сыновей. Та, кому по средствам золотые римские ауреусы, была обречена стать ее гостьей».
В другое время, при другой собеседнице, Джордж Кавендиш давно бы потерял интерес к незрелой девице, но было что-то в Мэри Дрегорн, что притягивало его к ней. И он задержался, а потом водил ее по дому, шутил, излучал обаяние и с лупой читал необычную надпись на золотой монете императора Веспасиана, выполненную не по часовой стрелке, как на большинстве монет, а против нее. Мисс Дрегорн с восторгом юности сообщила ему, что купила этот ауреус по цене веса золота в лавке торговца картинами, и что изображенный на обратной стороне храм богини домашнего очага, Весты, непременно принесет ей семейное счастье.
После ужина, как только гости разъехались, а Хасси со своим любимчиком и собутыльником, старшим сержантом Артуром Майерсом, удалились на поиски «приключений» к Ковент-Гардену, Джордж, удивив себя самого, отыскал мисс Мэри Дрегорн, представился ее матери и тетке, и продолжил знакомство с девочкой, к вящему удовольствию леди Кавендиш.
Сержант Седьмого драгунского полка Артур Майерс в доломане и мирлитоне, 1805 год
- Мой покойный дядя Роберт, - по секрету говорила она капитану, усевшись с ним на оттоманку в музыкальном салоне. – Был жутко скуп. В Глазго же для почетных гостей подают к столу индейку, которая у нас дороже курицы и утки. Подают, при этом, обязательно с головой и перьями, для убедительности, что это именно индейка. Однажды дядя позвал на обед важных торговцев табаком и по этому поводу заказал у лавочника в Гибсонз-Уинд индейку, но решил при этом забрать ее не утром, а позже, чтобы поторговаться. Он надеялся, что лавочник снизит цену, опасаясь, что индейку не купят, и та протухнет. Но лавочник разозлился, что дядя не спешит, и продал индейку учителю математики, мистеру Лотиану. Когда дядя узнал в лавке в Гибсонз-Уинд, что индейки для него нет, он рассвирепел, вынужденно приобрел свежего гуся и помчался по Тронгейту через Кинг-стрит, дабы догнать мистера Лотиана. Едва они встретились, дядя Роберт, запыхавшись, воскликнул, что это его индейка, что он ее вчера заказал в лавке, и предложил поменяться птицами. Но мистер Лотиан не сплоховал и ответил, что дяде следует раскошелиться аd avisandum, что значит «для обдумывания, рассмотрения». Вся соль в том, что в латинском слове «avisandum» есть слово «avis» - птица, и это была игра слов, но дядя не мог ее оценить, он был не силен в латыни. Они поспорили, кто кому должен доплатить при размене. Дядя настаивал, что гусь тяжелее и доплачивать придется мистеру Лотиану. Тот же упирался, но потом сжалился над дядей, кое в чем уступил, и продал тому не всю индейку, а лишь ее голову и несколько перьев. Чем все завершилось, вы можете догадаться. Голову индейки приладили к шее гуся, но она упала, когда блюдо с жареным гусем поставили на стол, и над дядей все смеялись до колик в животе.
Джордж тоже посмеялся над этим случаем, но в меру, так как человек, о котором шла речь, был родным дядей мисс Дрегорн и по нему соблюдали траур. Они с Мэри разговорились, обсудили коронацию Наполеона в Милане, планы вторжения французов в Англию и уловки французского и испанского флотов по прорыву морской блокады. Капитан был поражен образованностью, эрудицией и недетским здравомыслием юной шотландки, ему нравились в этой странной девочке ее искренность, живость ума, сдержанность и полное отсутствие кокетства. Вместо медальона с чьим-нибудь портретом или локоном волос, она носила на цепочке золотой ауреус императора Августа, на аверсе и реверсе которого были изображены бюст правителя и фигура сфинкса, символ загадки и мудрости.
Ауреус императора Августа со сфинксом
Вечером, отходя ко сну, Джордж еще улыбался, вспоминая историю с гусем и индейкой Дракона Боба, и размышлял о том, что хотя матушка и раздражает всех в доме, занимаясь сватовством и поиском состоятельных невест для сыновей, порой она приводит в гости действительно достойных девушек. И тогда же, засыпая, капитан Кавендиш решил для себя, что братья Уильям и Генри не получат в жены богатую наследницу, любительницу римской истории и знатока античных монет, мисс Мэри Дрегорн, как бы они не старались.
Bernard:
» Часть 1 Глава 2
Глава 2«Гусар, дикарь и дурак»
Спустя 3 года, 4 октября 1808 года
Копмтон-плейс, Истборн, Сассекс, Англия
Мисс Мэри Дрегорн была влюблена до беспамятства, и никто, ни мать, ни тетушка Лиззи, ни леди Кавендиш, не могли прервать ее порыв, стремление находиться около любимого каждый день, каждый час, каждую минуту. Но надвигалась война, безжалостная разлучница, и Мэри чувствовала себя царицей Клеопатрой, провожающей своего Марка Антония на битву при Акциуме. Положение английской армии в Испании и Португалии ухудшалось, требовались подкрепления, пехота маршировала в порты для погрузки на корабли, а за ней придет очередь кавалерии, и нет на земле силы, способной это предотвратить. Ее возлюбленного Джорджа, пылкого гусара, гордость Седьмого полка, лучшего из мужчин, подобного богам и героям античности, посадят в трюм и отправят на Пиренеи, спасать союзников Англии в их тяжелой борьбе. Мэри была беспокойна, изнывала от тревоги, мучилась бессонницей и согласилась бы пожертвовать все свое состояние и наследство, лишь бы ее обожаемый майор Кавендиш остался в Лондоне, изредка наезжая в Норидж для проверки порядка в эскадроне.
Три года она разрывалась между Шотландией и Англией, и когда наступал срок возвращения из Лондона в Глазго, рыдала от безысходности. После того, как дядя Роберт покончил с собой, Дрегорн-хаус на Клайд-стрит был закрыт, они поселились в Ручилле, загородном имении Дрегорнов, в двух милях от Глазго. Всякий раз, по дороге из Англии в Шотландию, Мэри была мрачнее тучи, а переступив порог Ручилла, начинала проситься в Лондон. Мать читала ей бесконечные нотации, приводя в пример свою горькую судьбу. Тетя Элизабет, которая подчас не могла сказать, какой нынче месяц, неуклонно слабела умом. В этом году она то призывала ее блюсти девичью честь, то вдруг обращалась к ней «миссис Кавендиш» и интересовалась, как дела у мужа, «милого Джорджа». Мэри это убивало, она мечтала стать женой своего гусара, молилась об этом, и тетины ошибочные слова повергали девушку в слезы. Ей хотелось услышать предложение о браке, она ожидала его, и все было почти уже решено, «дедушка» Каррик не возражал и не пытался уменьшить сумму приданого, запрошенного лордом Кавендишем. Но вмешалась война, проклятый Бонапарт обрушился на Испанию, английским войскам в Португалии грозило окружение и истребление. Что тут можно было предпринять? Семейные разговоры о помолвке стихли, все согласились, что в 1808 году объявлять о ней немыслимо и надо дождаться весны или лета следующего года, когда полк могли вернуть в Англию для отдыха, пополнения и обмундирования. Ведь гусары, как повторял Джордж, это не драгуны, которые налетают на врага массой, единым строем и ничего иного не умеют. Гусар превосходит драгуна во всем, он участвует в рейдах, разведке, арьергардных боях, пикетах, и лошадь для него, ее выучка и быстрота, значат очень много. Гусара не удовлетворит первый попавшийся конь, он со своим конем практически единое целое, кентавр. Стало быть, эскадронам необходимо будет пополнение и в людях, и в лошадях, отбор лошадей, тренировка их выносливости, осаживания, преодоления водных преград. На войне, в полку, половина эскадронов сражается, а половина тренируется, но в походе лошади погибают и ни один кавалерийский полк нельзя держать без отдыха и пополнения, в отрыве он тылов, год или два.
Мэри отлично помнила тот день, когда Седьмой драгунский полк ее величества королевы был переименован в Седьмой гусарский и поступил приказ о смене обмундирования и лошадей. Они с матерью тогда гостили в Лондоне. Среди министров бытовало мнение, что это нелепая блажь, что никакой разницы нет, драгунский это полк, или гусарский, что решение было навязано принцем Джорджем и знатью, жаждущей узреть своих отпрысков в дорогих ментиках, меховых шапках с цветными шлыками, с расшитыми чекчирами и ташками, а главное – с усами. Чтобы не волновать мать просьбой дать ей денег, Мэри продала две свои редкие монеты одному чиновнику в парламенте, знакомому лорда Кавендиша, и купила в подарок своему великолепному гусару самую красивую, вышитую золотой нитью, ташку. В тот день Джордж впервые ее поцеловал, и она воспарила на небеса, отверзая свое сердцу чуду любви. Такой любви, которая расцветает столь неистово и неудержимо только в шестнадцать лет.
Что ж, скоро, на Рождество, ей исполниться восемнадцать. Грядет пора расставания, пора прощания, горестная пора. В конце августа леди Кавендиш пригласила Мэри с тетушкой Элизабет в Копмтон-плейс, загородное поместье ее покойного отца, графа Нортгемптона, которое она принесла лорду Кавендишу в качестве приданого в 1782 году. Мэри посещала Копмтон-плейс и раньше, но теперь все было иначе, визит перед разлукой не сулил ни радости, ни надежд на то, что заветные слова будут сказаны, предложение руки и сердца сделано, а помолвка объявлена.
Комптон-плейс
В имении собиралась шумная компания, половину которой составляли гусары-офицеры Седьмого полка и молодежь, а вторую половину родственники, подруги леди Кавендиш с дочерями, соседи и политики-виги. Мэри не волновалась по поводу возможных соперниц, Джордж любил ее не менее страстно, чем она его. Но были люди, которых мисс Дрегорн не желала видеть в качестве гостей будущей свекрови. Первым из них был сослуживец майора Кавендиша, лейтенант Томас Уайлдмен, прозванный Мэри, в соответствии с его фамилией и характером, «дикарем». Кроме прозвища «дикарь», Уайлдмен удостоился от мисс Дрегорн прозвища «сын гарпии», но эта кличка была связана не с его фамилией или характером, а с историей семьи Уайлдменов. Вторым же человеком, приглашенным в Копмтон-плейс, с которым Мэри предпочла бы не встречаться, был другой однополчанин Джорджа, капрал Чарльз Кинг. Его она окрестила «дураком», и если «дикаря» девушка просто не любила, то «дурака» она откровенно презирала и всячески третировала за дремучую необразованность.
Томас Уайлдмен в мундире гусара Седьмого гусарского полка
Что же плохого было в двух этих людях? История взлета рода Уайлдменов не была тайной за семью печатями. Отец Томаса Уайлдмена, также Томас Уайлдмен принадлежал к обычной фермерской семье, которая занималась сельским хозяйством в Хорнби, в Ланкашире. Этот Томас стал учеником своего родственника, некоего мистера Бенисона, адвоката из Хорнби-Холла, и изучал юриспруденцию. Потом он переехал в Лондон с двумя братьями, обзавелся клиентами и стал адвокатом Королевского суда. Удача улыбнулась мистеру Уайлдмену в 1770 году, когда к нему обратился для ведения дел десятилетний Уильям Бекфорд, наследник сказочно богатых плантаторов с Ямайки. Томас Уайлдмен сделался его опекуном, брат Томаса, Генри - агентом Бекфорда в Англии, а второй брат Джеймс - агентом наследника на Ямайке. Троица братьев, пользуясь доверчивостью и наивностью ребенка, принялась тянуть деньги из юного клиента, доводить того до разорения, чтобы потом скупить за бесценок его имущество и владения. Этот тонко рассчитанный, мастерски исполненный и абсолютно бессовестный грабеж продолжался двадцать лет. В результате Уильям Бекфорд лишился большей части состояния, а Уайлдмены это состояние приобрели. Отец лейтенанта Томаса Уайлдмена, к примеру, купил земли и поместья Хорнби, Кейтон, Фарлтон, Ньютон в Дэрсбери, Шиллингем и Трехан в Трехане, Рашбери в Шропшире, Бактон-Холл в Саффолке. Перед смертью в 1795 году, он, помимо доходных плантаций на Ямайке, которыми когда-то владел Бекфорд, завещал своей вдове, Саре Уайлдмен, ежегодную ренту в полторы тысячи фунтов, а каждому из детей, коих было пятеро, по десять тысяч фунтов. Лейтенант же Томас Уайлдмен унаследовал все поместья своего алчного отца и считался в Англии завидным женихом. Впрочем, в обществе помнили, каким путем было нажито его состояние. На протяжении многих лет отца и двух дядюшек лейтенанта Уайлдмена называли в Лондоне тремя гарпиями. Поэтому Мэри, услышав от леди Кавендиш историю семьи Уайлдменов, дала сыну и племяннику этих мерзавцев прозвище «сын гарпии».
Но почему же «дикарь», спросите вы? Неужели лейтенант Уайлдмен заслужил от Мэри эту кличку исключительно благодаря своей фамилии? Это было не так. Дело в том, что Томас Уайлдмен, во время своей учебы в школе для мальчиков в Харроу, стал там своего рода вождем малолетних извергов и издевался над младшими и слабыми детьми весьма изощренными способами. Правда, для титулованных учеников он допускал послабления и «брал их под свое крыло», чтобы завести полезные связи. Одним из таких титулованных учеников был лорд Джордж Гордон Байрон, начинающий поэт, с которым лейтенант Уайлдмен свел дружбу. Рассказы о школьных, далеко не невинных проделках, хвастовство и запанибратская грубость Томаса Уайлдмена доводили Мэри Дрегорн до белого каления, и только строгое воспитание, вкупе со сдержанностью, не позволяли ей открыть этому «дикарю» глаза на его натуру. Но прозвище, которое она ему дала, хотя никому об этом и не говорила, было точным.
Что касается «дурака», капрала Седьмого гусарского полка, Чарльза Кинга, которому Мэри не была рада в Комптон-плейс, упоминать о столь никчемной личности, пожалуй, не имело бы смысла, если бы Чарльзу Кингу, не суждено было сыграть в жизни Мэри определенную роль.
Он родился не в Англии, Шотландии, Ирландии или Индии, а на острове Антигуа, и был ровесником Мэри Дрегорн, то есть увидел свет в 1790 году, но не знал при этом ни дня, ни месяца своего рождения. Его бабкой и дедом были Уильям Кинг и Маргарет Дуглас, жители Антигуа, а отцом некий Джон Кинг, репутация которого среди островитян была, мягко выражаясь, подмоченной, а образ жизни достойным порицания. Кто был матерью Чарльза Кинга, он не ведал, как не ведали этого ни его старший брат, торговец тканями Уильям Кинг, ни его старшая сестра, ныне усопшая Джейн Кинг. Вполне вероятно, что матери Уильяма, Джейн и Чарльза были разные и зачаты все трое были вне брака. Однако, Уильяму Кингу, если так можно сказать, повезло больше, чем Чарльзу и Джейн. Его взяли к себе родственники на Антигуа, в то время как Чарльз и Джейн прозябали на острове Барбуда вместе с непутевым отцом, надсмотрщиком рабов, изгнанным с Антигуа за разные пакости, неприличия и склонность к воровству. В чем же была причина, по которой хозяин Барбуды приютил Кингов? Причина, по которой Кристофер Бетелл Кодрингтон дал им кров, была в том, что когда-то, в прошлом веке, хозяйством на острове управлял их предок, Бенджамин Кинг.
Что примечательно, в отношении дальних предков капрала Кинга ясности было больше, чем в том вопросе, кто приходился ему матерью. И Кинги, и Дугласы обосновались на Антигуа столетия назад. Тамошние Дугласы были выходцами из Шотландии, родней баронетов Дугласов из Спрингвуд-парка и Фрайаршоу. Кинги же занимались каперством, выжимали все соки из своих плантаций, участвовали в местной политике и по меркам Антигуа были влиятельными рабовладельцами. В середине минувшего века две семьи породнились. Мэри Дуглас, единственная дочь и наследница плантатора Генри Дугласа, младшего брата баронета Джеймса Дугласа из Фрайаршоу в Шотландии, вышла замуж за полковника Бенджамина Кинга, ловкого малого, капера и известного на Антигуа богача. Брак этот не был удачным, и Мэри Кинг сбежала от мужа с доктором медицины, практикующим на Барбадосе, неким Майклом Макнамарой. Второй родственный брак, Уильяма Кинга и Маргарет Дуглас, тоже закончился не блистательно, и разлад в семействах отразился на его представителях довольно плачевно. Плантациями Генри Дугласа завладела шотландская родня, Дугласы из Спрингвуд-парка, а Бенджамин Кинг завещал все свое состояние и имущество не жене-беглянке и близким, а сыну старого испытанного товарища, Джону Левикаунту. Итогом этой истории стало то, что отец капрала Чарльза Кинга, потомок состоятельных плантаторов Дугласов и Кингов, превратился в «пропащего человека», а его дети в обездоленных колонистов, вынужденных добывать себе пропитание без помощи родни, и не знающих собственной матери.
Крошечный остров Барбуда, один из Подветренных островов в Вест-Индии, на котором рос Чарльз Кинг, расположен в тридцати милях к северу от Антигуа. Он принадлежит английской семье Кодрингтонов на протяжении нескольких поколений и используется этой семьей для разведения скота и рабов, как своего рода заповедник. Плантации же Кодрингтонов на Антигуа, куда отправляют скот и рабов с Барбуды, гораздо обширнее, чем на самой Барбуде. По Барбуде, как в райском саду, бродят тысяч коров, волов, овец, лошадей, мулов, оленей и свиней. Огороженные пажити позволяют скотине не страдать от голода, а посадки табака, картофеля, ямса, хлопка и кукурузы дают пищу и работу людям, в основном рабам Кодрингтонов. К 1806 году, когда Чарльз Кинг покинул Барбуду, на острове жило триста пятнадцать человек, триста десять из них были неграми-рабами, а другие пять белыми колонистами, двое из которых, включая Чарльза Кинга, служили надсмотрщиками. Следует сказать, что рабы Барбуды не нуждались в надзоре, они не пытались уплыть с острова, а звание надсмотрщика присваивалось колонистам формально. Чарли Кинг, например, ухаживал за лошадьми и надзирал за ними, а не за рабами, хотя по отчетам числился надсмотрщиком рабов. После смерти отца, он жил с сестрой в хижине одного дряхлого раба, приятеля Джона Кинга.
Как же, спросите вы, Чарльз Кинг с Барбуды очутился в Англии и сделался капралом Седьмого гусарского полка ее величества королевы? В 1805 году сестра Чарльза умерла, и через год, из-за ссоры с управляющим ему приказали убираться с острова. Он хотел пожить на Антигуа, но в карманах у него «гулял ветер». Юноша с неделю голодал и бродяжничал, до тех пор, пока на него не обратили внимания Дугласы, родственники по женской линии. Они пожалели парня, держа в уме то, что если бы не было разлада в семьях, он мог бы быть сыном уважаемого плантатора, а не нищим бедняком. Евангельские заветы и страх перед адским пеклом, как не крути, порой заставляли этих рабовладельцев поступать по совести. Так Чарльз Кинг сначала оказался в поместье Дугласов Рейвенскрофт на Антигуа, затем в их доме в Сент-Джоне, а затем на корабле, направляющемся в Англию.
Сэр Джордж Дуглас, пожилой шотландский баронет из Спрингвуд-парка, который хорошо помнил тетушку Мэри Кинг, в девичестве Дуглас, укрывшуюся полвека назад в Лондоне от мужа, Бенджамина Кинга, принял Чарльза Кинга милостиво и поручил ему уход за своими лошадьми.
План плантаций Дугласов и поместья Рейвенскрофт на Антигуа
Спустя месяц выяснилось, что как конюх Чарли удивительно расторопен и талантлив. Он отличался особым даром объезжать и лечить лошадей, мог без ошибки назвать сильные и слабые стороны любого коня и обуздать самых строптивых из них. В один из дней, когда баронет решил продать резвую кобылку из своей конюшни лорду Кавендишу, Чарльз Кинг познакомился с сыном лорда, капитаном Седьмого гусарского полка, Джорджем Кавендишем. Гусар был впечатлен навыками и знаниями бывшего островитянина и без раздумий предложил ему место помощника квартирмейстера, ответственного за лошадей, в своем эскадроне. Так завязалась необычная дружба племянника герцога Девонширского, богатого и образованного офицера, и нищего потомка вест-индийских каперов, с трудом читающего по слогам. Через год эта дружба окрепла, и в полку часто шутили, что Кавендиш подражает полковнику Вивиану во всем. Дескать, несравненный Хасси завел себе любимчика, старшего сержанта Майерса, а Кавендиш, вслед за ним, также подыскал себе фаворита, капрала Кинга.
У Мэри Дрегорн, ожидавшей помолвки с любимым и жаждущей его внимания, дружба ее дорогого Джорджа с неотесанным, глупым молодым капралом вызывала зубовный скрежет. Джордж был одержим лошадьми, мог болтать о них часами, посему они с Чарли пропадали на конюшне целыми днями. Кинг месяцами не показывался в полку, в Норидже, колесил с Джорджем по стране, ездил с ним на ярмарки в Хорнкасл, Йорк, Донкастер и Мелтон-Моубрей для покупки полковых лошадей. Они вместе посещали Ньюмаркет и носились верхом в Комптон-плейс по полям, как угорелые. Мэри старалась воздействовать на Джорджа через его родителей, но лорд Кавендиш тоже благоволил капралу Кингу, и даже выделил ему домик в поместье, а леди Кавендиш уверяла мисс Дрегорн, что покупка лошадей, постоянная возня с ними и дружба с конюхами обычна для кавалерийского офицера, и изменить это ей не под силу. Но Мэри не сдавалась, ведь было обстоятельство, против которого лорд и леди Кавендиш ничего не могли возразить. Дело в том, что Чарльз Кинг приплыл с Антигуа не один, а с бывшей чернокожей рабыней, женщиной лет тридцати, и двухлетним ребенком, девочкой-мулаткой, которую называл своей дочерью. Их он забрал с Барбуды при содействии Дугласов. Двухлетняя дочь в шестнадцать лет от женщины другой расы, годящейся ему в матери! Из-за этого в глазах мисс Дрегорн Чарльз Кинг был развратником, в котором сосредоточились все пороки императоров Калигулы и Тиберия. Да что там, это было непостижимо уму и аморально! Однако, Джордж, лорд и леди Кавендиш, к изумлению Мэри, смотрели на такое безобразие сквозь пальцы, и когда мисс Дрегорн заводила об этом речь, уклонялись от осуждения несносного капрала, явно что-то скрывая. Леди Кавендиш при этом лицемерно заявляла, что девушке возраста Мэри нельзя касаться столь деликатных тем, а читать о распутстве римских императоров и подавно. С осени 1807 года, чернокожая женщина и ребенок жили в Комптон-плейс, в том самом домике, который лорд Кавендиш выделил капралу Кингу. Негритянка работала в огороде, а с девочкой-мулаткой в ее отсутствие сидела пожилая няня детей хозяев поместья. В конце концов, единственно, чего Мэри удалось добиться от Джорджа, так это уверений в том, что по возвращении с войны Кинг, его ребенок и бывшая рабыня уедут в Шотландию к Дугласам, или в Лондон, к брату капрала, торговцу Уильяму Кингу. Все это было чрезвычайно огорчительно, поскольку Чарльз Кинг похищал у мисс Дрегорн драгоценное время, которое оставалось у нее до разлуки с любимым.
4 октября 1808 года ночью был дождь, ранние верховые прогулки отменили, и Мэри надеялась, что до вечера она проведет в обществе Джорджа четыре-пять часов и прогуляется с ним по окрестностям, если земля высохнет. Позавтракав с леди Кавендиш, леди Гревилл и тетушкой, девушка написала письмо в Глазго матушке и тете Маргарет, изложив им мнение трех разных докторов о способах лечения слабоумия тети Лиззи. Второе письмо она адресовала Роберту Каррику, посвятила того в банковские новшества Лондона, и приложила к письму список книжных изданий о банковском деле. После этого Мэри уговорила Луизу Кавендиш собрать гостей, и спустилась на первый этаж, чтобы помочь хозяйке поместья с приглашениями на ужин. Через час она сидела в гостиной на канапе, рядом с майором Кавендишем, и наслаждалась приятной беседой об искусстве, английской поэзии и событиях в высшем свете. На ней было надето модное голубое платье, туфли в тон, белые кружевные перчатки и легкомысленный шарфик, подарок леди Кавендиш. Молодежь оживленно шумела. Гусары хвастались перед дамами тем, ради чего они добивались переименования полка, то бишь запрещенными ранее лихими усами, отороченными мехом ментиками и нарядными доломанами с золотыми шнурами.
Лейтенант Томас Уайлдмен, чей доломан и сапожки были образцом кричащей роскоши, стоял возле кресла мисс Энн Кавендиш, сестры Джорджа, и имел вид бойцового петуха, стерегущего приглянувшуюся ему курицу. Леди Кавендиш не поощряла его ухаживаний за дочерью, но толстокожий и самонадеянный «дикарь» не прекращал попыток окрутить племянницу герцога Девонширского, дабы породниться с высшей аристократией, и для него было не важно, каково приданое возможной супруги, три «гарпии» в прошлом позаботились о финансовом благополучии «дикаря». Лейтенант-полковник Эдвард Керрисон, громогласный, но учтивый кавалер, расточал комплименты богатой наследнице бристольского купца, а она в ответ хлопала ресницами и заливалась пунцовым румянцем. Юные лейтенанты щебетали, как стайка воробьев, вызывая восторги соседских девиц: двух близняшек, трех племянниц местного сквайра и дочери викария. Мисс Дрегорн наблюдала за всем этим снисходительно, с позиции будущей невесты хозяйского сына, но когда в гостиную робко протиснулся капрал Кинг, чей поношенный драгунский доломан и чекчиры из грубого сукна выглядели тряпьем в сравнении с офицерскими, она помрачнела и напряглась. Девушки же и женщины, приметив капрала, встрепенулись и буквально расцвели.
Мэри не могла не признать, не погрешив против правды, что если на земле и существуют мужчины, в точности похожие на греческого бога Аполлона, то Чарльз Кинг один из них. Да, ее Джордж был не обделен мужской красотой, Хасси Вивиан также покорял сердца, но в сравнении с этим островитянином, в чьих жилах была перемешана английская, шотландская и испанская кровь, они проигрывали по всем статьям. «Грустная насмешка природы над человеческим умом», подумала мисс Дрегорн. Капрал Кинг был настолько же красив, насколько и глуп, а еще малообразован и дурно воспитан. Но разве это важно для таких же глупых женщин, если перед ними предстал оживший греческий бог, с идеальными чертами лица, фигурой Аполлона, подбородком и носом, которыми бы восхитился сам Пракситель, прекрасными карими глазами и обворожительной улыбкой? Мэри предостерегающе посмотрела на Джорджа, но поздно, майор поднялся с канапе и пригласил капрала в общество, в котором ему было совсем не место. Кинг что-то промямлил про надоедливого барышника и лошадь с норовом. Первого, якобы, надо было выгнать, а вторую забраковать, чтобы лорд Кавендиш не купил ее по ошибке. Но Джордж уверил капрала, что сообщил отцу об этом барышнике и настоял, чтобы Чарли «развеялся» в гостиной. Мисс Дрегорн мысленно застонала и спустя четверть часа убедилась, что беспокоилась не зря.
Чарльзу Кингу потребовалось десять минут, чтобы привыкнуть к гостям Кавендшей, и за эти десять минут три женщины, падкие на красивых юношей, нарушив этикет, предложили ему руку для поцелуя. «Позор!», негодовала в душе Мэри, кипя от злости, а капрал уже раскованно смеялся, хлопал себя ладонью по ляжке, слушая какую-то гусарскую байку, и пел дифирамбы лорду и леди Кавендиш. Закончилось же все тем, что этот олух попробовал повторить анекдот из римской истории, которым мисс Дрегорн накануне поделилась с Джорджем, а том зачем-то пересказал Кингу. Мэри не сдержалась, и это было так.
Капрал Чарли Кинг
- Сочувствую, сэр. Что поделаешь, сыновья благородных людей любят тратить деньги, - капрал кивал, доверчиво внимая шутливой истории проигрыша Томаса Уайлдмена в карты. - Будь ваш батюшка жив, он бы преподал вам урок и поведал, как один римский король поступил со своим сыном, принцем.
- Да? - засмеялся «дикарь». - И что это был за король и урок, Чарли?
- Как звали короля, я не запомнил, - поморщился Кинг, в то время как все в гостиной повернулись к нему, прислушиваясь. - Но принца звали Тит. Отец порядком его проучил, сэр, слух об этом разлетелся по миру, и с тех пор принято считать, что деньги не пахнут.
- Как это? - поразился «сын гарпии».
- Проще простого, - пояснил Чарли. – Этот принц Тит пришел к королю клянчить денег, но просил через губу, а тот взял кошелек с гинеями, вытащил гинею, и спросил у сына, пахнет ли она чем-нибудь. Тит смекнул, что папаша недоволен, обиделся на отца, но деньги прикарманил. Люди стали смеяться над принцем, разносить об этом случае. Мол, старик учинил сыну разнос, а тот не стал спорить и умерил гордость. Значит, деньги не пахнут.
- Господи Боже! – в царящей вокруг тишине, вызванной недоумением присутствующих, сердитый окрик Мэри Дрегорн прозвучал, как выстрел пистолета. Она вскочила на ноги, сердито сдвинула брови и шагнула к капралу. – Сколько вам лет, сэр?
- Мне? – Чарльз Кинг оторопел от такого наскока. – Я не знаю…
- Не знаете? Пять? Шесть? – перебила его девушка, не терпевшая искажений римской истории и вульгарного наречия. – Вы сущий ребенок и лепечете всякий вздор, как дитя. Римский король и принц? Гинеи? «Клянчить, смекнул и прикарманил?» Если вы неспособны уразуметь суть, зачем произносите нелепости?
- Простите, мисс, - «Аполлон» был бледен и растерян. – Извините, в конюшне было шумно, и я не все слова из этой истории разобрал.
- Не все слова? – Мэри продолжала бушевать, не видя, что леди Кавендиш и Джордж потрясены ее ссорой с конюхом. – «Pecuniam ex prima pensione admovit ad nares». Это латынь и история не о римском короле, а об императоре Веспасиане, мистер Кинг. К вашему сведению, он был бережлив и для пополнения казны ввел налог vectigal urinae, раскрывать название которого неприлично в обществе. Скажу лишь, что этот налог связан с ночными вазами. Сын императора, Тит, упрекнул отца в том, что тот вернул налог ненавистного императора Нерона. Веспасиан же взял монету, поднес ее к носу Тита, полюбопытствовал, пахнет ли она, и добавил, «Atqui, inquit, e lotio est». Вам этой фразы не понять, мистер Кинг, но мужчины, изучавшие латынь, ее поймут. Я же советую вам впредь не делать из себя посмешище. Поверьте, если дурак молчит, он утаит от всех, что дурак, и это будет дураку на пользу. Хотя для вас было бы полезнее продолжать жить на тех островах, откуда вы родом.
Вздох и ропот. Мисс Дрегорн сообразила, что оскорбила мужчину, когда леди Кавендиш громко вздохнула, а гусары, оправившись от удивления, зароптали.
- Прошу прощения, мисс, - капрал Кинг отшатнулся, моргнул и, забыв поклониться, быстро удалился из гостиной. Джордж Кавендиш кашлянул, сделал знак матери усадить его возлюбленную на канапе, и объявил, что после обеда будет прогулка в Истборн, на побережье.
* * *
4 октября 1808 года
Комптон-плейс, Истборн, Сассекс, Англия
Чарльз Кинг был так взволнован, что едва не покинул дом через парадную дверь, но суровый взор дворецкого привел его в чувство. Чарли выдохнул, чтобы унять сердцебиение, и двинулся к выходу для слуг. Во дворе было солнечно, вода в утренних лужицах испарилась, день обещал ясную погоду. Капрал, проклиная свой болтливый язык, обогнул дом, проверил конюшню, окончательно успокоился и прошествовал в свою хижину, сменить доломан, чекчиры и армейские сапоги на рабочую одежду и башмаки. Если господа поедут к морю, ему придется подавать им лошадей без задержек. Осрамиться, копаясь с упряжью и седлами, для конюха гораздо хуже, чем из-за неграмотности угодить под горячую руку невесты хозяина. Вот же искусил его дьявол принять всерьез приглашение миссис Луизы Кавендиш посетить гостиную! Разинул рот, увалень, вырядился в форму и помчался в господский дом, смешить людей. Теперь-то ясно, что это была шутка и над ним хотели позабавиться.
Дверь в домик помощника старшего конюха, умершего в прошлом году, была распахнута. Одунке стояла на пороге с Софией на руках. Они следили, как он идет вдоль длинной клумбы, чудом садоводства леди Кавендиш.
- Чали! – завопила Софи, и когда он взял ее у Одунке, тут же запустила пальчики в выцветшие золотые шнуры его доломана.
- Не оторви! – Чарли поцеловал девочку в бархатную щечку.
- Как отдохнул? – негритянка прищурилась, она знала капрала Кинга больше шестнадцати лет и легко угадывала его эмоции.
- Меня окрестили дураком, - пожал плечами Чарльз. – И поделом, я и есть дурак.
- Это почему? – Одунке перестала улыбаться.
- Потому что я переврал слова майора, еле-еле читаю по слогам, говорю словами, которые не нравятся господам, слаб умом, сужу обо всем, как ребенок, и родился на острове, - перечислил свои «прегрешения» Кинг.
- Я тоже родилась на острове и не умею читать, но я не дура, - возразила негритянка. – Да и ты не дурак, иначе тебе не доверяли бы лечить, выбирать и покупать лошадей. Кто назвал тебя дураком? Майор? Лорд? Хозяйка?
- Невеста майора, - капрал погладил Софию по курчавым, черным волосам и поправил ей прическу. - Почему ты не выучилась читать и не заставляла меня сидеть за книгами и письмом? Почему отец не учил меня и Джейн грамоте?
- Твой отец? – Одунке усмехнулась. – Он и сам читал с трудом. И где бы он взял книги и бумагу на Барбуде? Зайди в дом, не топчись на пороге.
Одунке, внучка рабов из Западной Африки, народа йоруба, была высокой, осанистой женщиной с лицом, обветренным от работы в поле, но все еще красивым. На Барбуде жило много рабов высокого роста с ладной фигурой. Причиной этому было то, что один из владельцев острова, Кодрингтонов, когда-то проникся идеей «улучшить породу» рабов для плантаций на Антигуа, и с этой целью завозил на Барбуду высоких и сильных негров, мужчин и женщин, и скрещивал их, как собак или коров.
- Невеста майора на меня накричала и сказала, что мне было бы полезно не уплывать с острова, - капрал вошел хижину и затворил дверь.
- Если бы мы могли там остаться, мы бы остались, - хмуро проворчала негритянка. Она нянчилась с Чарли с младенчества, считала белого мальчика чуть ли не своим сыном, и не выносила тех, кто его обижал. Собственных детей у Одунке не было, так как в ее юности, из-за частого вывоза мужчин-рабов с Барбуды на Антигуа, на острове возник избыток женщин и ей мужа не досталось.
- Мы в Англии чужие, - капрал опустился на табурет и пересадил Софию себе на колени. –Если бы я не подрался с Джоном Джеймсом из-за Соломона, нас бы не вышвырнули с Барбуды. До того, как я на него накинулся с кулаками, управляющий доверял мне лошадей и не жаловался.
- Хватит это повторять, - Одунке села напротив Кинга. – Соломон – раб. Любому рабу на Барбуде могут приказать плыть на Антигуа и рубить тростник. Барбуда принадлежит Кодрингтонам. Не кори себя. За могилой Джейн, твоего отца и моего отца приглядят, а Соломон сам на себя накликал беду.
- На Антигуа скотская жизнь, - капрал сжал губы.
– А в Англии сытно кормят, не бьют, одевают, обувают, дают кров, а потом записывают в полк, обещают платить серебром, но платят медяками, и иди воевать за них, - возразила негритянка. - Это лучше, чем быть рабом, и умереть, как Соломон?
- Чали, акара! – Софи соскочила с колен капрала, подбежала к столу, приподняла крышку с глиняной миски и положила перед капралом пару оладий из черноглазой фасоли и бобов, обжаренных в масле с приправами.
- Да, акара, - юноша откусил от одной и закатил глаза. – У Одунке самые вкусные акара на Барбуде. Бери, а то все съем.
Девочка заулыбалась, схватила вторую оладью и опять вскарабкалась ему на колени.
* * *
4 октября 1808 года
Истборн, Сассекс, Англия
Башни Мартелло, получившие свое название от круглого форта Мортелла на Корсике, строились на побережье Англии после французской революции, с 1794 года. Они были предназначены для предотвращения вторжения в страну с континента. Тревожные времена, нескончаемые войны, угрозы Наполеона высадить в Великобритании армию в двести тысяч штыков и сабель, вынудили военное ведомство перенимать опыт других народов и возводить такие сооружения, о которые сами англичане, как говорится, в прошлом «сломали зубы». Англичане же, поднаторевшие в морских баталиях, «сломали зубы» именно о корсиканский форт Мортелла, а захватив его с суши, первым делом изучили «крепкий орешек» и создали его чертежи.
Башни Мартелло в Сассексе
В Сассексе, от устья реки Ротер до Сифорда за короткий срок возвели сорок семь однотипных башен с артиллерийскими орудиями. Высота этих круглых сооружений была сорок футов, с толщиной стен от шести до восьми футов, узким входом на высоте десяти футов от земли и приставной лестницей. На плоской крыше башен Мартелло устанавливали подвижный лафет на оси с дальнобойной пушкой. Это позволяло стрелять из нее в любом направлении, вращая лафет. Башни имели два этажа. На первом этаже хранили ядра, порох, артиллерийское снаряжение, а на втором были оборудованы жилые помещения для офицера и дюжины солдат с печами и каминами. В каждой башне либо копали колодец, либо ставили цистерну для сбора дождевой воды с крыши. Нередко, башня Мартелло находилась в пределах видимости соседних башен, и это защищало побережье от нападения французских эскадр и десанта не хуже, чем флот.
4 октября 1808 года, в три часа после полудня, дамы в четырех экипажах и десять верховых, офицеров Седьмого гусарского полка с двумя братьями майора Джорджа Кавендиша, выехали из Комптон-плейс к морю, дабы осмотреть башню Мартелло в Истборне и погулять на свежем воздухе. Женщин башня не впечатлила, гусары же обсудили ее достоинства, и недостатки в случае атаки на башню с суши, и пришли к выводу, что при известной ловкости и отваге захватить или взорвать это «чудище» вовсе не сложно, гарнизон сможет держать оборону ограниченное время. Завершив экскурсию, дамы и джентльмены разбились на пары и разбрелись по берегу, наслаждаясь легким бризом и теплым солнцем. Майор Кавендиш сопровождал мисс Мэри Дрегорн. Они беседовали о литературе, театре, коснулись неуклюжих ухаживаний «дикаря» за сестрой майора. Джордж тактично ждал, что Мэри затронет тему утреннего инцидента в гостиной, но она молчала, и он заговорил об этом сам.
- Мэри, милая, тебе не кажется, что нынче ты оскорбила моего друга, капрала Кинга? - майор бросил косой взгляд на девушку.
- Кажется, - она неохотно кивнула. - Это было безобразно с моей стороны, Джордж. Как будто меня обуял злой дух, и я обругала без всякой необходимости того, кому должны были быть судьей его собственные измышления и высказывания.
- Слава Богу, что ты это понимаешь, - откликнулся Кавендиш. - Нельзя упрекать кого-то в том, что он не силах изменить, и что присуще ему в силу жизненных обстоятельств. Тебе повезло родиться в достатке, окруженной заботой, гувернантками, учителями и книгами, а капрал Кинг рос среди рабов и работал в конюшне с семи лет.
- Ты прав, - мисс Дрегорн поправила шляпку. - Он очень зол?
- Нет, - хмыкнул Джордж. - Если бы Чарли разозлился, ты бы увидела это воочию.
- Да? - Мэри изумилась. - О чем ты?
- Его выгнали с острова Барбуда за то, что он в гневе поднял руку на человека, управляющего поместьем, и кричал, что застрелит обидчика из мушкета, - пояснил майор. - А стреляет Чарли превосходно, так как с детства охотился на птиц и диких свиней. Посему, я бы дважды подумал, прежде чем злить его. Кроме того, у него в роду сплошь каперы и пираты, отчаянные головорезы. Впрочем, ярость Кинга понятна. Управляющий выслал с Барбуды на Антигуа его родственника, раба, негра по имени Соломон.
- У англичанина есть чернокожий родственник-раб? - мисс Дрегорн была ошеломлена.
- Тебе ни к чему вникать в это, - отмахнулся гусар.
- Как бы то ни было, он распутник, - не унималась девушка. - Жить без брака с чернокожей женщиной, которая намного старше его, зачать ей ребенка в четырнадцать лет! Это варварство.
- Мэри, - Джордж внезапно остановился и испытующе посмотрел ей в лицо. - Мне не по нраву разглашать чужие секреты, да и мать против того, чтобы посвящать тебя в подробности сомнительных историй, но ты упорствуешь в этих ложных обвинениях и я вынужден открыть тебе правду, при условии, что ты сохранишь тайну.
- Какую тайну? - мисс Дрегорн насторожилась.
- Простую и житейскую тайну, - майор понизил голос. - Негритянка, живущая у нас, не развратница. Моя матушка никогда бы такого не допустила. Она няня Чарльза Кинга и девочки, Софии Кинг. Ее выкупили из рабства и освободили Дугласы, родня Чарли. София же Кинг не дочь Чарли, а его племянница. Ее матерью была покойная сестра Кинга, а отцом тот самый раб Соломон, из-за которого возникла ссора с управляющим. Так что негр, как видишь, действительно родственник Чарли. И это все. Нет никакого подвоха, разврата или интриги. Кинг представляет Софию как свою дочь, чтобы уберечь племянницу от позора, поскольку его сестра не была замужем.
- Боже мой, - Мэри смутилась. - А я говорила мисс Луизе и вашей матушке, что они дурные, грешные люди.
- Это не так, милая, - Джордж прикоснулся к ее ладони. - Не волнуйся, моя мать, и Луиза никому не передавали твоих слов. Но постарайся умерить свою враждебность. Ты оскорбила пусть и не слишком образованного, но честного человека. Он был у меня час назад, и знаешь, о чем просил?
- О чем? - мисс Дрегорн ощутила комок в горле.
- Он просил одолжить ему книги из нашей библиотеки, по которым нас с братьями учили грамоте, самые простые повести и что-нибудь из римской истории, - майор натянуто улыбнулся. - Значит, он воспринял твой выпад болезненно. Я дал ему кое-какие книги и английское изложение Плутарха Томаса Норта.
- Если ты ждешь от меня извинений перед капралом Кингом, я принесу их ему, - мисс Дрегорн отвела взор.
- Это тебе решать, а не мне, - Кавендиш огляделся в поисках старшего брата Уильяма. – По моему мнению, в этом нет смысла. Если бы вы вращались в одних кругах и встречи были бы неизбежны, от примирения вышел бы прок. Полагаю, Чарли не прослужит долго, обязательства перед маленьким ребенком и военная карьера без офицерского чина несовместимы. Он отличный конюх и недурен собой. Выйдет в отставку, уедет в Шотландию, женится, а я буду уповать, чтобы новый помощник квартирмейстера разбирался в лошадях хотя бы вполовину так хорошо, как Чарли.
- Наверное, ты прав, - девушка взяла возлюбленного под руку. – Скорее всего, капрал Кинг не оценит мои извинения. Не сочти, что я не раскаиваюсь или жалуюсь, но ты отдалился от меня этим летом, дневал и ночевал в конюшне, постоянно был в разъездах. Нас ожидает разлука, и это терзает мне душу. Но не могу же я сердиться на тебя, поэтому сержусь на мистера Кинга.
Майор не ответил и они пошли к экипажу в молчании, обдумывая то, что было сказано. Возницы, между тем, разворачивали экипажи на дороге и проверяли упряжь. Джентльмены и дамы возвращались к ним, перекликаясь и смеясь. День клонился к закату.
* * *
8 октября 1808 года
Комптон-плейс, Истборн, Сассекс, Англия
Дом опустел и затих. Гусары Седьмого полка ее величества, задорные усачи и балагуры, уехали в Портсмут, чтобы пересечь море для участия в войне с французами за Пиренейский полуостров. Вместе с ними отчий дом покинул младший брат Джорджа Кавендиша, лейтенант Десятого драгунского полка, Генри Кавендиш. Прощание во дворе было трогательным, многие женщины плакали. Мисс Дрегорн держала платок в рукаве и лишь усилием воли не прослезилась. Лорд и леди Кавендиш, сестра и братья Джорджа заключали его в объятия, у Мэри же не было такой привилегии, она довольствовалась сумбурным обменом клятвами на крыльце и прикосновением теплых губ возлюбленного к ее холодным, бледным пальцам. Кавалькада всадников подняла пыль на дороге и последние, кого мисс Дрегорн видела в этом облаке пыли, были «дикарь» и «дурак». Лейтенант Томас Уайлдмен, в походном ментике и меховой шапке, помахал провожающим хлыстом, а капрал Чарльз Кинг, поравнявшись с раскидистым вязом, под которым стояла рослая негритянка, приложил руку к сердцу.
На другой день мисс Дрегорн сообщила леди Кавендиш, что они с тетей Элизабет должны вернуться в Глазго, к матери и мистеру Каррику, и тут уж не обошлось без объятий и просьб писать, не забывать, приезжать.
Утром восьмого октября, когда вещи были упакованы и конюхи закладывали карету, Мэри сидела в своей комнате, обуреваемая тоской. Дабы не свихнуться от тревоги, она начала мерить шагами комнату. В ушах у нее звенело слово «пиявка», ненароком подслушанное вчера во время приглушенной беседы двух служанок в гардеробной. «Это они обо мне», твердила себе девушка и не могла успокоиться. Вдруг, подойдя к окну, она увидела во дворе, за изгородью садового домика, черную головку маленькой мулатки, племянницы Чарльза Кинга. Девочка сидела на траве и неумело капала землю палкой. «Земля холодная, она простудится», решила мисс Дрегорн и, не мешкая, вышла в коридор. Сперва она намеревалась сообщить дворецкому о ребенке, но затем вспомнила, что так и не извинилась перед капралом Кингом, и личная помощь его племяннице была бы своего рода запоздалым извинением. Мэри взяла из комнаты капор, перчатки и кошелек, спустилась по лестнице и вышла на улицу. Через три минуты она стояла у изгороди, пытаясь понять, что делает Софи Кинг, и разумно ли будет прервать ее раскопки. «Испачкается и замерзнет», отбросила сомнения мисс Дрегорн, и проникла во двор домика.
Картина, представшая перед ней, была пугающей и неприятной. Девочка выкопала достаточно глубокую яму и теперь Мэри догадалась, для чего. На коленях у Софи лежал дохлый серый котенок с ранами от зубов на боку и шее. Возле ямки возвышалась горка небольших камней и головок цветов с клумбы леди Кавендиш. Рядом с камнями стояла резная деревянная фигура обнаженной женщины с рыбьим хвостом вместо ног. Мулатка покосилась на мисс Дрегорн, и безмолвно продолжила хоронить мертвое животное. Она аккуратно поместила котенка на дно ямы, деловито засыпала ее землей, уложила сверху камни, украсила могилу цветами и водрузила в изголовье статую женщины-рыбы. Мэри ждала, пока она закончит обряд похорон и уже собиралась подойти, как дверь в домик отворилась и на пороге появилась няня. Негритянка была невозмутима. Она несколько секунд взирала то на девушку, то на девочку, а потом пробормотала «мисс» и шагнула к ребенку. Та поднялась на ноги, сама отряхнула свое платье и произнесла «Одунке». Няня же погрозила ей перстом, забрала с могилы деревянную фигуру и строго молвила. – Не трогай Йеманжу. Йеманжа накажет Софи, утопит ее в море.
Мулатка улыбнулась, пискнула что-то на неизвестном наречии и спряталась за няню. Она хитро поглядывала на мисс Дрегорн из-за широких юбок негритянки. Девушка несколько мгновений раздумывала, взвешивала все «за» и «против», а далее, подчинившись внутреннему порыву, достала из кошелька пять или шесть золотых гиней, подошла к няне и протянула ей деньги на вытянутой ладони.
Деревянная скульптура Йеманжу, владычицы морей, покровительницы женщин Йоруба
Она была почти уверена, что негритянка откажется от «подачки». Но та с ледяным спокойствием взяла гинеи своими темными пальцами с бледной ладони Мэри, едва уловимо кивнула и повторила «мисс». Девушка почувствовала, что с души у нее свалился, как часто выражался Роберт Каррик, «мельничный жернов». Она подмигнула Софи, развернулась и пошла в дом.
Золотая гинея Георга III
Bernard:
» Часть 1 Глава 3
Глава 3«Владычица морей»
29 декабря 1808 года
Бенавенте, Испания
Томас Уайлдмен не бежал от опасностей и приветствовал любую заваруху. Конная сшибка с сабельной рубкой? Сколько угодно! Бодрая перестрелка с пистолетами и карабинами? Пожалуйста! Гонять наложившую в штаны пехоту по полю, как нашкодивших зайцев? Это самое любимое. Том схватывал тонкости воинской службы и кавалерийские премудрости на лету, Господь Бог создал его гусаром, направил на эту стезю. С юности он тяготел к лошадям, фехтованию, стрельбе по мишеням, холодному оружию и озорной мужской компании, которую отыскивал везде, где бы он ни был, даже в строгой школе Харроу.
Переправа французских шассёров через реку Эсла у Бенавенте
Английская армия отступала к побережью, чтобы убраться из Испании и Португалии под натиском Наполеона. Томас был категорически против отступления и доводы, что у французов кратный перевес в людях и артиллерии, а пути снабжения отрезаны, его не убеждали. Он видел войну не как шахматную партию с последовательными ходами противников, а как пьяную драку, в которой побеждает не тот, кто крупнее и сильнее, а тот, кто храбрее, подвижнее и злее.
Генералы Бонапарта, гори они в преисподней, наступали у Вальдераса и Майорги, они хотели перерезать британцам дорогу к Ла-Корунье, захватив мост и брод через реку Эсла в Кастро-Гонсало, в трех милях от Бенавенте. Для этого знаменитые шассёры из корпуса Нея намеревались переплыть реку прямо на конях и опрокинуть пикеты командующего английской кавалерией, генерала Генри Уильяма Пэджета. 27 декабря британской пехоте приказали разрушить мост в Кастро-Гонсало, так как прошли дожди, река Эсла наполнилась водой, броды исчезли и мост стал важен для переправы. Мост взорвали, но это не помешало семи сотням французов из пяти эскадронов шассёров, императорских гвардейцев и мамлюков генерала Лефевр-Деснуэта форсировать реку вплавь на лошадях.
Английский генерал Генри Уильям Пэджет
Французский шассёр генерала Лефевр-Деснуэта
От англичан не укрылся этот маневр. Полковник Отвей спешно собрал пикеты Седьмого, Десятого и Восемнадцатого гусарских полков, полторы сотни сабель, и дал «жару» передовому отряду егерей коротышки-императора. Однако, Лефевр-Деснуэт бросил в атаку второй эскадрон и потеснил английских гусар. К месту схватки подтянулись эскадроны самого лорда Пэджета и бесшабашного ирландца, полковника Чарльза Уильяма Стюарта. Закипело «адское дело», лобовые и фланговые удары. Людей Стюарта отбросили, но Пэджет пришел ему на выручку и Томас Уайлдмен, наконец, обнажил саблю. Силы, конечно, были не равны и семь сотен французов, даже самых бывалых вояк и умелых наездников, не могли противостоять двум тысячам английских гусар, нахлынувших на врага, как бурное море.
- Фишер! Смит! Кинг! Обходите его сбоку, не зевайте! – руки Тома дрожали мелкой дрожью, но это был не страх, а азарт. – Напирай на него, Чарли!
Французский офицер, угрюмый усач лет тридцати, разрядивший пистолеты, потерявший шапку и всех своих подчиненных, мчался к реке в попытке удрать с места сражения. Три гусара Седьмого полка настигали его, словно охотничьи собаки, а их лейтенант, чуть отставший, руководил погоней. Капрал Чарльз Кинг скакал слева от француза, и так как тот был правша, ему было удобнее пленить врага. Когда расстояние до шассёра сократилось, Кинг переложил клинок в левую руку, а правую протянул к плечу гвардейца, чтобы схватить его за ментик. Тот увидел это и попробовал воспрепятствовать замыслу молодого гусара взмахом сабли к левому плечу над своей головой. Красавчик Чарли, в свою очередь, отразил удар саблей в левой руке, уцепился за ментик француза и дернул его назад с криком «стоять!» Гвардеец качнулся в седле, его лошадь замедлила бег, и через пятнадцать секунд он был обезоружен и спешен лейтенантом гусар.
- Чарли, пригляди за ним, - Томас Уайлдмен вытащил пистолет из седельной кобуры и протянул его Чарльзу Кингу. – Я еще не остыл, подраться страсть как охота. Вот забава, ей Богу! Парни молодцы, отрубали им руки саблями, как берлинские колбаски, и рассекали черепа от макушки до подбородка, как тыквы. Смит, Фишер, со мной!
Битва при Бенавенте
Уайлдмен с двумя рядовыми гусарами запрыгнули в седла и унеслись к реке. Капрал же, крепко сжимая эфес сабли, пистолетом указал пленному, куда идти, и подозвал лощадь свистом. Усатый понял, что попался, пробормотал какое-то ругательство и побрел в сторону английских позиций. С минуту они шагали молча, затем шассёр, разъяренный неудачей, начал шептать новые ругательства, проклинать судьбу и всячески оскорблять англичан, полагая, что британский капрал не понимает по-французски.
-Эй, француз, - Кинг окликнуть пленника на хорошем французском языке с легким акцентом, характерным для жителей Вест-Индии. – Говори, да не заговаривайся, а то схлопочешь пулю в задницу.
- Месье знает мой язык, - офицер обернулся и наградил врага ядовитой улыбкой. – Ты из колоний, приятель? Плохи дела у англичан, раз выгребают такой молодняк из колоний.
- Я тебе не приятель, - ухмыльнулся Чарли. – Твои зубастые приятели в овраге лошадь доедают. И с островов я приплыл в Англию сам, а не с вербовщиком.
- Что тебе в этой войне? – француз искал любую возможность изменить ситуацию в свою пользу. – Английской король тебе не заплатит, а на островах мы с вами не ссорились.
- Мой прадед, упокой Господь его душу, был полковником и капером, - возразил Кинг. - Однажды он собрал флотилию и разграбил ваш остров Сен-Бартелеми. Как тебе такое, а?
- Так этот твой прадед, а не ты, - хохотнул усач. – Ты то, небось, и не был на Сен-Бартелеми.
- Был, - ответил Кинг. – Ягнят доставлял одному местному, у которого случился падеж скота.
- Ха, значит, ты с французами торговал, а не воевал, - офицер споткнулся о кочку, но не упал. – И мы можем снова поторговать. Отведи меня не к вашему пикету, а к реке, и мои егеря сделают тебя богатым человеком. Получишь жалованье вашего полковника за три года. Кто от такого отказывается?
- Я, - Чарли вытер пот со лба, струившийся из-под меховой шапки. – Шевели ногами и не болтай. У сэра Томаса пистолет точный, бьет без промаха.
Француз замолчал. Капрал повернул голову вправо. Со стороны зарослей кустарника к нему рысью приближался всадник. Это был Кавендиш.
- Сэр Джордж, это вы, - обрадовался Кинг. – У меня пленный. Французский лейтенант.
- Вижу, - майор пустил лошадь шагом и присмотрелся к усачу. – Отменная добыча, Чарли. Офицер императорской гвардии, и не «зеленый» юнец. Ты его поймал?
- Да, - капрал заулыбался. – Но командовал охотой лейтенант Уайлдмен.
- Месье, - Кавендиш шутливо поклонился гвардейцу. – Прекрасный день, но не для вас.
- Верно, - согласился француз. – Вы задавили нас числом.
- Половина наших эскадронов так и не вступила в бой, - французский язык майора был идеальным. - Это честная победа, хоть мы пока и отступаем.
- Я не в том положении, чтобы спорить, - уклонился от признания правоты майора гвардеец.
- Здравая мысль, - Джордж устало вздохнул. – Ты не ранен, Чарли?
- Ни царапины, сэр, - Кинг сунул саблю в ножны и переложил пистолет в левую ладонь.
- Я с вечера был занят, - майор кивнул. – Как твои успехи в чтении Транквилла?
- Одолел десять страниц, но латинские изречения для меня трудны, - промолвил Чарли. - Аве Цезар, моритури те салутант. Как это прозвучало?
- Кошмарно, - вмешался в беседу француз. – Вы преподаете классиков деревенщине с островов, месье?
- Другу с островов, милейший, - поправил его Кавендиш. – И это не ваша забота.
- Так как это прозвучало, сэр? – повторил вопрос Кинг.
- Как надо, - произнес Джордж. – Ты дошел до императора Клавдия?
- Ага, - Чарли щурился на солнце. – Похоже, этот Клавдий был еще глупее, чем я. Гладиатор сказал ему «славься Цезарь, идущие на смерть салютуют тебе», а тот возьми и брякни, «а может, и нет». Что Клавдий подразумевал? Что они не салютуют, или не идут на смерть?
- Второе, - рассмеялся Кавендиш. – Гладиаторы редко погибали на арене, они дорого стоили, чтобы терять их в каждом выступлении. Обычно все заканчивалось ранами, а сами бои походили на театральные представления. И ты вовсе не глуп, Чарли, выбрось это из головы.
- Ясно, сяду-ка я в седло, - капрал порядком запыхался. – Подержите пистолет, сэр.
- Не беспокойся, этот лейтенант от нас не сбежит, - майор подъехал к Кингу. – Давай пистолет. Где конь пленного?
- Его забрал Смит, - Чарли сел на лошадь. – Действительно, отличный денек, сэр, просто восторг, а не денек.
* * *
1 января 1809 года
Поместье Ручилл, Глазго, Шотландия
В Англии и Шотландии еще не пришло то время, когда надежность банкиров и партнеров измерялась роскошью их домов и карет. Люди начала сего века были более мудрыми и прагматичными, в их понимании банкир должен был подавать пример бережливости, экономии и личной аскезы. Почему? В силу того, что деньги, которые он хранил, принадлежали не ему, а клиентам. Стоит заметить, что эти представления были справедливы, так как подтверждались самой жизнью. В 1793 году, когда Королевский банк Шотландии балансировал на грани краха, накопив горы «плохих» векселей и выдав ссуды сомнительным должникам, Корабельный банк Роберта Каррика даже не пошатнулся. Банки объявляли банкротство, Гилберт Иннес из Эдинбурга, Дэвид Дейл и Скотт Монкрифф из Глазго в панике рвали на себе волосы. Королевский банк запросил у правительства двести тысяч фунтов казначейских векселей с перспективой увеличения помощи до двух с половиной миллионов, а «старый Робин» просто урезал проценты и ужесточил правила заимствования.
У Каррика был наметан глаз на мотов, хитрецов, мошенников, картежников и прожигателей жизни. Его банк нуждался в ремонте, здание было грязным, холодным, плохо освещенным мавзолеем с рассохшимися оконными рамами и облупившейся штукатуркой. Но люди в Глазго не воспринимали этот как признак упадка. Напротив, они были убеждены, что за красивый фасад, дорогую мебель, свечи и уголь платят из денег вкладчиков, а посему Корабельный банк выглядит так, как надо. Внутренние помещения банка Каррика были разделены не низкой перегородкой, как в других банках, а высокой стеной с полкой, по одну сторону от которой находились клиенты, а по другую управляющий и его служащие. Клиент обязан был подойти к стене, изложить свое прошение и ждать ответа. Если ответ был положительным, на полку клали документы для подписи, а вслед за ними деньги.
Банкир Роберт Каррик, «Старый Робин из Брако»
И все, даже высокородные аристократы, терпели это, потому что лучше было четверть часа постоять у стены в холодном Корабельном и сделать вложение под скромный процент, чем полчаса просидеть в мягком кресле, напротив льстивого молодого банкира где-нибудь еще, и остаться потом без всех сбережений.
Корабельный банк в Глазго
Экономкой Роберта Каррика, живущего на втором этаже, в неуютных комнатах над Корабельным банком, была его дальняя родственница, мисс Пейсли. Эта высохшая, ворчливая старая дева полностью поддерживала «старого Робина» в его скаредности. На Кинг-стрит, где она покупала продукты, ее окрестили «египетской казнью». Мисс Пейсли торговалась за каждый фартинг до желчи во рту. В будни она носилась по городу со связкой самой дешевой сельди и корзиной, в которой лежали бараньи копыта и голова для похлебки поусоуди, блюда бедняков. Прежде чем платить за что-то, экономка самого состоятельного человека в Глазго узнавала цену на этот товар в каждой лавке и требовала скидку на все. Если после званых ужинов у Каррика на столе оставались нетронутые фрукты или зелень, мисс Пейсли возвращала эти продукты лавочникам с указанием вычесть их стоимость из счета. «Племянница», как величал ее «старый Робин», была значительно выше его, тощая как палка и страшная, как смертный грех. Никто в Глазго ее не любил, и она тоже никого не любила, за исключением «несчастной кузины» Мэрион Дрегорн, погибший жених которой приходился ей младшим братом, и ее дочери, Мэри Дрегорн, «милой девочки, умной как царь Давид».
Застолья в поместье Дрегорнов в Ручилле на Рождество и Новый год были скромными, но в сравнение с обедами у Роберта Каррика они представлялись пиршеством богов. 1 января 1809 года «старый Робин» и мисс Пейсли посетили Ручилл третий раз за две недели. Сестры Дрегорн не поскупились на угощение, была подана жареная индейка с картофелем, нашпигованная колбасным фаршем, кролик, запеченный в горшочке, холодная рыба под соусом, устрицы и миндальные бисквиты. Насытившись, хозяева и гости расположились на трех кэмелбэках и двух маленьких кушетках, именуемых «тет-а-тет», сделанных в Глазго по рисунку Мэри в точности, как в доме на Сэвил-роу у леди Кавендиш. Обивка для этих кушеток была привезена из Лондона.
Ручилл, поместье Дрегорнов в Глазго
- Итак, Мэри, помолвка состоится весной или летом? – Роберт Каррик с интересом рассматривал античные монеты, купленные мисс Дрегорн в Англии. Он брал одну монету за другой с подноса, обтянутого бархатом, изучал их с лупой и качал головой. – Римляне знали толк в чеканке, их штампы искуснее наших. Что за император? Знакомый нос с горбинкой и глаза навыкате. У тебя уже есть такой правитель. Да, он самый, Коммодус. Уж не еврей ли он был с таким-то носом? Как ты его называла? Император-гладиатор? Дурень, одним словом. С жиру бесился, раз потешал чернь, сражаясь на арене. А это что, тетрадрахма?
- Статер, дедушка, - Мэри стояла за спинкой «тет-а-тета», склонившись над Карриком. – Золотой статер. В Лондоне встречаются люди, которые ссужают деньги расточителям отцовских имений под залог, а когда те не возвращают долг, продают залог из золота и фамильное серебро по цене металла. Я три редчайшие монеты так заполучила. Богатые джентльмены ищут древние монеты на торгах на Бонд-стрит, а я хожу по лавкам ростовщиков и беру их за десятую, а то и двадцатую часть стоимости.
- Царь Давид, не иначе, - провозгласила мисс Пейсли и погладила мисс Дрегорн по плечу. – Она такая ловкая пошла в нас, Пейсли. Твоя матушка была очень ловкая, Роберт. Дядя клялся, что Мэгги Пейсли могла вынудить торговца уступить ей товар дешевле, чем он ему достался.
- Так что с помолвкой? – «старый Робин» выгнул бровь. – Этот твой Джордж Кавендиш не из тех, кто тянет время, надеясь обмануть честную шотландскую девушку?
- Он же на войне, дедушка, - возмутилась Мэри и покраснела.
- Вздумалось же ему, при деньгах и связях его отца и матери, уплыть в Испанию драться за офицерское жалованье под французские пули и ядра, - фыркнула Мэрион Дрегорн. – Я этим летом не поехала к Кавендишам, потому что недовольна задержкой помолвки и отчитала бы их за то, что они попустили своего сыну вовлечь себя в армейскую службу перед самой войной. Разве это умно? Мэри вернулась от них сама не своя и с тех пор тоскует.
- Наш дорогой Джордж, - вздохнула слабоумная тетя Элизабет с кушетки. – Они же с Мэри меньше года женаты и у них малютка просто крошечный.
- Тетя Лиззи! – мисс Дрегорн всплеснула руками. – Мы не женаты! Это брат Джорджа, Уильям женился на Луизе О’Каллаган и у них крошечный сын.
- Разве? – удивилась Элизабет Дрегорн. – Что это за выдумка? Зачем ты меня морочишь? Я была в церкви и слушала викария.
- Угомонись, Лиззи, - тетушка Маргарет Деннистоун похлопала сестру по руке. – Не огорчай Мэри, ей и без того тошно.
- Полагаю, главнокомандующий на полуострове, генерал Мур, выведет войска из Испании по морю до февраля, - «старый Робин», который, по роду деятельности, знал гораздо больше женщин, постарался утешить «внучку». – К весне полки вернутся в Англию, и тебя ждет предложение по всей форме, или я не Каррик. Будь уверена, наших денег хватит, чтобы привести к алтарю всех сыновей Кавендишей. Хотя тебе, Мэри, с самого начала стоило бы строить глазки не второму сыну, а первенцу, которому может перепасть титул герцога, если старшая ветвь семьи не даст потомства. Старый герцог болен и у него всего один наследник. Вот это был бы оборот! Девица из Дрегорнов и Пейсли - герцогиня Девонширская!
- Сердцу не прикажешь, дедушка, - насупилась мисс Дрегорн.
- Это правда, - кивнул «старый Робин». – Но, по моему мнению, в браке со знатью можно потерять деньги и имущество. Видел я тщеславных отцов, торговцев, отдавших дочерей за лордов. Многие из них через это разорились. Аристократы относятся к людям нашего круга свысока, мы для них спасительная соломинка, источник денег. Для женщины выгоднее взять в мужья человека не выше, а ниже ее по положению, и так все устроить, такие условия в соглашении прописать, чтобы муж имение и состояние жены пустить по ветру никак не мог. В Англии законы защищают благородных, и поместья у них часто привязаны к титулам. Женщина может дать титулованному мужу все, а затем всего лишиться на старости лет, потому что не родила сына или сыновья умерли.
- Дедушка, у Джорджа нет титула и он не лорд, - ответила Мэри. – Он намерен стать генералом или министром, и нажить состояние не только через наследство и приданое жены, но и своими талантами. Кстати, он спрашивал меня о Корабельном банке и шутил, что мог бы быть твоим служащим. Тебе был бы полезен для дела человек с такой известной фамилией.
- Что ж, разумный юноша, - согласился Каррик. – Я бы обсудил с ним это при случае.
- Было бы чудесно, если бы вы жили в Ручилле, - мисс Пейсли посмотрела на Мэрион Дрегорн с воодушевлением. – Зятя нужно держать под боком, а не за триста пятьдесят миль.
- Милый Джордж и так у нас под боком, - объявила тетя Лиззи. – Он сейчас в комнате наверху со своими друзьями-гусарами.
* * *
22 января 1809 года
Манаклс, Сент-Каверн, Корнуолл, Англия
Море штормило, качка была ужасная, из-за порывистого ветра с метелью видимость упала. Транспортный корабль «Диспетч», идущий из Испании в Англию, огибал скалистые берега Корнуолла. Находиться на палубе было абсолютно невозможно, и Джордж Кавендиш коротал часы в своей каюте, любезно предоставленной ему капитаном корабля.
Возвращение на родину, безрадостное и поспешное, ничем не отличалось от бегства с поля боя, и таковым, по сути, являлось. Прижатые к побережью огромной французской армией, британцы должны были или умереть, или спасаться, погрузившись на присланные из Англии корабли. Военное ведомство не могло допустить первого, а второе напоминало хаос, попахивало паникой и предательством. Испанцы твердили, что англичане их предали, и разве это было не так?
Скала Манаклс
Эскадрон майора Кавендиша сражался в окрестностях Ла-Коруньи, прикрывая отступление основных сил генерала Мура, вплоть до тринадцатого января, когда им приказали избавиться от лошадей и взойти на борт «Диспетча». Коней хотели пристрелить на берегу. Узнав об этом, Чарли Кинг зарядил мушкет и пообещал убить любого, кто выстрелит в животных. Капитан Дакенфилд орал, что это злостное неподчинение, но Джордж вмешался, напомнил капитану, кто командует эскадроном и принялся уламывать команду «Диспетча» взять на борт четыре десятка прекрасных лошадок, «гордость Англии», за которыми в море будут ухаживать так, что не возникнет никаких сложностей. Согласие капитана «Диспетча» нарушить приказ опустошило кошелек майора, но оно того стоило. Оставшиеся три дюжины коней Кинг и два его дружка, помощники квартирмейстера, передали в эскадрон Эдварда Керрисона и испанцам. Это успокоило Дакенфилда. Если будут вопросы начальства, сговорились отвечать, что приказ исполнили и лошадей прикончили. Половина полка грузилась на суда, вторая половина, под командованием полковника Хасси Вивиана, вела арьергардные бои.
Четырнадцатого января «Диспетч» отчалил и направился в Британию. Вереницы кораблей, преодолевая ветер и непогоду, потянулись к Бискайскому заливу и миновали его без каких-либо происшествий.
21 января берега Франции остались позади, впереди была Англия, мрачный Корнуолл. Погода испортилась, повалил снег, за ним грянули метель и шторм, и хотя шторм был легкий, но вкупе с метелью он представлял определенную опасность.
Джордж ворочался на койке, ложась то лицом, то спиной к переборке. Обшивка «Диспетча» скрипела, стонала, ветер завывал, будто дикий зверь. Майор задумался, припомнил лицо Мэри и улыбнулся. Вот кто будет счастлив его возвращению больше других! Они собирались пожениться в мае, после Пасхи. Шотландия? Комптон-плейс? Лондон? Какая разница? У Мэри такие умные глаза, она все понимает, не жалуется, не капризничает, из нее получится идеальная жена. «Я буду как римская матрона», говорила она, «сдержанная, как Кальпурния, жена Цезаря, и мудрая как Ливия, жена Августа. Тебе не придется стыдиться племянницы торговца. Ливия же родилась в плебейской семье, ты знаешь, и кто мог ее упрекнуть в дурных манерах?» Он, услышав это, подразнил Мэри замечанием, что того, кто посмел бы упрекнуть в чем-то Ливию, скорее всего, отравили бы, задушили или зарезали в тот же день. За это «сдержанная Кальпурния» огрела его диванной подушкой.
Качка усиливалась, волны били в борт. Посейдон разбушевался не на шутку. Или это проделки владычицы морей, Йеманжу, про которую ему рассказал Чарли? У народа ее няни Одунке есть исконные традиции – исе, верования в божественное, а также в духов, именуемых ориша. Матерью оришей и людей считается Йеманжу, женщина с рыбьим хвостом вместо ног, владычица вод, рек и морей, покровительница беременных. Воды в утробе беременной – подарок Йеманжу, и горе тому человеку, которого задумала наказать владычица, его лодка не пристанет к берегу, потонет в морской пучине. Кто же так рассердил Йеманжу, что она лютует целую неделю? Хасси Вивиан! Дамский угодник, сердцеед, чей корабль следует за «Диспетчем» и «Примроузом», бригом боевого охранения.
Джорджу почудилось, что «Диспетч» резко принял вправо. «Что такое?» Спустя минуту майор смежил веки, надеясь уснуть, и в этот миг страшный удар потряс обшивку до основания, послышались истошные крики и странный шум, как будто в трюм хлынула вода. Кавендиш вскочил на ноги и ринулся к двери, но судно уже кренилось на бок и ему удалось ухватиться за дверную ручку не сразу. Фонарь соскочил с крюка, упал и потух, за дверью тоже было темно. Он, опираясь на переборки, кинулся к трапу, ведущему на палубу. К нему уже пробирались другие гусары, коих на борту было шестьдесят семь человек.
- Дакенфилд! Уолдегрейв! – Джордж окликнул офицеров эскадрона, капитана и лейтенанта. Нужно было действовать, спускать шлюпки на воду.
Если бы майор следил за временем и курсом «Диспетча», он знал бы, что корабль налетел на зловещий, печально известный риф Манаклс, «губитель моряков», название которого происходило от корнуолльского «Маен Эглос», у побережья Англии, напротив деревни и церкви Сент-Каверн в три с половиной часа ночи 22 января 1809 года. Налетел и разбился, как и многие другие суда до него, в условиях плохой видимости. Повреждения обшивки были таковы, что тонул «Диспетч» быстро и на палубу успели выбежать далеко не все пассажиры и члены команды. Воспользоваться шлюпками потерпевшие кораблекрушение не смогли. Вода в январе такая холодная, что выжить в ней почти невозможно, но берег был близко, и люди пытались достичь его на обломках «Диспетча». Джордж Кавендиш был безупречным мужчиной, джентльменом и воином, примером для многих практически во всем, за исключением одного. Он не умел плавать, с детства боялся воды и не освоил этот навык в юношестве. Ему оставалось лишь уповать на Бога и помощь сослуживцев.
- Сэр Джордж, я здесь! – чей-то голос звучал в вое ветра. – У меня решетка ахтерлюка, хватайтесь за нее!
Майор молотил по воде руками и пробовал двигать окоченевшими от холода ногами. Кто-то толкнул его на деревянную крышку палубного люка. Чарльз Кинг. Он выдохнул, глубоко вдохнул и воскликнул. – Чарли?
- Да, это я, - островитянин, опытный пловец, подтягивал Кавендиша на середину решетки. – Берег рядом, может и выплывем.
- Ты молодец, - Джордж лязгал зубами от холода. – Настоящий друг.
Капрал шарил в воде, чтобы найти какую-нибудь доску и грести ей, как веслом. Он приглядывал за майором, подбадривал его, но доска все не находилась, а решетку ахтерлюка несло к берегу слишком медленно. Кавендиш настолько замерз, что буквально терял сознание. Но в какой-то момент он оживился, разлепил веки и пробормотал. – Если я не спасусь, Чарли, скажи моей матери, что я не страдал, а мисс Дрегорн, что я любил ее всей душой.
- Сами скажете, - упрямо крикнул Кинг. – Черта с два мы утонем около берега.
И капрал был прав, но отчасти. Их накрыла волна, высокая и свирепая, шумящая и оглушающая. Она оторвала Чарльза Кинга от решетки и окунула в ледяную воду. Капрал мысленно попрощался с жизнью, однако его ноги внезапно уперлись в дно или камень, он устремился к поверхности, вынырнул и начал озираться по сторонам в поисках командира. Крышка ахтерлюка плавала в десяти футах от него, но Джорджа на ней не было. Чарли, превозмогая судороги в икрах и стопах, нырял раз за разом, звал, но все было напрасно. Пучина поглотила сына лорда Кавендиша, блестящего офицера, хорошего человека.
В конце концов, капрал очутился на берегу, в компании шестерых рядовых Седьмого гусарского полка, таких же жалких, как и он. Шестьдесят восемь пассажиров и членов экипажа «Диспетча» погибли во время кораблекрушения, а вместе с ними в трюме корабля утонули сорок четыре лошади, которых Чарльз Кинг так старался спасти. Из офицеров полка, помимо майора Кавендиша, жертвами стихии стали капитан Дакенфилд, сын сэра Натаниэла Дакенфилда, баронета, и лейтенант Эдвард Уолдегрейв, брат графа Уолдегрейва. Трупы людей и животных выбрасывало на берег, и первым, кого уцелевшие гусары обнаружили, был бездыханный, мертвый Джордж Генри Комптон Кавендиш, двадцатичетырехлетний сын лорда и леди Кавендиш, жених мисс Мэри Дрегорн.
Самое же печальное, что эта катастрофа была не последней той злополучной ночью. Через час после столкновения «Диспетча» со скалой Манаклс, сопровождавший транспортное судно бриг «Примроуз» затонул в пределах видимости спасшихся с «Диспетча», и во втором кораблекрушении выжил всего один человек, мальчик-барабанщик Джон Миген.
Полковник Ричард Хасси Вивиан, чей корабль благополучно вошел в порт Фалмута, узнал о бедствии и без промедления направился в Каверак, расположенный недалеко от Сент-Каверн. Там он опросил восьмерых счастливчиков с «Диспетча» и «Примроуз» и распорядился хоронить тела сослуживцев и моряков на кладбище Сент-Каверн, у северной стены церковной ограды. Родственникам офицеров, благородным семьям, были посланы письма о случившемся и выражены искренние соболезнования. Шестерых рядовых гусар и мальчика-барабанщика Хасси Вивиан забрал с собой, чтобы они восстановили силы и здоровье в его поместье. Капралу же Кингу было поручено скакать в Комптон-плейс с вещами сына Кавендишей, и вручить им письмо полковника лично. Как только офицеры были преданы земле, Хасси Вивиан уехал в Лондон для отчета.
Джордж Генри Комптон Кавендиш, майор Седьмого гусарского полка
Что касается погибших при двух кораблекрушениях, море расставалось с ними неохотно и на берегу в течение шести недель были найдены сто два человека, которых похоронили в братских могилах с 23 января по 2 апреля 1809 года.
Bernard:
» Часть 1 Глава 4
Глава 4«Вдова сердца»
10 февраля 1809 года
Комптон-плейс, Истборн, Сассекс, Англия
Комптон-плейс
Будучи девушкой, не суеверной, образованной и вполне просвещенной, Мэри Дрегорн не верила в предначертание, судьбу и проклятия. Но та потеря, чудовищная трагедия, которая обрушилась на нее в феврале 1809 года, столь схожая с потерей ее матери и смертью отца, волей-неволей наводила на мысли о проклятии и горькой судьбе.
Возвратившись в октябре 1808 года в Шотландию, Мэри стала писать матери Джорджа чуть ли не каждый день, чтобы узнавать новости о любимом из первых рук. Леди Кавендиш, женщина деликатная и понимающая, отвечала ей не реже двух раз в неделю. Кроме того, мисс Дрегорн штудировала газеты и журналы, искала в них все, что касалось войны на Пиренейском полуострове, стремилась вникнуть в суть событий, предугадать ход боевых действий. Она даже послала в военное ведомство в Лондоне некие расчеты, имеющие отношение к снабжению армии, особенно кавалерийских частей, и советы военачальников прошлых веков о военных операциях в Испании. Еще Мэри изучила по двум статьям опыт французов в предотвращении гибели офицеров, без которых армия утрачивает способность воевать, и изложила свои соображения об этом министрам и палате лордов. Разумеется, тоже письменно. Желание оградить любимого от опасностей делало ее своего рода одержимой.
Письмо от леди Кавендиш, полученное Дрегорнами в начале февраля, с известием о том, что ее сын Джордж, избежав смерти на войне, утонул у берегов Англии почти со всем своим эскадроном, было убийственным и непостижимым. Прочитав его, мисс Дрегорн рухнула без чувств и ушибла затылок. Бедняжку отнесли в спальню, вызвали врача, и доктор, когда она очнулась, но не могла сказать ни слова, подумал, что девушку разбил паралич. К вечеру, правда, она начала говорить, но голос ее стал тихим и безжизненным.
Леди Кавендиш в своем письме сообщала о том, что скоро она собирается посетить могилу сына в Корнуолле, и советовала Мэри приехать в Комптон-плейс в том случае, если девушка захочет стать ее спутницей в этом скорбном путешествии. Откладывать визит было нельзя и мисс Дрегорн, превозмогая непрерывные слезы, тоску, душевную боль и телесную слабость, убедила мать отправиться с ней в Англию. Чтобы леди Кавендиш дождалась их, Мэри известила леди Элизабет срочной почтой, что они выезжают.
Комптон-плейс встретил Мэри свинцово-серым небом, промозглой сыростью, признаками траура и кошмарным ощущением того, что ее жизнь летит в пропасть. Леди Кавендиш была безутешна, следы пролитых слез и бессонных ночей превратили эту сильную, пятидесятилетнюю женщину в придавленную горем старуху. Мэри, войдя в гостиную к леди Элизабет, тут же разрыдалась. Хозяйке же поместья, при виде худой и бледной мисс Дрегорн, сделалось настолько плохо, что ее камеристка достала нюхательные соли. В течение двух-трех дней из Лондона ждали сына Кавендишей, Чарльза. Посему, мисс Мэри Дрегорн и мисс Мэрион Дрегорн могли отдохнуть с дороги.
На следующее утром Мэри проснулась вялой, недоспавшей, с головной болью. Служанка леди Элизабет одела и причесала ее, апатичную, как куклу, и предложила идти к завтраку. Едва она скрылась за дверью, мисс Дрегорн захотелось снова улечься в постель прямо в платье, но это было бы крайним проявлением неуважения и дало бы пищу для пересудов. Мэри бесцельно походила по спальне, утомилась, и встала у окна, вспомнив, как осенью наблюдала за Софи Кинг из этой комнаты. К ее удивлению девочка опять была у садового домика, но не одна, а с няней-негритянкой и капралом Кингом. Мистер Кинг, в гусарском доломане и сапогах, держал под уздцы лошадь с дамским седлом, а женщина на короткое время сажала в него девочку, что-то ей втолковывала, и ставила ребенка обратно, на землю.
Мэри Дрегорн
«Значит, он жив», размышляла мисс Дрегорн, «наверное, служил в другом эскадроне». Будто почувствовав, что за ним следят, Чарльз Кинг посмотрел на окна дома. Мэри отшатнулась и направилась в столовую.
Завтрак протекал неспешно и у мисс Дрегорн внезапно появился, какой-никакой аппетит, то есть желание съесть яйцо, немного бекона и мягкую булочку. Она шепнула об этом лакею, и он положил ей на тарелку то, что Мэри просила.
- Леди Элизабет, - девушка кивнула слуге с чайником на свою чашку. – Я видела в окно капрала Кинга. Давно он вернулся с войны?
- Капрал привез нам весть о смерти Джорджа и письмо от полковника Вивиана, о котором я вам писала, - вздохнула леди Кавендиш. – Джордж не умел плавать. Чарльз Кинг был с ним во время кораблекрушения. Сослуживцы нашего сына рассказали полковнику, что капрал затащил Джорджа на какой-то люк и хотел плыть на нем к берегу, но их накрыло волной и оба ушли под воду. Корабль налетел на рифы ночью, было темно. Чарльз Кинг нырял, пытался найти Джорджа в воде, и сам чуть не утонул. Его усилия не увенчались успехом. Тело Джорджа отыскали на отмели на рассвете.
- Это тот самый человек с Подветренных островов, о котором мы узнали из писем Мэри прошлой весной? – оживилась Мэрион Дрегорн, чья тарелка была доверху наполнена едой. – Родственник плантаторов с Антигуа? Не его ли ваш сын забрал с конюшни какого-то баронета в Лондоне и позвал на службу в свой полк?
- Это он, - закивал лорд Кавендиш. – Его прадед и прапрадед были землевладельцами на островах. Торговали и занимались каперством. Их плантации отошли баронетам Дугласам из Шотландии и каким-то ловким людям, воспользовавшимся семейной ссорой.
- Капрал вернется в полк? – Мэрион Дрегорн пила чай маленькими глотками из тончайшей фарфоровой чашки, фамильного сервиза Кавендишей. – Он не простудился в холодной воде?
- Простудился, и еще не совсем поправился, - Уильям Кавендиш, старший сын лорда, потер гладко выбритый подбородок. – Полковник Вивиан предоставил ему отпуск и написал нам, что поймет, если Чарльз Кинг на время покинет службу.
- Я бы приветствовал это, - лорд Кавендиш вытер губы салфеткой. – О таком конюхе и знатоке лошадей, как Чарльз Кинг, мечтает каждый хозяин поместья. К сожалению, он готов поработать в Комптон-плейс до весны, а весной отвезет свою дочь и няню к Дугласам в Шотландию. После этого Чарли присоединится к полку. Когда же война возобновится, он пойдет воевать. У него свои счеты с французами.
- Я бы хотела побеседовать с ним о Джордже, - прошептала Мэри. – Вдруг капрал знает или слышал что-то важное для меня.
- Как вам угодно, - пожал плечами Уильям Кавендиш. – Кинг все время на конюшне, ищите его там.
* * *
10 февраля 1809 года
Комптон-плейс, Истборн, Сассекс, Англия.
Чарльз Кинг вырос среди рабов, на Барбуде, где не было стольких странных правил и законов, как в Англии, этом королевстве суеты. Время на островах течет медленнее, спокойнее, и там порой забываешь не только, какой сейчас день, но и какой месяц. Чем бы человек на Барбуде не занимался, все жили приблизительно одинаково. Правда, было несколько вороватых, ленивых тунеядцев, которые обманывали сородичей. Они крали, устраивали переполох или сеяли раздор, зависть, козни, панику. Но об этих людях всем было известно, им не доверяли, их не воспринимали всерьез, с ними старались не иметь дел. Иными словами, на Барбуде Чарли точно знал, какому человеку можно верить, а какому нет. Это сильно облегчало жизнь. В Англии же существовали различия в воспитании и образовании, сословия, у которых даже речь отличалась. Чтобы подойти к человеку и побеседовать с ним, надо было понять, не оскорбишь ли ты его этим, и заговорить так, как собеседнику привычно. Для лорда нужна была одна речь, для экономки другая, для кузнеца или лакея третья. Особенно трудно было говорить со знатью.
На родине Чарли не считали наивным и глупым, неспособным распознать лукавство, коварство или притворство. В Англии же, и на войне, в Испании, над ним часто посмеивались, или нарочно бранили, чтобы чего-то от него добиться, пытались обмануть. Чарли видел обман, но чтобы не обидеть того, кто к нему обращался, обещал помочь, иногда во вред себе. В Комптон-парке, конечно, его не пытались надуть, но мужчины семьи настойчиво предлагали ему бросить службу и идти к ним конюхом за весьма скромное жалованье и кров для его близких, Софи и Одунке. Конюшня Кавендишей было запущена, конюхи работали из рук вон плохо, потому что им мало платили. Требовалось навести порядок, и Чарли мог преуспеть на этом поприще. При этом, предложения работы от хозяев сопровождались упоминаниями покойного сына и выходило, что ему делают одолжение, оказывают милость, а не переманивают за меньшие деньги.
Когда Чарли в январе примчался с дурными известиями в Комптон-парк, он был простуженным и слабым. Кинг выразил соболезнования и залег в домике, чтобы выздороветь от переохлаждения и простуды, за ним ухаживала Одунке. Однако, уже на второй день, его попросили «приструнить» конюхов в конюшне, что подразумевало изнурительный труд. Ему ничего не оставалось, кроме как согласиться.
Утром десятого февраля мисс Мэрион Дрегорн и мисс Мэри Дрегорн посетили конюшню, где капрал и люди лорда Кавендиша заканчивали работу. Понаблюдав за этой работой, Мэрион Дрегорн была поражена расторопностью и деловитостью мистера Кинга. Старшие по возрасту конюхи слушали его беспрекословно. В обществе простых трудяг и лошадей капрал не казался нелепым глупцом, каким его описывала дочь в своих письмах. Более того, он был невероятным красавцем, стройным и превосходно сложенным. Конюхи засыпали Кинга вопросами о боевых конях, и мистер Кинг привел им в пример двух «героев» его эскадрона, пегого жеребца и рыжую кобылу. Эти животные потеряли своих всадников в сражении при Бенавенто, но даже будучи сильно ранены и истекая кровью, встали в строй с пустыми седлами, как храбрые ветераны.
- Если бы у меня были медали для лошадей, - изрек капрал. - Я бы обязательно наградил их.
Завершив уборку, мистер Кинг приблизился к женщинам и спросил их, что им нужно в конюшне. Мать мисс Дрегорн ответила, что дочь желает поговорить с ним о майоре Кавендише. Чарли кивнул, извинился и скрылся за перегородкой, чтобы помыться в бочке, в которую служанка принесла два ведра горячей воды. Конюхи, тем временем, не обращая внимания на дам, начали подшучивать над капралом, называя его «чистюлей» и «щеголем», за то, что он не выносил запах лошадиного и людского пота, а также надевал в конюшню белые армейские рейтузы и застиранную драгунскую куртку. Мэрион Дрегорн, пока они болтали, куда-то ненадолго ускользнула, а вернувшись, тихо сообщила дочери, что подглядела за юным гусаром в окно. Мэри чуть не сгорела от стыда и зашипела на мать, словно разъяренная кошка, но та прошептала ей, что у «парня все на месте», а лицом он вылитый Ричард Скотт, самый красивый мужчина в Глазго в годы ее молодости.
Мэрион Дрегорн
Через десять минут Чарльз Кинг предстал перед обеими мисс Дрегорн, они с Мэри вышли из конюшни и сели на широкую дубовую скамью.
- Мистер Кинг, давайте сначала кое-что проясним, - Мэри искоса посмотрела на собеседника. – Я обидела вас в нашу прошлую встречу. Вы простили меня за это?
- Девушке вашего ума нужно прощение такого дурака, как я? – спросил Чарли. – Вы ведь до сих пор думаете, что я дурак?
- «Ты сказал», - мисс Дрегорн не удержалась от «шпильки» и процитировала Новый завет. – Это из Евангелия от Матфея. Там еще написано про прощение.
- Из Евангелия от Матфея, - повторил он за ней. – В Евангелие также написано, что тот, кто скажет человеку «ничтожный», подлежит осуждению, а кто скажет «безумный» подлежит геене огненной. Иисус учил молиться за своих врагов. Вы молитесь за меня, мисс Дрегорн?
- Я вам не враг, мистер Кинг, - она грустно улыбнулась. – Просто так получилось, что в том году майор Кавендиш проводил с вами очень много времени, и это мне не нравилось.
- Мисс Дрегорн, - Чарли нахмурился. – Теперь-то я вам не мешаю, тогда к чему ваши нападки? Зачем вы меня искали?
- Простите, ради Бога простите, - неожиданно ее плечи поникли, она закрыла лицо руками и расплакалась. – Я лишь думала узнать у вас что-нибудь о Джордже, его жизни в Испании. Может быть, он говорил обо мне хоть что-то.
- Мне жаль, что ваш жених погиб, мисс Дрегорн. – Чарли стало стыдно за свою грубость. - И вас мне тоже жаль. Вы вся в черном, так бледны, и убиваетесь, как вдова.
- Я и есть вдова. «Вдова сердца». Так в Шотландии и Англии называют невест, чей жених умер до свадьбы, - Мэри вытащила платок, чтобы вытереть слезы.
- Мисс Дрегорн, - капрал осторожно прикоснулся к ее ладони. – Я скажу вам кое-что, и это не ложь. За минуту до гибели сэр Джордж велел мне передать его матери, что он не страдал перед смертью, а вам, что он любил вас всей душой. Я сам навестил бы вас сегодня и передал слова сэра Джорджа. Поверьте, это не выдумка для утешения, а чистая правда. Сэр Джордж ежедневно вас вспоминал, он хвалился вашим умом и красотой перед офицерами, я это слышал своими ушами. У него был медальон с вашим портретом на груди. Я снял этот медальон перед похоронами, он у леди Кавендиш. Сэр Джордж прочитал вашу книгу про двенадцать Цезарей и дал прочесть мне. Это ли не любовь, мисс Дрегорн? Я никогда не видел, чтобы мужчина так любил женщину.
- Господи, - Мэри заплакала в голос. – Это такая мука, мистер Кинг! Такая мука!
- Знаю, мисс Дрегорн, - он наклонился, чтобы поднять платок, который она уронила. – Я сам ее терпел, потеряв сестру. Сэр Джордж был моим другом и хорошим человеком. Если бы не он, я бы попал под суд.
- Как так? – она посмотрела на него с сомнением, все еще рыдая.
- Когда мы грузились на корабль, нам приказали убить лошадей, - капрал кусал губы. – Я разозлился, потому что эти лошади были мне как дети, и угрожал капитану Дакенфилду мушкетом. Капитан собирался отдать меня под суд, но сэр Джордж воспротивился, его звание выше. Он заплатил большие деньги, чтобы лошадей взяли на борт. Они тоже утонули у той скалы в море, но в Испании сэр Джордж их спас.
- Мистер Кинг, - Мэри прекратила плакать и взглянула на его руку, накрывшую ее ладонь. – Благодарю вас за то, что вы мне сказали. Это воля Божья, что вам посчастливилось выжить. Ваша девочка не будет сиротой на чужой земле. Если я смогу чем-то помочь, смело обращайтесь ко мне.
- Спасибо, мисс Дрегорн. – И вы тоже обращайтесь ко мне за любой помощью.
Он поднялся и предложил руку «вдове сердца», которая в этот день обрела надежного друга, пусть он и был обычным конюхом с Подветренных островов.
* * *
18 февраля 1809 года
Комптон-плейс, Истборн, Сассекс, Англия.
Поездки в Корнуолл в феврале через Льюис, Брайтон, Солсбери, Эксетер, Плимут и Труро, это не самое приятное времяпровождение из-за холода, ветров, осадков, грязи на дорогах и вылазок разбойников у Солсбери. А если едешь на кладбище, такие поездки тяжелы вдвойне. Лорд Кавендиш и его сыновья были не теми джентльменами, которые способны дать отпор грабителям, посему Чарльз Кинг, рослый грум и лакей, прослуживший в армии год и отставленный по болезни, сопровождали кареты верхом. Капрал, лишившийся большей части обмундирования при кораблекрушении, встретившись с Хасси Вивианом в Кавераке, позаимствовал у бэтмана полковника сменный доломан, чекчиры и сапоги, а в Комптон-плейс ему отдали старый ментик и драгунскую каску погибшего майора. Таким образом, Чарли бы одет по форме, вооружен саблей, пистолетом и карабином, и мог, при случае, отпугнуть бандитов одним своим видом.
В Льюисе путешественники ночевали в «Белом олене», в Солсбери в «Красном льве», в Эксетере на постоялом дворе «Нью-Лондон». Перед Труро, в Бодмин Мур, кареты трижды застревали в глубоких рытвинах и выталкивать их приходилось даже джентльменам. Путь занял семь дней и к десяти часам утра 18 февраля 1809 года экипажи Кавендишей подкатили к церкви святого Акеверануса в Сент-Каверн. Была суббота, и жители отдыхали после трудовой недели. Вечером в Сент-Каверне ожидались состязания борцов, из Сент-Колум-Майор должен был пожаловать знаменитый Джеймс Полкингхорн, уроженец Сент-Каверн, шесть футов роста и триста фунтов веса которого нагоняли страх на соперников.
Сыновья вывели леди Кавендиш из кареты и проводили к северной ограде церковного кладбища, где были похоронены жертвы катастроф «Диспетча» и «Примроуза», а также вырыты могилы для тех, кого продолжало выбрасывать море у скал Манаклс. За леди Элизабет следовали лорд Кавендиш и их старшая дочь Энн, а за ней мисс Мэри Дрегорн. Викарий указал гостям на место захоронения, а капрал Кинг подтвердил, что это именно оно. Слезы хлынули рекой и раздались причитания, вперемешку с сетованиями на жестокую судьбу, отнимающую детей у матерей и отцов при их жизни. Леди Кавендиш опустилась на колени и всхлипывала, Мэри стояла немного в стороне, не нарушая скорбь семьи.
Викарий прочитал заупокойную молитву, и экипажи двинулись на восток, к побережью и рифам Манаклс, которые были причиной гибели «Диспетча». Оттуда был виден шпиль церкви святого Акеверануса, служивший ориентиром для моряков. Путешественники четверть часа смотрели на море и слушали объяснения Чарльза Кинга о том, как все случилось, и куда выносило обломки. К воде решили не спускаться, дабы не наткнуться на утопленников.
Задерживаться в Сент-Каверне не имело смысла, в двадцати милях были снятые Кавендишами комнаты на постоялом дворе в Труро и сытный обед. Через четыре часа, сидя в общей зале гостиницы, Мэри беседовала с капралом Кингом, который вызвался ограждать ее от приставаний разных личностей, как пьяных, так и трезвых.
- Мисс Дрегорн, - он испытывал неловкость, так как хотел просить ее об услуге. – Мне надо к середине марта возвратиться в полк, а до этого отвезти дочь и ее няню к моим родственникам, Дугласам, в Шотландию. Как думаете, я успею обернуться в Шотландию за три недели?
- Вряд ли. С дорогой до Комптон-плейс и сборами это займет месяц. Продлите свой отпуск, напишите в полк, - промолвила она и осеклась. Умел ли Чарльз Кинг писать?
- Я пишу коряво и с ошибками, - Чарли потер переносицу. – Никто не сможет прочесть то, что я написал.
- Продиктуйте мне письмо, - предложила Мэри. – Когда завершается ваш отпуск?
- Полковник Вивиан не назвал срок, - ответил капрал. – Он забрал тех, кто выжил после крушения корабля, в свое имение. Полк будет стоять в Веймуте, это на южном побережье.
- Если полковник не назвал срок, отвезите девочку и няню к родне в Шотландию и поживите там полгода, чтобы убедиться, что они устроены, - посоветовала она.
- Полковнику Вивиану и лорду Пэджету это не понравится, - Чарли отрицательно замотал головой. – Наш эскадрон потерял почти всех людей и лошадей. Будет пополнение, закупка коней. Гусарские лошади, мисс Дрегорн, это особые лошади. Квартирмейстер утонул, и парни, с которыми я тренировал коней, тоже. Когда в эскадроне одни новобранцы и пугливые лошади, что это за эскадрон? Французы его мигом разобьют. Лорд Пэджет обещал мне чин сержанта за усердие и поручал своего коня. Того, что держал в нашем эскадроне. Он с меня шкуру сдерет, если я задержусь надолго. Можно, правда, совсем бросить армию и пойти в услужение к лорду Кавендишу. Но это была бы плохая затея. Я буду все время напоминать лорду и леди Кавендиш о сыне, ведь мы с ним вместе тонули. Да и с французами мне надо поквитаться за наших убитых, тех, что полегли в Испании. Когда идет война, некрасиво от нее прятаться, чтобы самому уцелеть, а другие пусть отдуваются. Поэтому меня ждет мой полк, мисс Дрегорн.
«Боже, он ходил под пулями и ядрами на войне, чуть не сгинул в море, и опять торопится в армию», подумала она, «вот образцовый гусар». Вслух же Мэри сказала. – Чем мне помочь вам, мистер Кинг?
- Вы упоминали, что скоро вернетесь в Шотландию, - капрал замялся. – Вам не трудно взять Софи и няню с собой и отвезти их сэру Джорджу Дугласу, в его дом в Спрингвуд-парке? Поместье Дугласов в Роксбурге, по дороге в Глазго. У меня есть письмо с указанием, как туда добраться. А я все улажу в полку и приеду в Спрингвуд-парк на праздник Троицы. Если Софи и Одунке будут там не рады, мы снимем комнату в Веймуте на подъемные деньги, которые мне выплатят.
- Хорошо, мистер Кинг, - согласилась Мэри. – В нашем экипаже два свободных места. Но вам следует продиктовать мне письмо для вашего родственника.
- Да, я продиктую, - капрал взглянул на книгу у нее на коленях. – Что читаете?
- Молитвенник, - она опустила глаза.
- Ясно, - гусар смутился. - Можно я спрошу вас о римской истории, мисс Дрегорн?
- Спрашивайте, - кивнула она.
- Было двенадцать Цезарей, - начал издалека Кинг. - В той вашей книге, что давал мне читать сэр Джордж, только трое из двенадцати чего-то стоили, остальные были сущим наказанием для народа, черти какие-то, а не люди, или недотепы, вроде Клавдия и Гальбы. Юлий Цезарь, как по мне, ни то, ни се, учинил смуту и братоубийство. Его племянник Август и Веспасиан правили с умом. Из сына Веспасиана, Тита, мог выйти толк, но он умер молодым. Как же их страна процветала сотни лет, если на одного мудрого правителя было два-три никудышных?
- Вы уловили суть, мистер Кинг, - усмехнулась Мэри. - Но все сложнее. Гай Светоний Транквилл писал о характере и поведении императоров, но император, какой бы великой властью он не обладал, лишь один человек в огромном государстве, где каждый живет своей жизнью. Государство же держится на людях. О римском государстве писал Тацит. Кроме того, некоторых императоров из двенадцати Цезарей Гай Светоний Транквилл не любил и очернил их перед читателями. Тиберий, например, был рачительным и успешным правителем, но Транквилл выпячивает его пороки, а достижения преуменьшает. Также вы не учли главного.
- Чего же? - опешил капрал.
- Того, что на двенадцати Цезарях история не закончилась, - девушка взирала на мужчину с лицом Аполлона и простой, бесхитростной душой. Год назад он раздражал ее этой своей простотой и недостатком образования, потому что Джордж, в ущерб ей, проводил с ним много времени. Теперь же Чарльз Кинг не казался Мэри раздражающим и навязчивым, а смотреть на него и вовсе было приятно, как будто она смотрела на произведение искусства. - За двенадцатью первыми цезарями была династия Антонинов, «лучших императоров» Рима. Можно я тоже спрошу вас кое о чем, мистер Кинг?
- Да, спрашивайте, - «Аполлон» наклонился к ней поближе, вызвав тем самым у мисс Дрегорн странный сердечный трепет.
- Вам что-нибудь известно о капитане Уайлдмене? - полюбопытствовала Мэри.
- Нет, - Чарли развел руками. - Под Ла-Коруньей он был с лордом Пэджетом и полковником Вивианом. На нашем корабле капитана Уайлдмен из Испании не отплывал. Этот джентльмен, знаете ли, не частый гость в своем эскадроне, зато от генералов и знатных господ его не оттащишь. Хотя, в бою ему нет равных, он лихой наездник и стрелок.
- Мистер Кинг, - девушка поправила шаль. - Если вам нужны книги по истории, у меня их немало, могу поделиться. Есть и политические трактаты на злобу дня. Рим и императоры привлекают не всех, уж слишком давно они жили. Некоторым интереснее читать о государствах и королях наших дней, обсуждать политику Англии, а не Рима.
- Вы надо мной подшучиваете, мисс Дрегорн? - Чарли вздернул брови.
- Подшучиваю? - удивилась Мэри.
- Конечно, - капрал лукаво улыбнулся. - Одно дело читать о Риме и обсуждать императоров, которые померли, и совсем другое дело, обсуждать короля Георга и Англию. За это и повесить могут, мисс Дрегорн.
- Господи, мистер Кинг! - она прыснула смехом, а затем, впервые за много недель, по-настоящему рассмеялась. - Да кто же в Англии не обсуждает Англию и не ругает короля Георга и правительство? Неужели на островах так не делают? Это вы надо мной подшучиваете, ей Богу.
- На Барбуде, мисс Дрегорн, - он слегка растерялся. – Никто ничего не читает, и не обсуждают короля. Какая от этого польза? Англия на другом конце света. Я прочел в книге о двенадцати Цезарях, что за хулу на императора людей казнили, и подумал, что в Англии так же. На Антигуа за кражу овцы могут повестить, потому что там нет одичавших овец, каждая кому то принадлежит. На Барбуде половина животных одичала, их не считают. Если раб убьет овцу ради мяса и шкуры, пока не видит управляющий, как об этом узнают? А если узнают, за что наказывать? За дикую овцу? Одного моего друга с Барбуды послали на Антигуа рубить тростник, он там голодал и убил чужую овцу. Через неделю его за это повесили.
- В Шотландии за кражу человека тоже повесят или отправят на каторгу, - Мэри поглядела на него с сочувствием. – Как звали вашего друга?
- Соломон, - вздохнул Чарльз Кинг. – Услышав, как с ним обошлись на Антигуа, я накинулся на управляющего, который послал Соломона на Антигуа. Поэтому я здесь, мисс Дрегорн. Англия – моя каторга.
- Мистер Кинг, - девушка вспомнила откровения Джорджа о Софи Кинг и решила, что ей негоже притворяться, что имя Соломон ей незнакомо. – Простите, если мои слова вас обидят, но Джордж Кавендиш, из добрых побуждений, сообщил мне, кем вам приходится Софи Кинг и кто такой Соломон. Вы сейчас говорили о нем? Об отце мисс Софи?
Лицо капрала окаменело, и Мэри пожалела, что открылась ему. Но Чарли Кинг сдержался и едва заметно кивнул. – Да, мисс Дрегорн, вы угадали. Но в Англии я отец Софи.
- И это правильно, - она коснулась пальцами его руки. – Клянусь, я сохраню эту тайну.
* * *
19 февраля 1809 года
Дом Уайлдменов на Бедфорд-сквер 16, Лондон, Англия
Холодное утро 19 февраля 1809 года в гостиной дома Уайлдменов на Бедфорд-сквер ничем не отличалось от вчерашнего и позавчерашнего утра. Седьмой гусарский полк, точнее то, что он него осталось, вот уже три дня праздновал возвращение из Испании. Третье утро подряд хозяин особняка, после ночной оргии, вваливался домой до рассвета, будил слуг, устраивал им выволочку за нерастопленные камины, искал по комнатам свою мать, сбежавшую в загородное поместье от этого «содома», и требовал, чтобы «малыш Джонни» спустился к нему для братского разговора.
Этим утром капитан Томас Уайлдмен пребывал в отменном расположении духа, чему способствовали бутылка крепкого вина, ощущение легкости в голове и крупный выигрыш в карты, обстоятельства которого будоражили кровь. Чего еще желать? Он был баснословно богат, обласкан судьбой, вернулся из проклятой Испании живым, хоть и не без «царапин», а его младший брат Джон, этот несмышленыш, сидел напротив него с открытым ртом, и внимал гусарским байкам, как проповеди апостола Павла.
- Они мчались на меня всемером, братец, - Том бурно жестикулировал. – А я развернулся, помахал саблей и кричу им, что перед ними английский джентльмен, и если они благородные месье, то не набросятся на меня, как шальные псы, мясники и трусы. Дуэль! Дуэль верхом на саблях! Никаких пистолетов! Два клинка и суд Божий посредством поединка.
- И что же французы? – ахнул пятнадцатилетний Джон.
Бедфорд-сквер, дом 16 в центре принадлежал с 1783 года семье Уайлдменов
- Один из них, с бровями, как у нашего дяди Джеймса и с усами, как у кота, принял вызов и даже швырнул мне перчатку, - капитан зевнул. – Я разделал его, как тушу поросенка. Обстругал, как чурбан, распорол ему брюхо до паха, так что выпали кишки. Три выпада и три раны.
- А что же шестеро других французов? – Джон даже привстал со стула от предвкушения.
- Ретировались, - хохотнул Томас. – Мой соперник был задирой из задир, их героем, гусарским Маккавеем, которому не было равных в полку гвардейцев.
- Том! – брат захлопал в ладоши. – За такое положена медаль! Тебя представят к медали.
- Полноте, дружок, - капитан потянулся. – Если за каждую французскую куропатку, нанизанную на сабли гусар Седьмого полка ее величества, давать по медали, все королевское серебро истощится за неделю. Вообрази, французы, завидев нас, бегут как зайцы. Это какое-то неприличие, такая робость у взрослых мужчин, бывалых солдат императора, перед нашим полковым барабаном и трубой.
- Том, - Джон молитвенно сложил руки. – Когда же я стану гусаром Седьмого ее величества?
- Ты что же, опозорить меня вздумал? – хихикая, погрозил перстом Томас. – Какой из тебя сейчас гусар? Что с твоей верховой ездой? Где твои курбеты, каприоли, вольты, пируэты, пессажи? Как ты фехтуешь, стреляешь? До тех пор, пока я не натаскаю тебя в фехтовании и стрельбе, забудь о Седьмом гусарском. Ленишься, боишься, шарахаешься от лошадей? Маршируй в пехоту, меси сапогами грязь полей!
- Том, я нынче же начну тренироваться, - младший брат был возбужден. – Верхом в городе не разгуляешься, но фехтовать то мы в доме можем.
- Я порядком захмелел, чтобы нынче фехтовать, - капитан Уайлдмен пересел из кресла на кэмелбэк и тут же улегся на него прямо в сапогах. – Ты не переживай по поводу занятий верхом. У меня в полку служит капрал Кинг. В умении обучить лошадь и всадника всему необходимому, это не капрал, а генерал. Генерал выездки! Летом возьмем его в Хитфилд-хаус. Красавчик Чарли преподаст тебе науку верховой езды. Как делать перемену в аллюре, резко осаживать и принимать, крутить полувольты, придерживать коня в пиаффе, чтобы он был сосредоточен и прогрет перед рывком. За прибавку к жалованью Чарли тебя так загоняет, что ты взвоешь. А иначе нельзя, приятель. Для гусара нет ничего важнее лошади.
- Да, Джон, возьмем этого Чарли, - Джон вскочил со стула. - И мне нужна гусарская лошадь. Мой старый Одиссей не годится для войны, его уже ничему не обучишь. На большее, чем трусить рысцой, этот мошенник не согласится, будет мотать башкой и упрямиться.
- Одиссей! - загоготал брат. - Куда там! Одиссей в бою! Насмешил! Да тебе бы выступать на ярмарках, веселить толпу.
- Том, а что с Эдди? Он плывет в Испанию с драгунами? - Джон увидел, что капитан того и гляди уснет, и воодушевленный тем, что его ждут тренировки, боевой конь и жизнь гусара, в знак благодарности стал стягивать с брата сапоги.
- Твой братец Эдди — упрямый осел, - ворчал, засыпая, Томас Уайлдмен. - Я бы устроил его в свой полк, потерпи он чуть-чуть. Лорд Пэджет мне как отец и он у меня в долгу. Это я передал его письмо леди Шарлотте Уэлсли. А Хасси Вивиан ест с моих рук, мы с ним на пару развлекаемся. Я подергал бы за ниточки и добыл для этого тупицы Эдди чин капитана и эскадрон, но ему подавай войну немедленно. Драгун! Жалкий драгун! Позор!
Капитан затих и стал похрапывать. Джон Уайлдмен, «рохля» и «сосунок», аккуратно поставил сапоги брата у кэмелбэка, задернул гардины и укутал спящего покрывалом.
Самый младший из мальчиков в семье, Джон Уйалдмен был невысоким, курносым, застенчивым подростком с нескладной фигурой и узкими, покатыми плечами. По завещанию покойного отца, «гарпии» Томаса Уайлдмена, он являлся наследником десяти тысяч фунтов, но получить эту сумму раньше двадцати одного года не мог, и жил на иждивении старшего брата и матери, Сары Уайлдмен, урожденной Хардин. Помимо Джона, его отец и мать произвели на свет сыновей Томаса, Эдварда, Джорджа, и дочь Мэри. Их батюшка скончался в 1795 году, бразды правления в семье перешли к матушке, а все владения и имущество к первенцу, Томасу. Это были земли, фермы, имения, столетнее право на аренду дома на Бедфорд-сквер, поместье Твикенхэм-Коммон, плантации в Вест-Индии и восемьсот рабов. Остальным детям, как и Джону, было завещано по десять тысяч фунтов при совершеннолетии. В 1796 году Сара Уайлдмен избавилась от поместья Твикенхэм-Коммон и нескольких других, обременительных имений, переехав в загородный, вместительный Хитфилд-хаус. Ее сыновья Том и Эдди избрали военную карьеру. Джордж пошел по стопам отца и сделался помощником адвоката. Джон же был еще мал, чтобы выбрать какую-либо стезю, но после того, как в прошлом году он увидел брата в доломане и ментике Седьмого гусарского полка, его душа жаждала присоединиться к гусарам.
Airs relevés школы верховой езды
Дом на Бедфорд-сквер, право на аренду которого было куплено у Джозефа Шримптона, торговца зерном, в 1786 году, считался престижным для этой части Лондона. Джон любил этот дом, в нем он родился и вырос. Этим домом он втайне мечтал владеть, фантазируя, как однажды брат Том подойдет к нему, обнимет и скажет, «Джонни, мне опостылел городской шум и скрипучая лестница, забирай себе эту развалину». Настоящий Том, разумеется, никогда бы так не поступил. Он был буйным, вздорным, насмешливым, хмурым, жестоким, но только не добрым. Друг Тома, молодой лорд Байрон, рассказывал, что в школе Харроу брат угнетал всех подряд и особенно изощренно издевался над аристократами, лордами Дорсетом, Клэром и Делавэром. Как то Байрон захотел помочь Делавэру и попросил Тома не избивать беднягу. «Почему?» поинтересовался брат. «Потому что он, как и я, пэр Англии», ответил Байрон, и лучше бы ему было ни о чем Тома не просить…
Комната Джона на третьем этаже была полна книг о героях древности и принадлежностей для рисования. Джону не терпелось уединиться в ней и нарисовать себя на арабском скакуне, в гусарском доломане и шапке, с саблей наголо. Он взглянул на спящего капитана и прислушался. На втором этаже кузина, настырная любительница музыки, бездарно бренчала на арфе. «Что б ты лопнула», подумал Джон, «или струны на твоей арфе». Юноша вышел в коридор и притворил дверь в гостиную. «Да, надо нарисовать себя гусаром. Что нарисуешь, то и сбудется. Капрал Кинг, «генерал» выездки лошадей, непременно научит меня всем аллюрам, курбетам и вольтам».
* * *
10 марта 1809 года
Поместье Дрегорнов, Ручилл, Глазго, Шотландия
Мэри Дрегорн, «вдова сердца» майора Джорджа Кавендиша, чей сон был нарушен в шестом часу утра возней и чириканьем птиц у нее над головой, на чердаке, сидела в ночной сорочке и пеньюаре за резным, изысканным бюро, и сочиняла письмо Чарльзу Кингу. Мисс Дрегорн обладала ровным, красивым почерком. Памятуя о трудностях капрала в чтении, она старалась писать как можно понятнее, не использовала сложных фраз и слов.
«Сообщаю вам, что мне и моей матушке не удалось передать ваших подопечных сэру Джорджу Дугласу по причине отсутствия его самого и родственников баронета в Спрингвуд-парке. Со слов дворецкого, вся их семья то ли гостит, то ли живет в Лондоне, а принять на себя заботу о мисс Софи и мисс Одунке дворецкий и экономка не могли».
Мэри мысленно сравнила Ручилл со Спрингвуд-парком. Ручилл не уступал дому баронетов Дугласов в размерах и тоже имел три этажа. Разве что парадное в Ручилле было скромнее и высота потолков пониже.
«Не зная, что нам делать, мы с матушкой взяли на себя смелость отвезти вашу дочь и ее няню в Глазго и поселить в нашем имении, Ручилле. Мисс Софи не доставляла нам никаких хлопот в дороге. Я, моя мать и тетя будем рады, если мисс Софи погостит у нас столько, сколько вам будет угодно. Она очень послушный, спокойный ребенок и помогает утишить мою печаль и печаль моей семьи после смерти вашего друга и нашего близкого человека».
Мэри прислушалась. По полу в коридоре прошлепали босые ступни, скрипнула дверь, и в ее спальню заглянул «послушный ребенок», перевернувший накануне вверх дном весь дом.
- Это я, - объявила Софи, вошла без всяких церемоний, закрыла дверь, пробежала к кровати Мэри и залезла под одеяло. Мисс Дрегорн улыбнулась и спросила. – Где твоя няня, Софи?
- В кухне, готовит мой-мой, - пробурчала Софи из-под одеяла.
- Мой-мой? –повторила Мэри.
- Мой-мой, - уточнила Софи и перечислила ингредиенты, подражая интонации Одунке. – Бобы, яйца, масло.
- У тебя в комнате холодно? – мисс Дрегорн покусывала кончик пера.
- Нет, страшно, - пропищала Софи. – Курица бегает по потолку. Чик-чик когтями.
- Это не курица, а птицы, - Мэри хмыкнула. – Они пробрались на чердак, свили там гнезда и высиживают птенцов.
- Да? – голова Софи показалась из-под одеяла. – Можно потрогать птенцов?
- Нет, Софи, - вздохнула девушка. – Птицы будут волноваться. Если бы чужие люди захотели потрогать тебя на улице, Одунке стала бы волноваться?
- Стала бы, - признала девочка. – У Чали есть мушкет, чтобы стрелять в плохих людей. И сабля. Я тебе мешаю, Мэй?
- Не мешаешь, - мисс Дрегорн задумалась. – Я пишу письмо твоему отцу.
- Чали? – Софи мигом выпрыгнула из кровати, ловко подвинула скамеечку для ног к бюро, встала на нее и заглянула в послание Чарльзу Кингу. Она всмотрелась в строчки, прикоснулась пальчиком к углу бумаги, и посоветовала. – Нарисуй здесь Софи и Одунке. Как мы приехали к тебе, Мэй.
- Я могу написать об этом, - хмыкнула Мэри. – А ты могла бы это прочесть, научившись читать.
- Ты меня научишь? – Софи осторожно потрогала чернильницу.
- Если ты пожелаешь, - кивнула мисс Дрегорн.
- Что ты написала обо мне и Одунке? – девочка хитро прищурилась.
- «Я, моя мать и тетя будем счастливы, если мисс Софи погостит у нас столько, сколько вам будет угодно. Она очень послушный, спокойный ребенок», - процитировала саму себя Мэри. – Это так?
Софи в ответ скорчила рожицу и весело рассмеялась.
- Ты маленькая проказница, - мисс Дрегорн погладила ребенка по курчавым черным волосам и продолжила письмо.
«Нынче мы пороемся в сундуках, подберем ярких лоскутов и сошьем мисс Софи новую тряпичную куклу. Ее старая кукла Энн порвалась и выцвела до плачевного состояния. В мае я и моя матушка намерены посетить Лондон по приглашению леди Элизабет, дабы разделить ее горе, снять в городе дом и побывать на памятном вечере в честь Джорджа Кавендиша. Полагаю, вас пригласят на этот вечер. Также я думаю купить несколько римских монет, о которых рассказывала вам в Комптон-плейс. Будь на то ваша воля, мы можем взять мисс Софи и мисс Браун в Лондон и пожить в столице до конца лета, чтобы вы имели возможность встречаться с дочерью. Если же для вас предпочтительнее увезти близких в Веймут, значит так тому и быть. Вернутся ли мисс Софи и ее няня к осени с нами в Глазго, или будут с вами в Веймуте, решать вам, но мисс Софи и мисс Браун не стесняют нас и мы были бы рады их обществу. В любом случае, вы можете навестить их в Ручилле до мая или дать мне указания, как поступить. Мисс Мэри Дрегорн. 10 марта 1809 года».
Она вытерла перо салфеткой и отложила его, запечатала письмо, посадила Софи себе на колени и уткнулась подбородком в ее макушку. - Не пора ли тебе помыть голову, Софи?
- Ладно, - девочка прижалась к ней спиной и Мэри почувствовала, как в ее сердце стихает боль. «Вдову утешают дети», рассудила она и немного утешилась.
Bernard:
» Часть 1 Глава 5
Глава 5
«Скандал в благородных семействах»
31 мая 1809 года
Арендованный дом, Расселл-сквер, Лондон
Скандал был настолько вопиющим, что каждый житель Лондона ощущал себя неравнодушным, а то и сопричастным к этому скандалу. О нем шептались в гостиных, сообщали в письмах, спорили в салонах. За три недели этих бурных споров о том, кто был во всем виноват, укоренилось мнение, что из четырех главных действующих лиц двое были тяжко виноваты, одна частично виновата, а еще один пострадал без вины. Действия второстепенных персонажей сочли заслуживающими порицания, за исключением тех, чью честь задели тяжко виновные. Какое же за подобный скандал полагалось наказание, спросите вы? Изгнание из общества, забвение и лишение заслуженных в прошлом наград.
Главных действующих лиц, как вы поняли, было четверо.
Генри Уильям Бейли, лорд Пэджет, наследник графа Аксбриджа, был командующим английской кавалерией на Пиренеях, лейтенант-генералом, полковником Седьмого драгунского, ныне же гусарского полка ее величества королевы. В 1809 году ему исполнилось сорок лет.
Жена лорда Пэджета, леди Каролайн Пэджет, в девичестве Вильерс, была матерью восьмерых его детей, возрастом от четырех до четырнадцати лет, и дочерью графа и графини Джерси. Когда разразился скандал, ей было тридцать четыре года.
Генри Уэлсли, сын графа Морнингтона, был послом Англии в Испании, братом маркиза Уэлсли, министра иностранных дел, и Артура Уэлсли, виконта Веллингтона, назначенного командующим английскими войсками на Пиренеях после гибели генерала Мура. Накануне скандала этот джентльмен отпраздновал тридцать шестой день рождения.
Леди Шарлотта Слоун Уэлсли, жена Генри Уэлсли, в девичестве Кадоган, была матерью четверых его детей и дочерью графа Кадогана. Ей было двадцать семь лет.
Если изложить историю скандала кратко, в январе 1809 года стихли арьергардные бои у Ла-Коруньи, и лорд Пэджет взошел на борт корабля, направляющегося в Англию. В Лондоне этот герой войны повел себя неподобающе и стал преследовать замужнюю даму, супругу посла в Испании, леди Шарлотту Уэлсли. Он и раньше был замечен в симпатиях к ней, и она нередко просила мужа оградить ее от назойливости лорда Пэджета, но на сей раз «охота» на уважаемую жену и мать была сравнима с кавалерийским натиском. Так или иначе, но в начале марта 1809 года бравый генерал добился своего, «жертва» уступила, отдалась поклоннику и сбежала с ним, бросив четверых своих чад и опозоренного мужа. Лорд Пэджет, в свою очередь, оставил свою супругу и восьмерых детей. В письме отцу он признался, что не мог противиться страсти, искал смерти в Испании, но не нашел ее и был бы рад, если бы кто-нибудь вышиб ему мозги, оказав тем самым услугу обществу.
Генерал Генри Пэджет
леди Кэролайн Педжет
сэр Генри Уэлсли
Неделями обстоятельства скандала в семействах Бейли-Пэджетов, Уэлсли, Кадоганов и Вильерсов служили пищей для сплетен и горячих споров по всему Лондону, от королевского дворца до постоялых дворов. Некоторые утверждали, что роман лорда Пэджета и леди Уэлсли начался еще до его отправки в Испанию, и что у жены генерала, леди Кэролайн, тоже было «рыльце в пушку». Ходили слухи, что она имела любовную связь с герцогом Аргайлом и что двое, а то и трое ее детей были не от мужа, лорда Пэджета, а от любовника. К концу марта скандал, казалось бы, начал утихать, но 28 марта 1809 года брат «погубленной» леди Шарлотты, капитан Генри Кадоган, пылая праведным гневом, вызвал генерала Пэджета на дуэль.
Дуэль! Услышав это слово, все представляют вечернюю ссору за карточным столом или на балу, и встречу на следующее утро где-нибудь в пригороде, пока злость и ярость не угасли, а страх умереть их не пересилил. Однако, дуэль Генри Кадогана и генерала Пэджета произошла не на другой день после вызова, а спустя месяц, тридцатого мая. Секундантом лорда Пэджета был Хасси Вивиан, а Генри Кадогана – капитан Маккензи. Доктора, на случай ранения дуэлянтов, привез в своем экипаже капитан Томас Уайлдмен, а за лошадьми полковника и генерала должен был присмотреть Чарльз Кинг, произведенный в сержанты за боевые заслуги в Испании, мужество при кораблекрушении «Диспетча» и помощь лорду Пэджету в уходе за его конем.
К счастью, дуэль завершилась бескровно, но вечером того же дня в военном министерстве состоялось разбирательство по поводу поведения генерала Пэджета и капитана Кадогана. За участие в дуэли им и их сообщникам грозило понижение в звании, перевод на службу в армейские части в колониях или даже арест. Командующий войсками на Пиренеях, генерал Артур Уэлсли, брат Генри Уэлсли, жену которого соблазнил лорд Пэджет, испытывал большое искушение примерно покарать мерзавца Пэджета.
Тем временем в Лондоне, в новом уютном домике на Расселл-сквер, снятом на лето за семьдесят фунтов, мисс Мэри Дрегорн, а также ее мать Мэрион Дрегорн и мисс Одунке Браун не находили себе места от волнения за сержанта Кинга, втянутого в это скверное дело лордом Пэджетом. Накануне они узнали, что он помогал с лошадьми и каретой при побеге лорда Пэджета и леди Шарлотты Уэлсли в марте, а теперь и вовсе «влип по самые уши», присутствуя на дуэли знатных господ как свидетель, пусть его роль и сводилась всего лишь к надзору за генеральским конем.
Когда тридцатого мая, в шесть часов после полудня, за Чарльзом Кингом пожаловали два офицера из министерства, он попытался скрыть свое утреннее приключение от мисс Дрегорн. Но она быстро «вывела его на чистую воду», вынудила во всем признаться, и едва Чарли увели, принялась лихорадочно думать, что можно предпринять в такой ситуации. Предпринять ничего было нельзя, и Мэри стала ждать. Ожидание затянулось до утра тридцать первого мая. В восьмом часу сержанта отпустили по ходатайству лейтенант-полковника Эдварда Керрисона и он поспешил в дом на Расселл-сквер, дабы получить взбучку от перепуганных женщин. К девяти утра, наспех позавтракав, Чарльз Кинг явился в гостиную, поклонился обеим мисс Дрегорн, и смиренно выслушал их упреки.
- Чарльз, объяснитесь, как вы участвовали во всем этом? – Мэри глядела на него с недоумением. – Весь город осуждает лорда Пэджета, а вы помогаете ему!
- Мисс Мэри, - сержант развел руками. – Как я могу не подчиняться приказу генерала? Он командует нашим полком восемь лет.
- Восемь лет, - вздернула подбородок Мэрион Дрегорн. – Ровно по числу детей, которых этот подлец бросил, уничтожив две семьи и сделав свою жену притчей во языцех. Не ночью ли он бежал с этой скверной женщиной? И должны ли вы, Чарльз, исполнять его приказы ночью?
- Нет никакой разницы, днем он мне приказывает, или ночью, - Чарли присел на краешек стула. Одунке у окна взирала на него с грустью.
- Что было на дуэли? – любопытство Мэри победило ее раздражение. – И ничего не утаивайте.
- Старший сержан Майерс велел мне с вечера забрать коня полковника Вивиана, поставить его в стойло с конем лорда Пэджета, взять еще три лошади и проследить, чтобы экипаж был готов к шести часам для поездки на Уимблдонский луг, - лепетал Чарли. – Я так и поступил, а полковник, капитан и лорд Пэджет совещались в доме. Около полуночи я уснул, на рассвете был разбужен, и в семь часов мы прибыли на место. Экипаж с доктором стоял в стороне, генерал распорядился, чтобы мы с Майерсом держали лошадей. Капитан Кадоган и его секундант не опоздали. Полковник Вивиан и капитан Маккензи достали пистолеты, зарядили их и проверили. Они что-то говорили приглушенными голосами, я не разобрал что именно.
- Почему вы не сказали им, чтобы они прекратили дуэль? – спросила Мэрион Дрегорн.
- Я? – изумился Кинг. – Да как же это? Я простой сержант, мисс Дрегорн, мне не по чину вытворять такое.
- Да, наверное, - девушка улыбнулась уголками губ. – Что было дальше?
- Лорд Пэджет и капитан Кадоган разошлись на двенадцать шагов, а до того условились стрелять одновременно, - он откинул прядь волос со лба и Мэри невольно залюбовалась его совершенной красотой. – Капитан Кадоган весь трясся и выстрелил первым, но промахнулся. Генерал же отвел пистолет и нарочно пальнул мимо.
- Мимо? – ахнула Одунке. – Зачем же он согласился драться, если не хотел убивать?
- Хорош бы он был, уйдя от жены и детей ради любовницы, а потом, убив родного брата любовницы, - пробормотал Чарли. – Все это из-за их дворянской чести, так она устроена. Оставить восьмерых детей, жену, при этом украсть чужую супругу и разлучить ту с ее детьми, это по чести, а выстрелить в брата любовницы, которого оскорбил, не по чести.
- Да, так и есть, - признала Мэри.
- Вслед за тем полковник Вивиан крикнул капитану Маккензи, видел ли тот, что генерал не целился в капитана Кадогана надлежащим образом, - продолжил сержант. – Маккензи ответил, что видел и подошел к Кадогану. Они обменялись парой фраз, и капитан Кадоган подтвердил, что генерал, как ему показалось, преднамеренно стрелял мимо. Тогда уже Маккензи с полковником Вивианом приблизились к лорду Пэджету и заявили ему, что он отвел пистолет в сторону. Генерал не стал это отрицать и громко, чтобы Кадоган слышал, сказал, что у него и в мыслях не было навредить брату женщины, которая ему дорога. Засим Маккензи, по правилам дуэли, отказался перезаряжать и оставаться секундантом капитана Кадогана. Дескать, дуэль надо закончить, так как лорд Пэджет и капитан Кадоган в неравных условиях.
- И они просто разъехались? – нахмурилась девушка.
- Да, - кивнул Кинг. – А за мной явились два майора, и весь вечер допрашивали о дуэли и побеге леди Шарлотты с лордом Пэджетом. С полковником Вивианом они говорили полчаса, с капитаном Маккензи и Майерсом час, а мне задавали одни и те же вопросы до глубокой ночи. Как будто я подбил генерала и леди Уэлсли на это безумство, а не пригнал карету к дому по приказу начальника.
- Где сейчас леди Уэлсли? – Мэрион Дрегорн сгорала от любопытства.
- С лордом Пэджетом, - Чарли опустил голову. – Капитан Уайлдмен считает, что генерала отстранят от командования нашим полком и ушлют куда-нибудь, но не с кавалерией, а с пехотой. В Голландию, например, так скоро начнется война.
- Ты ел, Чарли? – Одунке отошла от окна и встала рядом с сержантом.
- Да, немного, - Кинг сжал губы. – Кусок в горло не лезет от этих господских забав.
- Вам надо позавтракать, как следует, Чарльз, - Мэри пожалела его, ведь он был ни в чем не виноват. – А днем мы прогуляемся по парку и если вы не передумали пройтись со мной за римскими монетами по лавкам и скупщикам старины, я буду вам благодарна.
- Это было бы здорово, мисс Мэри, - он радостно улыбнулся, и у девушки перехватило дыхание от его улыбки. Да и могло ли быть по-другому, если ей, простой смертной, улыбнулся «бог Аполлон?»
* * *
1 июня 1809 года
Дом на Роуз-стрит, Лондон, Англия
Мисс Фанни Тейлор была актрисой, сомнительные таланты которой не приносили ей денег и славы на подмостках. В сущности, ее театральная карьера продлилась меньше месяца и ничем, кроме пышных форм мисс Тейлор, театралам не запомнилась. Фанни трезво оценивала свои актерские способности, и как только ей было сделано предложение о содержании, ушла со сцены, не раздумывая. Три года она меняла покровителей, постепенно продвигаясь наверх в иерархии жриц любви. Лицо у Фанни было простоватое, зубы кривоватые, уши великоватые, волосы жидковатые, и спасала обладательницу всего этого исключительно фигура, довольно аппетитная и в меру полная. В любовных утехах мисс Тейлор отличалась ненасытностью, и это покровителям нравилось. Она не жеманилась, не изображала недотрогу, не кривлялась, прежде чем лечь в кровать, часто брала инициативу на себя и приветствовала разумные сексуальные новшества и причуды.
Знакомство с капитаном Седьмого гусарского полка Томасом Уайлдменом стало для Фанни удачей и еще одной ступенью в карьере содержанки, так как этот гусар был не только сказочно богат, но и водил дружбу с аристократами, генералами и ловкими дельцами. Осенью 1808 года, подцепив капитана на пирушке по случаю убытия полка в Испанию, она ублажала офицера неделю, была щедро вознаграждена, и пообещала любовнику хранить ему верность в его отсутствие. Самое удивительное, что Фанни исполнила это обещание, чему способствовало то, что Том Уайлдмен заплатил за ее комнаты на полгода вперед и снабдил девушку деньгами.
Возвратившись из Испании в Лондон, капитан незамедлительно наведался к мисс Тейлор и так приласкал любовницу, что она грешным делом подумала, не решил ли жениться на ней от избытка чувств этот бесшабашный гусар. Томасу Уайлдмену, стремящемуся породниться с высшей знатью, такое не могло присниться даже в кошмарном сне, но он по-своему любил Фанни, она его во всем устраивала, и до усталости от отношений было очень далеко.
Скандал с лордом Пэджетом в марте, апреле и мае сделал капитана нервным, бранчливым и вскидчивым. Мисс Тейлор, по мере сил, сглаживала вспышки и сетования любовника так, как умела, то есть через постель. Томас Уайлдмен ценил ее нежность и мягкость, он обнаружил в содержанке друга, которого не находил в полку и семье, поверял Фанни многие секреты и советовался с ней, практически как с женой. Первого июня, вечером, завершив дела своего эскадрона, капитан лежал с мисс Тейлор на широком ложе, поверх покрывала, отдыхал от любовных утех и что-то напевал себе под нос. И он, и она были абсолютно голые. Старый слуга Фанни отпросился к своему брату в Сохо, никто не мог им помешать, по крайней мере, до ночи.
Фанни Тейлор
- Милый, ты убедил Джорджа задержаться в городе? – девушка водила мизинцем вокруг пупка капитана.
- Да, - протянул он. – Родные братья, Фанни, это кара Божья, с ними не бывает легко. Джон таскается за мной всюду, как щенок. А Джордж такой зануда и хлюпик, месяцами торчит за книгами и вечно что-то бормочет, как помешанный. Я отыскал ему невесту в точности такую же, как он, книжницу, затворницу, с громадным состоянием. Но он не мычит, не телится.
- Мисс Мэри Дрегорн? Она, насколько я могла ее разглядеть со стороны и понять с твоих слов, девица не глупая. Джордж может ею прельститься, а вот прельстится ли она им? – мисс Тейлор усомнилась в Джордже Уайлдмене, восемнадцатилетнем помощнике адвоката. – Да еще этот твой однополчанин, Кинг. Тот, что шел с ней по улице и который, как ты сказал, везде ее сопровождает. Том, это же воплощенный грех, красавец из красавцев, в гусарском доломане. Шотландка висела у него на руке с видом собственницы. Посуди сам, какая женщина променяет сладкий бисквит на сухую горбушку?
- Вот как? – фыркнул любовник. – Он что, красивее меня?
- Красивее тебя нет никого на свете, - Фанни лизнула его грудь. – Поэтому я с тобой, а не с ним или кем то еще.
- То-то же, - Томас Уайлдмен поцеловал ее в губы. – Не вздумай наставить мне рога, подруга. Если ты положила глаз на Кинга, знай, что Чарли – нищий сержант, у которого, в его девятнадцать лет, есть пятилетняя дочь, наполовину негритянка. Как тебе такой покровитель, с жалованьем сержанта и дочерью?
- Наполовину негритянка? – мисс Тейлор была поражена и привстала на локте. – И где она, эта его дочь?
- Ты будешь смеяться, но она с февраля живет с мисс Мэри Дрегорн, - пояснил капитан. – Девочку воспитывает няня, черная как моя бобровая шляпа, рослая как гренадер, лет тридцати или около того.
- Мать ребенка? – захихикала Фанни.
- Нет, - Томас Уайлдмен потер лоб. – Они с Антигуа или какого-то острова рядом. Голодранцы. Сдается мне, Джорджу придется соперничать за мисс Дрегорн не с сержантом Кингом, а с девочкой-мулаткой. Шотландская мисс сильно привязалась к ней.
- Такой клубок не распутаешь за день-два, - ехидно засмеялась мисс Тейлор. – Любят эти скучные мученицы с погибшими женихами в сердце, печальные «черные вороны» в трауре, взвалить на себя какую-нибудь адскую ношу. Девочка-негритянка! Спятить можно! Ее жених утонул полгода назад, а она все скорбит?
- Да, - капитан потрепал Фанни по волосам темного цвета. – Но я верю в Джорджа, несмотря на весь этот бардак и другие сложности.
- «Другие сложности?» - моргнула мисс Тейлор. – Какие?
- Семейка Кавендиш, - Том поскреб щетину на щеке. – Хитрая шельма, леди Кавендиш, надеется прибрать к рукам деньги этой шотландки. Три года или больше она готовила брак сына с наследницей, а тот взял и утонул в море. Теперь старая леди все плачет, все горюет на пару с мисс Дрегорн, а сама потихоньку сводит ее со своим следующим сыном, прыщавым толстяком. Клянусь Богом, у Кавендишей вместо крови ледяная вода. Холодные и жадные.
- Почему бы твоему другу, лорду Байрону не жениться на наследнице? – Фанни потянулась. – Он весь в долгах.
- А как же Джордж? – спросил капитан. – Байрон – друг, а Джордж – брат. Брат важнее.
- У нее так много денег? – полюбопытствовала мисс Тейлор.
- Тридцать тысяч покойного дяди и наследство родственника, некоего Каррика из Глазго, - ответил Томас. – У того же, как болтают люди, миллион фунтов.
- Миллион фунтов? – любовница вытаращила глаза. – Господи, да она и впрямь богата!
- Посему Джордж никуда не едет и обхаживает мисс Дрегорн, - подытожил капитан.
* * *
2 июня 1809 года
Монмут-стрит, Лондон, Англия
Утренний туман, такой же привычный в Лондоне, как зловоние от Темзы, к полудню рассеялся. Воздух прогрелся, как и положено летом. Чарли Кинг ходил с мисс Мэри Дрегорн по городу уже три часа и поражался ее неутомимости и упорству в поисках античных монет. Они обошли все нумизматические лавки у Британского музея, посетили пару подвалов, где скупали древности с континента, и наконец, добрались до Монмут-стрит. Этот район, средоточие ломбардов, старьевщиков и торговцев заложенными вещами, был сегодня многолюдным и шумным. Приметив на столах, ржавых подносах или в витринах россыпи старых монет или вещи, украшавшие некогда богатые дома, мисс Дрегорн делала знак сержанту ждать и быстро изучала товар. Обнаружив то, что ей было нужно, она не подавала вида, что готова это приобрести, неохотно спрашивала цену, морщила носик, с сомнением качала головой.
Римские денарии, которые в известных аукционных домах и на Стрэнде продавались за пять шиллингов или дороже, Мэри покупала по шесть-семь пенсов или шиллинг. Греческую тетрадрахму, стоимость которой была равна гинее или двум, девушке уступили за восемь шиллингов. В первом часу, изрядно порыскав в лавках, Мэри купила золотой ауреус императора Клодия Альбина и была на седьмом небе от счастья. Затем она вернулась в один из ломбардов, о чем-то потолковала с хозяином, и приблизилась к Чарли, слегка смущаясь.
- Чарльз, если я попрошу вас донести до Расселл-сквер кое-что тяжелое, вы это сделаете?
- Сделаю, - сержант поправил ножны сабли. – То, что я понесу, не сильно грязное?
- Нет, не грязное, но тяжелое, - она покосилась на дверь ломбарда. – Это бюст императора Марка Аврелия из мрамора. Я всегда мечтала о таком. У нас в Ручилле нет античных бюстов.
Лавочки скупщиком и старьевщиков на Монмут-стрит в Лондоне
- Наверное, вы единственная девушка в Англии и Шотландии, которая мечтает о бюсте римского императора, - усмехнулся Кинг. – Я готов, ведите меня к нему.
- Вы настоящий друг, Чарльз, - она покраснела от удовольствия. – Но заходить в дом будем тайком. Матушка не должна узнать, что мы повезем мраморное изваяние в карете в Шотландию.
- Как скажете, мисс Мэри, - сержант отцепил ташку и перевесил ее с правой стороны на левую, к ножнам, чтобы ему было удобнее нести скульптуру. Они вошли в ломбард. Хозяин и его сын уже переставили изваяние с постамента в углу на стол. Чарли ожидал, что бюст окажется изображением молодого, героического мужчины, и был разочарован, увидев, что Марк Аврелий – пожилой человек, с курчавыми волосами, усами и бородой.
- Оберните его бумагой и перевяжите бечевкой, пожалуйста, - скомандовала мисс Дрегорн.
Через пять минут, расплатившись за бюст, они уже пробирались по Монмут-стрит к Британскому музею, мимо продавцов поношенной одежды и стоптанной обуви.
Ташка 7 Гусарского полка 1809 года
Бюст императора Марка Аврелия
- Что-то не так, Чарльз? – девушка заметила, что сержант не слишком впечатлен ее приобретением.
- Все в порядке, мисс Мэри, - он поспешил ее успокоить. – Но это же старик. Бородатый старик, а не молодой, приятный юноша. Что в нем красивого?
- Мудрость, хотя Марк Аврелий был хорош собой, по меркам того времени, - она засмеялась. – Если же я захочу полюбоваться на молодого, красивого юношу, я приглашу вас в Ручилл, одену в тогу и попрошу постоять часок-другой в нашей гостиной.
- Это не смешно, мисс Мэри, - обиделся Чарли. – И даже хуже, чем рабство. Одна знатная дама предлагала мне две гинеи, если я разденусь донага, позволю разукрасить себя мелом и пролежу на столе в ее салоне три часа, когда к ней придут подруги.
- Надеюсь, вы ей отказали? – девушка с трудом сдерживала смех. – Кто она? Я ее знаю?
- Знаете, мисс, - проворчал сержант. – Но я не скажу вам имя.
- Даже за два шиллинга? – она продолжала иронизировать. – Два шиллинга это не две гинеи, но не надо будет раздеваться, и краситься мелом. Назовите мне имя и получите два шиллинга.
- Мисс Мэри, Марк Аврелий вот-вот грохнется на мостовую, - предупредил ее рассерженный Кинг. – Если вы не прекратите эти речи, он точно упадет.
- Упаси Бог, Чарльз, - мисс Дрегорн прикрыла рот ладошкой. – Я молчу. Немая, как рыба. Но не смейте ронять старичка.
- Договорились, - пробурчал «Аполлон» и они ускорили шаг. Возле пересечения улиц у Британского музея, за которым начиналась Расселл-сквер, где Мэри арендовала дом с матерью, Одунке и Софи, сержант спросил. – Мисс Мэри, зачем вы купили за три пенса большую медную монету, с отчеканенной на ней ладонью? Это же не серебро или золото, а медь, да и в ладони что примечательного?
- Это не просто медь, Чарльз, - улыбнулась девушка. – А квадранс Рима времен войны с Карфагеном или раньше. У нее отменная сохранность, а кроме того, монеты римской республики встречаются реже императорских монет.
- Война с Ганнибалом, - вымолвил Чарли, дав понять, что он осознает ценность монеты. – Вы такая умная, мисс Мэри, что я порой гадаю, кем были ваши учителя?
- Мои учителя были свалены в кучу и пылились на чердаке в доме моего дяди, Дракона Боба, - открыла секрет своего образования Мэри. – Никакой учитель в Глазго не научит тому, что можно прочесть в толстых книгах, написанных знающими людьми. Впрочем, у меня были и живые учителя.
- Дракон Боб, - сержант повторил прозвище, которое уже слышал от Одунке. Та же услышала его от слуг в Ручилле. – Мне жаль, что ваш дядя умер, мисс Мэри.
- Мне тоже жаль, - вздохнула мисс Дрегорн. – Он был несчастным человеком из-за своей внешности. Внешность, уродливая или прекрасная, способна серьезно испортить жизнь и характер.
- В самую точку, мисс Мэри, - решил пошутить Кинг, как и она до этого. – Вы мудрее Марка Аврелия. Это ему надо было покупать ваш бюст для гостиной, а не вам его.
- Как это лестно, Чарльз, - она подхватила его шутку. – Постараюсь передать ваши слова Марку Аврелию, когда он нанесет мне визит, а это будет уже через пять минут.
- Какой ужас, мисс Мэри, - сержант, изрядно запыхавшись, перевел дыхание. – Такая важная персона будет пить с вами чай, а мы не купили в лавке даже пирожных.
- Об этом позаботится Софи, - заверила его девушка. – Она заставляет кухарку печь пирожные каждый Божий день.
* * *
22 июня 1809 года
Дом Кавендишей, Сэвил-роу, Лондон, Англия
Вечер в память о Джордже Кавендише в доме его родителей на Сэвил-роу состоялся спустя полгода после его трагической гибели и был объявлен леди Элизабет как собрание родственников и друзей. Хозяйка, одетая в траурное, но элегантное платье, уже не выглядела столь печальной и убитой горем. Ее третий сын, Генри Кавендиш, служивший, как и покойный Джордж, в Испании, получил ранение в битве при Ла-Корунье, но быстро поправился и теперь сидел в салоне матери, на почетном месте, в форме Десятого драгунского полка. Старший сын Кавендишей, Уильям, и младший Чарльз составляли ему компанию. Кузены, кузины, ближняя и дальняя родня, друзья и сослуживцы почившего майора, а также мисс Мэри Дрегорн с матушкой, мисс Мэрион Дрегорн, ходили по дому, переговаривались, делились воспоминаниями о Джордже Кавендише. Офицеры-гусары закусывали, пили вино, флиртовали с девушками, обсуждали карточные игры, скачки и планы пополнения полка новобранцами и лошадьми в Ирландии в грядущем году.
- Я полагаю, мисс Дрегорн, вам надо развеяться на природе, но не слишком далеко от Лондона, дабы не заскучать в глуши, - «дикарь», капитан Томас Уайлдмен, весь вечер отваживал от наследницы толстого сынка Кавендишей, несуразного и нелепого Чарльза. – Моя матушка в Хитфилд-хаусе собирает гостей на пару недель. Почему бы вам не приехать к нам, вот так запросто?
- Боюсь, это невозможно, - Мэри натянуто улыбнулась. - Моему родственнику в Глазго, мистеру Роберту Каррику, нездоровится, он призывает нас к себе, мы уезжаем из Лондона в Шотландию.
- Как огорчительно, - засопел «сын гарпии». - За больными джентльменами должны ухаживать престарелые тетушки, а не хорошенькие девушки. Это нужно закрепить в законе. Куда смотрит парламент?
- Действительно, куда? - она сочла его развязный тон весьма отвратительным. - Но где же еще жить шотландским женщинам, как не в Шотландии?
- С этим не поспоришь,- кивнул капитан. - А что же дочь нашего общего друга, сержанта Кинга? Я слышал, эта девочка обитает у вас и близка вам. Она отправится с ним в Веймут, а потом в Ирландию? Или вы заберете ее в Шотландию?
- Где будет мисс Софи Кинг, решать ее отцу, - Мэри демонстративно повернула голову вправо, чтобы «дикарь» понял, что заданный им вопрос неуместен. - Скажу лишь, что майор Кавендиш высоко ценил Чарльза Кинга. В память о покойном я готова помогать его друзьям.
- Разумеется, - Томас Уайлдмен сжал губы. - Намедни мой брат Джордж сообщил мне, что он был ошеломлен вашей красотой, умом и эрудицией, мисс Дрегорн. Вы обрекаете его на муки сердца, покидая Лондон.
- Муки сердца? - девушка изобразила на лице потрясение. - Мы с вашим братом за месяц не обменялись и тремя фразами, сэр. Извините, я должна побеседовать с леди Кавендиш.
- Да, несомненно, - капитан поклонился, и Мэри пошла к леди Элизабет.
По пути она проследовала мимо Чарли. Того окружили три дамы, которым он объяснял разницу в поведении жеребцов и кобыл в армии. – Жеребцы, мадам, незаменимы в кирасирских и гусарских полках, а кобылы в уланских, егерских, обозах и разведке. Кони драчливы, ярятся от запаха крови, кусают вражеских коней и не боятся ближнего боя. Но они шумные и отвлекаются на кобыл. Кобылы же тихие в разведке и меньше шарахаются от взрывов. Понудить их на сшибку или наскок на пехотное каре сложно. К тому же, каждые три недели кобылу запирают от жеребцов, иначе она весь строй поломает.
- Каждые три недели? – тридцатипятилетняя баронесса обмахивалась веером. – Что же с ними происходит каждые три недели?
- Им нужен жеребец, мадам, и жеребцы это чуют, - ответил сержант, ничуть не покраснев. Он как будто не видел, что женщины пожирают его глазами и откровенно кокетничают. «Бесстыдницы», подумала Мэри, «у всех у них есть мужья, дети, а две из трех вдвое старше его».
- Моя милая девочка, - хозяйка заметила ее и взяла под руку. - Как вы?
- Так же. Это неизбывная боль, - девушка опустила ресницы. - Но что моя боль в сравнении со страданиями матери?
- Заботы о внуке, сыновьях и дочери удерживали меня на краю пропасти эти месяцы, - леди Элизабет приподняла подбородок. - Когда я раньше теряла детей, младенцев, это было не так чудовищно. Если бы в Испании и с Генри что-то случилось, я наложила бы на себя руки.
- Упаси Бог, - испугалась Мэри.
- Вы едете в Шотландию? - леди Кавендиш подвела мисс Дрегорн к окну. – Отчего так скоро?
- Мистер Каррик приболел, - девушка поправила волосы. – Мы упросили владельца дома пустить до сентября на оплаченную нами аренду Бьюкененов. Как вам известно, их семья была партнерами Аллана Дрегорна и мистера Каррика в банке.
Чарльз Кавендиш, младший сын леди и лорда Кавендиш
- Прискорбно, - задумалась леди Элизабет. – Мой сын Чарльз хотел пригласить вас завтра на утреннюю прогулку в Гайд-парке, дорогая. Ему нравится римская история, да и монеты тоже. Почему бы вам не принять это приглашение? Вдруг вы с ним родственные души?
- Мистер Чарльз пока меня не приглашал, - робко сказала Мэри.
- Он пригласит, это так же верно, как то, что я его мать, - произнесла леди Кавендиш. – Кстати, сержант Кинг будет квартировать в Веймуте с мисс Софи, и ее няней? Он что-нибудь говорил вам об этом? Лорд Кавендиш не оставляет надежды соблазнить его должностью главного конюха в Комптон-плейс.
- Мисс Софи, и мисс Браун возвращаются с нами в Глазго, - мисс Дрегорн смутилась. – Девочке требуется воспитание и образование, которое мисс Браун не может ей дать, а мистер Кинг оплатить. Мы же с матушкой позаботимся о ней бесплатно, мисс Софи нам не в тягость. Я бы сказала даже, что мне она нужна больше, нежели я ей. Занятия с ребенком развеивают мою тоску.
- Чужой ребенок, - неодобрительно покачала головой леди Элизабет. – Не поползли бы сплетни. Пусть уж девочка и няня живут в Комптон-плейс, а сержант Кинг служит в Веймуте и ни о чем не беспокоится. Посоветуйте ему это и сошлитесь на меня.
- Хорошо, - неохотно согласилась девушка. – Однако, мы с мистером Кингом о многом условились. Он настоял на том, что будет присылать половину жалованья в Ручилл, а мисс Браун помогать по дому. Отказаться от того, что я сама предложила, было бы некрасиво. И мне не терпится попробовать себя в роли гувернантки.
- Вам? В роли гувернантки? – леди Кавендиш закатила глаза. – Мэри, даже из милосердия не спускайтесь ни на ступень ниже той ступени, которую определил вам Господь. Ваш ум и манеры соответствуют высшему обществу, а не роли гувернантки. К чему вам это? Гувернантки зарабатывают себе на жизнь, вы же обеспечены. Или все усилия вашей матушки, дяди, тетушек и мистера Каррика были затрачены зря? Чарльз побеседует об этом с вами на прогулке, и надеюсь, убедит вас в моей правоте.
Мисс Дрегорн вынужденно кивнула. Возражать матери в день памяти ее погибшего сына и своего возлюбленного было бы неразумно. Затем леди Элизабет удалилась к подругам. Когда она ушла, Мэри стала терзаться сомнениями. Как поступить? Учесть мнение опытной, светской женщины и все переиначить? Попросить Чарльза Кинга забрать дочь и ее няню в Веймут? Попытаться откупиться он них? Сержант оскорбится и их дружбе придет конец. Это было нестерпимо для Мэри. Но на противоположной чаше весов лежало то, к чему она много лет стремилась. Положение в высшем свете, общество благородных, образованных людей, собственный дом и салон в Лондоне, который посещают поэты, писатели, художники, историки, нумизматы. Девочке-мулатке, родившейся на Барбуде, не было места в том мире, которым мисс Дрегорн грезила. Кем бы она была в этом мире? Ее игрушкой, экзотической юной компаньонкой? Да и правильно ли приблизить к себе дочь сержанта-кавалериста, дать ей воспитание и образование, бесполезное для тех, кто трудится ради пропитания или следует за барабаном? Что она могла предложить Чарльзу Кингу, Софи Кинг и Одунке Браун? Первому заведовать ее конюшней, второй стать приживалкой, а третьей служанкой? А если она выйдет замуж, как посмотрит супруг на этих ее «друзей?»
У Мэри путались мысли и она села на кушетку-рекамье. На стене напротив висел портрет детей Кавендиша — Уильяма, Джорджа и Энн, написанный лет двадцать назад. Троица малышей позировала художнику, взявшись за руки. Лицо Джорджа было безмятежным, как у ангела. Прекратив терзаться, мисс Дрегорн поднялась на ноги и обратила свой взор на Чарльза Кинга. Он как будто почувствовал это, повернулся к ней, раскланялся со своими собеседницами и вскоре стоял перед девушкой.
Портрет детей лорда и леди Кавендиш. Слева направо Джордж, Энн и Уильям
- Мисс Мэри, вам плохо? - сержант хмурился. - Вы что-то бледны.
- Нет, мне не плохо, - девушка подтянула шаль на плечи. - Тут душно.
- Не волнуйтесь, я все сделаю, как вам удобно, - неожиданно прошептал Кинг. - Не позднее вторника.
- Что сделаете? - удивилась она.
- Отвезу Софи и Одунке в Веймут, как вы хотели, - сказал Чарли.
- В Веймут? Как я хотела? - Мисс Дрегорн была обескуражена. - Кто сообщил вам, что мне будет удобнее без Софи и мисс Браун?
- Леди Кавендиш, - сержант озирался по сторонам.
- Леди Кавендиш ошиблась, - Мэри вознегодовала. - Я ничего такого не хотела. У нас с вами был уговор, Чарльз.
- Так-то оно так, - признал Кинг. - Но вы молодая незамужняя девушка, пойдут слухи, у вас репутация.
- Чарльз, будьте умнее, не повторяйте за другими ложные доводы, направленные против вас, - пожурила его мисс Дрегорн. - Я не леди, не дочь джентльмена и мой дом не в Лондоне. В Шотландии нет всех этих столичных предрассудков. Моя семья из Глазго, мои предки — торговцы табаком, углем и железом. А для торговцев, что важнее всего? Для них важнее всего прибыль и уговор. Мы исполните свою часть уговора?
- Да, мисс Мэри, - он виновато склонил голову.
- Вот и чудесно, а я исполню свою часть, - усмехнулась она. - Если же вы нарушите обязательство, вам придется выплатить мне неустойку. Половину веса Софи и четверть веса мисс Браун серебром. А еще тащить бюст Марка Аврелия пешком до Глазго в наказание.
- Жестоко, мисс Мэри, - он подыграл ей, пряча улыбку. - Особенно последнее.
- Таковы традиции торговцев табаком, - ее лицо было абсолютно серьезно. - Привыкайте, Чарльз, и не сердите меня по пустякам.
Bernard:
» Часть 1 Глава 6
Глава 6
«Младенец»
20 мая 1811 года
Арендованный дом, Расселл-сквер, Лондон
Джентльмены в Лондоне любят заключать пари по всякому поводу. Они делают это в клубах, записывают суть спора в клубную книгу и ждут, когда некое событие случится или нет к указанному сроку. Дурачество? Чепуха? Без сомнения, что же еще? В Шотландии подобные клубы, пари и книги с записями тоже не редкость, хотя ставки участников споров там не такие огромные, как в Лондоне. Все-таки, Шотландия более благоразумный и холодный край, чем южная Англия. Клуб «Зеленое сукно» в Глазго, созданный ради игры в вист, пари, сытных обедов и застольных разговоров, имел давнюю историю и строгие правила. Когда в феврале 1811 года сын короля Георга, принц Джордж, был провозглашен регентом по причине невменяемости своего отца, в «Зеленом сукне» разгорелись нешуточные страсти. В мае же душевная болезнь короля Георга как будто ослабла, и вся страна гадала, отменят регентство или нет. 14 мая 1811 года член клуба, мистер Хантер побился об заклад с мистером Джеймсом Монтитом о том, что его величество Георг Третий никогда не вернется к королевским обязанностям. Мистер Монтит принял вызов и заявил, что король поправится и снова примет бразды правления в свои руки. Мистер Монтит, в итоге, проиграл.
Мисс Мэри Дрегорн узнала об этом пари за сотни миль от Глазго, в своей лондонской спальне в арендованном доме на Расселл-сквер вечером 20 мая 1811 года, читая письмо мистера Роберта Каррика, в котором он сообщал ей о новостях и всякой всячине. До того же, как прочесть дневную почту, она понежилась в ванне, помогла Одунке нарезать овощи и выкупать Софи, выслушала жалобы матери на одышку и боли в пояснице, и почистила серебряный римский денарий, купленный в прошлую субботу.
Шел двадцать первый год жизни Мэри, третий год ее «вдовства сердца» и второй год «материнства», при том, что она оставалась незамужней девственницей. Тосковала ли мисс Дрегорн по погибшему возлюбленному? Нет, она давно выдавила из себя печаль, перестала плакать при упоминании майора Джорджа Кавендиша, научилась жить одним днем, без горьких сожалений. У нее была Софи, домашние заботы, уход за слабоумной тетей Лиззи, помощь «дедушке» Каррику в Старом Корабельном, общество подруг. А еще чтение книг, посещение музыкальных вечеров и охота за древними монетами. Суета сует? Нет, напротив, размеренный, упорядоченный, ровный и предсказуемый, как ход часовых стрелок, быт. Осенью, зимой и весной мисс Дрегорн жила в Шотландии, лето проводила в Англии, в Лондоне, в арендованном доме на Расселл-сквер, за Британским музеем.
А как же брак с благородным джентльменом или титулованной особой, ее давняя мечта, спросите вы. Что касается брачных предложений, за два года Мэри отклонила их семь раз, в том числе от сэра Генри Кавендиша, бравого драгуна, и мистера Чарльза Кавендиша, сыновей лорда и леди Кавендиш. Первый из упомянутых поклонников был легкомысленным повесой, и когда мисс Дрегорн его отвергла, незамедлительно начал обхаживать мисс Сару Фоукенер, дочь генерала Уильяма Фоукенера, внучку богатого торговца, с приданым в сорок тысяч фунтов. Грядущая свадьба сэра Генри была не за горами. Второй претендент на ее руку, восемнадцатилетний Чарльз Кавендиш, вызывал у Мэри стойкое неприятие и никакие силы в мире не могли вынудить девушку пойти с ним к алтарю. Да и он, наверное, был не в восторге от женитьбы в таком молодом возрасте под давлением матери, леди Элизабет. Кроме братьев Кавендиш ей признавались в любви два сквайра, брат «дикаря», скучный юрист Джордж Уайлдмен, а также второй сын виконта и третий сын графа. Стремилась ли теперь мисс Дрегорн замуж, как раньше? Нет, она осторожничала и раздумывала. Куда спешить? Хотела ли Мэри мужчину, переступив девятнадцатилетний рубеж? Да, она хотела мужчину, и этим мужчиной с сентября 1809 года по август 1810 года был ее друг, дядя-отец Софи, «бог Аполлон», сержант и лихой гусар Чарльз Кинг.
Практически целый год это вожделение отравляло существование мисс Дрегорн. Мэри ненавидела себя за то, что вожделела Чарли совершено неоригинальным образом, как многие распутные женщины, ищущие плотских утех на гусарских гулянках. Как благонравная римская матрона, желающая красивого соседа и не знающая, как это желание осуществить. Чем тут было гордиться? Тем, что она хотела привлекательного, как грех, мужчину из-за его неотразимой внешности? Но это была не любовь, а похоть! Чем же она лучше приятельниц леди Кавендиш, которые шепотом приглашали сержанта Кинга осмотреть их конюшню в загородном доме, пока муж в отъезде? Если бы сержант Кинг мог в те месяцы прочесть мысли Мэри и узнать, какие фантазии посещали ее, она умерла бы на месте. Доходило до того, что под влиянием похоти ей казалось, что он тоже смотрит на нее с вожделением, и девушка неимоверным усилием воли подавляла в себе потребность прикоснуться к нему. Вот был бы позор, прикоснись она интимно к Чарли и смутив его этим! Мэри в тот же миг провалилась бы сквозь землю от стыда. Самое же гадкое было то, что она не хотела за него замуж, а именно вожделела.
Посудите сами, кто захочет стать женой сержанта, пребывающего в полку большую часть года? Разве что какая-нибудь влюбленная дурочка из провинции. Кем станет эта дурочка, выйдя замуж за гусара в младшем чине? Одной из многих, кого он, приспустив чекчиры, уложил в постель? Да и что такое кавалерист? В кавалеристах ума, как в воробьях, а верности жене как в мартовских котах. В оправдание Чарльза Кинга, тем не менее, следовало сказать, что он не был ловеласом, мисс Дрегорн это знала. Никто из сослуживцев или общих знакомых не мог заявить, что сержант Кинг хватал женщину за зад в подпитии, или что на коленях у него сидела доступная женщина. Чарли вообще никогда не напивался. Кроме того, с точки зрения ума и образования, в тысяча восемьсот десятом году Чарльз Кинг разительно отличался от того глуповатого паренька с Барбуды, каким он был в тысяча восемьсот седьмом. Он читал книги, в том числе римскую историю, политические статьи, поэзию и современную прозу, рекомендованную Мэри. С ним было легко беседовать, сержант разбирался в античных монетах и однажды даже подарил ей на Рождество, которое совпадало с ее девятнадцатым днем рождения, восемь медных сестерциев, дупондиев и ассов. Один из ассов, что очень порадовало мисс Дрегорн, был отчеканен императором Калигулой в честь Марка Агриппы, его деда. Это была редкая монета, и Чарли потратил на подарок часть своих подъемных денег. Но все же сержант Кинг оставался самим собой, он не блистал умом и изяществом речи, суждения его отличались удручающей простотой, а доводы прямолинейностью. Шутил Чарли не часто и юмор в его словах был скрытым. Этот юмор следовало поискать, прежде чем обнаружишь. В сравнении с бодрящим, искрометным юмором Джорджа Кавендиша, сдобренным интеллектом и обаянием, юмор сержанта Кинга был с привкусом иронии, и лишь иногда заставлял смеяться.
Нравился ли Чарльз Кинг Мэри Дрегорн как человек? Конечно, он ей нравился, иначе бы она с ним не дружила. Но недостатки сержанта при этом никуда не исчезли и порой доводили девушку до бешенства. Приехав в отпуск, Чарли мог сутками валяться в постели и буквально ничего не делать. Одунке утверждала, что для выходцев с теплых островов это обычное поведение. Но в Шотландии такое поведение вызывает порицание. А еще сержант Кинг обладал возмутительной уступчивостью. Если Роберт Каррик просил его починить крышу Корабельного банка и ничего ему за это не платил, Чарли делал вид, что так и надо, а «дедушка» этим беззастенчиво пользовался. Мисс Пейсли нагружала сержанта мешками с сахаром и картофелем, покупая все это впрок и со скидками, и заставляла таскать в их с мистером Карриком в квартиру над банком. Мог ли Чарли потребовать, чтобы она наняла грузчика и извозчика? Мог, но не требовал. Матушка звала его копать огород в Ручилле и он копал. Тетя Лиззи умоляла сержанта залезть на дерево и снять с него воображаемого мяукающего котенка. И он лез, при том, что на дереве не было никакого котенка и ему это было известно. Он подковывал конька «старого Робина» как кузнец и чистил конюшню в Ручилле, как конюх. Было ли в таком характере и жизненном укладе хоть что-то от благородного джентльмена, за которого намеревалась выйти замуж Мэри? Нет, не было, поэтому мисс Дрегорн и не хотела замуж за Чарльза Кинга.
Софи, тем временем, воспитывалась Мэри как истинная леди и постепенно отдалялась от своего заурядного «отца» и простоватой няни. Она говорила правильно и чисто, как знатная мисс, играла на клавикорде, декламировала стихи, пробовала рисовать акварелями. Девочка становилась немного манерной, по-детски льстила мистеру Каррику, и он за это безбожно ее баловал, обещал облагодетельствовать в будущем. Когда-то мисс Дрегорн опасалась, что ребенок будет ее игрушкой, и пока что так оно и получалось. Чарли должно было это беспокоить и заботить. Но не беспокоило и не заботило, и это тоже возмущало в нем Мэри. Сержант Кинг вел себя не как римский патриций, совершенствующий себя и созидающий свою жизнь шаг за шагом, а как варвар-германец, подчиняющийся судьбе и взирающий на события вокруг него с равнодушным смирением. Это ли поведение джентльмена? Нет, нет и еще раз нет.
Так что же, спросите вы, мисс Дрегорн отчаялась найти любовь и готовилась к участи старой девы? Слава Богу, не готовилась. В 1810 году в Седьмом гусарском полку купил чин корнета Джеймс Драммонд Эльфинстоун, утонченный джентльмен, сын дворянина, Уильяма Фуллертон-Эльфинстоуна. Этот блестяще образованный, двадцатидвухлетний молодой человек обучался в Харроу, после чего, с 1804 по 1806 годы, служил в Ост-Индийской компании. В 1809 году он вернулся из колоний в Англию и ему посоветовали пойти в гусары, чтобы приобрести офицерскую выправку, возмужать и получить боевые награды для быстрой карьеры.
Поскольку с верховой ездой у Джеймса Эльфинстоуна было плоховато, к корнету приставили для тренировок лучшего полкового наездника, Чарльза Кинга. Офицер и сержант поладили. Правда той дружбы, которая возникла у Чарли с Джорджем Кавендишем, у них не завязалось, Эльфинстоун был для этого чересчур горд и высокомерен. Но, в одну из отлучек в Лондон, Кинг познакомил корнета с обеими мисс Дрегорн, и это знакомство внушило Мэри новые надежды на брак и любовь.
Если говорить о внешних данных, Джеймс Эльфинстоун не мог сравниться с Чарльзом Кингом. Но кто в английской кавалерии мог сравниться с «красавчиком» Чарли? Корнет был значительно ниже сержанта ростом, не столь широк в плечах, менее строен, а лицом если и напоминал греческого бога, то скорее Гермеса, а не Аполлона. При этом он только напоминал Гермеса, а Кинг был вылитый Аполлон. Таким образом, в августе 1810 года, спустя три месяца после знакомства с Джеймсом Эльфинстоуном, Мэри испытывала некую двойственность и замешательство. По характеру, достоинству, умению держать себя в обществе, воспитанию и образованию ей полностью подходил корнет. Но вожделела девушка сержанта, и это наводило мисс Дрегорн на размышления о том, что она, в глубине души, порочная женщина. В своих фантазиях Мэри хотела, чтобы ее целовал Чарли, она представляла его и себя обнаженными на ложе. О Джеймсе Эльфинстоуне, как о любовнике, мисс Дрегорн не грезила, но могла представить себя с ним под руку, в модном салоне, великосветской гостиной, на балу и в опере.
Джеймс Драммонд Эльфинстоун
Однако, существовал изъян в характере корнета, который тревожил Мэри. Джеймс Эльфинстоун, на ее взгляд, был не по годам циничен. У мужчин в зрелом возрасте цинизм объясним, он сопутствует жизненному опыту. Когда же юноша говорит и думает как циник, в этом нет ничего естественного и приятного. Этот цинизм и его проявления, как ни странно, привели к тому, что в августе 1810 года мисс Дрегорн перестала вожделеть Чарльза Кинга, а позже потеряла и его дружбу.
Как это случилось? В августе прошлого, тысяча восемьсот десятого года, Чарли и Джеймс Эльфинстоун заехали в их дом на Расселл-сквер к обеду. Застолье прошло весело, корнет источал обаяние и остроумие. После обеда мужчины занялись лошадьми в конюшне, Мэри же шла мимо конюшни и ненароком услышала беседу сержанта и корнета. Кинг чистил коня, а Эльфинстоун стоял рядом, скучал и задавал сослуживцу вопросы. Корнет, с нотками превосходства в голосе, поинтересовался у Чарли, по какой причине его форма такая невзрачная и поношенная. Он, дескать, узнал, что семья Дрегорн очень богата и недоумевал, как близким им человек, друг семьи, может носить «это тряпье для рядовых». Второй же вопрос был еще досаднее. Джеймс спросил, почему богатые Дрегорны не купили сержанту офицерский патент. Когда эти вопросы прозвучали, мисс Дрегорн прижалась к стене конюшни и затаила дыхание. Чарли какое-то время молчал, но потом пробурчал, что его доломан и чекчиры быстро изнашиваются и покрываются пятнами при работе и выездке лошадей, а офицерское звание ему ни к чему, так как он человек неотесанный, грубый, без образования и манер. Корнет при этом расхохотался. Кинг же, видя, что не убедил сослуживца, добавил, что он Дрегорнам не родственник и даже не друг, что его другом был майор Кавендиш. Сказано также было, что мисс Мэри и мисс Дрегорн ничем ему не обязаны, что это он им обязан многим за то, что «господа нянчатся с его дочерью». Чарли лепетал Эльфинстоуну, что Софи живет в «господском доме», но никакого убытка «господам» в этом нет, что он посылает за обучение дочери деньги из своего жалованья, поэтому его обмундирование такое, какое есть. Эльфинстоун в ответ заметил, что образование для дочери за плату, это «честная сделка», что богатые люди не были бы богаты, если бы разбрасывались деньгами и даром возились с чужими детьми, что христианское милосердие нужно искать в церкви. Сержант не стал с ним спорить по этому поводу, отделавшись фразой «как вам угодно, сэр».
Мэри убежала к себе и два часа злилась как на Эльфинстоуна, так и на Кинга. Насмешливый цинизм корнета задел ее за живое. А Чарли? «Господа нянчатся с его дочерью!» «Ничем ему не обязаны!» Девушка шагала по спальне из угла в угол, рвала и метала, но подспудно ее мучила совесть, так как что возразить Джеймсу Эльфинстоуну ей было нечего, его упреки были справедливы. Ее семья действительно очень богата, а Чарли и в самом деле носит старую драгунскую форму с чужого плеча и своими силами не продвинулся по службе выше чина сержанта, так как сержанту получить офицерское звание без денег почти невозможно. Деньги же, половину жалованье, он и правда высылает им, и матушка кладет их в шкатулку для мелких расходов. В тот день, устав кружить по комнате, она села на кровать и ясно осознала, что взяв на воспитание Софи Кинг, она допустила ошибку, и что Чарльз Кинг не считает ее своим другом, при том, что она была уверена в их дружбе. Припомнила она тогда и слова Роберта Каррика, что бедные и богатые потому не дружат, что бедным не по карману дружба с богатыми. Совет леди Кавендиш двухгодичной давности не спускаться на ступень ниже, то есть к бедным, даже из милосердия, крутился у Мэри в голове. Венцом же горьких мыслей мисс Дрегорн была мысль о том, что образование и воспитание Софи, за которое Чарли платит, пропадет втуне. Кем будет Софи, достигнув совершеннолетия? Гувернанткой? И стоило ли ради заработка гувернантки лишать ее отца, простого английского сержанта, половины жалованья?
Все эти открытия и сомнения привели Мэри к выводу, что Джеймс Эльфинстоун циничный и неделикатный молодой человек, и что нужно присмотреться к нему, прежде чем строить в отношении корнета какие-либо планы. Впрочем, вскоре она забыла об этом и охотно принимала знаки внимания офицера, ведь он, в отличие от Чарльза Кинга, бывал в Лондоне до конца сентября и наносил Дрегорнам визиты при каждом посещении города. Потом Джеймс Эльфинстоун воспользовался приглашением ее матери и в октябре 1810 года неделю гостил в Глазго, возбудив зависть к Мэри у всех местных девиц. А как же еще? Молодой гусар из дворянской семьи, со средствами, без пяти минут лейтенант, что могло быть престижнее? Уж точно не дружба с простым сержантом, приятелем погибшего жениха.
У всей этой истории были серьезные последствия, вызванные обидой мисс Дрегорн на Чарльза Кинга. Навестив Ручилл в ноябре того же года, Чарли поссорился с Мэри впервые с их злополучной стычки в Комптон-плейс. Поссорился в пух и прах. Как это произошло? Девушка никак не могла выбросить из головы замечания Джеймса Эльфинстоуна относительно обмундирования сержанта. Она решила это исправить, сняла мерки с его рабочей одежды и, посовещавшись с матерью, заказала Кингу новый гусарский доломан, ментик, чекчиры, сапожки, перчатки, шапку и ташку, все из роскошных материалов, дивного шитья, не хуже капитанских. Но подарок, который вручила Чарльзу Мэрион Дрегорн, вызвал у него бледность и такое недовольство в лице, что пожилая женщина растерялась. Мэри же рассердилась и спросила сержанта прямо, что в их подарке не так. Он в ответ проворчал, что не примет его, так как форма «офицерская», что ему хватает обмундирования, и что подслушивать мужские разговоры нехорошо. Девушка рассвирепела, она помчалась в свою комнату, вытащила из витрины монеты, которые он ей подарил, ворвалась в гостиную и швырнула их на стол перед сержантом. Чарли тяжело задышал, сдвинул брови, оставил обновки и монеты на столе, поговорил о чем-то с Одунке и Софи на улице, и через четверть часа уехал, даже не попрощавшись. Гусарское обмундирование было убрано в сундук, и Мэри поклялась себе, что перестанет думать о Чарльзе Кинге, и не будет ждать его возвращения.
Гусарский доломан, ментик и чекчиры Седьмого гусарского полка
Он и не вернулся. Гусары Седьмого гусарского полка перебирались в Ирландию, на зимние квартиры, и эскадрон, в котором служил Чарли, убыл первым. Зимой и весной половину его жалованья продолжали доставлять в Ручилл. Одунке клала эти деньги в шкатулку Мэрион Дрегорн. Сержант прекратил писать письма Мэри, она не получила от него даже поздравлений с двадцатилетием. В результате мисс Дрегорн перестала думать о Чарли Кинге, как о любовнике. Она была так зла, что убила бы его, попадись он ей под руку. Мать, еще в ноябре, выведав у дочери обстоятельства скандала, убедила Мэри замять это дело, так они и поступили. Но как то после Рождества, за ужином, девушка все же попробовала обсудить ту безобразную ссору в присутствии Одунке. Мэрион Дрегорн сразу насупилась и, когда негритянка вышла, сказала Мэри, что Чарльз Кинг дал указание мисс Браун ехать к нему с Софи в полк при малейших сложностях в доме Дрегорнов. И спросила, для чего дочь затеяла эту беседу. Для «сложностей»? Мэри стиснула зубы и умолкла. С января 1811 года, вместо коротких, написанных корявым почерком писем сержанта Кинга она стала получать длинные, полные комплиментов, намеков и смешных историй письма Джеймса Эльфинстоуна, теперь уже лейтенанта Седьмого гусарского полка ее величества королевы.
Сумерки за окном дома на Расселл-сквер сменялись ночью. Размышления и воспоминания, нахлынувшие на Мэри, мешали ей уснуть. Май в Лондоне не самый шумный месяц, да и жары особой нет, но мисс Дрегорн не спалось. Она поднялась с кровати, приблизилась к окну и поглядела на улицу. Ей показалось, что от угла дома на противоположной стороне улицы отделилась какая-то тень, человек в плаще и капоре с корзиной. Женщина? Эта женщина пересекла улицу и скрылась из поля зрения Мэри. Далее раздался крик или плач. Ребенок? Кому взбрело в голову бродить ночью по Лондон с ребенком? Шаги на первом этаже и скрип дверь заставили мисс Дрегорн повернуться. Затем что-то громыхнуло и голос слуги, Джона Кларка, пробасил. – Ах ты, стерва! Чертова стерва! Проклятая тварь! Я тебе зубы выбью, если укусишь меня опять! Мисс Дрегорн! Мисс Мэри! Идите сюда! Зовите констебля! Я ее сцапал!
* * *
20 мая 1811 года
Арендованный дом, Расселл-сквер, Лондон
Покойный батюшка Фанни Тейлор, лудильщик, преподавая дочери жизненную науку, твердил, что ум и хитрость не одно и то же, но хитрость — сестра ума, посему все дураки бесхитростны. Спустя годы, точнее в последние девять месяцев, Фанни оценила отцовскую мудрость и поняла, что она бесхитростная дура. А как еще назовешь девушку, безвозмездно подарившую свою честь гусару, забеременевшую от него, и сутками напролет ожидающую любовника в пустом доме?
Когда ее живот вырос и округлился, капитан Томас Уайлдмен утратил интерес к Фанни как к женщине, и она стала бесить его, наравне с сослуживцами, собутыльниками, начальниками и родственниками. Он являлся раз в неделю, на десять минут, скупо отсчитывал деньги, сетовал на то, что Фанни унылая, запустила себя, и удалялся. Рожала мисс Тейлор с помощью соседки. Она приобщилась к материнству, совершенно не желая этого бремени, и произвела на свет девочку с красивым личиком и темными волосами. Месяц новоявленная мать терпела детский крик, спала урывками, кормила грудью это жадное, вечное голодное существо, а отец ребенка соизволил посетить содержанку и собственную дочь единожды, равнодушно посмотрел на свое чадо, пригладил усы, высыпал на стол несколько гиней и был таков. Фанни сообразила, что долго это не продлится, и рано или поздно она окажется в работном доме с младенцем. Для того, чтобы вернуть благосклонность капитана, надо было нечто большее, чем уставшая, как прачка, любовница и крошечная дочь.
Ей помог, как и всякой девушке, крещеной во Христе, Господь Бог. Отец Фанни изредка ходил в церковь и внимал проповедям викария, сдобренным строками из Евангелия. Из этих евангельских строк лудильщик узнал, что для учеников у Иисуса было одно учение, как для умных людей, а для разного сброда и глупцов другое, в виде притч, чудес, исцелений и намеков. Например, Христос мог дать им хлеба и рыбы больше, чем имел, рассказать о блудном сыне или виноградарях, поместить намек, как поступить в трудную минуту, прямо перед их носом. Это и произошло с Фанни. Бог поместил намек прямо перед ее носом, когда мимо окон мисс Тейлор, через месяц после родов, проехал открытый экипаж, в котором сидела худенькая девушка и девочка-мулатка. Это была дочь сержанта Кинга из полка Тома, наполовину негритянка, и мисс Дрегорн, богатая наследница, взвалившая на себя заботу о чужом ребенке. Фанни видела ее однажды, чуть ли не три года назад, прогуливаясь с капитаном Уайлдменом по Стрэнду. Том намеревался женить на ней своего нудного братца, но шотландка отвергла его предложение. «Приютившая одного ребенка приютит и второго», мгновенно решила мисс Тейлор, «ей будет лучше с этой сердобольной курицей, чем со мной». «Ею» Фанни именовала свою дочь, так как не крестила ее и не собиралась как-либо нарекать, пока капитан не признает и не обеспечит девочку.
Выяснить, где арендуют дом Дрегорны, не составило труда. Сплетница-соседка, «перемывавшая косточки» всем жителям округи, особенно «удивительным особам с Расселл-сквер», точно указала мисс Тейлор адрес приезжих из Шотландии. Теперь у Фанни была цель. Заплатив соседке две гинеи за «прикушенный язычок», она раздобыла старое платье, плащ, капор, башмаки, ветхие пеленки, как у бедноты, и корзину для овощей, выбрала ночь потемнее, поместила дочь в корзину и 20 мая 1811 года пошла на Рассел-сквер. По дороге она сочиняла отговорки на тот случай, если все сложится неудачно, и достигла нужного дома без приключений.
Изначально мисс Тейлор повезло. Дверь указанного дома была открыта, Фанни постаралась отворить ее, не скрипя петлями. В прихожей было тепло и темно. Девушка дрожала от страха, но дело было почти сделано, оставалось поставить корзину и ускользнуть незамеченной. Тут-то ее и поджидали неприятности. Едва мисс Тейлор опустила корзину с дочерью на пол, из-за лестницы появился рослый, седой слуга. Наверное, он привык к темноте, так как вмиг схватил Фанни за руку. Она попыталась вырваться, лягнула его в голень и укусила за крепкую, жилистую ладонь. Слуга завопил. - Ах ты, стерва! Чертова стерва! Проклятая тварь! Я тебе зубы выбью, если укусишь меня опять! Мисс Дрегорн! Мисс Мэри! Идите сюда! Зовите констебля! Я ее сцапал!
Дальше все было как в кошмарном сне. На лестнице показались две женщины в сорочках, мисс Мэри Дрегорн и какая-то пожилая дама. К ним тотчас присоединилась могучая негритянка с распущенными волосами и кочергой. Мисс Тейлор не успела опомниться, как ее втащили в кухню, водрузили на стол корзинку с ребенком и потребовали объяснений. Укушенный Фанни слуга преградил путь к бегству, закрыв дверь и привалившись к ней.
- Пошлите мисс Браун к констеблю, - старик изучал следы от укуса на руке, двигая кустистыми бровями. - Это нерадивая мать. Хотела подбросить «подарок» честным людям.
- Погодите, Кларк, - пожилая дама смерила мисс Тейлор суровым взором. - Это твой ребенок в корзинке, негодяйка? Как тебя зовут?
- Меня? - в Фанни проснулась актриса. Она была уверена, что Седьмой гусарский полк квартирует в Ирландии и начала заготовленную по пути речь, настоящий спектакль. - Я Энн Роджерс. А ребенок это мой, но и вам он не чужой, госпожа.
- Нам? - глаза у Мэри Дрегорн округлились. - Как это?
- Отец моего ребенка - сержант Чарльз Кинг из Седьмого гусарского полка. Ведь он из этого дома, здесь воспитывается его дочь, а это вторая дочь сержанта. Мне нечего есть и некуда идти. Я принесла девочку в дом ее отца и хотела попросить помощи, ночлег и пищу, а этот, - произнесла мисс Тейлор, с возмущением глядя на слугу. - Вцепился мне в руку и вывихнул запястье.
- Господи, - тихо промолвила Мэрион Дрегорн. - Кларк, Одунке, ступайте-ка за дверь.
- Она врет, мисс Дрегорн, - буркнул старик. – Чарли Кинг никогда бы с такой не спутался. Лживые глаза. Блудница вавилонская.
- Кларк! - повторила женщина. - За дверь, и побудьте в прихожей.
Слуга вздохнул и подчинился. Негритянка последовала за ним, но у стола наклонилась к корзинке, всмотрелась в лицо младенца и цокнула языком.
- Почему мы должны вам верить, мисс Роджерс? - Мэрион Дрегорн села на стул. - Сержант никогда не упоминал вашего имени. Откуда вы знаете, что тут его дочь?
- От него самого, - Фанни трясла рукой, якобы вывихнутой Кларком, морщась от мнимой боли. - А обо мне он не упоминал, потому что был со мной не долго, и зимой уплыл в Ирландию с полком. Я же о вас слышала от сержанта Кинга. Вы Дрегорны из Шотландии, торговцы в городе Глазго. Сын лорда Кавендиша был женихом юной мисс, он погиб в море. Дочь моего Чарли воспитывается вами, при ней ее няня из Вест-Индии. Это же она сейчас вышла?
- «Моего Чарли?» - напряглась младшая мисс Дрегорн. - Он что, ваш муж, что вы так его зовете? О том же, что мы Дрегорны из Шотландии, и что у нас живет дочь сержанта Кинга, вы могли выведать у обывателей на Рассел-сквер.
- А о сослуживцах Чарли тоже можно выведать на Рассел-сквер? - парировала мисс Тейлор. - Полковник Хасси Вивиан, лейтенант-полковник Эдвард Керрисон, майор Чарльз Деншир, капитаны Томас Уйалдмен, Уильям Торнхилл и Уильям Вернер, лейтенанты Эльфинстоун и Майерс, квартирмейстер Джон Гринвуд. Я могу рассказать в подробностях о битвах в Испании, крушении корабля на рифах в Корнуолле, а также о том, как Чарли спасал майора Кавендиша.
- Это лишнее, - Мэрион Дрегорн переглянулась с дочерью. - Опишите сержанта Кинга, чтобы мы были уверены.
- Моего «красавчика?» - усмехнулась Фанни. - Вам всего его описать? И ниже пояса тоже?
- Нет, избавьте нас от этого, - Мэри покраснела. - Что вы хотели, мисс Роджерс? Зачем пожаловали к нам ночью?
- Мне нужен кров до утра и немного еды, - мисс Тейлор горестно всхлипнула. – Бедная малютка не может уснуть на улице. Утром я отправлюсь в Ирландию, к сержанту Кингу. Он обещал жениться на мне.
- Жениться? – встрепенулась младшая мисс Кинг. – Когда он обещал жениться на вас?
- Перед отплытием в Ирландию, - Фанни увлекла роль, но она понимала, что допрос способен ее разоблачить. Нужно было лгать убедительнее, чтобы переломить ситуацию. – Вот у меня на пальце серебряное кольцо, которое он мне дал. Я буду ему доброй женой. Мне бы только попасть в Ливерпуль, а оттуда в Ирландию, в Дандолк, где стоит полк.
- Если мы пустим вас переночевать и накормим, завтра вы уйдете? – Мэрион Дрегорн снова переглянулась с дочерью. О том, что полк зимует в Дандолке, знали немногие.
- Клянусь могилой отца, - закивала мисс Тейлор. – Я не попрошу у вас ни пенни, хотя денег у меня в обрез, как раз до Ирландии.
- Утром мы снабдим вас деньгами, чтобы вы не нуждались в дороге, - у Мэри кружилась голова от неожиданных событий и новостей. Она встала со стула и покосилась на корзину. Ребенок не спал. – Очень милая.
Мэрион Дрегорн обогнула стол и приблизилась к корзине. – Красивая девочка. Лоб и линия рта у нее, кажется, как у сержанта Кинга.
- Она так похожа на отца, что все сразу замечают сходство, - с радостью поддержала женщину мисс Тейлор. – Ради Бога, мадам, кровать и пища, ничего сверх того.
- Ладно, - Мэрион Дрегорн улыбнулась. – Дом маленький, спальни все заняты. Мы положим вас гостиной.
- Я пущу их в свою спальню, матушка, а сама лягу в гостиной, - Мэри была не в силах отвести глаз от ребенка.
- Нет, мисс, я не хочу вас стеснять, - запротестовала Фанни. – Мы переночуем в гостиной, а утром обо всем побеседуем. Я отвечу на любые вопросы, но сейчас ей пора кушать и спать.
- Как ее имя? – младшая мисс Дрегорн, как зачарованная, взирала на младенца.
- Ее? – вздрогнула мисс Тейлор. – Ее имя Френсис. Фанни. Так решил Чарли. Может, это было имя его матери?
- Мать сержанта Кинга была испанкой, и это все, что он о ней знал, - Мэрион Дрегорн с сомнением нахмурилась.
- Да, испанка, - Фанни проклинала свою болтливость и лихорадочно вспоминала, что Том говорил о Кинге. – С острова Антигуа? Чарли такой скрытный.
- Его отец был с Антигуа, а не мать, - поправила «мисс Роджерс» Мэри. – Не важно, почему он решил назвать дочь Фанни. Давайте займемся делом.
* * *
Утро 21 мая 1811 года
Арендованный дом, Расселл-сквер, Лондон
- Мисс Дрегорн! Мисс Мэри! Она удрала! Удрала, хитрая мошенница, - Джон Кларк чем-то гремел в гостиной. – Я предупреждал, что она лгунья! Боже мой!
Мэри, разлепившая веки от криков слуги на первом этаже, вскочила с постели, как ошпаренная. Смысл слов Кларка проник в ее сознание, и она затрепетала в предчувствии беды. Накинув пеньюар, девушка пронеслась по коридору, лестнице и вбежала в гостиную. Слуга стоял у приоткрытого окна и возился с задвижками. Рядом с дверями лежал опрокинутый стул и шнур от гардин, которым ночная гостья связала дверные ручки. Корзина была на столе и в ней надрывалась от плача девочка.
- Я предупреждал, - повторял старик. – Констебль бы добился от этой обманщицы правды, что вам мешало пригласить его?
- Кларк, прекрати немедленно, - Мэри потрогала пеленки в корзине. – Ребенок плачет, а ты повышаешь голос. Что с окном?
- Через него эта змея улизнула, - сопел слуга. – Небось, еще ночью. На клумбе следы ее башмаков. Теперь-то без констебля и викария не обойтись. Гадина! Подложить вам такую свинью. И что ей вздумалось лезть в порядочный дом? Нет бы, оставила у дверей церкви или в подкидном ящике.
Подкидной ящик для младенцев в приюте
- Вот именно, она проникла в дом, а не воспользовалась подкидным ящиком, - мисс Дрегорн трясущимися руками извлекла девочку из корзины и неловко прижала к груди. – Поразмысли над этим и не кричи. Эта женщина знала о нас и сержанте Кинге слишком много и пришла сюда неслучайно.
- Сбежала? – в дверях появилась Одунке, за ее спиной стояли Мэрион Дрегорн и Софи.
- Сбежала, - Мэри покачивала малышку, но та не унималась. – Под окном ее следы. И как мы ей поверили?
- А у нас был выбор? Она, по меньшей мере, лгала убедительно, – Мэрион Дрегорн шагнула в гостиную и принялась копаться в корзине. – Возможно, найдется какая-нибудь улика.
- Мисс Мэри, придерживайте ей голову, - посоветовала негритянка. – И поглаживайте по спинке.
- Какая маленькая, - Софи протянула руку и прикоснулась к пятке девочки, торчащей из пеленок. – А ножка грязная. Ее что, не мыли?
- Я не знаю, Софи, - девушка исполнила совет Одунке и Фанни стала спокойнее. – Она легкая, как пушинка. Видимо, из-за плохого питания. А кого плохо кормят, того и не моют.
- Да! – Мэрион Дрегорн отыскала в корзинке половину шиллинга. – Это подкидыш. Половину монеты кладут в белье или вешают ребенку на шею на веревочке, чтобы можно было заявить права на родство при необходимости.
- Спрячьте монету до прихода викария, мисс Дрегорн, - Кларк, наконец, захлопнул окно и запер его на задвижки. – Он заберет и младенца, и монету.
- Мама, до тех пор как мы не спишемся с Чарльзом или не увидимся с ним, разумно ли отдавать ее викарию? – спросила Мэри.
- Если мы не отдадим ему малышку, то должны будем принять на себя заботу о ней, - Мэрион Дрегорн выпрямилась и предъявила на всеобщее обозрение половину шиллинга. – Обеспечить ей кормилицу и крестить. И что мы скажем викарию про эту мисс Роджерс? Передадим ему ее слова о Чарльзе? Не проще ли сдать дитя в приют?
- Мама, коль скоро эта мисс говорила о Чарльзе, как об отце, нам негоже сдавать девочку в приют, - возразила Мэри. – Вдруг Чарльз и в самом деле ее отец? Он не поблагодарит нас за сдачу на милость короля его дочери.
- Она не его дочь, - вступила в беседу Одунке. – В ней нет ничего от Чарли. Та женщина пришла сюда, чтобы избавиться от девочки, а не за ночлегом, едой или отцом для ребенка.
- Одунке права, Мэри, - кивнула Мэрион Дрегорн. – У нее был умысел.
- Пока Чарли не объяснится, мы не должны отдавать ее, - заупрямилась Мэри. – Эти подкидыши в приютах и у наемных кормилиц в селах умирают от голода и болезней.
- А если Чарльз не подтвердит, что это его дочь? – вопрошала старшая мисс Дрегорн. – Что мы предпримем?
- Когда он откажется от нее, тогда и решим, - девушка погладила маленькую Фанни по головке. – Мама, она такая жалкая, такая худая. Но она красавица, мама, у нее красивые глаза. В приюте эту кроху ждет смерть. Ты хочешь, чтобы она умерла?
- Если она умрет в приюте, нельзя ее отдавать, - выступила на стороне своей благодетельницы и воспитательницы Софи. – Нельзя отдавать человека туда, где он умрет.
- Мэри, дорогая, - мать обреченно вздохнула. – Как только в Лондоне пройдет слух, что мы привечаем нищих подкидышей, нам принесут их на порог сотню, а то и две.
- Кларк, будь добр, сообщи обо всем викарию и позови его к нам. А еще обойди здешних кормилиц и попроси одну или двух давать девочке молоко за хорошую плату, - младшая мисс Дрегорн решительно приподняла подбородок. – Одунке, ты согреешь воду и поищешь подходящее белье в кладовке? Давайте поможем тому, кому нужна помощь, и Бог это увидит.
Bernard:
» Часть 1 Глава 7
Глава 7
«Разногласия»
9 декабря 1811 года
Дандолк, Ирландия
Армейские казармы в Дандолке были бедствием для квартирмейстеров и сержантов. Расположенные во временных строениях и старой льняной мануфактуре французских гугенотов, перебравшихся в Ирландию во время их войны с католиками более двух веков назад, эти жилища не были приспособлены для зимовки, и никакие усилия командования не делали их теплее или уютнее. Заколоченные фанерой окна, гнилые полы, шаткие лестницы, гуляющие по помещениям сквозняки, чадящие печи и камины, трубы со щелями в кладке, из-за которых мог случиться пожар. А конюшни? Лошади не могли не болеть в таких конюшнях.
У Чарльза Кинга голова пухла от забот, он не знал, за латание каких дыр ему хвататься. Гусары бродили по манежам и военному городку, как сонные мухи. По вечерам, «для согрева», они напивались, а утром страдали от похмелья и слабости. Местные жители, ирландцы и англичане, взявшиеся помогать с ремонтом казарм, вели себя таким же образом. Рядовые и капралы, возрастом старше Чарли, слушались его через раз, делали порученную работу кое-как, а то и вовсе не делали. Офицеры стремились в Лондон, Дублин, свои родовые поместья, к друзьям, куда угодно, лишь бы не торчать в Дандонке с рядовыми, капралами и сержантами. В их понимании, о быте рядовых обязаны хлопотать сержанты и квартирмейстер, а у офицеров иные хлопоты.
Казармы в Дандолке, где в 1811 году квартировал 7 гусарский полк
Все это навевало грустные мысли, пересекающиеся с беспокойством по поводу писем от Мэри Дрегорн из Лондона и Глазго с требованием срочно приехать «ввиду обстоятельств, которые нельзя доверить бумаге, весьма неотложных». Что у мисс Мэри могло быть неотложного, имеющего отношение к нему, Чарли не ведал. Если бы дело касалось няни или Софи, какими-то трудностями для них у Дрегорнов, они бы уже были в Дандонке, как он условился с Одунке. Чарли не осмеливался просить у полковника отпуск, когда в казармах нет порядка. Что бы он ему сказал? Что невеста покойного майора Кавендиша зачем-то вызывает его к себе? Но письма шли и шли, их было уже четыре. До октября сержант не отвечал на них, потому что боялся обидеть мисс Мэри отказом. Он пытался разузнать у Джеймса Эльфинстоуна, что за обстоятельства возникли у Дрегорнов, но тот либо не был посвящен в эти обстоятельства, либо предпочел умолчать о них. Лейтенант не отрицал, что ведет с Мэри Дрегорн переписку, но с его слов, эта переписка была романтической, затрагивающей чувства и общие интересы, а не насущные дела. Из этого Чарли заключил, что Джеймс Эльфинстоун намерен жениться на мисс Дрегорн и в ноябре написал в Ручилл короткое письмо с единственной строчкой, «мисс Мэри, приехать никак не могу, много дел в полку». В конце концов, если лейтенант женится на Мэри Дрегорн, кому как не ему разбираться с ее «обстоятельствами?»
9 декабря 1811 года, завершив завтрак, сержант Кинг, капрал Элсом и дюжина рядовых начали работы по укреплению перекрытий второго этажа, и стропил казармы. Они вычисляли, сколько бруса и досок нужно будет для этих работ, и поднимали наверх материалы. Чарли, как молодой и ловкий, полез на стропила, а Элсом замерял стены. Перед полуднем, когда они уже собрались отдохнуть и перекусить, в бывшую мануфактуру пожаловал лично полковник Керрисон. «Папаша Эдди», как окрестили его гусары, бодро взбежал по ветхой лестнице и зычно прокричал. - Кинг! Ты где, шельмец?
- На лежнях, сэр! - отрапортовал Чарли. - Мне спуститься?
- Еще бы, - хохотнул Керрисон. - Как по-другому я намылю тебе шею?
Эдвард Керрисон, лейтенант-полковник 7 гусарского полка королевы
- Сейчас, сэр, - сержант, проворно прыгая с балки на балку, достиг приставной лестницы и через минуту стоял перед начальником. - Вот он я, сэр.
- Вижу, - полковник с неудовольствием оглядел рваный драгунский доломан Кинга с обрезанными рукавами и отпоротыми шнурами. - Это что за обмундирование, сержант?
- Рабочая одежда, сэр, - вытянулся стрункой Чарли.
- Гусар должен быть гусаром даже там, - палец папаши Эдди указал на обрешетку и стропила. - И какого дьявола меня донимают твои близкие?
- Мои близкие? – удивился сержант. – Дугласы, сэр? Или мой брат Уильям из Лондона?
- Нет, не Дугласы и не брат, - полковник сунул руку в ташку и извлек конверт. - Один благородный шотландский пэр разыскивает тебя по просьбе своего заимодавца, мистера Каррика. Ты что же, набрал долгов, что тебя ищут кредиторы? Или забавлялся с дочкой этого толстосума? Все верно, Роберт Каррик из Глазго настаивает, чтобы ты был отпущен по семейным делам в Шотландию без промедления. Что ты натворил в Глазго, Кинг?
- Ничего, сэр, - испуганно заморгал глазами Чарли. - Этот мистер Каррик дружен с семьей, в которой живет моя дочь. Я не брал у него в долг и исправно платил за жилье дочери.
- Они тебе писали? - грозно спросил папаша Эдди.
- Да, - признался сержант. – Четырежды. Просили быть у них по какой-то надобности, но я же занят, сэр.
- Четырежды! А он занят! - рявкнул полковник. - Да ты хоть представляешь, какой вельможа вынужден обращаться ко мне из-за тебя, дурень?
- Нет, сэр, - сказал Чарли.
- Нынче же поезжай в Дублин и плыви в Шотландию, - приказал Керрисон. – Починкой займутся Фишер и Элсом. Я сообщу об этом капитану Вернеру. Как у тебя с деньгами?
- Не густо, сэр, - покраснел Кинг.
- Я распоряжусь, чтобы тебе выплатили жалованье, - полковник щурился, рассматривая стропила. - М-да, не рухнула бы эта крыша. И не сиди там, в Шотландии, Кинг. Возвращайся быстрее.
- Будет исполнено, сэр, - сержант пропустил папашу Эдди к лестнице.
* * *
13 декабря 1811 года
Корабельный банк, Глазго, Шотландия
В кабинете главы Корабельного банка было по-зимнему сумрачно и прохладно. Три человека сидели у стола. Одна безмолвствовала, второй обвинял, а третий оправдывался. Беседа длилась уже час и «старый Робин» чувствовал, что конец близок.
Роберт Каррик, годами копавшийся в подноготной самых разных людей, должников его банка, умел безошибочно определять тех, кого можно было принудить к чему угодно, и ездить у них на горбу, свесив ноги. Эта особая порода простофиль, на все согласных и безропотных, порой вызывала у него жалость, но не облапошить их было все равно, что не поднять шиллинг, валяющийся на мостовой. Ведь если ты его не поднимешь, другие непременно поднимут. К этой породе относились провинциалы, единственные дети священников и дети без отцов, выходцы из дальних уголков колоний и те, кто водил дружбу с людьми бесправными, или воспитывался женщинами. Сидевший напротив «старого Робина» молодой гусар подходил сразу под несколько этих определений. Чарльз Кинг был с Барбуды, потерял отца в восемь лет, воспитывался подростком-негритянкой и рос среди рабов. Какой из него мог получиться толк? Да никакого. Посему он оказался в армии в младшем чине кавалерии и махал саблей на войне за нищенское жалованье, не задумываясь о завтрашнем дне.
Год назад, когда Роберт Каррик просил у сержанта Кинга о какой-нибудь услуге, тот никогда ему не отказывал и не требовал денег взамен. Испытывал ли к нему «старый Робин» за это благодарность и сочувствие? Нет. Роберт Каррик презирал бессребреников и добряков. В жизни он никому не давал спуску, особенно таким уступчивым людям, и делал послабления лишь для близких и родственников. Тем, кому благоволил по собственной воле.
Одной из таких близких «старому Робину» женщин была Мэри Дрегорн, внучатая племянница, которую он знал с малолетства и старался при случае обучать и воспитывать. Сейчас она сидела рядом с ним за столом, бледная, взволнованная, и ее переживания делали Роберта Каррика жестким.
- Мистер Кинг, - голос старика звучал сухо и официально. – Вы поступили опрометчиво, не отвечая на письма моей внучки и не откликнувшись на ее просьбу приехать. Как я уже сказал, моя внучка была вынуждена полгода заботиться о ваших дочерях. Она недосыпала, выбивалась из сил и издержала большие суммы денег на ваших детей. Таково ваше уважение к семье Дрегорн? Вы что же, решили, что притесняя двух беззащитных шотландских женщин, выйдете сухим из воды? Что вы лихой гусар и сам черт вам не брат? Так у меня есть связи и влияние для того, чтобы вас выгнали из полка взашей, с позором. Что вы молчите?
- У меня всего одна дочь, мистер Каррик, - тихо повторял сержант. – Я не знаю никакой Энн Роджерс и не делал ей ребенка.
- Зато мисс Роджерс знает о вас, вашем происхождении, внешности, жизни и сослуживцах очень много, - «старый Робин» барабанил пальцами по столу. – Также эта мисс осведомлена, что ваша дочь Софи живет в лондонском доме Дрегорнов, пришла точно по адресу и говорила крайне убедительно. Это ли не доказательство ваших прегрешений, как и то, что вы год не посещали старшую дочь, и не отвечали на письма мисс Дрегорн?
- У нас с мисс Дрегорн были разногласия, - понурил голову Чарльз Кинг. – Мисс сердилась на меня за те слова, что я сказал Джеймсу Эльфинстоуну. Думаю, это так, потому что я видел в окно, как она уходила, когда мы с лейтенантом разговаривали в конюшне. Потом мисс Дрегорн разозлилась и вернула мне мой подарок, за то, что я не принял от нее офицерское обмундирование. Но я не офицер, мистер Каррик, чтобы носить такую форму. Из-за этих разногласий мне нельзя было приехать к дочери. Мисс Дрегорн могла выгнать и меня, и ее, а я этого не хотел.
- Разногласия? - «старый Робин» откинулся на спинку кресла. – Не морочьте мне голову, мистер Кинг. Где сейчас мисс Роджерс? Она с вами в Ирландии?
- Нет, - произнес сержант. – Говорю же, я не знаком с мисс Роджерс. Да, были письма от мисс Дрегорн, что мне надо приехать, но наш полк обустраивается на новом месте, мы живем на старой мануфактуре, ремонтируем крышу и печи. Мне ни за что не дали бы отпуск. Спросите лейтенант Эльфинстоуна, я спрашивал его, что за причина, по которой мисс Дрегорн желала меня видеть. Если бы я знал эту причину, стал бы я спрашивать?
- Мы не собираемся впутывать в наши дела посторонних и наводить у них справки, - мистер Каррик понимал, что Чарльз Кинг не лжет, но не собирался признаваться в этом. – Эта беседа, мистер Кинг, может закончиться для вас общением с констеблем, надзирателем за бедными и судом. Взвешивайте каждую фразу, прежде чем отвечать. Моя внучка не сдала в приют подкинутую в ее дом девочку, так как была уверена, что это ваша дочь, которая не заслуживает того, чтобы быть разлученной с отцом. Она и мисс Мэрион Дрегорн заявили викарию, что мать ребенка сбежала, но его вмешательство преждевременно, поскольку они знают отца младенца и напишут ему. Девочку не крестили, полагая, что она уже крещена. Они ухаживали за ней, одевали, купили колыбель, наняли кормилицу. Что, по-вашему, из этого следует? Как теперь быть?
- Не представляю, - Чарли беспомощно развел руками. – Что я должен сделать, мистер Каррик? Скажите, и я это сделаю.
- Признать дочь, что же еще? – «старый Робин» наблюдал, как захлопывается капкан. – Окрестить ее, как положено, указав отцом себя, а матерью мисс Энн Роджерс. Для этого надо заявить перед священником и свидетелями, что вы отец ребенка, и огласить имя матери. Свидетелями же того, что мисс Энн Роджерс называла себя матерью девочки, выступят мисс Мэрион Дрегорн, няня вашей старшей дочери, мисс Браун, и слуга Джон Кларк.
- Ладно, - кивнул сержант. – И меня не выгонят из полка?
- Не выгонят, - промолвил Роберт Каррик. – Обряд состоится завтра.
- Да, мистер Каррик, - согласился Кинг. – Но клянусь Богом, я не знаю мисс Энн Роджерс и мать ли она этой девочки. У меня не было женщины очень давно. Как эта мисс Роджерс выведала о моих делах и сослуживцах, мисс Дрегорн и ее доме, мне неизвестно. Думаю, если она не колдунья, ей рассказал обо мне кто-то в полку. Но этот человек должен быть знаком и с мисс Дрегорн, так как я не сообщал никому из сослуживцев, что моя дочь живет в ее доме.
- Считайте, что я этого не слышал, - «старый Робин» взирал на сержанта, как на слабоумного. – И держите эти мысли при себе. Завтра вы засвидетельствуете, что у вас есть дочь, и что ее мать – Энн Роджерс. Лжесвидетельство строго карается, мистер Кинг. Взвешивайте каждую фразу, как я вам и советовал.
- Чарльз, если вы не отец девочки, не давайте свидетельство и откажитесь ее крестить, - мисс Дрегорн, не поднимавшая на сержанта глаз все это время, нарушила молчание.
Едва она закончила говорить, Роберт Каррик встал, вывел ее из кабинета в соседнюю комнату, и зашептал. – Мы же это обсуждали, Мэри. В этом случае ты либо сдашь девочку в приют, либо твоя мать и тетя Лиззи примут ее в свою семью. На тетю Мэгги не надейся, она откажется, Приемный ребенок шести месяцев вызовет ужасные сплетни. Кто поверит, что вам ее подкинули? Ты осознаешь, какие пойдут слухи? От твоей репутации не останется камня на камне. Девочку окрестят как нищую.
Когда они вернулись в кабинет, Чарли сказал. - Я дам свидетельство, и окрещу ребенка как положено.
- Разумно, - «дедушка» кинул на «внучку» предостерегающий взгляд. – И вам не придется брать ребенка в полк, мистер Кинг. Обе ваши дочери смогут остаться в Ручилле. О них будут заботиться.
- Спасибо, мистер Каррик, - пробормотал сержант и «старый Робин» подумал, что он неплохо устроился на горбу у этого гусара, свесил ножки и понукает его, как ослика.
* * *
13 декабря 1811 года
Корабельный банк, Глазго, Шотландия
Сидя за столом и внимая словам «дедушки» Каррика, Мэри ощущала себя сообщницей какого-то мерзкого жульничества и едва сдерживалась, чтобы не выбежать из кабинета. Это было странно. Она пересказывала «старому Робину» все события той майской ночи в Лондоне много раз, и он, по сути, просто повторял ее с матушкой доводы и догадки, но утвердительный и обвинительный тон, манера речи, паутина фраз и то, как он выворачивал все наизнанку, в том числе оправдания Чарли, были воистину невыносимы. Мисс Дрегорн впервые присутствовала при подобной беседе. На ее глазах случилась непостижимая уму метаморфоза. «Дедушка», милый и снисходительный старичок, забавлявший ее своими шутками, поощрявший увлечение «внучки» римской историей и монетами, делавший ей дорогие подарки, превратился в неумолимого бульдога, велеречивого, как Цицерон, и хладнокровного, как император Август.
За два года знакомства с Чарльзом Кингом, Мэри достаточно хорошо изучила «бога Аполлона», которого в прошлом называла про себя «дураком». Через полчаса их с «дедушкой» беседы в кабинете она поняла, что Чарли действительно не отец малышки и никогда не встречался с Энн Роджерс. Но встать, заявить об этом и поддержать того, кто был другом ей и Джорджу Кавендишу, она не могла. Не могла потому, что не было на свете силы, способной заставить ее отказаться от Фанни и сдать в приют ту, которую она воспринимала, как свою дочь, всем сердцем. А именно на этом настаивала тетя Мэгги, если выяснится, что Фанни не дочь сержанта Кинга, друга благородного Джорджа Кавендиша, а нищий подкидыш, каких в любом городе тысячи. Мать же, при том, что она не осуждала дочь за привязанность к чужому ребенку, нянчилась и сюсюкалась с Фанни, тоже высказывалась в том духе, что ребенок друга семьи и ребенок-подкидыш, это не одно и то же, и что во втором случае может разразиться скандал. Страх, что Чарли опровергнет свое отцовство, что в дом придет викарий и надзиратель за бедными, что Фанни заберут хотя бы не день, не давал Мэри покоя. «Дедушка» Каррик, посещавший Ручилл каждую неделю, быстро распознал этот страх «внучки», вызвал ее на откровенность, и взялся за дело так, как он привык. В результате мисс Дрегорн сидела и смотрела на человека, который согласился лжесвидетельствовать в церкви и признать своим ребенка какой-то лживой женщины, лишь для того, чтобы сохранить место в полку и предоставить ей, Мэри, возможность и дальше быть матерью той, которую она не рожала.
Роберт Каррик не был бы Робертом Карриком, если бы не подготовил заранее какие-то бумаги и не вызвал в Корабельный банк нотариуса для встречи с Чарльзом Кингом. Разве мог он позволить «жертве» остыть, обдумать свое положение и, упаси Бог, соскочить с крючка? Когда сержант изрек «спасибо, мистер Каррик», банкир спросил, не возражает ли тот против подписи в предварительном документе. Чарли не возражал и спустя пять минут уже подписывался не в одной, а в четырех бумагах, тогда как двое свидетелей, служащих Корабельного банка, стояли рядом и кивали головами.
Оказавшись на лестничной площадке банка, мисс Дрегорн хотела тут же уехать в Ручилл, чтобы обрадовать мать и сообщить ей о крещении, но нечистая совесть вынудила ее дождаться сержанта Кинга, чтобы сказать ему хоть что-то. Чарли вышел из кабинета, и Мэри увидела, что он расстроен, задумчив и хмур.
- Чарльз, - она приблизилась к нему. – Как поживаете?
- Обыкновенно, мисс Дрегорн, - сержант старательно отводил глаза.
- «Мисс Дрегорн?» - спросила она. – Не «мисс Мэри» и не «Мэри?»
- Мисс Мэри, - было ясно, что это обращение далось ему нелегко. – Я что-то никак не соображу, к чему вся эта затея. Вам что же, так нужна эта девочка?
Она замерла, решая, как ответить, и затем прошептала. – Да, она нужна мне, Чарльз.
- Тогда, конечно, надо ее окрестить и пусть живет у вас, - в его голосе прозвучало понимание. – Софи и Одунке будут в церкви?
- Будут, - ей стало очень неловко за то, что произошло в кабинете. – Не хотите поехать в Ручилл и погостить у нас, как раньше?
- Как раньше? – в его глазах что-то мелькнуло. Упрек? Сожаление? – Я не прочь встретиться с Софи, Одунке, мисс Мэрион и мисс Элизабет. Можно и поехать. Но вряд ли будет как раньше, мисс Мэри.
Мисс Дрегорн осознала, что четверть часа назад, когда Роберт Каррик наседал на него, а она молчала, доверие этого человека к ней было утрачено. Они спустились по лестнице в полной тишине, сели в экипаж и, глядя каждый в свое окно, направились в Ручилл.
* * *
Декабрь 1811 года
Ручилл, Глазго, Шотландия
В детстве, когда Чарльз Кинг жил на Барбуде и трудился в конюшне, его в некоем роде опекал старый слуга-англичанин, поддерживающий порядок в доме хозяев острова, Кодрингтонов. Его звали Джон, и этот ленивый, немного лукавый человек знал разные английские пословицы, с помощью которых преподавал житейскую науку маленькому конюху. Объясняя Чарли, как надо общаться с господами и управляющим, он использовал пословицу «думай что хочешь, но говори вежливо», а по поводу работы, «согласишься нести ягненка, на тебя и корову взвалят». Священников Джон не любил, так как родился в семье церковного сторожа и «повидал этих прохвостов на своем веку». К церковным обрядам он относился скептически. Для тех, кто эти обряды совершает, у него была пословица «тот, кто служит Богу за деньги, послужит и дьяволу, если сатана заплатит больше».
Чарли не считал все эти пословицы старого слуги, а их были сотни, великой мудростью, но иногда они помогали ему вести себя правильно и принимать решения. В Ручилле, обнимаясь с Одунке и Софи, которая радостно щебетала, как птичка, и тараторила о своих достижениях, он заметил, что Мэрион Дрегорн насторожена, больная мисс Элизабет его не узнает, а служанка и кухарка косятся на комнату за гостиной, из которой доносился детский лепет. Мисс Мэри удалилась в эту комнату и вышла оттуда с ребенком на руках, красивой девочкой шести-семи месяцев, в кружевном чепчике, прелестном белом платьице с фартучком, и смешных пинетках. Лицо девушки выражало тревогу, и Кинг, который час назад «согласился нести ягненка», вспомнил еще одну пословицу Джона с Барбуды, «не спеши обещать, но пообещав – делай обещанное». Он шагнул к мисс Дрегорн, улыбнулся как можно мягче, и произнес. – Фанни, это ты? Выросла то как! Красотка!
Вслед за этим он потрепал по волосам Софи, и молвил. – Обе мои дочки – красавицы из красавиц! Чудо, а не девочки.
Слова сержанта разрядили обстановку. Раздались голоса, что Чарльзу давно пора было наведаться в Ручилл, что офицеров нужно обязать чаще отпускать сержантов к детям, если те не живут с отцом в полку, что у красивого батюшки и дочки красивые. Чарли взял девочку у мисс Дрегорн, сел на стул, посадил ее к себе на колени, и подозвал Софи. Та подошла, обняла отца и поцеловала чепчик Фанни на макушке. Кухарка заплакала от умиления и поклялась, что рыдала бы до ночи, если бы обед не остывал в кухне. Одунке усмехнулась, открыла дверь в столовую и велела служанке стелить скатерть на стол.
За обедом сержант, слегка волнуясь, рассказывал о постое в Дандолке, холоде и разрухе в казармах, пополнении эскадронов новобранцами из Дублина, Ати и Карлоу, покупке ирландских лошадей и потребности довести численность полка до восьмисот сабель. В 1812 году младшим чинам полка надлежало получить обмундирование и в другой год заступить на службу при дворе, в Лондоне, если война не грянет с новой силой и их не перебросят в Испанию. Мисс Мэрион справлялась о Джеймсе Эльфинстоуне, и на каждый ее вопрос о нем Мэри раздраженно восклицала «мама!» Мисс Элизабет была в своем репертуаре, повторяла, как попугай, слова Чарли о красавицах-дочерях, и уверяла «дорогого кузена», то есть сержанта Кинга, что майор Джордж Кавендиш будет от всего этого в восхищении. Одунке, которая ела в столовой с хозяйками уже два года, приглядывала за допущенной к взрослому столу Софи, и хвалилась перед Чарли ее успехами в чтении и игре на клавикорде. Для Кинга, переживавшего ссору с мисс Мэри довольно тяжело, этот семейный обед был как манна небесная. Вечером, устав от приведения в порядок конюшни, «задушевных бесед» с мисс Мэрион, игр с Софи и хождения по гостиной с малюткой Фанни на руках, он заснул в своей комнате вполне счастливым, и ни капли не жалел о том, что «согласился нести ягненка».
14 декабря 1811 года, в Глазго, сержант Кинг, в присутствии свидетелей, объявил мисс Френсис Кинг своей родной дочерью от Энн Роджерс, не состоящей с ним в браке, которая не могла быть на крещении, но приходилась, по ее словам, ребенку матерью, что подтвердили три человека, слышавших эти слова лично. Засим девочку окрестили. Крестным отцом вызвался быть Роберт Каррик, эсквайр, а крестной матерью мисс Мэрион Дрегорн, дочь Роберта Дрегорна, эсквайра и торговца. Мисс Пейсли, родственница мистера Каррика, с кислой миной на лице сделала пожертвование церкви, дабы опровергнуть слухи о том, что «старый Робин из Брако» мало жертвует неимущим и храму. В полдень в Ручилле состоялся скромный завтрак по случаю крестин, который мисс Пейсли нарекла «щедрым пиром». Хозяева и гости восторгались смирным поведением Фанни при окроплении, находили девочку изумительно похожей на отца и высказывали убеждение, что через шестнадцать лет эта мисс разобьет сотни пылких сердец.
В гостиной Ручилла, между тем, восседающий в удобном кресле у камина Роберт Каррик, обдумывал свою роль крестного отца и намечал шаги по защите интересов крестницы. Он уже имел кое-какое представление о происхождении Чарльза Кинга и нуждался в уточнениях отдельных деталей.
- Мистер Кинг, - «старый Робин» то сворачивал, то разворачивал документ, хранившийся в вещах сержанта в Ручилле и испрошенный им сегодня для ознакомления. – Копия завещания вашего предка с Антигуа мне не совсем понятна. Могли бы вы мне кое-что разъяснить?
- Да, – Чарльз держал Фанни на коленях, а она тянулась к шнурам на его доломане и хихикала.
- Я прочту вслух, и буду спрашивать, - мистер Каррик надел очки с дужками и стал читать. – Бенджамин Кинг, эсквайр, рожденный на Антигуа, ныне житель Кенсингтона, графство Мидлсекс. Завещание от 11 января 1756 года. Далее имена исполнителей, их я пропущу. Воля. Имею очень значительное личное имущество. Завещаю мои плантации, называемые Лонг-Лейн, Делапс и Виндворд, моим бывшим английским партнерам в доверительное управление для моего родственника Джона Лавикаунта, сына Питера Лавикаунта из Белфаста, на Антигуа, и его наследников мужского пола. В течение нескольких лет я одалживал Артуру Фримену, эсквайру, крупные суммы денег, и теперь, по причине моего уважения к нему, освобождаю его от всех процентов по долгу. Я даю свободу моему мулату Джону Бэзилу, и моим неграм Питеру и Долли, а кроме того по 5 фунтов стерлингов и бочке муки и говядины в год каждому из них. Даю по 5 фунтов каждому из моих белых слуг. Моей служанке Хестер Лидьярд, дочери Джона Лидьярда из Бата, и Мэри Биндер, по 200 фунтов каждой. Детям моего беспутного и безнравственного брата Джона Кинга каждому по 100 фунтов стерлингов. Моему достойному тестю Патрику Гранту из Антигуа 250 фунтов стерлингов. Мистеру Джону Дженкинсу с Антигуа 100 фунтов стерлингов. Моему достойному другу Исааку Дэю с Бедфорд-стрит, Ковент-Гарден, и его жене Мэри Дэй по 100 фунтов стерлингов. Питер Лихуп и Фрэнсис Эйр назначаются опекунами Джона Лавикаунта до двадцати одного года, им я даю по 100 фунтов. Дочерям Питера Лихупа по 25 фунтов стерлингов. Лукреции Фолкс, дочери Генри Фолкса, эсквайра, с Вилиерс-стрит, Йорк Билдингс, 50 фунтов стерлингов, и ее сестре Марж Фолкс, 25 фунтов стерлингов. Поскольку моя жена Мэри Кинг некогда решила сбежать от меня, я даю ей 50 фунтов стерлингов и ничего более. Артуру Фримену даю мой серебряный меч с рукоятью и золотой футляр для зубочисток. Фрэнсису Эйру мои золотые часы, золотую цепь и печатку.
- Так что вы хотели спросить, мистер Каррик? – сержант обратил внимание на то, что сидящая рядом с ним Мэри Дрегорн вслушивалась в слова старика.
- Кто такой Джон Лавикаунт? Почему он получил плантации вашего предка? – «старый Робин» жамкал губами. – Как так случилось, что ваш отец не оспорил это?
- Не знаю, мистер Каррик, - вздохнул Чарльз Кинг. – Знаю лишь, что Питер Лавикаунт и Бенджамин Кинг крепко дружили и когда Мэри Кинг, дочь Генри Дугласа и жена Бенджамина Кинга, бросила семью и сошлась с Майклом Макнамарой с Барбадоса, Бенджамин Кинг завещал все свои плантации сыну друга, Питера Лавикаунта, Джону. Жене же, по первому завещанию, Бенджамин Кинг оставил один шиллинг, а по второму, этому, пятьдесят фунтов.
- А как плантации перешли к баронету Дугласу, у которого вы жили в Лондоне? – банкир водил пальцем по документу.
- Это не те плантации, мистер Каррик, - хмыкнул сержант. – Бенджамин Кинг завещал свои плантации сыну друга, а его жена, Мэри Кинг, завещала другие плантации, которые унаследовала от отца, Генри Дугласа, племяннику, баронету Джеймсу Дугласу из Шотландии, у которого я жил в Лондоне. Ее плантации были в Олд-Роуд, Рейвенскрофт, на Антигуа. Также ей принадлежали дома в Сент-Джоне. Мэри Кинг вышла замуж за Майкла Макнамару и умерла в Лондоне. Она не зналась с нами до самой смерти.
- Поразительно, - «старый Робин» поправил очки. – Обманутый муж из-за неверности жены и подозрений завещал свои плантации и имущество сыну друга, а сбежавшая жена свои плантации и дома племяннику. Ваш же дед и отец ничего не унаследовали и бедствовали.
- Так уж эти Кинги и Дугласы распорядились, - пожал плечами Чарли. – У моего отца была шпага Бенджамина Кинга, с которой он промышлял каперством и захватил французский остров Сен-Бартелеми, но отец ее продал Кристоферу Кодрингтону, племяннику хозяина Барбуды, Уильяма Кодрингтона. Эту шпагу Кодрингтон когда-то подарил Бенджамину Кингу в те годы, когда Бенджамин Кинг служил ему на Барбуде.
- Шпага вместо плантаций, домов и тысяч рабов, - пробормотал Роберт Каррик. – Неплохой повод для того, чтобы оспорить завещания в суде и потребовать соблюсти права обделенных наследников, пострадавших из-за семейных ссор, и не виновных в этих ссорах.
- Плантации пять лет назад приносили одни убытки, - Чарльз Кинг играл с Фанни серебряной кисточкой доломана. – А рабство отменили.
- Его отменили в Англии, мистер Кинг, - возразил банкир. – Не на Антигуа. Те из англичан и шотландцев, кто владеет плантациями и рабами в колониях, продолжают ими владеть и обогащаться.
- Мне не нужны ни плантации, ни рабы, - сержант бросил быстрый взгляд на Одунке, которая стояла у окна и напряженно ловила каждое слово Роберта Каррика. – Мы не хотели жить в доме сэра Джеймса Дугласа, потому, что он рабовладелец. Нам это противно.
- Тем не менее, будущее мисс Френсис Кинг должно быть обеспечено и для этого можно запросить денежную компенсацию у тех, кто нажился на семейных ссорах Кингов и Дугласов с Антигуа, - «старый Робин» свернул копию завещания. – Я поразмыслю над этим на досуге. Такая красивая девочка как ваша Фанни достойна всего самого лучшего. Кто вам мешает продать землю, а рабам даровать свободу?
- А вы слышали, Чарльз, что у нас в Шотландии в ноябре того года, бывшая леди Кэролайн Пэджет расторгла брак с лордом Пэджетом, на дуэли которого вы побывали, и он женился на леди Шарлотте Уэлсли, также расторгшей брак со своим супругом? – Мэрион Дрегорн сменила тему беседы. – У лорда Пэджета и леди Шарлотты уже двое детей, мальчик и девочка. Леди же Кэролайн через три недели вышла замуж за герцога Аргайла, в связи с которым ее обвинял лорд Пэджет. Только Генри Уэлсли, не изменявший жене, остался в одиночестве, а четверо этих греховодников и греховодниц живут себе преспокойно. Безобразие! Супружеские измены, дуэли. Бесчестные люди.
- Да уж, - улыбнулся Чарли. – Майор Кавендиш в Испании рассказал мне забавную историю о бесчестных людях. Хотите я вам ее перескажу?
Мэри припомнила, как когда-то отчитала сержанта за его неудачный пересказ истории о том, откуда пошло изречение, что деньги не пахнут, и на миг смутилась, но тотчас оправилась от смущения и произнесла. – Будьте добры, расскажите, Чарльз.
- При короле Вильгельме Третьем повздорили как-то лорд Хантингтон и лорд Солсбери, и лорд Хантингтон вызвал обидчика на дуэль, – заговорил сержант. - Король об этом узнал и велел взять обоих под стражу. Чтобы освободиться, Хантингтону пришлось дать королю честное слово, что он откажется от дуэли с лордом Солсбери, но едва его отпустили, Хантингтон с Солсбери учинили поединок. Солсбери был ранен, а король разозлился и обвинил Хантингтона в нарушении честного слова. Был суд, Хантингтон не отрицал, что сознательно нарушил свое слово, но попросил его оправдать. Когда король удивился, на каком основании Хантингтон просит о снисхождении, тот сказал что честное слово обесчещенного человека ничего не стоит, а лорд Солсбери его обесчестил и поплатился за это. Так он и выкрутился.
- Очень забавно и поучительно, - рассмеялась Мэри. – Мама, не правда ли, что Чарльз прекрасно изложил это историю?
- Действительно прекрасно, - поддержала дочь Мэрион Дрегорн, а Софи и вовсе захлопала в ладоши, чем тут же отвлекла Фанни Кинг от серебряной кисточки на доломане ее отца.
Bernard:
» Часть 1 Глава 8
Глава 8
«Интриганка»
18 августа 1812 года
Ручилл, Глазго, Шотландия
Внезапное появление мужчин в доме, где обитают женщины, у неряшливых грязнуль и сонных клуш вызывает переполох, у влюбчивых мечтательниц панику и агонию сердца, а на затворниц и «синие чулки» действует угнетающе. К счастью, мисс Мэри Дрегорн не была ни грязнулей, ни клушей, ни летательницей в облаках, ни богомолкой, ни угрюмой книгочейкой. Она была «вдовой сердца», посвятившей себя воспитанию детей и самообразованию. Девушкой, за которой ухаживал внук лорда Эльфинстоуна, гусар, лейтенант, умный джентльмен с серьезными намерениями. Посему, приезд в Ручилл этого самого джентльмена, Джеймса Эльфинстоуна, в компании сержанта Чарльза Кинга, приемных детей которого, за неимением собственных, мисс Дрегорн пестовала и растила, ничуть ее не взволновал, тем более что двое этих мужчин были частыми гостями в ее доме. Впрочем, был и третий мужчина, корнет Стэндиш О’Грейди из Кахир-Гилмора в Ирландии, старший сын виконта Гилмора, купивший офицерский чин в этом году. Но и он был в определенной степени знаком Мэри, так как Джеймс Эльфинстоун описывал этого ирландца в своих письмах.
Седьмой гусарский полк готовился покинуть Ирландию и перебраться в Ливерпуль, чтобы к весне 1813 года убыть в Лондон для службы при королевском дворе. Офицеры, квартирмейстеры и сержанты совершали наезды в Престон, Уоррингтон и Ливерпуль, где оборудовались зимние квартиры для гусар ее величества. В августе 1812 года пришла очередь лейтенанта Эльфинстоуна проверить жилье для младших чинов и офицеров своего эскадрона. Будучи приглашенным к Дрегорнам во время визита в Глазго на Пасху он, как и весной, взял с собой Кинга, и поскольку его напарником по проверке назначили О’Грейди, то и ирландца. Троица отважных гусар, конечно, сделала приличный крюк из Ливерпуля в Глазго, чтобы оттуда уплыть обратно в Ирландию, но разве двести миль это расстояние для влюбленного мужчины и его спутника, отца двух девочек, желающего их увидеть?
Мэри шел двадцать второй год, и она чувствовала себя прелестно. Ее худая в прошлом фигура приобрела женственность, лицо утратило детские черты, в манерах и походке появилась уверенность. Она не соответствовала эталону красоты света, но была симпатичной, общительной, рассудительной девушкой, способной стать кому-то чудесной женой. Кто-то, может быть, и не счел бы ее характер таким уж чудесным, и задал ехидный вопрос, что если у всех девушек столь бесподобный нрав, откуда потом берутся плохие жены? Юношеская одержимость мисс Дрегорн красотой Чарльза Кинга, переходящая некогда в вождение, прошла. Нет, она по-прежнему видела в нем идеал мужской красоты, но странных порывов прикоснуться к нему уже не испытывала. Это был друг, надежный старый друг, с которым приятно просидеть весь вечер у камина, тихо переговариваясь о насущных делах, девочках, политике и римской литературе. И если мисс Дрегорн порой и посещали грешные мысли о нем, это были исключительно мысли, не переходящие в намеки, речи и поступки. Ведь он не любил ее, и начни Мэри соблазнять его, подумал бы, что она рехнулась. Как можно, находясь в здравом уме, разрушить дружбу, благодаря которой она получила Софи и Фанни?
Джеймс Эльфинстоун, в отличие от Чарльза Кинга, не будил в Мэри грешных мыслей, но она была достаточно взрослой, чтоб понимать, что красота увядает, страсть притупляется, а образование, обаяние, самоуважение, вежливость, галантность, манеры не исчезают и создают прочное основание семейной жизни. Девушка научилась терпеть цинизм Джеймса, воспринимала его как мелкий недостаток. Мисс Дрегорн все еще стремилась подняться из торгового сословия на ступень выше и, как советовала леди Кавендиш, не хотела спускаться на ступень ниже ни ради страсти, ни из милосердия. Единственно, что отравляло чувства и путало планы Мэри в отношении Джеймса Эльфинстоуна, было то, что он не проявлял ни интереса, ни симпатии, ни тем более любви к Софи и Фанни. И это его равнодушие к девочкам было камнем преткновения на пути к вероятному браку. Если он сделает ей предложение, как решится этот вопрос? Она не знала, но попроси он удалить из дома чужих детей, она бы отказала ему.
18 августа 1812 года шел третий день пребывания гусар в Ручилле. Чтобы соблюсти приличия, мужчины ночевали в пристройке, несмотря на то, что у Чарли была своя комната в доме. После завтрака сержант ушел с Софи, Фанни и Одунке к ручью, чтобы последить за тетей Лиззи. Накануне они тоже гуляли перед ужином, и обнаружили больную хозяйку Ручилла у этого ручья. Чарли спросил у мисс Элизабет, почему она стоит на берегу вот уже четверть часа, и услышал ответ, что тетя Лиззи ждет, когда вся вода «протечет вперед» и она сможет перебраться на противоположный берег. Сержант был вынужден деликатно увести мисс Элизабет Дрегорн в дом и передать ее мисс Мэрион.
Этим утром Мэри не пошла с ними на прогулку, чтобы позволить Чарльзу побыть с детьми и Одунке без ее опеки, и расположилась на честерфилде в гостиной в обществе Джеймса Эльфинстоуна. Стэндиш О’Грейди оставил их наедине и разъезжал верхом по окрестностям.
- Мэри, вы то и дело смотрите на окно, как матушка-наседка, - усмехнулся лейтенант. – Если таково ваше беспокойство о чужих детях, даже вообразить страшно, как вы будете надзирать за своими чадами. Ваш бедный будущий муж зачахнет, умоляя вас уделить ему внимание.
Мэри встрепенулась. Настала минута, когда она могла избавиться от сомнений. – Джеймс, не важно, мои это дети, или нет. Я не собираюсь отказываться от них и в браке. Моему мужу придется это понять и принять. В конце концов, я принесу на семейный алтарь все свое состояние и наследство, почему бы моему будущему супругу не уступить мне в этом?
- Это было бы справедливо, - кивнул Эльфинстоун. – Но если вы не выйдете замуж до декабря сего года, эта жертва со стороны вашего будущего мужа не потребуется. Когда он попросит вашей руки, этих детей уже здесь не будет.
- Как это? – обомлела мисс Дрегорн. – О чем вы?
- Чарльз Кинг подумывает жениться, - пояснил лейтенант. – А женившись, он заберет у вас своих детей. Не оставит же он вам своих дочерей на воспитание до совершеннолетия, ей Богу.
- Впервые слышу о том, что он хочет жениться, - Мэри ощутила холодок между лопаток.
- Его избранница из Уоррингтона, - Джеймс махнул рукой. – Единственная дочь местного торговца, забавного старичка. Милая девушка, засидевшаяся в невестах. Это небогатая семья, я бы даже сказал на грани нужды, но у них есть дом, лавка, покупатели, заброшенная большая конюшня и участок земли, пригодный для разведения лошадей. В феврале сержант одним из первых приплыл в Ливерпуль, чтобы расширить конюшни в Уоррингтоне. Мисс Кэтрин Смолл положила глаз на нашего «красавчика Чарли», и чем-то его зацепила. Уж не конюшней ли и землей? Они еще не помолвлены, но это может быть улажено в ноябре, когда полк перекочует в Англию и эскадрон капитана Вернера встанет на зимние квартиры в Уоррингтоне. Вряд ли Кинг и мисс Смолл будут тянуть со свадьбой. К новому году вы сможете снять с себя бремя воспитания его детей. Да, он друг вашего покойного жениха, спасал того в море, и вообще близкий вашей семье человек, но вы давно уплатили все долги чести и дружбы, не находите?
- Погодите, - мисс Дрегорн была потрясена. – Он точно женится?
- Как я сказал, помолвка не объявлялась, но они простые люди, Мэри, - поднял брови лейтенант. – Это же не светская свадьба с долгими помолвками и соглашениями семей.
У Мэри пересохло во рту, мышцы шеи и лица напряглись, с затылка на лоб растекалась головная боль. – Хорошо, что вы меня предупредили, Джеймс. Как душно в гостиной. В этом году такой жаркий август. Я схожу к себе на минуту за шалью и прогуляюсь вокруг дома.
- Я с вами, - поднялся с честерфилда Эльфинстоун.
- Не стоит, я скоро вернусь, - она покачала головой. – Десять минут, вы даже подремать не успеете.
Она на негнущихся ногах добрела до своей спальни. «Боже мой! Боже мой! Софи! Фанни! Я этого не допущу!» Мэри ввалилась в спальню и захлопнула за собой дверь. Вся ее безмятежная, устроенная жизнь летела в пропасть.
* * *
28 сентября 1812 года
Дом на Роуз-стрит, Лондон, Англия
Мисс Фанни Тейлор набиралась опыта, взрослела и постигала науку практичности. Дорогие платья? Это тряпки, которые никому не продашь и за десятую часть стоимости. Золотые и серебряные побрякушки, жемчуг, камешки? С ними та же история. Модные шляпки? Из них не сваришь обед. Изящная мебель, яркие ширмы, постельное белье для богатых, красивые гардины, бюстики и безделушки? Куда их деть, если выселят из дома за неуплату аренды? Уступить скупщиками и старьевщикам за гроши? Фанни предпочитала деньги. Банкноты, гинеи, даже шиллингами не брезговала. Вложенные с умом деньги приносят прибыль, а растущие деньги обеспечивают будущее, в отличие от растущих в животе детей. Ведь как не предохраняйся, какие кондомы не вручай этому олуху Тому, льняные или из пузырей, он умудряется их порвать или снять в самый неподходящий момент, потому что они, якобы, притупляют его «восторг». Восторг, будь он неладен! Если бы этому болвану поместили в живот пинающегося ребенка весом в шесть фунтов, вот это был бы восторг!
Мисс Тейлор снова забеременела и, осознав это, без недомолвок, в первый же месяц задержки регул, истребовала с капитана Томаса Уайлдмена пятьсот фунтов. Она озвучила сумму, он выпучил глаза, но Фанни заверила любовника, что берет деньги в долг. Вдруг он свалится с лошади и свернет себе шею? Или уплывет в Испанию с полком и там его укокошат? Или подхватит лихорадку и помрет? Что тогда ей делать? Рожать и влачить нищенское существование? Она избавилась от первого своего младенца без его помощи и сообщила ему, что сунула дочь в подкидной ящик. У него не было с этим хлопот, а у нее были, и еще какие! Между ними возник спор, но мисс Тейлор поднаторела в таких спорах и вышла победительницей. Пятьсот фунтов за нынешнюю «огреху», и сто пятьдесят за прошлую. В те девять месяцев он ее избегал, держал в неведении, был скуп, вел себя паскудно. Джентльмен должен платить по счетам, это как карточный долг, даже серьезнее, потому что игроки за карточным столом не позволяют Тому запихивать в них его мужское достоинство. Они играют в карты, а не в постельные игры, в которых на тебя взбирается пьяный, пропахший лошадьми гусар, и разводит тебе ноги так, что бедра ломит. В обмен на шестьсот пятьдесят фунтов Фанни милостиво согласилась быть скромнее в одежде, украшениях и прочем, как и сама до того решила, но о чем капитану Уайлдмену было необязательно говорить.
Мучили ли мисс Тейлор угрызения совести? Мучили, но совесть у всех разная. У людей великой души она великая, а у людей с душой как у Фанни, маленькая, с ноготок. Иногда мисс Тейлор «давала слабину» и, надев плащ с капюшоном, стояла в летние месяцы на углу Расселл-сквер, у того злополучного дома, в надежде увидеть свою девочку. По сведениям соседки, Дрегорны арендовали этот дом на лето трижды, с 1809 по 1811 годы. Но в 1812 году они все не ехали и не ехали в Лондон, а Фанни все стояла на углу и стояла, и не видела никакой девочки. При этом соседка разболтала ей, что, по словам служанки Бьюкененов из Шотландии, то ли родни, то ли партнеров Дрегорнов, заселившихся в дом на Расселл-сквер в мае 1812 года, Дрегорны намеревались жить в Лондоне летом, но в их семье заболел корью годовалый ребенок и они отменили или отложили поездку. Годовалый ребенок. Значит, они не избавились от нее. Мисс Тейлор по-прежнему называла девочку «она», так как не знала, приняли ли ее под именем Фанни, которое она ляпнула в кухне дома на Рассел-сквер, или окрестили другим именем.
28 сентября 1812 года с утра лил дождь, и мисс Тейлор не ожидала Тома, но он таки явился, и не один, а с младшим братом Джоном. Джон Уайлдмен, восемнадцатилетний «птенчик», никудышный художник, бумагомаратель, мечтающий стать гусаром, встречался с Фанни раз двадцать, и почему то бы уверен, что она – тайная невеста старшего брата. Кто вбил ему в голову эту чушь, было загадкой. Но однажды этот глупыш нашептал мисс Тейлор, пока Том возился в кухне с бутылкой вина, что он, мол, понимает, что матушка, миссис Уайлдмен, не расположена соединить сердца, что из-за войны, на которой всякого могут убить, возлюбленные вынуждены сдерживать чувства и стремления. Фанни едва не расхохоталась ему в лицо, но паче чаяния застыдилась и даже умилилась тому, что есть еще на свете чистые, безгрешные люди, незнакомые с изнанкой жизни и пороком.
Впрочем, Фанни пользовалась уважением Джона Уайлдмена не только потому, что он почитал ее за тайную невесту брата. Была и иная причина его уважения к мисс Фанни Тейлор. Она, в отличие от него, божественно рисовала углем, тушью, акварелью, и даже маслом у нее кое-что получалось. Девушка была столь талантлива, что «малыш» Джон ужасно завидовал ей, но не черной, а белой завистью истинного поклонника искусства. Рисунки Фанни, в стиле гравюр Джорджа Крукшенка, раскрывающие человеческие характеры, были дивными, волшебными, неподражаемыми, выполненными с мастерством и умением, к которым Джон, при всех стараниях, не мог подойти и близко. Ее акварели, тонкой работы, воздушные, с налетом тоски, проникали в душу. Юноша выпросил у мисс Тейлор несколько ее произведений, пять из них он повесил в рамках у себя в комнате, а еще пять увез с собой в школу Харроу. Там, в верхней школе, он показал рисунки Фанни благородным ученикам и те были сражены, а семеро однокашников предложили купить гравюры за хорошие деньги. Он ответил, что должен узнать, продаются ли рисунки у автора, и при следующем визите к мисс Тейлор осведомился о том, не согласится ли она продать свои работы. Она согласилась, нагрузила ему в толстую папку три дюжины отборных картинок, и через шесть месяцев разбогатела на двенадцать фунтов.
- Фанни, - сидящий на стуле капитан обернулся, убедился, что брат Джон спустился по лестнице к своему пальто за очками, и произнес. – Ты что-то мало ешь, отощала, исхудала, а это вредит фигуре. Меня вызвали к генералу за письмом для Керрисона. Час туда, час обратно, ты не развлечешь Джона, пока я не вернусь?
- Развлеку, - мисс Тейлор отпила чай из чашки. – Бумага и краски в комоде, кисти вымыты, место у окна свободно.
- Я имею в виду не эти развлечения, - прочистил горло капитан. – Парню пора стать мужчиной.
- О чем это ты? – она поморщилась. – Мне что же, уложить его в постель?
- А ты уложишь? – ухмыльнулся Томас Уайлдмен.
- Том, ты спятил? – мисс Тейлор не была неискушенной простушкой, но это было через край и для нее. – Я ношу твоего ребенка.
- Так это защитит тебя от беременности с Джоном, - капитан поглаживал подбородок. – Поможешь?
- Я это обдумаю, - лицо Фанни было непроницаемо. – Может и попробую.
- Ты меня обяжешь, и в накладе не будешь, - кивнул гусар.
- Оставляй его и иди, - мисс Тейлор поднялась со стула. – Генералы не привыкли ждать.
- Ты чудо, - Томас Уайлдмен встал, одернул доломан, подхватил с кушетки ментик и ташку. – Три часа, любовь моя.
- Проваливай, - Фанни оттолкнула его, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку.
Он спустился в прихожую и что-то сказал брату. Через три минуты Джон сел у окна, подвинул столик, откупорил баночку с тушью. – Мисс Тейлор, я хочу нынче попробовать что-то политическое, в манере Роулендсона.
- У Роулендсона много эротических сюжетов, - бесстрастно промолвила Фанни, не глядя на юношу. – Рисунок в этой манере ты попробовать не желаешь? Или сперва покувыркаемся в кровати?
- Боже, - Джон побледнел. - Что вы такое сказали, мисс Тейлор? Или мне послышалось?
- Сказала то, о чем просил твой брат, - она смерила его усталым взором. – Развлечь тебя в постели, покуда он поехал за письмом. Излечить от девственности. Попотеть на простынях.
Карикатура Роулендсона на клубы женщин-интеллектуалок «Распад клуба Синий чулок»
Младший Уайлдмен остолбенел и ошеломленно разинул рот.
- Я не тайная невеста твоего братца Тома, - Фанни покинула кресло и медленно подошла к нему. – Я его шлюха, содержанка, подстилка, и он платит за этот дом, уголь в камине, мою одежду, пищу. Если ты этого не знал, извини, мальчик. Но вот я перед тобой, ко всему приспособленная и готовая. Могу заголиться, поиграть с твоим членом. Идем, ляжем, или посидишь, порисуешь? Последствий не опасайся, я беременна от Тома во второй раз. В прошлом году родила девочку и подкинула ее одним ротозеям. В следующем году рожу еще и подкину им же, или брошу в подкидной ящик. Ни о чем не переживай, я тебя ублажу как надо.
- Господи, - он отшатнулся, сорвал с себя очки и, к изумлению мисс Тейлор, заплакал. – Это неправда! Все это неправда!
- Правда, дорогой, - она наклонилась, обмакнула перо в банку с тушью и написала на листе бумаги размашистые слова, «правда» и «шлюха». – У тебя есть племянница, которую я сбагрила друзьям сослуживца Тома, сержанта Кинга. Знаком с Чарли Кингом, «красавчиком?» В Лондоне арендовала дом одна доброхотка, богатая дура, мисс Мэри Дрегорн из Шотландии, которая нянчится с дочерью Кинга. Ей я и подкинула твою племянницу. Что девочке расти в нищете, в приюте? Она, как-никак, дочь богатого офицера и джентльмена, завидного жениха, сэра Томаса Уайлдмена, и родилась не в подворотне, а здесь, на том самом месте, где ты сейчас сидишь. Кто лучше позаботиться о дочери благородного богача, чем другие благородные богачи?
По щекам Джона Уайлдмена ручьем текли слезы, он выл, как кот, которому прищемили хвост. Фанни же отложила перо, ухватила юношу за шиворот и потрясла. – Не реви, как девчонка. Что разревелся? Неужели ты удивлен поведением своего лихого братца? Упал с небес на землю? Не подозревал раньше, что он грубое животное, свинья в расшитом золотом ментике, бабник, бессердечная тварь? Тебе известен иной Томас Уайлдмен?
- Мисс Тейлор, отпустите меня, - взмолился Джон. – Если Том попросил вас о таком, я его ненавижу и буду до смерти ненавидеть! Я никому ничего не расскажу, даже Тому. Мне ничего не нужно, я вас и пальцем не трону, упаси Бог.
- Ты будешь молчать? – она ослабила хватку и прекратила его трясти.
- Да, мисс Тейлор, - он сопел и всхлипывал.
- И скажешь брату, что всем доволен? – уточнила Фанни.
- Да, мисс Тейлор, - кивал он. – Но без подробностей, а плохой рассказчик.
- И ты будешь дальше брать у меня рисунки на продажу? – допытывалась она.
- Буду, - его руки дрожали. – Если вам не противно видеть меня.
- Не противно. Ты ни в чем не виноват и честно продавал мои рисунки. Я накоплю денег и уберусь отсюда, - она стиснула зубы. – Выжму из твоего брата столько, сколько сумею, и уеду. Буду рисовать таких как он подонков, продавать картинки, а может и имя твоего братца под рисунком напишу. Ты представляешь, как живется таким как я? Ты мог бы убиваться в работном доме за кашу и похлебку? Танцевать на сцене до мозолей, стоять в толпе статистов за пенни? Мог бы?
- Не мог бы, мисс Тейлор, - пробурчал Джон.
- Вот и я не могу, - крикнула она. – Так что скомкай этот лист, достань чистый и рисуй до приезда капитана Уайлдмена. А я выпью чаю. Мы с тобой переведем дух, успокоимся и будем друзьями, как прежде. Но смотри, делай, что обещал и помалкивай.
- Да, мисс Тейлор, - он взглянул на нее и в его глазах был не страх, не отвращение, а сочувствие. – Я порисую, я вы пейте чай. Не сердитесь, ваша злость оправдана. Он дурной человек. Беспечный и гнилой. А вы… у вас огромный талант.
- Ты знаешь, как утешить женщину, малыш Джон, - она вытерла рукавом непрошеную слезу. – Налью-ка я, пожалуй, нам чаю.
* * *
28 сентября 1812 года
Лавка Смоллов, Уоррингтон, Англия
Тридцать дней мисс Мэри Дрегорн жила под дамокловым мечом и каждый из этих дней боялась обнаружить на подносе с почтой письмо от Чарльза Кинга о том, что он женится и увозит детей в Уоррингтон. Девятнадцатого августа, в день отплытия сержанта, Джеймса Эльфинстоуна и Стэндиша О’Грейди в Ирландию она набралась смелости и, выйдя с Чарльзом на улицу, прямо спросила его, не намерен ли он осчастливить какую-нибудь женщину предложением руки. Сержант от этого вопроса застыл, как вкопанный и поинтересовался, кто «напел ей о нем небылицы». Но растерянный вид Кинга был ясным доказательством того, что Джеймс Эльфинстоун не преувеличивал. Мэри уклонилась от ответа, поменяла тему беседы и на следующий день помчалась в Корабельный банк, к «дедушке» Роберту, умолять его спасти крестницу от «захватчицы» из Уоррингтона. В кабинете Каррика она заламывала руки, и так пала духом, что он заверил ее, что примет меры, и посетовал на то, что в прошлом году они избрали путь принуждения сержанта к отцовству, вместо того, чтобы удочерить девочку.
Всякий человек в Шотландии, если он не нищий идиот с пустыми карманами, знает, что такое Корабельный банк Глазго, какой там размах дел и каково влияние «старого Робина из Брако» на шотландской земле. В тот же день шестеренки закрутились, были выданы указания и через две недели Роберт Каррик не просто имел понятие, на ком Чарльз Кинг собрался жениться, и что за семья Смоллов живет в Уоррингтоне, но и владел всеми долговыми расписками главы семейства предполагаемой невесты сержанта. Еще через две недели «старый Робин» составил план действий и вызвал из Ручилла Мэри Дрегорн, чтобы уведомить ее о предстоящем посещении Уоррингтона его поверенным, способным «накинуть петлю», «сжать пальчики на горле», выдвинуть требования и подсластить, при необходимости, пилюлю. Но «внучка» заупрямилась и попросила старика поехать к Смоллам лично, для секретности, и взять с собой ее, потому что она лишилась сна и не успокоится, пока сама не убедится в успехе предприятия. В результате банкир дал себя уговорить и Майклу Смоллу, торговцу, было направлено извещение о том, что Роберт Каррик, эсквайр, глава Корабельного банка Глазго желает обсудить с ним денежные дела и для этого будет 28 сентября 1812 года в Уоррингтоне.
Около полудня указанной в извещении даты мистер Каррик и мисс Мэри Дрегорн вошли в лавку Майкла Смолла в сопровождении плечистого громилы, бывшего борца и гренадера. У двери их приветствовал хозяин лавки, его пухлая, невысокая супруга и дочь, осанистая, стройная блондинка, курносая и златокудрая. «Старый Робин» представился, кивнул на Мэри и громилу, молвил «они со мной» и предложил мистеру Смоллу незамедлительно уединиться для беседы. Через четверть часа он сидел напротив хозяина лавки, предъявлял ему расписку за распиской, выражал сожаления и повторял, что «деньги любят счет».
- Мистер Каррик, - Майкл Смолл вытирал пот со лба платком. – Я вижу, что увяз.
- Честное признание облегчает дело, - холодно улыбнулся «старый Робин». – Да, увязли. А как говорится, «коготок увяз, всей птичке пропасть». Если только птичке не поможет другая птичка, у которой свое гнездо и птенцы, а не кошка, которая бедную птичку слопает. Я не кошка, мистер Смолл, а тоже птичка, труженик и хлопотун. Все, что нам нужно, это прийти к соглашению о постепенных выплатах долгов, рассрочке, поддержке в ведении торговли, доступе к учетным книгам, и одном смехотворном, не имеющим отношения к долгам, обязательном условии, без исполнения которого я стану кошкой.
Мэри уже не первый раз поражалась метаморфозе, превращению доброго «дедушки» Роберта в безжалостного дельца и заимодавца.
- И что это за условие? – кусал губы Майкл Смолл.
- Оно касается вашей дочери, - банкир сложил руки домиком. – Видите ли, у меня есть подозрение, что отец моей крестницы, сержант Седьмого гусарского полка Чарльз Кинг был в Уоррингтоне по службе, пленил сердце вашей Кэтрин, и сам ею пленился. Также я подозреваю, что мистер Кинг либо сделает, либо уже сделал брачное предложение мисс Смолл. Однако, я буду сильно возражать, если он женится не на девушке из Глазго, а на девушке из английского города, уедет, поселится Бог весть где, приведет в дом мачеху, которая не родилась шотландкой, и разлучит меня с моей обожаемой крестницей. То есть, мое условие таково. Ваша дочь Кэтрин может выйти замуж за любого мужчину в мире, кроме сержанта Чарльза Кинга. И когда она будет ему отказывать, если он предложит ей брак, ни вы, ни мисс Смолл, не должны упоминать меня и наши с вами дела.
- И это все? – хозяин лавки проглотил ком.
- Да, все остальное рутина, сокращение расходов, увеличение доходов, мои советы по ведению торговли, взаимовыгодное сотрудничество, - подтвердил «старый Робин». – Но хочу сразу оговориться. Если каким-то непостижимым образом ваша дочь взбунтуется, обманет вас и пойдет с сержантом Кингом к алтарю, не ждите пощады и не надейтесь, что получив мою крестницу, вы возьмете надо мной власть. Люди, которые пытались провернуть со мной такое, потом горько жалели, что недооценили меня.
- Кэтрин очень благоразумна, - поднял ладонь Майкл Смолл. – Она не осмелится ввергнуть отца и мать в разорение.
- Вот и славно, - Роберт Каррик покосился на Мэри, на лице которой бледность сменилась легким румянцем. – Я же, чтобы утешить вашу дочку, сделаю ей свадебный подарок, если она найдет себе мужа в течение шести месяцев. Пятнадцать фунтов. Небольшое подспорье для молодых.
- Это так щедро, мистер Каррик, - пробубнил лавочник. – Так щедро и предусмотрительно с вашей стороны сразу внести ясность, как должна быть устроена ваша крестница, чтобы нам не стать, поневоле, теми, кто причинил вам неудобство.
- Ваше благоразумие, мистер Смолл, убеждает меня, что мы поладим в делах, - банкир поднялся со стула. – По рукам?
- Несомненно, - вскочил, опрокинув стул, Майкл Смолл.
Еще через четверть часа «дедушка» Роберт и «внучка» Мэри тряслись в карете по грунтовой дороге на Престон через Ньютон-ле-Уиллоуз, к намеченному заранее постоялому двору.
- Дедушка, ты мой самый любимый человек на свете, - сидя в экипаже, Мэри улыбалась, она повеселела, ожила и просто расцвела.
- А ты такая интриганка, Мэри, - рассмеялся Каррик скрипучим старческим смехом. – Почему я тебе потакаю, ума не приложу. Если бы не малышка Фанни, моя маленькая красотка, я бы тебя отругал, как ты и заслужила. Какой-то Уоррингтон! Какие-то Смоллы! Что я здесь забыл на старости лет? Твоя кузина Пейсли сейчас лопает наваристый супчик с гренками и барашком, а мы прыгаем на кочках.
- Прости, дедушка, - мисс Дрегорн прикоснулась губами к его морщинистой ладони. – У тебя от меня одни печали. И ведь это не последняя моя просьба.
- Есть и другие? – спросил «старый Робин».
- Да, - Мэри опустила глаза. – Я узнала, что в Карлайле, где мы заночуем, в одной лавке торгуют редкими римскими монетами.
- Что ж, на это я согласен, - банкир откинулся на подушки – Кто нас там ждет? Август? Нерон? Домициан? Марк Аврелий? Мои старые приятели, которых я уже различаю по лицу на монетах. Деньги, им я посвятил свою жизнь. Каждая из этих монет прошла через десятки тысяч рук, за что только ими не платили. Невероятно, нет ни государства, ни людей той эпохи, а монеты остались.
- Я тоже так думаю, дедушка, - она положила голову ему на плечо. – Ты читаешь мои мысли.
Bernard:
» Часть 2 Глава 1
Часть II, 1813-1821 годы
Глава 1
«Вторая половина шиллинга»
22 мая 1813 года
Арендованный дом, Расселл-сквер, Лондон
Рубеж 1812 и 1813 годов был для Дрегорнов чередой праздников: Рождества, дня рождения Мэри и Нового года. Политические события и разгром армии Наполеона в России интересовали семью постольку-поскольку в мае они собирались снять дом на Расселл-сквер в Лондоне, а летом или осенью полк отца Софи и Фанни мог принять участие в войне в Испании, сменив те кавалерийские полки, которые понесли потери в боях. Седьмой гусарский ее величества завершил пополнение и обмундирование в Ирландии, и встал на зимние квартиры в Ливерпуле, Уоррингтоне и Престоне, чтобы к весне убыть в Лондон для службы при дворе на все лето. За два дня до Рождества сержант Кинг приехал в Ручилл в отпуск на три недели. Джеймс Эдьфинстоун тоже был отпущен на праздники, но предпочел провести их с родней. Он прислал Мэри трогательное письмо, полное намеков, ссылок на необходимость бесед с родителями на важные темы, и ироничных изложений «проколов» новобранцев, над которыми потешались «старики», к коим он относил и себя, хотя ему не довелось, как сержанту Кингу, «понюхать пороху» в Испании. Праздники прошли весело, и мисс Мэри Дрегорн снова испытала на себе то, что Мэрион Дрегорн описывала как «природа берет свое». Иными словами, она вновь почувствовала вожделение, и предметом ее вожделения был, как и в юные годы, Чарльз Кинг. Это было унизительно, но весьма волнующе.
Разум мисс Элизабет Дрегорн беспрестанно слабел. Она твердила, что ее муж погиб на войне с Бонапартом, но она, слава Богу, родила ему двух сыновей. Первого звали Чарли, и он был душка, кормилец и помощник, а второй, то ли Джеймс, то ли Джордж, забросил мать и кутил в Париже. Эту разницу в характерах вымышленных сыновей тетя Лиззи объясняла просто: первый был родным сыном, а второй двоюродным. В мае 1813 года мисс Мэрион Дрегорн, мисс Мэри Дрегорн, мисс Одунке Браун, мисс Софи Кинг и мисс Фанни Кинг обосновали в Лондоне, в арендованном доме на Рассел-сквер. Обязанность следить за Элизабет Дрегорн перешла к тете Мэгги и ее дочерям.
Расселл-сквер в Лондоне
- Папа, Фанни меня обижает! – Софи, рост которой был пятьдесят два дюйма, дергала Чарльза Кинга за рукав доломана и смотрела на Фанни, стоящую возле нее и имеющую на двадцать дюймов роста меньше. – Она крадет мои игрушки, а зимой своровала монеты мамы и чуть не проглотила, их вытащили у нее из-за щеки.
- Как это Фанни может обижать такую большую девочку? – Чарли в который уже раз слышал, что Софи называет мисс Дрегорн мамой, а та воспринимает это как должное. Фанни, между тем, прислонилась к его бедру, сунула большой палец левой руки в рот, а правой рукой осторожно трогала ножны отцовской сабли.
- Как? – повысила голос Софи. – Это бесенок, а не ребенок, папа! С ней нет сладу! Она меня щиплет, колотит, таскает за волосы, даже кусает, а когда я ущипнула ее в ответ, нажаловалась и лила крокодильи слезы.
- Правда? – сержант покосился на «коварную» сестру.
- Софи, лить крокодильи слезы, значит ложно сочувствовать, а не изображать страдание, - Мэри, сидящая без сил на рекамье в гостиной дома на Расселл-сквер, вяло вступила в беседу.
- А вот и нет, - топнула ножкой Софи. – Ты второй раз это говоришь, мама, а я проверила в книге любопытных выражений. У Шекспира написано, что крокодил льет слезы, когда пожирает детей, а у Плутарха, что крокодил плачет, поедая жертву. Я и ребенок, и жертва, мама.
- Может у Плутарха с Шекспиром так и написано, - усомнилась Мэри. – Но меня гувернантка учила, что лить крокодильи слезы – ложно сочувствовать.
- Где тут у нас крокодил? – ухмыльнулся Чарли, и присел на корточки перед Фанни, личико которой было смазливым, пригожим, но совершенно разбойничьим. – Это и есть крокодил, пожирающий детей и римские денарии?
- Он самый, - засмеялась Софи, и поправила подол платья Фанни. – Она все время берет мелки и рисует ими круги и каракули на полу и стенах. Одунке замучилась вытирать за ней эти каракули. Мелки убирают, но она их опять находит, и снова за свое.
- Фанни, милая, - начал сержант, но девочка не дала ему закончить фразу, обвила шею отца ручками и крепко обняла.
- Эти хитрости тоже в ее арсенале, - провозгласила Софи. – Обнимет, а затем ущипнет.
- Ладно, - Чарли погладил Фанни по голове, притянул к себе Софи, и поцеловал ее. – Бегите играть, нам с Мэри есть что обсудить.
Софи вернула поцелуй отцу, дождалась, пока сестра его тоже поцелует, и увела сестру в детскую.
- Я жутко устала на прогулке. Ваши дочери, Чарльз, утомили меня беготней за лодочками и поисками в кустах милой собачки, - мисс Дрегорн взирала на Кинга и изумлялась. Этот мужчина становился все красивее с каждым днем. – Они могут заболтать и довести до изнеможения кого угодно. Одунке прячется от них, так они ее извели. Как дела в эскадроне?
- Нас расселили в казармах в Гайд-парке, несем караул в Хэмптон-Корт и Хаунслоу, при дворе, - сержант опустился в кресло. – Вчера, во время караула, ко мне подошла леди Кавендиш и расспрашивала о вас. По ее словам, вы и мисс Дрегорн были приглашены к ней на вечер, но прислали извинения. Ей неловко направлять повторное приглашение, она просила передать его устно.
- Благодарю, мы навестим ее позже, - Мэри отметила про себя, что его речь ежегодно улучшается. Она аккуратно пошевелила пальцами в туфлях, но Чарли это увидел, отвернулся и стал улыбаться.
- Чему вы улыбаетесь, сэр? – строго спросила девушка.
- Вашему подвигу воспитания детей, - он сделал серьезное лицо. – Я не смог бы бегать за лодочками и искать собачку в кустах в таких туфлях. В благородных семьях Англии матери редко возятся со своими чадами, это дело нянь. Они называют вас матерью.
- А кого им называть матерью, Чарльз? – она напряглась. – Одунке не слишком ласковая и общительная, но трудится, как ломовая лошадь. Для нее важна пища, одежда, чистота, уход. Софи, конечно, знает, что я ей не мать, но ей хочется иметь мать. Для Фанни же я мать в полном смысле этого слова, с первых месяцев ее жизни.
- Вы так помогали мне эти годы, Мэри, - сержант вздохнул. – И стольким пожертвовали. Я по гроб жизни у вас в неоплатном долгу. Прошлым летом я собирался снять этот груз с ваших плеч, жениться. Одна девушка не давала мне проходу, и я решил, что она ищет мужа. В ноябре сделал предложение, но получил резкий отказ. Ничего удивительного, у меня ни кола, ни двора, ни состояния.
- Половина вашего жалованья уходит на этих детей, Чарльз, - мисс Дрегорн посмотрела ему прямо в глаза. – При том, что вы… Я не буду говорить этого вслух, но помню о вашей сестре Джейн, Соломоне, и как крестили Фанни. Вся история с Фанни – моя вина, и мне стыдно за то, как дедушка Роберт на вас давил. Да, вы гусар и большую часть года живете в полку. Но девочки знают, что у них есть отец, ждут его приезда. Это дорогого стоит. Та же девушка, что вам отказала, наверное, не имела возможности сказать «да». Потому что ни одна девушка в Англии не скажет «нет» «красавчику» Чарли из Седьмого гусарского, если может сказать «да».
- Ни одна? – засмеялся сержант.
- Ни одна, - рассмеялась вслед за ним Мэри. – Разве что какая-нибудь слепая или слабоумная.
- Я это учту, и в другой раз, делая предложение, сошлюсь на вас, - пошутил Кинг.
- Сошлитесь, - согласилась она. – Так и скажите, «я предлагаю вам руку, и не смейте отказываться, потому что мисс Мэри Дрегорн из Глазго поклялась, что мне не откажет ни одна девушка».
Он умолк, Мэри тоже молчала и чувствовала себя очень уютно в обществе «бога Аполлона», на стареньком рекамье, в гостиной с открытым окном, в которое задувал легкий ветерок и ярко светило майское солнце.
- Чарльз, - окликнула она его через пять минут молчания. – Я сейчас скажу вам кое-что, но обещайте не обижаться, не сердиться и принять свою судьбу.
- Ничего себе, - усмехнулся Чарли. – Опасно, но я обещаю.
- Во-первых, в один из дней, когда вы свободны от службы, вам предстоит сопровождать меня в набег на лавки и скупки за римскими монетами, - произнесла мисс Дрегорн и он кивнул. – Во вторых, вы сходите с девочками к племяннику нашего слуги Кларка и купите у него щенка, который всенепременно вырастет в милую собачку, похожую на ту, что пряталась в кустах.
- Боже мой, - покачал головой сержант.
- А в третьих, - продолжала Мэри. – Вы должны знать, и я об этом объявляю, что та гусарская форма, которую я заказала вам в подарок, не понимая, что по материалам и украшениям она офицерская, была перешита мной и Одунке собственными руками, в сержантскую. Мы искололи пальцы, потратили время и вчера показали нашу работу лейтенанту Майерсу, чтобы он ее одобрил. Он одобрил, и теперь, если вы отвергнете доломан, ментик, чекчиры, ташку и шапку, мы с Однуке вас проклянем на веки вечные, а что такое проклятие женщин йоруба, вам известно. Владычица вод Йеманжу не церемонится с теми, кто отвергает дары ее верных жриц.
- Мне одеть эту форму нынче же? – Кинг поглядел на свои вытертые чекчиры. – Я смиренно подчиняюсь воле Йеманжу.
- Нынче же, - с удовлетворением подтвердила мисс Дрегорн. – Чтобы мы могли подшить, распороть и переделать, где надо.
- А мои монеты, асс с Марком Агриппой чеканки Калигулы? Что с ними? – полюбопытствовал он.
- Они давно на своем месте в витрине, - с улыбкой ответила Мэри.
* * *
24 мая 1813 года
Дом на Роуз-стрит, Лондон, Англия
Плотно задернутые гардины не пропускали в комнату солнечный свет и создавалось впечатление, что на улице вечер, хотя едва миновал полдень. Фанни сидела за столом и старалась пробить шилом отверстие в половине монеты, шиллинга, которая осталась у нее с прошлых родов. Она собиралась повесить половину монеты на веревочку и надеть это своеобразное «послание» на свою вторую, новорожденную дочь, прежде чем отнести ее, как и первую, в корзине в дом на Расселл-сквер.
- Мисс Тейлор, одумайтесь, - Джон Уайлдмен мерил шагами комнату, поглядывая то на женщину за столом, то на младенца, лежащего на одеяле.
- О чем тут думать, Джон? – она приставила кончик шила к монете, взяла утюжок, и ударила по шилу. – За сокрытие некрещенного ребенка более десяти дней полагается суд и работный дом. Закон о бедных суров к бедным. Если на меня донесут и сюда пожалуют надзиратель за бедными и церковный староста, я быстро окажусь у мирового судьи, и там будет допрос, чтобы выяснить, кто отец этой крикуньи. Надзиратель за бедными пойдет по соседям, Тома привлекут к суду и вряд ли у него получится выкрутиться. На твоего брата возложат содержание незаконнорожденной дочери и это его не порадует. Огласка, расходы, «позорная» скамья в церкви. Чтобы я не плодила детей дальше, меня выселят и упрячут в работный дом. А может и так случится, что соседи назовут не его имя, а твое. Ты же частый гость в этом доме. Тебя поставят перед судьей, зададут вопрос строгим голосом, и если ты покраснеешь, или смутишься, считай, что виноват, так и запишут.
Дом на Роуз-стрит в Лондоне
- Да мне все равно, - горячился «малыш» Джон. – Я признаю девочку и женюсь на вас.
- Джон, уймись, - скривилась Фанни. – Том взбесится, а в бешенстве он наделает бед. Ты младше меня, несовершеннолетний, для брака нужно согласие опекунов, то есть Тома и твоей матери. Твое наследство тебе недоступно. Какая из меня мать и жена? Какой из тебя отец и муж? Я - шлюха, а ты недавно закончил школу. Не порти себе жизнь. У этой девочки есть сестра, а у сестры сержант Чарльз Кинг и ее благодетели, Дрегорны. Сестре будет лучше с родной сестрой, чем с такой матерью, как я, и таким отцом, как ты.
- Вы не шлюха! Когда-нибудь Том поплатится за это, - прорычал Джон. – Почему вы не разрешили мне высказать ему все в лицо, мисс Тейлор? Я бы вызвал его на дуэль.
- Джон, не горячись, - Фанни послюнявила кончик веревочки и просунула его в пробитое отверстие половины монеты. – Кому от этого будет польза? Что если ты его убьешь или сильно ранишь? Что если он убьет тебя? Как это отразится на вашей семье, на мне? Все, что мне надо, это чтобы ты продолжал следить за домом на Расселл-сквер и подал знак. Ты уже и так помог, узнав, когда они открывают дверь и держат ее открытой.
- Вы бросите Тома? Откажете ему в близости? – Джон Уайлдмен стукнул кулаком по столу.
- Я притворюсь больной, слабой и малокровной после родов, и буду играть эту роль до осени, когда твой брат уплывет в Испанию, - молвила Фанни. – Где мне жить, если я с ним порву? Снять дом самой и тратить те деньги, что я накопила? Их не так-то много.
- Я буду продавать ваши рисунки, а когда мне исполнится двадцать один год, мы поженимся и купим дом, - произнес Джон. – А потом пойдем к Чарльзу Кингу и потребуем вернуть детей. Вы воссоединитесь с дочерями, станете великой художницей, ваше имя будет известно всей Англии.
- Хорошо, Джон, - сказала Фанни. – Но до этого утечет немало времени. А пока, как ты сам решил, Том обязан поплатиться. Вот пусть он и платит за этот дом, уголь, мой стол, твои и мои расходы. Вдруг его убьют в Испании? Все ваше имение унаследует твой брат Эдвард, а он где? Он воюет на полуострове. Все это будущее. А настоящее перед нашим носом и дело на Расселл-сквер нельзя отложить. Ты пойдешь туда, проследить за домом?
- Пойду, - он сел на стул. – Мой святой долг открыть миру ваш талант, мисс Тейлор, и коль скоро для этого нужно последить за домом, я послежу.
- Ты единственный мой защитник, Джон, - Фанни завязала узелок на веревочке. – Истинный рыцарь. Возьми ту шляпу с полями и серый плащ, чтобы быть неприметным. Я напишу записку и положу в корзину. Пригрожу Дрегорнам разоблачением, если они не захотят взять вторую девочку. Фанни Тейлор, как ни крути, бывшая актриса и дочь папаши Тейлора, которому сходили с рук и худшие проделки.
* * *
25 мая 1813 года
Дом Кавендишей, Сэвил-роу, Лондон, Англия
Внешне дом Кавендишей был таким же, каким и восемь лет назад, когда Мэри впервые переступила его порог. Мебель, статуи, вазы, все стояло на своих местах, но что-то неуловимо изменилось. Дух дома, отражающий души его жителей, стал иным. Раньше это был шумный дух молодости и веселья, теперь в доме царствовал тихий дух печали, и причина этого заключалась в том, что леди и лорд Кавендиш потеряли в январе 1812 года своего старшего сына и наследника. Уильям Кавендиш, брат Джорджа, умер нелепой смертью. Открытый экипаж, в котором он ехал с братом Чарльзом и наставником, мистером Смитом, накренился, молодой человек выпал из него, ударился головой и мгновенно скончался. Он оставил вдову, леди Луизу, и четырех детей, трое из которых были мальчиками. Со дня его гибели минуло полтора года, но мать Уильяма, леди Элизабет никак не могла утешиться.
- Мэри! Я здесь, проходи, - леди Кавендиш, в лиловом шелковом платье, встала с кэмелбэка в углу гостиной, чтобы приветствовать гостью.
- Леди Элизабет! - мисс Дрегорн шагнула к женщине, которая когда-то должна была стать ее свекровью. - Простите, что не была на вашем вечере. Мы с матушкой хотели пойти, но она занемогла, вызывали доктора. Ей и нынче нездоровится, посему я одна.
- Передавайте ей мои пожелания скорейшего выздоровления, - леди Кавендиш указала мисс Дрегорн на кресло и велела служанке нести поднос с чайным сервизом. - Ваше письмо зимой того года, с соболезнованиями по поводу смерти моего драгоценного Уильяма, помогло мне не лишиться рассудка, дорогая Мэри. Пережить стольких своих детей, как взрослых, так и младенцев, невозможно без близких и друзей. А когда Господь забирает двух старших сыновей, это как нож в сердце.
- Я вам искренне сочувствую, - мисс Дрегорн грустно улыбнулась.
Уильям Кавендиш, сын лорда и леди Кавендиш, отец будущего седьмого герцога Девонширского, погибший в дорожном происшествии 14 января 1812 года в возрасте 29 лет
Они обсудили погоду, моду, дворцовые слухи и городские новости.
- Расскажите, как у вас дела, - леди Элизабет разливала чай. – Вообразите, мой сын Чарльз намерен жениться и его избранница, дочь маркиза Хантли, очаровательная девушка. Генри женат с 1811 года. А вы, случайно, не собираетесь замуж?
- Пока нет, - опустила ресницы Мэри. - После Джорджа ни один мужчина не кажется достойным того, чтобы связать себя с ним узами брака. Хотя, не буду скрывать, некий офицер из Седьмого гусарского полка ухаживает за мной с разрешения моей матушки и своих родителей.
- Из Седьмого гусарского? - оживилась леди Кавендиш. - Полк Джорджа. Вот совпадение.
- Скорее, стечение обстоятельств, - пояснила мисс Дрегорн. - Сержант Кинг пару лет назад приехал в наш дом на Расселл-сквер в Лондоне и привез сослуживца, тогда еще корнета, внука лорда Эльфинстоуна, Джеймса Эльфинстоуна. С тех пор лейтенант Эльфинстоун наносит нам с матушкой галантные визиты и гостит у нас в Глазго. Вряд ли его семья вам известна. Отец сэра Джеймса директор в Ост-Индийской компании.
- Почему же, - возразила леди Элизабет. – Я знакома с матерью вашего поклонника, да и отца мне представляли. Сэр Уильям Фуллертон-Эльфинстоун, если я не ошибаюсь, заместитель председателя Ост-Индийской компании. Весьма влиятельный джентльмен. Они же шотландцы, как и вы? Не их ли сын сгинул при кораблекрушении у Мадагаскара?
- Да, брат лейтенанта Эльфинстоуна пропал без вести в 1807 году, - Мэри сделала глоток душистого чая. – Божественный напиток. Ваш чай – всегда произведение искусства.
- Благодарствую за похвалу, - леди Кавендиш поставила свою чашку на блюдце. – Сержант Кинг намедни поразил меня откровением, что его дочь и по сей день живет у вас.
- Это так, - мисс Дрегорн заметила усмешку в уголках губ собеседницы и залилась румянцем. – Я говорила вам однажды, что собираюсь быть для Софи Кинг наставницей, кем то вроде гувернантки, и преуспела на этом поприще.
- Также я слышала от одной подруги, видевшей вас в парке, что вы гуляли не с одной девочкой, а с двумя, - усмешка на губах леди Элизабет стала отчетливее. – Это какой-то ребенок ваших родственников?
- Нет, - ответила мисс Дрегорн. – Эта девочка – сестра Софи Кинг, вторая дочь Чарльза Кинга.
- Вторая дочь? – охнула леди Кавендиш. – Так этот великолепный мужчина женат?
- Он не женат на матери этой девочки, - Мэри испытала неловкость. – Разлучать сестер было бы жестоко. Сержант Кинг умолял меня приютить мисс Фанни Кинг и содержит ее, как и старшую дочь. Второй девочке два года, она слишком мала для обучения, ею занимается няня, мисс Браун.
- Неразговорчивая и таинственная мисс Браун, - леди Элизабет подвинула пирожковую тарелку с бисквитами поближе к мисс Дрегорн. – В Комптон-плейс она была на устах у всех слуг. Я восхищаюсь вами, Мэри. Будь вы девушкой из высшего света, вас бы заклевали сплетницы. Чарльз Кинг должен установить вам памятник на площади в Глазго, ведь вы добровольно растите его детей. Для него это, бесспорно, удобно, но не для вас.
- Мы с матушкой справляемся, – сухо промолвила мисс Дрегорн. – Чарльз Кинг – наш добрый друг, который посвятил себя армии, а значит, оберегает наш покой.
- Безусловно, - леди Кавендиш неторопливо помешивала сахар в чашке. – Он и наш с мужем друг, в память о Джордже.
- Леди Элизабет, - Мэри взяла с тарелки самый маленький бисквит. – Опишите мне внуков, детей вашего сына Уильяма.
- С удовольствием, - леди Кавендиш вдохнула аромат чая. – Начну со старшего, которого вы держали на руках пять лет назад.
* * *
25 мая 1813 года
Арендованный дом на Расселл-сквер, Лондон, Англия
«Всякое сердце исцеляется от потери, но не сердце матери от потери дитя», философствовала мисс Дрегорн в экипаже, на обратном пути от леди Элизабет. «Как написано в Евангелие от Луки? Приходят дни, в которые скажут: блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сосцы непитавшие».
Карета обогнула Бедфорд-сквер, миновала Британский музей и свернула на Расселл-сквер. Три минуты, и она будет на месте. «А что если женщина не рожала и не кормила ребенка грудью, но стала ему матерью, и слышит это слово ежедневно? Справедливо ли сказать себе, не покривив душой, что я мать этому человеку? Нынче, или когда птенец упорхнет из гнезда, или в старости?»
Мэри смотрела в окно на линию кустов, дорожку. «Грядущее неведомо. Как сложится жизнь, какие слова прозвучат, размолвки и обиды случатся? Господь создал меня женщиной, чтобы родить и воспитать детей. Я воспитываю, но пока не родила». По дорожке быстрым шагом шла незнакомка в сером плаще и капоре. Незнакомка ли? Этот плащ и капор… Мгновенное узнавание, мелькнуло лицо, и мисс Дрегорн сковал ужас. «Энн Роджерс! Мать Фанни!» Прохожая подняла глаза и их взгляды встретились. Ужас, сковавший Мэри, отразился в лице горе-матери. Она подхватила юбки и бросилась наутек по улице. «Остановить карету?» В голове мисс Дрегорн стучал набат. «Нет! Я| не отдам ей Фанни, хоть жарь меня живьем!» Грудь Мэри сдавила тяжесть. Но вот экипаж замедлился, она отдышалась, и когда дверца открылась, была все еще бледна, но уже собрана и невозмутима.
Взойдя по ступеням, мисс Дрегорн вынула из сумочки ключ, но он не понадобился, дверь была открыта. «Кларк! Растяпа! Ходит к булочнику, этому болтуну, и не запирает дверь. Шастает туда-сюда, как сказал бы Чарльз». В прихожей Мэри прислушалась. На кухне звенела посудой Одунке, на втором этаже громыхал башмаками и что-то напевал слуга. Из гостиной доносились голоса детей и какой-то скулеж. «Опять мучают щенка», девушка совершенно успокоилась и обозначила свое возвращение. - Я дома!
Мисс Дрегорн сняла шляпку, жакет, переобулась в домашние туфли и направилась в гостиную. Странный звук повторился. «Это не скулеж, а хныканье». Заподозрив неладное, Мэри резко отворила дверь гостиной и обомлела. Софи и Фанни сидели на ковре, а щенок лежал в кресле. Рядом с девочками стояла корзина с младенцем.
- Матушка! Одунке! Кларк! Скорее ко мне! - закричала девушка и рванулась к корзине.
- Мама, это сестра Фанни, - торжественно объявила Софи, и протянула мисс Дрегорн веревочку с болтающейся на ней половиной монеты, шиллингом. - Это было на ней и терло ей шею.
- Кто ее принес? - сдавленно прошептала мисс Дрегорн, уже зная ответ.
- Женщина в плаще, - пролепетала Софи. - Она вошла, поставила корзину, погладила Фанни по голове, сказала, что принесла ее сестру, и убежала, как будто за ней кто-то гнался.
- Боже мой! - мисс Дрегорн била дрожь, она взирала на обломок монеты. - Вторая половина того шиллинга! Клянусь, это она!
- Что тут у вас? - в гостиной появилась Одунке, за ней следовал Кларк, по лестнице тяжело спускалась Мэрион Дрегорн.
- Нас посетила Энн Роджерс, - Мэри с трудом сдерживалась, чтобы не завопить во все горло и не напугать тем самым детей. - И подкинула еще одного ребенка. Кларк, почему дверь в дом не заперта?
- Я ходил к булочнику и подметал крыльцо, выбрасывал мусор, - пробормотал слуга, таращась на корзину. - Как это она проскочила? Пять минут, мисс! Всего пять минут!
- Ей их хватило, - зло, сквозь зубы процедила Мэри, поставила корзину на стол и начала разворачивать пеленки трясущимися пальцами. Одунке поспешила на помощь.
- Тут письмо, - девушка обратила внимание на схожесть черт лица новорожденной девочки и Фанни, вскрыла найденный в белье конверт. - Деньги, банкноты. Я вам после прочту, что она пишет. Кларк, бери извозчика и поспеши в Гайд-парк, в казармы гусар. Позови сюда сержанта Кинга и объясни ему без свидетелей, что у нас за происшествие, дабы он не медлил.
- Да, мисс, - старик виновато переминался с ноги на ноги.
- Боже, какая мерзавка, - Мэрион Дрегорн плюхнулась на кушетку. - Нам нельзя селиться в этом доме в следующем году!
Чарльз Кинг прибыл в дом на Расселл-сквер через час и обнаружил в гостиной всех домочадцев, за исключением Софи и Фанни, которым воспретили спускаться из детской до тех пор, пока за ними не явится Одунке. Чтобы они сидели смирно, взрослые позволили девочкам поиграть со щенком на втором этаже, куда в обычные дни его не пускали. Увидев корзину, ворох пеленок, и младенца на коленях Мэри, сержант чертыхнулся, приблизился к кушетке, взглянул на девочку и почесал затылок. – Неужели она сестра Фанни? Как? Это была та женщина, которая называла себя Энн Роджерс?
- Когда я ехала с Сэвил-роу, она уходила от дома, навстречу карете, - младшая мисс Дрегорн была готова расплакаться. - Я опешила, поддалась панике, а следовало остановиться и приказать кучеру поймать ее.
- Пожалуй, что так, - мрачно пробормотал Чарли. – Эта мать-кукушка сюда зачастила. Не мешало бы отловить ее и доставить в суд.
- Что нам делать, Чарли? –Мэрион Дрегорн настороженно взирала на дочь, которая деловито осматривала ребенка на предмет опрелостей, сыпи и болезней. - Пригласить констебля и секстона из церкви?
- Мама, вы забыли, что в письме? – негодующе воскликнула Мэри.
- Есть письмо? – спросил сержант.
- Да, эта дрянь, по которой плачет виселица, сунула в него двадцать фунтов банкнотами по два фунта, - фыркнула Мэрион Дрегорн. – И осмелилась угрожать нам оглаской, если мы разлучим сестер. Она, якобы, поместит нас на карикатуры, сочинит пасквили, и распространит эту клевету через лавки гравюр на Оксфорд-стрит. Дескать, нас осудят за жестокосердие. А избавиться от своей дочери, это не жестокосердие!
Банкнота банка Англии достоинством два фунта 1811 года
- Гравюры? – сержант растерялся. – Так делают?
- Отчего же нет? – ответила Мэри. – Политики и враждующие знатные семейства. Эти оскорбительные гравюры выкладывают бесплатно или по шиллингу за лист в лавках у Хоуленда или Форера с Пикадилли. Если эта женщина рассталась с двадцатью фунтами, чтобы подсластить нам горькую пилюлю, то может и отомстить таким образом.
- Ясно, - Кинг заметил письмо на столе, два листа, развернул их и прочел. – Да, она пишет про гравюры. А что на этом листе? Нет, это уже чересчур и никуда не годится! «Я, Энн Роджерс, не будучи замужем и находясь в болезни и отлучке, доверяю крестить в церкви мою дочь, рожденную 15 мая 1813 года, ее отцу, Чарльзу Кингу с острова Антигуа, сержанту Седьмого полка гусар, о чем свидетельствую. О том, что я родила дочь в грехе, знает и подтвердит мисс Мэри Дрегорн из Глазго». А ошибок то сколько! Эту женщину скверно учили грамоте.
- Хитрая, - усмехнулась Одунке. – Все предусмотрела.
- Чарльз, что скажете? – Мэри умело пеленала девочку.
- Мне безразличны гравюры и не страшны угрозы, - проговорил сержант. – Но вам-то это не безразлично. Решайте сами, а я поступлю по вашей воле.
- В первый раз эта змея положила в корзину половину разрезанного пополам шиллинга, - Джон Кларк держал на ладони монету на веревочке. – Матери из нищих, бросающие своих детей в подкидной ящик, иногда делают так, если хотят потом забрать дитя из приюта. Половина монеты идет как доказательство родства. Две половинки складывают и просят вернуть ребенка. Но эта охальница отдала нам обе половины, чтобы показать, что девочки сестры. Иными словами, она с ними распрощалась.
- Я сравнила половины, они совпадают, - младшая мисс Дрегорн напряженно думала. – Эта женщина не из бедняков, иначе, грозя разоблачением, она требовала бы с нас деньги, а не вкладывала их в письмо. Но ошибок в тексте действительно много, значит образование у нее плохое. Как я полагаю, это чья-то сожительница, которая слышала и обо мне, и о вас, Чарльз. И от кого она могла бы услышать о нас, как не от любовника? Посудите сами. Я была невестой офицера Седьмого гусарского, вы в нем служите. При прошлой встрече эта Энн Роджерс уверенно перечисляла ваших офицеров, а обо всем другом говорила коротко. Она, вне всяких сомнений, любовница какого-то офицера. При должном усердии, наведя справки в полку, мы могли бы найти ее.
- Чтобы заставить взять дочерей назад? – уточнил Кинг.
- Нет, конечно, - возмутилась Мэри. – Я не отдам ей Фанни, да и эту девочку. Она совсем тощая, ее толком не кормили. К чему это приведет? К смерти ребенка от голода?
- Тогда зачем искать эту Энн Роджерс? – сержант сел на стул.
- Чтобы упечь ее в работный дом, - проворчал Джон Кларк.
- Разлучать сестер и вправду жестокосердно, - задумчиво произнесла Мэри, вспоминая, имеется ли в доме молоко, и где в соседних домах живут кормилицы. – Чарльз, если я возьму на себя содержание ребенка, вы признаете ее своей дочерью и окрестите? Умоляю вас, ради Фанни.
- Ладно, - Кинг печально улыбнулся. – Это для меня проторенный путь. У нас на руках бумаги о крещении Фанни и это письмо. Ваш поверенный в Лондоне посодействует? Но в письме вы указаны свидетельницей. Мисс Мэрион, может лучше вам свидетельствовать о матери ребенка и родстве и не вовлекать в это Мэри?
- Я не против, - откликнулся женщина.
- Чарли, - Одунке закатила глаза. – Трое детей! Твоя будущая жена оторвет тебе голову за такой свадебный «подарок».
- Пустую голову, и оторвать не жалко, - сержант встал. – Я иду наверх, к Софи и Фанни. Решайте без меня.
- Хорошо, Чарльз, - Мэри, между тем, уже приняла решение и прижала девочку к груди.
* * *
10 июня 1813 года
Букингемский дворец, Дом королевы, Лондон, Англия
Казармы Найтсбриджа в Лондоне, построенные в Гайд-парке в 1795 году, представляли собой кирпичное здание с четырьмя сторонами и внутренним плацем. Они предназначались для конной гвардии, охранявшей короля и его семью. Часть расквартированных в казармах подразделений в 1813 году сражалась в Испании, посему их место получил Седьмой гусарский полк. Конюшни находились на удалении от казарм, гусары ее величества королевы несли караул в Вестминстере и Букингемском дворце, называемом Домом королевы.
Казармы Найтсбриджа в Лондоне и караул конной гвардии
10 июня 1813 года офицеры распределили рядовых, капралов и сержантов Седьмого гусарского на внешних постах Букингемского дворца, в покоях дежурили лейтенанты и капитаны. В августе полк убывал в знойную Испанию на смену другим обескровленным полкам, но ныне его ждал пригожий летний английский денек и ленивая служба по защите венценосных особ.
- Кинг! – лейтенант Джеймс Эльфинстоун, чьим родовым девизом были слова «cause causit», что значит «ниспосланный случай», сидел в садовом кресле, в тени караульной будки, у ограды Дома королевы, и наблюдал за сержантом, который жарился на июньском солнце в меховой шапке и суконном доломане. Через четверть часа вахта Чарли заканчивалась, и его должны были подменить.
- Что? – откликнулся Кинг.
- Я не понял, как так вышло, что у тебя, неженатого, теперь три дочери, и все они обитают в доме Дрегорнов, - лейтенант покачивал ногой. – Ты что же, не порвал с той разбитной женщиной, которая взвалила на тебя заботу о малышке Фанни?
- Порвал, но не окончательно, - зевнул сержант. – Бывает, порвешь с женщиной, а она снова к тебе лезет, как комар или муха. Потеряешь бдительность, и вот, пожалуйста, еще одна дочь, бери и не спорь, потому что у тебя деньги и друзья, а у нее никого и жить негде.
Букингемский дворец, Дом королевы в 1813 году
- С твоей смазливой физиономией это немудрено, - хмыкнул Джеймс. – При такой плодовитости тебе нужно генеральское жалованье, а не сержантское.
- Генеральского не дают, а сержантское все тратится на первых двух дочерей, - посетовал Чарли. – Я предлагал отдать третью куда-нибудь, пусть даже в приют, но мисс Мэри, добрая душа, не хочет, чтобы сестра Фанни где-то мыкалась, пока та щеголяет в кружевных панталончиках. Взяла ее под свое крыло, наняла кормилицу, а мне что остается? Денег таких, чтобы снимать им дом, во всем обеспечивать, платить прислуге и кормилице, у меня нет.
- Славно ты устроился при богатой девице, - хмуро сказал Эльфинстоун. – Что же ты не женился на той лавочнице из Уоррингтона?
- Кому я потребен без состояния? – Чарли потянулся. – Мисс Кэтрин Смолл вышла замуж за зажиточного фермера.
- Выбрала фермера вместо гусара, - с осуждением заметил лейтенант. – Трусливую цаплю вместо кречета. А мы кичимся своей посадкой в седле, ментиками и усами. Да, почему ты не отпускаешь усы?
- Мне запрещает мисс Мэри, - сержант ковырял гравий у бордюра мыском сапога. – Говорит, я кое на кого похож без усов, и скрывает на кого. А с усами я, мол, не буду похож на него.
- Чудачка, ей Богу, - с усмешкой предположил Джеймс. – Что за женщина? Умнее всякого мужчины, разбирается в банковском деле, преуспевает в торговле, освоила латынь и греческий, и при этом нянчится с чужими детьми, как со своими собственными, словно она глупая деревенская барышня. Я думал на ней жениться, но она заявила, что вкупе с ней и ее приданым придется взять и твоих детей, Кинг, а их теперь трое. Так что покамест я охладел к браку. Да и не время для женитьбы, нас ждет Испания.
- Конечно, - согласился Чарли. - Для чего гусару не войне жена?
- Ты окрестил дочь под именем Джейн в честь своей покойной сестры? - поинтересовался Эльфинстоун. - Вроде бы, она умерла совсем юной? Каково это, быть беззащитной, невинной девушкой и сойти в могилу такой молодой?
- Джейн не была невинной и беззащитной, - сержант поправил саблю. - Она рыбачила, могла зайти по пояс в воду, когда там плавала рифовая акула, размером больше ее, и убить эту акулу ножом. Одунке плела ей сети, а Соломон, мой друг, рыбачил с Джейн. С ними никто не связывался на Барбуде, все их боялись.
- А ты скучный малый, не резал акул с сестрой, отсиживался в конюшне, не пьешь, не кутишь, не играешь в карты, - загибал пальцы лейтенант. - Правда, без денег не разгуляешься. Наплодил детей, и расплачиваешься за это.
- Верно, - кивнул Кинг.
- Одунке, твоя няня, каждый день носит тебе домашнюю еду в казарму. Черные женщины такие необычные, - продолжил беседу Эльфинстоун. - Ты был близок с черной женщиной, Кинг? Чем они отличаются от англичанок в постели?
- Я был близок с черной женщиной, но не с Одунке, она же моя няня с малолетства, - признался сержант. – А в постели нет никакой разницы, черная это женщина, или англичанка. По крайней мере, для меня. Это был мой первый раз, я зажмурился от смущения, и ничего не видел.
Эльфинстоун, услышав это, не смог сдержать хохота и хохоча до слез, чуть не свалился со стула. Угомонившись, он потряс головой и произнес. - Ты меня до колик довел, Кинг. Кстати, что от тебя вчера хотел Томас Уайлдмен?
- Ничего особенного, - сержант разминал ладонью мышцы на шее. - На днях капитан купил чин корнета для своего брата. Теперь хлопочет, чтобы я обучил его верховой езде. Брат рвется на войну, просится в эскадрон капитана, так ему не терпится пострелять и помахать саблей. Подавай ему Испанию, французов, канонаду, кровь, голод, сон на камнях и жизнь в седле.
- И что в этом дурного? Ты-то с капитаном побывал на войне в Испании, а я и брат Уайлдмена нет, - лейтенант раскрыл тетрадь караулов и полистал ее. - Джон Уайлдмен, корнет. Будет в нашем эскадроне.
- Парни идут на смену, - доложил Чарли. – Джек и Вилли.
- Отлично, - Джеймс встал. – Ты зеваешь. Иди, приляг, поспи, а я посижу с Хокинсом.
Bernard:
» Часть 2 Глава 2
Глава 2
«Ортез»
27 февраля 1814 года
Берег реки Гав-де-По, Ортез, Пиренеи, Франция
Зимой на Пиренеях было голодно, холодно и опасно для жизни. Оккупанты неохотно покидали Испанию, которую несколько лет назад Наполеон приводил к покорности с помощью четверти миллиона солдат и офицеров. Французская армия маршала Сульта таяла на глазах, итальянцы и немцы в ее составе, предвидя неизбежный разгром Бонапарта союзниками во Франции, дезертировали сотнями. Таким образом, к январю Сульт недосчитался шестнадцати тысяч человек, при этом десять тысяч отборных войск забрал на север Наполеон. Сократившись до шестидесяти тысяч, а затем и до сорока восьми тысяч штыков и сабель, французская армия пятилась к реке Адур, как к естественной водной преграде, способной сдержать восьмидесятитысячную амию маркиза Веллингтона. К февралю, она откатилась к притоку Адура, реке Гав-де-По, и единственным уцелевшим мостом через реку был старый римский каменный мост в городке Ортез. Впрочем, Гав-де-По была неглубокой рекой, и броды на ней позволяли англичанам и португальцам переправляться на северный берег, угрожая французам то там, то здесь.
Ортез стал опорной точкой маршала Сульта перед дальнейшим отступлением. К этому городу протянулась с запада на восток гряда высоких холмов - Плассот, Эскориал, Люк, Лафори, на которых расположилась французская армия. Тем не менее, к западу от этих холмов уже переправлялись через Гав-де-По английские дивизии генералов Пиктона и Бересфорда, а также кавалерийские бригады полковника Хасси Вивиана, назначенного руководить всей кавалерией Бересфорда, и Стэплтона Коттона, командовавшего гусарами, в том числе Седьмым гусарским полком Эдварда Керрисона.
Утром 27 февраля 1814 года гусары заняли плацдарм в том месте, где река делала изгиб. Веллингтон приказал Бересфорду потеснить Третью французскую дивизию генерала Элуа Шарлеманя Топена, ипользуя Четвертую и Седьмую дивизии, сражение закипело в деревне Сент-Боз. Третья и Шестая пехотные дивизии англичан, под прикрытием кавалерии и артиллерии, осуществляли маневр к холмам, на которых засели французы. Эскадрон капитана Торнхилла ожидал приказа атаковать по флангам, но до этого пехоте Пиктона предстояло выбить французов с холмов в центре.
План битвы при Ортезе 27 февраля 1814 года
- Сержант, - капрал Джон Уайлдмен, неуклюжий наездник и посредственный стрелок, в волнении курсирующий от одной группы всадников к другой, подъехал к Чарльзу Кингу и указал на французские пушки, бьющие прямой наводкой по английской пехоте с холмов Эскориал и Лафори. – Наши прорвутся?
- Я не пророк, - Кинг с непревзойденным мастерством управлял конем перед боем. – Равнина перед теми холмами и низины холмов ничего хорошего нам не сулят. Грязь, ямы, густые кустарники, ручьи, какие-то рвы. Наша пехота осторожничает, и не зря. У французов главная линия обороны повыше, и там же пушки. Пока на холмах слева, вон у той деревни, не поднажмем, как продвигаться здесь? В лоб?
- У меня есть подзорная труба, - шмыгал носом на легком февральском морозце Джон Уайлдмен. – Дать вам?
- Я не офицер, к чему мне труба? – пожал плечами Чарли. – Слышите уханье орудий слева? Французы отвоевывают деревню.
- Когда уж нам велят сбросить их с этих холмов одним яростным наскоком? – в нетерпении проговорил корнет.
- До того, как мы разберемся с их пушками? – нахмурился сержант. – Скакать прямиком под картечь?
- Если сколько-то наших и убьют, мы их пушкарей в капусту порубим, - возразил Уайлдмен.
- Этими убитыми можем быть и мы, и поляжет половина эскадрона, - Кинг переводил взгляд с правого фланга, от Ортеза, через центр, где атаковали Третья и Шестая дивизии Пиктона, к левому флангу, на котором увязли в тяжелой мясорубке Бересфорд и Хасси Вивиан. – Вроде бы наша пехота усиливает натиск.
- Здорово, - одобрительно молвил корнет и направил лошадь к группе капитана Торнхилла. – Пустили бы нас в дело.
Чарли не ответил. Мчаться по пересеченной местности, в адской грязи, прямо на французские пушки? Нет уж, увольте! Погибнуть в этом постылом уголке Франции? Битва продолжалась несколько часов и ясности, кто побеждает, не было. Но маркиз Веллингтон не напал бы на врага, не будучи уверенным в победе.
Сержант спешился, дал коню передышку, успокоил его нашептываниями и поглаживаниями. Позади басил капитан Торнхилл, посмеиваясь над неопытностью Джона Уайлдмена. Офицеры, ближний круг Торнхилла, хорохорились и гоготали, как гуси. То, что кавалерию не задействовали наряду с пехотой, кого то огорчало, кого то радовало. Старые вояки, обозрев окрестности, предвидели неприятности для гусарской бригады. Те, кто не понимал очевидных трудностей атаки на этом неудобном месте, желал в ней поучаствовать.
Чарли задумался о том, что мисс Мэрион Дрегорн показалась ему тяжело больной, когда они прощались в августе того года, а мисс Мэри растревоженной и суетливой. Джеймс Эльфинстоун целовал ей руку и обещал вернуться со славой, но она была озабочена чем-то и слушала его в пол-уха. Софи и Фанни плакали, Одунке ворчала, проверяя седельные сумки своего «мальчика», малышка Джейн взирала на него из пеленок с любопытством, ее привлекали украшения ментика и доломана. Девочка прикоснулась к его меховой шапке крошечными пальчиками и залепетала что-то на наречии младенцев. За три дня до отъезда в Портсмут Чарли отметил про себя, что Мэри Дрегорн часто наблюдает за ним со странным выражением лица. «Видимо, думает, что будет делать с детьми, когда меня убьют французы. Удочерять? Брать под опеку?» решил сержант и это его расстроило. Ни одна из трех девочек не была ему дочерью, их воспитывала и растила Мэри, но он почему-то чувствовал себя отцом.
Битва при Ортезе
Грохот пушек у холмов стихал. Английская пехота обтекала холмы и взбиралась на них таким образом, чтобы быть вне поля зрения французской артиллерии. В ружейном же бою, перевес англичан на узких участкам линии обороны французов, приносил свои плоды. Противника гнали с позиций.
- По коням! Приготовиться! – объявил Торнхилл, размахивая депешей Веллингтона.
Сержант проверил подпругу, хладнокровно запрыгнул в седло, наклонился к шее коня, сказал ему несколько ласковых слов. Эскадрон намеревался атаковать отступающую с холмов пехоту маршала Сульта.
Удар английской гусарской бригады между холмами по деморализованной французской пехоте не был судьбоносным или ужасающим, как иногда случается при отступлении. Два французских батальона оказались отрезаны на равнине от массы войск, спешащих к дороге на Соль-де-Навай, и окружены гусарами ее величества королевы Англии. Измотанные в сражении французские пехотинцы бросали оружие и сдавались в плен ротами. Большая часть Седьмого полка с Эдвардом Керрисоном во главе перерезала им путь к отступлению, секла саблями тех, кто сопротивлялся. Капитан Торнхилл, с лучшими наездниками, преследовал французских офицеров и имперский флаг с орлом, чтобы пленить кого-то посерьезней, чем толпа крестьян-новобранцев из французской глубинки.
- Кинг, влево, за капитаном! – сорокапятилетний Уильям Торнхилл руководил «травлей». – Хейлигер, направо, они разделяются!
Капитан Уильям Торнхилл 7 гусарского полка
Чарли подал знак левой рукой, что понял. Он держал обнаженную саблю, уложив ее вдоль правого плеча, чтобы рука не уставала, и следовал за Томасом Уайлдменом, который присоединился к их отряду для погони за неприятелем. Дюжина рядовых и корнет Джон Уайлдмен отстали от них, но пытались ускориться.
- Halte! – предупредил Торнхилла знаменосца по-французски и схватил древко знамени. Француз выругался и пихнул гусару заостренным древком в живот.
- Ах ты мразь! – Кинг полоснул кончиком сабли вражеского офицера по спине, но не так, чтобы прикончить, а чтобы легко ранить. Француз завопил и выронил знамя, за которое уцепился капитан.
- Сказано было стоять! – Томас Уайлдмен вытащил карабин и выстрелил в голову убегающему французскому солдату. Он попал ему в ухо и тот рухнул на землю, моля о пощаде.
Чарли видел, что Торнхилл корчится в седле от боли после удара древком в живот, но также он видел, что корнет Джон Уайлдмен старается не столкнуться с другими гусарами на своей взмыленной лошади и целится при этом из пистолета в собственного брата!
- Сэр! Вниз! – заорал сержант, и капитан Уайлдмен пригнулся. Раздался выстрел, пуля пролетела сильно мимо, выше и правее.
- Что вы делаете, корнет! – рявкнул Торнхилл, который тоже среагировал на призыв Кинга.
Джон Уайлдмен с трудом остановил лошадь. – Они драпают, сэр. Стреляю по ним.
- Вы чуть не подстрелили своего брата, – конь капитана беспокойно двигался, французское знамя волочилось по земле.
- Нет, что вы, я хотел поразить того пехотинца, - Джон Уайлдмен махнул разряженным пистолетом в сторону бегущего к дороге французского капрала.
- Ладно, но не наводите оружие на однополчан, - произнес Торнхилл.
- Джонни, догоняем его, - Томас Уайлдмен был ни капли не напуган, все случившееся он воспринял как оплошность по неопытности. – Вы в порядке, сэр?
- Да, - Торнхилл ерзал в седле и смотрел на пленного знаменосцах. – Будет синяк, но к счастью, он ткнул не в яйца, а в живот. Вышибить бы тебе зубы, молодчик, да Бог с тобой. Кинг, помогите мне. Остальным брать пленных и собирать их в кучу!
Медаль за битву при Ортезе
* * *
Ручилл, Глазго, Шотландия
9 апреля 1814 года
Письма из Испании в Англию идут долго, не меньше трех недель, а в Шотландию и того дольше. Мэри Дрегорн не получала их с января и очень переживала. Раньше они приходили ежемесячно. Лейтенант Эльфинстоун сообщал девушке о военной компании, тяготах походной жизни, трудностях снабжения. В первых числах сентября Седьмой гусарский полк был доставлен кораблями в Испанию. Половина полка высадилась с полковником Хасси Вивианом в Бильбао, а другая половина, с Эдвардом Керрисоном, в Лос-Пассахес у Сент-Себастьяна. Эскадроны направились на северо-восток, вдоль побережья, к Франции, Байонне. Этот путь давался полку, да и всей армии Веллингтона, ценой существенных потерь и усилий. В войсках свирепствовал голод и болезни, дороги были хуже некуда. Во французском Аспаррене, рядом с Байонной, полк провел семь недель. Продуктов было не достать даже грабежом местного населения, в своем последнем, январском письме Джеймс Эльфинстоун писал, что двое рядовых в третьем эскадроне Седьмого полка, ослабленные недоеданием, застрелились от голода. Прочитав эти строки, Мэри расплакалась. Причиной тому было то, что Дрегорны на Рождество и Новый год порадовали себя, Роберта Каррика и гостей Ручилла обильной, роскошной трапезой, а также то, что в этом последнем письме мисс Дрегорн не нашла записки сержанта Кинга. Во все предыдущие письма Чарльз вкладывал короткие записки, а в январское не вложил, и лейтенант ничего о нем не написал, так что Мэри не знала, что и думать. Она давно, с осени, поняла, что ищет в письмах Джеймса Эльфинстоуна именно эти записки, читает их в первую очередь, и что для нее благополучие сержанта Кинга гораздо важнее благополучия лейтенанта Эльфинстоуна.
В октябрьской записке сержант сообщил ей, что ему довелось посетить испанский город Ирун, который во времена Римской империи назывался Ояссо и принадлежал какому-то племени из Тарраконской Испании. В этом городе Кинг обнаружил древнее римское кладбище и купил у тамошнего торговца провинциальную монету, как он полагал, императора Августа или Тиберия, с изображением штандартов и бюста императора. Ее он обещал привезти ей по окончании войны. Мэри была тронута вниманием Чарльза и тогда же осознала, что у нее, возможно, есть чувства к этому человеку. Нежные чувства, а не просто дружба или вожделение. Но такая мысль была столь неожиданной, что мисс Дрегорн запрятала ее в дальний уголок своей души и сердца, что не избавило потом от волнения за сержанта, когда случилась задержка писем и то, что Чарльз не вложил записку в конверт лейтенанта Эльфинстоуна.
Все время Мэри занимали заботы о детях и матери, здоровье которой стремительно ухудшалось, а также помощь дедушке Каррику в банке, проверка документов, разбор счетов и ведение торговых дел. Она уже забыла, каково это было в юности, часами сидеть с книгой или навещать подруг в Глазго. Софи взрослела и нуждалась в обучении, Фанни проказничала и донимала ее вопросами обо всем на свете, за Джейн надо было следить, чтобы она не свалилась с мебели или не проглотила что-то несъедобное. Одунке разрывалась между кухней и детской, за ней ухаживал вдовый кузнец из соседней деревни. Во всей этой суматохе мисс Дрегорн успевала надзирать и за четвертым ребенком Ручилла – тетей Лиззи, которая могла целыми днями не есть, или требовала покормить ей через час после завтрака, надевала на себя десять юбок, или разгуливала по дому голышом. В апреле Мэри хотела подыскать дом в Лондоне для аренды на лето, но не в Блумсбери, и ни в коем случае не на Рассел-сквер. Взять на воспитание еще одного ребенка Энн Роджерс девушка была не готова. Кумушки в Глазго и без того шушукались, что в Ручилле чересчур много женщин и детей при полном отсутствии мужчин и мужей.
Мэрион Дрегорн, как считали доктора, была больна опухолью желудка или кишок, но никаких способов установить и лечить это не существовало. Ее тошнило, зачастую рвало, беспокоили запоры и вздутие живота. И до еды, и после еды, она испытывала боли выше пупка и худела, таяла на глазах.
9 апреля 1814 года, побывав на воскресной службе с Софи, мисс Мэри Дрегорн поехала в Корабельный банк, чтобы увидеться с Робертом Карриком, который осведомлялся о войне у высоких армейских чинов, как при личных встречах, так и в переписке. Она попросила кучера ждать ее в переулке, поднялась по лестнице на второй этаж и постучала в дверь холостяцкой квартиры «дедушки». Мистер Каррик сидел в обшарпанном, вытертом кресле из дуба с бархатной зеленой обивкой, цвет и материал которой был известен посетителям исключительно по воспоминаниям минувших лет.
- Мэри, это ты, - «старый Робин» приветственно махнул рукой, листая газету. – Как чувствует себя Мэрион?
- Здравствуйте, дедушка, - мисс Дрегорн подошла к нему, наклонилась и поцеловала в бледную щеку. - Худеет, мало кушает, как и вы.
- Сколько ей, и сколько мне? - возразил Каррик. – Я ем с аппетитом, но не обильно и дважды в день, при том не поправляюсь, потому что хожу вверх-вниз, из банка в комнаты, гуляю по Глазго, отмеряю тысячи шагов в сутки. А коленки скрип-скрип, и поясница ломит, и глаза подводят, но стоит только лечь в кровать и сдаться, зачахнешь и ослабнешь, и больше не встанешь. Такова дряхлость и старость, она не коснется лишь тех, кто умер молодым. Каковы достижения моей крестницы, ненаглядной Фанни?
- Достижения? – ухмыльнулась Мэри. – Ее достижения – мои огорчения. Эта особа не признает над собой никакой власти, кроме власти ее любимого отца, Чарльза Кинга, а он на войне и Фанни изводит нас баловством. Единственно, на что годна ваша крестница, так это на усыпление Джейн, с которой лежит в кроватке, пока та не утихнет и не заснет.
- Сестры, - изрек «старый Робин». – Родная кровь. У меня для тебя новости о Седьмом гусарском и положении во Франции.
- Я слушаю, дедушка, - мисс Дрегорн села на стул возле банкира и сложила руки на коленях.
- Война завершится в этом месяце, дни Бонапарта сочтены. Париж почти окружен. Три недели назад Седьмой гусарский полк не участвовал в боях и охранял дороги для подвоза провианта у Тулузы. Армия Веллингтона пойдет к Тулузе, а с ней Седьмой гусарский, - Каррик наклонился к столу и взглянул на лист бумаги с заметками. – Согласно депешам, в марте офицер полка, Уильям Торнхилл, который перед этим был повышен в чине до майора за геройство в битве, опозорил полк. Французы застали его врасплох на ночлеге и захватили в плен, вместе с каким-то рядовым. Так этот Торнхилл сбежал от них, бросив рядового и свою форму. За то, что он оставил в плену однополчанина, его намеревались разжаловать, но не стали, учли прежние заслуги. С февраля полк не понес потерь в офицерах, но полковник Вивиан был ранен.
- А в младших чинах потери были, дедушка? – Мэри опустила глаза.
- Кто их считает, - ответил «старый Робин». – Тебя-то волнует не капитан Эльфинстоун, а мистер Кинг, я прав? Хотя должно быть наоборот, потому что Эльфинстоун – сын директора Ост-Индийской компании, которому отец в декабре купил чин капитана, а мистер Кинг, при всех его достоинствах и добром нраве, бедняк и лошадник.
- Но я не воспитываю детей сына директора Ост-Индийской компании, - прошептала мисс Дрегорн.
- Не морочь мне голову, - Каррик откинулся на спинку кресла. – Я не дурак. Ни одна из этих девочек Чарльзу Кингу не дочь, так? Даже мулатка. Сомнительно, что четырнадцатилетний парень нагрешил с негритянкой вплоть до рождения ребенка. А вот его умершая, старшая сестра могла это сделать с каким-нибудь островитянином. Сержант и няня в беседе упоминали некоего Соломона, которого повесили за кражу, из-за чего Кинг поссорился с управляющим. Кто этот Соломон?
- Не знаю, дедушка, - демонстративно отвернулась Мэри.
- Все ты знаешь, - не поверил старик. – И не вороти на бок свой упрямый подбородок, родовую черту Пейсли, у меня у самого такой имеется. Скажи лучше, почему ты ничего не предпринимаешь, если тебе нравится сержант, а не лейтенант? Из-за твоей робости я таскаюсь по городам и весям, беру за горло лавочников, чтобы их дочки отцепились от мистера Кинга.
- Во всем, что касается чувств, даме зазорно предпринимать что-либо до тех пор, пока джентльмен не удостоит ее своим расположением, - чопорно произнесла мисс Дрегорн. – Так меня учила гувернантка, которой платили жалованье дядя Роберт и вы, дедушка.
- Мистер Кинг – не знатный джентльмен, да и ты не светская дама, - банкир сунул ладонь за мятый шейный платок и ослабил «удавку». – Но ты богата, а богатство привлекает бездельников. В моем возрасте люди иначе смотрят на деньги, чем в пятьдесят и шестьдесят лет. На краю могилы становится не до денег. Но так уж получилось, что всю свою жизнь я деньги сберегаю и коплю, в том числе чужие, и делаю это умело. Не скрою, мне было бы лестно, если бы твоим мужем был дворянин, сын директора Ост-Индийской компании. Но вдруг ты с ним взвоешь от тоски и скверного характера этого мужчины? Тогда я перевернусь в гробу, ведь пострадала моя внучка, а он, лейтенант Эльфинстоун, мне никто. Пятьдесят тысяч фунтов. Столько ты получишь от меня к тем тридцати тысячам, что тебе оставил дядя Роберт, и материнскому наследству. И эти пятьдесят тысяч будут защищены от посягательств любого твоего мужа брачным договором, без подписания особых пунктов которого жених не поведет тебя к алтарю, и доверительным управлением с привлечением двух моих поверенных. Ты вольна отменить доверительное управление, у тебя будет такое право, но не раньше, чем через год после свадьбы. Так что ты можешь выбрать мистера Кинга в мужья, тем более что твои дети, а ты их считаешь своими, по закону его дети. Кстати, один мой клиент, живущий в Америке, предлагал мне долю в разведении коней от какого-то превосходного жеребца в Массачусетсе и половину конного завода около Нью-Йорка, в долине Гудзона. Будешь тянуть дьявола за хвост, я соблазню твоего сержанта этими долями и ушлю его в Америку.
- Ты совсем оглох, дедушка? – ядовито улыбнулась девушка. – Я не буду выбирать. Первым выказывает чувства джентльмен, а не дама, и со мной будет так.
- Какая же ты дотошная, Мэри, - «старый Робин» потрепал ее по плечу рукой с изуродованными артритом пальцами. – Наша порода! Ладно, по возвращению с войны я прижму мистера Кинга к стенке, и он выкажет тебе свои чувства без проволочек, как миленький.
- Не смей, - предупредила его мисс Дрегорн. – Если я не уверюсь в чувствах сержанта Кинга сама, то затем, как ты сам говоришь, могу взвыть от тоски и его скверного характера.
- А кроме этого я говорил, не тяни дьявола за хвост, - посоветовал Каррик. – Молодость скоротечна и упущенные возможности не вернешь. Что будешь делать, если твой сержант привезет из Франции знойную красотку?
- А вот для этого ты мне пригодишься, дедушка, - лукаво улыбнулась мисс Дрегорн. – Тут уж ты сам решай. Что тебе по душе? Дашь ей двадцать фунтов и место в каюте? Натравишь на наглую иностранку чиновников? Или мешок на голову сопернице и в трюм корабля, плывущего во Францию? Ты же не будешь спокойно взирать на то, как твою крестницу прибрала к рукам француженка?
- Какая же ты язва, Мэри, - захихикал старик. – Может мне послать к черту молодого Бьюкенена и его льстивые обещания взять мою фамилию, если я отпишу ему банк и часть наследства? Поставлю во главе банка тебя!
- Женщину? – спросила мисс Дрегорн. – Где это видано? Да и не мое это призвание, дедушка.
- Как скажешь, - он устало смежил веки. – Там в буфете бутылочка отменного бренди. Налей-ка мне капельку, да и себе тоже, в честь воскресенья.
- Это дамам разрешается, но самую малость, - подмигнула «старому Робину» Мэри.
* * *
Арендованный дом в Сток-Ньюингтон-Коммон, Лондон, Англия
30 июня 1814 года
В мае, после апрельского отречения от престола Бонапарта, мисс Мэрион Дрегорн и мисс Мэри Дрегорн, с няней Одунке Браун и дочерями Чарльза Кинга, сняли утопающий в зелени просторный двухэтажный дом в Сток-Ньюингтон-Коммон на северо-восточной окраине Лондона. Этот район граничил с сельскими полями Хакни и Клэптона, еще не поглощенными городской застройкой. Недалеко от этих мест находился таможенный пост у Шордича, а за ним начинались пригороды. Соседство Уайтчепела и Бетнал-Грин, средоточия трущоб и фабрик на юге, сдерживало цены на аренду в Сток-Ньюингтон-Коммон, хотя близость неблагополучных и грязных кварталов никак не ощущалась, рядом с домом Дрегорнов была усадьба квакеров, деревня Хакни с купальнями и общественный луг.
Дом в Сток-Ньюингтон-Коммон
Мэри хотела, чтобы матушку осмотрели столичные врачи, чистый воздух и тишина должны были пойти ей на пользу, детям в Сток-Ньюингтон-Коммон нравилось, а главное, мисс Энн Роджерс, при всем желании, не смогла бы их отыскать.
В июне Седьмой гусарский полк погрузился на корабли в Булони, кавалерия возвращалась в Англию. Ожидалось, что эскадроны гусар встанут на отдых в Ромфорде и Брайтоне. Ромфорд находился в десяти милях к востоку от Сток-Ньюингтон-Коммон, и Мэри полагала, что Чарли будет приезжать к ним довольно часто, а то и оставаться на ночлег. Она уведомила военное ведомство о том, где поселились дети сержанта Чарльза Кинга, чтобы ему сообщил об этом сразу по прибытии в порт или Лондон. В середине месяца транспортные суда причаливали в Портсмуте и Саутгемптоне, мисс Дрегорн знала, что Чарли появится со дня на день, ее переполняли надежды.
Однако, как клеветники отравляют жизнь человеку, так и сомнения подчас приводят к душевным терзаниям без веских на то оснований. Мэри понимала, что чувствует к Чарльзу Кингу, но были ли эти чувства взаимны? Как он к ней относился? Это была любовь, привязанность или многолетняя дружба? Если Чарли любит ее, почему никак эту любовь не проявляет? Вдруг она сделает первый шаг, а он сделает второй, чтобы не обидеть подругу, или ради комфорта и удобства? Что если они поженятся, но богатство жены, недоступное для него, разрушит их счастье? Не каждый мужчина согласится с тем, что как бы он ни старался, сколько бы ни трудился, благосостояние супруги будет выше, чем его доход.
В итоге мисс Дрегорн открылась матери, но та не развеяла сомнений дочери. Мэрион Дрегорн подтвердила опасения Мэри в том, что каких либо проявлений чувств к ней сержанта Кинга никогда не было, и поддержала мнение мистера Каррика относительно неравенства в богатстве супругов. Она строго спросила, для чего дочь переписывалась с капитаном Эльфинстоуном, поверяла ему свои мысли, чаяния и дела, если не собиралась принимать его ухаживания и не рассчитывала на брак с ним? Так поступают пустоголовые девицы и кокетки, разве Мэри одна из них? Крыть было нечем.
Двадцать третьего июня, когда Чарльз Кинг вернулся, ситуация не прояснилась. Он обнял Софи, Одунке, Фанни, взял на руки Джейн, а обеим мисс Дрегорн вежливо поклонился, как кланяются слуги добрым господам. Раз за разом Мэри заводила с ним разговор с намеками на чувства, пробовала быть фамильярной, шутила, но все это было безрезультатно. Даже их дружба оставалась дружбой неравных людей, Чарли Кинг избегал фамильярности, отвечал на шутки сдержанно, а однажды и вовсе заметил, что капитан Эльфинстоун приедет, как только навестит семью, и что ей не нужно волноваться о том, что он задерживается.
Джеймс Эльфинстоун посетил дом Дрегорнов в Сток-Ньюингтон-Коммон через четыре дня и дело совершенно запуталось. В беседах офицер рассуждал об увольнении со службы, продолжении карьеры в Ост-Индийской компании, необходимости жениться, и так явно ухаживал за Мэри, что ее матушка вывела из этого, что предложение о браке следует ждать в самое ближайшее время. Сержант же «подлил масла в огонь», сказав девушке в саду наедине, в день приезда капитана, что он также намерен уйти из армии и стать старшим конюхом в имении Томаса Уайлдмена, который обещал ему эту должность. Капитан Уайлдмен подыскивал себе какое-нибудь монументальное поместье с обширными конюшнями и размышлял о покупке у школьного друга, лорда Байрона, его родового гнезда, Ньюстед Эбби, владеть которым Байрон не мог из-за накопившихся долгов и запущенности дома и угодий. Так или иначе, в саду Чарльз Кинг дал понять мисс Дрегорн, что из-за матримониальных планов Джеймса Эльфинстоуна он может избавить Мэри от детей по ее усмотрению, но Софи увезет непременно. Это вызвало вспышку гнева у девушки, и они чуть не поругались, как когда-то из-за гусарской формы. Ссору предотвратил капитан, вышедший на крыльцо, но мисс Дрегорн успела поинтересоваться у сержанта, узнавал ли он у Софи, хочет ли она быть разлученной с младшими сестрами и той женщиной, с которой она живет пять лет и которую четыре года считает своей матерью.
30 июня 1814 года, перед тем, как убыть к родне, Джеймс Эльфинстоун, скрепя сердце, отважился завести речь о браке, но при этом не задавать прямой вопрос, а атаковать, что называется, с фланга. Он пригласил девушку в садовую беседку и стал осторожно «прощупывать почву».
- Мэри, как вы уже слышали давеча от меня, мои родители полагают, что конец войны облегчит торговлю, и я сумею быстро продвинуться до должности директора, благо, что батюшка способен мне в этом содействовать, - капитан кинул взор на профиль мисс Дрегорн, силясь уловить ее эмоции. – Директора же, по большей части, женаты, и холостых они не привечают. Если бы я ушел из армии, претендовал бы на должность директора, вы могли бы вообразить себя женой директора Ост-Индийской компании, который сегодня здесь, а завтра за семью морями? Жена директора должна везде следовать за своим мужем. Например, в Индию.
- Я могу вообразить себя даже королевой Англии, сидящей у постели помешанного короля, - промолвила мисс Дрегорн. – Но вам надо высказываться яснее, Джеймс, и не забывать об одном обстоятельстве. Точнее, о двух обстоятельствах, одно из которых вам неизвестно.
- Дети сержанта Кинга, - вздохнул капитан.
- Именно, - кивнула Мэри. – Дети сержанта Кинга и его согласие отпустить их в Индию с женой директора Ост-Индийской компании. Что если он заупрямится? По закону это его дети, а по сути мои, я жила с ними все последние годы, а он недели. И есть еще мой родственник, двоюродный дед, мистер Роберт Каррик, обставивший мое наследство, весьма крупное, рядом условий, не особо приятных и самому покладистому мужу.
- Да? – удивился Эльфинстоун. – И что это за условия?
- Обременительный брачный договор, по которому для мужа будет недосягаемо мое наследство, - мисс Дрегорн говорила медленно, чтобы он осознал услышанное. – Правда, мужу будут доступны годовые проценты, а это немало, пара тысяч фунтов. Само же наследство, если я умру в браке, перейдет либо моим детям, либо моим кузинам, дочерям тети Маргарет. И это не все. Помимо денег я наследую имущество, ценные бумаги. Чтобы мой муж не распоряжался ими единолично, для этой части наследства будет установлено доверительное управление с двумя поверенными, не меньше чем на год. Признайте, это тяжкие условия для мужского самолюбия.
- Я был бы лжецом, не признав это, - произнес капитан. – И все-таки, вы видите себя женой директора?
- Я вижу себя женщиной с тремя детьми, которые зовут меня матерью, - Мэри подтянула ленты капора. – Директору, женись он на мне, придется принять в свою семью трех чужих ему девочек. Главное это, а не то, поплыву ли я в Индию с супругом.
- Да, пожалуй, - усмехнулся Джеймс Эльфинстоун. – Шотландские девушки не похожи на английских барышень. Это не глина, из которой можно лепить что угодно.
- Шотландия – суровый край, и женщины там добиваются своего наравне с мужчинами, - сказала мисс Дрегорн. – Наши баллады и легенды веками гласят об этом, сэр.
- Я буду думать о том, о чем мы сейчас беседовали, - капитан поднялся на ноги. – И провожу вас в дом.
- Благодарю, сэр, - откликнулась Мэри.
Они пошли по дорожке к парадному крыльцу, наблюдая, как за кустами роз Чарли бегает за Фанни и Софи, посадив себе на шею Джейн.
- Бравый гусар, сержант Кинг нынче в несвойственной для него роли лошади, - сострил капитан, и мисс Дрегорн прыснула смехом. Наступал полдень.
Bernard:
» Часть 2 Глава 3
Глава 3«Художница»
14 июля 1814 года
Хитфилд-хаус, поместье Уайлдменов, Мидлсекс, Англия
До того как стать Хитфилд-хаусом, поместье Уайлдменов к западу от Лондона носило название Тернхем-Грин, и принадлежало веренице благородных хозяев, предпоследний из которых, Джордж Огастес Элиотт, лорд Хитфилд, прославленный защитник Гибралтара, переименовал особняк в свою честь. В 1792 году эта собственность перешла к лондонскому врачу Александру Майерсбаку, а тот, в свою очередь, уступил ее вдове Томаса Уайлдмена, одного из «братьев-гарпий», миссис Саре Уайлдман. Эта женщина, урожденная Сара Хардин из йоркширских джентри, жила в Хитфилд-хаусе большую часть года, в то время как ее дети, четверо сыновей, по очереди учились в школе Харроу и квартировали в лондонском доме на Бедфорд-сквер. В дальнейшем трое из них, Томас, Эдвард и Джон, служили в армии, а один из сыновей, Джордж, работал юристом в Линкольнс-Инн.
Хитфилд-хаус не был выдающимся произведением архитектуры. Заурядный двухэтажный дом с подвалом и чердаком состоял из пяти секций, двух пристроенных по бокам одноэтажных флигелей и был украшен фронтоном и полукруглыми окнами в итальянском стиле. Хозяйка Хитфилд-хауса, Сара Уайлдмен, домоседка, редко принимала гостей. Когда летом 1813 года, перед отправкой в Испанию, старший сын Томас оповестил мать, что он сдал один из коттеджей рядом с Хитфилд-хаусом молодой художнице, мисс Френсис Тейлор, мать не стала спорить. Спорить с Томасом было, во-первых, бесполезно, а во вторых опасно для ушей, так как его сердитые крики могли оглушить пожилую женщину и ввергнуть ее в болезнь. Все, что удалось выяснить миссис Уайлдмен, было то, что художница страдала малокровием из-за городских миазмов, отличалась слабым здоровьем и нуждалась в покое для рисования. Не желая иметь ничего общего с художниками, Сара Уайлдмен без малого год игнорировала арендаторшу и говорила с ней всего пару раз в парке о погоде, симптомах малокровия, которым боялась заразиться, и уловках местного продавца угля.
Хитфилд-хаус
В июне, возвратившись из Испании, Томас Уайлдмен появился в Хитфилд-хаусе, заключил мать в объятия, поцеловал в щеку, справился о недомогании третьего ее сына, «чахоточного» брата Джорджа, и письмах от второго сына, Эдди, который, как и он, воевал на Пиренеях в Четвертом драгунском полку. Потом они обедали, Том заглянул к художнице-арендаторше, мисс Тейлор, и перед отъездом из поместья сообщил матери, что знакомый ей сержант Кинг, дававший Джону уроки верховой езды, поживет в Хитфилд-хаусе с неделю без него, чтобы привести в порядок конюшню, отремонтировать ее и приспособить каретный сарай для нескольких экипажей, на случай гостей. Капитан похвастался, что добился отпуска Кинга из эскадрона «по служебной надобности», и щедро заплатит ему за услуги, но при этом будет уверен, что его не надурят с материалами, не обдерут, как липку, и приведут конюшню и сарай «в божеский вид». Мать не возражала. Сержант Кинг был красавцем, человеком скромным и деликатным, она таких юношей всегда жаловала.
10 июля 1814 года Чарли Кинг прискакал в Хитфилд-хаус, побеседовал с хозяйкой, обследовал конюшню и сарай, составил список необходимого для ремонта и содержания лошадей. После этого он отправился за досками и черепицей с двумя повозками, чтобы в три часа дня приступить к работе с конюхом и садовником из поместья.
Стук молотков доставлял неудобство миссис Уайлдмен, но он же привлек внимание арендаторши, мисс Тейлор. Девушка в голубом муслине с папкой для рисования покинула свой коттедж, уселась на лавку у конюшни и начала делать эскизы, на которых изображались мужчины на крыше, разобранная стена каретного сарая и снятые с петель ворота. Когда строители сделали перерыв, она представилась сержанту Кингу и через пару минут оживленно болтала с ним, совсем не как малокровная или больная. Это же повторялось следующие два дня, и на четвертый день мисс Фанни Тейлор и Чарльз Кинг уже общались по-приятельски.
14 июля 1814 года, едва конюх и садовник уехали за жердями для ограды и скобяными изделиями, Фанни предложила сержанту передохнуть. Он торопился завершить ремонт, но дабы не обидеть новую знакомую, сел около нее на лавку.
- Та вы сказали, что у вас трое детей, Чарльз? - мисс Тейлор быстрыми набросками изображала Кинга в рабочей одежде и старенькой, дырявой шляпе. – Сколько же вам лет?
- Около двадцати четырех, мисс Фанни, - протянул он.
- Как это «около?» - удивленно воскликнула она.
- Я не знаю день и месяц своего рождения, - пожал плечами сержант.
- А сколько лет вашей жене? – она мастерски рисовала на листе пастелью. – Как она управляется с тремя детьми?
- Я не женат, - он слегка смутился. – Пока служу в армии, детей воспитывает семья Дрегорнов из Шотландии, очень порядочные люди. Бог дал мне трех девочек, мисс Фанни, и за ними нужен глаз да глаз. Моя няня Одунке с Антигуа, откуда мы родом, ни за что не сладила бы с ними одна.
- Пристроить трех детей в порядочную семью недешево, - сказала художница. – Вашего жалованья хватает на это?
- Сержантского? Нет, - рассмеялся Чарли. – Даже жалованья полковника не хватило бы на то, как мои дочки обеспечены в этой семье. Их кормят, одевают и воспитывают как благородных детей. Я никогда не смогу расплатиться за услуги и доброту с мисс Мэрион Дрегорн и мисс Мэри Дрегорн. Видели бы вы платья и игрушки моих Софи, Фанни и Джейн. У них все самое лучшее и дорогое.
- Эти Дрегорны, наверное, святые люди, - мисс Тейлор внезапно прекратила рисовать.
- Так и есть, - изрек Кинг. – Если бы мне сказали отсечь себе правую руку или умереть за них, я бы отсек и умер без сожалений.
- Вы же гусар, - ее голос стал глухим. – Все гусары кидают подобные фразы, но это пустые слова.
- Нет, мисс Фанни, - запротестовал сержант. – Я был под ружейным огнем, и под картечью, и в сабельной бою, схватках с шассёрами. Однажды тонул в ледяной воде. Мог погибнуть ни за что, но не погиб. Если люди делали мне добро, почему бы за них не умереть?
- Вот так бы и умерли за этих ваших благодетелей? – изумилась мисс Тейлор.
- Вот так бы и умер, - подтвердил он. – Но по сей день не пришлось, и спасибо за то Богу, потому что жить я люблю.
- Опишите мне одну из ваших дочерей, - сменила она тему разговора. – Ту, что зовут, как и меня, Фанни.
- Характер или наружность? – спросил он.
- Все, - уточнила мисс Тейлор.
- Фанни – красивая девочка, темноволосая, с кудряшками и лицом как у ангела, вздернутым носиком, - перечислял Кинг. – По характеру она ласковая, но упрямая, и любит рисовать, прямо как вы.
- Неужели? – художница замерла и снова перестала рисовать.
- Да, - ответил Чарли. – Но что мы все обо мне и моих делах? Давайте поговорим о вас. Кто привил вам тягу к рисованию?
- Никто, - мисс Тейлор была бледна и задумчива. – Это само во мне проснулось.
- Уайлдмены ваши родственники? – сержант услыхал конское ржание и повернул голову к дороге.
- Нет, я арендую у них коттедж, - она продолжила работать пастелью. – А вы знаете всех Уайлдменов?
- Только миссис Уайлдмен, ее старшего сына, нашего капитана, и его младшего брата, лейтенанта Джона Уайлдмена, - Кинг посмотрел на рисунок. - Он тоже служит в Седьмом гусарском, но в чине лейтенанта. С вашим умением, мисс Фанни, вы не пропадете и сможете продавать портреты знатным господам.
- Для этого требуется обучение живописи маслом, - пробормотала мисс Тейлор. – И терпение, которого у меня нет.
- Терпение важно во всем. Вы странная девушка, мисс Фанни, - улыбнулся Чарли. – И кого-то мне ужасно напоминаете, хоть я и не пойму, кого.
Он встал и стряхнул опилки со старых белых лосин и рваного драгунского доломана капитана Томаса Уайлдмена, которые ему вручила для работы мать офицера. Повозки с жердями показались на подъездной аллее.
- Вы мне тоже кого-то напоминаете в этой форме, Чарльз, - она делала завершающие штрихи портрета. – Но я, в отличие от вас, знаю кого. Идите, ваши напарники прибыли. Поболтаем завтра, если вы расскажете мне о третьей своей дочери.
- Ладно, мисс Фанни, - сержант надел перчатки. - Но тогда приходите утром, к обеду я уеду к Дрегорнам и мы вряд ли встретимся скоро.
* * *
14 июля 1814 года
Коттедж в поместье Хитфилд-хаус, Мидлсекс, Англия
«Какой же он простой, но в то же время порядочный и искренний человек». Френсис Тейлор, в прошлом актриса, а ныне содержанка капитана Томаса Уайлдмена, наблюдала из-за гардины за Чарли Кингом, укладывавшим новую черепицу на краю крыши. Конюх и садовник Хитфилд-хауса, между тем, не спешили лезть к нему на помощь и давали советы снизу. «На этой Барбуде, острове рабов, откуда он приплыл, наверное, все такие простые и наивные».
Фанни провела в Хитфилд-хаусе девять месяцев и вот уж кого не чаяла здесь встретить, так это человека, удочерившего ее детей. Том, расчетливый ублюдок, упрятал ее в это захолустье, чтобы не оплачивать жилье на Роуз-стрит, пока он на войне. Она с трудом предала забвению то, что совершила, и вот, пожалуйста, Господь освежил ей память, столкнув лицом к лицу с тем, кого ей меньше всего хотелось бы видеть. Прихоть судьбы. Или некая возможность, смутная надежда? На что? Воссоединиться с дочерями, сблизившись с не знающим, кто она такая, сержантом Кингом? Готова ли она прозябать в бедности с нищим сержантом ради дочерей? Да и по силам ли ей соблазнить такого красавца, пусть и простака, у которого, бесспорно, нет отбоя от женщин? А как же ее планы?
Нет, Фанни не забыла свои планы вытрясти из капитана много денег, накопить их и уйти от него, заняться рисованием так, чтобы это приносило серьезную прибыль, перестать зависеть от чужой воли. Но мысли о детях, от которых нельзя было избавляться так, как она от них избавилась, терзали ее. Ведь есть же любовницы, которые растят бастардов дюжинами, и отцы этих детей не отрекаются от них, нанимают слуг и гувернанток. Отчего ей было не настоять на своем, не заставить Тома принять ответственность за девочек? Он велел ей подкинуть их в приют, и она, как дура, подкинула. Благо, что не в приют, но теперь ее дочерей обнимает и целует женщина, которая их не рожала, не мучилась в беременности.
Чего Фанни не могла уразуметь, так это причин, по которым сержант Кинг признал обеих ее девочек своими. Он же гусар, кавалерист. Чтобы военный без жены признал под клятвой, что это его дети, должна была существовать веская на то причина. И этой причиной, как подозревала мисс Тейлор, была богатая девица из Шотландии, которой взбрело в голову воспитывать одного чужого ребенка, а за ним и еще двух. Эта мисс Мэри Дрегорн либо вынудила сержанта дать ее девочкам свое имя, либо как то уговорила, но не подкупила, иначе бы он не перекладывал крышу в конюшне Хитфилд-хауса за жалкое вознаграждение.
В дверь тихо постучали и мисс Тейлор затрепетала. «Том?» Она подошла к двери и спросила, кто там. «Джон», раздался голос за дверью и Фанни быстро ее растворила. Младший Уайлдмен скользнул в коттедж и приложил палец к губам.
- Джон, ты что, лишился ума? – зашипела на него девушка. – Если тебя заметит твоя мать, как я это объясню?
- Моя лошадь у лавочника, в миле отсюда, - лейтенант запер дверь. – Я шел пешком и был осторожен. Как твои успехи?
- Неплохо, - мисс Тейлор указала ему на стул. – Присядь, от лавки путь не близкий. Ты раздобыл адрес Дрегорнов?
- Раздобыл, - Джон сунул руку в ташку и вынул из нее лист бумаги. – Мисс Мэри Дрегорн оставила сообщение для Чарли Кинга и его прислали в полк, квартирмейстеру Гринвуду. Я покопался в бумагах Гринвуда и переписал адрес. Дрегорны сняли дом в Сток-Ньюингтон-Коммон, тут все написано.
- Спасибо, Джон, - она развернула бумагу. – Не гляди на меня так, я их не побеспокою и не подкину еще одного ребенка. А адрес мне нужен на всякий случай.
- Ты рисовала эту неделю? – лейтенант покосился на ее папку и коробку с пастелями и тушью.
- Рисовала, десять сатирических карикатур по твоим вырезкам из газет и описанию этого жирного борова, - Фанни открыла папку и стала отбирать заказанные Джоном гравюры. – По мне так это все глупость, но раз за такую глупость платят, я буду это рисовать.
- Умница, ты делаешь Англию чище и честнее, - лейтенант рассматривал карикатуры. – Это неподражаемо, Фанни! Сам Роулендсон позавидовал бы твоим работам. Я привез деньги за предыдущие, все до пенни.
- Джон, ты верный друг и моя опора в жизни, но прошу тебя, уйди из армии и не пытайся убить Тома, как во Франции, - она освободила стол, и сняла с полки чайник и водрузила его на чугунную печь. – Он не стоит того, чтобы тебя повесили за убийство брата.
Карикатура на принца-регента («джентльмен, не джентльмен, ре-гент»)
- Я больше не буду пытаться, Фанни, ей Богу, - лейтенант теребил шнур на доломане. – И когда в полку сократят эскадроны, уволюсь. В следующем году мое совершеннолетие. Это все переменит.
- Мы обсудим твое совершеннолетие позже, - мисс Тейлор налила в чайник воду. – Располагайся удобнее, я тебя накормлю по-королевски.
* * *
7 апреля 1815 года
Ручилл, Глазго, Шотландия
Когда некто становится богаче, кто-то другой обязательно беднеет. Таково было убеждение «дедушки» Каррика, а поскольку он занимался деньгами десятилетиями, то к нему, очевидно, стоило прислушаться.
Мисс Мэри Дрегорн перечитывала предыдущее письмо сержанта Кинга из Брайтона. Это было длинное письмо, не такое, как те короткие записки, которые он вкладывал в конверты Джеймса Эльфинстоуна в Испании и Франции. Слог Чарли стал изящнее, почерк разборчивее, в сравнение с теми каракулями, над которыми она ломала голову в 1809 году. Он писал о волнениях в Лондоне с шестого по десятое марта сего года, подавленных властью, в том числе с привлечением Седьмого гусарского полка. В начале года парламент был озабочен ограничением притока в страну дешевого зерна с континента, сочинялись «хлебные» законы, призванные защитить английских фермеров от разорения. Но, как уже было сказано, когда некто обогащается, кто-то другой бедствует. Интересы фермеров были соблюдены, а вот об интересах голодающих горожан, покупающих дорогую муку и хлеб, не подумали. В Лондоне по поводу голосования о «хлебных» законах у стен парламента собирались группы недовольных, вспыхнули бунты и погромы. Четыре дня толпы людей нападали на дома аристократов и членов парламента, воодушевленные безнаказанностью во время штурма, шестого марта, дома мистера Робинсона на Берлингтон-стрит, где были выбиты окна, сорвана дверь и ставни, сокрушена вся мебель. Чарли писал, что в разгромленных домах бунтовщики справляли естественные потребности на ковры и кровати, и Мэри это позабавило. Лорд Элдон и его жена вынуждены были бежать из своего жилища через заднюю дверь. Погромщики прошлись по особнякам лордов Дарнли, Хардвика, Ласселса, сэров Парнелла и Роу, мистеров Йорка, Батерста и Уэстона. В город ввели армию, гусары Седьмого полка верхом на лошадях гоняли бунтовщиков по улицам, двоих из них убили, множество ранили.
Чарли был не восторге от этих событий и того, в чем ему пришлось участвовать. Он надеялся на увольнение со службы к лету и полагал, что капитан Томас Уайлдмен купит поместье и наймет его старшим конюхом с солидным жалованьем. На Рождество, когда сержант получил отпуск и жил с детьми в Ручилле целый месяц, Роберт Каррик за столом заговорил с ним о конном заводе в Америке, но мисс Дрегорн посмотрела на «дедушку» так зло и холодно, что он тут же свернул беседу.
Беспорядки в Лондоне по поводу хлебных законов 6 марта 1815 года
Мэрион Дрегорн не вставала с постели, исхудала до костей, угасала, доктора сомневались, что она доживет до Пятидесятницы. Мэри давно смирилась с неизбежной потерей, но она не могла взирать на страдания матери, и при этом наблюдать, как тетя Мэгги прибирает к рукам Ручилл, помыкает слугами, пересчитывает столовое серебро и фарфор. Тетушка еженедельно намеревалась «поухаживать за дорогой Лиззи» и переехать в дом со своими дочками, но почему то откладывала доброе дело помощи старшей сестре до смерти младшей сестры. За ней она не горела желанием поухаживать, да и кто заботился о тете Лиззи, когда Мэрион слегла, не спрашивала. Как то она заявила, что раз мистер Каррик назначил своими наследниками Мэри и Бьюкенена-младшего, ей сам Бог велел заполучить Ручилл для старшей дочери, кузины Изабеллы. Тетя Мэгги действовала не по-родственному, без деликатности, как слон в посудной лавке. Она, например, посоветовала Мэри перебраться в соседний с Дрегорн-хаусом дом на Клайд-стрит, которым владела семья. Сам Дрегорн-хаус был закрыт восемь лет и пользовался у жителей Глазго дурной славой, так как в нем покончил с собой Дракон Боб. С 1812 года его арендовал у Дрегорнов Джордж Прован, красильщик. Это поведение тетушки ничего, кроме неприязни, у мисс Дрегорн не вызывало. Можно было привлечь на свою сторону «дедушку» Каррика, но у тети Маргарет было больше прав на Ручилл, чем у племянницы. В результате, Мэри в середине марта взяла ключи от крошечного, неудобного дома в переулке на Клайд-стрит, проверила его, и заплатила за уборку комнат.
Новость о том, что Наполеон бежал с острова Эльба и высадился со своими сторонниками во Франции, поначалу оставила Мэри равнодушной. Но затем тревожные слухи о продвижении Бонапарта прибрели угрожающий характер, а короткое письмо Чарльза, в котором он сообщил, что полк срочно отправляют на континент, вызвали у мисс Дрегорн панику. Война, вроде бы завершившаяся, не просто замаячила на горизонте, а шагнула на порог многих домов в Шотландии. Армию ожидали сражения, а людей известия о гибели родных в боях.
7 апреля 1815 года выдалось дождливым и пасмурным. После завтрака Одунке покормила больных хозяек поместья, а Мэри разбудила детей, одела их, причесала, спустила в столовую и проследила, чтобы они хорошо покушали. Джейн капризничала, Фанни проказничала, Софи с недовольной миной ковыряла в тарелке кашу. Когда Одунке вернулась в детскую, мисс Дрегорн с постельными принадлежностями направилась в спальню матери для смены белья.
- Мэри, - Мэрион Дрегорн выглядела как живой труп и говорила совсем тихо. – Джеймс Эльфинстоун приезжал попрощаться с тобой?
- Нет, мама, - девушка взяла подушку из угла кровати и заменила на ней наволочку. – Капитан Эльфинстоун редко мне пишет, и на Рождество, как ты знаешь, он у нас не гостил.
- Он так и не сделал тебе предложение, - вздохнула мать. – А ты его не поощряла.
- Я не буду поощрять тех, кто за мной ухаживает, - отрезала дочь. – И без того мое приданое и наследство - не что иное, как поощрение. Если я при этом прибегну к женским чарам и начну завлекать мужчин, все сочтут, что у меня нет достоинства и уверенности в себе.
- Ты оттолкнула его, потому что надеешься, что Чарли Кинг женится на тебе, - Мэрион Дрегорн пристально поглядела на дочь. – Я помню твои слова.
- Я и Чарльзу Кингу не буду вешаться на шею, - Мэри принялась за пододеяльник. – Если у него есть ко мне чувства, то найдется и язык, чтобы признаться в любви.
- Ясно, - шепнула мать. – Чтобы тебя утешить, скажу, что Чарли любит тебя очень сильно.
- Он открыл тебе свое сердце, мама? – девушка замерла.
- Нет, но я читала его тайную тетрадь, - Мэрион Дрегорн бросила взор на стену, за которой была комната сержанта. – В его комнате, у окна, за шкафом, под маленькой половицей, лежит тетрадь, в которую он несколько лет писал стихи. Почти все они о тебе.
- Эта тетрадь до сих пор лежит под половицей? – Мэри почувствовала душевный трепет.
- Наверное, - мать закрыла глаза. – Язык может лгать, но такие сокровенные вещи не лгут.
- Отчего же ты не показала мне эту тетрадь раньше? – девушка отложила одеяло. – Когда я советовалась с тобой и терялась в догадках?
- Это его тайна, - Мэрион Дрегорн гладила тонкими пальцами чистую наволочку. – Отлично выстирано и выглажено. Теперь, когда он на войне, а ты в смятении, тебе можно прочесть эту тетрадь, чтобы получить то, что ты хочешь. Признание в любви. Этого там в избытке.
- Думаешь, это честно? – дочь поправила волосы на лбу матери.
- Ты же не оставишь тетрадь Чарли в Ручилле, переселившись в дом на Клайд-стрит? – спросила Мэрион Дрегорн. – Я слышу все, что происходит в доме. И свою горластую сестру Мэгги особенно. Она хочет занять Ручилл. Пусть занимает. Как я умру, бери девочек, Одунке и переезжай. Но возьми туда все мои вещи. Ничего моего ей не оставляй, даже на память.
- Мама, - Мэри села на стул и заплакала. – Что мне делать без тебя, мама?
- Жить, - мать накрыла ладонь дочери своей бледной ладонью. – Жить и и не забывать.
* * *
26 мая 1815 года
Ручилл, Глазго, Шотландия
Сообщение в газете «Каледонский Меркурий» от 3 июня 1815 года о смерти 23 мая 1815 года в Ручилле Мэрион Дрегорн, дочери Роберта Дрегорна, эсквайра
Мэрион Дрегорн скончалась ночью, во сне, с двадцать второго на двадцать третье мая 1815 года, в возрасте пятидесяти семи лет, употребив ночью от боли двойную дозу лауданума. Ее смерть обнаружила Одунке и до того, как позвать в комнату Мэри, сделала все необходимое для похорон. Похоронили покойницу 24 мая 1815 года на приходском кладбище, в присутствии дочери, Роберта Каррика, Джеймса Деннистоуна, мужа Маргарет Денистоун, урожденной Дрегорн, и нескольких мужчин из числа соседей. Поминки устроили в Ручилле, и к вечеру дня похорон тетушка Мэгги уже заселялась в поместье со своими дочерями.
26 мая 1815 года Мэри Дрегорн, невзирая на возражения и причитания тетушки Мэгги, погрузила заранее собранные ею и Одунке вещи в три повозки и укатила с детьми, няней и служанкой Бетси в дом на Клайд-стрит, обживаться на новом месте. Она попрощалась с Ручиллом не без сожалений, но с надеждой на будущее. К моменту их приезда дом был обставлен мебелью, приведен в порядок, в нем оборудовали современную печь, вычистили камины, освободили чердак от рухляди, вымыли окна, сменили обшивку стен и починили лестницу. Когда скарб из Ручилла распаковали, поужинали, поделились впечатлениями о доме и уложили Софи, Фанни и Джейн спать, Мэри посидела с Одунке и Бетси в кухне, и пошла в свою спальню. Помолившись о душе матери, мисс Дрегорн зажгла свечу, вынула из дорожной сумки тетрадь в картонной обложке, которую забрала из тайника Чарли в Ручилле, и наконец-то сделала то, что советовала ей матушка. Прочла сокровенные мысли сержанта Кинга, заключенные в стихах.
Это было три десятка произведений, первое из которых, наивный эпос о приключениях капера Бенджамина Кинга, прадеда Чарли, было написано в 1807 году. Мэри было даже неловко читать его, настолько детским было повествование. Бенджамин Кинг представал в нем героем, лихо захватывающим французский остров Сен-Бартелеми. Особо примечательным персонажем был некий Дик Молчун, которому в юности «проломили черепок, и он слова сказать не мог». Мисс Дрегорн не удержалась от смеха, когда читала о Дике Молчуне. За поэмой о капере Бенджамине Кинге шла печальная история любви Джейн Кинг и раба Соломона Брауна. Мэри поразили строки о запутавшейся в водорослях черепахе, которую Джейн упорно спасала, при том, что попадись ей эта черепаха в обычных обстоятельствах, она стала бы добычей сестры Чарли, а не той, кого спасают и выпускают в море. Потом, в 1808 году, сержант воспевал кулинарное искусство Одунке и коней Джорджа Кавендиша, клялся последнему в дружбе до гроба и сокрушался по поводу английской погоды. Дальше было четверостишие о грядущей войне в Испании, написанное в Комптон-плейс в 1808 году. С конца же 1809 года все стихи, за исключением одного, о Софи и Фанни, посвящались ей, Мэри, и девушка обливалась слезами, читая о своей неземной красоте, уме, стройном стане, доброте, справедливости и бескорыстной заботе о девочках. Признаваясь ей в любви, Чарли не использовал цветастых фраз, причудливых сравнений, избитых выражений. Эти признания были очень простыми, но при этом трогательными, правдивыми, идущими от сердца. Он писал, что не достоин ее, что ей нравится другой, что нельзя и надеяться на взаимность, но обещал отдать жизнь за свою любовь, если это потребуется. В предпоследнем стихотворении, написанном на Пасху 1812 года, сержант переживал по поводу того, что «его драгоценная Мэри» вот-вот выйдет замуж, и что ему самому надо жениться, чтобы не наделать глупостей и как-то успокоиться. В сентябре того года она с «дедушкой» Карриком сорвала его помолвку с мисс Смолл в Уоррингтоне и сейчас нисколько не раскаивалась в этом. Последнее произведение Чарли, датированное Рождеством 1814 года, было грустной элегией, в завершении которой, однако, мелькнул луч света и упование на то, что когда-нибудь Мэри увидит в нем не только старого друга.
Закончив читать, мисс Дрегорн посидела в задумчивости, убедила себя в том, что ее вторжение в тайное творчество Чарли пойдет ей и ему на пользу, и спрятала тетрадь в верхний ящик комода, за мешочек с тесьмой. Через неделю она намеревалась уехать из Глазго в Лондон с Одунке, детьми и Бетси до сентября. Дом в Сток-Ньюингтон-Коммон был арендован прошлой весной на два года вперед и оставалось позаботиться об экипаже. У нее была неделя на выполнение поручений «дедушки» Каррика и написании писем перед путешествием. Если война затянется, она не вернется в Шотландию до возвращения Чарли.
* * *
26 мая 1815 года
Хитфилд-хаус, Мидлсекс, Англия
Миссис Сара Уайлдмен, хозяйка Хитфилд-хауса, имела все основания считать себя старой и больной женщиной, так как ее возраст, разные немочи и восприимчивость к простуде, лихорадкам, частому сердцебиению, коликам и несварению были очевидны и закономерны. Вдова с пятью детьми, на которую свалились хлопоты о многочисленных имениях, не могла не надорваться на поприще материнства и сохранения нажитого скоропостижно скончавшимся мужем. Иногда миссис Уайлдмен даже ловила себя на мысли, что пара детей вместо пяти, и в десять раз меньшее количество имущества, было бы предпочтительнее того, что выпало на ее долю. Она боялась оплошать, стать жертвой обмана, утратить какую-нибудь собственность, прогадать, лишиться денег и пойти на поводу у мошенников, донимала поверенных придирками и на семейных застольях грозилась умереть от изнеможения двадцать раз в году. У нее была самая обыкновенная внешность, невысокий рост и близко посаженные глаза. Всем своим обликом она напоминала мышку. Медицине миссис Уайлдмен не училась, но составила собственное мнение о природе и течении болезней, при этом заблуждалась в девяти случаях из десяти и была ипохондриком по натуре. Болезнями, в ее представлении, человек либо заражался, либо заболевал ими из-за переохлаждения. Попив однажды чаю из чашки кузины, страдающей желчными камнями, она уверила себя в том, что подхватила эту хворь, и каждый раз, испытывая боль в правом боку, ворчала «вот же наградила, так наградила».
26 мая 1815 года дворецкий Хитфилд-хауса доложил миссис Уайлдмен, что арендаторша коттеджа, мисс Тейлор, просит у нее аудиенции. «Явилась сюда со своим малокровием», пробурчала старушка, смочила платок уксусом, чтобы убивать им миазмы, села в кресло в гостиной и велела поставить гостье стул в семи шагах от своего кресла. Фанни вошла в гостиную с опущенной головой, походкой виноватой кошки, поклонилась, прошептала «мадам», и когда миссис Уайлдмен указала ей на стул, осторожно села.
- Мисс Тейлор, - старушка поднесла платок к лицу. – Чем я обязана вашему визиту? Что-то не так с коттеджем?
- Нет, мадам, - мисс Тейлор разглаживала складки простенького муслинового платья. – Я бы не побеспокоила вас, если бы не срочные обстоятельства.
- Я слушаю, - миссис Уайлдмен натянуто улыбнулась.
- Я беременна уже два месяца, мадам, и собираюсь съехать из поместья, чтобы отплыть в Америку и попасть туда, по возможности, до зимы, - девушка издала звук, похожий на всхлип. – Не хотелось бы рожать на корабле, знаете ли.
- Я бы никому не советовала рожать на корабле, - кивнула старая женщина. – А чем я могу помочь вам, мисс Тейлор? Вы желаете сочетаться браком в нашем приходе и церкви?
- Нет, - Фанни посмотрела в глаза мисс Уайлдмен. - Ваш сын Том вряд ли жениться на мне после семи лет жизни во грехе и рождения двух незаконнорожденных детей.
Женщина молчала, и девушка с удовлетворением отметила, что у собеседницы задергался левый глаз, и затряслись руки. Дабы предотвратить возмущение и отрицание, она вынула из сумочки пару писем сожителя, поднялась на ноги, шагнула к миссис Уайлдмен и положила листы ей на колени. - Это письма Тома. Я принесла с собой два письма, в которых он просит избавиться от ваших внучек, родившихся в тысяча восемьсот одиннадцатом и тысяча восемьсот тринадцатом годах. Но посланий вашего сына в моем распоряжении гораздо больше, десятки. Вы без труда узнаете его почерк. Это подтвердит мои слова, как и то, что Том поселил меня в коттедже собственного поместья. Кроме того, ваш младший сын Джон посвящен во все подробности нашей с Томом связи. Он неоднократно бывал в доме на Роуз-стрит в Лондоне, в котором я обитала с 1808 года.
Миссис Уайлдмен продолжала молчать. Она взяла письма дрожащими руками и принялась их читать, близоруко щурясь. Фанни вернулась к стулу и стала ждать.
- Эти дети, - в какой-то момент голос старушки сделался сиплым, она закашлялась. - Где они, мисс Тейлор?
- Их удочерил сослуживец вашего сына, мадам, - девушка была абсолютно невозмутима. - Сержант Чарльз Кинг. Я подкинула девочек в семью выходцев из Шотландии, Дрегорнов, с которой сержант дружен. Обманула их, сказав, что это дети мистера Кинга. Дрегорны воспитывают его старшую дочь, и я решила, что те, кто растит одного чужого ребенка, не откажутся и от другого.
- Вы блудливая волчица, а не мать, - женщина в гневе сбросила с колен письма. - Настоящее чудовище.
- Вне всяких сомнений, - Фанни вновь опустила голову. - Но если бы ваш сын женился на мне и признал своих дочерей, я бы нынче не была в роли просительницы.
- Честная девица не отдастся мужчине до свадьбы, - миссис Уайлдмен косилась на открытую дверь, нет ли за ней слуг или дворецкого. - Кто ваши родители, мисс Тейлор?
- Отец был лудильщиком, а мать прачкой, - ответила девушка. – Они умерли. С двенадцати лет я жила с тетей, актрисой в королевском театре. Она дала мне какое-никакое образование и обучила манерам, рисованию.
- Да уж, художница, - глаз старушки все еще дергался.
- Я художница, это не ложь, - произнесла Фанни. - И просительница, как уже сказала.
- И о чем же вы просите, мисс Тейлор? - миссис Уайлдмен понимала, о чем она попросит.
- О деньгах, - девушка встала, собрала с пола письма и сунула их в сумочку. - Я обоснуюсь в Америке, куплю жилье, нареку себя вдовой, рожу, выйду замуж за какого-нибудь человека, который примет моего ребенка как своего, буду зарабатывать на жизнь рисованием для книгоиздателей или тех, кому нужны услуги художника. Ваш сын Том не отличается щедростью, мне приходилось выжимать из него каждый фунт. Мои накопления не позволяют уплыть в Америку, поэтому я перед вами.
- О какой сумме идет речь? - мать капитана комкала в руках платок.
- Тысяча фунтов, не меньше, - Фанни взирала на миссис Уайлдмен сверху вниз. - Тот, кто сейчас в моей утробе, ваша родная кровь, не должен жить в нищете.
- А письма? - старая женщина заметно волновалась. - Не только эти два, но и остальные. Я хочу убедиться, что вы нас в будущем не побеспокоите.
- Письма будут стоить еще полторы тысячи фунтов, - мисс Тейлор опять села на стул.
- Этому не бывать, - хозяйка Хитфилд-хауса моргнула. – Триста.
- Нет, миссис Уайлдмен, - в голосе Фанни прозвучали стальные нотки. - Я не буду торговаться. Ваша семья богата, а у меня вовсе нет семьи. Вред, который причинил мне, юной восемнадцатилетней девушке, ваш сын, не исправишь никакими деньгами. Тысяча за мой отъезд в Америку и полторы тысячи за письма. Для вас это пустяки, я знаю.
- Я могу не дать вам ничего, ни пенни, - заупрямилась старушка.
- Да, - согласилась художница. - Тогда я рожу здесь, в коттедже, и отнесу ребенка викарию. Объясню ему, как появился на свет незаконнорожденный младенец, назову имя его отца, поведаю священнику свою печальную историю, и буду ждать Тома и Джона. Джон обещал жениться на мне вместо брата. Вроде бы, его совершеннолетие в этом году?
- Допустим, я вам заплачу. А если вы утаите часть писем? - миссис Уайлдмен плотно сжала губы. - Как я удостоверюсь, что у вас не завалялась еще дюжина?
- Никак, - Фанни была непреклонна. - Вам придется положиться на мое слово.
- А оно что-то стоит? – промолвила хозяйка Хитфилд-хауса.
- Я по глупости отдала двух детей, - сказала мисс Тейлор. – Третий будет мой. Но ребенка надо содержать и кормить много лет. Не исключено, что мне придется когда-то обратиться к вам за помощью, и я говорю это прямо. Обратиться без этих писем и угроз. Если вас это устраивает, вы получите все письма своего сына.
«Мышка» размышляла. Беременная незамужняя художница в Хитфилд-хаусе, которую она была не вправе выгнать без воли Тома, была хуже малокровия, желчных камней и апоплексии. Сын планировал приобрести у лорда Байрона его имение за девяносто тысяч фунтов и жениться на благородной женщине из высшей аристократии. Две с половиной тысячи фунтов были сущей ерундой для владельцев плантаций, рабов, судов, доходных земель и целых кварталов домов. Если эта потаскуха, подарившая ее внучек каким-то шотландцам, пойдет к викарию, будучи на сносях или с младенцем, разразится жуткий скандал. Этого нельзя было допустить.
- Вы напишите расписку, мисс Тейлор, о том, что я оказала вам безвозмездную помощь, так как вы должны родить от вашего дальнего родственника, внезапно почившего кузена, - заговорила миссис Уайлдмен. – Мой поверенный заберет ее у вас на корабле, перед тем как вы уплывете в Америку. Деньги в обмен на письма, и расписка до вашего отплытия.
- Я была бы вам доброй снохой, мисс Уайлдмен, - Фанни улыбнулась. – Но, видно, не судьба.
- Упаси Бог, - старушка вздрогнула. – А теперь идите. Я обо всем распоряжусь.
Bernard:
» Часть 2 Глава 4
Глава 4
«Женапп»
17 июня 1815 года
Женапп, рядом с Ватерлоо, окрестности Брюсселя, Бельгия
Восьмой год службы Чарли Кинга в Седьмом гусарском полку ее величества королевы должен был стать годом его увольнения. Но как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Богу же было угодно, чтобы уроженец Подветренных островов, чье детство и юность прошли на Барбуде, на девятом году армейской службы поучаствовал в своей третьей по счету военной компании, в интересах Англии, на просторах Бельгии, против Франции. Был ли у Чарли повод для жалоб? Избави Бог! Полком, да и всей английской кавалерией, как и в 1808 году, командовал бывший лорд Пэджет, ныне титулованный лорд Аксбридж, маркиз Англси, за лошадью которого сержант присматривал во время его дуэли с Генри Уэлсли на Уимблдонском лугу. Опала генерала закончилась, кавалерия нуждалась в человеке, чей боевой опыт внушал бы всем уважение и доверие. В строю были Хасси Вивиан, полковник Эдвард Керрисон, майоры Ходж и Торнхилл, капитаны Вернер, Роббинс, Кин, Эльфинстоун, Томас Уайлдмен и его брат, тоже капитан, Эдвард Уайлдмен, перешедший в их полк из драгун. Находились на своих местах лейтенанты Стэндиш О’Грейди, Дуглас, Гордон, Артур Майерс, бывший когда-то старшим сержантом, и Джон Уайлдмен. Армией руководил лорд Веллингтон. Союзники, немцы, стояли в нескольких часах пути. Но назревало что-то дурное, кровопролитное, опасное.
Апрель и май были полны тревожного ожидания. Наполеон призывал под свои знамена ветеранов, ходили слухи о ста десяти тысячах штыков и сабель, ста пятидесяти и даже ста девяносто тысячах французов. Франция отгородилась от соседей дозорами на дорогах, ни шпионы, ни путешественники, ни торговцы не достигали Бельгии с новостями о передвижении войск. Чарли понимал, что Бонапарт обязательно ударит, потому что, не разгромив англичан, бельгийцев и немцев, он будет обречен, когда к ним подоспеют русские и австрийцы, чьи огромные армии выступили на запад. Драка с загнанной в угол, озлобленной крысой, это не самое приятное занятие. Но, не сломив Наполеона и Францию в этом году, Англия рисковала потерять союзников в следующем. К июню 1815 года сто пять тысяч англичан и бельгийцев и сто пятнадцать тысяч немцев стояли на пути французов к Брюсселю, который те были намерены захватить. Как потом выяснилось, Бонапарт наскреб со всей Франции 123 тысячи человек и 350 пушек. Император выехал из Парижа 12 июня, заночевал в Лане и 13 июня достиг границы.
Капитан Уильям Вернер
Ташка 7 гусарского полка образца 1815 года
Итак, английская кавалерия была готова к битве, но что же пехота? Большая часть бывалой, обстрелянной пехоты Веллингтона срочно возвращалась из Америки, куда ее отправили в 1814 году, после отречения Наполеона, но не могла прибыть вовремя. Посему пехотные дивизии укомплектовали новобранцами и по численности они представляли собой серьезную силу. Но лишь по численности. Кинг боялся, что легкой кавалерией будут «затыкать дыры», как это случилось в 1808 году, в хаосе под Ла-Коруньей. Он ненавидел атаки на ощетинившиеся штыками пехотные каре, в которых за считанные минуты гибли десятки и сотни лошадей. Чарли было неловко это признавать, но за лошадей он волновался не меньше, чем за однополчан, ведь конь не шел в битву сознательно, ему не платили жалованье и не награждали за доблесть. Чтобы нанести коню такую рану, после которой его остается только пристрелить, сильно стараться не требуется. Лошади бессловесны, но нет друга вернее, чем конь, с которым ты миновал тысячу миль, сроднился, сделался одним целым, как кентавр.
Что касается Седьмого гусарского полка, он имел четыре неполных эскадрона, двадцать четыре офицера и триста пятьдесят сабель всех чинов. Из-за чехарды с офицерами и сержантами Чарльз Кинг оказался в эскадроне капитана Уильяма Вернера, мудрого шотландца, и был этим доволен, так как Вернер считался человеком вдумчивым, осмотрительным, не склонным к неосторожным действиям. По прибытии в Бельгию Джеймс Эльфинстоун попенял Чарли на то, что тот от него «сбежал», но сержант не обиделся и обратил все в шутку. В конце концов, сержантов расписывал по эскадронам полковник Керрисон и капитан это знал. Еще в 1814 году Мэри Дрегорн подарила Чарли пару восхитительных пистолетов, безотказных, легких и удобных. Он испросил дозволения у капитана Вернера пользоваться этим оружием вместо полкового, и получил его разрешение. Лошадь у сержанта была отменная, быстрая и не пугливая, хотя она и уступала тому коню, с которым он воевал во Франции полтора года назад. В сущности, Кинг был не прочь схлестнуться с французами, но не рвался в бой, как молодые офицеры. Себя он, по выслуге лет, давно относил к «старикам», ведь из младших чинов, начавших воевать в 1808 году, в полку осталось не так много людей.
15 июня 1815 года дело зачалось нападением Наполеона на пруссаков у Шарлеруа, которым враг овладел к одиннадцати часам утра. Немецкая армия Блюхера отступила к Линьи. Левый фланг французов был в трех милях от Катр-Бра, перекрестка дорог. С этого перекрестка главная дорога вела на Брюссель, где была расквартирована английская армия. Веллингтону сообщили о действиях Бонапарта, и он написал приказы войскам, а затем посетил в Брюсселе бал у герцогини Ричмондской, дабы поддержать боевой дух офицеров и дать понять солдатам, что никакой паники нет и в помине. Тем не менее, в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июня дивизии и кавалерийские полки англичан и бельгийцев выдвинулись к Катр-Бра на условленные позиции.
Офицеры покидают бал у герцогини Ричмондской в Брюсселе
Шестнадцатого июня французы завязали сразу два сражения. Наполеон лично обрушился на пруссаков Блюхера у Линьи, а маршал Ней на англичан и бельгийцев у Катр-Бра. Под Катр-Бра к полудню положение союзников было отчаянным, но ситуацию выправили резервы, английские пехотные дивизии, выстоявшие без поддержки кавалерии в битве с французской конницей и пехотой, натиском линейных полков Бонапарта, кирасиров и улан. Английская кавалерия, в том числе Седьмой гусарский полк, совершила четырехчасовой марш, но не успела к концу битвы. Французы же, не получив резервов Нея, отошли на исходные рубежи. В бою, со стороны союзников, пали герцог Брауншвейгский, полковники Роберт Мак-Ара из Сорок второго пехотного полка и полковник Кэмерон из Девяносто второго полка.
Как уже было сказано, одновременно с нападением маршала Нея у Катр-Бра, Наполеон атаковал пруссаков у Линьи. Здесь французам сопутствовал успех. В разгар сражения, в котором центр немецкой армии дрогнул из-за ошибки в маневре, ядром убило коня прусского маршала Блюхера и он, лежа не земле, утратил управление войсками. Сэр Генри Хардиндж, служивший у Блюхера связным с лордом Веллингтоном, потерял левую руку. Нет, немцы бились храбро, и полного разгрома удалось избежать, но основные позиции они оставили и к ночи отошли севернее. Пятнадцать тысяч пруссаков были убиты и ранены, восемь тысяч их новобранцев дезертировали. Потери Бонапарта были скромнее, но тоже существенные.
Таким образом, шестнадцатое июня ничего не решило в войне. Веллингтон ночевал в Женаппе, недалеко от Катр-Бра, Блюхер откатился к Вавру. Семнадцатого июня утром, посредством адъютантов, союзники договорились, что английская и бельгийская армии отступят от Катр-Бра к Ватерлоо через Женапп, а немецкая армия будет готова дать им два корпуса усиления, если битва состоится у Ватерлоо. Генералу Пиктону приказали собрать раненых у Катр-Бра и идти к Ватерлоо. Отход английской пехоты прикрывала кавалерия, поскольку с самого рассвета французская конница возобновила наскоки на арьергард.
Незадолго до полудня летняя погода испортилась. Безветрие и духоту сменил проливной дождь, долгий и непрерывный. Это усложнило задачи кавалерии Наполеона и облегчило положение пехоты союзников. Лошади вязли в грязи, это выгнало кавалеристов с полей на мощеные дороги предместий Брюсселя, одним из которых являлся Женапп.
В полдень семнадцатого июня Чарльз Кинг был в составе второго эскадрона Седьмого гусарского полка, вышедшего из Женаппа и вставшего на возвышенности за этим городком. Еще один эскадрон занял соседнюю возвышенность, а третий эскадрон, с майором Ходжем во главе, перестреливался с французами, пытавшимися заскочить в Женапп. За происходящим издалека наблюдал командующий всей кавалерией, хорошо знакомый Кингу лорд Аксбридж. Десять минут назад дюжина пьяных французских кавалеристов налетела на эскадрон капитана Эльфинстоуна, но была частью порублена, а частью захвачена в плен. Впрочем, это был предварительный наскок. Шум, производимый гигантской массой французской конницы, звучал все яснее и отчетливее. Наконец, от Женаппа показалась «голова» корпуса Нея, уланы и кирасиры числом несколько сотен, за ними хлынуло «море» кавалерии Бонапарта, грозное и необъятное. Эскадрон майора Ходжа ретировался через Женапп, драка была неотвратима.
- Сержант, что там? Французы напирают? – нервно ерзающий в седле Джон Уайлдмен, чей конь беспокойно «плясал» справа от Чарли, вытирал с лица дождевые капли.
- Нет, ждут. Уланы выстраиваются фронтом, а на флангах кирасиры, чтобы улан не окружили, - Кинг прикрывал ментиком подарок Мэри, чудесные пистолеты, которые в такой ливень, не спрячь он их, были бы практически бесполезны. – Атаковать будем мы.
- Мы? – изумился Джон. – На все их конные полки, что ли, помчимся?
- Как прикажут, - ответил Чарли.
- Лейтенант Уайлдмен! Уймите своего коня! – капитан Вернер слева от Чарли с тревогой следил, как эскадрон Эльфинстоуна медленно двинулся вниз с холма по команде лорда Аксбриджа. Джеймс Эльфинстоун, поравнявшись с линией второго эскадрона Вернера, отсалютовал капитану саблей. Тот поднял сжатую в кулаке руку.
«Безумие», думал Кинг, «едва они приблизятся к уланам на два-три конских корпуса, те опустят свои пики и это будет «колючий ёж», через которого не прорвешься с саблями. Охватить их с боков не выйдет, кирасиров в панцирях и касках, с палашами, не устрашишь сабельками. Джеймса Эльфинстоуна послали на верную смерть».
Между тем, эскадрон Эльфинстоуна набрал скорость и врезался в строй польских улан. Уланы же, как и подозревал сержант, опустили пики, да еще и махали перед мордами английских лошадей флагами на древках, что напугало животных и нарушило строй гусар. Рядовые, сержанты и офицеры эскадрона Эльфинстоуна старались откидывать пики саблями и руками, рубить древки копий, протискиваться к вражеским всадникам, но им это плохо удавалось. Бой кипел четверть часа, и приказа прийти на помощь людям Эльфинстоуна все не было. Чарли видел, как лейтенанта Майерса спешили и взяли в плен, убив его коня. Беднягу потащили через отряд улан, но не учли нрава пленника. Майерс попробовал отобрать у одного из улан копье, и за это его прикончили без церемоний, пронзили несколькими пиками и затоптали лошадьми. Спустя минуту был ранен и сам капитан Эльфинстоун. Джеймсу вонзили острие копья в грудную клетку у ключицы, опрокинули коня командира эскадрона и уволокли офицера в задние ряды полка улан.
- Парни! Нашим братьям нужна передышка! – прорычал Вернер, выслушав указания гонца лорда Аксбриджа. – Сабли и все, что стреляет, наизготовку!
«Час настал», Чарли ободряюще улыбнулся Джону Уайлдмену и приподнял ментик, которыми были укрыты от воды кобуры пистолетов, «сухие, значит постреляем». Он тронул свою лошадь, верную Ливию, которую нарек именем римской императрицы по совету Мэри Дрегорн, чтобы ехать прямо за капитаном Вернером.
Вторая атака Седьмого гусарского полка ее величества королевы на строй польских улан и французских кирасиров по приказу лорда Аксбриджа, была чуть успешнее первой, но и только. Сержант Кинг понимал, что это чистое самоубийство, и не усердствовал в бою. Подскакав к польским уланам, лошади которых были весьма малорослыми и необычными, он разрядил оба пистолета в двух врагов постарше, подстрекающих молодых поляков. Первого улана он ранил в плечо и тот покинул место сражения, второго в бедро. Раненый в бедро также удрал. Бросаться на пики совершенно не хотелось. Чарли заставил Ливию сдать задом, а это было трудно из-за сослуживцев, ломящихся вперед, удалился от места сшибки на сотню футов, и принялся перезаряжать пистолеты.
- Сержант, я здесь! – Джон Уайлдмен появился слева от Кинга. – Клянусь, мы их сомнем! Доставайте саблю и давайте за мной!
- Порох в ваших пистолетах не сырой? – заорал Чарли, перекрикивая грохот копыт и лязг железа.
- Сырой, – скорчил гримасу лейтенант. – Что вы возитесь? Давайте со мной!
- Я заряжаю, – сержант потряс пистолетом. – Не кидайтесь на копья с саблями, сэр. Вас проткнут пикой, вы до них даже не доберетесь. Заряжайте пистолет сухим порохом.
- Мой конь ранен, - Джон Уайлдмен обернулся к крупу коня. – У него кровь течет.
- Так спасайтесь, не глупите, - Чарли сунул заряженный пистолет в кобуру. - Вдруг конь падет?
- Нет, я с вами, – заупрямился лейтенант, озираясь вокруг. – Ребята, ко мне!
«Он нас погубит», посетовал про себя Кинг, и когда около Уайлдмена собрался десяток рядовых, обнажил саблю, переложил ее в левую руку, а в правую взял пистолет.
Атака английской конной лейб-гвардии на польских улан у Женаппа. На переднем плане павший гусар Седьмого гусарского полка
Они ринулись на копья, как одержимые. Лошади двух рядовых и Джона Уайлдмена были повержены сразу же. Одного гусара убитая кобыла придавила к земле, трое улан, кружа рядом, старались добить несчастного. Лейтенанту повезло, его лошадь осела на задние ноги, он упал назад, на спину и изловчился отползти так, что не был затоптан конями сослуживцев. Чарли остановил Ливию за семь-восемь футов до противника, поочередно выстрелил из пистолетов, один из них убрал в кобуру, а второй в суматохе уронил на землю. Лезть с саблей на копья он не стал и пустил лошадь правее, чтобы подобрать лейтенанта. Тот заметил сержанта, уцепился за седло, и Ливия метнулась назад. Она, как и Чарли, была сегодня не в настроении умирать. За сержантом обратились в бегство шестеро уцелевших рядовых. Когда они отъехали на двести шагов, полковой трубач сыграл общее отступление. Однако, команда запоздала, эскадрон уже оттягивался вверх по склону холма, прекратив бессмысленную атаку. Уланы преследовали отступающих, а лорд Аксбридж, измотавший польских улан и французских кирасир ценой двух эскадронов своего полка и тем самым выманивший их, выводил на холм, где до этого была позиция гусар, лейб-гвардию, тяжелую кавалерию, способную смести с пути кого угодно.
- Расступись! Драгуны, гусары, с дороги! - гремел бас капитана Вернера. - Гвардия на подходе! С дороги!
Чарли и Джон Уайлдмен в эту минуту уже благополучно скрылись за холмом. Им, в отличие от других однополчан, повезло. Стычка при Женаппе закончилось смертью для майора Ходжа и лейтенанта Майерса, капитан Эльфинстоун был ранен и пленен, лейтенанты Гордон и Питерс ранены. Младших чинов убили и ранили сорок два человека. Полк также лишился тридцати семи лошадей.
* * *
Арендованный дом в Сток-Ньюингтон-Коммон, Лондон, Англия
17 июня 1815 года
Сообщения о том, что судьбоносная битва на континенте близка, гуляли по городу. Город замер, дожидаясь известий из Бельгии. Люди опасались, что часть войск союзников, совсем недавно бывших в Великой армии Наполеона, переметнется на сторону императора в решающий момент. Не было уверенности во вторых и третьих батальонах английских полков, состоящих сплошь из новобранцев. Все повторяли, как попугаи, что лорду Веллингтону выпали отвратительные карты, что захват Брюсселя и эвакуация армии из Остенде и Антверпена, как из Ла-Коруньи в 1808 году, вполне могут произойти.
Мисс Дрегорн сходила с ума от беспокойства. Она думала, с горькой иронией, что жены военных не волнуются так за своих мужей, как она волнуется за Чарльза Кинга. Одунке твердила ей, что Чарли – человек осторожный, не склонный к безрассудному поведению, что если Мэри молится о нем Иисусу Христу, а она, Одунке, всем могущественным ориша народа йоруба и самому Творцу, с ним не случится беды. Мэри хотелось в это уверовать, так как Иисус всегда говорил в Евангелие, что вера способна ввергнуть горы в море и изгнать любого беса. Но пока бесы, голосами сомнений, мучили ее и отравляли душу.
17 июня 1815 года в Сток-Ньюингтон-Коммон с утра прошел дождь, солнце скрылось в облаках и тучах, на заднем дворе, где обычно играли дети, была несусветная грязь. Все пропиталось водой, сыростью. За завтраком Фанни дразнила Джейн, та ныла, Софи надоело их слушать, она ущипнула Фанни, и начался дикий гвалт. На то, чтобы угомонить девочек, заставить их съесть завтрак и водворить в детскую с обещанием не ссориться и не драться, потребовалось полчаса. Бетси убиралась в кухне, Одунке в спальнях и гостиной, а Мэри складывала детские книги и кукол в комод. Тут в дверь постучали, и Одунке вызвалась открыть.
В 1814 году в Сток-Ньюингтон-Коммон было два ограбления, и Чарли этим сильно озаботился. В августе он привез из Брайтона пистолет, порох, шомпол и пули, спрятал все это в железный сундучок в гостиной, запер сундучок на ключ, а ключ вручил Одунке. Каково же было удивление мисс Дрегорн, когда, побеседовав с кем-то в прихожей, няня стремительно ворвалась в гостиную, открыла ключом сундучок с пистолетом и молча зарядила оружие.
- Что такое? – Мэри обмерла.
- Пожаловала эта сучка, - бормоча ругательства на своем наречии, ответила негритянка. – Желает видеть тебя.
- Кто желает меня видеть? – девушка взирала на Одунке, как на умалишенную.
- Энн Роджерс, - процедила сквозь зубы няня.
Мисс Дрегорн почувствовала, как ее затрясло, и попыталась сосредоточиться. – Почему ты не прогнала эту женщину? Надо вызвать констебля.
- Она не уходит и грозится сама его позвать, - Одунке оскалила зубы в белоснежной улыбке. – Пристрелю-ка я ее как вора!
- Подожди, не горячись, - Мэри кусала губы. – Мы узнаем, что ей нужно. Никто не заберет у нас детей. Чарли написал завещание и письмо о временной опеке, ты забыла?
- Змею нельзя пускать в дом, - покачала головой негритянка. – Как ты с ней не обходись, змея есть змея.
- Остынь, - мисс Дрегорн и сама была бы не прочь остыть и прекратить дрожать. – Я скажу Бетси, чтобы заперлась с детьми, а ты заверни пистолет в шаль, держи его наготове, и веди ее сюда.
Няня обдумала предложение девушки и кивнула.
Вернувшись со второго этажа в гостиную, Мэри едва узнала незваную гостью. Мисс Энн Роджерс была одета в модное, бардовое дорожное платье и держала в руке красивую сумочку. Ее элегантная шляпка лежала на подоконнике. Одунке стояла у камина с пистолетом, укутанным в шаль, а Энн Роджерс у мягкой оттоманки. До этого, выглянув в окно наверху в коридоре, мисс Дрегорн заметила напротив дома, у дороги, наемный экипаж.
- Что вам угодно? – Мэри отбросила вежливость, ее голос источал негодование и презрение.
- Немного вашего времени, мисс, - гостья сделала ударение на слове мисс.
- Вы его получили, - мисс Дрегорн осталась стоять у двери, загородив выход из гостиной.
- У вас мои дети, - без тени враждебности изрекла Энн Роджерс. – В ближайшие дни я навсегда уплываю в Америку, но прежде чем совершу это путешествие, нам необходимо кое-что обсудить относительно детей.
- Это дети сержанта Чарльза Кинга, а он на войне, - отчеканила мисс Дрегорн. – Я не уполномочена обсуждать его детей с посторонними.
- Эти девочки не дети сержанта Кинга, и вам это известно, - мягко произнесла гостья. – Они рождены мной от другого мужчины. Мы либо обговорим это, либо я не плыву в Америку и подаю в суд.
- Подавайте, - жестко отрезала Мэри. – У моего деда огромное состояние и связи с самыми влиятельными семьями Англии и Шотландии, в том числе с семьями судей. Он упечет вас в тюрьму, а из нее вы отправитесь на морскую прогулку, но не в Америку, а на каторгу, в Новый Южный Уэльс. И это будет по делам вашим, Господь свидетель.
- Мисс Дрегорн, - примирительно сказала Энн Роджерс. – Я не собираюсь отнимать детей ни у Чарльза Кинга, ни у вас, и даже не буду пытаться выкупить их, помня о состоянии вашего деда, хотя и могла бы попробовать предложить отступные мистеру Кингу, он то не столь богат. Я также не намерена называть себя матерью девочек в их присутствии или иных местах. Но мне хочется иметь память о них. Какие-нибудь личные вещи, а еще лучше миниатюры или портреты. Если таковых нет, в моих силах самой нарисовать девочек. Я художница, мне платят за это ремесло, и я могла бы сесть в уголке, поработать графитовым карандашом или тушью, пока вы возитесь с ними или играете. Всего час вашего времени. Я не буду беседовать с ними, что-то спрашивать или вмешиваться в ваше с ними общение. Поверьте, мне пришлось подкинуть детей не от хорошей жизни. Не буду оправдываться, моя вина неоспорима и тяжела, но отец девочек мог поступить с ними и похуже, а я была в его полной власти. Нынче он тоже на войне, посему я обрела независимость, денежную поддержку матери этого мужчины и шанс начать новую жизнь. К чему судиться или скандалить? Мне нужна пара детских вещей и час времени.
Мэри раздумывала. Предостережение Одунке о том, что змею нельзя пускать в дом, было обоснованным, но что-то жалкое, надломленное было в этой женщине, а ее просьба, почти мольба, звучала искренне и не представлялась девушке чем-то чрезмерным.
- Если я соглашусь, вы будете сидеть на оттоманке в углу и не встанете с нее, а мисс Браун будет стоять у камина весь этот час, - молвила мисс Дрегорн. – У мисс Браун в шали заряженный пистолет, и стреляет она метко, так как выросла на острове и охотилась. Я отдам вам крестильную сорочку Фанни, их у нас две, и обе она носила, пинетки Джейн, две пряди волос девочек, пару старых игрушек. Взамен вы поклянетесь, что исчезнете из жизни мисс Френсис Кинг и мисс Джейн Кинг, и не будете пытаться завладеть детьми, омрачить их детство судами или навязчивыми откровениями. Если вы станете говорить что-то девочкам, пока рисуете, или подниметесь с оттоманки, я сразу уведу детей наверх, а мисс Браун либо выдворит вас, либо застрелит, как воровку, так что не делайте глупостей.
- Клянусь. Вы очень добры, мисс Дрегорн, - Энн Роджерс прикоснулась ладонью к сердцу. – Могу я сходить в экипаж за картоном, бумагой и рисовальными принадлежностями? В экипаже наемный возница. Я ничего не замышляю и не причиню вред собственным детям.
- Ступайте, - Мэри освободила проход.
Следующие два часа был самыми странными часами в жизни мисс Дрегорн с того дня, как ее дядя, Роберт Дрегорн, Дракон Боб, вызвал ее к себе в кабинет, чтобы поведать о наследстве перед тем, как покончить с собой. Бетси спустила в гостиную Фанни и Джейн, те стали плакать и звать Софи, служанка в итоге привела и Софи. Энн Роджерс с папкой и небольшим ящичком прошмыгнула в комнату как мышка, устроилась на оттоманке и приготовилась к работе. Одунке стояла у камина, недвижимая, как статуя. Мэри объявила, что к ним приехала художница, чтобы нарисовать портреты девочек для Чарли, и попросила детей вести себя прилично, играть и не отвлекать гостью от рисования. Затем мисс Дрегорн уселась на ковер, извлекла из комода три куклы, кукольную посуду и постаралась увлечь непоседливую троицу «кукольным чаепитием». Это ей вполне удалось и в течение полутора часов присутствующие в гостиной были заняты каждый своим делом. Энн Роджерс напряженно всматривалась в детей, трудилась карандашом, пастелью и пером. Одунке не спускала с нее глаз и переминалась с ноги на ногу. Фанни и Джейн вели себя в меру шумно, Софи поглядывала на художницу с интересом. Дети звали Мэри мамой, но это не вызывало в лице Энн Роджерс никаких эмоций, она продолжала рисовать.
Где то через час Джейн взялась капризничать и мисс Дрегорн спросила художницу, закончила ли она ее портрет, девочке пора было вздремнуть. Энн Роджерс утвердительно закивала, Мэри окликнула Бетси и та унесла Джейн в спальню. В этот миг Фанни отвлеклась от игры и уставилась на художницу так пристально, что Энн Роджерс невольно отвела глаза. Спустя еще три четверти часа Софи и Фанни ушли в детскую, а мисс Дрегорн встала, расправила платье и поинтересовалась у гостьи, завершила ли она работу. Два рисунка тушью сохли на подоконнике, еще пять лежали поверх папки и подушек. Мэри шагнула вперед и изучила их.
Это были в высшей степени качественные портреты всех девочек, самой Мэри, и необыкновенно живописная сцена игры на ковре.
- У вас настоящий талант, мисс Роджерс. – удивилась мисс Дрегорн. - Надеюсь, я могу забрать мой портрет?
- Нет, мисс Дрегорн, - гостья вытерла пальцы салфеткой. - Ваш портрет для меня такая же память, как и портреты девочек. Память о той, что была так щедра и добра к Фанни и Джейн и стала им матерью. Единственно, чем я могу пожертвовать, это одним из двух портретов старшей дочери сержанта. Тем, что на подоконнике. Он еще не высох, я оставлю его вам.
Одунке у камина хмыкнула, выразив тем самым свое отношение к происходящему, а Мэри направилась в кладовку за вещами, старыми игрушками и ножницами, чтобы отстричь по локону у Фанни и Джейн.
Через двадцать минут Энн Роджерс сложила рисунки в папку и вышла в прихожую под надзором Одунке. Мисс Дрегорн попрощалась с ней настолько дружелюбно, насколько это было возможно с учетом обстоятельств, отдала гостье холщовую сумку с тем, что она просила, и затворила за художницей дверь. Экипаж направился к центру Лондона и увез неожиданную посетительницу. В то время в Бельгии как раз подошел к концу бой при Женаппе.
* * *
17 июня 1815 года
Ржаное поле, рядом с Ватерлоо и Женаппом, окрестности Брюсселя, Бельгия
В небе над темной равниной гремел гром, и сверкала молния. Ливень, который то усиливался, то ослабевал, не прекращался уже три часа. Разверзнись хляби небесные на Барбуде, в Англии или Шотландии, когда у сержанта Кинга была крыша над головой, этот ливень был бы проявлением ненастной погоды, не более. Но в открытом поле, на бивуаке после кровавой стычки, перед грандиозным сражением, этот ливень был тягостью, сравнимой с изнурительной зубной болью. Эскадрон капитана Вернера заночевал на равнине, в расположении прусских гусар полковника Фредерика Арентшильдта, в то время как остальная часть полка была с полковником Керрисоном, в расположении кавалерийской бригады Гранта, за крупной фермой Угумон. Подходы к этой ферме защищали пехотные части Бинга, Мейтленда и Халкетта. В эскадроне Вернера рядовые от усталости, в мокрой форме, падали без сил на сырую землю, накрывались попонами, чертыхались, пили из бутылок и фляжек, что-то жевали. Кони сбивались в стада, бродили среди посадок овса, ржи, пшеницы, ячменя, картофеля и гороха, караулы отгоняли их от бивуаков, чтобы животные не затоптали спящих людей.
Чарли попытался дремать в седле, обхватив руками шею Ливии, но из-за страха уснуть и свалиться с лошади, решил хоть как-то обустроиться на местности. Он узнал, что капитан Вернер обосновался в домике за живой изгородью у дороги и пошел туда, чтобы разжиться чем-нибудь для сооружения палатки. Ему повезло, не доходя до этого домика, Кинг наткнулся на заброшенный загон для скота, сбил с него ногой шесть девятифутовых жердей, и даже добыл веревку под сгнившим ведром. Вернувшись на бивуак, он предложил капралу Джону Элсому и рядовому Тому Кортни сделать палатку на троих из пяти попон. Они встретили это предложение с радостью и скоро смогли укрыться от дождя, на зависть сослуживцам. Болтать не хотелось, неудача по Женаппом оставила у всех неприятный осадок в душе. Так трое гусар и сидели, прижавшись плечом к плечу, до тех пор, пока в палатку не заглянул лейтенант Джон Уайлдмен. Оценив по достоинству шалаш из попон, он напросился погреться и обсохнуть на правах офицера. Сержант, капрал и рядовой безропотно потеснились.
- Кинг, скажите как ветеран, завтра будет жаркое дело? – младший Уайлдмен был явно не из тех, кто любит помолчать.
- Да, до жути жаркое, сэр, - Чарли ничего не видел, но ощущал теплое дыхание однополчан.
- Нам бы ринуться в ставку французов, навести шороху, поймать Бонапарта, погрузить его на коня, и пулей к лорду Веллингтону, - мечтал лейтенант. – Вся французская армия сдалась бы без промедления, я бы стал полковником, а вы трое - майорами, принц-регент наградил бы нас поместьями и деньгами, произвел в баронеты.
- Я бы был заправским баронетом, - хохотнул Элсом. – Да и от графского титула не отказался бы.
- А я продал бы имение, купил рыбацкую шхуну, и ловил бы рыбку в свое удовольствие, - заметил Кортни.
- А я бы женился, - вздохнул сержант. – Награди меня принц-регент землей, домом и деньгами, мне было бы не стыдно попросить одну девушку выйти за меня замуж. Конечно, она все равно была бы богаче, чем я, но никто бы уже не сказал, что нищий бродяга позарился на чужое состояние.
- Я догадываюсь, что это за девушка, - промолвил Джон Уайлдмен. – Мисс Мэри, давняя любовь «красавчика» Чарли. Всем в Седьмом гусарском известно, что есть девушка в Шотландии, к которой нельзя подкатывать, если не хочешь схлопотать подзатыльник от сержанта Кинга.
- Это точно, - подтвердил Элсом. – В июне прошлого года, на параде в Лондоне, когда принц Джордж с русским царем делал нам смотр, я чуть задержал взор на этой мисс, так Чарли затем неделю на меня дулся.
- Об этом негоже говорить, - смутился сержант. – А то палатка сломается и спать вам тогда под дождем.
Рядовой, капрал и лейтенант, как по команде, начали хохотать, чем немало разозлили Кинга. Как только они успокоились, он мрачно произнес. – Наш эскадрон отделили от полка, чтобы укрепить прусскую кавалерию. Парни там с папашей Керрисоном, а капитана Вернера отрядили возиться с пруссаками, чтобы они не дали деру от французов при первом выстреле.
- А мы что, нынче, не дали деру? – буркнул Кортни.
- Дали, но не от первого выстрела, а положив половину эскадрона капитана Эльфинстоуна, - возразил Элсом. – Майор Ходж и старина Майерс погибли не зря, и спину врагу не показали. Нам же лорд Аксбридж велел отступить, чтобы лейб-гвардия ударила, как следует, а не через нас.
- Капитан Вернер так это и объяснил, - подхватил Джон Уайлдмен. – Лорд Аксбридж все правильно рассчитал, и на войне без потерь не обойтись.
- Уланы в красном недурно дрались, - признал заслуги поляков Кинг. – Но потом они высунулись из деревни, стали взбираться на холм, и это была их ошибка. Им бы держать строй и получать резервы, но мы раздергали их строй и облегчили атаку наших гвардейцев.
- А разные болваны и дуры в Англии будут язвить, что мы опозорились, - огорчился Кортни. – Во Франции в том году пехота побежала, и их заклеймили трусами. В Лондоне в одной газете так и выразились. Генерал той дивизии писал опровержение.
- Завтрашний день все расставит по местам, - изрек Элсом. – Может и так случится, что некого будет позорить и клеймить. Погибших же, умерших с честью, никто не позорит.
- У французов конницы тьма, - кивнул лейтенант. – Если завтра к вечеру треть нашего полка уцелеет, это будет достижение.
- Аминь, - Чарли Кинг пошевелил пальцами в сапоге, чтобы их не сводило судорогой. – Будем так биться, что Седьмой гусарский никто ни в чем не упрекнет. Ни король, ни принц-регент, ни английский народ, ни папаша Керрисон.
Bernard:
» Часть 2 Глава 5
Глава 5
«Угумон»
18 июня 1815 года
Угумон, Ватерлоо, окрестности Брюсселя, Бельгия
Полководцы, обычно, достоверно и в подробностях знают о том, как протекала битва, в которой они командовали войсками. Генералам известно меньше, но они точно изложат вам, что происходило на их фланге, какие действия предпринимали вверенные им подразделения и враг. У полковников взгляд на события еще уже, но картину в целом они описать в состоянии. Майоры, капитаны и лейтенанты, как правило, сообщат вам, как все было на одном или нескольких участках сражения, где они побывали. Для сержантов, капралов и рядовых все сводится к личным переживаниям и поступкам, а также к тому результату, который они испытали на собственной шкуре и выяснили у командиров.
Чарльз Кинг, который провел большую часть дня 18 июня 1815 года у фермы Угумон, не обладал обширными знаниями историков, изучавших битву при Ватерлоо, или пониманием ситуации лорда Веллингтона, выслушавшего и прочитавшего сотни донесений и депеш в тот день. Для него битва при Ватерлоо была битвой за ферму Угумон, такой важной для обеих сторон, что в течение многих часов ради обладания ею гибли и получали увечья тысячи пехотинцев, артиллеристов и кавалеристов, исчезали из боевых сводок, превращались в горы трупов, дивизии и полки. Эта ферма, как кость в горле, мешала Бонапарту отрезать англичан от резервов пруссаков Блюхера, и он угробил на ней цвет своей армии.
К восьми часам утра дождь прекратился, солнце вышло из-за облаков. Равнина, на которой ночевал эскадрон капитана Вернера, перед рассветом была похожа на рисовые поля в Китае. Вода, затопленные посадки, гигантские лужи, кочки и пятачки возвышенностей, лежащие на этих кочках и пятачках промокшие насквозь люди, чьим долгом было проснуться, умыться, как-нибудь высушить форму, поесть, проверить лошадей и приготовиться умереть.
Впрочем, французы были в таких же условиях, так что никакого столкновения в предрассветных сумерках не случилось. Наполеону подали завтрак в Ле Кайю. Преданный Сульт предложил ему отозвать корпус Груши, преследующий пруссаков Блюхера, для усиления основной армии, на что император ответил в том духе, что "только потому, что вы все были разбиты Веллингтоном, вы считаете, что он отменный генерал. А я говорю вам, что Веллингтон - никудышный генерал, англичане - жалкие солдаты, а все, что меня сейчас волнует, это завтрак». Тем не менее, в десять часов Бонапарт приказал корпусу Груши идти на соединение с ним, а корпусу д’Эрлона атаковать деревню Мон-Сен-Жан пехотными дивизиями. Этому препятствовала ферма Угумон, к северу от которой стоял эскадрон капитана Вернера, Седьмого гусарского полка ее величества королевы, приданный Третьему гусарскому полку Германского легиона, под началом полковника Фредерика Аренчильдта. Остальные эскадроны Седьмого гусарского полка с полковником Керрисоном во главе входили в бригаду Гранта и расположились несколько южнее.
Бой за ферму Угумон
Посему, с одиннадцати часов утра 18 июня 1815 года ферма Угумон была камнем преткновения для французов, император которых намеревался оттянуть в это место резервы лорда Веллингтона, чтобы нанести решающий удар в другом месте. В конечном счете, это обернулось тем, что на небольшую позицию, крошечную ферму, весь день потоком шли резервы и Веллингтона, и Бонапарта. Первый отправил к Угумону, где оборонялись несколько сотен гвардейцев и пехота Ганновера и Нассау, двенадцать тысяч солдат и офицеров, а второй четырнадцать тысяч.
За полчаса до полудня у фермы Угумон творилось нечто невообразимое. Первый легкий и Третий линейный французские пехотные полки генерала Пьера Франсуа Бодена прорвались на ферму через соседнюю рощу и завязали бой с нассаусцами и ганноверцами. Отважный Боден, сорока семи лет от роду, стал одной из первых жертв этого боя, в него всадили мушкетную пулю из окна дома садовника. Французскую пехоту это не испугало, и она взялась чистить рощу и посадки от союзников англичан. Это стоило бригаде Бодена половины численности, ее остатки затем влились в бригаду Сойе и атаковали здания фермы. Французы прорубили засов ворот фермы топорами и проникли внутрь ограды, но колдстримские гвардейцы заперли ворота и перекололи штыками тех, кто успел «забежать к ним на огонек». Корпус Рейля, однако, постепенно продвигался и через некоторое время французские линейные пехотинцы заняли все пространство вокруг Угумона, за исключением самой северной стороны с дорогой для снабжения гарнизона фермы. Не смолкали артиллерийские дуэли, резервы бросались в самое пекло, сад Угумона захватывали то французы, то англичане, в постройках фермы полыхал пожар, вызванный обстрелом.
К трем часам дня в столкновениях пехоты была замечена кавалерия. Французская легкая и тяжелая конница совершала фланговые рейды западнее Угумона на разрозненные отряды английской пехоты и артиллерийские расчеты, она же доставляла вторыми седоками французских стрелков в укрытия за фермой, из которых те вели огонь по бригаде Гранта, прусским гусарам, строевым частям. Это причиняло серьезный урон подразделениям, еще не вступившим в сражение, и повлекло за собой ряд конных сшибок, рубок и преследование вражеских стрелков в зарослях кустарников и высокой ржи. Особо жестоким был бой кавалерийской бригады Гранта, в том числе Седьмого гусарского полка, с крупной колонной французских кирасиров, улан и конных егерей, в четвертом часу за перекрестком дорог, севернее фермы.
Атака французских кирасиров на английское пехотное каре при Ватерлоо
К востоку от Угумона, тем временем, бушевала битва основных частей обеих армий. У французов это были корпус де Эрлона, кавалерия Келлерманна, Лефевр-Деснуэта и Жакино, а у англичан бригады Пака, Кемпта, Пиктона и конница Сомерсета, Понсоби и Хасси Вивиана. Обе армии на этом отрезке битвы наделали множество ошибок, из-за чего некоторые пехотные полки и дивизии сократились втрое, а кавалерийские бригады из двух-трех полков остались с одним-двумя эскадронами. Знаменитый генерал Пиктон был убит, кое-где трупы лошадей и людей в самых разных мундирах лежали так часто, что громоздились в кучи. Но Чарльз Кинг не видел этой бойни до тех пор, пока эскадрон капитана Вернера, потерявший половину состава в двенадцати стычках с французской кавалерией западнее Угумона, не был переброшен в центр, на восток от фермы, для изгнания оттуда кирасиров врага, просочившихся за пехотные каре англичан.
- Сержант! - обессилевший Джон Уайлдмен, который с трудом сидел в седле, догнал Кинга и прокричал. – У вас спина рассечена то ли копьем, то ли палашом у левой лопатки, и лошадь ваша тоже ранена!
- Да, сэр, - Чарли безумно хотел пить, но его фляга опустела час назад. – Левое плечо не поднимается к уху, но кровь, кажется, не течет.
- Запеклась, - лейтенант кашлянул. – Это когда-то закончится?
- С вами поделиться порохом? Мертвый французский егерь завещал мне свой запас, - сержант пошутил, чтобы не отвечать на вопрос. – У меня и пара именных французских пистолетов имеется. Месье Берне они уже не пригодятся. Могу дать вам один.
- Не надо, - Уайлдмен вглядывался в облако пыли за гребнем холма.
- Вы не против чуть ускориться? – Кинг указал на Вернера. – С капитаном впереди лишь шесть человек.
- Да, разумеется, - Джон тяжело дышал. – Я за вами.
Они перешли на галоп и почти поравнялись с Уильямом Вернером, но залпы мушкетов с вершины холма нарушили их планы. Первый же выстрел французского линейного пехотинца сразил капитана. Пуля попала ему в стальные накладки ремешка шлема и разворотила нижнюю челюсть. Не будь этой накладки, рана могла стать смертельной. Вернер заорал и свесился с седла, прижимая руку к изуродованной челюсти. Ехавшего возле командира рядового убило в шею, он вылетел из седла и по нему проскакали лошади. Конь Джона Уайлдмена получил пулю в круп и понес. Чарли же почувствовал жгучую боль в правой ляжке, такую острую, что от нее можно было с легкостью утратить сознание. Но он его не утратил, резко развернул Ливию, выхватил пистолет и устремился на холм, откуда велся огонь. За ним последовали четверо гусар с саблями наголо.
Сержант, словно в тумане, стрельнул из пистолета в синий мундир, но промахнулся. В голове стучала боль, зрение помутилось. Он понял, что неспособен продолжать бой и остановил Ливию. Гусары в этот миг настигли французских пехотинцев и начали их теснить. Те защищались штыками, истошно вопили. Чарли зажал рану на бедре ладонью, неуклюже спешился, уселся в рожь и вытащил из ташки белый шарф, подарок Мэри. Превозмогая боль, он стянул ляжку шарфом и лег на спину. Над ним мелькала голова Ливии, колышущиеся колосья, вереница облаков, убегающих на юг.
- Господи, не помереть бы, - его одолевала жажда и боль. – Все, отвоевался.
Бой французских стрелков и английских гусар Седьмого полка при Ватерлоо
* * *
5 июля 1815 года
Арендованный дом в Сток-Ньюингтон-Коммон, Лондон, Англия
Ждать и молиться. Вот все, что ей оставалось, поэтому мисс Мэри Дрегорн ждала и молилась день за днем.
Двадцать первого июня вечером по Лондону поползли слухи о безоговорочной победе лорда Веллингтона над Бонапартом в битве, которая длилась два дня. Двадцать второго июня в газетах появились скупые сообщения о сражении, а двадцать третьего числа эти сообщения стали обрастать подробностями, и тогда же все осознали, что потери в полках чудовищные, просто немыслимые. Двадцать шестого июня в «Таймс» были опубликованы списки погибших офицеров, по которым можно было понять, что в младших чинах все еще ужаснее. Неизвестность сделала Мэри суетливой, беспокойной. Двадцать седьмого июня она поехала к военному министерству, и час простояла у его дверей, в толпе таких же, как она, томимых неизвестностью мужчин и женщин. Конечно, мисс Дрегорн ничего не узнала, вернулась в Сток-Ньюингтон-Коммон без сил и учинила разнос Бетси и детям. Даже Одунке от нее досталось.
Газетное сообщение о победе при Ватерлоо
Няня никак не отреагировала на истерику Мэри, она уже две недели постоянно окуривала дом шалфеем и ладаном и пела заунывные песни на своем языке у алтаря на втором этаже. То, что с точки зрения Одунке, происходит нечто важное, стало ясно двадцать второго июня, когда няня соорудила еще один алтарь в музыкальной комнате, чтобы делать к нему подношения. Она клала на серебряное блюдо этого алтаря гвозди, кусочки рыбы, окропляла его медом и ромом и так горько стенала, что у мисс Дрегорн разрывалось сердце. Бетси все это не нравилось, она высказала няне претензии по поводу протухшей рыбы на алтаре и дикого язычества, но та, не моргнув глазом, ответила, что это алтарь во славу святого Георгия, а тот, что наверху, во славу святой Варвары, и что подношения святым на Барбуде – дело обычное, заурядное. Бетси на это фыркнула и возвела очи к небу, Мэри же впервые за много дней улыбнулась, она знала, что святой Георгий у Одунке не кто иной, как ориша Огун, а святая Варвара – ориша Шанго. Рыба же, без сомнения, предназначалась Йеманжу, владычице вод, которая должна была доставить ее «мальчика» домой через море.
Тридцатого июня, не выдержав, мисс Дрегорн решила нарушить приличия и посетила дом Эльфинстоунов на Аппер-Харли-стрит, в надежде, что родители офицера осведомлены о нем и о том, какие потери в Седьмом гусарском полку. Мать сэра Джеймса, миссис Элизабет Фуллертон-Эльфинстоун была крайне удивлена внезапным визитом Мэри, но сообразив, что та хочет узнать что-либо о судьбе отца воспитываемых ею детей, отнеслась к мисс Дрегорн вполне благосклонно.
От миссис Фуллертон-Эльфинстоун девушка узнала, что капитан был ранен в левую руку и грудь, и пленен накануне битвы, при отступлении пехотных дивизий, которое прикрывал Седьмой гусарский полк. Вообразив, что они поймали штабного офицера, польские уланы отвезли его в ставку самого Бонапарта. Там император допросил сэра Джеймса о передвижениях шотландских гвардейцев и, не узнав у него ничего нового, поскольку капитан открыл ему устаревшие сведения, распорядился перевязать раны сына миссис Фуллертон-Эльфинстоун и налить ему бокал вина из личной фляги. Также Наполеон взял с офицера обещание не участвовать в войне против французов до конца военной компании. В дальнейшем его заперли на чердаке в деревне Женапп и охраняли с другими пленными до вечера следующего дня. После разгрома армии Бонапарта при Ватерлоо надзиратели открыли дверь чердака, пожелали пленным удачи и сбежали, так как через Женапп в тот час двигались к Парижу остатки французской армии, на пятки которым наседали прусские кавалеристы. Брат сэра Джеймса, подполковник Уильям Эльфинстоун, повсюду разыскивал «младшего», он прискакал в Женапп, где пленили гусара, и там ему сказали, что капитан, весь израненный, пошел пешком в расположение Седьмого гусарского полка, от которого к концу битвы в строю осталось половина эскадрона во главе с полковником Керрисоном. У руин фермы, которую защищали гусары, братья обнялись, и сэр Уильям без промедления повез «младшего» в Брюссель, дабы о нем позаботились доктора. В Брюсселе оба сына миссис Фуллертон-Эльфинстоун написали письма родителям и отправили их со срочной почтой. В письме капитана было мало сведений, но матушка офицеров посетовала на то, что полк «разодрали в клочья». От старшего сына и родственниц сослуживцев сэра Джеймса она слышала, что почетный полковник Седьмого гусарского, генерал лорд Аксбридж, маркиз Англси, бывший в прошлом лордом Пэджетом, лишился ноги. Он был в свите лорда Веллингтона, когда прилетело ядро и изувечило ему колено. Дескать, при этом лорд Аксбридж обратился к лорду Веллингтону со словами «чёрт побери, сэр, я потерял ногу!», а Веллингтон ему ответил, «клянусь дьяволом, это правда!»
Помимо маркиза Англси, лежащего теперь без ноги в каком-то доме под Брюсселем, были убиты майор Ходж и «милейший» лейтенант Майерс, который был так внимателен и добр к миссис Фуллертон-Эльфинстоун. Кроме того, ранения получили майор Торнхилл, капитаны Вернер, Томас Уайлдмен, Роббинс, Хейлигер и Фрейзер, а также лейтенанты Дуглас, Питерс, Гордон и Битти. Лейтенанта Джона Уайлдмена сбросила лошадь, но он не покалечился. Что касается младших чинов, миссис Фуллертон-Эльфинстоун могла сказать только, что из четырех эскадронов и трехсот двадцати человек, уцелела в лучшем случае сотня, а двести двадцать покоятся в братских могилах и мучаются от страшных ран в ненавистной Бельгии.
Встреча бывших «врагов», лорда Веллингтона, и лорда Аксбриджа, который увел жену у брата Веллингтона, после ампутации ноги лорду Аксбриджу у Ватерлоо
Поле битвы Ватерлоо после завершения сражения 18 июня 1815 года
От слов миссис Фуллертон-Эльфинстоун Мэри так разнервничалась, что заплакала в присутствии пожилой дамы и дрожащим голосом спросила, не слышала ли она что-то определенное о мистере Кинге. Та вздохнула и отрицательно покачала головой, но потом подумала и заметила, что поскольку сержант служил в эскадроне капитана Вернера, он может быть с капитаном в местечке Андерлехт под Брюсселем. Мол, у храброго Вернера повреждено лицо, он лечится в этом самом Андерлехте, а с ним находятся гусары из его эскадрона.
Мисс Дрегорн возвратилась в Сток-Ньюингтон-Коммон почти в отчаянии, потому что смерть и ранения двухсот двадцати из трехсот пятидесяти служащих в полку не сулили ничего хорошего, как и отсутствие письма от Чарли. Однако, пятого июля письмо таки было ей вручено, и из него выяснилось, что сержант ранен в бедро и лопатку, неделю страдал от горячки, в настоящее время поправляется, восстанавливает здоровье в Андерлехте и вынужден пользоваться костылем. Ему вытащили пулю и рана заживает. Дом огласился радостными криками, Одунке расплакалась, Софи вслед за ней, и Мэри присоединилась к ним. Фанни тараторила и требовала прочесть ей письмо, Джейн хныкала, и даже Бетси пустила слезу. Чарли писал, что лошадь Ливия с самообладанием и достоинством императрицы пережила кошмар битвы, и он хлопочет о ее перевозке в Англию.
Сержант был в печали в связи с тяжелым ранением капитанов Вернера и Эльфинстоуна. Первый все еще плох и страшно исхудал, так как его ранило в челюсть, и с подобной раной не до еды. Второго же, как и Чарли, свалила горячка, но сейчас он вне опасности и передает почтительное приветствие мисс Дрегорн. По мнению Кинга, в двадцатых числах июля в Англию убывает капитан Эльфинстоун и для него может появиться возможность покинуть поредевший Седьмой гусарский полк по ранению. Оставаться во Франции сержант не хотел, он сполна насытился войной и походной жизнью. Мэри была безмерно счастлива, прочитав эти строки.
Вечером того же дня, мисс Дрегорн, перед тем, как лечь в постель, перечитала письмо Чарли, его стихи из тетради, помолилась и уже собиралась поспать, но дверь в ее спальню отворилась и на пороге возникла Одунке.
- Входи, - Мэри сидела на кровати и заплетала длинные темные волосы в косы.
Одунке прикрыла дверь, молча села около девушки и принялась ей помогать. Спустя пять минут няня прошептала «красиво», и добавила. – Мэри, ты сегодня так плакала, что я не должна молчать. Когда мой мальчик приедет, я скажу ему, что пора. Ведь пора?
- Это ему решать, - мисс Дрегорн сжала пальцы Одунке.
- Нет, не совсем так, - изрекла няня. – Ты богата, а он беден, у него даже дома своего нет, чтобы привести жену в этот дом. Я говорила с ним раньше. Это то, что ему мешало, и будет мешать. Чарли даже думал попросить денег у Дугласов на ферму, но я запретила это. Деньги Дугласов пахнут рабами, хотя твой император и уверял, что они ничем не пахнут. В тот день, когда мы сели в экипаж твоего погибшего жениха и поехали в дом его родителей, с рабством было покончено, мы перестали быть обязаны Дугласам. Нельзя кланяться тем, кто покупает и продает людей, и взять их деньги, не запачкавшись.
Наградной лист за битву при Ватерлоо 7 гусарского полка со списком офицеров. В списке полковник Керрисон, майор Торнхилл, три брата Уайлдмена, капитан Эльфинстоун.
Наградной лист 7 гусарского полка за Ватерлоо по эскадронам, верхняя запись слева – Чарльз Кинг, сержант.
- Мои предки и дядя тоже разбогатели на торговле, - промолвила Мэри.
- Но не на торговле людьми, - возразила Одунке. – Ты любишь моего мальчика?
- Я знакома с ним восемь лет, воспитываю его детей, отказала всем, кто предлагал мне замужество, - уклонилась от прямого ответа девушка. – Если ты ожидаешь от меня слова «да», то не услышишь его.
- Гордость, - улыбнулась няня. – Если у женщины есть гордость, это хорошо. Но гордость иногда встает на пути к счастью. Не дай гордости встать на пути к твоему счастью. Чарли будет здесь. Я скажу ему, «где твоя совесть, мальчик, шесть лет эта девушка тебе как жена», и пусть спрячет свою гордость, а ты спрячь свою.
- Говорю же, это ему решать, - заупрямилась мисс Дрегорн.
- Нет, я его подтолкну, хватит Чарли красоваться на лошадях, ночевать в казармах, воевать, - произнесла Одунке. – Гусары! На Барбуде о них никто не знает, и он не знал, пока сэр Джордж, да упокоится его душа, не соблазнил мальчика серебряным шитьем, яркой попоной и блестящими сапожками. Всему свое время. Время воевать истекло, начинается мирное время. Я тебе вот что скажу. Кузнец Джек предлагал мне стать его женой. Я могу родить и буду женой Джека до осени, как обещала ему. А Чарли станет отцом своим детям не по праздникам, а каждый день. Ты будешь женой Чарли, если он попросит?
- Буду, - Мэри покраснела.
- Это мудро, - Одунке обняла ее за плечи. – Как и то, что говорил мистер Каррик. Конный завод в Америке. Заманчиво для мальчика, Мэри. Он справится с этим, станет продавать лошадей, приносить деньги в дом, и забудет, что ты была богата, а он беден. Твой ум и его старания с лошадьми, что еще нужно? Дед доверяет тебе денежные дела, ты умнее всех женщин, которых я видела. Будешь торговать, смотреть, чтобы Чарли не обманули. У мистера Каррика найдется конный завод в Глазго?
- Вряд ли, - мисс Дрегорн, как и няня, обняла Одунке, но не за плечи, а за талию. – Много заводов в Ирландии, но они не так прибыльны, как в Америке.
- Ирландия, Шотландия, Америка, - перечисляла Одунке. – Дом везде, где двое и их дети.
- Да, - согласилась Мэри. – Дом там, где двое и их дети.
* * *
24 июля 1815 года
Порт Остенде, Бельгия
Корабельная обшивка тихо поскрипывала, а плеск волн за бортом навевал сон. Судно с ранеными должно было отчалить из Остенде в Англию полчаса назад, но из-за погрузки дополнительных людей задерживалось в порту. Море было спокойным, погода терпимой, а настроение команды и пассажиров приподнятым. Капитан Джеймс Эльфинстоун, капризный пациент, неспособный, как того требовали доктора, спать по двенадцать часов в сутки, взирал на подволок каюты и строил планы на будущее. Сидящий на соседней койке Чарльз Кинг, которого сэр Джеймс чуть ли не силой вынудил составить ему компанию в каюте во время плавания, откровенно скучал.
- Так что же, полк будет стоять в этом Этапле на побережье Франции целый год? – сержант хмурился.
- Да, - капитан продолжал разглядывать доски подволоки. – И что в этом скверного? Содержание всех оккупационных войск, будь то наших, прусских, австрийских, датских или русских, ляжет на французского короля, это облегчит расходы казны и Принни сможет накупить еще бриллиантов своим пассиям. Я бы и сам погостил во Франции, завел бы себе подружку, повеселился вдоволь, если бы не ранение. Матушка зовет меня пред свои очи, буду послушным сыном.
- А к мисс Дрегорн вы не наведаетесь? – осторожно спросил Чарли.
- Кинг, прекращай уже эти глупости, - протянул Эльфинстоун. – Мой отец – состоятельный человек, посему мне нет нужды жениться на деньгах. Не буду спорить, восемьдесят тысяч фунтов приданого жены исключительно лакомый кусочек для кого угодно, но жить с женщиной, гораздо более умной, чем ты, да при том, что она любит другого, крайне нелепая затея. В такой семье все будет кувырком, и эти деньги потом встанут поперек горла.
- Мисс Мэри хотела за вас замуж до того, как нас услали в Испанию в том году, - покачал головой сержант. – Кого же она любит, как не вас?
- А ты не догадываешься? – усмехнулся капитан.
- Нет, - растерялся Чарли. – Но есть какой-то мужчина, на которого я внешне похож. Она им восхищается и не позволяла мне носить усы, чтобы я и дальше походил на него.
- Вот как? – изумился сэр Джеймс. – Да, точно, ты как то говорил об этом. Но имя этого мужчины она не упоминала?
- Нет. Однажды в Лондоне, тому уж лет пять как минуло, мы с мисс Мэри были в саду и на мое лицо попали лучи солнца. Так она коснулась моего подбородка, и рассердилась, что я не сбрил щетину над верхней губой. Я объяснил, что это будут усы, и мисс Мэри это разозлило. Она заявила, что без усов я кое на кого похож, а с усами, уже не буду похож. Меня одолело любопытство. Спрашиваю ее, «этот некто, на кого я похож, достойный и умный?» Мисс Мэри от этого смутилась и ответила, что мне до него, далеко во всем, особенно в уме, и что любопытство сгубило кошку, - рассказывал сержант. – Этот мужчина, видимо, ей подстать, такой же умный и образованный, как она.
- И красивый, как Адонис, если похож на тебя, дуралея, - кивнул офицер.
- О том, что красиво, а что нет, каждый судит сам, да красота и не вечна. Я вовсе не дуралей, читаю книги, газеты, журналы, - возразил Кинг. – Две дюжины книг по римской истории осилил, например. Могу вам назвать всех императоров, кто за кем правил, до Константина Великого. Про республику римскую я тоже много что усвоил, как у римлян все было налажено, чтобы жить без короля, императора или царя.
- Чего не сделаешь ради любимой женщины, - расхохотался капитан. – Признавайся, везешь ты мисс Дрегорн из Бельгии римские монеты, или нет?
- Не везу, - хлопнул себя по здоровой ляжке Чарли. – Римские не везу. Только шесть греческих, невероятно ценных.
- Да ты плут! - Эльфинстоун в шутку швырнул в сержанта своей гусарской шапкой. – Где раздобыл? Ограбил какого-нибудь поклонника старины в Брюсселе?
- Я? Ограбил? – притворно оскорбился Кинг. – хозяину магазина нужна была вместительная повозка и кляча, чтобы убраться с семьей из города от армии Бонапарта, а парни изъяли именно такую пару и забыли в переулке у театра. Что мне было делать, бросить экипаж и лошадь на произвол воров и мародеров? Я помог честному торговцу, а он отблагодарил меня монетами из своей лавки.
- Но греческие, это что-то новое. Дай угадаю, - смеялся офицер. – Римских у него не было?
- Да вы пророк Иеремия! - засмеялся вслед за капитаном сержант. – Одни греческие.
- Этот мужчина, мечта мисс Дрегорн, похожий на тебя, - Эльфинстоун откашлялся. – Не балует ее вниманием. Так ты не теряйся, воспользуйся тем, что не уступаешь ему внешне. А в образовании затем догонишь, прочтешь все то, что она прочла, и станешь равен ей умом.
- Образование надо получать вовремя, - не согласился Чарли. – И родиться прозорливым, с хорошо подвешенным языком, быстрыми мыслями. Я не такой. Где моя юность, когда учеба дается без усилий?
- Ты себя не принижай, Кинг, - посоветовал капитан. – Острый ум важен, но не все от него зависит. Да, ты не Аристотель и не Исаак Ньютон, но если бы мне предложили выбор, на кого положиться в трудную минуту, я положился бы на тебя, а не на Аристотеля или Ньютона. Знаешь, о чем я толковал, когда ты спросил, встречусь ли я с ней? Мне кажется, мисс Дрегорн к тебе неравнодушна. Она смотрит на тебя с женским интересом, ты уж мне поверь. Может эта девушка и видит в твоем лице и фигуре какой-то таинственный идеал, бросая взоры украдкой, но где этот идеал? Его нет с ней, а ты есть. Кстати, может это ее покойный жених, сын лорда Кавендиша, на тебя похож?
- Нет, мы с сэром Джорджем были очень разные. Это какой-нибудь граф или виконт, - предположил Кинг. – Одунке выведала у Бетси, служанки, что мисс Мэри хочет быть в высшем обществе и иметь титул.
- Тогда тебе ничего не светит, - рассудил Эльфинстоун. – Титула у тебя нет. Впрочем, как и у меня.
- Да, - сержант снял сапоги и лег на койку. – Тяжело соперничать с кем-то, кто знатнее, богаче, умнее и красивее тебя, даже при том, что твоя физиономия напоминает женщине его лицо. Бюст Марка Аврелия не смог бы соперничать с императором Марком Аврелием. Марк Аврелий – уважаемый человек, император, правитель Рима, философ и родня прежним императорам. А что такое бюст? Бюст это камень, скульптура, подобие, без ума и души. И как бюст ни старайся, императором ему не стать.
- Ты не бюст Марка Аврелия, а человек, как и Марк Аврелий. А еще ты «красавчик» Чарли из Седьмого гусарского, к которому липнут все девушки, а значит мисс Дрегорн не стоит зевать, - добавил сэр Джеймс и тут же зевнул. – Меня тянет в сон, Кинг. Давай вздремнем. В Англии нас ждут наемные экипажи, сырые матрацы на постоялых дворах, и ухабы на дорогах. Я хочу в Лондон, приятель. В домашнюю постель, к вкусной пище и отменному бренди. И тебе того желаю.
Bernard:
» Часть 2 Глава 6
Глава 6
«Таинственный идеал»
30 июля 1815 года
Арендованный дом в Сток-Ньюингтон-Коммон, Лондон, Англия
Мисс Дрегорн знала, что Чарли, капитаны Уильям Вернер и Томас Уайлдмен, а также лейтенанты Джеймс Эльфинстоун и Джон Уайлдмен возвращаются в Англию. Первые четверо по ранению, а Джон Уайлдмен из-за сломанной лодыжки. Ей сообщил об этом в письме сержант, и Мэри ожидала, что он появится со дня на день. Это ожидание, с одной стороны, было радостным, так как Чарли избежал смерти в лютой бойне при Ватерлоо, а с другой стороны тревожным, поскольку девушка не была уверена в том, что все сложится благополучно.
Для героя войны дом в Сток-Ньюингтон-Коммон убирали и мыли тщательно, его комнату проветрили и украсили рисунками детей. На словах Мэри противилась помощи Одунке в деле объяснений с Чарли, но в глубине души надеялась на эту помощь, так как няня могла и имела право говорить сержанту то, что для мисс Дрегорн говорить было не просто неудобно, но и неприлично. Девушка для себя решила, что объяснения с Чарли назрели, и лучше все выяснить ныне, чем через год или два. Но отказываться от детей она не собиралась и при любом исходе намеревалась настоять на том, что они будут с ней.
30 июля 1815 года, на пике лета, в Лондоне было солнечно и ясно, без малейшего намека на дождь. В полдень, в доме Эльфинстоунов на Аппер-Харли-стрит миссис Фуллертон-Эльфинстоун написала в дневнике, что она наконец-то заключила в объятия своего дражайшего сына Джеймса. Спустя сорок минут после этого события к дому в Сток-Ньюингтон-Коммон подъехала двуколка Эльфинстоунов, из которой вышел человек в форме Седьмого гусарского полка с тростью, выструганной из дубовой ветки. Покинув двуколку и поблагодарив возницу, он прошествовал к калитке, вошел в нее, вдохнул свежий воздух пригорода и оглядел клумбы.
- Мама! Мама! Папа во дворе! Я видела в окно! – Софи неслась по лестнице так же стремительно, как некогда сама мисс Дрегорн, в свои четырнадцать лет, бежала по лестнице в Дрегорн-хаусе в Глазго, услышав выстрел в кабинете дяди, Дракона Боба.
- Боже, - мисс Дрегорн уронила томик «Истории Александра Македонского» Квинта Курция Руфа и неизящно вскочила на ноги. Она хотела отворить дверь, но Софи уже распахнула ее, бросилась к Чарльзу Кингу и с визгом обняла его.
- Софи, папа ранен, - предупредила мисс Дрегорн с порога, но ее уже отталкивала Фанни, а за ней шли Бетси и Одунке с Джейн на руках.
- Папа! – Фанни отпихивала сестру и хватала отца за руку. – Папа, а это я.
- Да, моя дорогая, - он присел на корточки, поцеловал Фанни и Софи в щечки, притянул их к себе и что-то прошептал. Они рассмеялись, и Чарльз Кинг приблизился к остальным домочадцам. Он тепло поприветствовал Одунке и Бетси, расцеловал няню и Джейн, а затем поклонился мисс Дрегорн, попросил ее руку и коснулся губами пальцев девушки. – Мэри, как я счастлив к вам вернуться, это невозможно выразить словами.
- Чарли, - она зарделась от удовольствия. – Слава Творцу, что вы живы и с нами.
- Соболезную вашей утрате, - сержант посмотрел ей в глаза. – Бедная мисс Мэрион, мне невыносимо жаль. Вы писали, я отвечал, но разве бумага может передать горечь вашей утраты и мои соболезнования?
- Да, не может, - признала она и пригласила его в дом.
День пролетел незаметно. Праздничный обед был выше всяких похвал. Девочки боролись за внимание отца, и он не обделял им ни одну из них. Бетси расспрашивала Чарли о битве, но он изложил только самую суть, не вдаваясь в подробности зверств и ожесточения сторон, и подтвердил, что из трехсот с лишним служащих Седьмого полка в строю осталась сотня, которая будет зимовать на оккупированном Англией севере Франции, в городе Этапль. Армия должна была сократиться вследствие завершения войны, и сержант планировал выйти в отставку по ранению, как и многие сослуживцы, офицеры и младшие чины. Капитан Томас Уайлдмен, к примеру, думал купить должность во Втором Вест-Индийском полку или Девятом драгунском, но с повышением в звании. Перейти в драгуны собирался и его брат, лейтенант Джон Уайлдмен. Джеймс же Эльфинстоун истребовал у командования длительный отпуск и пока размышлял, чем бы ему заняться в Лондоне.
По окончании обеда Чарльз Кинг проверил конюшню, приготовил денник для своей кобылы Ливии, которую доставили по морю в Англию и перегоняли в Лондон. В конюшне Одунке долго беседовала с сержантом тет-а-тет и возвратилась в кухню довольная собой.
Вечером, уложив детей спать, мисс Дрегорн села в гостиной для чтения и там ее обнаружил Чарли, который так и не переоделся в гражданскую одежду, поскольку его старый сюртук сел от стирки и был ему мал, а носить доломан без чекчир, но с панталонами, не годилось. Поинтересовавшись, не нарушит ли он уединение хозяйки дома, сержант, расположился в соседнем с ней кресле с книгой, записками Гая Юлия Цезаря о Галльской войне. Минут пятнадцать они читали в полном молчании, но потом Кинг не утерпел, и принялся исполнять поручение Одунке, данное ему в конюшне.
- Мэри, - он отложил книгу. – То, что вы делаете для меня, девочек и Одунке, неоценимо. Я ваш вечный должник и даже раб, при том, что само это слово мне противно. Одунке нынче мне попеняла на то, что я веду себя бесчестно, и это так. Но ей Богу, это не от злого умысла, а потому что я глупец, тугодум и трус. Любой мужчина, чьих детей воспитывает добрая, прекрасная женщина одних с ним лет, обязан умолять ее стать его женой. Клянусь, я бы так и поступил давным-давно, но боялся разрушить нашу дружбу и внести разлад в жизнь девочек, для которых вы – любимая мать и образец во всем. Если это вас не оскорбит и не обидит, будьте моей женой. А если не желаете, если к тому есть множество препятствий, смело пошлите меня к черту, и забудьте, что я наболтал.
- «Наболтал?» - мисс Дрегорн вздернула бровь и захлопнула том «Истории Александра Македонского». – Чарли, более странного предложения, чем ваше предложение, нельзя вообразить. Что на вас нашло? Вы боитесь разрушить нашу дружбу, и лепечете о каких-то препятствиях? Что это? Объяснение в любви бравого гусара, о котором должна мечтать каждая девушка? Или приговор суда на каторгу?
- Мэри, я объяснился бы еще пять лет назад, если бы не ваше наследство и состояние, - запротестовал сержант.
- Мое наследство? - она удивилась. – Так вы опасаетесь не только разрушить нашу дружбу, но и жениться на богатой наследнице? Что это за небывалый страх у молодого джентльмена? Я о таком не слыхала.
- Я же не джентльмен, Мэри, - он побледнел. – Если бы можно было это ваше наследство куда-нибудь деть, и вы бы превратились в обычную девушку, я бы, как уже и сказал, давным-давно просил вашей руки.
- Извините, Чарли, без денег мне было бы туго, - мисс Дрегорн взирала на него с недоумением. – Но если просителя моей руки это утешит, спешу заверить, что жить за мой счет моему будущему мужу будет непросто, дедушка Каррик заставит его подписать кучу бумаг и договоров, чтобы защитить меня от его расточительности. Вы не подумайте плохого, меня ваше предложение не оскорбляет и не обижает, но девушки, как в свою очередь сказала я, мечтают о словах любви, а не о той чепухе, что вы, по вашему же мнению, «наболтали».
- Я так и знал, что мы будем ссориться из-за этого, - горько воскликнул Кинг.
- Мы не ссоримся, - Мэри откинулась на спинку кресла. – А устанавливаем правду. Вы меня любите, или это предложение – дань дружбе и уважению, Чарли?
- Нет, не дань дружбе и уважению, - замотал он головой. – Но вы-то любите другого человека. Каково вам будет жить со мной, нелюбимым?
- Да? Я люблю другого человека? – мисс Дрегорн была потрясена. – И кого же, на ваш взгляд? Джеймса Эльфинстоуна? Покойного Джорджа Кавендиша?
- Нет. Того, на кого я похож внешне, но кто выше меня во всем, - пробормотал сержант. – Человека из общества, с титулом. Из-за сходства с ним вы запретили мне отпустить усы.
- Усы? – потрясение девушки переросло в ошеломление. – О ком вы говорите?
- Это были ваши слова, Мэри. В тысяча восемьсот десятом году, в саду, вы взяли меня за подбородок, спросили о щетине над верхней губой, и не разрешили носить усы, иначе пропадет сходство, - продолжал бормотать Чарли. – Вы заявили, что он выше меня во всем, особенно умом.
Мэри, едва он умолк, вспомнила тот случай в саду, и ее ошеломление сменилось пониманием, с примесью иронии. – Да, теперь припоминаю. Не буду скрывать, есть у меня такой титулованный идеал, и он действительно выше вас во всем, Чарли. Но моя любовь к нему безответна, у меня нет ни шанса выйти за него замуж.
- Да? – сержант воспрянул духом. – Он что же, не видит, какая вы красивая и умная девушка?
- Не видит, - молвила она, встала из кресла, подошла к книжному шкафу, вытащила с полки труд по греческой мифологии с рисунками, открыла его на нужной странице и положила ему на колени. – Вот он, мой идеал, и вы на него похожи.
- Бог Аполлон? – изумлению Кинга не было предела.
- Бог Аполлон, - кивнула Мэри. – Вы не замечаете вашего с ним сходства на рисунках или монетах?
- Замечаю, - признал Чарли. – Но он же не человек.
- А я и не говорила, что вы похожи именно на человека, - произнесла мисс Дрегорн и села в кресло. – Итак, с этим препятствием мы тоже разобрались. Осталось самое главное. Любите ли вы меня, Чарли, или между нами дружба и ничего более?
- Мэри, я вас люблю, - начал он нетвердо.
- «Но?» - она испытала легкое раздражение. – Какая неуверенность в голосе! Вы должны знать, Чарли, что когда мы съезжали из Ручилла, я забрала вашу тетрадь из тайника под половицей. Забрала и прочла все, от первой до последней строчки. На этот тайник указала мне перед смертью матушка. Так что либо вы лгали, сочиняя те стихи, либо полюбили кого-то еще, либо и в самом деле трус.
- Сейчас я не трус, - он решительно положил книгу о греческой мифологии на пол, шагнул к ее креслу, встал на колени и припал поцелуем к ее руке. – Мэри, я тебя люблю так много лет, год за годом. Люблю в тебе все. И мое предложение от сердца, а не из дружбы или уважения.
- Я тоже тебя люблю, Чарли, - она наклонилась и поцеловала его волосы. – И тоже много лет. Так что ты будешь моим мужем, а я твоей женой, и этому нет никаких препятствий.
- Кроме бога Аполлона, - пошутил сержант.
- Он нам не помешает, - мисс Дрегорн гладила Чарли по щеке. – Образ на монете или скульптуре не сравнится с истинной любовью. Хотя мне будет приятно и лестно, что ни у одной женщины в Англии нет мужа - точной копии Аполлона, а у меня есть.
- Боже, как долго я ждал этого часа, - Чарльз Кинг уткнулся лицом в ее платье. – В тебе вся моя жизнь.
- А ты мой гусар, моя любовь, - она перебирала пальцами его локоны. - «Красавчик» Чарли из Седьмого гусарского. Мой, и больше ничей.
Сержант Чарльз Кинг
Мисс Мэри Дрегорн
* * *
31 июля 1815 года
Хитфилд-хаус, поместье Уайлдменов, Мидлсекс, Англия
Жара, раскалившая лондонские крыши и мостовые, проникла в предместья столицы, вливалась в окна, нагревала помещения до духоты. Редкое явление для Англии, но однажды в год, на пару дней, оно да случается, и тогда всякий столичный житель может почувствовать, что такое испанская или итальянская погода в разгар лета, загоняющая людей в прохладу полуподвалов. Даже комары, проклятые кровопийцы, попрятались до вечера.
В столовой Хитфилд-хауса слуги подали обед и по приказу хозяина ушли, закрыли за собой двери. Томасу Уайлдмену от жары кусок не лез в горло, но кухарка матушки старалась, готовила со вчерашнего дня, не покладая рук, и прервать трапезу было бы огорчительно для нее и для родительницы. Капитан, без фрака и сюртука, в одной сорочке и бриджах, восседал во главе стола, сопел и лениво ковырялся вилкой в блюде. Его мать, миссис Сара Уайлдмен, дабы не подхватить от сыновей «какую-нибудь бельгийскую дрянь», удалилась на противоположный конец стола, позвякивала ложкой о суповую тарелку, что-то бубнила себе под нос. Джон Уайлдмен сидел по правую руку от брата, он выглядел хмурым и злым. По левую руку от хозяина поместья расположился бледный и чахоточный второй брат Джордж, нудный юрист и доходяга. Для полноты картины не хватало только суматошной сестрицы Мэри и третьего братца Эдди, задержавшегося во Франции.
- Куда ты ездил, Том? – миссис Уайлдмен отпила из бокала крошечный глоточек кларета. – По службе?
- Нет, матушка, я был на приеме у сына короля, принца Августа Фредерика, герцога Сассекского, великого мастера Объединённой Великой Масонской Ложи Англии, - торжественно ответствовал сын. – Хочу, чтобы меня представили его дочери, мисс Луизе, для ухаживания.
- Мисс Луизе? – старушка наморщила лоб. – Принц женат? Я где-то читала, что король расторг его брак, как незаконный, и что двое детей герцога, двадцатилетний юноша, и девочка пятнадцати лет, лишились всех прав. Но эту девочку, кажется, нарекли в честь отца и матери, принца Августа и леди Августы Мюррей из Шотландии. Луиза ее второе имя?
- Нет, это не та его дочь, - капитан вытер губы салфеткой. – Мисс Луиза – дочь миссис Элизабет Прейзиг из Аппенсаля в Швейцарии, с которой он не заключал брак. Девушка гостит в Лондоне, отец в следующем году устроит ее дебют.
- Еще одна незаконная дочь? – чуть не подавилась миссис Уайлдмен. – А тебе-то что он нее надо, Том?
- От нее ничего, - хохотнул Томас Уайлдмен. – Но она королевской крови, матушка, а принц Август Фредерик – влиятельнейший политик, сын нынешнего и брат будущего короля. Посему, мисс Луиза – дочь принца, внучка короля и член королевской семьи, пусть ее и не признали таковой. Чем она отличается от сына и дочери леди Августы де Амеланд, или как ты ее назвала, Августы Мюррей? Лишь тем, что леди Августе выплатили отступные через парламент, назначили ежегодное пособие и купили дом при содействии ее зятя, принца Уильяма Глостерского.
Август Фредерик герцог Сассекский
Томас Уайлдмен
- А мисс Луизе дали хоть что-то из этого? – ехидно поинтересовалась миссис Уайлдмен. - И кто вообще установил, что она дочь герцога Сассекского?
- Полагаю, она будет представлена мне лично отцом, - высокомерно изрек капитан. – И если дело выгорит, я буду шталмейстером его королевского высочества герцога Сассекского, а вы свояченицей короля Георга.
- Боже, не околеть бы до этого знаменательного дня, - враждебно пробурчал Джон Уайлдмен.
- От сломанной лодыжки? – старший брат смерил младшего презрительным взором. – Любопытно, сколько лодыжек было сломано в битве с Бонапартом? Ты единственный в своем роде, или были и другие, подобные тебе растопыры и тюфяки? У нас в полку у парней сабельные раны, огнестрельные раны, раны от ядер, штыков, палашей, копий, и одна сломанная лодыжка. Если бы Вернер с его развороченной пулей челюстью мог над тобой посмеяться, братец, он бы посмеялся.
- Это говорит мне адъютант лорда Аксбриджа, просидевший в ставке, вне опасности, половину сражения, - парировал Джон. – Я отражал атаки у фермы пятнадцать раз. Кирасиры, уланы, егеря, налет за налетом. Наши лошади ступали по трупам, которыми было сплошь усеяно это место.
- А лорду Аксбриджу в нашей с ним «безопасности» оторвало ногу ядром, - рявкнул капитан. – И мне от того ядра тоже перепало раскаленной, острой стали, а не сломанных лодыжек. Ты считаешь, что адъютанты не скачут по полю боя и не рискуют?
Медаль и орден капитана Уайлдмена за Ватерлоо
Протез лорда Аксбриджа в музее
- Том, Джон, - Джордж Уайлдмен закрыл лицо ладонью. – Хватит, умоляю.
- Он первый начал, - Томас Уайлдмен указал вилкой на обидчика. – У волчонка зубки чешутся. Понабрался грубости от своих дружков, капралов и сержантов, с которыми он снюхался во Франции в том и этом году. «Сержант Кинг это, сержант Кинг то». Нашел себя приятеля, конюха с Богом забытых островов. Где твоя признательность мне за чины корнета и лейтенанта в полку, обмундирование, коня? Четыре тысячи фунтов было уплачено, и я не использовал ни гинеи из твоего наследства.
- Уймись, Том, - миссис Уайлдмен решила заступиться за младшего сына. – Он воевал достойно. Это так? Это так. Думаешь, ты мне обходишься дешевле?
- Вы не потратили ни пенни ни на мои чины, ни на коня, ни на оружие и форму, матушка, - продолжал спорить капитан. – Я покупал все сам из денег, что завещал мне отец.
- Зато я поиздержалась на твою любовницу и едва избавилась от нее, - прошипела мать, но столь ясно, что ее все услышали. – Ты еще не наведывался в коттедж, в который осмелился подселить мне свою сожительницу? Так знай, мисс Френсис Тейлор съехала, но не с пустыми руками.
- О чем вы, мадам? – Томас Уайлдмен опешил. – Зачем вы выгнали мисс Тейлор?
- Я ее не выгоняла, - миссис Уайлдмен покосилась на сына Джона, тот смотрел на нее во все глаза. – Она была в положении и сама уплыла в Америку, потребовав за свой позор и твои письма чудовищную сумму. Две с половиной тысяч фунтов, гардероб и стоимость каюты на пакетботе. Взамен я получила стопку твоих писем и пачку рисунков для Джона.
- Как вы узнали, что она в положении? – капитан непрерывно моргал.
- Мисс Тейлор нанесла мне визит и выложила все начистоту, - мать буравила сына негодующим взглядом. – Подробности я опущу, они скандальны и возмутительны. Ты помнишь, что было в 1811 и 1813 годах, или мне освежить твою память, когда мы останемся наедине? Речь о тех, в ком текла и моя кровь. Как ты с ними управился?
- А что было в 1811 и 1813 году, матушка? – елейным голосом осведомился Джон. – Я не прочь послушать.
- Молчать! – капитан швырнул вилку на тарелку, да так, что она разбилась. – Я не потерплю от гадкого щенка и вас, матушка, нелепых упреков в том, что типично для джентльменов в обществе и мужчин со средствам. Не потерплю. И вы дадите мне отчет, мадам, на каком основании мисс Тейлор сбежала с моими деньгами за океан, выставив меня кретином.
- Ты будешь терпеть все, что я говорю и делаю из уважения ко мне, как матери, к моему полу и возрасту, - миссис Уайлдмен поднялась на ноги. – Здесь мое жилище, а не дом для блуда и разврата. Тайком поместить в имение матери свою любовницу в положении – верх вероломства и непочтительности.
- Сказано молчать! – взревел капитан и широким взмахом кисти сбросил со стола соусник и блюдо. – Я не буду терпеть ни нравоучений, ни обвинений. И выкину вас всех отсюда за ворота, если мне вздумается. Бунт? Это бунт? Такие нападки выйдут вам боком, клянусь. И не орите на меня, я сам умею орать не хуже.
- Оно и видно, - Джон выскочил из-за стола и подал матери руку. – Идемте, я отведу вас в ваши покои, матушка.
- Да, Джонни, отведи, - старая женщина вся сжалась и ссутулилась. – Отведи, мой милый.
* * *
31 июля 1815 года
Хитфилд-хаус, поместье Уайлдменов, Мидлсекс, Англия
Джон Уайлдмен, по привычке, укоренившейся в нем с детства, беспокойно ходил по своей спальне, ощущая гнев и тоску одновременно. На столе лежала картонная коробка с рисунками пастелью, тушью и карандашом, предназначенная ему в память о той, чей талант был его путеводной звездой все эти годы. Прощальное письмо было спрятано между работами, но мать, без сомнения, обнаружила его и прочла, если судить по состоянию конверта. Лейтенант замер у окна, извлек листы из кармана и вновь пробежал глазами послание Фанни.
«Дорогой мой Джон! Прости, что я не дождалась тебя и позорно улизнула из Хитфилд-хауса. Не знаю, как тебе удалось выжить в этой страшной войне, но раз ты держишь в руках мою писанину, значит удалось. Я почти в этом убеждена, потому что ты добрый человек и друг, подобных тебе Бог любит и бережет. С моей стороны, выйти за тебя замуж было бы так соблазнительно и заманчиво, но брак со мной испортил бы твою жизнь, поскольку у меня мерзкий характер и гнилая душонка. Ты знаешь, что я совершила и как грешила, за это мне предстоит расплачиваться, и лучше тебе быть подальше, когда это произойдет. Твой брат перед отплытием в Бельгию опять меня обрюхатил. Я могла бы, пожалуй, родить и подкинуть ребенка Дрегорнам, но из того, что ты рассказал мне о Чарльзе Кинге по своим впечатлениям на войне, и о Мэри Дрегорн с его слов, они не заслужили такой подлости. Этот не рожденный ребенок будет моим, ни приют, ни приемные родители не получат плод моей очередной ошибки и слабости.
Мне кажется, на небесах еще есть какой-то ангел, который обо мне хлопочет. Я поехала в Лондон по тому адресу, что ты дал мне для продажи гравюр, и познакомилась с одним забавным малым из Америки, который приобретает в Англии всякую всячину для своей типографии и книжного дела. Он был в кабинете продавца гравюр на Оксфорд-стрит в день моего приезда, поглядел на мои карикатуры и в шутку предложил мне уплыть с ним в Америку, чтобы заняться рисованием всерьез и поучаствовать в прибыльном деле. Скажи, разве я могла пропустить мимо ушей фразу «прибыльное дело?»
Извини, что мне пришлось побеспокоить твою мать, но менять свою жизнь резко и бесповоротно, отправляться в неизвестность, без достаточной суммы денег, мне было боязно. Я не думала, что из моей с ней беседы будет толк, но миссис Уайлдмен, как ни странно, откупилась от такой пиявки, как я, а не вызвала констебля и не упрятала меня в работный дом или тюрьму за вымогательство.
Я бы хотела поцеловать тебя, мой милый Джон, не из благодарности или похоти, а как брата, которого мне хотелось бы иметь. В последние несколько лет ты был самым дорогим моим человеком. Надеюсь, мы еще увидимся, и я исполню это свое желание. Живи так, как тебе нравится. Женись на девушке, которая оценит твою отзывчивость, чуткость и добрый нрав. Не подчиняйся злу и не тоскуй обо мне сильно. Конечно, ты будешь тосковать, иначе ты не малыш Джон, но не тоскуй чрезмерно. Я отдаю тебе все свои рисунки, за исключением тех, что сделала на этой неделе в одном доме, и твоего портрета, который ты так хвалил. Распоряжайся ими по своему усмотрению. Мой пакетбот скоро отплывает.
Твоя подруга Фанни, 19 июня 1815 года».
Лейтенант прикрыл веки. Будь оно все неладно. Мисс Тейлор предпочла удрать, а не бороться. Мог ли Джон найти ее в Америке? Известно ли матери, куда направилась Фанни? И что он сделает, найдя ее? Предложит замужество, при том, что она воспринимает его как брата? «Какой же Том слизняк», подумал лейтенант и усмехнулся. Чарли Кинг как то поделился с ним, что в раннем детстве его дочь Софи считала, что слизняк называется так потому, что он все слизывает. «Слизняк и позер», повторил про себя Джон, вспоминая, как за обедом брат рассуждал о незаконной дочери герцога Сассекского, королевской крови, связях, перспективе сделаться шталмейстером принца. А до этого Том распинался о том, как купит имение лорда Байрона и будет возить в него знатных гостей, показывать им комнаты и вещи прославленного поэта.
Боже, почему он боготворил старшего брата в детстве и юности? Неужели был столь наивен и слеп? С кем Том по-настоящему дружен? Ни с кем, он пускает людям пыль в глаза, чтобы ему завидовали, врет напропалую. То, как брат описывал службу в армии шесть лет назад, было сплошной ложью, нелепыми байками. Если бы он руководствовался бравадой Тома на войне, и не прислушивался к сержанту Кингу, то погиб в первом же бою. Что у него за старший брат такой, который ради дурачества и показухи, дает младшему брату советы, способные привести к смерти? Будь его братом Чарльз Кинг, посоветовал бы он ему, Джону, с его навыками верховой езды, стрельбы и фехтования, стать гусаром и кидаться на врага, как полоумный, словно гусарский доломан и шапка делают человека неуязвимым? Да ни за что на свете!
К дьяволу тоску. Грядет совершеннолетие, избавление от опеки Тома. Служба в полку, где не будет Тома. Нужно выбросить из головы Фанни, стать самостоятельным, завести друзей, поддерживать отношения с братьями Эдди и Джорджем. Помогать матери. А Том волен жениться на ком угодно и врать тем, кто готов внимать его лжи. А пока, до заката, можно изучить рисунки Фанни и попробовать нарисовать что-то самому.
* * *
12 августа 1815 года
Арендованный дом в Сток-Ньюингтон-Коммон, Лондон, Англия
Письма в Глазго и обратно, даже срочные, не доставляются в мгновение ока. Впервые на своей памяти Чарли коротал дни, дожидаясь ответа даже не на собственное послание, а на письма Мэри мистеру Роберту Каррику и тете, миссис Маргарет Денистоун. Мисс Дрегорн была совершеннолетней и не нуждалась в разрешении на брак, но благословение «дедушки» было ей важно.
Для Кинга мистер Каррик был загадкой, человеком непостижимым и непредсказуемым. От него зависело наследство мисс Дрегорн, точнее его размер, и это было для нее значимо, посему Чарли переживал. Нет, не за размер наследства, а за душевный покой Мэри. Сержанта терзали сомнения. Вдруг мистер Каррик будет против их брака? Вряд ли банкир много лет заботился о блестящем воспитании и образовании «внучки» для того, чтобы выдать ее замуж за бедного гусара в чине сержанта. Но волновался Чарли зря, так как ответ мистера Каррика на письмо мисс Дрегорн с просьбой одобрить помолвку, был положительным. Не исключено, что причиной тому послужило то, что «старый Робин» недолюбливал аристократов, видел в возможном титулованном муже мисс Дрегорн угрозу ее деньгам, и надеялся, что Кингом будет легче помыкать. Или он смирился с обстоятельствами? Ведь Мэри в это году исполнялось двадцать пять лет, ее дом был полон чужих детей, которые звали девушку «мама», но по закону считались дочерями сержанта, и разлучить мисс Дрегорн с девочками было абсолютно немыслимо. Какой посторонний мужчина был способен разрубить этот Гордиев узел, кроме того, кого дети именовали своим отцом? В конце письма «старый Робин» отметил, что доля в конном заводе в долине Гудзона у Нью-Йорка может стать его свадебным подарком, если молодожены пожелают пожить какое-то время в Америке.
Ответ тети, миссис Маргарет Денистоун, пришел днем позже и в целом повторял послание банкира. Она успела изучить будущего мужа племянницы и не возражала против родства с ним. То, что дочь сестры не «заткнет за пояс» ее дочерей в выборе жениха и не получит титулованного супруга, не упоминалось, но было, очевидно, для нее отличной новостью. Тетушка советовали Мэри ехать в Глазго и по возвращению сразу делать оглашение в церкви, чтобы пожениться до Адвента.
Пока Чарли ждал писем от родственников Мэри, он наслаждался покоем жизни в пригороде с любимой женщиной, своей старой няней и детьми. Ужасы и тяготы войны были преданы забвению, совершались покупки к свадьбе, обсуждался конный завод в Америке. Впрочем, у него с невестой было что обсудить и без этого завода. Тридцать первого июля, на другой день после приезда Чарли в Сток-Ньюингтон-Коммон, Мэри поведала жениху о прощальном визите Энн Роджерс и показала ему портрет Софи, выполненный незваной гостьей. Всмотревшись в портрет, Кинг задумался и молвил, что эта манера рисования ему знакома. Он тут же описал приметы художницы из Хитфилд-хауса, мисс Фанни Тейлор, и эти приметы совпали с приметами злополучной Энн Роджерс. Мисс Дрегорн была поражена, но затем согласилась с мнением сержанта, что хозяин поместья, в котором жила Фанни Тейлор, капитан Томас Уайлдмен, как никто другой подходит на роль ее любовника, отца Фанни и Джейн. Он мог сообщить своей содержанке как о ней, Мэри, так и о сослуживцах Чарли из Седьмого гусарского полка, поэтому убедительный обман Эн Роджерс в доме на Расселл-сквер в ту ночь, когда она подкинула Фанни, и имел успех. Загадка рождения девочек была близка к разгадке. Оставалось лишь удостовериться в подозрениях. Однако, мисс Дрегорн не хотела вовлекать в это «дикаря», личность вздорную, злопамятную и вспыльчивую, поскольку он, с большой долей вероятности, пребывал в неведении, где его незаконные дети, и для Мэри было бы спокойнее, если бы так оно и продолжалось. Девушка попросила сержанта не действовать прямо и не выдвигать обвинения офицеру. Для установления правды годился и брат капитана, Джон Уайлдмен, у которого с Чарли были добрые отношения.
Договорившись с мисс Дрегорн, как себя вести, сержант вместе с ней посетил дом Уайлдменов на Бедфорд-сквер, но лейтенанта в нем не оказалось, он жил в Хитфилд-хаусе. Кинг написал для него записку и вручил ее слуге. Через неделю в Сток-Ньюингтон-Коммон доставили ответ, в котором Джон Уайлдмен назначал ему встречу на Бедфорд-сквер двенадцатого июля, когда он планировал вернуться из Хитфилд-хауса. Чарли с невестой решили, что беседа с однополчанином сержанта слишком серьезна и затрагивает чувствительную для девушки тему, поэтому они и в этот раз отправились на Бедфорд-сквер вдвоем.
В условленный день сержант и Мэри были на месте. Так как они явились до полудня, брат Джона, Джордж работал в конторе, и лейтенант принимал мисс Дрегорн и мистера Кинга в гостиной. Он выглядел рассеянным, грустным и до сих пор пользовался тростью. Усадив гостей на канапе, лейтенант сделал комплимент мисс Дрегорн и обратился к сослуживцу. - Вы уже не хромаете, сержант, а я прихрамываю. Чем обязан?
- Мы по деликатному вопросу, мистер Уайлдмен, - вступила в разговор девушка. - Нас интересует мисс Френсис Тейлор, художница, жившая в Хитфилд-хаусе, в коттедже, в прошлом году. Чарльз говорил с ней во время ремонта конюшни в поместье. Где теперь эта мисс?
- В Америке, - услышав имя Фанни, лейтенант вздрогнул. - Но что вам от нее надо?
- Сэр, - Чарли погладил подбородок. - Я не буду изъясняться намеками. Мисс Тейлор и ваш брат, капитан Уайлдмен, были близки?
- Да уж, никаких намеков, - скривился Джон. - А для чего вам это, Кинг? Не для того ли, чтобы узнать, кто мать ваших двух дочерей?
- Допустим, что для этого, - сержант кинул быстрый взор на мисс Дрегорн. - Так мисс Тейлор в этом замешана?
- Мисс Тейлор — их мать, - без околичностей ответил лейтенант. - Она собственноручно отнесла девочек в дом мисс Дрегорн на Расселл-сквер четыре и два года назад.
- Ясно, - Кинг посмотрел собеседнику в глаза. - А кто их отец?
- По крови мой брат Том, - Джон Уайлдмен нервничал. - А по закону, с ваших же слов, вы, сержант. Характер Тома в полку ни для кого не секрет. Не мне вам рассказывать о привычке Тома волочиться за юбками, о его бесцеремонности и грубости, при том, что он метит в высший свет и в силу этого не мог, да и не собирался жениться на мисс Тейлор.
- Капитан Уайлдмен осведомлен, как мисс Тейлор распорядилась детьми? - Мэри затаила дыхание.
- Нет, - покачал головой лейтенант. - Он убежден, что они в приюте, что Фанни сунула их в подкидной ящик. Но поверьте, если Том узнает, где девочки, ничего не изменится. В этом или будущем году он посватается к мисс Луизе Прейзиг, юной особе, которой покровительствует герцог Сассекский. Сплетничают, что мать этой мисс была подругой герцога. Скандал моему брату вреден. Обвини вы его, он станет все отрицать.
- То есть, он не захочет отнять у нас девочек? - спросил Чарли.
- Нет, зачем они Тому? Брат равнодушен к детям. Да он и не дознается, что они крещены вами как ваши дочери. Я буду нем, как могила, и вам советую тоже помалкивать, чтобы не взбесить Тома, - Джон искоса взглянул мисс Дрегорн. - Брат впадает в бешенство от малейших пустяков, а обвинения в незаконном отцовстве и неблаговидном поведении - не пустяк. Не скрою, я дружил с мисс Тейлор и предлагал ей замужество, но она решила не обременять меня этим. Умоляю, не судите Фанни строго. Ее жизнь не была сладкой. Том приказал ей избавиться от детей, и она избавилась, а иначе очутилась бы на улице, а потом и в работном доме, без денег, с незаконнорожденным младенцем.
- Мы не осуждаем мисс Тейлор, - успокоил его сержант. - Если она и ваш брат не потревожат детей, и мы никого не потревожим.
- Вот и славно, - лейтенант улыбнулся. – Моей матушке известно, где ее внучки, но она скорее откусит себе язык, чем сообщит об этом Тому. Брат намерен купить поместье лорда Байрона, а от Хитфилд-хауса отказаться, и грозится сослать мать в этот дом, если она будет его ругать или корить за что-либо.
- Воистину «почтительный» сын, - заметила Мэри.
- Он такой, какой есть, - вздохнул Джон. – Отец порол его розгами с пяти лет, а школа Харроу воспитала в нем жестокость. Эта жестокость и бахвальство стали натурой Тома. Сержант мог бы порассказать вам о брате, что он вытворял в полку, но это не для женских ушей. В юности Том был моим кумиром, но нынче я отчетливо вижу его недостатки. Не волнуйтесь, с моей стороны вам ничто не угрожает, а Фанни далеко и начала новую жизнь. Не желаете поглядеть на ее рисунки? Это подлинное чудо, клянусь. В коробке, которую она мне подарила, два ваших портрета, сержант.
- Да, мы поглядим, - Чарли не хотел обижать Джона Уайлдмена, не проявив интереса к творчеству мисс Тейлор, которым лейтенант восхищался.
- Я принесу коробку, - Джон встал из кресла. – Но перед этим выпьем чаю, а то вы посчитаете меня досадным увальнем. Здесь всего одна служанка, так что чаепитие будет скромным.
- Я могу помочь вашей прислуге, - вызвалась Мэри. – Две женщины в таком деле предпочтительней одной.
1 2