1 2
Bernard:
» Часть 2 Глава 7 Дочь морейского деспота
Глава 7
«Дочь морейского деспота»
12 ноября 1472 года
- Венсан, мы опоздаем, если не выйдем до десятого часа, - Анна окликнула мужа, когда шла по проходу второго этажа, мимо его покоев к детской. Остановившись у дверей детской, она прислушалась, и толкнула ее. Как только дверь распахнулась, ей в грудь прилетела подушка.
- Это что такое? - возмутилась Анна — Кто в меня подушку кинул?
В детской царила непроглядная тьма. Оба окна были завешены какой-то дерюгой.
- Мама, прости, мы думали, это Никишка! – раздался испуганный голос Федора. Дети вылезали из укрытий, в которых они прятались, чтобы напасть на подьячего. Мария, десятилетняя падчерица Анны, дочь ее свояченицы Ксении Ильиничны, поднялась из-за скамьи. Русоволосая, невысокая девочка с узким лицом и полными губами. Она отличалась бойким характером, дружила со всеми детьми во дворце, особенно с сыном великого князя Иваном Молодым, и никогда не упускала возможность поучаствовать в развлечениях. Семилетний Федор, похожий на мать, был златокудрым, голубоглазым и серьезным мальчиком с ангельским лицом. Он не любил шалости, но постоянно оказывался втянутым в них сестрой или братом. Федор шагнул от большого шкафа с выдвижными ящиками. Шестилетний Василий, называемый в семье Третьяком, внешне напоминал Ивана Васильевича Стригу Оболенского. Ловкий и шустрый малый, с каштановыми волосами, резкими чертами лица и озорными, зелеными глазами. Этот хитрец скрывался под широкой лавкой, но его выдавали торчащие босые ноги. Четвертый ребенок, Иван, которому не исполнилось еще двух лет, темноволосый и кареглазый, с пухлыми щеками и упрямым подбородком, сидел в углу и готов был расплакаться. Он боялся темноты.
- Поглядите на них, - всплеснула руками Анна. – Нападают из темноты на мать, как звери чудные и лютые. Подушку в меня швырнули. Понятно, почему Никифор не желает с вами возиться. Вы тати, разбойники. Вас в Судную избу надо тащить на расправу. К князю Ивану Юрьевичу. У него розги отменные.
- Мама, давеча Никишка меня по голове подушкой бил! - объяснила нападение Мария. – Мы не знали, что это ты. Если бы это был Никишка, он никогда бы не догадался, кто в него бросил.
- С окон все снять, - Анна подняла с пола подушку и положила ее на ларь. – Никифор скоро придет. Не хотите с ним сидеть, позову кормилицу.
- Не нужно кормилицу! – завопил Третьяк, выползая из-под лавки. – Это Манька замыслила. У нее голова набекрень. Она первая Никишку лупила подушкой.
- Я же не просто так лупила, - оправдывалась Мария. – Никифор нам читал книгу, как пономарь псалтирь бубнил. Я невзначай уснула, а он мне в носу пощекотал бечевкой. Я чуть до потолка не подпрыгнула. Думала, в мою ноздрю муха заскочила.
- Мы с отцом уходим встречать невесту великого князя, - Анна убрала со лба Маньки прядь волос. – Сами не знаем, когда вернемся. Никифора не обижать. У него и без ваших забав дел полно. Будете верещать, как в прошлый раз, когда сторож с патрикеевского двора решил, что вас режут, и ломился в ворота, я на вас управу найду.
Она развернулась и отправилась искать мужа. Долматов, почесывая затылок, сидел на кровати, в своей постельной, в одной рубахе и исподнем. Анна вошла, затворила дверь, закрыла ее на засов, и села рядом с ним. Муж понял, что дверь заперта, улыбнулся, одной рукой обнял Анну за талию, а другой начал гладить ее по бедру.
- Венсан, - прошипела Анна. – Прекрати. Надо встречать невесту Ивана. В своем ли ты уме?
- Не заперла бы дверь, я бы ум не потерял, - Василий невозмутимо продолжал гладить ногу и живот Анны. – Давай быстро и тихо все сделаем, как две мыши.
- А ты видел, как мыши это делают? – засмеялась Анна, чувствуя возбуждение.
- Не видел, - признался муж. – Может, они и не делают этого вовсе, а в грязном белье сами собой разводятся, как люди говорят? Так мы их научим правильно плодиться и размножаться.
- Быстро правильно не бывает, - возразила Анна. – Кролики быстро плодятся, да глупыми родятся.
– Мы уже родились не глупыми, чего нам опасаться? Задержимся немного. Невеста подождет. Не я ли ее Ивану из Рима выписал стараниями Фрязина? Целый сундук бумаги извел и столько серебра великому князю сохранил, сколько на Великом торгу за год не оборачивается. Задарили римлян и греков мехами, а давали бы серебром, разорились бы вконец, - пальцы Василия поднимались все выше. – Джамбаттиста уже обручился с ней в Риме от имени Ивана. Полгода эти греки сюда добирались. Куда она теперь денется? Назад в Рим убежит? Как с Успенской прозвонят девятый час, будем одеваться. А пока слегка разденемся. Ты слишком уж оделась с утра, милая. Тебе, поди, жарко в этой однорядке.
Анна вздохнула, упала на спину и начала задирать подол однорядки, юбки и срачицы. – Ты, Венсан, ненасытный. Сколько с ночи прошло? Совсем мало времени. Дети услышат.
- Говорю же, мы будем как мыши, - он принялся жадно ее целовать, и глаза Анны тут же стали, будто пьяными. Она не могла этому сопротивляться. Да и не хотела.
* * *
У дочери морейского деспота Фомы была необычная семья и извилистый жизненный путь. Ее дядя, последний византийский император Константин XI Палеолог, погиб, защищая Константинополь от турок в 1453 году. Брат погибшего, отец Зои, являлся деспотом Мореи в Греции и соправителем брата Димитрия, еще одного дяди Зои. После падения Константинополя братья Фома и Димитрий признали себя вассалами султана Мухаммеда Второго. Однако, они постоянно ссорились между собой. Фома хотел восстановить империю, а Димитрий не желал войны с султаном. В итоге, в 1460 году, войска султана прорвали шестимильную стену Гексамилион, отделявщую Морею от остальной Греции, вторглись в Морею, и Фоме пришлось бежать. Сперва на остров Керкиру, где он оставил семью на долгие пять лет, а оттуда в Рим. Во время бегства Палеологи прихватили с собой увезенный ими из Патры череп апостола Андрея, старшего брата апостола Петра, владея которым, константинопольская церковь как бы ставила себя выше римской, престола апостола Петра. Вместе с черепом апостола они забрали и другие мощи, в том числе руку Иоанна Крестителя. Благодаря этому, римский папа милостиво встретил Фому Палеолога в Риме, принял в дар голову апостола, поместил ее в собор святого Петра в Риме и обязался помогать свергнутому деспоту. Его поселили на улице Борго Санто-Спирито, возле церкви Святого Духа.
Фома Палеолог
Пока Фома Палеолог жил в Риме и грезил крестовым походом против турок, который вернет ему Константинополь, в Риме сменилось несколько римских пап. Папа Пий Второй умер, на престол заступил папа Павел Второй, которому пришел на смену папа Сикст IV.
26 августа 1462 года на Керкире умерла мать Зои Екатерина, дочь Чентурионе II Дзаккария, князя Ахейского. 12 мая 1465 года в больнице Санто-Спирито в Риме скончался Фома Палеолог. Четверо их детей, Елена, Зоя, Андрей и Мануил стали сиротами. Елена Палеолог к 1465 году успела побывать замужем за сербским деспотом Лазарем, овдоветь в 1468 году и постричься в монастырь. Перед смертью, Фома Палеолог завещал опеку над своими нищими детьми кардиналу Виссариону Никейскому. Этот грек из Трапезунда, поддержавший объединение католической и православной церквей на Флорентийском соборе 1439 года, с 1463 года был константинопольским патриархом от латинян и римским кардиналом одновременно. Три ребенка из рода Палеологов – Андрей, Мануил и Зоя, стали пешками в его политическим играх. Он доставил их с Керкиры в Италию и начал использовать в своих целях.
Справедливости ради надо сказать, что Виссарион Никейский пытался дать хорошее образование родственникам византийских императоров. Но ему это не слишком удалось. Наследник деспота Мореи, Андрей, был легкомысленным и недалеким. Он постоянно выставлял себя на посмешище. Мануил тоже ничем выдающимся не отличался. Оставалась Зоя. Ее сватали за сына Лудовико III Гонзага, маркграфа Мантуи, кондотьера Миланского герцога, Венеции и Флоренции. Договориться не получилось. Затем, в 1466 году кардинал Виссарион намеревался выдать девушку за кипрского короля Жака II де Лузиньяна, но тот ее отверг. Потом был еще один возможный жених, князь Джованни Караччоло, но и этот брак не сложился.
В 1469 году, через родню московского «денежника» Ивана Фрязина, который искал в Италии мастеров для Ивана Васильевича по поручению дьяка Василия Долматова, Зою Палеолог предложили в жены овдовевшему великому князю. В конце 1469 года Джамбаттиста делла Вольпе привез из Италии в Москву ее парсуну, написанную маслом на холсте. Портрет понравился Ивану Васильевичу, но он еще не был готов снова жениться. Кардинал Виссарион, которому не было окончательно отказано, воодушевился. Ему казалось, что Зоя сможет обратить великое княжество Московское, а за ним и всю Русь, в католичество, или хотя бы, в унию. Грек наладил связь с дьяками в Москве через купцов, оказал им ценные дипломатические услуги и ждал удобного момента. В переписке он переименовал Зою в Софию. Так было благозвучнее.
Василий Долматов долго не считал дело решенным. Его смущало то, что портрет Зои, на котором она выглядела скромной и изящной, расходился с описанием невесты, сделанным родней Ивана Фрязина. Делла Вольпе из надежных источников узнали, что Зоя имеет пышную фигуру, не очень высока и стройна, и далеко не изящна. У нее темные глаза, густые брови, крупные черты лица, большие губы, лоб и грудь. Настоящая гречанка, причем не самая красивая. Еще они сообщили, что Зоя болтлива, воспитана не лучшим образом, часто перебивает собеседников, пытается ставить себя выше других, и чрезмерно гордится своим происхождением, что странно в ее затруднительных обстоятельствах. Дьяк знал, что великий князь не любит подвохов и рассказал ему все. К удивлению Василия, эти сведения не отвратили Ивана Васильевича от мысли жениться на Зое-Софии. Возможно, он увидел в этом описании сильную личность и любопытный тип женщины. Или просто прельстился приданым. Римский папа предлагал передать великому князю все права на владения отца Зои, Фомы Палеолога, в ущерб правам ее братьев. То есть, Морею. Права эти стоили недорого, ведь Морея была захвачена турками, но к ним прибавлялись шесть с половиной тысяч дукатов.
Софья Палеолог (реконструкция)
Так или иначе, из-за новгородских дел 1471 года приезд Софии в Москву для знакомства с Иваном Васильевичем и Марией Ярославной отложили. Путь пролегал через Польшу, в условиях борьбы с королем Казимиром за Новгород, он был закрыт. Кроме того, кардинал Виссарион настаивал на предварительном обручении. В феврале 1472 года, получив его письмо, Степан Бородатый и Василий Долматов поняли, что пора принимать решение, ответить либо «да», либо «нет». Они доложили все как есть великому князю, и он сказал «да». Митрополит Филипп был недоволен этим. Он подозревал, что Зоя перешла в латинскую веру, и будет действовать в интересах римского папы. Дьяки пообещали, что она перекрестится, если потребуется, и забудет о Риме. Через неделю Иван Фрязин отбыл в Италию с тремя боярами, одним дьяком, несколькими подьячими, охраной и большим обозом различных подарков римскому папе, Виссариону Никейскому, будущей жене Ивана и ее родственникам. В основном это была пушнина и разная меховая рухлядь. Такого добра, после похода на Новгород, скопилось в казне изрядно.
Джамбаттиста прибыл в Рим в мае, предварительно посетив родную Виченцу. Там его уже ждали готовые ехать в Москву итальянские мастера. Каменщики, зодчие, оружейники, портные. По большей части, родственники. Иван Фрязин рассказал им о чужой стране, кто то согласился там поработать, кто то нет. В конце мая посольство предстало перед Сикстом IV и вручило папе грамоту великого князя московского, в которой послу давались полномочия обручиться с Софьей Палеолог от его имени. Сикст IV выразил свое согласие и получил подарок – богатую шубу и шесть дюжин мехов. Кардиналы, епископы, знатные греки, братья и сестра Софии были также одарены мехами. Соболями, горностаями, куницами, лисами, бобрами. 1 июня 1472 года, в соборе святого Петра в Риме Иван Фрязин, представляющий своего хозяина, великого князя Ивана Васильевича, был обручен с Зоей-Софией Палеологиней, дочерью морейского деспота Фомы, называемого в Москве Ветхословцем по его роду.
Встреча Софьи Палеолог на границе
Почти через месяц, 24 июня 1472 года, попрощавшись в Риме со всеми, кто стал ей дорог за эти годы, в том числе с папой Сикстом, София поехала в Москву. В сопровождении Ивана Фрязина, московских служилых людей, папского легата, генуэзца Антоний Бонумбре, епископа Аччии, его свиты, собственного небольшого двора и шестидесяти всадников охраны. Ее путь пролегал через Сиену, Флоренцию, Болонью, Виченцу, Тренто, Инсбрук, Аугсбург, Нюрнберг, Эрфурт, Брауншвейг, к Любеку. В Любеке в начале сентября 1472 года София с сопровождающими села на корабль и переправилась через море, в ливонские земли. 11 октября ее поезд достиг Пскова. В Пскове состоялся торжественный прием будущей жены великого князя наместником и горожанами, ей подарили из городской казны пятьдесят рублей серебром. Из Пскова поезд невесты направился в Новгород, где она пробыла пять дней. 30 октября 1472 года новгородцы проводили новую великую княгиню в Москву.
* * *
12 ноября 1472 года
Люди стекались в Загородье с раннего утра, чтобы занять удобное место для наблюдения за поездом Софии, невесты великого князя. Большой каменный мост у Троицких ворот широк, но количество идущих из Великого посада зевак было таково, что то и дело на мосту возникала давка. Говорили, что поезд двигался из Новгорода на Торжок, не пересекая тверских владений, проследовал через Лотошино к Волоку, и должен был прибыть в крепость по Троицкому мосту. Рынды выделили на правой половине моста полосу шириной в сажень для прохода и проезда дворцовой службы. Долматов с Анной и Петром Тимофеевым прошли от своего двора вдоль дворца и на мосту сразу направились к выделенной полосе. Рынды увидели сослуживца Петра и великокняжеского дьяка, стали кричать, чтобы толпа расступилась, через несколько мгновений Василий с женой оказались на мосту.
На противоположном берегу Неглинной, на возвышенности, называемой жителями Островом, расположились придворные под охраной детей боярских. Остров окружали низины, застроенные дворами. Строить на самом Острове было нельзя, земля была выкуплена под монастырь. От Острова во все стороны разбегались улицы и дороги, эта местность изобиловала оврагами и ручьями, наибольшим из которых был Черторылый ручей, берущий начало у Козьего болота. Так его называли за неровное русло, как будто «черт рыл». С востока Остров переходил в пологий берег реки Неглинной, покрытый мхом, то есть Моховой.
Долматов, Анна и Петр поднялись на Остров пешком и сразу заметили Оболенских. Их было человек двадцать. Верхами, в санях и носилках. Степанида Ивановна и Евдокия Ивановна спрятались от холода под медвежью шкуру, их сани стояли прямо на краю дороги, ведущей к Троицкому мосту. Теща Василия так укуталась, что из-под платков, закрывающих голову и нижнюю часть лица, были видны только ее глаза и половина носа. Долматов улыбнулся и кивнул Степаниде Ивановне. Она приветливо помахала рукой. Затем дьяк поздоровался с Евдокией и ее мужем Никитой. Криворотовы, как и Долматовы, оставили детей дома, чтобы те не потерялись и не пострадали в давке. Князь Иван Васильевич Стрига Оболенский возвышался над толпой на прекрасном белом жеребце и приковывал к себе взоры прохожих. Тесть, даже в преклонном возрасте, выглядел величественно.
- День добрый, Иван Васильевич, - Долматов поклонился, ему последовали Анна и Петр.
- День добрый, - князь Оболенский в один миг покинул седло, обнял зятя и дочь. – Как поживают мои внуки и внучка?
- Утром подушкой в мать швыряли, ироды окаянные, - пошутила Анна.- Как ты, отче?
- Скриплю, пока не рассыпаюсь, - ухмыльнулся Иван Стрига. – Василий мне мазь с барсучьим жиром сделал, гонять эту проклятую ревму. Помогает. Мать твоя, Анна, вся этой мазью измазалась с пят до макушки, а ноги у нее все равно нейдут.
- У нее одышка, потому и ноги нейдут, - пояснил Долматов. – Я ей капли приготовил от одышки. На днях принесу.
- Великий князь дальше по дороге, я его видел, - Иван Иванович Слых Оболенский подошел откуда-то сбоку, бросил в сани тулуп и приобнял дьяка за плечи. – Василий! Как поживаешь, шурин? Как дела, сестра?
- Хорошо, - ответил Долматов. – Где ты его видел?
- У шатра с хоругвью, на которой Спас, - Слых указал пальцем налево. – Вон там.
- Пойдем к великому князю, - предложил тесть. – Кто пойдет к великому князю? Спешивайтесь и идите за мной с Василием.
- Мы тут будем, - Дуня не хотела вылезать из саней и тащиться по холоду, чтобы потом стоять и мерзнуть около великого князя. – Нам отсюда видно всю дорогу. В конце концов, мимо нас проедут.
Князь Иван Стрига, Иван Слых, Василий Долматов, Анна, Петр и еще около десяти человек из родни Оболенских стали протискиваться вверх по дороге к огромному шатру. По пути князь Оболенский переговаривался с зятем. – Слышал про крыж, Василий? Перед поездом невесты везут латинский крыж и Бог весть что поют на их языке. Вся Москва это обсуждает.
Корсунский крест из поезда Софьи Палеолог
- Слышал, - вздохнул Долматов. – Говорил я Ивану Фрязину не допускать никаких римских крестов и стягов в поезде на земле великого князя, но у него в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Дьяк Степан устроит ему сегодня разнос. Гонец вчера примчался едва живой на митрополичий двор и так огорчил митрополита, что он чуть нам со Степаном головы не оторвал. Грозился отказаться венчать Ивана Васильевича, уйти из Москвы в Кирилло-Белозерский монастырь, отлучить меня от причастия. Про крест донесли Марии Ярославне, великому князю и его братьям. Такой переполох начался. Ты знаешь, как горюет великая княгиня после смерти сына Юрия. Два месяца еще не прошло, как умер Юрий Васильевич. Она все глаза выплакала, потому что была в Ростове, болела, не могла приехать в Москву. А Иван Васильевич с братьями Андреем Большим и Борисом к ней поспешили, думали, что мать Богу душу отдает. И я с ними был, чтобы ее спасать. А Юрий Васильевич тут, у себя на дворе скончался, хоронили его без семьи. Тридцати двух лет не было, упокой его Господь. За два дня горячка прибрала несчастного. Митрополит великую княгиню разозлил, она на меня взъярилась. Змеей обзывала, пригретой на груди.
- И как ты выкрутился? – засмеялся тесть.
- Помчался к Степану Бородатому, а от него, по приказу великого князя, к Федору Давыдовичу Хромому. Я боярину Хромому с ногами помогал, он мне должен. Уговорил воеводу взять рынд и поспешить навстречу поезду. Тот обещал добиться, чтобы убрали папский крест, - дьяк выглядел уставшим и подавленным. – Надоело мне все это, Иван Васильевич. Слов нет, как надоело. Что за скудоумие в людях? За всеми нужно по сто раз проверять, водить каждого за руку, как малых детей и тыкать носом, что делать.
- Тяжелая у тебя доля, ничего не скажешь, - посочувствовал Иван Стрига и хотел еще добавить, но Оболенские подошли к шатру великого князя, у которого стояли, в смирных одеждах, великий князь Иван Васильевич и его брат Андрей Меньшой. Они печаловались по брату Юрию и не могли встречать невесту как положено, в алом бархате, щелках и цветной камке. Князь Оболенский, а вслед за ним остальные вновь прибывшие, низко поклонились государю.
- Иван Васильевич, добродетель мой, - великий князь обнял Ивана Стригу и обратился к Долматову. – Василий, наконец-то. От Хромого есть известия?
- Федор Давыдович прислал холопа. Крыж еще ночью убрали, везут в санях позади поезда, - тихо проговорил Долматов. – Ивана Фрязина после венчания допросят. Пусть объяснит, почему так вышло. И поведает нам, несли ли этот крест перед посольством в тех землях, где он уместен, или только для нас припасли. Прости, Христа ради, великий князь. Что случилось, то случилось. Не хотел омрачить тебе день свадьбы.
- Твоей вины в этом нет, Василий. Крыж не ты нес. Слава Богу, убрали его. Хоть какое то утешение, - сказал великий князь и тут же обернулся на сильный шум, доносившийся со стороны Козьего болота. Нужно было заканчивать беседу. Свадебный поезд приближался.
* * *
12 ноября 1472 года
Она была именно такая, какой описал ее Венсан со слов родни Ивана Фрязина. Низкого роста, почти на полголовы ниже ее, Анны. Полная, широкобедрая, пышногрудая. Лицо приятное, даже красивое. Темные брови, волосы и глаза, а в глазах какой то хищный блеск. Такие женщины бывают плодовитыми и упорными в достижении своих целей. Когда София Палеологиня вышла из саней и поклонилась в пояс великому князю, вокруг раздались одобрительные голоса. За спиной невесты стояли два молодых человека, весьма похожие друг на друга. Братья? Тоже темноволосые и кареглазые. Греки? За санями прятался Иван Фрязин. Он был бледен и напуган. Анна усмехнулась. Бедный Джамбаттиста, кажется, всерьез опасался опалы. Справа от Софии, почтительно склонил голову пожилой мужчина с седой бородой в одеждах священника. Епископ Антонио Бономбра с острова Корсики, о котором говорил Венсан?
Великий князь беседовал с Софией с помощью греческого толмача из крепости. Этот грек, Константин, служил Марии Ярославне и выполнял поручения дьяка Степана. Степан Бородатый стоял рядом с Иваном Васильевичем и время от времени что-то тихо ему подсказывал. Тут же были князь Иван Юрьевич Патрикеев, брат великого князя Андрей Меньшой и Венсан. София приблизилась к Ивану Васильевичу и представила ему священника. Анна услышала имя. Точно, это епископ Антоний, посланец римского папы. Этот Бономбра, как сообщил ей муж, был родом из небольшого Савойского княжества между Италией и Францией. Епископ широко улыбался, всем своим видом излучал почтение и уважение, его итальянский язык был быстрым, но Анна все понимала. Венсан переводил для великого князя слова епископа.
Подошли два молодых человека, которых Анна посчитала греками и братьями. София представила и их. Юрий и Дмитрий. Тут Анна вспомнила Юрия. Этот тот самый грек, который приезжал вместе с Антоном Фрязиным, племянником Джамбаттисты, и хлопотал о женитьбе великого князя на Софии три года назад. Юрий Мануилович. А брат, значит, Дмитрий Мануилович. Грек Юрий тогда жил на дворе Ивана Фрязина пять дней, а потом переехал в дом дворецкого великой княгини Григория Романовича Курицы Каменского.
Константин переводил слова грека Дмитрия. Речь зашла о почитании какой-то иконы в псковской земле. Сбоку от великого князя сразу появился коломенский протопоп Иосия. Венсан утром убеждал Анну, что митрополит Филипп отказался обвенчать Софию и Ивана, так как подозревал девушку в принятии унии, а то и латинстве, и что венчание проведет протопоп Иосия. Видимо, так оно и есть.
В разговор вступил Гвоздь. Греки что-то горячо доказывали великому князю и протопопу. Епископ Антоний в этот момент отошел в сторону, встал в трех шагах от Анны и окликнул Софию. Невеста извинилась перед Иваном Васильевичем, приблизилась к епископу и стала с ним перешептываться на итальянском языке. Анна прислушалась. Итальянский язык Софии она не могла разобрать, а вот фразы посланца папы различала хорошо.
- Зоя, обрати внимание на старика позади великого князя, – торопливо говорил епископ. - Это Стефан, слуга твоей будущей свекрови. Очень влиятельный человек, хотя и не родовитый. И на этих двух справа посмотри. Первый – наместник Москвы в отсутствии твоего мужа, его первый советник, князь Иван Патрикеевич. Он решает много дел, ему подчиняются всевозможные службы. Второй – секретарь Ивана Васильевича, француз по происхождению, Василий. Кардинал Виссарион утверждает, что он дворянин из Бретани. Не знаю, сколько мы сможем пробыть в Москве, случилось много неприятного. Запомни трех этих людей. Постарайся расположить их к себе и сделать твоими сторонниками, или убери со своего пути. Но не переусердствуй и не действуй открыто. Не требуй от мужа того, что он не желает.
- Хорошо, владыка, - пробормотала София, и Анна ее наконец-то поняла.
* * *
Заложение Успенского собора
Венчание великого князя Ивана Васильевича и Софьи Фоминичны Палеологини должно было происходить в Успенской церкви на площади в крепости. Однако, в ноябре месяце церковь эта перестраивалась по повелению митрополита Филиппа. Прежняя церковь Успения, построенная сто пятьдесят лет назад, сильно обветшала и пострадала от пожара 1470 года, ее своды могли обрушиться в любой момент. Поэтому еще в марте 1472 года митрополит послал подручных Василия Ермолина, зодчих Кривцова и Мышкина, во Владимир для замеров владимирского Успенского собора и изучения его кладки. По его образцу хотели построить новую Успенскую церковь Москвы. Когда в конце марта они вернулись, при участии тестя Гвоздя, казначея Владимира Григорьевич Ховрина и Василия Дмитриевича Ермолина составили план собора и начали копать ров под фундамент. Размеры новой церкви должны были быть на полторы сажени длиннее и шире предыдущей. Каменные блоки под фундамент в двадцатых числах апреля выгрузили на площади, и как только ров выкопали, опустили их в основание. Ермолин привлек к работам несколько сот человек. Одновременно с обустройством фундамента разбирали притвор и алтарь прежней церкви. 30 апреля 1472 года, в день апостола Иакова Заведеева, митрополит Филипп с архиепископами, епископами, великокняжеской семьей и всем двором совершили закладку Успенского собора, праздничное моление и ход с иконами вокруг фундамента. Колокола всех московских церквей, в том числе на посадах, звонили не переставая.
К 28 мая 1472 года старая Успенская церковь была разобрана, а стены новой возвели на высоту роста человека. На другой день, памяти мученицы Феодосии Тирской, состоялся перенос рак московских митрополитов этого и прошлых веков. Это событие собрало в крепости всех жителей Москвы. Присутствовали, как и при закладке храма, митрополит, большинство духовных, великий князь Иван Васильевич с матерью и братьями, московские князья и бояре. Первой перенесли раку митрополита Киприана и установили ее в кивот правой стороны нового собора. Рядом с ракой Киприана поместили раку митрополита Фотия. Третью раку, с мощами митрополита Ионы, поставили в кивот левой стены. Все три раки вскрыли, и митрополит Филипп возгласил, что мощи Киприана, Фотия и Ионы нетленны и благоухают, а ризы и омофоры как будто и не были в гробах, и это спустя шестьдесят пять, сорок один и одиннадцать лет после смерти святителей.
Мощи великомученика Димитрия, великого князя Юрия Даниловича принесли из разбираемой церкви и положили в деревянных раках на гроб митрополита Феогноста в том месте, где был предел вериг апостола Петра. 14 июня 1472 года вскрыли гробницу первого митрополита Москвы Петра. Гроб, как утверждали, был уничтожен огнем пожара 1382 года, опалены были и ризы Петра, но сами мощи огонь не повредил. Митрополит Филипп увидел в этом великое чудо. 1 июля 1472 года новую каменную раку митрополита Петра установили на левой стене, возле раки митрополита Ионы. 2 июля совершали моления у гроба Петра, после чего великий князь раздавал щедрую милостыню в Москве, а к вечеру митрополит устроил торжественную трапезу.
12 ноября 1472 года строительство Успенского собора было в самом разгаре, но до сводов еще не дошли. Для венчания великого князя и Софии Фоминичны внутри стен новой церкви возвели временную, деревянную церковь. Поезд невесты достиг площади к обеду, во временной церкви невесту и жениха ждали митрополит Филипп, великая княгиня Мария Ярославна, Иван Молодой и братья великого князя, Андрей Большой и Борис.
Встреча Софии и Марии Ярославны была короткой. Великая княгиня оплакивала сына Юрия, она натянуто улыбалась будущей снохе и ее свите, выглядела печальной и подавленной. Митрополит Филипп заметил ее грусть и вызвался благословить жениха с невестой. Он осенил их крестным знамением, предположил, что дорога была утомительной, и распорядился начинать обряд. Для Марии Ярославны и митрополита принесли два кресла. По старости им трудно было стоять всю церемонию на ногах. Малые размеры подменной церкви не позволили вместить много гостей. Свечи и лампы освещали церковь плохо, окон в ней не было. Венчание проводил коломенский протопоп Иосия. Папский посланец Антонио Бономбра, которого допустили в храм по просьбе великого князя, во время службы пару раз чуть заметно ухмыльнулся. Видимо, обстановка и сама церемония показались ему убогими. Греки из окружения Софии тоже были озадачены, но от ухмылок воздержались.
Венчание великого князя Ивана Васильевича и Софьи Палеолог
Василий Долматов с женой все венчание стоял за креслом великой княгини. Мария Ярославна всегда была расположена к Анне. До начала обряда она отыскала ее среди гостей и приказала быть рядом. Перед церемонией старуха еще раз попеняла дьяку на то, что он не уследил за поездом невесты и из-за этого латиняне несли свой крыж по православным городам и весям. Долматов снова чистосердечно покаялся и Мария Ярославна, вроде бы, его простила. Она сообщила Долматовым, что к декабрю собирается перебраться жить в Ростов года на три, а то и пять, чтобы не мешать молодым своей скорбью по сыну Юрию. Весь ее двор, включая Степана Бородатого, тоже переезжал в Ростов. В Москве она намеревалась оставить несколько дьяков и детей боярских для нужд снохи, у которой своих дьяков и бояр не было. Сын дворецкого великой княгини, Василий Григорьевич Налитка Курицын, готов был опекать Софию Фоминичну и следить за ее делами. Долматов подумал, что «следить за делами» в устах Марии Ярославны означало, что свекровь собирается знать о снохе все и управлять ею из Ростова. Его это вполне устраивало. Едва венчание завершилось, и гости великого княжества пошли на пир во дворец, Василий сказал Анне, что возвращается домой, потому что валится с ног от усталости. Она взяла мужа под руку, и они ускользнули из церкви одними из первых.
* * *
15 ноября 1472 года дьяка Долматова впервые посетила мысль о том, что ему, возможно, не место в Москве, что он никогда не будет здесь своим, что нужно быть настороже и иметь способ вернуться во Францию, если его семье будет угрожать опасность.
Причиной этому была быстрая и тяжелая опала Джамбаттисты делла Вольпе, служившего великому князю почти столько же времени, что и он сам.
Утром пятнадцатого ноября рынды привели Ивана Фрязина в Судную избу в Зарядье. Там собрались князь Иван Юрьевич Патрикеев, дьяки Василий Беда и Никита Беклемищев. Василия Долматова не позвали, он узнал об этом деле от Гвоздя спустя несколько часов. Анна полагала, что причиной опалы была история с крестом папского легата, но это оказалось не так. Историю с крестом Джамбаттисте вспомнили, но исключительно как еще одно доказательство его измены.
Дело было в том, что в 1470 году, когда Иван Фрязин посетил Рим для переговоров о женитьбе великого князя на Софии Палеолог, он по собственному замыслу заехал в Венецию и вступил в сношения с властями, сенатом и дожем. Венеция после падения Константинополя почти непрерывно воевала с турками и нуждалась в союзниках. Одним из таких союзников венецианцы видели Московию, другим — хана Большой орды Ахмата. Великий князь Иван Васильевич мог выставить сто пятьдесят тысяч воинов, хан Ахмат до двухсот тысяч. Джамбаттиста обещал добиться обоих союзов для Венеции. Вернувшись в Москву, он пытался увлечь это идеей великого князя, Степана Бородатого и Василия Долматова. Степан Бородатый не видел в этом смысла, так как турки не досаждали Москве. Иван Васильевич и Долматов высказались так же. Ехать же в орду Джамбаттиста отказался сам, опасаясь, что станет там пленником. Но Иван Фрязин получил от дожа много серебра и не мог его обмануть, это отразилось бы на семье делла Вольпе в Виченце. Он решил предложить венецианцам послать к хану переговорщика и в в 1471 году, в следующий его приезд в Италию по делам женитьбы, они на это согласились. Ехать из Москвы в Большую орду должен был Джованни Батиста Тревизан, один из секретарей дожа. На эти цели сенат выделил еще много серебра. Дальше началась совсем уж нелепая история. Тревизан и делла Вольпе задумали прикарманить большую часть этих средств. В Москве заявить, что секретарь дожа простой купец, и таким образом, не платить великому князю причитающееся ему подношение за сопровождение посла к татарам. А хану дать только половину даров. Замысел был глуп ровно настолько, насколько был глуп Иван Фрязин. Тревизан до орды не добрался. Он целый год просидел на дворе Джамбаттисты, не находя проводников через владения великого князя Рязанского и татар. По-другому, разумеется, и быть не могло. Ни один купец, воевода и даже разбойник не взялся бы за перевоз в орду чужеземца, за участие в таком легко можно было угодить на плаху.
Опала Ивана Фрязина
Правда о целях Тревизана открылась благодаря папскому легату. Повстречав секретаря дожа на дворе Ивана Фрязина, Антонио Бономбра узнал «венецианского купца» и тут же донес великому князю о том, кто Тревизан на самом деле. Зачем? Для того, чтобы навредить Венеции и расположить к себе Ивана Васильевича. Разоблачение и наказание были молниеносными.
К обеду 15 ноября 1472 года рынды и подручные князя Ивана Юрьевича Патрикеева перевернули дом Джамбаттисты вверх дном. Они посадили обоих итальянцев, Ивана Фрязина и Тревизана, под замок в доме дьяка Беклемищева. Русскую жену Ивана Фрязина и его двоих детей вывезли к ее родне и запретили ей хлопотать о муже и навещать его в заключении. Слава Богу, что никого не пытали. Вечор Антонио Бономбра сообразил, что его маленькая подлость может стоить головы секретарю венецианского дожа, а это было способно сильно поссорить Рим и Венецию. Он напросился на встречу с великим князем и убедил его послать в Венецию племянника Джамбаттисты делла Вольпе, Антонио Джиларди. Тому поручалось потребовать у дожа объяснений и уладить дело. Итальянцы до тех пор должны были содержаться под арестом. Тревизан в доме Никиты Беклемищева, а Иван Фрязин на дворе великого князя в Коломне.
Василий Долматов понимал, что Джамбаттиста сам виноват в своих несчастьях и обрушившейся на него опале. Он знал все обстоятельства и должен был быть спокоен за себя, Анну и детей. Но ему было неспокойно. Ведь он такой же чужеземец на службе Ивана Васильевича, как Иван Фрязин. И любой его неверный шаг может закончиться схожим образом, или еще хуже. Взять хотя бы женитьбу на Софии Палеолог. Сколько писем он написал в Рим. Одна неловкая фраза, случайное откровение, и что тогда?
Обсуждая события пятнадцатого ноября, Василий и Анна не ложились спать до полуночи. Анна убеждала мужа, что волноваться не о чем. Венсан предан великому князю, его положение выше и значительнее, чем у Джамбаттисты, Иван Васильевич его не просто ценит, но и любит. Как брата, как друга, и никогда ему не навредит. Кому еще, кроме него, Венсана, и матери с братьями он позволяет называть себя просто Иваном? Даже Степану Бородатому и Гвоздю не позволяет. Да и жена Фрязина не ровня ей, Анне. Анна – дочь князя Ивана Васильевича Стриги Оболенского, а Оболенские в Москве не последние люди, особенно отец. Долматовы сошлись на том, что повода для страха нет, легли спать и после часа любовных ласк, уснули, обнявшись. Но сны Василия были тяжелыми, беспокойными. Сны Анны тоже были тревожными. Но не из-за Ивана Фрязина. Она не могла забыть слов епископа-латинянина, сказанных Софье. Что ей следует либо подружиться с Василием Долматовым, либо убрать его со своего пути. Мужу она об этом разговоре не сообщила.
Bernard:
» Часть 2 Глава 8 Его высокая рука
Глава 8
«Его высокая рука»
В конце осени 1475 года, думая о трех последних годах, Василий Долматов осознал, что время с возрастом бежит быстрее. По крайней мере, так он его ощущал. Однообразие дней, бесконечные заботы превращали жизнь в череду событий настолько одинаковых, что невозможно было вспомнить, в каком году что было. Ему тридцать семь лет, Анне тридцать пять, старшей дочери Марии тринадцать. Здоровье стало подводить, то и дело что-то болело, кололо, щемило, тревожило. Пробуждаясь по утрам, Василий не чувствовал той легкости в теле, которую не ценил в молодости.
В Москве умирают молодыми. И в брак вступают чуть ли не детьми. Семьи большие, многодетные. В этом городе сорокалетних людей считают стариками. Как то один подьячий сказал про него Алексею Полуэктовичу – «старый дьяк Долматов». Алексей потом долго смеялся. Кем же тогда считать его? Ведь он старше Долматова.
Впрочем, были за эти пять лет и запоминающиеся события. Ночной пожар 4 апреля 1473 года, начавшийся в пределе Лазаря церкви Рождества Богородицы в Сенях, который уничтожил треть постельной избы покойной Марии Тверянки, палаты митрополита, двор брата великого князя Бориса Васильевича, половину великокняжеских житниц на заднем дворе дворца, двор князя Михаила Андреевича Верейского и деревянную кровлю стены крепости напротив житниц. Пламя бушевало в двадцати шагах от дворов Долматовых и Патрикеевых и едва не перекинулось на них и вдовий терем, где жила Софья Фоминична Палеологиня. Иван Васильевич отсутствовал, уехал в Замоскворечье. Долматов помогал выводить к Боровицким воротам великую княгиню Софию и ее придворных греков. София от страха говорила на смеси греческого и итальянского и умоляла Василия спасти ее. Анна, с двумя ларцами с ценностями в руках, окруженная детьми, как могла, успокаивала перепуганную жену великого князя и отвела ее ночевать, вместе с приближенными, на двор Оболенских в Загородье. Видя, выдержку и спокойствие Анны, София тоже постепенно пришла в себя, и скоро нашла в Анне внимательную слушательницу и приятную собеседницу. Митрополит же едва успел покинуть покои, все его книги и записи погибли в огне. От потрясения Филиппа хватил удар, у него ослабла левая рука и нога, речь стала невнятной. Вернувшись со двора Оболенских, Долматов, по просьбе дьяка Василия Мамырева, поспешил к монастырю Николы Старого на Великом посаде, куда увезли митрополита. Филипп был очень плох и не понимал, что делал. Под утро он приказал нести его обратно в крепость, в строящийся Успенский собор, преклонил колена у гроба митрополита Петра и принялся громко молиться. Там его и нашел великий князь. Филипп плакал, как ребенок, умолял отпустить его в Кирилло-Белозерский монастырь и позаботиться о достройке Успенского собора. Иван Васильевич понял его состояние, посоветовался с Долматовым и позвал казначея Владимира Григорьевича Ховрина. Тому, в присутствии митрополита, были отданы строгие распоряжения о достройке Успенской церкви, после чего Филипп позволил доставить его в Троце-Сергиево подворье на посаде. На другой день, пятого апреля, митрополит умер. Седьмого апреля он был похоронен рядом с прежними митрополитами. В соборе, о достройке которого он так хлопотал.
Смерть митрополита была не последней. 11 марта 1474 года умерла теща Василия Долматова, мать Анны, Степанида Ивановна. За год до этого у нее началась водянка, сердце совсем ослабло, она жестоко страдала. Княгиня Оболенская обожала детей дочерей, Евдокии и Анны. Сыновья не порадовали ее внуками. Перед тем как умереть, она собрала всю родню, поочередно обняла мужа, сыновей, дочерей, зятьев, снох, внуков и внучек, целовала детям руки. Просила помнить ее добрым словом. Василий любил и уважал свою тещу, когда ее хоронили, он с трудом сдерживал слезы.
Переезд митрополита Филиппа во время пожара
В апреле 1474 года великая княгиня София Фоминична родила Ивану Васильевичу слабую и болезненную девочку, которую нарекли Еленой, а из Венеции вернулся Антонио Джиларди с извинениями от дожа и просьбой выпустить из заключения его секретаря Тревизана. Джованни Батиста Тревизан был отпущен со двора Никиты Беклемищева, вслед за ним из Коломны вернулся и Иван Фрязин. В Коломне он занимался тем же, чем и в Москве. Чеканил монету, работал как гравер и ювелир. Он был как всегда весел, добродушен, обаятелен и, как будто, не обижался на великого князя. Жена и дети Ивана Фрязина жили вместе с ним в Коломне. Возвращение Джамбаттисты во дворец совпало с прекращением опалы Алексея Полуэктовича и его жены Натальи. Тридцатого апреля во время ужина в малой трапезной великий князь трогательно простил дьяка Алексея, возвратил ему свою милость и разрешил снова поселиться в крепости. Наталья Полуэктова попросила позволения сходить в Вознесенский монастырь к могиле Марии Борисовны и получила такое позволение. Великая княгиня Софья Фоминична была очень довольна тем, что с дьяка Алексея и его супруги была снята опала. Она не хлопотала за них перед великим князем, так как это было бы неловко из-за обстоятельств гибели Марии Тверянки, но намекала Долматовым, что была бы рада прощению верного слуги ее мужа, дьяка Полуэктовича. Василий трижды обращался к Ивану Васильевичу по поводу Алексея и Натальи, и тот, наконец, сдался, пригласил их на ужин.
Обрушение недостроенного Успенского собора
20 мая 1474 года недостроенный Успенский собор, о продолжении возведения которого просил перед смертью Митрополит Филипп, обрушился. Произошло это в час ночи, и грохот был такой, что Анна и Василий Долматовы вскочили с постели, думая, что начался конец света. При обрушении никто не погиб, но ущерб был огромным. Как только рассвело, великий князь, его брат Андрей Меньшой, князь Иван Юрьевич Патрикеев, дьяки Василий Долматов, Василий Мамырев и Алексей Полуэктович собрались у руин, чтобы оценить разрушения. Причиной случившегося, как считал Василий Ермолин, была ненадежная северная стена храма, внутри которой, от нижнего левого угла, до верхнего правого угла шла скрытая лестница. Эта лестница нарушала связность кладки северной стены и та, не выдержав, рассыпалась до алтаря, что привело к разрушению также и сводов, столпов, половины передней стены до врат. В сущности, уцелела только южная стена, но и она выглядела так, словно могла упасть в любой миг. Гроб митрополита Петра был засыпан камнем полностью, рака митрополита Ионы оказалась под грудой обломков на две трети, крышка саркофага митрополита Филиппа была пробита, но мощи не пострадали. Стоящая в недостроенном соборе деревянная временная церковь лишилась крыши, многих икон и утвари. Исправить подобные разрушения было невозможно, завалы над гробами митрополитов начали разбирать под надзором псковских каменщиков. К счастью, двадцать четвертого июля того же года в Рим отправилось посольство от великого князя по делам секретаря дожа Тревизана. Боярин Семен Толбузин и Антонио Джиларди должны были сообщить венецианцам, что посол Джованни Батиста благополучно убыл в орду для переговоров с ханом в сопровождении рынд и дьяка Дмитрия Лазарева. Во время этого посольства Джиларди смог нанять в Риме для работы в Москве зодчего Аристотеля Фиораванти, который был в долгах, обвинялся в чеканке фальшивой монеты и сидел без дела. Этому зодчему и поручили в 1475 году снести обрушившийся Успенский собор и построить на его месте новый.
Строительство нового Успенского собора мастером Аристотелем
* * *
6 сентября 1475 года
- Анна, скажи ему, что упрямством своим он огорчает не меня, а отца, - великая княгиня София Фоминична стояла у входа в покои Ивана Ивановича Молодого и говорила на итальянском языке.
Такую манеру общаться с пасынком она приобрела недавно, после целой череды ссор и взаимных оскорблений. Они не разговаривали друг с другом уже несколько недель, несмотря на требование великого князя помириться. Семнадцатилетний княжич, воспитанием которого теперь занимались князь Иван Юрьевич Патрикеев со своей родней, а также Ряполовские и некоторые бояре, сохранил добрую память о тех годах, когда его учила Анна Ивановна Долматова. Этим пользовалась София Фоминична. Анну юноша хотя бы слушал, других переговорщиков он просто выгонял или игнорировал.
Иван Молодой
- Иван Иванович, отец ждет тебя, чтобы представить польскому послу Богдану, - Анна Долматова прислонилась к дверному косяку и смотрела на бывшего ученика с сожалением. Иван Молодой лежал на кровати в однорядке и грязных сапогах поверх белого покрывала, и зло таращился на расписной потолок.
- Нет, Анна Ивановна, - возразил княжич. – Он ждет меня к службе в церкви, а потом уже собирается представить послу.
- И что плохого в службе? – спросила Анна.
- Ты не больная, Анна Ивановна, как тебе меня понять? – вздохнул Иван. – У меня ноги все крутит и колени ломит от долго стояния, а сидеть мне на службе не позволяют, говорят, что я слишком молод для этого.
- Попроси отца объяснить митрополиту. Хочешь, мой муж ему объяснит? – предложила Анна. – Тебе дадут стул и подушку для поклонов и челобитья.
- Как мне молиться и бить поклоны при Геронтии? Разве можно от его причастия душу спасти? Этот митрополит, Геронтий, по мзде ставлен, как и Филипп до него, - пробурчал юноша. – Есть в крепости хоть один епископ, настоятель или какой другой владыка, который не по мзде ставлен, Анна Ивановна?
- Господи, Иван Иванович, - возмутилась Анна. – Ты в стригольники, что ли, подался? Мария Ярославна приедет в Москву и голову тебе открутит, как куренку. На кого ты променял добрых пастырей? На Карпа и Никиту?
- Что он там говорит, Анна? – София у входа теряла терпение.
- Лежит, - ответила Анна. - Добудиться не могу. Подожди пока.
- Митрополит Филипп мне много что сказывал, как истину знающий, - не унимался княжич. – И как он дни свои закончил? Двор его сгорел со всеми трудами филипповыми, он же от испуга на пожаре умер. Положили его в гроб в церкви, которую Филипп строил, а церковь прямо ему на гроб упала и крышку раки пробила. Вот как Бог распорядился, Анна Ивановна.
- Иван Иванович, - Анна приблизилась к кровати, села рядом с юношей и с горечью произнесла. – Христом Богом молю, не доводи отца до ярости и никому то, что сейчас мне сказал, не сообщай. Тебе известно, как в Москве с еретиками поступают. Я перед твоей покойной матерью, моей любимой подругой, на Страшном суде не оправдаюсь, если ты доведешь себя до беды, а я буду взирать на это и не сделаю ничего. Ты горячишься, как все молодые, но какой в этом толк? Какая тебе забота, кто по мзде поставлен, а кто по заслугам? Будешь великим князем, решишь все как твоей душе угодно. И можешь ли ты верно знать, кого как поставили, чтобы утверждать без лжи? Мы с тобой столько раз говорили о лжи, помнишь? Не горячиться, не обвинять голословно, не обманывать себя. Тебе бы понравилось, если бы о твоей жизни ложь распространяли? Сказали бы, что ты не сын своему отцу, что тебя по мзде подкинули в колыбель великого князя?
- Я не стригольник, - Иван Молодой устало закрыл глаза. – Мне просто хочется, чтобы служба в церкви шла от сердца чистого, а не от лукавого. И зачем послу короля Казимира меня видеть? Он передаст потом королю, что я слабый и больной. Что как только мой отец умрет, землю нашу можно будет взять одним разом.
- Это не так, - покачала головой Анна. – Один человек, пусть и могущественный, не Бог, а всего лишь человек. Все что нужно нашей земле от тебя, это мудрость, терпение и здравомыслие. Ныне не те века, когда великие князья сами на коня садились, чтобы воевать. В тебе же есть терпение и здравомыслие, Иван Иванович?
- Есть, - недовольно пробормотал юноша.
- Тогда поднимайся, прояви терпение, - мягко приказала Анна. – Подойди к дверям, пожелай доброго дня мачехе, здоровья сестре Феодосии. Пойди на службу, о стуле я позабочусь. И распоряжусь, чтобы ты молился только с близкими людьми. Теми, кто не будет слухи о твоих больных коленях распускать. Потом сходи, встреться с послом Богданом, держись с ним достойно. Ты – наследник отца и всегда им будешь.
Посольство Богдана и Васко Любича
- Анна Ивановна, - посетовал княжич. – Как ты так умеешь меня уговаривать? Почему тебе дана такая сила? Словно ты апостол какой, или пророк.
- Потому что мать твоя помогает мне с небес, - прошептала Анна. – Так что, ты встанешь?
- Хорошо, но только ради тебя, Анна Ивановна, - Иван Молодой сел. – И еще ради твоего мужа и князя Ивана Юрьевича. Он мне часто твоими словами выговаривает, ты знаешь?
- Конечно, - засмеялась Анна. – Мы с князем Патрикеевым столько лет дружим, что у наших семей и мысли схожие.
- Анна, что там происходит? – Софья Фоминична снова окликнула Доматову.
- Он отдыхал, просто дремал, - крикнула Анна. – Скоро спустится. Только сапоги для подмены возьмет. На дворе грязь непролазная, пока до церкви Благовещения дойдешь, так испачкаешься, что на порог не пустят.
- Пойдемте переходами, - громко предложила София Палеологиня. – Поторопиться нужно, а то без нас начнут.
- Когда она, наконец, на нашем языке говорит научиться? – фыркнул Иван Молодой, одергивая однорядку.
- София старается, - расправила ему воротник Анна. – Она не любит, когда смеются над ее оговорками. Дай ей время. И сходи нынче к сестре Феодосии. Отец будет этим доволен. Не будь жестоким. Младенец ни в чем не виноват. Она с тобой одной крови.
- Но не одной утробы, - Иван Молодой потер пальцами виски. - Ладно, Анна Ивановна, схожу. Пусть ваша Мария со мной пойдет. Я при ней дурное слово на днях в гневе обронил. Вдруг откажется?
- Не откажется, - Анна подтолкнула юношу к двери. - И не забудь поклониться мачехе.
* * *
6 сентября 1477 в Ростове скончался Степан Бородатый. Умер тихо, ночью, во сне. Известие об этом привез в Москву дьяк Василий Беда. Еще 5 сентября дьяк Бородатый вел дела великой княгини, ходил на могилу единственного сына Ильи у церкви Воскресения Христова на рву, разбирал черновые листы летописи, которую записывали с его слов десять лет кряду. Когда утром он не встал на заре, как обычно, холоп Димитрий, бывший при нем с молодости, пошел будить хозяина и обнаружил его лежащим на спине с закрытыми глазами. Холодным, мирно почившим. На утрени о смерти верного слуги узнала великая княгиня Мария Ярославна и плач ее по доброму, старому другу был едва ли не сильнее, чем плач по мужу, великому князю Василию Темному, и сыну, Юрию Васильевичу. Она дослушала службу, сразу после нее пошла в покои дьяка Степана, и целый час сидела у его тела, взяв покойника за руку. Она вспоминала его молодым, громогласным, полным сил, и горькое, черное отчаяние захлестывало ее. Мария Ярославна чувствовала, что лишилась еще одной важной части своей жизни, потеряла человека, которого знала с юных лет. Того, кто ни разу ее не подвел. Ей и самой хотелось умереть тем утром.
Похоронили Степана Бородатого 7 сентября 1477 года, возле сына Ильи Степановича, в родной ему ростовской земле, у той церкви, где его крестили почти восемьдесят лет назад. На другой день великая княгиня Мария Ярославна сказала своим дворовым, что намерена уйти в монастырь в этом, или начале следующего года, как только завершит все свои дела и передаст земли и имущество детям, внуку и внучкам. Она хотела постричься в Вознесенском монастыре в Москве и жить там, чтобы быть ближе к сыну Ивану и могиле своей первой снохи, великой княгини Марии Борисовны.
Первым делом, которое уладила Мария Ярославна, была судьба холопа Степана Бородатого, Димитрия. Его отпустили на волю, определили в монастырь, выделили щедрое содержание, приставили к старику молодого монаха для его нужд. После этого великая княгиня отправила в Москву дьяка Василия Беду, чтобы приготовил к ее приезду вдовий терем во дворце и занялся собственностью Марии Ярославны. Разделить ее великая княгиня собиралась между детьми и монастырями с помощью дьяков Василия Долматова, Никиты Иванова, Василия Мамырева и Василия Беды. Также ей необходимо было пристроить куда-то своих дворовых бояр и боярышень, детей боярских, дьяков, подьячих и слуг. Она не желала никого из них обидеть.
В Москве, тем временем, все шло к новой войне с Новгородом. Началось все еще в марте 1477 года с прибытия ко двору великого князя новгородских посланцев Назара Подвойского и Захария. Когда их принял Иван Васильевич, они били ему челом как своему господарю, а не господину. Чего никогда не было в прошлом. Давний спор Новгорода и Москвы о том, является ли Новгород вотчиной великого князя или его равноправным союзником, казалось, решился и новгродцы признали себя поданными, а свой город вотчиной. Василий Долматов торжествовал. Годы борьбы по подчинению Новгорода принесли свои плоды. Государство расширялось, становилось единым.
24 апреля 1477 года бояре Федор Давыдович Хромой, Иван Борисович Бороздин и дьяк Василий Долматов приехали в Новгород, чтобы закрепить успех и составить новое докончание. На приеме у архиепископа Новгородского и посадников их ждало разочарование, даже унижение. Они услышали, что Назар Подвойский и Захария действовали в Москве от своего имени, а не от имени Новгорода, что все сказанное ими – ложь, и новгородцы никогда не признают свой город вотчиной великого князя, а его самого господарем. Василий Долматов был в бешенстве. Возвратившись в Москву, он передал Ивану Васильевичу оскорбительный ответ новгородцев и немного его приукрасил. Гнев великого князя был страшен. Он вспомнил события 1475 года, когда мирно посетил Новгород, пировал во дворах всех именитых горожан, кроме Борецких, принимал челобитные и доносы новгородской знати друг на друга, судил-рядил, выводил в Москву для наказания изменников и получал щедрые дары. Если так поступает не господарь, то кто? Дьяк Василий предположил, что к этому делу вновь приложил руку польский король. Иван Васильевич согласился с этим и приказал собирать войска отовсюду, в том числе послать за татарами Данияра и тверской ратью.
В мае положение усугубилось, в Новгороде вспыхнул настоящий мятеж. На вече по приговору толпы был приведен знатный горожанин Василий Никифоров. Его обвинили в предательстве, называли переветником, поцеловавшим крест великому князю московскому. Он это не отрицал и тут же был зверски убит. После этого на дворе архиепископа Феофила схватили Захарию Овина и его брата Кузьму, их также жестоко растерзали. Словно взбесившись, новгородские лихие люди, шильники и дармоеды метались по городу и нападали на всех, кого подозревали в связях с Москвой, выкрикивали призывы пойти под высокую руку короля польского, припоминали поражение на Шелони. Им бы вспомнить еще, насколько беспомощным было их ополчение и то, что с тех пор ничего не изменилось, но разве глупцы видят свои изъяны? Новгородские посадники и тысяцкие, в большинстве своем, потакали бесчинствам черни. Дело шло к развязке.
30 сентября 1477 года в Новгород из Москвы были присланы складные грамоты и объявлена война. Это подействовало отрезвляющим образом на новгородскую знать, она понимала свои возможности и силу Ивана Васильевича, но обратить все вспять было уже нельзя, на северных окраинах Москвы собиралось огромное воинство, шатры и палатки заняли все пригороды. 9 октября 1477 года железные реки потекли к Волоку, Микулину, Клину, на Торжок. Мать великого князя пока не вернулась в Москву.Единоличным правителем Москвы становился сын Ивана Васильевича, пожалованный титулом великого князя, Иван Молодой. В поход уходили все братья великого князя, служилые князья и бояре, половина дьяков, даже наместник Москвы Иван Юрьевич Гвоздь Патрикеев сел на коня и взял меч. Великая княгиня София и ее дворовые, Анна Долматова, княгини Мария Ряполовская и Евдокия Патрикеева провожали мужей со слезами на глазах. За войском двигался обоз, в котором везли пуды бумаги, чернил и перьев. После поражения Новгорода вся новгородская земля должна была измениться до неузнаваемости, смутьянов собирались казнить, их имущество и владения поделить между теми, кто был верен великому князю и готов был ему служить. Сколько продлится война, никто не знал.
* * *
24 ноября 1477 года
- Ты просишь, чтобы великий князь выдал тебе опасную грамоту для возвращения в город, во всем новгородцев пожаловал, нелюбье свое отложил, меч унял, - Василий Долматов смотрел на посадника Якоба Короба, Казимерова брата. Тот склонил голову и опустил глаза в пол. Рядом с ним стояли еще три новгородских посадника. Больше месяца эти переговорщики ездили из Новгорода к ставку великого князя и обратно, пытались выкрутиться из положения, в котором оказался их город. Новгородское войско сидело за стенами и на битву не выходило, а московские рати окружили город и взяли его в осаду.
- Ты много просишь, Якоб, но что предлагаешь взамен? - дьяк переглянулся с расположившимся на судилище князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым. - Сам подумай. С октября вы берете опасные грамоты, желаете видеть великого князя, при том, что господарю не по чину беседовать ни с кем, кроме владыки Феофила. Иван Васильевич жалует вас, приказывает князю Ивану Юрьевичу и мне разбирать ваши челобитья. Но что в этих челобитьях? В первом челобитье были только ваши требования. Дать вам то и это, и позволить управлять вотчиной великого князя, как будто это ваша вотчина, а не его. Кому прадед Ивана Васильевича, Рюрик, завещал Новгород? Детям и внукам своим, или посадникам и тысяцким?
- Да, кому управлять вотчиной? Сродникам, или татям, расхищающим вотчину? – задал риторический вопрос Гвоздь. Посадники молчали.
- Две недели назад ваш опасщик, Григорий Совкин, у Николы в Локотске говорил нам точь-в-точь твоими словами, Якоб, – заметил Долматов. – Великий князь по его речам Новгород не пожаловал. Почему ты опять с тем же приступаешь? Что изменилось?
- Кровь христианская льется, - не поднимая глаз, произнес Короб.
- Когда люди Борецких на вече зарезали Василия Никифорова, за то, что он благоволил великому князю, они христианской крови не пролили? – возразил Василий и обратился к другому посаднику. - Феофилат, о чем твое челобитье?
- Чтобы государь великий князь пожаловал новгородских бояр, которых поимал, выпустил бы их, а владычное челобитье и всего Великого Новгорода принял, - робко сказал Феофилат.
- А ты, Лука Федоров? – лицо Василия было непроницаемым.
- Чтобы государь великий князь пожаловал отчину свою, ездил бы на четвертой год в Великий Новгород и имал бы тысящу рублев от нас, а велел бы суд судити наместнику да посаднику в городе, а чего не возмогут управить наместник да посадник, ино бы тому господарь князь великий сам управу чинил, приехав на четвертой год. Да пожаловал бы государь князь великий, позывы отложил. Чтобы позывов на Москву не было, – сбивчивая длинная речь Луки звучала настолько жалко, что Иван Юрьевич Патрикеев усмехнулся.
- Выходит, три года перед четвертым великому князю возбраняется в вотчине его быть и суд судить? – грозно вопрошал дьяк.- Так выходит? Посадник будет вотчиной его распоряжаться по произволу?
Лука Федоров был бледен и таращился на Долматова в немом ужасе.
- Опасную грамоту вы получите, - Гвоздь поднялся с судилища. – В последний раз. Даже великому милосердию Ивана Васильевича предел сущий, и он настал. Пушки и пищали донесут Новгороду, как следует подавать челобитье господарю без дерзости. Вы, новгородцы, люди чаятельные. Соберите вече и решите между собой, быть вам господарю Ивану Васильевичу верными слугами и возлюбленными детьми, или подохнуть, как остервенелые псы.
- Идите, - Василий Долматов дал знак рындам, чтобы они вывели посадников. Новгородцы, кланяясь, стали пятиться к выходу и через несколько минут покинул лагерь.
- Вот же я устал, - князь Патрикеев опустился на скамью, обхватил голову руками и потряс ею. – Сколь долго нам еще принимать их, Василий? Не пора ли ударить мечом?
- Не знаю, Иван Юрьевич, - дьяк задумчиво смотрел на полог шатра, за которым скрылись новгородцы. – Выбить ворота, взойти на стены и устроить резню всегда успеем. Они каждый день немного уступают. Завтра соберемся, пусть братья Ивана и остальные, кому другие из новгородцев челом били, донесут, на что они получили согласие. Степана Бородатого нам недостает, но капля камень точит. Когда откроют ворота и войдем в город, будут во всей нашей власти, потому что на одного их ратника шесть-семь наших. Посадим на цепь Марфу Борецкую, и дело сделано.
- И то, правда, - Гвоздь выпрямился. – Тесть твой готов?
- Готов, - Долматов указал перстом вверх. – Небо затянуто тучами, молодой месяц. Тьма такая, что в двух саженях ничего не видно. Лед на Ильмени крепкий стал. Упадут как снег на голову.
- А вдруг успеют пожечь? – спросил князь Патрикеев.
- Не успеют, - дьяк набросил на плечи тулуп. – Я пойду, попрощаюсь с Иваном Васильевичем Стригой. Мало ли что случится.
- Я с тобой, - Гвоздь встал со скамьи.
Долматов и Патрикеев вышли из шатра и направились к берегу озера, на котором вокруг воевод собирались ратники из разных отрядов. Два рынды последовали за московским наместником и великокняжеским дьяком на расстоянии.
Замысел воевод Ивана Васильевича был смелым и опасным. Чтобы не столкнуться с новгородскими заставами на дорогах, войска великого князя намеревались пересечь Ильмень по льду, неожиданно выйти к пригородам и монастырям Новгорода и взять их под охрану, чтобы не позволить новгородцам сжечь посады и знаменитые церкви. Городище надлежало захватить московским отрядам князя Даниила Дмитриевича Холмского, боярина Федора Давыдовича Хромого, князя Ивана Васильевича Стриги Оболенского, и тверским ратям братьев-бояр Бороздиных, Григория Никитича и Ивана Никитича Жито. К другой стороне города, по льду озера, предстояло отправиться отрядам князей Семена Ивановича Молодого Ряполовского, Александра Васильевича Оболенского, Бориса Михайловича Турени Оболенского, бояр Семена Федоровича Пешко Сабурова и Василия Федоровича Сабурова, а также крупной рати брата великого князя, Андрея Меньшого, воеводой которой был Елизар Васильевич Гусев. Они собирались занять Юрьев и Аркажский монастыри.
Князь Иван Васильевич Стрига Оболенский, в высоком шлеме с позолоченными и серебряными украшениями, богатом доспехе и алом плаще, сидел на белом жеребце и наблюдал, как его люди готовятся выступать. Приметив зятя и князя Патрикеева, он помахал им латной рукавицей.
- Вечор добрый, Иван Васильевич, - Долматов неуклюже поклонился. Снег на берегу был притоптан, обутые в войлочные сапоги ноги скользили.
- Добрый, Василий, Иван Юрьевич, - Иван Стрига улыбался. – Пришло мое время. Засиделся, пора размять старые кости.
- Лед то хорош? – с тревогой спросил дьяк. – Беды не будет?
- Лед отменный, - со знанием дела заявил князь Оболенский. – Мои молодцы вчера испробовали его на лошадях и наметили путь. Но мы пойдем пешими, тихо и быстро. Опомниться не успеют эти клятвопреступники, как мы их со всех сторон обложим, и подвоз хлеба в город прекратим. Тогда уж будет ваш час, волю великого князя им сказывать и делать докончание.
- Может тебе верхом ехать, Иван Васильевич? – с сомнением проговорил князь Патрикеев. – Конь у тебя не тяжелый. Воеводе удобнее быть на коне.
- Нет, все воеводы решили идти пешком, я выделять себя не стану, - Иван Стрига покачал головой. – Доспех облегчу и пойду, как в молодости. Помнишь шемякины дела, Иван Юрьевич, какими резвыми и бойкими мы были?
- Да, помню, - Гвоздь засмеялся. – Резвости у нас меньше стало, а седины прибавилось.
- Важно не унывать, - князь Оболенский похлопал себя по ляжке. – Покуда, ноги держат, нужно ни в чем молодым не уступать.
Рядом, на берегу, уже спешивались Федор Хромой и Даниил Холмский. Иван Жито выводил свой отряд на лед и ругал какого-то торопыгу.
- Как достигнем того берега, пошлю гонца, - Иван Стрига ловко покинул седло и обратился к Долматову. – Скажи великому, что все сделаем как надо, Василий.
- Скажу, - дьяк поднял воротник тулупа и застегнул пряжку, чтобы он не опускался. – Посадников повезли к Данияру. Пусть поглядят на татар, сговорчивее будут.
- Верно, - тесть обнял Долматова и тихо сказал. – Если что, поминай добрым словом, Василий.
Тучи в ночном небе сгущались над Новгородом. Наступал самый темный его час.
* * *
Выход великокняжеских войск к посадам Новгорода 24 ноября 1477 года поверг новгородцев в отчаяние. Ждать помощи было неоткуда. 25 ноября великий князь Иван Васильевич огласил новгородским посадникам условия докончания. Это были суровые условия. 6 декабря Аристотель Фиораванти начал восстанавливать мосты через реку Волхов. Ставка великого князя разместилась ближе к городу, в нее зачастил архиепископ новгородский Феофил. Он пытался хоть что-то выторговать перед сдачей Новгорода, но Иван Васильевич соглашался решать с владыкой только поземельные дела, судьбу изменников он обсуждать отказывался. По всему было видно, что Марфа Борецкая давит на архиепископа, чтобы спасти свою семью. Великий князь подумывал оставить Борецких в городе, связав их клятвами и отправив часть этой семьи в Москву как заложников. Однако, Василий Долматов был против, он убеждал Ивана Васильевича не проявлять слабость, из-за которой затем может разгореться новая война. Дьяк припоминал, как в 1471 году, после битвы на Шелони, настаивал на пострижении в монастырь Марфы Борецкой, но его не послушали. Теперь приходится заканчивать незавершенное тогда дело. Нарыв необходимо вскрыть. Женщина, сыну которой отрубили голову, никогда не простит человека, казнившего ее ребенка. Великий князь не мог надеяться на то, что она образумится и перестанет строить козни.
28 декабря 1477 года князь Василий Васильевич Гребенка Шуйский сложил крестное целование Новгороду и через два дня выехал из города, служить великому князю. Никто в городе такому поступку князя Шуйского не воспротивился, это был добрый знак. Те новгородские бояре, которые не участвовали в мятеже, стремились сохранить свои вотчины. Они просили архиепископа Феофила удовлетворить требования Ивана Васильевича, уступив ему монастырские земли и промыслы. Великий князь хотел получить, кроме того, волости вокруг Торжка. Переговоры шли тяжело.
Новгородцы держались до января, и лишь когда в голоде начался голод, сдались на милость победителя. 7 января в ставку московского войска пришли новгородские дьяки с межевыми грамотами и книгами, встретились с великокняжескими дьяками, закипела работа по составлению докончания. Иван Васильевич забирал половину владений монастырей - Юрьева, Антонова, Благовещенского, Аркажского, и двух Никольских, у Неревского конца и на Сковородке. Волостей владыки Феофила великий князь забирать не стал. Вместо них он взял Емелегежский и Кольбалский погосты, Ладожский порог и Порожскую волость, все по сорок сох, Дреглецкий и Кременицкий погосты, волости на Белой Мсте и на Утомле, Кирве и Охоне по 50 сох, а также владения вокруг Торжка. Дани назначалось платить по полугривне и семи денег с сохи, а в сохе считать три обжи.
Новгород навеки признавал великого князя московского своим господарем. Каждый житель города обязан был поцеловать крест. 15 января 1478 года в город вошли московские войска. Во главе их шли князья Иван Васильевич Стрига Оболенский, Иван Юрьевич Патрикеев и боярин Федор Давыдович Хромой. Им было поручено принимать крестное целование. 20 января, когда клятвы были принесены, в Москву отправился князь Иван Иванович Слых Оболенский, дабы сообщить Ивану Ивановичу Молодому и великим княгиням, Софии Фоминичне и Марии Ярославне, что Новгород вернулся под высокую руку государя Ивана Васильевича.
Арест Марфы Борецкой в Новгороде
22 января 1478 года наместниками великого князя в Новгороде были назначены князья Иван Васильевич Стрига Оболенский и Ярослав Васильевич Оболенский. Они поселились на Ярославовом дворе и начали по доносам составлять списки изменников. 29 января, в день священномученика Игнатия Богоносца, в четверток масляной недели, великий князь со своими братьями и князем Василием Верейским посетили город и пошли к службе в собор Святой Софии Премудрости Божией. После обедни состоялся пир и владыка Феофил преподнес великому князю в дар сизую панагию, шитую золотом и жемчугом, окованный серебром кубок из струфокамилова яйца, чарку из сердолика и хрустальную бочку, а еще золотые монеты, двенадцать гривенок и двести кораблеников.
Вывоз вечевого колокола в Москву
С начала февраля в Новгороде стали хватать изменников и запирать их в темницу на Ярославовом дворе. Первого февраля поимали купеческого старосту Марка Памфильева. Третьего февраля, заточили в тюрьму Марфу Борецкую и ее внука, Василия Федоровича Исакова, а спустя три дня Григория Киприановича Арзубьева, Ивана Кузьмича Савелкова, Акинфа с сыном Романом и Юрия Репехова. Седьмого февраля всех их отослали в Москву для суда. Пятого марта великий князь Иван Васильевич вернулся в Москву. В Новгороде, после его отъезда, еще в течение трех дней завершали дела князь Иван Юрьевич Патрикеев, боярин Федор Давыдович Хромой и дьяк Василий Долматов. Первого марта 1478 года, под надзором Василия Долматова, новгородский вечевой колокол был снят со звонницы, положен в большие сани и отправлен в Москву. Ни один новгородец не осмелился помешать этому. Они смотрели из окон, как спускают колокол, стояли вдоль улиц и молча провожали взглядом сани, на которых уезжала в Москву их свобода. В новгородском детинце в тот день началось моровое поветрие…
Моровое поветрие (чума)
* * *
25 марта 1478 года
В феврале, будучи в Новгороде, Василий Долматов посетил владычину палату, в которой когда то лечил от отравления тестя, Ивана Васильевича Оболенского. Его интересовали летописи, касающиеся моровых поветрий в новгородских и псковских землях. В сравнении с Москвой, Новгород и Псков гораздо чаще страдали от черной смерти. Причиной тому, как думал дьяк, были торговые связи Новгорода. Купцы привозили заразу на кораблях. В летописях Василию встретилось весьма подробное описание болезни, терзавшей город в 1417 году. «мор бысть страшен зело на люди в Великом Новгороде, и во Пскове, и в Ладозе, и в Русе, и в Порхове, и в Торжку, и в Твери, и в Дмитрове, и по воластем и по селам. И толико велик бысть мор, яко же живии не успеваху мертвых погребати, ниже довольна бываху здравии болящим служити, но един здравии десятерым, или дватцатерым болем служаше. Болезнь же сицева бысть: преже яко рогатиной ударит за лопатку человека, или противу сердца, или под груди, или промежи крыл, или в паху, или под пазуху, и разболевся человек, начнет кровию хракати, и огнь разжет и посем пот имет и потом дрожь имет; и тако похожаше по всем суставом человечий недуг той; железа же не едина бяше; иному на шеи, иному на стегне, иному под пазухою, иному под скулою, иному за лопаткою, иному в паху. и на инех местех.»
Эти строки нельзя было читать без содрогания. Первого марта, покидая Новгород, Долматов радовался, что уезжает. По его сведениям, на утрени в детинце у трех прихожан обнаружили моровую язву. Прощаясь с тестем, Василий призывал его быть осторожным, не посещать церкви, не целовать икон, не трапезничать в больших собраниях. Иван Стрига тогда посмеялся над зятем и сказал, что его, старика, никакие болезни не берут. Долматов же предчувствовал плохое и не ошибся.
Гонец домчался из Новгорода за шестьдесят часов. Пятьсот семьдесят верст, путь немалый. Он сообщил, что 18 марта наместник великого князя в Новгороде Иван Васильевич Стрига Оболенский заболел моровой язвой, у него вздулась в паху железа. Василий решил ехать с рындой Петром Тимофеевым и Иваном Ивановичем Слыхом Оболенским, меняя лошадей как можно чаще. Анна Ивановна требовала взять ее с собой, но муж и брат убедили ее, что она не выдержит и половины дня бешеной скачки.
Когда они увидели Новгород, дьяк трясся мелкой дрожью от усталости, его глаза слипались. Был полдень, но город словно вымер. На улице от ворот до Ярославова двора им встретилось всего трое прохожих. У одной церкви шурин Иван Слых показал Долматову на множество больших свежих могил, в которых, наверное, хоронили сразу несколько человек. Василий поморщился. Похоже, черная смерть свирепствовала в Новгороде почти месяц.
Ярославов двор встречал их карканьем воронов на ветвях деревьев и кровле. Ворота конюшни были открыты, в стойлах не было ни одного коня. Рында Петр покинул седло, громким голосом позвал конюхов, и не дождавшись ответа, предложил Долматову и Ивану Слыху отдать ему лошадей и идти на двор наместников. Так они и сделали.
В подклете, как и на конюшне, никого не оказалось. Однако сверху доносился странный голос, похожий на пение.
- Отпевают, поди, - с ужасом проговорил шурин. Василий промолчал. Они поднялись по лестнице и вошли в полутемную горницу. Сначала им показалось, что в горнице никого нет. Но когда дьяк и Иван Слых направились к покоям, из дальнего угла, со скамьи поднялся человек в темной смирной одежде. Это был брат тестя Долматова, Ярослав Васильевич Оболенский.
- Племяш? – Ярослав выглядел подавленным, опустошенным. – Ты ли?
- Я, дядя, - Иван Слых по лицу родственника понял, что дела обстоят плохо. – Что с отцом?
- Помер ночью, почил в Бозе, - дядя Анны показал на дверь слева от него. – Люди со двора разбежались третьего дня. Слуга Ивана пошел о каменном гробе хлопотать. Хочу везти его в Суздаль, положить у Спаса в Евфимиевом монастыре. Не знаю, правда, доеду ли живым. Пока не болею, но мор есть мор. Сей день, жив человек, а на другой день преставился.
Иван Иванович Оболенский приблизился к дяде, обнял его и начал то ли всхлипывать, то ли выть. Ярослав Оболенский осторожно усадил его на скамью, с которой до этого встал. – Садись, племяш, погорюем вместе. А потом отвезем твоего отца в Суздаль. Он перед тем, как умереть, попросил икону Спаса Вседержителя принести. Перстами коснулся руки Господней на иконе и сказал, что отходит под Его высокую руку, идеже ни червь, ни тля тлит, и идеже татие не подкопывают, ни крадут.
- Да дядя, - шмыгал носом Иван Слых. – Хорошо, дядя.
Василий подошел к двери, на которую указал Ярослав Оболенский, и открыл ее. В покоях было большое окно, постельную заливал солнечный свет. Иван Васильевич Стрига Оболенский лежал на кровати под покрывалом, укрытый им по самое горло. Как будто спал. Лицо спокойное, безмятежное, бледное, седые волосы рассыпались по подушке. На столе стояла икона, о которой говорил Ярослав Оболенский. Спас Вседержитель. Иисус на иконе держит книгу с изречением из Евангелия от Матфея «Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененные, и Аз успокою вы. Иго бо Мое благо».
Долматов вгляделся в лицо тестя, стараясь запечатлеть его в памяти. Потом вздохнул и закрыл дверь.
Bernard:
» Часть 2 Глава 9 Старый верный пес
Глава 9
"Старый верный пес»
1 июля 1485 года
Василий Долматов все чаще думал о себе как о старом верном псе, который следует за хозяином без радости, в силу привычки. За двадцать пять лет, проведенных в русских землях, Венсан де Ла Мотт почти забыл, кто он по рождению, откуда приехал в эти края, как попал сюда. Как то, разбираясь в летописях, он обнаружил интересную личность, правившую в этих местах пятьсот лет назад. Князь Олег Вещий. То ли племянник, то ли шурин предка Ивана Васильевича, Рюрика. Оказывается, именно этот человек наполнил смыслом слово «русь». Он со своей дружиной создавал военный союз разрозненных и чуждых друг для друга племен, где-то действуя уговорами, где то силой. Олег, чтобы закрепить это объединение, сообщил племенам, что они теперь не те, кем были раньше, а новая общность, русь. Так был рожден большой народ, состоящий из множества малых народов. Те люди, которые примыкали к нему, становились русскими, а те, кто терял в себе эту общность, выходил из нее, переставали быть таковыми, хоть и думали, говорили на русском языке, всех его наречиях.
Мог ли Венсан де Ла Мотт считать себя русским? Мог ли престарелый хан Данияр, сын хана Касыма, считать себя русским, будучи татарином по рождению? Дьяк считал, что у него и Данияра есть такое право. Тут была вся их жизнь, среди этих людей, в этих обстоятельствах. Однако, прошлое не отпускало, и иногда, в минуты усталости или досады Долматову хотелось вернуться в Бретань, посидеть в саду Каргуэ, пройтись по улицам Ванна, постоять на берегу моря в час заката, слушая крик чаек. Он понимал, что это глупая тоска по родине и молодости, что возвратить молодость нельзя, а на родине уже все иначе, не так, как ему запомнилось, но прогнать эти желания был не в состоянии, они возникали сами по себе.
Они с Анной жили разумно, умеренно, и дьяк не мог бы ответить, если бы кто-нибудь спросил, кто из них первый решил придерживаться умеренности во всем. Умеренности в еде, одежде, расходах, поведении. Что-то было от него, что то от нее. Умеренность в еде, это точно от Анны. Она всегда ест мало, как птичка, поэтому в свои сорок пять лет стройна, подвижна, красива той редкой красотой, которая не часто бывает у женщин в ее возрасте. Он в прошлом мог съесть очень много за одну трапезу, но Анна отучила его от этого. Набивать брюхо и толстеть, когда жена берет с блюда совсем чуть-чуть и выглядит почти худой, как-то неправильно. Умеренность в суждениях, это у них общее. «Не суди, да не судим, будешь», так ведь требует Господь? Терпимость, сдержанность, понимание людских слабостей и смирение перед Богом, им обоим это присуще. «Бог дал, Бог взял». Умеренность в одежде, это от него. Анна любит красивую одежду, но с годами она стала носить менее яркие цвета, более строгий покрой, дорогие, но не броские вещи, отказалась от драгоценностей. Может быть, так она подстроилась к его стилю одежды, как он это сделал в еде. Умеренность в расходах - это общее. Их имения приносят прибыль, но не огромную. Когда пять лет назад Мария выходила замуж, за нее дали богатое приданое, пришлось раскошелиться. Затраты на трех сыновей велики, они не могут ходить при великокняжеском дворе, одетые как нищие. А у Василия Третьяка, к тому же, жена и новорожденный сын. Умеренность в поведении, пожалуй, тоже общая черта в их с Анной браке. Анна принадлежит двору великой княгини Софии Фоминичны и одновременно поддерживает связи с инокиней Марфой, бывшей великой княгиней Марией Ярославной, которая насельничает в Вознесенском монастыре. Кроме того Анна вхожа в семью великого князя Ивана Ивановича Молодого, к ней часто обращается за советом его жена Елена Стефановна, дочь молдавского господаря, называемая в Москве Волошанкой. Положение обязывает, Анне приходится вести себя осторожно, обдумывать каждое слово и шаг.
Василию умеренность в поведении еще более необходима. Он, как и прежде, первый дьяк великого князя Ивана Васильевича, «старый верный пес». Тот самый Василий Долматов, который привез в Москву в санях вечевой колокол из Новгорода. Тот самый, без которого ничего в Москве не делается, который унаследовал каменную кладовую с грамотами Степана Бородатого, руководит дьяками и составляет распорядок дня великого князя после смерти Алексея Полуэктовича. Да, молодые и шустрые дьяки, такие как братья, Иван Васильев Волк Курицын и Федор Васильев Курицын, пытаются его подсидеть и заменить. Но разве Иван Васильевич может доверять свои важные дела кому то, кроме Василия Долматова и Ивана Юрьевича Патрикеева? Молодые просто не в состоянии уразуметь, что хочет государь, уловить его настроения. Да, по рождению Василий чужеземец, не имеет обширных имений и родственных связей. Но при дворе это не недостаток, а преимущество. Все знают, что дьяк Долматов старается только для великого князя, не берет мзду, никому, кроме Ивана Васильевича, не служит. Великий князь его жалует и одаривает, но не возвышает так, как мог бы, чтобы не вызывать зависть и ненависть князей и бояр. Благодаря этому его терпят. Их с Иваном отношения в большей степени дружеские и семейные, чем те, которые бывают у хозяина и подчиненного. За столом в малой трапезной Долматов сидит сразу за Софьей Фоминичной, напротив князя Ивана Юрьевича Патрикеева, а жена Василия Анна рядом, напротив жены Гвоздя Евдокии. Греки Софьи, Юрий и Дмитрий Траханиоты, сидят гораздо дальше, несмотря на все их усилия и лесть, я дьяки Курицыны и вовсе в конце стола.
Умеренность во всем позволяет сохранять душевное спокойствие даже в самые трудные дни. Но трудных дней становится все больше, а здоровья все меньше. Страсти, которые кипят при дворе, кого угодно сведут с ума. Раньше в малой трапезной собирались единомышленники, они были как одна семья. Теперь Василий опасается, как бы его или кого-то другого не отравили за этим столом. Иногда ему вовсе не хочется идти к трапезе, да и Анна чувствует враждебность, лицемерие, интриги, которыми наполнен дворец. Несколько раз они сказывались больными, чтобы не идти на ужин, остаться дома и отдохнуть.
В сущности, ближний круг великого князя распался на три части. Первая часть – двор великой княгини Софьи Фоминичны Палеологини. Главная сила Софьи заключается в ее детях и той нежности, которую к ней до сих пор, после двенадцати лет брака, испытывает Иван Васильевич. У них четыре дочери и три сына. Родная кровь, плоть от плоти. Никакого сравнения с Марией Тверянкой с ее единственным, больным сыном. За Софьей стоят многие дьяки, такие как: Владимир Гусев, Федор Стромилов, Василий Бобр и Андрей Одинец, а также братья, Федор Степанович, Михаил Степанович и Афанасий Степанович Еропкины. Они подчиняются Василию и уважают его, но держатся среди дьяков особняком. Кроме дьяков, Софья Фоминична опирается на греков, в первую очередь Юрия и Дмитрия Траханиотов. Оба Траханиота служили в Риме брату Софьи, но когда тот вконец обеднел, в 1480 году приехали с ним в Москву, да так здесь и остались. Их хозяин, шурин великого князя, Андрей Палеолог, выдал свою дочь Марию Андреевну замуж за князя Василия Михайловича Верейского и, получив дары и выкупы за невесту, вернулся в Рим. Помимо дьяков и греков за Софью Фоминичну выступают влиятельные духовные, боярские дети и купцы. У нее в Москве большая поддержка.
Вторая часть ближнего круга великого князя – окружение его старшего сына, великого князя Ивана Ивановича Молодого и его жены, Елены Волошанки. Самый могущественный их сторонник – князь Иван Юрьевич Гвоздь Патрикеев, наместник Москвы. За его спиной стоят богатые и родовитые князья, и бояре, весь род Патрикеевых, Ряполовские, Оболенские, Ховрины. Из дьяков Ивана Молодого поддерживают Василий Мамырев, Роман Алексеевич Полуэктов и сыновья бывшего дворецкого Марии Ярославны, Василия Григорьевича Налитки Курицына, Иван Волк и Федор Курицыны. Вдовая великая княгиня когда-то хотела управлять Софьей Палеологиней с помощью Василия Налитки, но та оказалась ему не по зубам. Теперь дети дворецкого переметнулись во «вражеский лагерь». Борьба между снохой и женой великого князя началась сразу после свадьбы Ивана Молодого и Елены Волошанки в 1483 году. Иван Васильевич намеревался подарить снохе, Елене Стефановне, на свадьбу ожерелье из драгоценных камней первой жены, Марии Борисовны, но как выяснилось, его уже забрала без спросу и подарила своей племяннице великая княгиня Софья Фоминична. Была жуткая ссора между великим князем и его женой, Василий и Анна до сих пор вспоминали с ужасом те дни и благодарили Бога, что не они отвечали за дворцовые драгоценности и рухлядь. Племяннице Софьи и ее мужу, князю Василию Верейскому даже пришлось бежать из-за этого подарка в Литву, где они и живут доныне.
Третья часть окружения Ивана Васильевича – это те люди, которые не примыкают к первым двум, враждующим между собой лагерям. К ним Долматов относил свою семью, многих служилых бояр, детей боярских и дьяков, мать великого князя, митрополита Геронтия, Ивана, Марка и Антона Фрязиных, Аристотеля Фиораванти, братьев великого князя Андрея Большого и Бориса. Из четырех своих братьев великий князь лучше всего ладил с Юрием и Андреем Меньшим, но сначала умер от горячки Юрий, а два года назад от фтизиоза Андрей Меньшой. Два оставшихся брата Ивана Васильевича, Андрей Большой и Борис, ненавидят его и в 1480 году, во время нашествия татар из Большой орды, пытались устроить бунт, но затем примирились с главой семьи при посредничестве матери, Марии Ярославны. Тогда, на реке Угре отражали хана Ахмата, братья на войну не явились и угрожали нападением на Москву. Долматов же, по поручению Ивана Васильевича, прятал на Белоозере великую княгиню Софию, ее детей и казну, а с ними Анну и своих детей, поэтому о мятеже братьев знал только по слухам. Андрей Горяй и Борис редко бывают в Москве, посему держатся в стороне от московских интриг. Борис женат, Андрей вдовец. У Андрея два сына и две дочери, у Бориса два сына и дочь. Антонио Джиларди, Аристотель Фиораванти и Джамбаттиста делла Вольпе заняты строительством стен крепости, им некогда участвовать в дворцовых кознях. С весны была заложена новая, из красного кирпича, башня-стрельница возле Чешковых ворот и начат снос белокаменных стен в разных местах, итальянцам даже к трапезе великого князя приходить некогда. А может быть, они и не ходят сидеть в этом гнезде змей, как Василий с Анной.
Василий задумался. Чтобы прекратить вражду во дворце, нужно удалить великого князя Ивана Молодого, его жену Елену, сына Димитрия и их двор из Москвы. Иван Иванович – внук князя Бориса Тверского, сын Марии Тверянки. Если бы Тверь была свободна, лучшим местом для Ивана Молодого была бы Тверь. Он оставался бы наследником великого княжения, но при этом имел бы свое княжество и занимался его делами далеко от Софьи Фоминичны. Князь Иван Юрьевич Патрикеев, конечно, будет этому противиться, но его можно убедить, он человек рассудительный. Если дойдет до открытого столкновения враждебных лагерей во дворце или кто-то будет убит, отравлен, Гвоздя это коснется в первую очередь. В его интересах утишить страсти. Но Тверь занята единокровным братом покойной Марии Борисовны, бездетным Михаилом Борисовичем, который с позапрошлого года перестал быть союзником Москвы, и пытается заручиться поддержкой польского короля Казимира.
В 1483 году, после рождения у Ивана Молодого сына Димитрия, в Тверь отправили посла, Владимира Елизарова Гусева, с известием для Михаила Борисовича о появлении у него внучатого племянника. Новости тверского князя не обрадовали, посла просто выгнали взашей, не пропустили его к княгине Анастасии. Понять Михаила Борисовича было можно, в отсутствии сыновей его наследниками неизбежно становились сын и внук сестры Марии – Иван Иванович и Дмитрий Иванович, и он вряд ли был этим доволен. Когда Василий доложил о неласковом приеме послов великому князю, тот возмутился, но ничего не предпринял. В тот же год умерла жена Михаила Борисовича, и он стал свататься к польскому королю Казимиру, чтобы поять за себя его внучку. Это уже была угроза, посему зимой 1484 года к Твери послали войско. Но князь Михаил сумел избежать войны, подписал докончание на условиях великого князя, признал себя его младшим братом и обещал разорвать все связи с Литвой. И не сделал этого. На прошлой неделе к Долматову привели схваченного гонца, который направлялся из Твери в Польшу. При нем было письмо от Михаила Борисовича королю Казимиру. В письме содержались уверения в будущем союзе и готовности Твери ударить в спину Москве, если между Литвой и Москвой вспыхнет война. Предательство стало явным.
Дьяк отложил перо, посыпал песочком черновик судного списка, поднялся со стула, потянулся и посмотрел в окно. Который час? В июле темнеет так поздно, что возможно, уже неудобный час для посещения Марии Ярославны в Вознесенском монастыре. Однако, Анна, наверняка, сидит у старухи и нужно ее оттуда вытаскивать, иначе та вынудит жену, ради развлечения, ночевать с ней. С Марией Ярославной следует поговорить о дьяках Курицыных, внуках ее дворецкого Григория Романовича Курицы Каменского. У Василия были серьезные основания считать, что Иван Волк и Федор Курицыны – еретики, последователи новгородского жида Схарии, который отвращал православных от веры в Христа. Вдовая великая княгиня могла что-то знать, потому что эту ересь распространяли по Москве взятые Иваном Васильевичем из Новгорода в 1479 году и поставленные в протопопы священники Алексей и Дионис, знакомые ей. По доносам, которые получил Долматов, протопоп Успенского собора Алексей тайно переименовал себя в Авраама, а свою жену в Сару, считал Иисуса Христа лжепророком, призывал сторонников отказываться от причастия. Во Франции за подобное, вне всяких сомнений сожгли бы на костре, и были бы правы. С этим нужно было что-то делать. Разумеется, надлежало сообщить все великому князю, но начать стоило с его матери.
Когда Василий и рында Петр Тимофеев пересекли площадь, обмениваясь новостями, еще не смеркалось, но к этому шло. Во дворе Вознесенского монастыря никого не было, лишь ветер гремел листом железа на кровле стены, из которого выскочили гвозди. Анна действительно сидела у Марии Ярославны, и рассказывала ей об успехах сына, Василия Третьяка, в изучении немецкого и итальянского языков. Как он переводил книги столь точно, что Аристотель Фиораванти называл Третьяка почти что итальянцем.
- Василий, проходи, - бывшая великая княгиня, инокиня Марфа, улыбнулась и указала ему на лавку. – Где ты Петра то оставил?
- У входа, как всегда, - дьяк поклонился и обменялся взглядами с женой. – Как ты себя чувствуешь, Мария Ярославна?
- Плохо, Василий, - вздохнула старая женщина. – В груди такое стеснение, как будто медведь мне на самую ее середину наступил и не дает продохнуть. Ноги отекли, толстые как столбы церковные, и все в язвах. Впрочем, ты и сам видел третьего дня. Помру я скоро, да и пусть. Слава Богу, отмучаюсь.
- Надеюсь, что не помрешь, - Долматов взял Марию Ярославну за запястье и нащупал ее пульс, затем опустился на колено, немного приподнял ее подол и потрогал лодыжку. – Сердце хорошо ударяет, не часто и не редко, как надо. Ноги отекшие, но не больше, чем позавчера. При одышке ложись и проси открыть окно. Если кровь будет сильно приливать, позови меня, выпущу немного.
- Сколько ты ее уже выпустил за год, Василий, - покачала головой Мария Ярославна. – Черного кобеля не отмоешь добела. Как ни старайся, конец один будет.
- Конец у всех один будет, важно только, когда и какой, - возразил Василий и сел на лавку.
- Анна сказывает, что вы сегодня к ужину в малую трапезную не пошли, - с укором взирала на дьяка инокиня Марфа. – Что же ты сына моего оставил на растерзание этим стервятникам, Василий?
- Кому из них? Софьиным грекам? Курицыным? – поинтересовался Долматов с иронией.
- Всем им, - Мария Ярославна нахмурилась. – Что за времена настали, Анна, что люди рвут друг друга как волки за три медных пула?
- Так всегда было, Мария Ярославна, - тихо проговорила Анна. – Просто молодые этого не замечают по неопытности и суетности. И потому еще, что все, что было в их юности, им кажется добрым и правильным, а в старости мало что радует и тоска грызет.
- Это ты верно подметила, Анна, - кивнула великая княгиня. – Тоска неизбывная все дни. Молишься, спишь, ковыляешь на службу, ешь без удовольствия и все болит. Смотришь кругом и диву даешься, какие заботы у молодых. Нам бы их заботы в годы нашей юности, когда каждое утро благодарили Бога, что живые и не в цепях. Грызутся, словно собаки, по пустякам. У Ивана во дворце настоящий Содом, и все бегают ко мне жаловаться.
- Иван Васильевич справится с этой замятней в своей семье, - постарался успокоить Марию Ярославну Василий. – Я нынче тверскими делами занимался. Коль скоро тверской князь нам изменил, крестное целование нарушил и с польским королем против нас сговорился, можно с ним не церемониться. Тем более, что многие его бояре и купцы уже в Москву отъехали. Детей у него нет. Он в своем княжестве как трухлявая дверь на крепком доме. Толкнешь коленом - упадет навзничь, и дом твой. Если Тверь возьмем, можно Ивана Молодого с женой, сыном и его двором туда отправиться и так прекратить вражду во дворце.
- Это ты удачно задумал, Василий, - жамкала губами старуха. – Два года назад, когда ты Ивану о тверских делах доложил, он сомневался. Найди свидетельство на Михаила Тверского и иди с ним к сыну.
- Уже нашел, - Долматов устало потер лоб и едва не зевнул. – Что ты знаешь о жидовской новгородской ереси и внуках твоего покойного дворецкого Мария Ярославна?
- О Федьке и Ваньке Волке? – спросила великая княгиня.
- Василий считает, что они еретики, - вступила в беседу Анна. – Прикрывают и жалуют протопопа Алексея с Успенской и Диониса с Архангела Михаила, а те за них ратуют умными и льстивыми речами перед великим князем, подкапывают под Василия. Гвоздь же, как будто не замечает, насколько умножились в Москве еретики.
- Это дело не Ивана Юрьевича Патрикеева, а митрополита Геронтия, - проворчала Мария Ярославна. – Гвоздю не по чину духовные дела разбирать. Пока никого не зарезали, какое ему дело до ереси?
- Все это так, несомненно, - согласился дьяк. – Но что ты скажешь о Курицыных, Мария Ярославна?
- А что о них сказать? – развела руками инокиня Марфа. – Дед их, мой дворецкий Григорий, достойнейший был человек. Отец их, Василий Налитка, баловал сыновей. Федька хитер, как лисица, а Иван Волк горазд махать кулаками. Федор Курицын хочет все посольские дела под себя забрать, потому что они много серебра сулят. Вот он под тебя и копает. Ты знаешь чужие языки и как жизнь в других землях устроена, а он нет. Пока Федор тебя не потеснит, он посольские дела не получит, ты в них во сто крат лучше его. Будет на тебя клеветать, а может что дурное замыслит. Честным образом ему этого не добиться, потому что ты моему сыну двадцать пять лет верно служишь, а Курицыны без году неделю. Всем в Москве известно, что Долматовы мне и Ивану как родная семья, да и Софья вас уважает, и ее греки тоже. Стало быть, в ересь Курицыны подались либо по глупости, либо для того, чтобы подобраться к Ивану с другой стороны. Он ведь любит умные речи о церковных делах и вере.
- Но не ересь же! – возмутилась Анна.
- Не ересь, Анна, тут ты права. Напишите архиепископу Геннадию в Новгород, - посоветовала Мария Ярославна. – Он с этой жидовской ересью давно борется и знает всех еретиков, сбежавших от него в Москву, у него на них свидетельство есть. И доложите о дьяках Курицыных моему сыну и Софье Фоминичне. Она православная, строгого греческого закона и в ересь не впадет. Я и сама Ивана предостерегу, когда он явится ко мне. А кроме того, выясни у Ивана Юрьевича Патрикеева, что он думает о еретиках. Если Гвоздь с ними связался, чтобы моей снохе досадить, ты с ними не сладишь, Василий.
- Не слажу, - дьяк почесал затылок. - И что мне делать в таком случае?
- В таком случае поезжайте в свое имение, или куда пожелаете, и сидите там, пока митрополит и архиепископ Новгородский на еретиков управу не найдут, - Мария Ярославна негодующе засопела. - Вы мне как родные сын и дочь, я вас в обиду не дам. Когда то я за родного брата перед мужем не вступилась, теперь простить себе этого не могу. Возьми перо, бумагу и сделай мне одну грамоту, Василий. Я ее подпишу, печать приложу, будет лежать в вашем доме.
Долматов повиновался, подошел к столу, взял лист бумаги, открыл чернильницу и приготовился писать под диктовку.
- Грамота дана Василию Петровичу Долматову и жене его, Анне Ивановне Долматовой, - голос инокини Марфа звучал строго и решительно. - О том, что им позволено оставить службу у великого князя московского Ивана Васильевича и уехать, когда угодно, в свое имение или куда они захотят. По повелению великой княгини московской Марии Ярославны, по заслугам и благодеяниям их. День и год поставь. И дай мне руку и печать приложить.
- Мария Ярославна, - Анна была бледна и взволнованна. - Неужели до этого дойдет?
- Откуда мне знать, Анна? - великая княгиня откинулась на подушки, ее пальцы дрожали, а губы сжались в тонкую линию. - Эта грамота защитит вас, если потребуется. Сын мне не откажет, будь я даже в могиле к тому времени.
Парсуна из мастерской Марии Ярославны
* * *
Покинув кельи инокини Марфы после десятого часа, Василий и Анна наткнулись в проходе на черницу, которая стояла прямо возле двери. Подслушивала? Долматов шикнул на женщину, и она посторонилась, пропуская дьяка и его жену. Оказавшись на улице, супруги переглянулись, и Анна сунула мужу грамоту Марии Ярославны. Тот, без слов, положил ее в сумку. Анна взяла Василия под руку. Рынды Петра нигде не было видно.
- Куда он подевался то? - успел спросить дьяк и вдруг заметил, как из кустов к ним устремился человек, одетый в темную свитку. В руке незнакомца что-то блеснуло. Нож? Василий быстро загородил собой жену, стянул с плеча сумку и схватил ее за ремень, чтобы отбиваться.
Но делать этого не пришлось. За спиной Долматова выросла огромная тень Петра Тимофеева, и через мгновение на пути человека с ножом встал великокняжеский рында с саблей наголо. Чернец, а это был именно чернец, взмахнул ножом, одновременно как бы отпрыгивая влево. Наверное, чтобы скрыться. Но длиннорукий Петр не дал ему такой возможности. Сабля вонзилась в тело чернеца над левой ключицей, разрубила ему грудь до соска. Он успел лишь вскрикнуть, после чего захрипел, повалился на бок, из его рта хлынула кровь.
Анна, прижавшись к Василию, дрожала от страха. Впервые на ее глазах саблей убили человека, да так, что кровь потекла как бурная река.
- Знаю этого бедолагу. Насельник Чудова монастыря, - Петр присел на корточки перед бьющимся в агонии монахом. - Я его давно приметил. Два дня назад здесь крутился, когда мы приходили к великой княгине. И сегодня шастал туда-сюда. Я за деревом спрятался, он меня из вида потерял и набросился на вас. Значит, хотел зарезать.
- Господи Боже, - Анна перекрестилась. - Почему он желал нам смерти?
-Это Василию Петровичу лучше знать, госпожа, - покачал головой рында. - Во дворце уже больше года неспокойно. Не всем ваша добрая служба великому князю по душе. Были у меня подозрения, что вам станут вредить не одними сплетнями и ложью. Надо позвать насельников с Чудова монастыря, чтобы забрали покойника. Я дворецкому завтра донесу, как такое получилось. Но сначала домой вас отведу и поставлю Демьяна и Григория для охраны у ворот и дверей.
- Надо посмотреть, не обрезан ли он, - тихо промолвил Василий.
- Обрезан? Как басурманин? - удивилась Анна.
- Нет, не как басурманин. Последователи Схарии иногда себя обрезают, - ответил дьяк.
- Я это выясню, - Петр погладил бороду. - Утром сообщу.
- Хорошо, надо уходить, пока его сообщники не пожаловали, - Долматов похлопал рынду по плечу. - Обыщи его, прежде чем уйдем, Петр. Может, найдутся улики. Обрезан или нет, потом выяснишь.
Еретики Схарии
* * *
Розыск, который Василий Долматов собирался учинить в Москве по делу еретиков Схарии вечером 1 июля 1485 года, через три дня принял неожиданный оборот. 4 июля 1485 года внезапно умерла инокиня Марфа, Мария Ярославна. Ее нашли утром мертвой в постели и сразу вызвали Долматова. Осмотрев великую княгиню, дьяк встревожился. Лицо, губы и десны великой княгини были синюшного цвета, гораздо более синие, чем живот или ноги. На коже век и шее Марии Ярославны обнаружились небольшие кровоизлияния, какие бывают при удушье, язык был слегка прикушен, покойница упустила мочу. Создавалось впечатление, что старушку лишили возможности дышать, пока она спала. Подушка? Ничего не сказав женщинам, хлопотавшим над скончавшейся хозяйкой, Долматов поспешил в Загорье, к Судной избе, посовещаться с Иваном Юрьевичем Патрикеевым. Гвоздь воспринял слова дьяка со всей серьезностью, и они вместе пошли к великому князю, чтобы деликатно поведать ему о странных обстоятельствах смерти матери.
Иван Васильевич, без раздумий, велел вести в застенок всех насельниц Вознесенского монастыря и открыть правду, но Долматов и князь Патрикеев убедили его не прибегать к таким жестоким мерам. Гвоздь обещал сделать розыск со всей тщательностью и доложить о том, была ли Мария Ярославна убита. Подручные Ивана Юрьевича, в присутствии подьячих Долматова, опросили всех черниц монастыря, но толком ничего не выяснили, дело встало. Гвоздь предложил вздернуть пару подозрительных монахинь на дыбу, но Анна умоляла его не брать грех на душу, пытая черниц. Великому князю донесли, что доказательств убийства и чьей-либо вины не нашли, на том и успокоились. Но Василия не оставляло чувство, что его беседа с Марией Ярославной о еретиках и подслушивающая у дверей кельи монахиня, которую он не запомнил в потемках монастыря, как то связаны со смертью великой княгини. Это чувство подкреплялось еще и тем, что зарубленный Петром Тимофеевым монах Чудова монастыря по имени Яков оказался, обрезан, что подтверждало его причастность к ереси Схарии. Иван Юрьевич Патрикеев 2 июля 1485 года поимал трех его сообщников, других насельников Чудова монастыря. Они под пыткой и с розыска, сознались в покушении на убиение дьяка Василия Долматова и его жены Анны Ивановны. Все четверо были выходцами из Новгорода и переехали в Москву в 1483 году. Причиной неприязни этих четверых новгородцев к Долматову, с их слов, было участие дьяка в «краже» вечевого колокола и заключении в тюрьму, по его указанию, новгородского боярина Михаила Берденева, которых давал им щедрую милостыню. То, что все четверо были обрезаны, князь Патрикеев также расследовал. В ересь их обратил посадник Григорий Михайлович Тучин, известный Долматову. Сын посадника Михаила Тучи, этот Тучин в 1477 году, во время похода великого князя на Новгород, просился на службу к Ивану Васильевичу в Волочке. Сам Тучин сделался еретиком после битвы на Шелони и вовлек в ересь очень многих, в том числе свою жену Марию и сына Михаила Григорьевича. Показания трех новгородских чернецов записали, после чего секли их кнутом и сослали в вечную работу. На этом, казалось бы, расследование завершилось. Разговор с великим князем о дьяках Курицыных Василий отложил, ему не хотелось беспокоить Ивана Васильевича в те дни, когда он оплакивал мать. Марию Ярославну погребли в Вознесенском монастыре рядом с покойной снохой, Марией Тверянкой.
Через два месяца Долматову стало не до еретиков. Тверские дела, о которых он доложил великому князю, получили продолжение, был перехвачен еще один гонец с письмами от тверского князя к польскому королю Казимиру. Это переполнило чашу терпения Ивана Васильевича, огорченного смертью матери, он сложил с себя крестное целование, послал разметные письма в Тверь и приказал готовить рати к войне. В поход надлежало отправиться самому великому князю, его сыну Ивану Молодому, братьям Борису и Андрею Горяю, новгородскому наместнику Якову Захарьевичу Кошкину-Захарьину, многим воеводам, князьям, боярам и дьякам, в том числе Василию Долматову. В конце августа войско выступило из Москвы.
Вывоз саркофага Марии Ярославны и других великих княгинь из Вознесенского собора перед его разрушением в 1929 году
* * *
12 сентября 1485 года
С реки налетал порывистый, прохладный ветер. Осень давала о себе знать. С посадов Твери доносился запах гари, городские ворота были открыты, десятки, а то и сотни всадников спускались от ворот к подолу. Звон конской сбруи и голоса приближались.
- Вся Тверь, что ли, выезжает? - Иван Иванович Молодой, ссутулившись, сидел в седле, бледный и изможденный. Брат великого князя, князь Борис Васильевич, держался на лошади превосходно, прямо и уверенно. Он был одет в опашень из синей камки с серебром и взирал на слабого, болезненного племянника со смесью жалости и отвращения. За Долматовым и князем Волоцким находились Юрий Иванович Кутузов-Шестак, Константин Малечкин, дьяки Левонтий Алексеев и Роман Алексеев Полуэктов. Две дюжины рынд охраняли сына великого князя и его спутников.
- Почти все бояре, Иван Иванович, - Василий Долматов улыбнулся. - Они еще вчера дали клятву твоему отцу служить тебе как наследнику князя Бориса Александровича Тверского. Их князь Михаил Борисович сбежал прошлой ночью. Что им остается?
Средневековая Тверь
Впереди вереницы всадников ехали трое. Удельный князь Михайло Дмитриевич Холмский был похож на брата, воеводу великого князя Даниила Дмитриевича Холмского. Даже борода и усы у них были одинаковой формы и цвета. За ним возвышался худой, с длинными руками, рано поседевший тверской епископ Вассиан, старший сын князя Ивана Васильевича Стриги Оболенского. Лицом епископ походил и на отца, Ивана Стригу, и на мать, Степаниду Ивановну. Справа от Вассиана, за князем Холмским, ехал его сын Василий Михайлович Холмский, робкий молодой человек с рыжими волосами.
- День добрый, Михайло Дмитриевич, владыка, Василий Михайлович, - приветствовал их Долматов. - Вижу, Тверь встречает нас открытыми воротами и чистым сердцем.
- Так и есть, - ответил князь Холмский. - По воле сердца своего и с великой радостью.
- Мой дорогой тесть, - Борис Васильевич кивнул князю Михаилу Холмскому. - Дочь твоя, Ульяна Михайловна, просила меня расцеловать тебя и передать разные известия. Потом поговорим.
Многочисленные всадники съезжали с дороги, чтобы приблизиться к новому князю. Великокняжеские рынды не давали им теснить Ивана Ивановича и окружить его.
- Вот Иван Иванович, если кто с ним незнаком, - дьяк указал на Ивана Молодого. - Внук Бориса Александровича Тверского, бывшего вашего князя, сын великого князя московского. А это брат Ивана Васильевича, Борис Васильевич, князь Волоцкий.
- Надеемся на милость Ивана Ивановича, - с настойчивостью в голосе произнес епископ Вассиан. - Вчера загорелись посады. Люди в городе беспокоятся.
- Загорелись три двора, на которых ночевали ратники. Печи в домах были без дымоходов, - Борис Васильевич поморщился. – Мы быстро все потушили.
- Хозяев жалко, скоро зима, - епископ покосился на нового тверского князя.
- Пусть погорельцы ударят мне челом, - Иван Молодой заметил взгляд Вассиана. - Я их пожалую новыми дворами и добром.
- Благодарим, - князь Холмский почтительно опустил голову перед Иваном Ивановичем.
- Великий князь, Иван Иванович, - епископ Вассиан говорил почтительно и громко, чтобы все тверские бояре и дети боярские его слышали. - Как ты будешь править Тверью? Сам, со своим двором, или дашь нам наместников?
- Сам буду править, - Иван Молодой расправил плечи и приподнял подбородок. - Мне сказывали, что в судах о межевых делах между московскими и тверскими боярами ваших часто обижают. Теперь такого не будет, суд будет справедливый. И поставлений на места по мзде я не допущу. А если это случится, ты мне, владыка, доноси. Будем поставления по мзде искоренять, чтобы зла этого у нас не было.
- Твоя воля, князь, - закивал епископ Вассиан.
- Лошади застоялись, пора войти в город, - Долматов оглядел удивленные лица тверских бояр, для которых слова Ивана Молодого звучали необычно, и поспешил прервать речь великокняжеского сына. - На княжьем дворе людей Михаила Борисовича больше нет?
- Нет, все его люди с ним утекли ночью, - ответил князь Михаил Холмский. - Те слуги и холопы, что следят за двором, были от города и готовы служить. Твоя семья, Иван Иванович, будет жить в Твери?
- Да, - Иван Молодой с неудовольствием смотрел на Долматова. - Как только жители дадут клятвы, моя жена и сын прибудут в Тверь.
- Сын, наследник, княжич Димитрий Иванович, - со значением сказал Василий Долматов. - У князя Михаила Борисовича детей не было, в Твери и Москве о том немало ходило пересудов. Если Бог не дает князю детей, значит, он неугоден Господу. А у Ивана Ивановича уже есть сын. Добрый задел для Твери на многие годы.
- Воистину так, - подтвердил епископ Вассиан.
Тверские бояре стали поворачивать коней и возвращаться в город по обочине. Великий князь Иван Иванович, князь Волоцкий Борис Васильевич, московские дьяки и писцы, окруженные рындами, выехали на дорогу и вступили в Тверь.
* * *
20 сентября 1485 года
Василий Долматов возвращался в Москву в прекрасном расположении духа, довольный тем, как все устроилось. Их с великим князем, Иваном Юрьевичем Патрикеевым и Степаном Бородатым давняя мечта о том, чтобы объединить великие русские княжества, удельные княжества, Новгород и Пермские земли в одну сильную, могущественную державу, сбылась спустя двадцать три года непрерывной борьбы. Дьяк предвкушал разговоры с Иваном Васильевичем и Гвоздем о завершении долгого труда и то, как они поручат Аристотелю Фиораванти сделать карту со всеми владениями господаря московского. Быть может, нужно изваять такую карту из камня и украсить ей площадь. Или попросить женщин выткать большую пелену и повесить ее в набережной палате, рядом с росписями Феофана Гречина.
Москва встречала Долматова дождями и холодом. Во дворце топили печи, чтобы прогнать сырость. Василий поискал Петра Тимофеева во дворе у церкви Спаса на Бору, где обычно отдыхали рынды. Там его не оказалось. Дьяк отнес писцовые книги из Твери в каменный подклет казенной палаты, и отправился домой.
Когда он вошел в сени, служанка Прасковья вскрикнула и бросилась наверх, в горницу. Ее поведение показалось Долматову очень странным, но он не попытался ее остановить и стал снимать промокшую однорядку.
- Венсан! – на лестнице появилась Анна. По ее лицу Василий сразу понял, что произошло что-то плохое.
- Господи, наконец-то! – жена сбежала по ступеням в сени и обняла мужа. – Я места себе не находила. Думала, лишусь ума.
- Что случилось? – Долматов смотрел на супругу с тревогой.
- Никифор умер, - ее голос звучал сдавленно и через мгновение в глазах Анны появились слезы. – Через три дня после вашего отъезда в Тверь. Его похоронили в Загородье, у Николы, рядом с матерью, Анисьей.
- Наш Никифор? – Василий был потрясен. – Как это умер? От чего умер?
- От яда, - руки Анны дрожали. – Он съел три пирога, которые я принесла из малой трапезной, и в ту же ночь умер. Иван Юрьевич говорит, что это был яд.
- Пироги из малой трапезной? – дьяк опустился на лавку и изумленно смотрел на жену. – Кто тебе дал эти пироги?
- Данила, пекарь, - по щекам Анны бежали слезы. – Он в ту же ночь сбежал из Москвы. Я тем вечером мало ела, Данила заметил это и навязал мне эти пироги. Дескать, перекушу, если проголодаюсь. Я дома их в сенях на стол положила, а Никифор вернулся из дворца, попросил у меня эти пироги и унес к себе в избу, на внутренний двор. Ночью его сосед слышал, как Никифор опрокинул стол и звал на помощь. Рынды выломали дверь, и нашли его у порога, мертвого.
- Боже мой, - Долматов все еще не мог поверить, что Никифор, которого он знал еще маленьким мальчиком, сыном холопки Анисьи, и любил как родного, лежит в земле, и он его никогда больше не увидит. – Как же так? Кто же это сотворил? Это ведь тебя хотели убить, Анна!
- Меня, - она упала на колени возле мужа и закрыла лицо руками. – Гвоздь дознался, что этот пекарь, Данила, был еретиком, как тот чернец, что напал на нас с ножом.
- Не плачь, иди ко мне, - Василий обхватил жену руками за талию и усадил на лавку. – Никифор! Господи Иисусе, наш Никифор! Дети...
- Третьяк рыдал два дня, - Анна не могла остановить поток слез. – Марья, Федор и Иван, так опечалились. Проклятые еретики, и этот их Схария. Как же так получилось, что они повсюду, Венсан?
- Их, богомерзких скотов, из Новгорода сюда навезли, и они расплодились, как клопы, - с гневом произнес Долматов. – Мы все в опасности, Анна. В смертельной опасности.
- Я понимаю, - жена сжала виски пальцами. – Что нам делать? Как спастись?
- Это надо обдумать, - дьяк кусал губы. – И решить вместе. Ивану донесли?
- Разумеется, - Анна обреченно вздохнула. – Я, Евдокия и Иван Юрьевич все ему рассказали, но он уже слышал от кого то.
- Курицыны, - с убежденностью и злостью проговорил Долматов. – Это все Курицыны. Федор Курицын хочет моей смерти, чтобы забрать себе посольские дела. Он не смог убить меня и вознамерился отравить тебя, чтобы я обезумел от горя и наложил на себя руки. Это они задушили Марию Ярославну, чтобы она не пожаловалась Ивану и не убедила его очистить Москву от ереси.
- Наверное, - согласилась Анна. – Что нам предпринять, Венсан? Их слишком много, мы не можем быть уверены, что они снова не попытаются отравить или зарезать нас. Может, попросить Ивана отпустить тебя со службы, и уехать в Фоминское?
- Это ничего не даст, - пробормотал Василий. – Потеряв службу, мы станем уязвимы. Нас в чем-нибудь обвинят, пока мы прячемся в имении, и будет только хуже. Трусость и глупость до добра не доведут.
- Тогда как поступить? – Анна напряженно всматривалась в лицо мужа.
- Надо убираться отсюда, но не в имение, а гораздо дальше, - дьяк размышлял вслух. – Туда, где они нас не достанут. Попросить Ивана отправить нас в посольство и остаться там.
- Там? Где там? – Анна от изумления даже перестала плакать.
- Где угодно. В Риме, Венеции, у императора. Мы могли бы, пожалуй, поселиться и во Франции, - Долматов встретился взглядом с женой. – Ты готова бросить все и уехать?
- А как же дети, дом, имение? – Анна была совершенно сбита с толку.
- Дети выросли и сами решат, ехать им с нами или жить здесь, своей жизнью, - Василий взял супругу за руку. – Если Третьяк, Федор, Мария или Иван останутся, имения и дом отойдут им. Нам хватит драгоценностей и серебра, чтобы купить небольшой дом. Быть может, Иван захочет использовать нас для посольских дел или других поручений, в торговле.
- Он тебя не отпустит, - убежденно сказала Анна. – Ты ему ближе, чем братья. Ближе чем жена. Он не позволит тебе уехать.
- Если он меня любит, то отпустит, - Долматов все еще сжимал руку жены. – Иначе мы погибнем, и он не сможет этому помешать. Кроме того, у нас есть грамота его матери, помнишь?
- Да, она наверху, - прошептала Анна. – Я сегодня прочла ее, как будто подозревала, к чему все это идет.
- Я здесь чужеземец, хотя и прожил в Москве двадцать четыре года, - Василий ждал ответа жены. – Мне будет по силам жить в Италии или Франции. Тоскливо, но по силам. А тебе?
- Я тебя не брошу, - Анна обхватила лицо мужа руками. – Ты знаешь. Мы не расстанемся. Или умрем вместе, или спасемся вместе.
- Неси грамоту, - дьяк поднялся с лавки и начал надевать мокрую однорядку.
* * *
20 сентября 1485 года
Московские сумерки длятся в конце сентября недолго, около часа. Осеннее равноденствие знаменует приход осени, дни становятся короче, спрос на свечи и масло для ламп на Великом торгу увеличивается вдвое. Ужины в малой трапезной начинают без летней задержки, сразу после вечерней службы.
В небольших покоях за малой трапезной, где после обеда привыкли дремать Иван и София, горели несколько ламп, но все равно было темно. Иван Васильевич, в рубахе и исподнем, сидел на краю кровати. Его длинные волосы разлохматились, на лбу залегли несколько глубоких морщин, придававших лицу суровое выражение.
- Что это? – великий князь смотрел на свиток на коленях Долматова.
- Грамота, - Василий видел, как слева от кровати София Фоминична устало откинулась на спинку кресла, и испытал сочувствие к этой беспокойной женщине. Она не отдыхала, ее разум был создан для интриг и вечного соперничества, всю свою жизнь дочь морейского деспота сражалась с врагами, настоящим и мнимыми.
- Из Твери? – Иван Васильевич знал Долматова так хорошо, что уловив его взгляд, забеспокоился.
- Нет, - дьяк вздохнул. – Тебе донесли, Иван Васильевич, что меня и Анну Ивановну дважды пытались убить в прошлом и этом месяце?
- Еретики, - великий князь кивнул. – Эта жидовская ересь из Новгорода проникла везде, даже в мой дворец.
- Это так, - согласился Василий. – Я пробовал бороться с ними. Писал архиепископу Геннадию, говорил с митрополитом, твоей матерью и Гвоздем.
- С моей матерью? – удивился Иван Васильевич. – Когда ты говорил с ней о еретиках?
- За три дня до ее смерти, - Долматов опустил глаза. – Она была уверена, что мне не нужно пытаться ворошить это осиное гнездо, и оказалась права. Как всегда.
- Это моя мать, она никогда не ошибается, - великий князь усмехнулся. – Что тебя тревожит, Василий?
- Анна и дети, - дьяк потер пальцами переносицу. – Если их отравят или убьют в дворцовых переходах, я это не переживу.
- Я знаю, - Иван Васильевич хмурился. – Ты уже решил, что делать?
- Мне необходимо твое участие и заступничество, - Долматов с опаской взглянул на Софью Фоминичну. – Я бы хотел отойти от дел и укрыться там, где еретики до меня не доберутся. Возможно, они забудут о нас с Анной, когда мы исчезнем с их пути.
- Мне по силам сжечь их всех, или обезглавить, - великий князь был возмущен. – Гвоздь повесит на дыбу пару еретиков, а те укажут на остальных. Кто они такие? Что это за ересь? Почему мы должны бояться их? Мы, честные христиане, живущие в своем городе, среди наших людей?
- Я не боюсь за себя, - покачал головой Василий. – Только за Анну и детей. Еретиков слишком много, чтобы обезвредить их быстро. Главные из них - священники. В этом и сложность. На розыск уйдут месяцы, а то и годы. И это дело церкви, а не мое или Гвоздя. Еретики завладели многими слабыми умами. Умами тех, для кого Христос чересчур требователен и недостижим. Тех, кто желал бы вернуться к старому закону, которым они искушаются. Закону книжников и фарисеев. Закону народа, который распял Христа.
- О чем ты говоришь. Василий? – великий князь был обескуражен. – Какой закон они хотят у нас установить?
- Я говорю об их ереси. Они называют ее истинной верой, а нас – последователями лжепророка Иисуса, - Долматов наблюдал, как Софья Фоминична ловит каждое его слово. – Христианином быть нелегко. Нужно возлюбить не только ближних, но и своих врагов. Иногда требуется отречься от родных, ради веры в Христа, подставлять левую щеку, когда ударили по правой щеке. Не лицемерить, не служить мамоне, не собирать земных богатств, быть кротким. Думать об общем деле, а не только о своем. Мало кто все это может исполнять. Старый завет проще, ближе человеческому сердцу. Эти еретики Схарии – суть книжники и фарисеи, которые ненавидят нашего Господа полторы тысячи лет. Ненавидят и завидуют. Завидуют тому, как умножилось и распространилось его учение, что доказывает торжество и верность христианства и то, как они ошибались. Их-то вера, этот старый закон, никем кроме них не исповедуется, потому что они гордецы, которые носятся со своими двенадцатью коленами и не считают другие народы за людей. Им не победить, конечно, но убить меня, Анну или детей им по средствам.
- Я загоню их в ад, откуда они пришли, - грозно произнес Иван Васильевич. – Разыщу и уничтожу.
- Да, и церковь тебе поможет, - в голосе дьяка не было и тени сомнений. – Но прошу тебя, Иван Васильевич, позволь мне уехать на время. Отправь меня в посольство на несколько лет.
- Ты хочешь вернуться во Францию? – великий князь насторожился. – У меня нет дел с их королем, ты знаешь.
- Я могу пожить с семьей в Риме, Милане, Флоренции или Венеции, ты часто посылаешь туда посольства, - предложил Долматов. – Мы с Анной купили бы дом и вели бы для тебя торговлю, нанимали нужных мастеров, добивались бы хороших условий, подыскивали невест и женихов для твоих детей и внуков, посылали бы в Москву письма обо всех фряжских делах, императоре, военных слухах.
- Но я потеряю тебя здесь, - Иван Васильевич посмотрел в глаза старого друга с отчаянием. – Я уже очень многих потерял. Степана, мать, брата Андрея Меньшого, а теперь должен потерять тебя и Анну. Кто нас с Софией поддержит? На кого мне положиться, кроме Гвоздя?
- Если мы умрем от рук еретиков, то уже не сможем вернуться, как вернулись бы из Венеции, - возразил Василий.
- Пожалуй, ты прав, - великий князь показал на грамоту. – Так что это?
- Письмо от твоей матери, - Долматов протянул великому князю свиток. – Прочти его. Это ее воля о нас с Анной. Я никогда не воспользовался бы им, если бы не боялся потерять жену.
- Отпусти их, Иван, - Софья Фоминична поднялась из кресла, приблизилась к мужу и улыбнулась Долматову. – Василию на самом деле надо уехать на время, чтобы им с Анной не погибнуть. Пусть едут в Милан с посольством, которое ты собирался отправить через неделю. Ты же согласился отпустить Джамбаттисту. Он будет им спутником. Василий и Анна заслужили нашу благодарность и милость много лет назад. Когда мы истребим ересь, они возвратятся в Москву.
- Хорошо, пусть будет по вашему, - развернул грамоту великий князь. - Но на год или два, не больше.
* * *
1 октября 1485 года, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы, выпал первый снег. На дворе дьяка Василия Долматова суетились слуги и рынды, грузили возы и запрягали лошадей. Хозяин и хозяйка последний раз поспали после обеда в своих постелях, а до этого посетили дворец и соседний двор Патрикеевых, чтобы попрощаться с семьей великого князя, Иваном Юрьевичем, его женой Евдокией и дочерью Марией. Накануне Анна и Василий ходили на могилы Ксении Долматовой, Степаниды Ивановны, Марии Тверянки, Марии Ярославны, Анисьи и Никифора, Алексея Полуэктовича и его жены Натальи. Вечером они слушали службу в церкви Рождества Богородицы на Сенях и сидели в доме рынды Петра Тимофеева.
Великий князь решил, что дьяк Василий Долматов поедет в посольство не под своим именем, а под именем несуществующего слуги Софьи Фоминичны Палеологини. В Венеции и Риме знали о влиянии дьяка Долматова в Москве и его осведомленности о великокняжеском дворе, всех его тайнах. Отдавать в руки чужеземцев подобного человека было неразумно. Таким образом, дьяк Василий Долматов исчез, и появился Георгий Перканеот, по рождению грек, бывший воин и знатный человек, живший в Константинополе в давние годы. Ему поручалось доставить в Милан и Венецию богатые дары, два сорока мехов, живых соболей для забавы и разведения, и кречетов для охоты, а также устроить дела господаря, великого князя московского во фряжских землях. В том числе, торговые дела. Купить несколько домов для остановки служилых людей, гостей и посольств из Москвы, вести переписку, наблюдать за местными событиями.
Вместе с Василием, то есть Георгием Перканеотом, уезжала его жена Анна, младший сын Иван, а также дочь Мария и ее муж, Григорий Зайцев из рода Добрынских, который несколько лет служил грекам Софьи Фоминичны во дворце и неплохо выучил греческий язык. Детей у Марии и Григория не было, они согласились участвовать в посольстве, чтобы помогать родителям Марии. Второе семейство, покидающее Москву, собиралось тем временем на своем дворе. Джамбаттиста делла Вольпе, Иван Фрязин, спешил в родную Виченцу с женой и детьми, чтобы остаться там навсегда. Великий князь освободил его от службы. Из Долматовых в Москве оставались сыновья Василия и Анны, Федор и Василий Третьяк. Федор в следующем году намеревался жениться, и был в распоряжении казначея, уезжать он не хотел. Второй сын, Василий Третьяк, не прочь был поехать во фряжские земли, но кто-то должен был взять на себя хотя бы часть дел отца во дворце. Третьяк свободно говорил на итальянском и немецком языках, а также знал французский и латынь, лучшей замены отцу было просто не найти. Кроме того, Василий Васильевич был женат и имел сына, его жена боялась покидать Москву с младенцем на руках.
Большая часть обязанностей дьяка Василия Долматова отходила внуку дворецкого Марии Ярославны, дьяку Федору Курицыну. Великий князь сначала противился этому, но затем, после уговоров протопопов Успенского и Архангельского соборов Алексея и Диониса, уступил. За Василием Третьяком оставались лишь переводы иноземных писем и посольств, и хранилище грамот Степана Бородатого в каменном подвале казенной палаты.
Долматовы направились на запад из Москвы, а жители еще долго вспоминали странного дьяка Василия, чужеземца на службе государя, который двадцать с лишним лет ходил по городу в простой серой свитке в сопровождении рынды Петра Тимофеева. Он умел лечить болезни, был внимательным к каждому, держал в голове тысячу дел, знал все обо всех, отличался учтивостью и нестяжательством, никогда не бранился. Говорили, что великий князь всегда провожает людей из своей крепости не далее ворот, и за многие годы лишь однажды он выехал провожать верхом людей до пригородов. Этими людьми были дьяк Василий Долматов и его жена, Анна Долматова, урожденная княжна Оболенская, дочь знаменитого князя Ивана Стриги. Некоторые даже утверждали, что видели собственными глазами, как великий князь спешился, обнял напоследок своего старого верного слугу и его жену, а потом стоял на краю дороги, и печально смотрел вдаль.
Великий Князь Иван Васильевич
Bernard:
» Часть 2 Глава 10 Долгое посольство
Глава 10
«Долгое посольство»
1485-1503 годы
Они намеревались пробыть в Италии год, в худшем случае два, до тех пор, пока в Москве не управятся с ересью Схарии. Но ни через год, ни через два этого не случилось, и Долматовы начали обустраиваться на новом месте. Точнее, на новых местах.
В Милан посольство добралось в июне 1486 года. Длительные остановки по пути, знакомство с другими странами и городами отвлекали Анну от мрачных мыслей, разлуки с сыновьями и родными. 21 июня 1486 года их представили миланскому герцогу Джан Галеаццо Марии Сфорца и его дяде, Лодовико Сфорца. Пятнадцатилетний герцог совершенно не интересовался политикой и в разговоре почти не участвовал. Большую часть приема он бросал пылкие взгляды на молодого дворянина, не отходившего от него ни на шаг. Анна впервые в жизни увидела мужчин-любовников, их манеры, вид, одежда были необычными, особенными. В 1485 году Лодовико Сфорца отправил великому князю московскому посла и в подарок охотничьих соколов. Таким образом, это был ответный визит и подарки. Лодовико был доволен восьмьюдесятью соболиными шкурами, клетками с живыми соболями и двумя кречетами, которые хоть и выглядели слегка потрепанными в долгой дороге, но не болели и очень понравились Лодовико. Как понял Василий, Миланом управлял именно дядя герцога, Лодовико. Он тут же представил себе Ивана Молодого и Бориса Васильевича. Удачное сравнение. Слабый, не слишком умный племянник и деятельный, сообразительный дядя.
На приеме также присутствовали несколько придворных, ученые и художники. Среди них Анну заинтересовал архитектор, пушечный мастер и скульптор Леонардо да Винчи. Этот проницательный, немногословный человек сделал пару комплиментов красоте Анны, ее изяществу и золотистым волосам, счел ее гораздо более молодой, чем она была на самом деле, и высказал пожелание нарисовать ее портрет. Лодовико Сфорца тут же шутливо попенял мастеру, что тот никак не закончит величественную конную статую его отца, которая должна стать самой большой в мире и затмить собой конные статуи римских императоров. Дескать, сначала заверши одну работу, а потом бери следующую.
В конце приема Лодовико попросил посла Георгия Перканеота написать для него отчет о землях, городах, промыслах и силе великого княжества московского, дабы он мог понять, какие взаимные выгоды может принести дружба герцога Джан Галеаццо Марии Сфорца и господаря Ивана Васильевича. Через три дня дьяк предоставил ему подробнейшую грамоту, в которой, как мог, приукрасил положение дел и могущество великого князя. На этом посольство завершилось и через неделю, после того как мастер Леонардо сделал дюжину набросков Анны, Долматовы направились в Виченцу. Там они гостили чуть меньше месяца у семейства делла Вольпе, договорились с Джамбаттистой о торговле пушниной и драгоценными камнями, слезно с ним попрощались и уехали в Венецию.
В Венеции Анну отпустила тоска по Москве и сыновьям. Еще в Милане она была потрясена зданием недостроенного миланского собора, в Венеции же каналы, церкви, дворцы и дома были настолько красивыми и причудливыми, что захватывало дух, она могла ходить по городу часами. Как им и было поручено великим князем, Долматовы купили дом и небольшой склад для хранения мехов, дождались оформления купчей и отправили большую часть посольства обратно, в Москву с письмами великому князю и его жене, сообщениями о ценах на пушнину, указаниями о безопасных местах остановок и сроках поставок. Так как проход по морю у Константинополя был под турками более тридцати лет, нужны были новые пути для торговли, через Литву и Ливонию, земли императора, в Венецию, откуда можно было развозить меха по другим городам.
Венеция в 15 веке
Все лето и осень 1486 года они путешествовали по Италии. Из Венеции в Болонью и Флоренцию, из Флоренции в Геную, из Генуи в Пизу и Сиену, из Сиены в Рим. В Генуе Долматовы положили серебро, свое и великого князя, в дом Святого Георгия, сообщество менял, занятием которых было Officium comperarum, то есть эти менялы давали в долг и брали серебро в оборот, с выплатой дохода. Во Флоренции хранением богатств и ссудами занимались Медичи, но их контора показалась Василию ненадежной. Зимовала семья в Риме, ожидая к концу весны прибытие первых возов с пушниной из Москвы в Венецию, а также писем от Ивана Васильевича и Софьи Фоминичны.
Рим произвел на Анну неизгладимое впечатление. Она видела величественные руины древности, времен Христа и апостолов Петра и Павла, и понимала, какая великая держава была в Риме полторы тысячи лет назад, когда на месте Москвы шумел дубовый бор и не родился еще Рюрик. Огромные мраморные колонны разрушенных храмов на форуме поражали воображение, гигантская круглая арена, на которой сражались воины и казнили христиан, выглядела непостижимо. В домах богачей ей показывали статуи языческих богов и правителей, многие из этих статуй были обнажены. Представить себе такое в Москве было совершенно невозможно. Искусство художников достигло в Италии невероятных высот. Они рисовали человека на холсте, каждую черту лица, предмет одежды, так точно, как будто он был живой. Всего же больше удивило Анну разнообразие книг. Рукописные и печатные, на всевозможные темы, переводы трудов старых писателей, церковные труды, законы. Когда ей, как гостье, позволяли осмотреть собрания книг в монастыре или дворце вельможи, она ловила себя на мысли, что хотела бы сесть в кресло, читать все подряд и не уходить, пока не выгонят.
Апрель и май, а также лето 1487 года Долматовы провели в Венеции. Пушнина, которую привезли из Москвы как бы для подношений и подарков фряжским правителям, была по большей части продана Василием и зятем Григорием, лишь малую часть действительно преподнесли в дар, получив взамен подарки для великого князя московского. На половину вырученного серебра было закуплено оружие, бумага, ткани, медь для великого князя, всего понемногу. Из второй половины заплатили жалованье себе и слугам, оплатили домашние и дорожные расходы, а оставшееся отослали в Геную на хранение в дом Святого Георгия. Письма от Ивана Васильевича и Софьи Фоминичны, которые привез Матвей Степанов, шурин рынды Петра Тимофеева, не сообщали ничего важного. Умер князь Михаил Верейский, а на митрополичьем дворе освятили церковь Ризоположения. По поводу ереси Схарии Иван Васильевич не написал ни слова и Василий сделал вывод, что положение не изменилось, с еретиками в Москве толком не боролись.
Когда шурин Петра убыл с возами и письмами для великокняжеской семьи, Долматовы посовещались и решили, что нет смысла ждать возвращения в Москву до лета следующего года. Стало быть, нужно устраивать дела здесь, в Италии. Вести учетные книги поручили шестнадцатилетнему сыну Ивану, дочь Мария занялась домом и крошечным садом, зять Григорий взялся торговать венецианскими товарами, доставлять их для продажи в Милан и Флоренцию. Василий вел переписку как посол великого князя, наносил визиты и подготавливал посольства, Анна заводила полезные знакомства и подыскивала мастеров для работы в Москве. Она знала, что Аристотель Фиораванти получал десять рублей в месяц от великого князя, то есть в год, на фряжские деньги, ему жаловали двести шестьдесят золотых цехинов. Это было много по меркам Москвы, но некоторые мастера в Венеции и Флоренции согласны были ехать и работать где угодно за гораздо меньшую сумму.
Зиму семья встретила и пережила в Венеции. В январе 1488 года случилась беда. Зять, Григорий Зайцев, простудился по пути из Милана в Венецию и умер от горячки на другой день после того, как с трудом добрался до дома. Дочь Мария, овдовев, погоревала пару месяцев и успокоилась, ее супружеская жизнь была не слишком удачна. Григорий любил выпить и нередко колотил жену. Он и простудился, упав пьяным с коня в канаву на дороге.
В марте 1488 года Василий Долматов устал от Венеции и спросил у Анны, как бы она отнеслась в будущем к поездке в Бретань. Анна согласилась посетить родину мужа, но в Бретани бушевала война между герцогом Франциском Вторым и его союзниками с одной стороны, и регентшей Анной, дочерью короля Франции Людовика Одиннадцатого, с другой стороны. Это войну называли безумной, и она длилась уже три года.
В июне 1488 года в Венецию приехал Матвей Степанов с тремя возами мехов. «Греки Перканеоты» до августа продавали пушнину и покупали необходимые семье Ивана Васильевича товары. Из писем Долматовы узнали, что у великого князя и Софии Палеологини родился сын Симеон. Великий князь с гордостью писал Василию, что в марте 1487 года московские войска взяли Казань. Было также сообщение для Анны. В прошлом году, в Пскове, от моровой язвы умер ненавистный дядя Анны, Ярослав Васильевич. Вместе с ним умерла его жена и малолетний сын Константин. Когда Анна прочла о смерти дяди, его супруги и ребенка, она в тот же вечер рассказала Василию о том, как Ярослав Васильевич надругался над ней в детстве. Василий сделал вид, что не знал этого, заключил Анну в объятия и они долго, молча стояли и размышляли о гибели князя Оболенского. Василий при этом вспоминал слова деда Анны на смертном одре и чувствовал какое-то душевное опустошение, непостижимую силу судьбы. О еретиках Схарии в письме опять не было ни строчки. В середине августа 1488 года Матвей Степанов покинул Венецию, и Долматовы осознали, что в Италии, они, скорее всего, надолго, так как прошло уже почти четыре года с их отъезда из Москвы. Василию исполнилось пятьдесят лет, Анне сорок восемь.
Зимой 1488 года, во время посещения Виченцы, Мария Долматова познакомилась с дальним родственником Джамбаттисты делла Вольпе, Никола Ангарано, шесть месяцев спустя вышла за него замуж и переехала жить в Виченцу. В сентябре следующего года она уже носила ребенка. Забота о доме легла на плечи Анны, но для нее это было привычно, кроме того, в последнее время она не знала, чем себя занять. В июне 1489 года, после продажи очередной партии мехов, которая была в два раза больше предыдущей и включала в себя несколько тысяч шкурок норок, выдр, бобров, соболей, горностаев, куниц и ласк, Василию и Анне пришлось съездить в Рим. В письма великого князя и Софьи Фоминичны Иван Васильевич просил о найме новых мастеров, которых в будущем году мог бы забрать из Рима и доставить в Москву Андрей Палеолог, брат Софьи Фоминичны. По расчетам Долматовых, Андрей Фомич уже получил письмо от сестры и должен был скоро отправляться в Москву, следовало поторопиться. К счастью они успели выполнить поручение. Когда Анна и Василий прибыли в Рим с пушечным мастером Джакобо и ювелиром Христофором, готовыми работать в чужой стране, люди Андрея уже наняли архитектора, Пьетро Антонио Солари. Матвей Степанов присоединился к посольству и забрал, как всегда, половину выручки. Таким образом, средства великого князя в доме Святого Георгия в Генуе увеличились еще на треть.
1490 год принес печальные известия. Матвей Степанов задержался с выездом из Москвы до середины марта по причине кончины наследника великого князя, Ивана Молодого. Кроме того, рында Петр Тимофеев просил передать Василию, что зимой отошел в мир иной его старый друг, дьяк Иван Котов. Князь Иван Иванович умер от своих многих болезней, оставив безутешными жену Елену Волошанку и единственного сына Дмитрия, а Иван Котов от опухоли в животе, которая иссушила его тело и причиняла такие боли, что он умолял о смерти. Наследником Ивана Васильевича становился малолетний внук Дмитрий, при том, что у Софии Фоминичны имелось четверо сыновей, и она опять была беременна. Разумеется, Софья надеялась, что великому князю наследует следующий сын Василий Иванович, а не внук, которого он почти не знал. Теплым сентябрьским вечером Василий Долматов, Анна, их сын Иван и Матвей Степанов посидели в саду, выпили легкого итальянского вина, помянули добрым словом несчастного, больного великого князя Ивана Ивановича Молодого и надежного друга Ваньку Котова, разные забавные случаи из жизни обоих почивших.
Похороны Ивана Молодого
В своем письме великий князь Иван Васильевич сильно печалился по поводу смерти старшего сына и упрекал себя в том, что доверил его лечение лекарю Леону, которого, по просьбе Ивана Васильевича и Софьи Фоминичны, привез с собой в Москву из Рима в 1489 году Андрей Палеолог. В 1488 году в Риме Долматовы встретили этого Леона в числе набранных Андреем Палеологом мастеров, тогда он показался им пустым болтуном. Этот лекарь обнадежил великого князя и обещал ему исцелить сына. Он был столь самонадеян, что предложил Ивану Васильевичу отрубить ему голову, если Иван Молодой умрет. Когда же это случилось, лекарь пытался сбежать, но был схвачен и, как следовало из письма, ожидал казни на сороковины. Василий и Анна решили, что лекаря, скорее всего, казнили в конце апреля. В начале октября 1490 года Матвей Степанов убыл в Москву и сказал, что вернется через года, может чуть раньше, но до августа точно не успеет обернуться.
Весь конец 1490 года и первую половину 1491 года Василий наводил порядок в торговых делах, которые начал покойный зять, Григорий Зайцев. При всей умеренности их быта, жить на одни доходы от продажи пушнины было затруднительно. Отладив доставку товаров по городам, договорившись о ценах, дьяк передал дела и учетные книги в руки сына Ивана, дабы он учился торговле и набирался опыта, а сам стал лишь присматривать за ним. У Ивана была отличная купеческая хватка, по характеру он был предприимчив и наблюдателен, ему нравилось покупать и продавать с выгодой, держать лавку.
С середины августа 1491 года Долматовы не покидали Венецию, ожидая приезда Матвея Степанова, но августа прошел, за ним миновали осень и зима, а Степанов все не приезжал. В апреле 1492 года пушнину доставили, но привез ее не Матвей, а купец Иван Сырков, который направлялся в Милан и Флоренцию по заказам фряжских мастеров из Москвы, а заодно заехал в Венецию, к «греку Георгию Перканеоту». Как выяснилось, Матвей Степанов провинился перед великим князем, утаив часть прибыли от продажи мехов, что стало известно Ивану Васильевичу от шурина, Андрея Палеолога, с которым Матвей вместе путешествовал из Рима. Степанова отстранили от дел, о его судьбе было ничего неизвестно. Иван Сырков сказал Долматовым, что возить пушнину отныне будет либо он, либо кто-то из его родственников.
В письмах от великого князя и его жены, наконец-то, появились сведения о ереси Схарии и надежда на то, что Василий и Анна когда-нибудь смогут безопасно вернуться в Москву. Осенью 1491 года, по требованию Софии Фоминичны и близких ей священников и греков, состоялся собор на жидовстующих еретиков. Некоторые известные еретики были схвачены и осуждены, в том числе протопопы Архангельского собора Дионис и Софийский Гавриил, попы Максим Ивановский и Василий Покровский, дьякон Макар Никольский, дьяки Гридя Борисоглебский и Самуха Николаевский. Один из главных еретиков, Успенский протопоп Алексей умер перед самым собором и сумел избежать суда. Впрочем, меры против еретиков были не строгие, часть их отдали архиепископу новгородскому для позора и наказания, других разослали по монастырям, каяться и замаливать грехи. Учитывая то, что все они отреклись от веры во Христа и Богородицу, это было странное и сомнительное наказание. Не упоминались в письме и дьяки Курицыны, в первую очередь Федор, посольский дьяк, глава московских еретиков. Эти сведения вызвали у Василия и Анны серьезные подозрения в том, что дьяков Курицыных и других еретиков прикрывали в Москве очень могущественные люди, из великокняжеской семьи или Патрикеевы. Анна считала, что этим покровителем был сам великий князь Иван Васильевич, только он был способен защищать еретиков от церкви. Василий не хотел в это верить, и склонен был видеть покровителем еретиков князя Ивана Юрьевича Патрикеева или сноху великого князя, Елену Волошанку. Так или иначе, возвращение в Москву откладывалось. После продажи привезенной Иваном Сырковым пушнины, Долматовы отдали ему ответные письма, половину выручки, отчет о накоплениях великого князя в доме Святого Георгия в Генуе, и договорились о новой поставке мехов в конце лета 1493 года. Когда Сырков уехал, Василий и Анна решили, что у них достаточно времени, чтобы посетить Бретань, тем более что «безумная война» закончилась, а герцогиня Анна Бретонская вышла замуж за французского короля Карла Восьмого. Сын Иван ехать во Францию не захотел. Он был увлечен торговлей и ухаживал за дочерью одного из венецианских купцов, из нового дома, но довольно зажиточного, дело шло к свадьбе.
Собор на еретиков 1490 года
5 мая 1492 года Василий и Анна Долматовы пересекли границу Франции и направились в Париж, в котором намеревались провести пару недель. Удалившись на достаточное расстояние от границы, Василий стал использовать на постоялых дворах свое прежнее имя, Винсент де ла Мотт. Называться русским именем или именем вымышленного грека было чревато разными неприятностями. Бретонский выговор дьяка в беседах на французском языке было не утаить, а если бы его, несмотря на годы, проведенные на чужбине, узнали, неприятных вопросов было бы не избежать. Люди могли бы подумать, что он шпион. О своем прошлом Долматов не распространялся, в Париже они с Анной никого не навещали и знакомств не заводили, хотя город Анне очень понравился, она не прочь была в нем пожить.
Париж в 15 веке
Затем была долгая дорога в Шартр, а из него в Ле-Манн, Лаваль и Ренн. В Шартре и Ренне они пробыли два и три дня, в Лавале и Ле-Манне только ночевали. В Ренне Василий стал осторожно наводить справки о своей семье и узнал, что его старший брат умер, а в поместье Каргуэ хозяйничает его племянник Гийом, родившийся у невестки Жанны и брата Ги в тот год, когда Василий отправился в Ливонию. Из Ренна Долматовы перебрались в Ламбаль, а оттуда в Сен-Бриё, проехав мимо Каргуэ и посмотрев на поместье со стороны. Василий хотел все выяснить о родне, а потом уже наносить визит, если это будет уместно.
18 октября 1492 года Винсент де ла Мотт вернулся в отчий дом. За три дня до этого он как бы случайно встретил в Ламбале племянника Гийома и представился ему. Гийом де Ла Мотт был рад знакомству с дядей, о котором много раз слышал. Василий вспомнил дни своего детства, отца Гийома, брата Ги. Поняв, что дядя не намерен ничего просить и ни на что не претендует, Гийом де ла Мотт сразу пригласил его с женой, Анной, погостить в Каргуэ.
Замок де Ла Моттов в Каргуэ, Бретани
Замок Каргуэ разумнее было называть большим домом. Здание сильно обветшало, крыша в нескольких местах протекала, хозяйственные постройки и конюшни представляли собой жалкое зрелище. Дохода с имения было мало, чтобы поддерживать его после войны и неурожаев. Гийому де ла Мотту было тридцать два года, в 1490 году он женился на Франсуазе де Малеструа, дочери Жана де Малеструа де Понткаллека. Через четверть часа учтивой беседы Анне стало ясно, что Франсуаза довольно глупа, а так как красавицей ее нельзя было назвать, следовало предположить, что Гийом де ла Мотт позарился на ее приданое, или же у молодой женщины были скрытые достоинства, незаметные на первый взгляд. Когда Василий и Анна подарили Франсуазе сорок соболей, а Гийому отрез дорогой венецианской камки, они пришли в полный восторг и были счастливы, как дети.
Долматовы прожили в Каргуэ до весны 1493 года, помогая Гийому, Франсуазе и трем старым слугам по дому, саду, путешествовали по окрестностям. Чтобы не обременять племянника и его жену, Василий и Анна оплачивали свои расходы, покупали дрова и продукты на рынке. Как то, гуляя по берегу моря, они долго молчали. Анна видела грусть мужа и спросила его, что он чувствует дома, в родных местах, оправдались ли его ожидания. Венсан ответил, что это уже не его дом и весной им надо вернуться в Венецию. Анну его ответ немного удивил, она поинтересовалась, где же он чувствует себя дома. В Москве? В Венеции? Он улыбнулся, обнял жену за плечи и сказал, что его дом там, где она. Анна засмеялась, начала брызгать на него водой и спрашивать, думает ли он сейчас, что его дом там, где она. Муж заявил на это с шутливой строгостью, что никто в Бретани не брызгается водой лучше, чем он, и если бы не холодная погода, она была бы уже мокрой, как курица после ливня. Они поговорили о детях. Гадали, как дела в Москве у Федора и Третьяка, счастлива ли в Виченце Мария, скоро ли женится Иван. Дети жили своей жизнью, а это значит, что пришла старость родителей. Так любила говорить покойная Степанида Ивановна. Они вспомнили ее, Ивана Васильевича Стригу, Ксению, Марию Ярославну, Степана Бородатого, Марию Тверянку, Ивана Котова. На душе у Василия стало легче и они с Анной вернулись в Каргуэ.
* * *
Лето 1493 года в Венеции было жарким и душным, с редкими дождями и засухой. В августе Иван Сырков привез пушнины больше, чем в прошлый раз, ее продажа затянулась на четыре недели. Сырков, в отличии от Матвея Степанова, не сидел на месте и пока Долматовы сбывали меха, успел съездить во Флоренцию и Геную. В сентябре 1493 года сын Иван женился, и в доме Долматовых появилась молодая сноха Клаудия. Она была легкомысленным, нежным, смешливым, хрупким созданием, полной противоположностью практичному, серьезному Ивану. Клаудия относилась к тестю и свекрови с уважением, но без лести, именно такую сноху хотела иметь Анна. Из Виченцы на свадьбу приехали Мария с мужем и четырехлетним сыном Джованни, и сильно постаревший Джамбаттиста делла Вольпе со своими детьми. Иван Фрязин все дни, пока гостил у Долматовых, постоянно жаловался Василию на здоровье и спрашивал его совета, как справляться с той или иной болезнью. В октябре, едва гости их покинули, Долматовы стали обдумывать покупку более просторного дома, тем более что место, в котором они жили, не было престижным.
В конце 1493 года в Венецию прибыли послы из Москвы. Это были Мануил Ангелов, один из греков Софьи Фоминичны, и Даниил Мамырев, племянник Василия Мамырева. Они остановились в доме Долматовых на месяц, а после отправились в Милан. Помимо подарков для дожа Венеции и герцога Миланского, послы доставили Долматовым еще один воз пушнины для продажи. Василий встревожился. В Венеции власти не обращали внимания на его торговлю мехами, так как их покупали люди знатные и богатые, но столько меха за полгода никогда раньше сбывать не приходилось, это могло снизить цены у других купцов. Дьяк решил отдать Мануилу половину стоимости пушнины из своих накоплений, а продавать ее частями, в течение года.
Данила Мамырев и Мануил, знакомые Анне и Василию по Москве, сказали им, что их сын, Василий Третьяк, был послан Иваном Васильевичем в Мазовецкое княжество для переговоров с князем Конрадом Рыжим в мае сего года. Он надеялся получить назначение в посольство в Венецию с Мануилом, но Федор Курицын не позволил сыну увидеться с родителями. Софья Фоминична иногда прикладывала к своим письмам Долматовым записки от их сыновей, да и сама сообщала о Федоре и Василии Младшем все, что ей было известно. Данила же привез сразу два письма от Федора и четыре от Третьяка. У Василия Младшего было уже три сына, Анна мечтала увидеть внуков и даже всплакнула над письмами, когда Венсана не было рядом.
Мануил Ангелов, по поручению великого князя, просил Анну и Василия найти новых мастеров для Москвы. У Долматовых были на примере два человека, один из которых зодчий Алоизио да Карезано, явился к ним домой пару месяцев назад, показывал свои работы, и высказывал пожелание трудиться в Москве, если будут исправно и щедро платить. Василий тут же отправил записку зодчему.
Также Данила и Мануил поделились новостью об очередной измене брата великого князя Андрея Горяя, которая, на этот раз, закончилась для него плачевно. В 1491 году Иван Васильевич приказал ему идти с войском из своего удела на татар Большой орды, в помощь крымскому хану Мин-Гирею, но он ослушался, не пошел, и стал распространять по Москве слухи, что великий князь служит своему крымскому союзнику как холоп. А он, Андрей, дескать, не холоп и служить татарам не будет. Кроме того Андрей переманивал людей брата Ивана на свою сторону. Это переполнило чашу терпения, сколько уже было этих предательств, ударов в спину и нарушенных крестных целований. Василий хорошо помнил, как в 1462 году, во время кровотечения у Ивана Васильевича, Андрей Большой не помог брату и склонял другого брата, Юрия, попросить митрополита благословить того на великое княжение, при том что Иван Васильевич был еще жив и у него был сын. В сентябре 1492 года Андрея Васильевича вызвали во дворец, князь Семен Иванович Молодой Ряполовский поимал его и посадил в темницу. Сын Гвоздя, Василий Иванович Патрикеев, тем временем взял под стражу детей Андрея, малолетних Ивана и Дмитрия, отвез их в Переславль и там заключил в тюрьму, дабы потом постричь в монастырь. Примечательно было то, что в своих письмах Василию великий князь не написал об этом ни строчки. Видимо, стыдился.
Следующий привоз мехов Иваном Сырковым состоялся в декабре 1464 года. Ни Софья, ни Иван Васильевич в своих письмах опять не упомянули о братьях великого князя, между тем Сырков рассказал Долматовым, что 6 ноября 1493 года Андрей Горяй умер в темнице в Москве, и его княжество отошло великому князю. После этого, в мае 1464 года скончался последний брат великого князя, Борис Васильевич Волоцкий. Он разделил свое княжество между сыновьями Федором и Иваном. Услышав это, Василий и Анна переглянулись. Стало быть, у великого князя больше не было братьев, старший брат пережил всех других.
Оставшись одни, Анна и Василий и обсудили то, что произошло. Несомненно, великий князь уморил голодом в тюрьме своего брата Андрея, как это уже бывало с другими людьми, попавшими в опалу, но с родным братом Ивана Васильевича случилось первый раз. Дьяк, вздохнув, признал, что власть портит человека, ожесточает его сердца и оправдание для Ивана в этом деле придумать тяжело. Анна опять вернулась к беседе о еретиках Схарии и настаивала, что их покровителем в Москве является великий князь. Этим, мол, объясняется то, что Венсану пришлось оставить службу и бежать в чужую страну. Анна утверждала, что Ивану Васильевичу было вполне по силам отыскать всех еретиков и жестоко их покарать, а вместо этого Долматовы вот уже восемь лет живут в Венеции, разлученные с сыновьями, родственниками Оболенскими и друзьями. Великий князь пишет письма, но вернуться не просит. Что это значит? Это значит, что он либо не может искоренить еретиков, либо не хочет этого делать. Василий вынужден был согласиться, что в поведении Ивана Васильевича много странного. Этот разговор Василия и Анны был одним из многих подобных, но в этот раз они решили между собой, что надеяться на возвращение в Москву не стоит, да и не следует возвращаться, если будет такой приказ. Было ясно, что великий князь сильно изменился, а интриги во дворце опасны и непредсказуемы, участвовать в них глупо. Если брата Ивана Васильевича, Андрея не кормили в тюрьме и довели до смерти, к обычным дьякам ждать снисхождения вовсе неразумно. Торговля приносила Долматовым солидный доход, они вполне могли прожить и без продажи московских мехов. Сын Иван, выслушав родителей, охотно поддержал их в намерении жить в Венеции и дальше
* * *
Год шел за годом и Долматовы привыкли к мысли, что они состарятся и умрут в Венеции. В январе 1495 года скончался от горячки Джамбаттиста делла Вольпе. В марте Долматовы навестили в Виченце дочь Марию, зятя, внуков и внучек и посетили могилу Ивана Фрязина. Купец Сырков каждое лето привозил пушнину и письма от великого князя и его жены, но с 1495 года он стал оставлять Василию и Анне только жалование. Те средства, что хранились в доме Святого Георгия в Генуе, забрали по поручению великого князя в 1496 году, спустя десять лет после первого взноса, и больше взносов не делали, невзирая на то, что это приносило прибыль.
В 1498 году Василию исполнилось шестьдесят лет. Он, как ни странно, чувствовал себя лучше, чем в сорок пять, когда уехал из Москвы. Что ни говори, изнурительная работа сильно сказывается на здоровье. Анна тоже не болела. Они, как и прежде, придерживались умеренности во всем, в первую очередь в еде. Избыток пищи, по мнению Долматова, мог вызывать множество хворей, особенно если человек мало ходит. Анна считала, что люди начинают безудержно есть, когда никаких других удовольствий в их жизни не осталось, или же под влиянием сильного страха. Василий находил такую точку зрения забавной и довольно близкой к истине.
В августе 1498 года Иван Сырков привез воз с пушниной и поведал Анне и Василию о событиях в Москве. По его словам, в декабре 1497 года случилась ссора между великим князем Иваном Васильевичем с одной стороны и женой Софьей Фоминичной и их сыном Василием с другой стороны. Мол, Софья, выпив на пиру хмельного, при всем дворе заявила, что на еретиков в Москве нет никакой управы потому, что великий князь и сноха, Елена Волошанка, им покровительствуют. Также она утверждала, что эту ересь занес в семью покойный старший сын Иван Молодой, который доверился еретикам протопопам Алексею и Дионисию, а тех поддерживали братья Курицыны. Князь же Иван Патрикеев спелся с Еленой Волошанкой, потому что желает помыкать малолетним внуком Дмитрием и через него сделаться чуть ли не господарем. В гневе и хмелю Софья упомянула и Долматовых. Она во всеуслышание сказала, что дьяк Василий Долматов знал о ереси, писал о ней в Новгород и просил Ивана Васильевича принять меры, но оказался бессилен и вынужден был скрыться в чужих странах, чтобы не выбирать между Богом и великим князем. Софья упрекала мужа, что он когда-то сомневался в том, греческой ли она веры, не впала ли в латинство в Риме, а сам заступается за настоящих еретиков и во всем им потворствует. Сложившего посох митрополита Зосиму Софья нарекла еретиком и содомским греховодником, который делал все по прихоти Федора Курицына и развел в церкви мужеложство. Анна и Василий, услышав это от Сыркова, были потрясены, а купец продолжил рассказ. Княжич Василий Иванович вознамерился забрать мать и бежать из Москвы с казной, но его поимали. Ссора привела к тому, что Софью Палеологиню и Василия Ивановича поместили под стражу, а князь Иван Юрьевич Патрикеев начал розыск. Было допрошено под пыткой много людей, и половина их отправилась на плаху по приговору великого князя. Были обезглавлены князь Иван Палецкий Хруль, боярские сыновья Поярок Рунов и Иосиф Шавей сын Травин, дьяки Федор Стромилов, Афанасий Яропкин и Владимир Гусев, все из близкого круга великой княгини и княжича. Казненных дьяков Василий знал очень хорошо, так как они были при нем подьячими, а затем и дьяками, он лично их обучал. Иван Сырков, опустив глаза, добавил также, что подозревали в измене и сына Долматовых, Василия Третьяка, но великий князь приказал его не трогать. После этого, 4 февраля 1498 года Иван Васильевич, наперекор сидевшей под замком жене, венчал на царствование и великое княжение Димитрия Ивановича, возложил на себя и внука шапку Мономаха и бармы. Обряд совершил митрополит, а Иван Юрьевич Патрикеев при всем дворе осыпал венценосцев золотом и серебром. Многие в Москве считали, что Софья Фоминична и ее дети пали окончательно, в лучшем случае их ждет монастырь.
Иван Сырков говорил свою речь с гневом и поглядывал на Долматова, что он скажет по поводу казни своих учеников. Василий понимал, что по совести надо поддержать Софью Фоминичну, но положение при дворе сына, Василия Третьяка, было таково, что любое неосторожное слово отца могло стоить ему жизни. В конце концов, дьяк вздохнул и молвил, что простому дьяку не по чину соваться в дела великокняжеской семьи. Анна посмотрела на мужа с благодарностью. Она видела, что Иван Сырков, как и многие купцы, ратует за Софью Палеолог, но кто знает, не окажется ли этот купец на дыбе и не донесет ли с дыбы, что великокняжеский дьяк Долматов выступил против хозяина.
Как и думала Анна, Иван Сырков имел при себе лишь одно письмо, он Ивана Васильевича. Письма от его жены Софьи не было. Когда Долматовы остались наедине, они распечатали послание великого князя. В нем были горечь, отчаяние, обвинения, оправдания. Софью Фоминичну он называл змеей, сына Василия несмышленым щенком. Жена, по мнению великого князя, каким то образом погубила его старшего сына Ивана Молодого, и вознамерилась погубить внука, нарушить устоявшийся в Москве порядок наследования, возведя на великокняжеский стол своего сына в ущерб внуку Дмитрию. Именно по вине Софьи, признался в письме Иван Васильевич, умер в темнице его брат Андрей. Дескать, старые князья и бояре были недовольны тем, как он поступил с Андреем Горяем, а заключивший его в тюрьму Семен Иванович Ряполовский плакал, когда надевал на брата кандалы. Ворчал и Гвоздь. В конце письма Иван Васильевич спрашивал совета старого друга Василия, что ему делать.
Долматовы сели писать ответ с тяжелым сердцем. В письме они напомнили великому князю, насколько болезненным и слабым был Иван Молодой и как многие лекари говорили ему, что из-за грудной хвори он не проживет больше сорока лет. Так и получилось. Ошибки врачевания, допущенные Леоном, конечно, могли усугубить болезнь, но это не отравление или злой умысел. Великого князя Василия Васильевича, тоже лечили плохо. И что с того? Не всякую болезнь можно вылечить. Что касается Софьи, Василий и Анна постарались убедить Ивана, что он должен с ней помириться. Она мать всех его ныне живущих детей, они никогда не простят отцу, если он дурно поступит с их матерью. Внука Дмитрия воспитала сноха, Елена Стефановна. И вот о ней говорят даже в далекой Венеции, что она уклонилась в ересь, поругала Христа, отрицала Царствие Божие. Готов ли великий князь отдать свою власть в руки еретиков и богохульников, а сам пойти за это в геенну огненную, где плач и скрежет зубов? Если правда, что Елена Волошанка не верует во Христа, как она спасется? Иисус сказал, что таким людям нет спасения, всех их ждет ад. Согласен ли Иван Васильевич стать соучастником повреждения истинной веры, пойти путем, ведущим к погибели души? Что думают об этом митрополит Симон, архиепископ новгородский Геннадий, Иосиф Волоцкий? Коль скоро есть хоть малейшее подозрение, что внука Димитрия воспитали еретики, не разумно ли отложить решение о наследнике до тех пор, пока все не выяснится? Что будет, если он еретик и об этом станет известно? Будут мятеж и смута, как во времена Шемяки, даже хуже. В конце письма Анна и Василий уверили Ивана Васильевича, что всегда будут любить его и почитать, но не могут дать иного совета, кроме такого, который подразумевает христолюбивого примирение с женой и детьми.
С этим посланием купец Иван Сырков вернулся в Москву.
Венчание на царство Дмитрия Ивановича Внука
* * *
С августа 1498 года, целых тринадцать месяцев, Василий и Анна постоянно обсуждали борьбу за власть в Москве и каждый раз сходились на том, что им не следует возвращаться. Это было слишком опасно, и теперь уже не из-за еретиков. Василий даже предполагал, что великий князь рассердится на них из-за письма и откажется присылать пушнину на продажу. Впрочем, торговля шла прекрасно и без пушнины, сын Иван пользовался доверием тестя, а Василий и Анна вложили средства в книгопечатное дело, которое процветало и расширялось.
В сентябре 1499 года Иван Сырков появился в Венеции с привычным возом пушнины, в приподнятом настроении. С порога он засыпал Долматовых новостями, первой из которых было известие о примирении великого князя и Софьи Фоминичны и наречении в марте сего года княжича Василия Ивановича великим князем наравне с отцом. О внуке Димитрии в Москве не вспоминали, будто его и не было вовсе, а на сноху, Елену Стефановну, Иван Васильевич положил опалу, ей было велено жить отдельно и проводить дни в молитвах Господу Иисусу Христу. Новости, действительно, были невероятными, но больше этого Василия и Анну удивило сообщение Ивана Сыркова о том, что ранее, в январе 1499 года была раскрыта измена родовитых князей и произведен розыск. Под пыткой злоумышленники признались, что князь Семен Иванович Молодой Ряполовский подговорил других князей и бояр извести великого князя ядом, после чего внук Димитрий сделался бы господарем, великую княгиню Софию постригли бы в монастырь, а ее детей убили. Об этом заговоре якобы знали Иван Юрьевич Гвоздь Патрикеев и его сын Василий Кривой, а донесла на мужа, отца и брата жена Семена Ряполовского, бездетная и нелюбимая княгиня Мария Ивановна Ряполовская, подруга Анны. Через неделю пыток Семен Ряполовский покаялся и ему отрубили голову на льду реки, возле крепости. Ивана Юрьевича Патрикеева и его сына Василия тоже пытали на дыбе бывшие подручные Гвоздя, затем их притащили к плахе и даже привязали старого князя к колоде, обагренной кровью зятя, занесли над головой топор. Но в последний миг, за былые заслуги, помиловали и постригли обоих Патрикеевых в монастырь. Гвоздя в Троицу, а его сына Василия Кривого на Белоозеро.
Василий и Анна слушали Ивана Сыркова, затаив дыхание. Это была немыслимая перемена, даже не верилось, что все это случилось. Купец был очень доволен всем происшедшим и напоследок сообщил Долматовым еще пару новостей. Первая из них касалась дьяка Федора Курицына. Он умер от неизвестной болезни осенью 1498 года. Вторая новость была о сыне, Василии Третьяке. Он сменил Федора Курицына в посольских делах и собирался летом сего года ехать на переговоры в Литву, исправлять оплошности братьев Курицыных. Великий князь, по словам купца, жаловал Василия Третьяка и давал ему важные поручения.
Письма от Ивана Васильевича и Софьи Фоминичны, которые доставил Сырков, были длинными и полными добрых слов. Великая княгиня благодарила Долматовых за заступничество в трудное время и обещала им всю свою любовь. Великий князь писал Василию о том, что настоящая братская дружба не терпит лжи, посему он возносит хвалу Богу за такого брата и друга, как Василий, который верен ему, не боится говорить правду и не льстит, как другие. Послание Ивана Васильевича так растрогало супругов, что они едва не прослезились. В конце письма великий князь от своего имени и от имени жены предлагал Долматовым вернуться в Москву, если они того пожелают. Он не приказывал, не распоряжался, а именно предлагал. Василий и Анна тем же вечером написали ответ, пообещали поговорить с детьми, Марией и Иваном, и обдумать, могут ли они завершить свои дела в Венеции, бросить торговлю, дом и, будучи в преклонных годах, провести полгода в дороге. В сущности, это был вежливый отказ. Прошло столько лет с тех пор, как они покинули Москву. Снова изменить всю свою жизнь ни Анна, ни Василий, были не готовы.
* * *
Московское посольство
В начале 1500 года в Венеции побывало посольство из Москвы и доставило Анне и Василию Долматовым письмо от сына Василия Третьяка. Он сообщал родителям, что в апреле отправляется вместе с греком Юрием Мануиловичем к датскому королю Иоанну, чтобы предложить тому брак между двадцатилетним великим князем Василием Ивановичем и королевской дочерью, пятнадцатилетней Елизаветой. Третьяк попросил великого князя позволить ему после переговоров съездить к родителям в Венецию, и тот разрешил.
24 декабря 1500 года Третьяк постучал в ворота родительского дома в Венеции, и каково же было изумление Анны и Василия, когда они увидели не одного сына, а сразу двух. Оказывается, Федор тоже был в посольстве в Дании, но Третьяк об этом не написал, чтобы удивить отца и мать. Мария, в ожидании брата, гостила в Венеции уже два месяца, а Иван отложил свои поездки и тоже не отлучался из города. Семья, наконец-то, воссоединилась спустя пятнадцать лет.
Это была самая счастливая неделя в жизни Анны и Василия. Так они решили между собой в первых числах января 1501 года, когда Третьяк и Федор, попрощавшись, умчались в Москву. Начинался новый век от рождества Христова, Анне минуло шестьдесят лет, у них с Василием было столько внучек и внуков, что запомнить их всех было трудно.
В пасхальную неделю 1501 года в Москве умерла Анна Васильевна, сестра великого князя Ивана Васильевича. Великая княгиня рязанская. Та самая некрасивая, нескладная девочка, которой когда то помогал выйти замуж Василий Долматов, а она одарила его жемчугом после свадьбы. В апреле 1502 года опала на сноху Ивана Васильевича Елену Волошанку и его внука Димитрия сменилась тюремным заключением. Произошло это из-за того, что розыск о еретиках, проводившийся в Москве, нашел много свидетельств о том, что они не просто помогали Федору Курицыну, а сами впали в ересь. Иван Сырков, сообщивший Долматовым эти новости в ноябре 1502 года, выглядел уставшим и осунувшимся. Жизнь в седле и на колесах не была легкой.
Письмо от великого князя, полученное Анной и Василием в декабре 1503 года, стало последним в этой необычной переписке длиной в семнадцать лет. Иван Васильевич писал, что 7 апреля преставилась его возлюбленная жена, София Фоминична. Ее похоронили в Вознесенском монастыре, рядом с первой женой Ивана, Марией Борисовной, и свекровью, Марией Ярославной. Великий князь искренне оплакивал свою потерю и не знал, как ему жить дальше. Он сильно болел, у него то и дело отнимался язык, пропадало зрение в правом глазу, речь становилась как у пьяного, плохо слушались ноги. В конце письма Иван Васильевич повинился перед дьяком Василием. Он каялся, что знал о том, что сноха была еретичкой, и сам прельщался ересью, но от Христа не отступил. Иван Васильевич горько сожалел о разлуке с Василием и Анной, но в то время, когда Долматовых едва не убили в Москве по приказу Ивана Волка Курицына, он смалодушничал и не открылся старым друзьям, а предпочел спрятать их в чужих краях, дабы сохранить им жизни. За этот поступок он просил у Василия и Анны прощения, и они его простили.
Останки Софьи Палеолог в саркофаге
Летом 1506 года Иван Сырков в последний раз привез в Венецию воз пушнины, на треть меньше, чем обычно. Купец рассказал, что в декабре 1504 года в Москве был собор на еретиков Схарии, гораздо более строгий, чем первый. Возглавляли его великие князья Иван Васильевич, Василий Иванович и митрополит Симон. Ересь была изобличена, осуждена, вождей еретиков приговорили к сожжению живьем в деревянных срубах. Таким образом, были казнены брат Федора Курицына, дьяк Иван Волк Курицын, архимандрит новгородского Юрьева монастыря Кассиан и его брат Иван Самочёрный, Иван Максимов, Дмитрий Пустосёлов Гридя Квашня и Митя Коноплев. Некрасу Рукавову урезали язык и отослали в Новгород, где тоже сожгли в клетке.
Казнь, сожжение жидовствующих в Москве
Однако, главной новостью, которую привез Сырков, был не конец ереси Схарии, а известие о смерти великого князя Ивана Васильевича. Он скончался 27 октября 1505 года, в ночь с понедельника на вторник, от тяжкой болезни, которая приковала его к постели еще за два месяца до этого.
Великий князь Иван Васильевич
Bernard:
» Эпилог «Две души», Конец
Эпилог
«Две души»
27 июля 1526 года
Анна была сгорбленной старушкой, с худыми ручками и ножками, морщинистым лицом, в котором, лишь присмотревшись, можно было различить следы былой красоты. Такой ее видели люди. Но какое ей дело до людей, если Венсан все еще считает ее красивой, любит и заботится? Восемьдесят шесть лет. Она почти ослепла, из-за плохого зрения потеряла способность читать, страдает от дневной сонливости и постоянной слабости, но никак не умрет. Венсан шутит, что их души так крепко связаны, что ангел смерти не может забрать одну, а сразу две взять не в состоянии. Вот они и мучаются, старые, безобразные, как два засохших дерева, которым не дают упасть корни. Впрочем, корней все меньше. В мае 1517 года умер от голода, в заточении, их сын Василий Третьяк, которого таким образом «пожаловал» за службу великий князь Василий Иванович. Причиной тому было то, что Третьяк отказался ехать в посольство за свои средства и попросил выплатить жалование. Семь лет назад скончалась их дочь Мария, а три года назад сын Иван. Сын Федор, по слухам из Москвы, все еще был жив. Великий князь, уморив голодом Третьяка, забрал все деньги и поместье Василия, после чего Федор бросил службу, удалился в их старое имение Фоминское и приютил там детей покойного брата.
Ее и Венсана навещают многочисленные внуки и внучки, правнуки и правнучки, соседи и знакомые, они ни дня не бывают одни. Венсан читает ей, помогает менять белье, кормит чуть ли не с ложки, они проводят вместе почти все время.
Анну обдувал легкий летний ветерок, он приносил запах моря и каналов, смешивался с ароматом цветов. За спинкой ее кресла, в нескольких шагах, жужжали шмели. Это жужжание усыпляло, заставляло веки опускаться, погружало в сладкую дрему, из нее будто утекала жизнь. Анна повернула голову и посмотрела в сторону дома. Она знала, что муж сидит на скамье и ждет, когда ей захочется вернуться в дом.
- Венсан, - Анна даже не прошептала его имя, а только пошевелила губами.
- Да, милая, - он тяжело поднялся и сделал знак слуге подойти.
- Подожди, - она протянула руку, муж тут же взял ее пальцы и поцеловал.
- Кажется, я ухожу, - на лице жены появилась смущенная улыбка.
- Ты так каждый день говоришь. Не смей, - он опустился на колени рядом с креслом.
Анна потрепала его по редким седым волосам. - Эти болезни, беспомощность, я не способна их выносить. Почему ты не отпускаешь меня, Венсан?
- Потому что я старше на два года, мне надлежит уйти первым, - его голос дрожал. - Помнишь, наши души связаны так крепко, что ангел не может их разделить, а утащить на небо сразу две ему не по силам.
- Если перестанем есть, станем легкими, и у него получится, - жена вглядывалась в его черты, перед глазами все расплывалось.
- Ты так желаешь умереть? - Василий грустно вздохнул.
- Желаю и боюсь одновременно, - призналась Анна. - Давай умрем вместе, Венсан. Так мне будет не страшно.
- Давай, - он согласился, не раздумывая. - Попросим Бога нас прибрать, уснем и не проснемся.
- Хорошо, - Анна давно смирилась с неизбежным. - Так и сделаем.
* * *
В Венеции их знали как Георгия и Анну Перкамотов. Итальянцы не могли выговорить «Перканеот» и коверкали имя. Говорили, что они были греками, бежавшими от турок из Константинополя во время штурма, а значит, им исполнилось не меньше чем по девяносто лет, а то и все сто. Такая долгая, как у библейских патриархов, жизнь вызывает у людей любопытство и зависть. Как им удалось? Чем они питались? Что пили? Правда ли, что их стол отличался скромностью? Может быть, эти Перкамоты правильно молились, или ни о чем не заботились? Булочница, приносившая хлеб Перкамотам, однажды поведала, что они действительно ели мало, но по ее мнению, не в этом заключалась тайна их долголетия. Просто они были добрыми людьми, искренне привязались друг к другу и жили спокойно, без ссор.
Кто-то утверждал, что сначала умерла она. Когда же это было? В 1527 году, через два года после битвы при Павии. Кто-то настаивал на том, что первым скончался он, и было это осенью 1526 года. Старушка, якобы, пережила его на сорок дней. Прямо на сороковины не проснулась утром, и бедняжку похоронили рядом с супругом. Да нет же, возражали другие, это он преставился на девятый день после ее смерти. Слуги принесли его в носилках на кладбище, и он отдал Богу душу на могиле жены. А дети и внуки? Что говорят они? Кто умер первым? Дети ничего не говорят. Они давно умерли, старики их пережили, а внуки разбрелись по миру из-за проклятых войн, в которые втянули Венецию алчные Борджиа, испанский король и чертовы французы.
1 2