Клуб историков-любителей

Увлекаетесь ли вы историей?
да, очень		66%	[ 154 ]
да, очень я по специальности и по призванию учитель истории		2%	[ 6 ]
м.ж. очень историческое, поневоле увлечешься		1%	[ 3 ]
нет, но хотелось бы		4%	[ 11 ]
По стольку по скольку...		5%	[ 12 ]
раньше улекалась(ся)		4%	[ 10 ]
скорее да, чем нет		14%	[ 33 ]
увлекаюсь историей и немного исторической реконструкцией		0%	[ 1 ]

Всего голосов: 230 Опрос завершён. Как создать в теме новый опрос?

Ингеборг:

 » Погоня за короной. Часть первая

Погоня за короной (часть первая)

«Вчерашний день великая княгиня родила дочь, которой дано мое имя, следовательно, она — Екатерина; мать и дочь теперь здоровы, а вчерась материна жизнь была два часа с половиною на весьма тонкой нитке… Я матери спасла живот… ко времени и кстати, удалось дать добрый совет, чем дело благополучно кончилось, и теперь она здорова».
Это письмо Екатерина II написала Потемкину 11 мая 1788 года.
При столь чрезвычайных обстоятельствах началась короткая, но яркая жизнь четвертой дочери Павла Петровича и Марии Федоровны – Великой княжны Екатерины Павловны.
Официальное сообщение о рождении великой княжны было опубликовано в газете «Санкт-Петербургские ведомости» 16 мая 1788 года: «10 мая, около четырёх часов пополудни, её императорское высочество, благочестивая великая княгиня Мария Фёдоровна разрешилась от бремени девочкой, которой было дано имя Екатерина. Вечером того же дня в ознаменование столь радостного события в обеих крепостях был произведён орудийный салют. На второй и третий день был отслужен благодарственный молебен».
Вот самая первая характеристика, данная Великой княжне бабушкой-императрицей, в письме барону Гримму, сентябрь 1790 г.:
«О ней еще нечего сказать, она слишком мала и далеко не то, что были братья и сестры в ее лета. Она толста, бела, глазки у нее хорошенькие, и сидит она целый день в углу со своими куклами и игрушками, болтает без умолку, но не говорит ничего, что было бы достойно внимания».
А вот что пишет о Екатерине мать – Мария Федоровна, в письме к своим родителям, 1791 г.:
«Это маленькая красивая куколка, душка, очень смешная, как самая младшая, она избалованное дитя мамаши. Признаюсь, что я часто играю с ней, она так чувствительна к ласке...».



Как и все царственные дети, Екатерина Павловна получила прекрасное образование: помимо немецкого и французского языков, Великая княжна знала английский, изучала латынь. Кроме того, Екатерине преподавались математика, политическая экономия, история, география.
Разумеется, не были забыты и женские «науки» - светские манеры, танцы, рукоделие.
Мать передала Екатерине интерес к изящным искусствам, таким как лепка, гравировка и, особенно, рисование (именно в рисовании, если судить по отзывам - «не будь она дочерью императора, она в Италии была бы величайшей художницей», - Екатерина проявила настоящий талант).
Современники единодушно отмечали самостоятельность, прямодушие, мужской склад ума Великой княжны: «…в ней нет нисколько женской пустоты, религиозной сентиментальности... обладает особенной силой мышления, во взоре светятся чистые мысли, высшие интересы».
Именно эти качества Великой княжны сделали ее любимицей старшего брата – императора Александра I.
Не менее единодушно все восторгались красотой Великой княжны:
«Если бы я был художником, я послал бы вам только ее глаз, вы увидели бы, сколько ума и доброты вложила в него природа»; (1)
«...Она была настоящая красавица с темно-каштановыми волосами и необыкновенно приятными, добрыми глазами. Когда она входила, сразу становилось светлее и радостнее»; (2)
«Великая княжна Екатерина Павловна — красавица необыкновенная; такого ангельского лица и вместе с тем умного лица я не встречал в моей жизни; оно мерещится мне до сих пор, так что я хотя и плохо владею карандашом, но могу
очертить его довольно охотно»; (3)
«Екатерина Павловна, сестра императора… будь ее сердце, равным ее уму, могла бы очаровать всякого и господствовать над всем, что ее окружало. Прекрасная и свежая, как Геба, она умела и очаровательно улыбаться, и проникать в душу своим взором. Глаза ее искрились умом и веселостью, они вызывали доверие и завладевали оным. Естественная, одушевленная речь и здравая рассудительность, когда она не потемнялась излишними чувствами, сообщали ей своеобразную прелесть. В семействе ее обожали и она чувствовала, что, оставаясь в России, она могла играть самую блестящую роль!». (4)
Природная красота и редкостное личное обаяние, унаследованное от бабушки–тезки – Екатерины Великой, сделали Екатерину Павловну «истинной красой царского дома и России».
Столь щедро одаренная природой, Великая княжна стала бы украшением любого царственного дома, и несомненно, была достойна короны.
Первой из возможных корон, могла бы стать Российская.
В 1801 году, после обострения отношений со старшим сыном – Великим князем Александром, император Павел I принял решение объявить своим наследником племянника императрицы Марии Федоровны – принца Евгения Вюртембергского - и устроить его брак с Екатериной Павловной.
Потенциальные супруги были ровесниками – и Евгению, и Екатерине было 13 лет.
Однако, великая княжна двоюродному брату не понравилась: «…серьезная и замкнутая, она была чрезвычайно развита для своих лет, сознавала свое превосходство и оттолкнула меня своим церемонным обхождением».



Следующей короной, в лице австрийского императора Франца II, Екатерину мечтала увенчать мать – Мария Федоровна.
Причем, вдовствующая императрица взялась за дело весьма решительно, о чем свидетельствует ее письмо к митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому Амвросию, в мае 1807 г.: «Как по приключившейся императрицы австрийской кончине легко статься может, что супруг ея возъимеет мысль просить себе в супружество дочь мою Екатерину Павловну, то желательно мне предварительно быть совершенно удостоверенной, могут ли бывшие, но смертью разрушенные союзы сего государя, который имел в первое супружество родную мою сестру, и коего брат, эрцгерцог Иосиф, был женат на моей дочери, препятствовать сему новому браку?».
Митрополит Амвросий дал императрице-матери следующий ответ: «...суждение Вашего величества о возможности вступления Ея императорскому величеству великой княжне Екатерине Павловне в союз супружества с Его величеством императором Францом нахожу я основательным и самим правилам Нашего исповедания непредрассудителъным, а потому присоединяю ко оному совершенное мое согласие...».
Самой же Екатерине этот вариант брака понравился, в первую очередь, блестящими возможностями – императрица Австрии – весьма заманчивый титул.
Великую княжну не смутила ни разница в возрасте – 20 лет, ни то, что возможный супруг был на редкость неприятной личностью, и уже дважды овдовел.
Вот что она писала брату – императору Александру I, который был непримиримым противником этого союза: «Вы говорите, что ему сорок лет - беда невелика. Вы говорите что это жалкий муж для меня, - согласна. Но мне кажется, что царствующие особы, по-моему делятся на две категории - на людей порядочных, но ограниченных, умных, но отвратительных. Сделать выбор, кажется, нетрудно: первые, конечно, предпочтительнее: Я прекрасно понимаю, что найду в нем не Адониса, а просто порядочного человека, этого достаточно для семейного счастья!»
Император с сестрой не согласился, написав ей в ответ: «Никто в мире не уверит меня в том, что этот брак мог бы быть для вас счастливым. Мне хотелось бы, чтобы вам хоть раз пришлось провести с этим человеком день , и я ручаюсь чем угодно, что у вас уже на другой день прошла бы охота выйти за него замуж».
О том же, вдовствующей императрице писал и русский посол в Австрии – князь А.Б. Куракин:
«…государь все-таки думает, что личность императора Франца не может понравиться и быть под пару великой княжне Екатерине. Государь описывает его как некрасивого, плешивого, тщедушного, без воли, лишенного всякой энергии духа и расслабленного телом и умом от всех тех несчастий, которые он испытал; трусливого до такой степени, что он боится ездить верхом в галоп и приказывает вести свою лошадь на поводу. Я не удержался при этом от смеха и воскликнул, что это вовсе не похоже на качества великой княжны: она обладает умом и духом, соответствующими ее роду, имеет силу воли; она создана не для тесного круга; робость совершенно ей несвойственна; смелость и совершенство, с которыми она ездит верхом, способны вызвать зависть даже в мужчинах!
Не я один, но я один из первых полагал, что император Франц, овдовев, представляет самую лучшую и самую блестящую партию для великой княжны Екатерины Павловны. Обаяние почестей, блеск престола одной из древних и могущественных держав в Европе поддерживали во мне это убеждение. Но, приехав сюда, приблизившись к императору Францу и увидев его, тщательно разузнав все, что касается его качеств, привычек, способа жизни с покойной императрицей и штатного содержания, ей ассигнованного, осмелюсь сказать откровенно Вашему Величеству, что это не есть партия, желательная для великой княжны».
И этот проект не был реализован – третьей женой императора Франца II стала его двоюродная сестра - принцесса Мария Людовика Модена-Эсте.
Между тем, Великую княжну все чаще стали видеть в обществе прославленного генерала, любимца армии – Петра Ивановича Багратиона.
Несмотря на большую разницу в возрасте (Багратион старше Екатерины на 23 года), он мог бы стать мужем Великой княжны, т.к. происходил из царского рода Грузии – Багратиони, и был внуком грузинского царя.
Однако, существовало серьезное препятствие – Багратион был женат, хотя его брак уже довольно давно являлся чистой формальностью.
Возникло также и осложнение политического характера: после неудачного участия в двух антифранцузских коалициях и заключения в 1805 году Тильзитского мира с Францией (весьма невыгодного для России), император Александр стал очень непопулярен и, в обществе почти открыто говорили «что вся мужская линия должна быть исключена и... на трон следует возвести княгиню Екатерину». (5)
В таких условиях, союз Великой княжны с выдающимся полководцем, мог привести к повторению событий 1762 года, и правлению императрицы Екатерины Третьей.
Естественно, что члены императорской фамилии сочли необходимым побыстрее удалить Багратиона от Екатерины Павловны.
(То, что отношения великой княжны и Багратиона были более чем дружескими, подтверждает письмо Екатерины к брату – императору Александру.
Ярославль, 13 сентября 1812 года:
«…Багратион умер вчера ночью; вестник видел его смерть и один из его адъютантов сказал, что он отошел в мир иной, итак, это правда.
Вы помните о моих отношениях с ним, и что я вам говорила, что у него в руках имеются документы, способные меня жестко скомпрометировать, попав в чужие руки. Он мне клялся сто раз, что уничтожил их, но, зная его характер, я всегда сомневалась, что это правда. Для меня бесконечно важно (зачёркнуто: „да, пожалуй, и для вас тоже“), чтобы подобные документы не получили известность… Дело не терпит отлагательств; ради Бога, пусть никто не заглядывает внутрь, потому что это меня скомпрометирует чрезвычайно…»)
И, наконец, судьба преподнесла Екатерине Павловне корону Франции: в 1808 году, ее руки просил Наполеон Бонапарт, желавший основать династию и получить жену из старинного царствующего рода.
«Императрица Мария и сама юная княжна — женщина с сильным характером, всегда относившаяся отрицательно к континентальной системе, которую Александр принял против собственного желания, выказали в этом случае такую твердость, такое сопротивление, что император должен был уступить; и Наполеон, быть может, впервые после своего возвышения, получил отказ». (6)
Свое отношение к предлагаемому браку и возможному жениху, Екатерина выразила ясно и темпераментно: «Я скорее пойду замуж за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца».
Впрочем, это могла быть и хорошая мина при плохой игре: император Наполеон был, в некоторых отношениях, лучше чем император Франц. Так или иначе, свой отказ Екатерина Павловна выразила весьма эффектно.
Чтобы не оставить Наполеону ни малейшего шанса, в начале 1809 года великая княжна была помолвлена с двоюродным братом – принцем Георгом Ольденбургским, сыном герцога Петра Ольденбургского и принцессы Фредерики Вюртембергской – родной сестры матери Екатерины, Марии Федоровны: «Происхождение жениха самое почетное, ибо он, как и император, принадлежит к Голштинскому дому. …он показался мне исполненным здравого смысла и познаний. Он уже обратил на себя внимание в качестве ревельского генерал-губернатора, он всеми силами старается усвоить русский язык... главная его забота — снискать благорасположение своей новой родины».(1)
18 апреля 1809 года состоялась пышная свадьба в большой церкви Зимнего дворца.
По тогдашним меркам, Екатерина Павловна вышла замуж довольно поздно – в 20 лет, принц Георг был старше невесты на четыре года.
Вот что писали об этом браке современники: «Он неравный, но тем не менее, благоразумный и достойный Великой княгини. Во-первых, всякая принцесса, семейство которой пользуется страшной дружбой Наполеона поступает весьма дельно, выходя замуж даже несколько скромнее, чем имела бы право ожидать. …ее желание заключается в том, чтобы не оставлять своей семьи и милой ей России, ибо принц поселяется здесь и можно представить, какая блестящая судьба ожидает его!»; (1)
«Наружность герцога не представляла из себя ничего привлекательного, но он был честный человек в полном смысле слова. Екатерина Павловна имела благоразумие удовольствоваться им, и по природной своей живости скоро привязалась к мужу со всем пылом страсти». (4)
«Тонкий ценитель искусства, спокойный, добрый, уступчивый по характеру, хотя и непривлекательный по внешности, принц Георг нашел родственную душу в своей супруге». (7)





Сразу же после свадьбы, принц Георг был назначен генерал-губернатором объединенных Тверской, Новгородской и Ярославской губерний, а также главой ведомства путей сообщения.
Резиденция новобрачных располагалась в Твери. С апреля по август 1809 года, благодаря будущему знаменитому архитектору К.И. Росси, Тверской дворец превратился в блистательную оправу для царственной жемчужины. Екатерина Павловна именовала дворец «Малым Тверским Эрмитажем».
28 августа 1809 года Екатерина и Георг приехали в Тверь.
«Великая княгиня была из себя красавица: темноволосая, с темносиними глазами, белая и скоро говорила. Ее очень все любили за обходительный нрав. Часто она давала балы во дворце и одинаково приветливо принимала и дворянина, и купца, и даже молоденькаго офицера. Просила, чтобы все веселились у нее без чинов. Это была любимая сестра Александра Павловича, и он нередко гащивал у ней в Твери недели по три. При нем особенно веселились. В пасху было заведено, чтобы после обедни все шли во дворец. Великая княгиня христосовалась с каждым и каждому яйца давала. По-русски говорила она отлично. В ту пору губернаторша была Ушакова, та как-то и скажи в обществе: “Странно, право, слышать, как великая княгиня хорошо русским языком владеет”. А у княгини-то была любимая фрейлина Арсеньева, она и передай ей слова Ушаковой. На первом же выходе княгиня подошла к ней и говорит: “Удивляюсь, Варвара Петровна, что Вы странного нашли, что я русская, говорю хорошо по-русски?”». (8)
«От водворения царской фамилии Тверь как бы возродилась новою жизнью. Повсюду гремели днем и ночью экипажи... Все главные улицы и набережные освещались фонарями, чего прежде не было. Торговля быстро развивалась, шли разные увеселения, иллюминации, фейерверки по праздникам и в торжественные дни, перед Дворцом всегда играла музыка... Город встрепенулся, будто от сна, всюду появилось движение. Великая княгиня часто прогуливалась по городу в карете, в большом открытом экипаже цугом в шесть лошадей. Она была красавица в полном значении слова, необыкновенно добра, ангельски ко всем ласкова и приветлива. Народ любил ее до безумия, а как скоро где она появлялась, все бежали за ее экипажем с криком «ура!»... Тверь при великой княгине Екатерине Павловне, как заброшенная сиротка, попавшая в хорошие руки, росла, цвела и хорошела не по дням, а по часам». (9)



«Тихая и однообразная жизнь губернского города с прибытием в Тверь великой княгини и ее двора совершенно изменилась. Тверь сделалась не только попутным между Петербургом и Москвою местом, в котором останавливались для свидания с великой княгиней все особы императорской фамилии и величайшие сановники, но она... была некоторое время центром, куда стремились замечательные по талантам своим и просвещению люди, находившие всегда сочувствие и покровительство великой княгини». (10)
Большой известностью пользовались литературные вечера Великой княгини, на которых «...не один раз Николай Михайлович Карамзин… читал свою «Историю», тогда еще в рукописи. Боялись даже изъявлением удовольствия прервать чтение, равно искусное и увлекательное слушали с вниманием». (11)
Сам Карамзин был поражен внимательным и заинтересованным слушанием. Чувствовалось, что все прочитанное находит отклик в сердце княгини. За чаем они вели долгие разговоры, так что историограф уехал из Твери в совершеннейшем восторге и писал брату: «Недавно я был в Твери и осыпан новыми знаками милости со стороны Великой княгини. Она русская женщина: умна и любезна необыкновенно. Мы прожили около пяти дней в Твери и всякий день были у нее. Она хотела даже, чтобы в другой раз мы приезжали туда с детьми».
Также тверской двор стал играть значительную роль в политике, здесь обсуждались все государственные дела, сюда часто приезжал брат-император. Душою общества, и прежде всего интеллектуальным его светочем, была сама великая княгиня. Все вокруг приобретало смысл, если она была в гостиной, задавая вопросы, тонко плетя нить беседы, порой изысканно острила, порой давала меткие нелицеприятные характеристики: «Богатый, возвышенный и быстрый, блистательный и резкий ум изливался из уст Ее высочества с волшебною силою приятности в речи. С большим любопытством она расспрашивала и желала иметь подробнейшие сведения о лицах, но не прошедшего века, а современных; любила сама говорить о всем; из бывших тогда на сцене лиц, начиная с самой высшей ступени, никого не помню, мимо кого Ее высочество изволили бы молча пройти; а заключения ее всегда были кратки, полны, решительны, часто нещадны». (11)
Человек долга и чести, принц Георг сразу же после назначения стал активно исполнять свои весьма нелегкие обязанности. За короткий срок службы им было сделано для своих губерний немало. При нем появилось много новых дорог, были отремонтированы старые.
В работе мужа-губернатора активное участие принимала и великая княгиня Екатерина Павловна. Особое внимание она уделяла обустройству школ и больниц, созданию социальных учреждений, заботе о бедной части населения губерний.
Свободное от дел время супруги проводили за чтением, главным образом произведений немецких авторов, которых хорошо знал Георг. Екатерина со своей стороны помогала мужу усовершенствовать его русский язык, много занималась живописью, любителем которой был и ее муж.
Словом, этот брак оказался счастливым во всех отношениях. Об этом упоминал в письме другу и Н.М. Карамзин, испытывавший к Великой княгине Екатерине самую горячую привязанность: «Полубогиня Тверская все так же любезна. Герцог Ольденбургский есть умный и весьма приятный человек: я рад его знакомству. Они живут здесь в совершенном счастии семейственном».
28 августа 1810 года в Павловске, Екатерина Павловна подарила мужу наследника – принца Павла Фридриха Александра.



1. граф Жозеф де Местр, сардинский посланник в России;

2. А. П. Керн;

3. С.П. Жигарев;

4. графиня Р.С. Эдлинг, фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны;

5. из письма шведского посла, графа Стединга;

6. графиня Шуазель-Гуфье.

7. граф А.В. Кочубей;

8. Светогорова «Рассказы старушки о Твери».

9. из воспоминаний бывшего семинариста Соколова;

10. адъютант принца Ольденбургского и камер-юнкер великой княгини А.П.Оболенский;

11. Ф.П. Лубяновский, секретарь принца Георга Ольденбургского;

...

Минни:

Ингеборг, все 4 статьи про царских жен просто чудо! Очень интересно и показывает, что цари всегда были подвержену воздействию на них родственников и ближайшему окружению. Жен и невест жалко, ведь они виновны лишь в красоте и том, что попались на глаза царям.

...

Ингеборг:

 » Погоня за короной. Часть вторая

Оля, большое спасибо за отзыв!
Мне очень приятно.

Погоня за короной (часть вторая)



С особенной силой воля, ум и энергия Великой княгини проявились в грозовом 1812 году.
Великая княгиня активно принимает участие в формировании Егерского батальона, носившего ее имя. А принц организует ополченцев в Тверской, Новгородской и Ярославской губерниях.
Сестра царя возмущена растерянностью брата, это не по ее характеру, она не может простить того, что власть все-таки застали врасплох. «Куда же нас вели, когда все разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей?» — обращается она в письме к брату, пытаясь растормошить его обидой, позволяет сказать даже, что его подданные «презирают своего вождя». И решительно: «Вам не следует указывать на то, что все это не по моей части, — лучше спасайте вашу честь, подвергающуюся нападкам».
Екатерина Павловна всецело захвачена мыслью о необходимости создания ополчения во всех губерниях, и она настойчиво требует этого в письмах к московскому генерал-губернатору Ф.В. Ростопчину. Ей кажется, что все делается медленно, что надо быть активнее, а потому, не удовольствовавшись одними письмами, она отправляет к московскому генерал-губернатору князя В.П. Оболенского и дает ему специальную «памятную записку». В ней все расписано до мельчайших подробностей, как действовать в разговоре с Ростопчиным: «Передайте ему, что на нем лежит обязанность воспламенить патриотизм московского дворянства, первого в государстве как по своим материальным средствам, так и по тому уважению, каким оно пользуется в Москве. Графу стоит только явиться в собрание дворянства или на какой-нибудь его съезд, стоит только выяснить, какая опасность грозит отечеству и в какой мере начатая война есть война народная, чтобы воодушевить московское дворянство, а из Москвы, где так много дворян из всех губерний, это патриотическое движение охватит всю Россию. Скажите графу, что Вы, так же как и я, уверены, что не найдется русского, которому было бы не стыдно не принести все свое усердие и всего себя в жертву отечеству; что Вы, как дворянин, считаете для каждой губернии возможным выставить по одному полку в тысячу человек и что Вы вместе со мною думаете, что дворянство должно взять на себя обязанность продовольствоваться и содержать эти военные части в течение всей войны, а война тем скорее кончится, чем с большим усердием ее поведут».
«Егерский Великой Княгини Екатерины Павловны батальон» доблестно проявил себя, участвовал во всех главных сражениях с французами и дошел до Парижа. Семьи воинов целиком находились на попечении Великой княгини и освобождались от всех налогов.
Благодаря совместному воздействию Екатерины Павловны и императрицы Елизаветы Алексеевны, император сумел устраниться от командования армией, и назначил главнокомандующим М.И. Кутузова.
Кроме того, Великая княгиня помогала мужу в обустройстве госпиталей, в заботе о больных и раненых.
26 августа 1812 года, она родила второго ребенка – сына Петра. Однако, материнские заботы не прекратили ее неустанных трудов.
Но судьба вскоре нанесла Екатерине Павловне жестокий удар – ее супруг, принц Георг во время очередного посещения больных в госпиталях Твери, серьезно заболел и скончался на руках любимой жены в ночь с 14 на 15 декабря 1812 года.



Он был похоронен 10 января 1813 года в лютеранской церкви на Невском проспекте Санкт-Петербурга, а в 1826 году его прах был перенесен в фамильную усыпальницу в г. Ольденбурге, (где до сих пор существуют улицы Георгштрассе и Екатериненштрассе).
Екатерина Павловна в уединении переживала свое горе, ей так не хватало теперь доброго, чуткого и мягкого Георга. Ничто, казалось, не могло ей заменить этой внезапной потери. Слухи о ее тяжелом состоянии тревожили друзей. Карамзин писал другу: «Более, нежели благодарность, привязывает меня к великой княгине. Люблю ее всею душою; но ей не до меня. Слышно, что она не хочет никого видеть и живет только горестию, изнуряя свое здоровье. Это очень тревожит нас. Мы богаты прискорбиями».
Но долго Великая княгиня не могла выдержать этого затворничества, и весной 1813 года, по настоянию матери и старшего брата, Екатерина Павловна отправилась, вместе со старшим сыном Александром, на лечение в Европу.
Путешествие Екатерины Павловны продолжалось более трех лет и включало в себя множество стран: Чехия, Германия (Екатерина посетила свою сестру Марию Павловну – принцессу Саксен-Веймарскую, а также родителей покойного супруга в Ольденбурге), Швейцария, Голландия (установление дружеских отношений с Оранским домом), Англия.
Период пребывания Великой княгини в Англии заслуживает более подробного рассказа. Жена русского посла в Англии, графиня Дарья Ливен, писала в своих «Воспоминаниях»:
«Великая княгиня отличалась непомерным властолюбием и самомнением, которое, быть может, превосходило ее заслуги. Мне никогда не приходилось видеть женщины, которая бы до такой степени была одержима потребностью передвигаться, действовать, появляться и затмевать других. Она отличалась обворожительностью манер и взгляда, твердой поступью, гордым и при этом милостивым видом. В чертах ее лица было мало классического, но зато цвет ее лица был ослепительным, глаза блестели, а волосы были превосходны. Во всей ее фигуре было что-то поразительное и вместе с тем очаровательное. Воспитанная в самых высоких сферах, она прекрасно умела соблюдать приличия и обладала возвышенными чувствами. Выражалась она красиво, не меняя никогда своего повелительного тона. То был смелый и блестящий ум, твердый и повелительный характер. Она поразила англичан... даже больше, чем понравилась им».



Вот как рассказывает графиня Ливен о первой встрече Екатерины Павловны и принца-регента: «Он нанес ей визит на другой же день после ее приезда. Великая княгиня была об этом предупреждена, но — умышленно или по забывчивости — она еще не закончила своего туалета, когда он приехал. Она хотела встретить его на верхней площадке лестницы, но, хотя и поторопилась выйти, принц был в зале раньше ее. Туалет великой княгини был окончен наполовину, она была этим смущена, и это отразилось на ее приеме: у нее не было обычной уверенности в себе. Она прошла с регентом в кабинет, где они беседовали с четверть часа. Она проводила его до лестницы. Я сразу увидела, что беседа с глазу на глаз не удалась, они выглядели оба недовольными. Принц сказал мне, проходя мимо: «Ваша великая княгиня вовсе не хороша собой». А она сказала: «Ваш принц отличается дурным тоном».
Другие члены британской королевской семьи оказались не столь категоричны как принц-регент. Принц Август Суссекский, после нескольких визитов, прислал Екатерине Павловне письмо, в котором объяснялся в любви и просил ее руки.
Немного позже, примеру принца Августа последовал его старший брат - принц Уильям Кларенс, сделавший свое предложение в устной форме и «в манере настоящего моряка».
Великая княгиня оскорбилась настолько, что даже отказалась, не то что выходить замуж, но и просто принимать принцев в своей лондонской резиденции.
(Тем самым, Екатерина Павловна лишила себя еще одной возможности получить корону – после смерти старшего брата, принц Уильям стал королем Англии Вильгельмом IV).
Однако, именно в Лондоне произошел крутой поворот в судьбе Великой княгини.
Весной 1814 года, вместе с императором Александром, в Лондон прибыл принц Вильгельм Вюртембергский.
Принц Вильгельм (как и муж Екатерины – Георг) приходился племянником императрице-матери Марии Федоровне.
Его первый – в 16 лет - брак с принцессой Каролиной Баварской был исключительно политическим и очень неудачным.
Одинокий, неприкаянный, не слишком счастливый, этот принц не мог не ощутить на себе обаяния своей двоюродной сестры, с которой до того ему не приходилось встречаться. Она тоже нуждалась в собственной семье, хотя, в отличие от принца-кузена, не была обделена ни любовью близких, ни вниманием к себе окружающих. В их дуэте она была более счастливой и боле сильной духом. Она была ему нужна, и их желания о будущей жизни совпадали.
Оставалось только устранить формальное препятствие — получить развод с Каролиной Баварской.
В ноябре 1815 года, Екатерина Павловна вернулась в Россию. Вскоре в Санкт-Петербург приехал и принц Вильгельм, получивший развод.
(Кстати, бывшая жена Вильгельма – Каролина Баварская, в 1816 году стала четвертой женой австрийского императора Франца II, того самого, чьей женой так желала когда-то стать Екатерина Павловна. Шутка судьбы!)
Официальное обручение вдовствующей герцогини Ольденбургской и принца Вюртембергского состоялось 28 декабря 1815 года в Санкт-Петербурге.
12 января 1816 года состоялось бракосочетание, а в апреле Вильгельм и Екатерина, вместе с ее сыновьями от первого брака, прибыли в столицу Вюртемберга – г. Штутгардт.
Екатерина Павловна приехала в Вюртемберг в очень трудное для страны время. Королевство было сильно разорено войной с Наполеоном; политические противоречия, разногласия по конституционным вопросам привели к недовольству правительством и довольно шаткому положению короля (на тот момент еще Фридриха I).
Общество и правительство вместе были крайне недовольны тем положением, который занимал Вюртемберг в Германском союзе, да еще добавился страшный неурожай 1816 года, когда зима неожиданно наступила в октябре и всё погибло прямо на полях. Цены взлетели до небес; многие заканчивали жизнь самоубийством или сходили с ума, были отмечены случаи каннибализма; те, кто мог, эмигрировали, чаще всего в Америку или Россию (позже, когда угроза голода была преодолена, Екатерина обратилась ко всем уехавшим с призывом вернуться на родину и помогать возрождать экономику страны). 10 % населения были уже не в состоянии выжить своими силами, и правительство предпринимало все возможное, чтобы уберечь от голодной смерти самых бедных.
18 октября умер Фридрих I – королем стал Вильгельм, и в тот же день Екатерина родила дочь Марию-Фредерику (названную одновременно в честь бабушки–императрицы и деда-короля). И Екатерина, и Вильгельм расценили это совпадение как особо благоприятный знак свыше.





Королева Екатерина, благодаря острому и практическому уму быстро смогла определить, за какие проблемы надо хвататься в первую очередь, и начала действовать.
Самым насущным было создание действенной благотворительной организации.
Такой организацией стал созданный в 1817 году Благотворительный союз, главный принцип которого гласил: «Лучше помочь найти работу, чем подавать милостыню».
По инициативе союза открывались мастерские, кухни, приюты, пункты медицинской помощи и школы.
Следующим новшеством королевы стало открытие сберегательных касс для бедносты. Несмотря на некоторые трудности, и эта идея была воплощена в жизнь 12 мая 1818 года. Разумеется, первыми вкладчиками стали король и королева.
Предметом особых забот Екатерины были дети: она организовала школу для бедных, в которой учились 400 мальчиков и девочек, и финансировала ее из своих средств. А также рассматривала возможность создания специального учреждения для
перевоспитания трудных детей.
Летом 1817 года, под патронажем королевы, началось строительство больницы, но сама Екатерина не дожила до его завершения. Однако в документе, объявлявшем об открытии новой лечебницы, подчеркивалась ее заслуга, а самой лечебнице было присвоено имя Екатерины. Больница существует до сих пор и является самой крупной в Штутгарте.
Кризис 1816 – 1817 годов, выявил настоятельную необходимость в реорганизации сельского хозяйства. Королева Екатерина стала попечительницей «Общества для поощрения и распространения сельского домоводства и промышленности», а затем создала (по аналогии с Благотворительным союзом) сельскохозяйственный союз.
Усилия Екатерины Павловны были вознаграждены в полной мере – 1817 год одарил Вюртемберг прекрасным урожаем.
5 июня 1818 года королева Екатерина родила вторую дочь – принцессу Софию-Фредерику, будущую королеву Нидерландов.
А через два с небольшим месяца – 17 августа 1818 года - состоялось торжественное открытие Королевского института для девочек, созданного Екатериной по образцу Смольного института, а также знаменитого парижского Сен-Сира. Причем, она намеревалась произвести подлинный переворот в общественном сознании, введя в своем учреждении передовые педагогические принципы. «Приют королевы Екатерины» (сама Екатерина была против подобного названия, однако после ее смерти оно прочно закрепилось за учрежденным ею заведением и осталось за ним до сих пор, хотя теперь это - гимназия со смешанным обучением, т.е. девочки и мальчики учатся вместе) заменил под патронажем королевы все ранее существовавшие частные школы. Самым большим новшеством в «приюте» стало приучение девочек, помимо привычного обучения ведению домашнего хозяйства и хорошим манерам, к спортивным занятиям. Насколько шокировано было общество, узнав, что девочки активно поощряются к физическим упражнениям и закалке, настолько же сами девочки были в восторге от нововведения...
В планах королевы было также создание в столице Вюртемберга галереи с выдающимися произведениями искусства. Она собиралась выкупить у известных в Европе ценителей и коллекционеров предметов искусства братьев Бауссере их знаменитую коллекцию. Мало того, Екатерина собиралась выставлять бесценные картины и скульптуры на обозрение общественности, а не прятать их в королевском дворце, как это и делалось всеми правителями до сих пор! Желание поистине революционное.
Она поддерживала переписку со всеми своими корреспондентами в России.
Когда Карамзин прислал ей в Штутгарт восемь томов вышедшей в свет «Истории государства Российского», королева с благодарностью отозвалась на этот подарок: «Николай Михайлович! Последняя почта доставила мне Российскую Вашу Историю; старый мой знакомый мною был с большим удовольствием принят; каждый день я читаю, учусь и мысленно благодарю автора за его труды, — приятеля благодарю за то, что он обо мне вспомнил. Король поручил мне вам сказать, что он с нетерпением ожидает перевода, дабы познакомиться с моими предками. Живите счастливо, трудитесь для потомства, но не забывайте старых своих друзей, в числе которых всегда прошу считать Вам преданную Екатерину».
Она по-прежнему много читала, писала письма брату, высказывая свои соображения по всем серьезным вопросам, вступая в полемику с адресатом. Флигель-адъютант Александра I отмечал в своих записках: «Она принадлежала к весьма немногому числу тех особ, которые, будучи вознесены саном и рождением над прочими смертными, пренебрегают разговорами о мелочных и вседневных предметах и охотнее склоняют речь к предметам возвышенным. Подобно истинным государственным людям, уверенным в силе и основательности своих суждений, она даже любила, чтобы те, кто имел честь с нею беседовать, делали ей возражение и предлагали собственные мысли».
Екатерина часто говорила: «Я должна дорожить временем. Конец может наступить в любой момент, и потому мне не следует откладывать то, что еще можно сделать!» - словно чувствуя, что время, отпущенное ей судьбой, подходит к концу.
В конце декабря 1818 года, Екатерина простудилась во время прогулки, но, по заверениям врачей, простуда была совсем не опасна.
Через несколько дней выяснилось, что у королевы началось рожистое воспаление (проявившееся сыпью на лице и теле), приведшее в последующие дни к высокой температуре и судорогам.
29 декабря 1818 года, Екатерина Павловна, королева Вюртембергская скончалась от кровоизлияния в мозг, на 31-м году жизни.



Первоначально, Екатерина Павловна была похоронена в соборной церкви Штутгардта, но в 1821 году, архитектор Франческо Салуччи возвел на горе Ротенберг православную церковь Св. Екатерины.
Именно там цесаревна, герцогиня и королева обрела вечный покой.



Король Вильгельм, женился в третий раз в следующем, 1820 году, и вновь на двоюродной сестре - принцессе Паулине Вюртембергской, которая родила ему троих детей: принца Карла (будущего короля Карла I), принцесс Екатерину и Августу.



Вильгельм I умер в 1864 году, 83-х лет от роду, пережив Екатерину Павловну на 45 лет.
Похоронен он был рядом с любимой женой.

...

Ингеборг:

 » Королева Анна

Королева Анна

7 января 1795 года, «…поутру в 5-ть часов наша любезная невестка великая княгиня Мария Феодоровна разрешилась благополучно от бремени рождением Нам внуки великой княжны, которая наречена Анна...».
Анна Павловна была самой младшей, шестой дочерью Павла Петровича и Марии Федоровны.
14 января состоялось крещение малютки, а на следующий день умерла ее старшая сестра - двухлетняя великая княжна Ольга Павловна. Смешались воедино радость и печаль.



В отличие от старших братьев и сестер, воспитывавшихся под строгим присмотром бабушки-императрицы, в жизни Анны и ее младших братьев более активно участвовали родители.
Много лет спустя, Анна вспоминала: «Мой отец любил общаться с младшими детьми и нас, Николая, Михаила и меня приводили поиграть в покоях отца, пока ему делали прическу. Это были последние в его жизни часы, из тех немногих, которые он мог нам уделять. Он был так нежен и добр с нами, что мы любили бывать у него. Он говорил, что его отдалили от любимых детей, отобрав их с самого рождения, и что он теперь хотел быть рядом с младшими, чтобы их узнать».
Когда был убит Павел I, Анне едва исполнилось 6 лет.
Как и ее старшие сестры, Анна получила прекрасное воспитание и образование, под руководством все той же, незаменимой воспитательницы - Шарлотты Карловны Ливен.



Едва достигнув пятнадцати лет, юная великая княжна оказалась в эпицентре матримониально-политических интриг.
Несмотря на отказ, полученный от великой княжны Екатерины Павловны, Наполеон Бонапарт не оставил надежды породниться с Российским царствующим домом.
В 1810 году, посол Франции в Росии, граф Коленкур, получил депешу, написанную самим Наполеоном, но отправленную от имени министра иностранных дел Шампаньи:
«Его величеству (Наполеону) было угодно, чтобы вы просто и откровенно объяснились с императором Александром. Вы можете сказать ему: “Ваше величество, у меня есть основания думать, что император, внимая желанию всей Франции, готовится развестись. Могу ли я известить его, чтобы он рассчитывал на вашу сестру”.».
Причем, кроме титула императрицы Франции для русской царевны, Наполеон предложил выгодное соглашение по польскому вопросу, весьма важному для России, поскольку зависимое от Наполеона герцогство Варшавское, созданное из части польских территорий, принадлежавших ранее Австрии и Пруссии, обеспечивало прекрасную возможность для ведения военных действий против России.
Итак, Польша в обмен на великую княжну!
Несомненная политическая выгода - на одной чаше весов, судьба юной девушки – на другой: Александру I, как императору, и как человеку предстоял нелегкий выбор.
Об этом же писала императрица-мать Мария Федоровна, старшей дочери - герцогине Ольденбургской Екатерине:
«Во вторник, 21 числа приехал в Гатчино Александр; он казался озабоченным, хотя и делал вид, что он спокоен. После обеда, когда мы остались одни, он сказал мне:
- Матушка… в настоящее время есть одно обстоятельство, которое меня очень беспокоит… Дело слишком важное и может иметь, какое бы ни было принятое нами решение, чрезвычайно важные последствия.
Я обмерла от страха, сердце мое сжалось, так как я думала, что дело касается лично Александра. Я еле дышала. Он продолжал:
- Из Парижа прибыл курьер; там происходят необычайные события. Император разводится с императрицей; она и ее сын изъявили на это согласие; акт о разводе вскоре будет обнародован... Говорят, что Бонапарт имеет виды на Анну... Вы знаете, что я не верил этим слухам, когда дело касалось Като, (великой княжны Екатерины Павловны) но теперь я им верю. Судите сами, могу ли я не беспокоиться? Всё говорит против этого брака. Если он задумал это и предпримет известные шаги, что отвечать ему? на что ссылаться? Но отказ вызовет обиду, недоброжелательство, самые мелочные придирки, ибо нужно знать этого человека, который наверняка почувствует себя оскорбленным... По моему мнению, это дело одно из самых несчастных, которые только могли случиться с нами...
Я ответила Александру, что считаю, что все, что мы сделали, чтобы спасти тебя от этого несчастья, должно быть сделано и теперь.
…Не вызывает сомнения, что Наполеон, завидуя нашему могуществу, нашей славе, не может желать нам добра и его политика будет направлена против нас, как только кончится испанская война. Пока он нанес нам величайший вред, подорвав нашу торговлю и союз с Англией.
Оскорбленный отказом, он будет еще более недоволен и раздражен против нас до тех пор, пока не сможет объявить нам войну... Что касается бедной Анны, то на нее пришлось бы смотреть, как на жертву принесенную ради блага государства: ибо какое несчастье было бы для этого ребенка, если бы она вышла замуж за такого изверга, для которого нет ничего святого, и который не знает никакой узды, так как не верит даже в Бога? Принесла ли бы эта тяжкая жертва благо России? На что бы было обречено мое дитя?
Если у нее не будет в первый год ребенка, ей придется много претерпеть. Либо он разведется с нею, либо он захочет иметь детей ценою ее чести и добродетели. Все это заставляет меня содрогаться! Интересы государства с одной стороны, счастье моего ребенка - с другой. Прибавьте к этому еще и огорчения и испытания, которые в случае отказа могут обрушиться на Александра, как на монарха.
Согласиться - значит погубить мою дочь, но одному Богу известно, удастся ли даже этой ценою избегнуть бедствий для нашего государства. Положение поистине ужасное! Неужели я, ее мать, буду виной ее несчастья!»
Помимо всего прочего, в случае этого брака, великой княжне пришлось бы сменить веру, иначе отношение к ней в католической стране, было бы весьма и весьма неприязненным.
И уж подавно и речи не было о каких-либо чувствах. В великой княжне, не считая происхождения, Наполеона интересовало только одно – ее способность к деторождению.
Доказательством этого является секретное донесение графа Коленкура, охарактеризовавшего Анну Павловну следующим образом:
«Она высока ростом для своих лет, у нее прекрасные глаза, нежное выражение лица, любезная и приятная наружность, и, хотя она не красавица, но взор ее полон доброты. Нрав ее тих и, говорят, очень скромен. Доброте ее отдают предпочтение перед умом. В этом отношении она совершенно отличается от своей сестры Екатерины, слывшей несколько высокомерной и решительной. Она уже умеет держать себя, как подобает взрослой принцессе, и обладает тактом и уверенностью, столь необходимыми при большом дворе.
По словам лиц, посещающих двор ее матери, она физически сформировалась вот уже целых пять месяцев. Великая княжна Анна походит на мать и все в ней обещает, что она унаследует ее стать и формы. Известно, что Императрица Мария и поныне, несмотря на свои пятьдесят лет, представляет из себя готовую форму для отливки детей...».
Все эти обстоятельства, совершенно не устраивали императорскую фамилию, и от брака решено было отказаться. Однако, отказаться как можно более дипломатично.
Граф Коленкур должен был получить ответ лишь после десятидневной отсрочки, необходимой для обсуждения предложения с вдовствующей императрицей Марией Федоровной, поскольку, по словам Александра I: «Последняя воля отца предоставляет полную свободу матери распоряжаться судьбой ее дочерей».
Ждать графу пришлось не десять, а тридцать пять (!) дней, а полученный им ответ был поистине образцом завуалированного под согласие отказа.
Император России передал императору Франции: «Я не могу, Ваше Величество возражать матери, которая все еще неутешно оплакивает безвременную кончину двух своих дочерей (Великих княжен Александры и Елены), умерших от слишком ранних браков. Я знаю, что Ваше Величество торопится, и это понятно: заявив Европе, что Вы желаете иметь детей, Вы не можете ждать более двух лет, хотя единственным препятствием к браку, усматриваемым Императрицей-матерью, является лишь возраст Великой княгини Анны...».
Непременным условием было также сохранение великой княжной православия, на что Наполеон согласился.
А вот двухлетняя отсрочка ему весьма не понравилась.
Тем не менее, на вскоре состоявшемся совещании высших сановников Франции, кандидатуру Анны Павловны поддержали канцлер Комбарес, зять Наполеона – король Неаполитанский Мюрат и министр полиции Фуке.
Но Санкт-Петербург твердо стоял на своем – брак для великой княжны возможен только через два года, и Наполеону пришлось отступить.
Императрицей Франции стала принцесса Мария-Луиза Австрийская.
Итак, самому могущественному правителю в Европе было дважды отказано в руке российских цесаревен, что никак не способствовало улучшению отношений между Францией и Россией.
Окончательный же разрыв союзнических отношений произошел в апреле 1811 г., после захвата Наполеоном герцогства Ольденбург, наследной принцессой которого была великая княгиня Екатерина Павловна.
Надвигалась гроза 1812 года.
Вот что писала об этом времени сама Анна: «Узы дружбы, связывавшие меня и моих братьев Николая и Михаила, стали еще крепче в 1812 году, в то время когда наша родина находилась в опасности. В день, когда французы вошли в Москву, Николай заключил со мной пари на один рубль, что к первому января будущего года неприятель будет изгнан из российских земель. Он выиграл пари, и первого января 1813 года я отдала ему серебряный рубль. Он повесил его под свою орденскую ленту и так присутствовал на службе по случаю освобождения России в Казанском соборе».
После убедительной победы над Наполеоном и Заграничного похода 1813 – 1814 гг., авторитет Российской империи на международной арене возрос до небывалой высоты.
Таким образом, сестра императора-освободителя стала одной из самых блестящих и выгодных невест Европы.
И вновь руки великой княжны стали просить из Франции (!).
На этот раз супругом Анны желал стать Шарль Фердинанд, герцог Беррийский – племянник короля Людовика XVIII.
Этот претендент, в отличие от Наполеона, был представителем законной королевской династии Бурбонов.
И может быть, Анна Павловна повторила бы судьбу своей тезки – киевской княжны Анны Ярославны, ставшей более 700-т лет назад королевой Франции, но…, как писала императрица-мать Мария Федоровна: «Можно ли желать отдать свою дочь этому молодому человеку после всего, что произошло во Франции, ибо если счастье и обстоятельства приведут его снова в эту страну, то он будет там ходить вечно на вулкане, который может каждую минуту поглотить его и все его семейство... Аннета вполне разделяет мои мысли и нисколько не желает этого брака...».
(Последующие события подтвердили правоту Марии Федоровны: всего через шесть лет Шарль Фердинанд был убит, а еще через десять лет Бурбоны были свергнуты окончательно, уступив престол младшей, Орлеанской ветви).
Между тем, Александр I серьезно рассматривает возможность брака великой княжны Анны с наследным принцем Оранским.
Принц Виллем Фредерик Георг Лодовейк был сыном статхаудера (наместника) Нидерландов Виллема VI и принцессы Вильгельмины Прусской, и принадлежал к младшей ветви дома Оранж-Нассау – Нассау-Дилленбург.
(4 марта 1815 года Виллем VI был торжественно провозглашен королем только что созданного государства Нидерланды, объединившего Голландию и Бельгию под именем Виллем I. Кроме того, 16 мая 1815 года Виллем I был признан главой Великого герцогства Люксембург, в обмен на принадлежавшие ему земли Нассау - Дилленбург, Зиген, Диц, Гадамар).
Однако, королю Виллему представлялся более желательным брак сына с Шарлоттой, дочерью принца-регента Георга Уэльского и наследницей английского престола.
Увы, английский вариант не состоялся (причем, не без деятельного участия Екатерины Павловны, вдовствующей герцогини Ольденбургской) – Шарлотта стала женой принца Леопольда Саксен-Кобургского (младшего брата Великой княгини Анны Федоровны, первой жены цесаревича Константина).
Летом 1815 года, в Нидерланды из Англии прибыл император Александр I. После битвы под Ватерлоо, Александр окончательно решил устроить брак Анны Павловны и принца Виллема.
Голландский король ответил на русское предложение весьма дипломатично - этот вопрос требует тщательного обдумывания. Виллем надеялся женить сына на одной из эрцгерцогинь дома Габсбургов, и такой уклончивый ответ давал возможность отступления, к тому же он не был уверен, как отнесется наследный принц к этому предложению русского царя. Но в конце концов предложение было принято и в декабре 1815 года принц Виллем прибыл в Санкт-Петербург для знакомства с будущей супругой.
28 января 1816 года состоялось торжественное обручение великой княжны Анны Павловны с наследным принцем Оранским Виллемом, а 9 февраля пышное бракосочетание: «Члены Святейшего Синода, члены Государственного Совета, чужестранные министры, знатнейшие обоего пола особы, также гвардии штаб и обер-офицеры, и прочих полков штаб-офицеры приносили поздравления их высочествам новобрачным, государыне великой княгине Анне Павловне и кронпринцу Нидерландскому Вильгельму... Во весь тот день продолжался при всех церквах колокольный звон, а ввечеру весь город был иллюминован». (1)





Почти четыре месяца молодые провели в России, и только 10 июня 1816 года отбыли из Санкт-Петербурга в Нидерланды: «…Ее императорское высочество, великая княгиня Анна Павловна, с Его королевским Высочеством, супругом своим, изволила предпринять отсюда путь в 10 часов утра, заехав пред тем в Казанский собор для принесения мольбы ко Всевышнему о благополучном путешествии». (1)
И уже через 2 с небольшим месяца Голландия торжественно встречала свою будущую королеву - наследную принцессу Оранскую Анну: «В минувшую пятницу 23 числа (августа месяца), ввечеру Его высочество наследный принц прибыл с супругою своею в вожделенном здравии в замок Лоо, где находится ныне вся королевская фамилия. В будущий понедельник назначен въезд их высочеств в столицу. Великая княгиня любезными качествами своими привлекает к себе сердца всех, и король наш чувствует себя счастливым в счастии своего сына». (1)
11 сентября в Гааге «дано было от города великолепное празднество для королевской, в честь четы, фамилии, а на другой день были разные увеселения для народа». (1)



Обосновавшись на своей новой родине, великая княгиня ревностно принялась за изучение голландского языка, местной истории, традиций, быстро заслужив любовь и преданность своих подданных.
Кроме того, по ее просьбе в голландских архивах были отобраны материалы, касавшиеся русско-голландских связей - это были копии с донесений голландских резидентов, посещавших Россию с 1615 по 1780 года. Значительная часть этих, написанных на старинном голландском языке документов, снабженная переводами, в 1843 году была отправлена в Петербург.
В 1861 году эта бесценная коллекция поступила в Императорскую Академию наук, а в начале 1877 года документы были переданы в Императорское Русское историческое общество. Так в научный оборот были введены материалы по истории русско-голландских отношений, в том числе и церковных.
Однако, отношения принца и принцессы Оранских с королем и королевой были достаточно сложными. Королева Вильгельмина, урожденная принцесса Прусская, хотя и тепло приняла свою невестку, но была с ней всегда очень сдержанна, а порой просто официальна. Со свекром-королем отношения у Анны Павловны вообще не заладились. Он очень ревностно относился к дружеской связи своего сына с императором Александром I. По его самолюбию било то, что не он — король, который всего на пять лет был старше русского царя, а принц состоял с ним в переписке, встречался в Европе, навещал в Петербурге.
Мария Федоровна, которая до конца жизни относилась к своему зятю как к очень близкому человеку, догадываясь об этой неприязненности, писала дочери: «По твоему письму я поняла, дорогая, что король, к сожалению, все так же не слишком расположен к вам с Уильямом, но, судя по всему, он мудро соблюдает видимость хорошего к вам отношения и уже этим заслуживает уважение и заставляет прислушаться к своему мнению…»
8 февраля 1817 года в семье принца и принцессы Оранских рождается первенец – Виллем Александр Павел Фредерик Лодовейк – будущий король Виллем III.
Еще через год с небольшим, 23 июля 1818 года, второй сын - Виллем Александр Фредерик Константин Николай Михаил.
В честь его появления на свет, король Виллем подарил Анне Павловне домик в Заандаме, где жил Петр I, обучавшийся в Голландии кораблестроительному мастерству. Его она приказала обнести каменным покрытием (по образцу сооруженного по повелению Екатерины II покрытия для домика великого предка в Петербурге) — для сохранности этой исторической реликвии.
Анна Павловна поддерживала тесную связь с Россией: наследная принцесса два раза в неделю писала матери и братьям, сообщая обо всех важных событиях своей жизни.
В 1820 году в Брюсселе, где проживал кронпринц с супругой, случился пожар, который почти полностью уничтожил роскошный дворец, их официальную и любимую резиденцию. Сгорели библиотека, картины, драгоценности и все вещи, привезенные русской великой княгиней из Петербурга. Ущерб был огромный, налаженная жизнь нарушилась.
Мария Федоровна писала дочери:
«Ты должна утешаться, что даже в этой неприятной для тебя ситуации вела себя с присущим тебе достоинством и спокойствием, которые не остались незамеченными. А это, милая Аннета, можно считать настоящим счастьем, и, обладая таким великим сокровищем, мы не склонны чрезмерно преувеличивать значение материальных ценностей, которые судьба может у нас отнять…»
Впрочем, проблема уничтоженных ценностей впоследствии была решена – Мария Федоровна прислала дочери второй комплект приданого.



Особенно близкие отношения были у Анны с братом Николаем, будущим императором Николаем I.
Переписка не могла заменить живого общения с близкими, но приехать в Россию Анна Павловна смогла только через восемь лет после замужества и пробыла на родине почти год – с сентября 1824 по июль 1825 года.





Вернувшись в Голландию, Анна Павловна не могла и предположить, что никогда больше не увидит ни старшего брата, ни матери - Александр I скончался в ноябре того же года, а Мария Федоровна тремя годами позже.
Смерть императора Александра I, которому еще не было и пятидесяти лет, для всех была как гром среди ясного неба. События развивались непредсказуемо. Из-за болезни супруги, императрицы Елизаветы Алексеевны, зиму 1825 года царская чета собиралась провести в Таганроге, южном уездном городе на берегу Азовского моря. Однако вскоре после приезда туда император внезапно заболел — полагали, что это была сильная простуда, — и через несколько дней объявили о его кончине. Тело усопшего в закрытом гробу перевезли в Петербург.
О кончине брата Анна Павловна узнала из письма матери:
«Дети мои, нас постигло ужасное несчастье. Наш ангел, Александр, умер… Еще вчера мы надеялись на его выздоровление, но небесам было угодно принять эту чистую и безупречную душу. Он умер девятнадцатого ноября в 10.50 утра…»
В православных церквах Голландии по случаю смерти брата принцессы Оранской прошли заупокойные службы. Принц Вильгельм срочно выехал в Петербург. Гроб с телом покойного императора еще следовал в печальной процессии из Таганрога в столицу. Погребение состоялось только 6 марта в соборе Петропавловской крепости.
Не прошло и трех лет после всех этих событий, как новое горе постигло Анну Павловну: в Петербурге после непродолжительной болезни скончалась ее мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Она никогда не жаловалась на здоровье, о возрасте вообще не любила говорить, всегда была деятельной и подвижной, не давая оснований усомниться в ее силах. 13 октября 1828 года она написала Анне Павловне письмо, где радовалась новому дому дочери: «Судя по твоему описанию, дом великолепен, особенно мне понравилось то место, где ты рассказываешь о восторгах Вильгельма по поводу парка и террасы. Я прочла это с большим удовольствием…»
А через десять дней императрица скончалась в Зимнем дворце.
Эту ужасную весть сообщила Анне Павловне императрица Александра Федоровна, жена брата Николая:
«Бедная моя Анна! Бедная дорогая сестра! Нет больше нашей доброй матушки! Разве могли мы об этом подумать? Мы-то, видя ее доброе здравие, полагали, что она еще долго будет вместе с нами радоваться нашему счастью. Как она уступила болезни, которая вначале казалась такой незначительной… Целую дорогого Уильяма. Он любил ее и почитал, как родную мать… Она надеялась увидеть вас следующим летом, поскольку решили отправиться в путешествие в Карлсбад, и мысль о встрече с тобой скрашивала ей минуты печали, с которой она вынуждена была бороться после начала болезни».
В ответном письме к брату Николаю, Анна Павловнв писала: «Какая потеря, какая бездна открывается перед нами всеми; дорогой брат и друг, совершенно правильно говоришь, что для нас начинается новая жизнь и для меня — в особенности. Мама всегда была моим убежищем, моей поддержкой. Теперь все кончено, поэтому я чувствую себя одинокой в целой вселенной».
Помимо родных, Анна активно переписывается с Василием Андреевичем Жуковским, который регулярно посылает наследной принцессе литературные новинки.
В 1839 году, Анна пишет Жуковскому: «Василий Андреевич! С искренним удовольствием получивши Ваше письмо из рук моего Александра (второго сына), почитаю приятною обязанностью благодарить Вас за содержание оного и за доставление стихов, вами сочиненных в полях Бородинских, за стихи, внушенные с любовью к отечественной славе. Они глубоко отзываются в душе моей, коей чувствования к родине неизменны. Благодарю Вас за счастье быть русской и помнить дни незабвенной и неизгладимой славы!»



Следуя примеру матери и сестер, наследная принцесса активно занимается благотворительностью: в Голландии, Бельгии и Люксембурге она создает более 50 приютов для детей из бедных семей.
Одним из самых тяжелых стал для Анны Павловны 1830 год: 25 августа 1830 года, под влиянием Июльской революции во Франции, началась бельгийская революция.
(Король Виллем I попытался сохранить статус-кво. Но вскоре убедился, что не способен подавить революцию собственными силами. Обращение за помощью к четырем великим державам Европы - Англии, России, Австрии и Пруссии - тоже не дало никаких результатов.
Кронпринц Виллем, срочно прибывший 5 октября в Брюссель из Антверпена, вместо подавления восстания признал независимость Бельгии, превысив тем самым свои полномочия.
Поступок кронпринца вызвал такое недовольство короля, что муж Анны Павловны на некоторое время покинул Голландию и отправился в Англию.
Вернувшись в апреле 1831 года, кронпринц принял командование нидерландскими войсками, и в течение 10 дней вел военные действия в Бельгии, однако был вынужден отступить, поскольку на помощь мятежным провинциям пришли французские войска.
Зимой 1830/31 гг., на Лондонской конференции послы Великобритании, Франции, Австрии, Пруссии и России от имени своих государств признали независимость Бельгии).
Благородство души кронпринцессы особенно ярко проявилось в событиях 1830 года и позднейших, имевших следствием отделение Бельгии. Для всех воинов, раненных в борьбе за старинные права Нидерландов, она основала на свой собственный счет госпиталь и инвалидный дом, который часто посещала.
Семья кронпринца Виллема навсегда покинула Брюссель и перебралась в Гаагу.
Однако, любимой резиденцией Анны Павловны стала усадьба Сустдейк, где по ее желанию были созданы дворец и парк, в точности повторяющие архитектурный ансамбль Павловска, к которому наследная принцесса испытывала горячую привязанность: «Более всего мы любили Петергоф и Павловск. Мы были так привязаны к этим местам с братом Михаилом, что когда приходилось оттуда уезжать, то мы исхаживали все любимые наши места, со всеми прощались весьма нежно…».
Когда ныне идешь по залам дворца или по аллеям парка, то ощущение дежа вю не покидает тебя и кажется, что гений строителей Павловска — Камерона и Бренна — переселился сюда вместе с бывшей русской принцессой.
По стенам висели портреты русских государей, Анна садилась за стол, украшенный уральским малахитом, ела из тарелок Петербургского фарфорового завода с видами родного города на Неве. По тенистым дорожкам парка, мимо пруда, как некогда ее мать в Павловске, она вела уже своих детей к укрытым зеленью павильонам или ферме…





Анна Павловна пробыла кронпринцессой гораздо дольше, чем все ее преемницы – титул наследной принцессы Оранской она носила 24 года.
И возможно, ей пришлось бы ждать еще дольше, если бы не скандал в королевской семье.
Свекровь Анны Павловны – королева Вильгельмина, урожденная принцесса Прусская, умерла в 1837 году.
Через некоторое время Виллем I влюбился в одну из придворных дам - графиню Генриетту д’Ультремон.
При дворе ее не любили, хотя королева предпочитала ее общество обществу других придворных дам. Она была слишком горда, но главная причина неприязни крылась в том, что графиня была бельгийкой и католичкой. В кальвинистской Голландии, несмотря на то что количество католиков все время увеличивалось, одно предположение о возможном браке короля с католичкой вызывало бурю протеста. Король мог бы жениться на какой угодно даме своего двора, но в глазах кальвинистов было два типа женщин, с которыми брак короля был невозможен: бельгийка и католичка. Судьбе было угодно, чтобы Виллем влюбился в женщину, в которой сочетались эти два неприемлемых порока.
В голландской прессе начали появляться язвительные статьи по поводу недостойного увлечения стареющего Виллема графиней д’Ультремон. Ей даже открыто угрожали, что, если она появится в Амстердаме, живой из этого города она не выйдет. В такой сложной ситуации король принял единственно разумное решение - отречься от престола в пользу своего сына Виллема. Отречение состоялось 25 сентября 1840 г. Принц Оранский тотчас же принял имя Виллема II и принес присягу верности.
Ко времени вступления на престол Анне Павловне было 45 лет, а ее супругу 49.







Виллем II правил Нидерландами всего девять лет, с 1840 по 1849 г. Годы его правления совпали с довольно трудным периодом в истории Голландии. Страна переживала большие экономические и политические трудности.
В 1847 году королева уговорила супруга пойти на ряд изменений в налоговой системе и конституции, чтобы каким-то образом облегчить стране и её населению бремя неурожая.
К сожалению, семейная жизнь Анны Павловны была весьма сложной. Царственные супруги обладали слишком разными натурами и воспитанием, поэтому Анна Павловна часто чувствовала себя одинокой и зачастую непонятой.
Вместе с тем одиночество Анны - следствие ее характера, совсем нелегкого для окружающих. Сохранилось русское Евангелие, принадлежавшее королеве, и многие годы на его полях она делала пометки по-русски — видно, чтобы не смогли прочитать слуги. Тоска и печаль - основные чувства Анны Павловны, державшей в руках карандаш.
В 1848 году судьба нанесла Анне Павловне жестокий удар: 20 февраля, в результате несчастного случая, погиб ее любимый сын – принц Александр.
Всего через год, 24 февраля 1849 года скончался Виллем II, и Анна Павловна стала вдовствующей королевой.



Еще до кончины супруга Анна Павловна в своих письмах часто выражала тревогу по поводу финансового положения дома Оранских. Эти опасения оказались не напрасными. Живший на широкую ногу король строил дорогие замки, собрал внушительную коллекцию живописи, не считаясь с расходами. И только после его смерти выяснилось, в какое расстройство привел он семейный бюджет. Анна Павловна в письме от 1 октября 1849 г. писала Николаю I: «Милый брат, дорогой и любезный друг, ты, конечно, понимаешь, что только обстоятельства крайней необходимости вынуждают меня нарушить наше общее горе и говорить с тобой о вещах материального свойства. Я подумала, милый друг, что, поскольку речь идет о чести семьи и памяти нашего дорогого Виллема, которого ты так любил, я должна обратиться к твоему сердцу и воззвать к твоей доброте. Тебе известно о наследстве Виллема. В задачу комиссии, созданной для изучения и рассмотрения этого вопроса, входило собрать необходимые данные и оценить имущество и наличные активы, равно как и сосчитать долги. Последние, как оказалось, составляют 4,5 млн гульденов. Для их уплаты нам нужно будет продать всю землю и недвижимость в этой стране, поэтому я обращаюсь к тебе, любимый брат и друг, с просьбой, чтобы ты в этот роковой час согласился купить собранные Виллемом картины, к которым ты так привязан и которые уже отданы тебе в залог. Если ты выполнишь мою просьбу, мои дети будут спасены. Ты также спасешь честь семьи».
Николай согласился и купил коллекцию за 137 823 гульдена.
На свои личные средства Анна Павловна приобрела дворец в Сустдейке, «чтобы этот знак национальной благодарности, подаренный нашему Виллему по случаю битвы при Ватерлоо, не попал в руки Бог знает кого».
После вступления на престол Виллема III, Анна Павловна переселилась в Гельдерн, а затем в Гаагу.
Летом 1853 года, после 28-ми (!) лет отсутствия, Анна совершила поездку в Россию.
Николай I принял любимую сестру очень радушно, в отличие от многочисленных пемянников и племянниц, которым вдовствующая королева показалась несколько странной, большей частью из-за того, что говорила «чисто карамзинским слогом начала столетия», и старомодных манер.
Отличавшаяся глубокой религиозностью, Анна Павловна, побывав в Санкт-Петербурге и Москве, 19 июля 1853 года посетила Троице-Сергиеву Лавру.
Беседуя с митрополитом Филаретом (Дроздовым), она сказала, что всегда и на чужой стороне помнила и любила Россию; что, если она не приезжала сюда в течении двадцати восьми лет, то виною тому были ее несчастья: «Вы знаете мои обстоятельства: наша страна была разорвана надвое, и я не могла оставить в несчастии тех, с кем жила прежде в счастии; это было бы недостойно русской великой княжны.
Потом я лишилась сына, мужа; при новом короле, моем старшем сыне, я и хотела бы уехать в Россию, но надо было руководить детьми, помогать им, долг матери меня удерживал. Когда я женила второго сына, то почувствовала себя как бы развязанной и поспешила в Россию, где мне был оказан братом самый любезный, самый родственный прием. Я познакомилась со всем большим семейством. Если бы не этот случай, я бы осталась незнакомой всему молодому поколению Романовых…».
Стремясь избежать обсуждения политических вопросов, митрополит Филарет отвечал королеве Анне Павловне: «Мы не смеем входить в причины удерживания Вас от путешествия в Россию, но теперь должны быть благодарны Вам за то, что вспомнили Россию». Поблагодарив владыку Филарета за сочувствие, Анна Павловна сказала: «Я обязана вашему духовенству, что оно молится за меня и напоминает обо мне народу, которому без этого я была бы вовсе чужда, он совсем не знал меня».
В 1855 году, Анна Павловна снова приехала в Россию.
Как известно, Николай I умер в то время, когда Россия вела неудачную для себя Крымскую войну.
На престол взошел новый император — Александр II. Его двоюродный брат, король Нидерландов Вильгельм III, решил поздравить русского царя, наградив его нидерландским орденом. И этой же наградой он отметил французского короля Луи-Наполеона Бонапарта (Наполеона III) за взятие союзными войсками Севастополя, частично оставленного русскими после многомесячной обороны.
О реакции Анны Павловны на бестактность сына-короля писала в своих воспоминаниях фрейлина императрицы Марии Александровны - А.Ф.Тютчева: «Вошел государь с телеграммой в руках и, смеясь, сказал императрице: "Вот, милая моя, черепица нам сваливается на голову: королева Анна телеграфирует мне, что ввиду того, что ее сын, король Нидерландский, имел гнусность послать орден св. Вильгельма одновременно мне, по случаю моего восшествия на престол, и Людовику Наполеону, по случаю взятия Севастополя, она сочла для себя долгом чести навсегда покинуть Нидерланды и вернуться в Россию". Императрице, по-видимому, не особенно по вкусу это проявление русского патриотизма со стороны ее августейшей тетушки. Ее нидерландское величество имеет репутацию особы столь же неуживчивой и трудной в общежитии, сколь хорошей патриотки, и мысль иметь ее навсегда при себе, кажется, не очень улыбается их величествам».
И все же Александру II и Марии Александровне пришлось принимать гостью из Гааги, приехавшую погостить у племянника. Снова запись в дневнике Анны Федоровны Тютчевой, ноябрь 1855 г.: «...Десятого прибыла королева Анна. Государь и вся царская семья, кроме вдовствующей императрицы (Александры Федоровны.), поехали ей навстречу в Гатчино, где состоялся обед... Не знаю, вследствие какого недоразумения, но королева, приезд которой был назначен на пять часов, уже несколько минут как была во дворце, когда в четыре часа государь прибыл туда.
Княгиня Салтыкова и я пошли быстро посетить кабинет покойного императора, как вдруг навстречу оттуда выплыли королева, государь, государыня и остальные члены семьи, все в слезах. Мы чувствовали себя очень неловко среди этой умилительной сцены. Сделав почтительный реверанс, мы поцеловали руку ее нидерландского величества...»
Анна Павловна некоторое время пробыла в Гатчине, любимом месте пребывания ее отца, императора Павла I. А Александр II больше любил Царское Село. Поэтому после обеда, данного королеве сразу после ее приезда, все поехали в Царское Село, где совершили молебен. Фрейлина Анна Тютчева описывает то, что происходило там дальше: «...Началась церемония представления. Королева была чрезвычайно милостива, говорила массу любезностей и делала бесконечные реверансы; из одного ее реверанса можно было выкроить десять наших. Королева Анна — очень почтенная женщина, полная старых придворных традиций и приверженности этикету, и еще не послала к чертям все приличия, как это принято в наше время. Наши молодые великие князья и княгини, которые покатываются от смеха и гримасничают за спиной тетки, лучше бы сделали, если бы последовали ее примеру...»
Тетушка, капризов которой так боялись в царской семье, оказалась, не в пример своим племянникам, более воспитанной и умеющей себя держать в обществе...
Через некоторое время, вдовствующая королева сменила гнев на милость по отношению к сыну и вернулась в Нидерланды.
В июне 1859 года, умерла старшая сестра Анны Павловны - Мария, вдовствующая великая герцогиня Саксен-Веймар-Эйзенах - и Анна осталась единственным живым человеком из всего многочисленного семейства императора Павла I.
Великая княгиня и королева Нидерландов Анна Павловна скончалась в Гааге, 20 февраля 1865 года, в возрасте 70-ти лет.
Ставшая королевой Нидерландов русская принцесса неизменно пользовалась большой любовью жителей страны. Помнят русскую королеву здесь и сейчас. Имя Анны Павловны получила площадь и одна из улиц в Гааге. В 1999 году, на площади был установлен памятник Анне Павловне.



Кроме того, именем королевы - Anna Paulowna - назван город на севере Нидерландов, который раньше носил название Зейпе.
2 марта 2005 года в городе имени Анны Павловны был открыт ещё один памятник. Бронзовая статуя «Анна на коне», украсила центральную площадь городка в провинции Северная Голландия.

***

Дети Анны Павловны и Виллема II:

Виллем III Александр Павел Фредерик Лодевейк, король Нидерландов (1817 – 1890);
Виллем Александр Фредерик Константин Николай Михаил (1818 – 1848)
Виллем Фредерик Генрих (1820 – 1879);
Виллем Александр Эрнст Фредерик Казимир (май 1822 – октябрь 1822);
Вильгельмина Мария София Луиза, Великая герцогиня Саксен-Веймар-Эйзенах (1824 – 1897).

1. газета "Северная почта".

...

Vlada:

Стучите громче, я тут время от времени выпадаю в творчество Очень рада, какой период истории более всего по душе?
**
Натали, спасибо тебе. ты такая труженица- пчелка, весь вечер читала то, что ты выложила. Я же вот тоже не теряла времени даром. и прочитала книгу Б. Гаскойна "Великие Моголы". Почему ее выбрала* Люблю Индию , к тому же помните, я выкладывала ссылку на историю с Нур Джахан, Мумтаз Махал? Так вот, после той статьи захотела я подробнее узнать про Нур Джахан (про Мумтаз Махал читала ранее много). Она оказалась поистине незаурядной женщиной своего времени! Вышла замуж за падишаха , когда ей было за тридцать (она уже была вдовой), стала его ЛЮБИМОЙ женой, писала прекрасные стихи, рисовала эскизы для тканей, придумывала одежду, охотилась на тигров (!!!!), но, самое главное, прибрала мужа к рукам и всю свою родню пристроила на лучшие места. Хотя ее достоверных портретов не сохранилось, я уверена, что она была красавицей, потому что падишах был в нее сильно влюблен. Но ее основное качество -незаурядный ум, она помогала мужу править (и это в мусульманском обществе!!!) и имела титул официальный "падишах бегум".

...

Минни:

 » Япония

Ната, очень интересные статьипросто погружаешся в историческую эпоху России. Я больше Азией итересуюсь и решила выложить статью.

Япония

ДЕНЕЖНАЯ СИСТЕМА ТОКУГАВА

В эпоху господства клана Токугава (начало XVII-середина XIX веков) денежная система Японии носила двоякий характер. С одной стороны, сёгуны (военные властители Японии) присвоили себе монопольное право на чеканку разного рода монет, а также на общее регулирование денежного обращения на островах. При этом вся новая денежная система страны была выстроена на триметаллической основе — золото, серебро и медь. С другой стороны, очередные власти Японии сохранили прежнюю систему частных денег, то есть разнообразных денежных знаков, эмитировавшихся крупными князьями даймё. Частные деньги из металлических трансформировались в бумажные...

Монеты эпохи Токугава
Попытку выстроить строгую централизованную и унифицированную денежную систему предпринял уже первый из сёгунов Токугава — Иэясу. В 1601 году он отчеканил золотые и серебряные монеты 5 видов (их называют кэйтё). Эти знаки являлись главным элементом денежного обращения в стране вплоть до второй половины XIX века.
Основой денежной системы Токугава стала весовая единица рё (15 г = 1 рё = 4 бу = 16 сю). 10 рё составили золотую монету в один обан. Она весила примерно 165,4 г, а содержание золота в ней составляло 68%. Далее, один рё был воплощен в монете один кобан (17,9 г и 84%), а монета в 1/4 рё именовалась итибукин (4,5 г и 84%).
В отличие от золотых монет, ходивших в стране по номиналу, серебряные деньги с содержанием серебра примерно в 80% обращались по весу. Единицей веса был моммэ (3,75 г = 1 моммэ = 10 фун = 100 рин). Серебряные монеты чеканились двух типов — вытянутой овальной формы и пластинчатой «бобовой» формы.
До выпуска медных монет у Токугава руки дошли лишь в 1636 году. Эти монеты имели номинал 1 или 4 мон, а также 100 мон (1 мон = 3,75 г). Они имели размер от 24 до 49 мм и весили от 3,75 до 20,6 г.
Все последующие виды монет, выпущенные в эпоху Токугава, являют собой вариации в рамках описанной денежной системы. Они отличаются друг от друга размерами и чистотой металла. Как правило, денежные знаки именовались по той эпохе, когда были изготовлены.

Особенности обращения монет
Токугава поставили все рудники и запасы металлов в стране под контроль специальных учреждений — киндза (золотой цех) и гиндза (серебряный цех). Они же организовали несколько монетных дворов в разных регионах страны. Правда, в отличие от золотых и серебряных монет, медные монеты по контрактам с властями чеканили купцы.
В 1608 году правительство разработало новый стандартизированный официальный обменный курс, согласно которому 1 рё золота равнялся 50 моммэ серебра, а 1 моммэ серебра приравнивался к 4 каммон (1 каммон = 1000 мон = 3,75 кг) монет из меди и иных простых металлов.
Однако сёгунам не сразу удалось добиться унификации денежной системы страны. Так, например, монеты чеканки местных князей ходили по стране до самого конца XVII века. А реальный обменный курс самих монет еще долго устанавливался рынком по фактическому содержанию металла. В частности, обан номиналом в 10 рё по рыночной стоимости равнялся 7,5 рё золота. Позднее одна медная монета в 100 мон оценивалась на рынке как пять монет достоинством в 1 мон. Правда, отчасти, повинны в этом были фальшивомонетчики, наводнившие страну медными монетами крупного достоинства.
Монеты разного металла имели различную популярность по стране. Так, в тогдашней столице страны Эдо (ныне Токио) население предпочитало золотые монеты и принимало их к оплате, как правило, по номиналу, а в развитой западной части страны (Осака и другие города) — серебряные и оценивало их на вес. Все три вида монет Токугава — золотые, серебряные и медные — стали равноправно ходить по стране лишь с конца XVII века.
Крупные денежные суммы обращались в Японии как цуцуми кингин (свертки с золотом или серебром). Они представляли собой специальные наборы монет, обернутые в японскую бумагу васи ручной выработки и запечатанные клеймом лица, составившего сверток. Размер такого свертка, например, суммой в 50 рё, составлял 6 х 3,2 х 3,3 см. Первые цуцуми кингин были изготовлены в XVII веке для наградных и подарочных целей. Нововведение быстро оценили и стали применять в коммерческой сфере. Изготовлением золотых и серебряных свертков официально занималось несколько приближенных к властям семейств. Авторитет этих кланов в коммерции был столь высок, что цуцуми с их печатью в процессе сделок никогда не развертывались и монеты не пересчитывались. Свертки являлись своего рода гарантией, исключавшей расчеты фальшивыми, разнокалиберными и нестандартными монетами. Затем появились так называемые мати цуцуми (городские свертки) малого номинала. Хождение цуцуми кингин по Японии прекратилось лишь 1874 году, то есть после перехода к денежной системе современного типа.

«Синтоистские» деньги
Бумажные деньги начали печатать в Японии в 1600 году. То есть они значительно моложе китайских аналогов, появившихся на свет в конце Х века в провинции Сычуань, и чуть старше европейских, выпущенных в начале XVII века в Англии.
Первые японские бумажные деньги именовались Ямада хагаки. Эмитировали эти деньги служители старинного синтоистского храма в Исэ в провинции Ямада (префектура Миэ). По сути дела, бумажные деньги выступали гарантией для обладателя от падения стоимости монет в результате их снашивания, а также для того, чтобы избавить его от неудобств, связанных с переноской тяжелого металла.
Ямада хагаки свободно обменивались на серебряные монеты. Выпускались купюры достоинством в 1 моммэ, 5, 3 и 2 фун. Позднее, когда центральное правительство запретило хождение всяких иных денег, кроме тех металлических, что само и чеканило, лишь Ямада хагаки получили благословение Эдо на обращение в провинции Исэ-Ямада.
Ямада хагаки были весьма популярны среди населения, поскольку деньги имели четко оговоренный статус и были подкреплены наличием соответствующих монетных резервов. С XVIII века старые купюры обменивались на новые каждые семь лет, что гарантировало их от подделки и ограничивало количество денег в обращении. Выпуск Ямада хагаки был прекращен лишь по введении императором Мэйдзи современной денежной системы в 1871 году.

«Княжеские» деньги
Другим видом бумажных денег, получившим широкое распространение в Японии, были хансацу (от слова хан — клан). Они эмитировались местными даймё и имели хождение, как правило, только на территории, подвластной эмитенту. Первые деньги этого типа появились в 1630 году в провинции Бинго.
Выпуск хансацу происходил под присмотром центральных властей Эдо, и все они были привязаны к описанной системе металлических денег сёгуната. Правительство формально гарантировало эмиссию хансацу и устанавливало ограничения на объемы эмиссии бумажных купюр. Печатанием хансацу занимались специально уполномоченные купеческие гильдии, действовавшие под строгим надзором властей.
Некоторые феодалы вообще запрещали хождение монет в своих владениях. В таких случаях единственным средством обращения в княжестве оставались бумажные деньги. Такая политика давала возможность князьям менять хансацу на монеты к своей выгоде, а также выпускать бумажные деньги в количестве сверх имеющихся резервов металлических монет. Эмиссия собственных бумажных денег также помогала даймё нивелировать последствия природных катаклизмов, влиявших на урожаи риса, и финансировать крупные общественные проекты в своих владениях.
Поскольку внутренняя торговля на островах постепенно ширилась, то хансацу отдельных князей стали принимать в других районах Японии. Такая популярность княжеских денег породила волну фальшивок, с которым князьям приходилось постоянно бороться как путем улучшения качества бумажных купюр, так и с помощью репрессий. Фальшивомонетчики и распространители поддельных денег сурово карались.
Почувствовав выгоду, некоторые даймё поставили под контроль всю торговлю своих княжеств с соседями. Бумажные деньги таких феодалов были популярны, поскольку они гарантированно обеспечивались звонкой монетой, выручаемой за поставки товаров другим территориям страны. Хансацу некоторых князей могли обмениваться как на монеты, так и на популярные товары. Известны, например, были касасацу (зонтичные купюры) провинции Мино, которая специализировалась на производстве зонтиков.
Однако в 1707 году правительство сёгуна запретило князьям эмитировать хансацу. Тем самым оно пыталось стимулировать обращение монет, новый выпуск которых был отчеканен накануне запрета. Но уже в 1730 году Токугава свой эдикт отменили. Его отмене предшествовала очередная перечеканка монет и ликвидация натурального рисового налога. Тогда же, чтобы стабилизировать цены на рис, власти Японии в районе Осаки учредили биржу для торговли зерном. Сегодня историки рассматривают все эти меры как попытку сёгуна поправить материальное положение феодалов, расходы которых стали постоянно превышать доходы.
В дальнейшем в период Эдо сфера обращения хансацу постоянно расширялась. Но в XIX веке, с падением сёгуната, этот неотъемлемый элемент денежной системы Японии постепенно канул в Лету.

«Специализированные» деньги
Бумажные деньги, имевшие ограниченное хождение, эмитировали в Японии члены императорской семьи, священники, местные власти, купцы, рудники, гостиничные городки на торговых путях. Они эмитировались по мере необходимости и восполняли нехватку более качественных денег, выпускавшихся сёгуном и даймё. Так, например, дзисясацу печатались храмами для финансирования строительных работ. Их вес в обществе определялся популярностью храма среди населения. Кугэсацу выпускались аристократией императорского двора в Киото и обеспечивались товарами, производившимися на соответствующей территории. Сюкубасацу имели хождения на главных торговых путях типа дороги Токайдо, связывавшей Эдо и Киото. Они применялись для оплаты разнообразных дорожных услуг. Тёсонсацу имели хождение на территории отдельных поселений. А сёнинсацу эмитировались купцами для своих потребностей.
Клану Токугава удалось создать централизованную систему денежного обращения. Тем не менее, сёгуны не стали полностью унифицировать денежные знаки. Историки подсчитали, что к 1868 году в стране ходили 1694 вида денежных знаков, а также, уже с XVI века, к ним добавились разнообразные векселя. При этом военные правители не смогли избежать серьезных проблем, связанных с недостатком металла для чеканки денег, расточительством власти, а также валютных спекуляций, явившихся следствием постепенного вовлечения Японии в мировую денежную систему.

...

Ингеборг:

 » «Царица кроткая, краса земных царей…». Часть I

Vlada, Оля, спасибо за комментарии!

«Царица кроткая, краса земных царей…» (часть I)

Будучи дамой весьма предусмотрительной, императрица Екатерина II начала подготавливать женитьбу сына Павла, когда ему не исполнилось и пятнадцати лет.
О внуке – Великом князе Александре - любящая бабушка решила позаботиться еще раньше.
Еще в 1783 году императрица обратила внимание на маркграфство Баден-Дурлахское, точнее, на пятерых внучек правящего маркграфа Карла Фридриха.
Семь лет спустя, в начале 1791 года, Екатерина поручила чрезвычайному посланнику при сейме германских княжеств - графу Н. П. Румянцеву нанести визит в столицу Бадена Карлсруэ и познакомиться с юными принцессами. Причем, особое внимание следовало уделить средним сестрам – Луизе и Фредерике: «Сверх красоты лица и прочих телесных свойств их, нужно, чтобы вы весьма верным образом наведалися о воспитании, нравах и вообще душевных дарованиях сих принцесс, о чем в подробностях мне донести».
Повеление императрицы было выполнено наилучшим образом; уже 2 марта 1791 года Румянцев представил императрице подробный отчет о результатах поездки: «Madame! Я последовал приказу Вашего царского величества и поехал в Карлсруэ. Там я задержался дольше обычно принятого. Madame, принцесса Луиза крепка и развита лучше, чем другие дети ее возраста. Она очень мила, хотя и не абсолютная красавица. Народ ее любит больше чем сестер. Хвалят характер и расценивают ее фигуру и свежесть как надежную гарантию здоровья».
Весьма лестно отозвался о принцессе граф Е. Комаровский, сопровождавший Румянцева: «Я ничего не видывал прелестнее и воздушнее ее талии, ловкости и приятности в обращении».
Принцесса Луиза Мария Августа, очаровавшая русского посланника, родилась 13 января 1779 года, и была третьей дочерью наследного принца Баденского Карла-Людвига и Амалии Фредерики, урожденной ландграфини Гессен-Дармштадтской.

Портрет Карла-Людвига, наследного принца Баденского.



Портрет Амалии Фредерики, ландграфини Гессен-Дармштадтской.



Екатерина была очень довольна полученными сведениями, о чем свидетельствует ее письмо графу Румянцеву в январе 1792 года:
«С удовольствием вижу, что вы исполнили данное вам поручение. Старшей из сих принцесс в сем генваре месяце исполнится тринадцать, и будет она, по нашему счету, на четырнадцатом году, следовательно, о поездке матери ее с дочерями сюда прежде генваря будущего 1793 года еще условиться рано, но между тем предложить вам от времени до времени съездить в Карлсруэ, иметь старание и бдение, дабы образ мыслей наследной принцессы не переменился, но паче подкрепился, також старайтесь поприлежнее узнать нрав, склонности и, буде можно, о душевных свойствах и понятиях старшей принцессы, такожде о здоровом ее телесном сложении; все сие, думаю, что, сдружась с окружающими их людьми, не трудно вам будет разведать гораздо подробно. Касательно мыслей маркграфа баденского, не предвидится из оных по вашему описанию великие препятствия...».
Все получилось так, как и предполагала императрица: семья маркграфа Баденского восприняла русское предложение, как огромную честь.
Таким образом, в 1792 году (на год раньше намеченного срока), Луиза и ее младшая сестра Фредерика-Доротея получили официальное приглашение в Россию.
Даже по тогдашним стандартам, обе принцессы – тринадцатилетняя Луиза и одиннадцатилетняя Фредерика – были слишком молоды для брака, однако, императрицу Екатерину это обстоятельство беспокоило меньше всего.
4 июня 1792 года она пишет Румянцеву: «Хотя, конечно, ввиду возраста принцесс, можно было бы еще отложить года на два приезд их в Россию, но я думаю, что, прибыв сюда ныне же, в самом этом возрасте, та или другая скорее привыкнет к стране, в которой ей предназначено провести остальную свою жизнь... Вы скажете, что я охотно принимаю на себя окончание их воспитания и устройство участи обеих. Склонность моего внука Александра будет руководить его выбором; ту, которая за выбором останется, я своевременно пристрою».
Тем не менее, это была только одна сторона медали - имелись и другие, в первую очередь, политические, соображения на этот счет, поскольку через два с небольшим месяца - 14 августа, императрица в письме барону Гримму сообщает: «Сперва мы женим Александра, а там, со временем и коронуем его», а уже 31 октября принцессы прибыли в Петербург.
Сама принцесса позже вспоминала об этом:
«Мы с сестрой Фредерикой приехали между 8 и 9 часами вечера. В Стрельне, на последней остановке перед Петербургом, встретил нас камергер Салтыков, которого императрица назначила состоять при нас и прислала его нам навстречу, чтобы поздравить нас с приездом. Графини Шувалова и Стрекалова пересели к нам в карету. Я уже сознавала все значение этой подготовки. Наступали часы, важнейшие в моей жизни, и я волновалась. Когда при въезде в город раздались слова: "Вот мы и в Петербурге", то, пользуясь темнотой, я быстро взяла руку сестры, и, по мере приближения, мы все больше и больше сжимали друг другу руки, и этим выражали чувства, волновавшие наши души. Мы остановились у Шепелевского дворца. Я взбежала по ступенькам большой, ярко освещенной лестницы. У графини Шуваловой и Стрекаловой ноги были слабы, и потому они остались далеко позади. Салтыков поспевал за мною, но он остался в прихожей. Я пробежала все комнаты, не останавливаясь, наконец я вошла в спальню с мебелью, обшитой малиновым атласом. Войдя, я увидела двух дам и господина. Быстрее молнии у меня в голове мелькнуло: "Я в Петербурге у императрицы, конечно, это она меня принимает, стало быть, она тут". И я подошла поцеловать руку той, которая показалась мне более схожею с теми портретами императрицы, которые мне были известны..
…императрица, побеседовав с нами несколько минут, удалилась, а я, вплоть до отхода ко сну, вся отдалась волшебному впечатлению, охватившему меня при виде всего окружавшего... На другой день после нашего приезда все время было посвящено тому, что нам убирали волосы по моде двора и примеряли русские платья... Я в первый раз в жизни была в фижмах и с напудренной прической».
С первой же встречи, принцесса Луиза произвела на императрицу самое благоприятное впечатление: «Эта старшая показалась всем, видевшим ее, очаровательным ребенком или, скорее, очаровательной молодой девушкой: я знаю, что дорогой она всех пленила... Из этого я вывожу заключение, что наш молодой человек будет очень разборчив, если она не победит его...».

Портрет принцессы Луизы Баденской.



3 ноября Луиза и Фредерика были представлены семье цесаревича.
Красивая, обаятельная, умная и прекрасно воспитанная, Луиза, казалось, очаровала и Павла Петровича, и Марию Федоровну, которая так отозвалась о возможной жене сына: «Она не только хороша собой, но во всей ее фигуре есть особая привлекательность, которая способна возбудить любовь к ней. Она чарует обходительностью и чистосердечием».
Однако, Мария Федоровна прекрасно знала, что принцесса Луиза приходилась родной племянницей первой жене Павла - Наталье Алексеевне. (Мать Луизы – Амалия и Наталья Алексеевна были родными сестрами). Вполне естественно, что любое напоминание о предшественнице было крайне неприятно для великой княгини и это чувство она перенесла на будущую невестку.
Тем не менее, принцесса понравилась не только императрице, но и двору.
«Принцесса Луиза, соединяла невыразимую прелесть и грацию со сдержанностью и тактичностью... Ее ум, мягкий и тонкий, с крайней быстротой схватывал все, что могло его украсить... В ее разговоре отражалась свежесть ее юности, и к этому она присоединяла большую правильность понятий. … У нее восхитительная талия, пепельно-серые волосы, спадающие локонами на шею, молочно-белая кожа, розовые щеки и очень приятно очерченный рот». (1)
«Черты лица ее очень хороши и соразмерны ее летам… Физиономия пресчастливая, она имеет величественную приятность, рост большой, все ее движения и привычки имеют нечто особо привлекательное… В ней виден разум, скромность и пристойность во всем ее поведении, доброта души ее написана в глазах, равно – и честность. Все ее движения показывают великую осторожность и благонравие: она настолько умна, что нашлась со всеми, ибо всех женщин, которые ей представлялись, умела обласкать или, лучше сказать, всех, обоего пола людей, ее видевших, к себе привлекла». (2)
Как заметил секретарь императрицы Екатерины, А.В. Храповицкий: «никто при виде ее не мог устоять перед ее обаянием», не стал исключением и Великий князь.
Уже через неделю после знакомства, 9 ноября, Александр пишет матери: «la princesse Louise est tout afait charmante» (принцесса Луиза, безусловно, очаровательна).
В свою очередь, Александр Павлович, первоначально, по словам Луизы «не показался мне таким красивым, как мне его описали», но впоследствии произвел сильное впечатление на юную принцессу: Великий князь «наделен природным изяществом в высшей степени. Он высок ростом, строен, широкоплеч, у него легкая походка, благородные, правильные и нежные черты лица, гладко причесанные светло-каштановые волосы, глубоко сидящие голубые глаза и чарующая улыбка. От лица его веет силой и грацией, радушием и таинственностью».

Портрет Великого князя Александра Павловича. Ж.-Л. Вуаль, 1792 г.



«Александр Павлович обходился с принцессою старшею весьма стыдливо, но приметна была в нем большая тревога, и с того дня… начались первые его к ней чувства. … он ощущает в принцессе нечто особое, преисполненное почтения, нежной дружбы и несказанного удовольствия обращаться с нею… …она в глазах его любви достойнее всех здешних девиц». (2)
Убедительным доказательством возникших чувств служат письма молодых людей – Луизе от Александра: «Мой милый друг! Я буду Вас любить всю жизнь.»;
и ответ принцессы на это пылкое послание: «Я тоже люблю Вас всем сердцем, и буду любить Вас всю мою жизнь. Ваша преданнейшая и покорнейшая суженая Луиза».
Великая княгиня Мария Федоровна писала свекрови 11 ноября: «Наш молодой человек, судя по его письмам, кажется мне счастлив и доволен. Принцесса Луиза, по его словам, совершенно прелестна.»;
и 17 ноября: «Уведомляю вас, что господин Александр, во вчерашнем своем письме, пишет нам, что “с каждым днем прелестная Луиза все более и более ему нравится; в ней есть особенная кротость и скромность, которые чаруют, и что надобно быть каменным, чтобы не любить ее”. Таковы подлинные выражения моего сына, и потому осмеливаюсь признаться вам, дражайшая матушка, что я сужу об удовольствии, которое доставит вам это признание, по тому удовольствию, которое оно мне доставило... Наш молодой человек начинает чувствовать истинную привязанность и сознает всю цену того дара, который вы ему предназначаете».
Весьма довольная оборотом событий, императрица Екатерина, в свою очередь, сообщает барону Гримму 7 декабря 1792 г.: «хотя господин Александр ведет себя очень умно и осторожно, но в настоящее время он понемножку становится влюблен в старшую из принцесс баденских.
Еще не бывало лучше подобранной пары, и... все стараются поощрить их зарождающуюся любовь».
«Однажды вечером (17 декабря 1792 года), когда мы рисовали вместе с остальным обществом за круглым столом в бриллиантовой комнате, Великий Князь Александр подвинул мне письмо с признанием в любви, которое он только что написал. Он говорил там, что, имея разрешение своих родителей сказать мне, что он меня любит, он спрашивает меня, желаю ли я принять его чувства и ответить на них, и может ли он надеяться, что я буду счастливой, выйдя за него замуж.
Я ответила утвердительно, также на клочке бумаги, прибавляя, что я покоряюсь желанию, которое выразили мои родители, посылая меня сюда».
Поскольку царственные браки заключаются, во многом, для установления родственных связей, следует отметить, что и в этом смысле принцесса Луиза оказалась весьма достойной партией.
Ее брат Карл стал Великим герцогом Баденским, сестры Каролина, Мария и Вильгельмина, соответственно, королевой Баварии, герцогиней Брауншвейг-Вольфенбюттельской и Великой герцогиней Гессен-Дармштадтской.
9 сентября 1793 года состоялось миропомазание принцессы Луизы, ставшей в православии Елизаветой Алексеевной, а на следующий день – ее обручение с Великим князем Александром Павловичем: «Все говорили, что обручают двух ангелов. Ничего нельзя вообразить прелестнее этого 15-летнего жениха и 14-летней невесты; притом, они очень любят друг друга. Тотчас после обручения принцессы она получила титул великой княжны». (3)
Все идет как нельзя лучше: «Великий князь очень влюблен в свою нареченную, и трудно найти более прекрасную и интересную пару».(4)
28 сентября 1793 года, состоялось торжественное бракосочетание Александра и Елизаветы: «в церкви Зимнего дворца сделали возвышение, чтобы церемония брака была видна всем. Как только жених и невеста взошли туда, их вид вызвал всеобщее умиление. Они были прекрасны, как ангелы». (1)

Аллегория бракосочетания великого князя Александра Павловича и великой княжны Елизаветы Алексеевны. 1793 г.



Екатерина II писала позднее барону Гримму: «Эта пара прекрасна, как ясный день, в ней пропасть очарования и ума... Это сама Психея, соединившаяся с любовью», (т.е. Амуром, или вернее, Александром).

Портрет Великой княгини Елизаветы Алексеевны.



П. Борель. Портрет Великого князя Александра Павловича.



Два года спустя, Великую княгиню Елизавету точно также назвала известная французская художница Элизабет Виже-Лебрен: «Ей казалось не более 17 лет, черты лица ее были тонки и правильны, а самый склад его восхитительный: прекрасный цвет лица не был оживлен румянцем, но по белизне своей соответствовал его ангельскому кроткому выражению. Пепельно-белокурые волосы ниспадали на шею и на лоб. Она была в белой тунике, небрежно перевязанной поясом на талии, тонкой и гибкой, как у нимфы. Вся фигура этой молодой особы, облик которой я только что набросала, таким чарующим образом выделялась из глубины комнаты с колоннами, обитой розовым газом и серебром, что я воскликнула: “Да это Психея!”»

Портрет Великой княгини Елизаветы Алексеевны. М.-Л.-Э. Виже-Лебрен, 1795 г.



Помимо утонченной красоты, Великая княгиня была также наделена особым, чарующим голосом; как заметила императрица-бабушка Екатерина: «Мадам Елизавета - сирена. Ее голос проникает прямо мне в сердце…».
Вскоре после свадьбы, Великий князь совершенно прекратил занятия со своим наставником Лагарпом; напротив, Великая княгиня остро почувствовала недостаток полученных дома знаний и занялась самообразованием. В покоях молодой женщины появились серьезные книги по истории, географии и философии. Занятия были настолько усердными, что даже знаменитая княгиня Дашкова, стоявшая во главе двух российских Академий и отличавшаяся едким, бескомпромиссным характером, необыкновенно тепло отзывалась о Елизавете: «Меня привлекли к ней ум, образование, скромность, приветливость и такт, соединенный с редкой для такой молодой женщины осторожностью. Она уже правильно говорила по-русски, без малейшего иностранного акцента».
Вначале молодые супруги «были счастливы, насколько это было возможно для них» (1) и испытывали друг к другу искренние и нежные чувства; так, Елизавета пишет об Александре: «Счастье моей жизни в его руках, если он перестанет меня любить, то я буду несчастной навсегда. Я перенесу все, все, но только не это».
«Ничто не могло представить зрелища более интересного и приятного, чем прелестный союз Великого Князя Александра и Великой Княгини Елизаветы. …все казалось согласным в их чувствах для лиц их свиты». (1)
Но вскоре, на горизонте безмятежной жизни Александра и Елизаветы возникло первое облачко. За юной великой княгиней начал откровенно ухаживать фаворит императрицы – граф Платон Зубов.
«Вот уже год и несколько месяцев граф Зубов влюблен в мою жену. Посудите, в каком затруднительном положении находится моя жена, которая воистину ведет себя, как ангел.», - (из письма Великого князя Александра графу В.П. Кочубею от 15 ноября 1795 года).
Впрочем, графа можно понять - в Елизавету нельзя было не влюбиться: «она приковывала к себе все взгляды. Ее ангельское лицо, стройный грациозный стан, легкая походка вызывали всегда новое изумление». (1) Особенно учитывая тот факт, что великой княгине было 16 лет, а императрице – 64 года.
Разумеется, безответной любви графа очень скоро пришел конец: «Ее Величество сама говорила с Зубовым в конце 1796 года по поводу его непристойных чувств к Великой Княгине и заставила его совершенно переменить поведение. …не было, больше ни прогулок, ни взглядов, ни вздохов». (1)
Да и быть ничего не могло, потому что «принципы, в которых Великая Княгиня была воспитана… были проникнуты добродетелью и побуждали ее к исполнению своего долга. Она знала и чувствовала, что ее муж должен быть главной целью ее любви». (1)
И в то время, так оно и было.

Портрет Великой княгини Елизаветы Алексеевны; М.-Л.-Э. Виже-Лебрен, 1796 г.



Портрет Великого князя Александра Павловича. В.Л. Боровиковский, 1796 г.



Однако, над великой княгиней уже сгущались тучи.
Огромным ударом для Елизаветы стала смерть императрицы Екатерины - 6 ноября 1796 года.
Она писала матери 29 января 1797 г.:
«Дорогая матушка, я была уверена, что кончина доброй Императрицы вас расстроит. Что до меня, уверяю вас, мне нельзя ее позабыть.
Вы не можете себе представить, сколько все, до малейших мелочей, совершенно ниспровергнуто.
Особенно в начале это произвело на меня такое тяжелое впечатление, что я сама себя почти не узнавала. Как тяжко начинается новый порядок жизни! Анна (Великая княгиня Анна Федоровна, жена Константина Павловича) - была единственным для меня утешением также, как я для нее; она почти что жила у меня, приходила утром, одевалась у меня, почти ежедневно обедала со мной и оставалась весь день до того времени, когда мы обе шли к Государю.
Наших супругов почти никогда не бывало дома; мы же сами не могли ничем заняться, так как образ жизни совсем не был упорядочен, и каждую минуту можно было ожидать, что нас позовут к императрице. Вы не можете себе представить, какая сделалась ужасная пустота, до какой степени все, кроме «Их Величеств», поддались унынию и горести. Меня оскорбляло то, что Государь почти не выражал скорби по кончине матери, ибо он говорил только об отце, украшал свои комнаты его портретами, про мать же не говорил ни слова или только для того, чтобы громко осуждать и порицать все, чтó делалось при ней. Конечно, он поступил хорошо, засвидетельствовав свое почтение отцу всеми способами, какие только возможно себе представить, но, ведь как бы худо ни поступала его мать, все же она остается матерью; между тем можно было думать, что скончалась только «государыня».
Положение бедного Зодиака (т.е. последнего фаворита императрицы, Платона Зубова), о котором вы меня спрашиваете, очень плохо; уверяю вас, нужно было иметь каменное сердце, чтобы до слез не растрогаться при виде его в первое время и особенно в самый день кончины императрицы. Он внушал мне даже ужас; мы все думали, что он сойдет с ума: волоса у него становились дыбом, он как-то ужасно поводил глазами; плакал мало, а если плакал, то плакал с страшными гримасами. Говорят, что в ночь кончины императрицы он в самом деле несколько помешался. Ах, матушка, уверяю вас, что не могу вспомнить об этой ночи без умиления и даже без ужаса. Ни за что на свете не желала бы ее повторения! Ночь со Среды на Четверг мы не спали; мой муж провел ее в комнате умиравшей вместе с великим князем и великой княгиней, приехавшими из Гатчины в 8 часов вечера; я же, в ужасном беспокойстве и волнении, не раздевалась и всю ночь оставалась с графиней Шуваловой, беспрестанно посылая узнавать, не стало ли легче (я не смела пойти к Анне, так как ее муж запретил ей со мной видеться). Два раза за всю ночь мой муж приходил ко мне на минутку. К утру он прислал сказать, чтоб я надела Русское платье и была, насколько возможно, в черном, так как скоро наступит конец.
Около 8 часов утра я была совсем одета. Графиня Шувалова, уходившая тоже одеться, вернулась ко мне, и мы прождали еще все утро (вы можете понять, в каком состоянии), ежеминутно думая, что все кончено. Я все еще была разлучена с Анной, которую не видела накануне весь день. Ни спать, ни есть мне не хотелось, хотя и перед тем не ужинала и утром не завтракала; понуждали меня пообедать, но мне не хотелось. Наконец, в час пришла ко мне Анна с намерением больше от меня не уходить; из заключения освободил ее мой муж. Я была несказанно рада снова увидеть ее: вы понимаете, матушка, что в такое время любимый человек — великая поддержка. Много мы с нею плакали и горевали.
В 6 часов вечера мой муж, которого я весь день не видала, пришел уже в новом мундире. Государыня была еще жива, а Государь прежде всего поспешил приказать, чтобы сыновья его надели мундиры. Согласитесь, матушка, что это мелочность. Не могу вам сказать, какое впечатление произвел на меня этот мундир; при виде его я залилась слезами. До 10 часов вечера мы все еще сидели в ожидании, как вдруг за нами прислали. Нет, матушка, не могу выразить, что я испытала в ту минуту (и сейчас еще плачу): то было вестью ее кончины. Не знаю, как я дошла до ее покоев, помню только, что прихожии были полны народу, что мой муж повел нас в спальную, сказав мне, чтоб я стала на одно колено, когда буду целовать руку Государю. Нас провели в смежный кабинет, где находились маленькие великие княжны все в слезах (их перед тем привезли). Несчастная императрица только что скончалась; она еще лежала на полу; пока мы оставались в кабинете, ее обмыли и одели.
Я не могла говорить, коленки у меня дрожали, меня пробирала страшная дрожь, слез почти не было. Государь и его генерал-адъютанты то входили, то выходили; все было в ужасном беспорядке. Когда императрицу убрали, нас провели приложиться к ее руке (таков обычай) и стали читать Псалтырь.
Оттуда все прошли прямо в церковь для присяги Государю. Тут мне пришлось еще раз испытать отвратительное чувство при виде, как все эти люди клялись быть рабами, при том рабами человека, которого в ту минуту я ненавидела (может быть, несправедливо), видя его на месте доброй императрицы, видя, как он радостен и доволен, видя все низости, которые проделывались уже тогда. О, это было ужасно! Не знаю, но мне казалось, что если кто был способен царствовать, то уж конечно не он.
Мы вернулись из церкви в 2 часа ночи. Я была до такой степени потрясена, что не могла плакать: мне казалось, что все это было лишь сном.
Вообразите, какое впечатление должно было произвести на нас, когда на другой же день мы увидали, что все, решительно все, так переменилось, и люди, и все порядки, когда мы увидали никогда прежде здесь не виданных Павловских и Гатчинских офицеров, которые разгуливали по всему дворцу, и на каждом шагу нам встречалась какая-нибудь новость.
На следующий только день я поняла свое положение и потому провела эту несчастную Пятницу в почти непрерывных слезах, отчего вечером у меня началась лихорадка...»
Положение Елизаветы при дворе резко ухудшилось после вступления на престол Павла I. Мария Федоровна откровенно недолюбливала невестку, не в последнюю очередь, из-за хорошего отношения к ней Екатерины II. И, став императрицей, воспользовалась новообретенной властью не лучшим образом.
Елизавета, став еще одной ступенькой ближе к трону, более чем когда-либо подвергалась обращению и выходкам, которых до сих пор не могла предположить и в мысли, особенно со стороны свекрови: «…случай подобного рода был в Москве в самый день коронации. Все были в парадных платьях. Это был первый раз, когда появились придворные платья, заменившие русский костюм, бывший в употреблении в царствование Екатерины II. Великая Княгиня Елизавета, желая дополнить свой туалет, очень искусно прикрепила свежие розы к алмазному цветку, бывшему у нее на груди. Когда она вышла к Государыне, та осмотрела ее и, не говоря ни слова, вырвала розы из ее букета и бросила на пол.
— Это не подходит к парадному платью, — сказала она.
«Это не подходит» было обычными словами, когда что-нибудь не нравилось.
Окончательно же отношения Великой княгини и императрицы испортились летом 1797 года, когда Елизавета получила от принцессы, своей матери, письмо, где та писала ей, что собирается поехать в Саксонию, чтобы повидаться со своей сестрой, герцогиней Веймарской, но симпатическими чернилами прибавила несколько строк на белом листе бумаги: «Посудите о моем удивлении. Г-н де Тауб, находящийся здесь, попросил у меня от имени шведского короля руки одной из ваших младших сестер. Я так этим ошеломлена, что не знаю, что мне ответить.».
(Густав-Адольф просил руки принцессы Фредерики, приезжавшей в Россию вместе с Елизаветой).
Поскольку, всего год назад, самым оскорбительным образом, были расстроена почти состоявшаяся помолвка Густава-Адольфа с Великой княжной Александрой Павловной, нетрудно представить реакцию императрицы Марии на эту новость.
Едва двор переехал в Гатчину, как Императрица распорядилась позвать к ней Великую Княгиню Елизавету. В тот момент, когда последняя вошла в комнату, Государыня резко обратилась к Великой Княгине:
— Что это такое? Шведский Король женится на вашей сестре?
— Я в первый раз об этом слышу, — ответила Великая Княгиня.
— Но это сказано в газетах.
— Я не читала их.
— Этого не может быть; вы знали об этом; ваша мать назначает свидание королю в Саксонии и везет туда с собой ваших сестер.
— Я знала про путешествие, которое моя мать собиралась совершить в Саксонию, чтобы повидаться с моей теткой, но про другую цель этого путешествия мне не было известно.
— Это неправда; этого не может быть; вы поступаете недостойно по отношению меня; вы не доверяете мне и предоставляете мне узнать из газет про оскорбление, нанесенное моей бедной Александрине! И это как раз в тот момент, когда мы могли быть вполне уверенными, что ее брак состоится, и когда нас прельщали надеждой! Это ужасно! Это возмутительно!
— Но я в этом не виновата.
— Вы знали об этом и не предупредили меня. Вы проявили ко мне недостаток доверия, уважения...
— Я не знала об этом. Да наконец, мои письма читают на почте; будьте добры справиться там, о чем писала мне моя мать.
Это было последнее слово Великой Княгини, очень взволнованной и даже рассерженной той сценой, которую ей устроила Государыня. Выслушав после этого целый поток слов, очень мало сдержанных, она удалилась к себе.
Словом, жизнь Елизаветы превратилась … в тяжелый долгий сон, который она боялась признать действительностью. Каждую минуту встречала она противоречие и чувствовала себя нравственно оскорбленной. От этого увеличилась ее гордость. Она старалась по возможности удалиться от порядка вещей, который ей не нравился. Она исполняла все обязанности, сопряженные с ее рангом, но в возмещение она создала себе внутренний мир, где воображение имело больше власти, чем рассудок». (1)
Тем не менее, всего через год, в жизни Елизаветы произошло очень важное событие: Великая княгиня ждала ребенка. О ее беременности было официально объявлено в ноябре 1798 года.
В 18 «день сего мая (1799 года) наша любезная невестка, великая княгиня Елизавета Алексеевна разрешилась от бремени рождением нам внуки, а их императорским высочествам дочери, нареченной Марией».
Император Павел был очень обрадован рождением внучки, «которое ему было объявлено почти в тот же момент, когда курьер из армии привез ему вражеские знамена и известие о победе Суворова в Италии. Государь любил выставлять на вид это обстоятельство и объявил себя покровителем новорожденной, к которой, как говорил он, могли плохо относиться потому, что это не был мальчик». (1)
Через некоторое время, при дворе начали распространяться упорные слухи о том, что отцом девочки является вовсе не Александр, а его близкий друг – польский князь Адам Чарторыйский.

Портрет А. Чарторыйского.



Основанием для сплетен послужил тот факт, что малютка-княжна была темноволосой и темноглазой, резко отличаясь тем самым от светловолосых родителей.
Несмотря на то, что не было никаких прямых доказательств супружеской измены, (хотя факт влюбленности Чарторыйского в Елизавету не подлежал сомнению), эта ситуация имела самые печальные последствия для великой княгини.
«В последнее пребывание двора в Павловске Государыня приказала Великой Княгине Елизавете прислать ей ребенка, хотя девочке было всего три месяца и от дома Великого Князя до дворца было довольно далеко. Пришлось повиноваться, и потом, когда девочку привезли обратно, Великая Княгиня узнала от дам, сопровождавших ребенка, что Государыня носила его к Государю.
…когда Императрица принесла маленькую Великую Княжну к Императору, она обратила его внимание на ту странность, что Великая княжна была брюнеткой, тогда как Великий Князь Александр и Великая Княгиня Елизавета оба были блондины.
После ухода Марии Федоровны, Павел вызвал князя Ростопчина и отдал ему следующее приказание:
— Идите, сударь, и напишите как можно скорее приказ о ссылке Чарторижского в Сибирский полк. Жена сейчас вызвала у меня сомнения относительно мнимого ребенка моего сына.
Ростопчин отказался повиноваться и возразил его Величеству, что переданное ему было ужасной клеветой и что ссылка князя Чарторижского опозорит Великую Княгиню, бывшую так же невинной, как и добродетельной. Но ему не удалось поколебать решения императора. Тогда Ростопчин, видя, что невозможно его разуверить, ограничился заявлением, что никогда он не согласится написать подобный несправедливый приказ, и ушел из кабинета. Государь написал ему записку, в которой сообщал все обстоятельства, оправдывавшие отданное им приказание. Ростопчин опять отказался повиноваться, и гнев Государя наконец успокоился. Графу удалось получить согласие его Величества на то, что Чарторижский будет удален без шума и его назначат посланником к королю Сардинии.
На другой же день утром Великий Князь Александр узнал от князя Чарторижского, что последний получил приказание в тот же день уехать из Павловска и вскоре отправиться в Италию в качестве посланника от России к королю Сардинии…
Великий Князь был крайне поражен. Это назначение слишком походило на ссылку, чтобы можно было ошибиться; и ни он, ни князь Чарторижский нисколько не сомневались по поводу этого. … Их Императорские Высочества простились с князем после обеда. До них дошли слухи, что некоторые лица пытались объяснить это удаление причиной, очень оскорбительной для Великой Княгини. Она была глубоко возмущена этим, и на ее лице были еще следы этого чувства, когда она вечером вошла к Государю.
Войдя в комнату, где обыкновенно дожидались его Великие Княгини, он, не говоря ни слова, взял за руку Великую Княгиню Елизавету, повернул ее так, что свет падал на ее лицо, и уставился на нее самым оскорбительным образом. Начиная с этого дня, он не говорил с ней в течение трех месяцев».(1)
Оскорбленная подозрениями и императорской немилостью, Елизавета замкнулась в пределах детской комнаты и своих апартаментов, стараясь как можно меньше принимать участия в делах двора и большого света. Она чувствовала себя одинокой, никому не нужной в царской семье. По словам современников, «печать ранней грусти легла на ее образ».
«Огорчения, испытанные ею, заставили ее считать преимуществом уединение, в котором она находилась. Из особ двора Великая Княгиня Елизавета виделась только с Великим Князем Александром и Великой Княгиней Анной, и это были единственные лица, с которыми она и желала видеться». (1)
Все ее интересы отныне заключались в маленькой Мышке (Mäuschen), как она звала дочь. Вести о дочери занимают в ее письмах к матери главенствующее место: «Моя малышка Мари, наконец, имеет зуб, одни утверждают, что глазной, другие — что это один из первых резцов. Все, что знаю я, — это то, что дети начинают обычно не с передних зубов. Однако она почти не болела, сейчас, кажется, появляется второй. Это такая славная девочка: даже если ей нездоровится, об этом нельзя догадаться по ее настроению. Только бы она сохранила этот характер!»
21 января 1800 года Елизавета делится своими мыслями о будущем дочери: «Вы у меня спрашиваете, дорогая Мама, обнаруживает ли моя крошка в отношении меня какую-либо предпочтительность. Что до предпочтительности — нет, но надо видеть ее радость, ко всем, кого она видит постоянно. Мне очень хочется задать вам один сложный вопрос, моя любимая Мама, и задать его вполне серьезно: как вы так устроили, что заставили своих детей любить вас и считать за счастье быть рядом с вами. Могу поклясться, что, сколько я себя помню, у меня не было большего удовольствия, чем сидеть возле вас. И то же было со всеми нами — вы не могли ничем нас больше обрадовать, чем выйти на прогулку, обедать с нами, играть в прятки. Дорогая Мама, скажите мне, как вам удалось этого добиться? Я так бы хотела, чтобы моя маленькая Мария любила меня так же».
К сожалению, материнское счастье Елизаветы было совсем недолгим: Великая княжна Мария умерла 27 июня 1800 года, прожив всего лишь тринадцать месяцев, и была похоронена в Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры.

Надгробие Великой княжны Марии Александровны.



Боль от утраты была настолько сильной, что великая княгиня почти не плакала, свои чувства Елизавета Алексеевна смогла выразить только в письме к матери: «О, мама, как ужасна непоправимая потеря: я первый раз переношу нечто подобное. Вы легко можете понять, какая пустота, какая смерть распространилась в моем существовании. Вы теряли ребенка, но у вас оставались другие дети, а у меня их нет, и я даже теряю надежду иметь детей в будущем. Но даже если б у меня и был другой ребенок, то ее, моей обожаемой Mäuschen, более не существует».
Глубоко переживая смерть дочери, Елизавета отдалилась от мужа, и с этого времени их отношения становились все более холодными и официальными, к тому же «Великий князь не мог совершенно противиться окружающим его примерам и так же искал развлечения в ухаживаниях за дамами, пользовавшимися наибольшим успехом в данную минуту». (5)

(Продолжение следует…)

(1) графиня В.Н. Головина «Мемуары».

(2) записи из дневника воспитателя Великого князя Александра, А.Я. Протасова.

(3) слова Екатерины II.

(4) замечание шведского посла, графа Стединга.

(5) А. Чарторыйский.

...

Минни:

Натали, а ты знаешь, что Екатерина 2 приказала изнасиловать свою бывшую фрейлину за то что молодой офицер , любовник царицы, женился на ней. Она конечно выдала ее замуж и даже подарила паре паместье, а сама наняла офицера-насильника. После всего произошедшего пара продала поместье и уехала. Я давно читала это, помоему в Журнале работница, вот только я не помню как звали героев.

...

Ингеборг:

Оля, про историю с женитьбой знаю, а про изнасилование - первый раз слышу.
А эта пара - Александр Дмитриев-Мамонов и Дарья Щербатова. Я читала, что Екатерина лично украсила прическу невесты и в процессе ткнула её шпилькой.
Как тебе новая история?

...

Минни:

Спасибо, теперь буду знать их имена. А то, что она ткнула невесту, так это в ней ревность проявилась. Царице было за 40, а тут молодая девушка уводит красивого молодого парня. А царица то была мстительной женщиной.

...

Ингеборг:

 » «Царица кроткая, краса земных царей…» Часть II

«Царица кроткая, краса земных царей…» (часть II)

Поворотным моментом в жизни супругов стала та роковая ночь – с 10 на 11 марта 1801 года - когда был убит Павел I.
Совершенно неожиданно для всех окружающих, большей частью испуганных и расстроенных, Елизавета проявила выдержку и твердость.
Даже если такое владение собой являлось результатом определенной душевной холодности и отсутствием у Елизаветы добрых чувств к свекру, (о чем свидетельствуют некоторые фразы из ее писем к матери: «Правда, мама, этот человек мне противен, даже когда о нем только говорят…», «О, мама, в самом деле, он тиран!») следует признать, что сдержанность и рассудительность Елизаветы Алексеевны сослужили ей, в данный момент, хорошую службу: «Из членов императорской фамилии, среди ужасного беспорядка и смятения, царивших в эту ночь во дворце, только одна молодая императрица сохранила присутствие духа. Император Александр часто говорил об этом. Она не оставляла его всю ночь и отходила от него лишь на минуту, чтобы успокоить свекровь, удержать ее в ее комнатах, уговорить ее прекратить свои вспышки, которые могли стать опасными, когда заговорщики, опьяненные успехом и знавшие, как они должны опасаться ее мести, являлись хозяевами во дворце. …в эту ночь только императрица Елизавета сохранила самообладание и проявила моральную силу, которую все признали. Она явилась тогда посредницей между мужем, свекровью и заговорщиками и старалась примирить одних и утешить других». (1)
Сама же Елизавета писала матери:
«Петербург 13 (25) марта 1801.
Дорогая матушка! Начинаю свое письмо, хотя наверное еще не знаю, скоро ли оно пойдет. Сделаю все, что возможно, чтобы отправить к вам эстафету сегодня вечером; очень боюсь, как бы вы не узнали об этом ужасном событии раньше, чем получите мое письмо, и знаю, как вы будете тревожиться.
Теперь все спокойно, ночь же с третьего дня на вчера была ужасна. Случилось то, чего можно было давно ожидать: произведен переворот, руководимый гвардией, т. е. вернее офицерами гвардии. В полночь они проникли к Государю в Михайловский дворец, а когда толпа вышла из его покоев, его уже не было в живых. Уверяют, будто от испуга с ним сделался удар; но есть признаки преступления, от которого все мало-мальски чувствительные души содрогаются; в моей душе же это никогда не изгладится.
Вероятно, Россия вздохнет после 4-летнего гнета и если бы Император кончил жизнь естественной смертью, я, может быть, не испытывала бы того, что испытываю сейчас, ибо мысль о преступлении ужасна. Вы можете себе представить состояние императрицы: не смотря на то, что она не всегда с ним была счастлива, привязанность ее к Государю была чрезвычайная.
Великий князь Александр Павлович, ныне Государь, был совершенно подавлен смертью своего отца, то есть обстоятельствами его смерти: чувствительная душа его будет этим навсегда растерзана.
Дорогая матушка, постараюсь передать вам некоторые подробности того, что я запомнила, ибо ночь представляется мне теперь тяжелым сном. Невозможно дать вам отчет в шуме и криках радости, доносившихся до нас и до сих пор раздающихся у меня в ушах.
Я была у себя в комнате и слышала одни крики ура. Вскоре после того, входит ко мне великий князь и объявляет о смерти своего отца. Боже! Вы не можете себе представить нашего отчаяния. Никогда я не думала, что это будет мне стоить столь ужасных минут. Великий князь едет в Зимний дворец в надежде увлечь за собой народ; он не знал, что делал, думал найти в этом облегчение. Я поднимаюсь к императрице; она еще спала, однако воспитательницы ее дочерей пошла подготовить ее к ужасному известию. Императрица сошла ко мне с помутившимся разумом, и мы провели с нею всю ночь следующим образом: она — перед закрытой дверью, ведущей на потайную лестницу, разглагольствуя с солдатами, не пропускавшими ее к телу Государя, осыпая ругательствами офицеров, нас, прибежавшего доктора, словом всех, кто к ней подходил (она была как в бреду, и это понятно). Мы с Анной (Великая княгиня Анна Федоровна, жена Константина Павловича) умоляли офицеров пропустить ее по крайней мере к детям, на что они возражали нам то будто бы полученными приказами (Бог знает от кого: в такие минуты все дают приказания), то иными доводами. Одним словом, беспорядок царил как во сне. Я спрашивала советов, разговаривала с людьми, с которыми никогда не говорила и, может быть, никогда в жизни не буду говорить, умоляла императрицу успокоиться, принимала сотни решений. Никогда не забуду этой ночи!
Вчерашний день был спокойнее, хотя тоже ужасный. Мы переехали, наконец, сюда, в Зимний дворец, после того как императрица увидела тело Государя, ибо до этого ее не могли убедить покинуть Михайловский дворец. Я провела ночь в слезах то вместе с прекрасным Александром, то с императрицей. Его может поддержать только мысль о возвращении благосостояния отечеству; ничто другое не в силах дать ему твердости. А твердость ему нужна, ибо, великий Боже, в каком состоянии получил он империю!
Мне приходится сократить свое письмо, так как добрая императрица благоволит искать утешения в моем обществе; я провожу у нее большую часть дня; кроме того, г-жа Пален, муж которой сейчас отправляет эстафету, сидит у меня и ждет моего письма.
Я вполне здорова, все эти волнения совсем не отозвались на мне, только голова еще не пришла в порядок. Приходится думать об общем благе, чтобы не впасть в уныние при мысли об ужасной смерти, какова бы она не была, естественная или нет. Все было бы тихо и спокойно, если бы не общее, почти безумное ликование, начиная с последнего мужика и кончая всей знатью. Очень грустно, но это не должно даже удивлять. Ах, если бы эта перемена могла мне дать надежду снова вас увидеть! Нужно переждать первое время и если на это достанет у меня жизни, главнейшее препятствие устранено. Но увы! мысль быть обязанной своим спокойствием преступлению не вмещается в моем уме и сердце. Никак не кончу письма: давно я не говорила с вами на свободе. Прощайте, обожаемая матушка, целую ручки батюшке, свидетельствую свое почтение дедушке, а вас неизъяснимо люблю».

«Петербург 14 (26) марта 1801.
Как давно, любезная Мама, я не писала к Вам подробно. Я испытываю настоящее горе при мысли о том, какой смертью умер Государь, однако я не могу не признаться, что я облегченно вздыхаю вместе со всею Россией. Любезная Мама, осмелюсь сказать, что Вы теперь были бы более довольны моими политическими взглядами. Я восхваляла революцию только из безрассудства, чрезмерный деспотизм, царивший кругом, почти полностью лишил меня способности рассуждать беспристрастно: я желала только одного — видеть несчастную Россию свободной во что бы то ни стало. Когда я увидела, что началось брожение — вскоре после этого я писала Папа, что следует опасаться всеобщего бунта — и когда я научилась понимать, что может за тем последовать, то, уверяю Вас, мой разум успокоился. Мама, я была молода, теперь я взрослею, я набираюсь опыта — пусть медленно, но всегда нового и неземного. Я начинаю видеть, что я верила людям как себе, я приписывала им свои взгляды и чувства; я забыла, что они подвержены страстям, с которыми я незнакома и которые чаще всего подвигают людей на безрассудные поступки».
Коронация императора Александра I и императрицы Елизаветы Алексеевны состоялась 15 сентября 1801 г.
При вступлении на престол Александру было 23 года, Елизавете – 22. Это была самая молодая венценосная чета в российской истории.

Портрет императора Александра I. М.-Л.-Э. Виже-Лебрен, 1801 г.



Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. М.-Л.-Э. Виже-Лебрен, 1801 г.



Увы, корона не принесла Елизавете счастья. Всего через три месяца, в декабре 1801 года, в дорожном происшествии погиб отец императрицы - Карл-Людвиг Баденский, гостивший в Швеции, у младшей дочери Фредерики.
В императорской семье Елизавета была оттеснена на второй план свекровью – вдовствующей императрицей Марией Федоровной, имевшей практически безотказный рычаг воздействия на сына-императора: чувство вины за смерть отца, которое преследовало Александра всю жизнь.
Да и сам Александр постепенно охладел к жене, предпочтя ей Марию Антоновну Нарышкину, урожденную польскую княжну Святополк-Четвертинскую, впервые привлекшую его внимание зимой 1800/1801 гг.
Мария вполне заслуженно считалась первой красавицей двора, будучи при этом прямой противоположностью Елизаветы Алексеевны: «Черными очей огнями, грудью пышною своей она чувствует, вздыхает, нежная видна душа, и сама того не знает, чем всех больше хороша». (2)

Портрет М.А. Нарышкиной. С. Тончи, 1800-е гг.



Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Неизвестный художник, начало 1800-х гг.



Все эти обстоятельства привели к тому, что жизнь Елизаветы Алексеевны была в большей мере жизнью частного лица, а не первой дамы Российской империи – общалась Елизавета с весьма ограниченным кругом людей (ближайшими подругами ее были графиня Варвара Николаевна Головина, графиня Софья Владимировна Строганова и княжна Наталья Федоровна Шаховская, в замужестве – княгиня Голицына) и много читала.
«Эта государыня соединяла в себе редкие качества ума и сердца; ее кроткий, любезный характер очаровывал всех, кто имел счастье приблизиться к ее особе. Своим приятным, симпатичным голосом она могла обезоружить всякого, явившегося к ней с жалобою или с каким-нибудь объяснением.
Елисавета Алексеевна обладала восхитительным голосом и брала уроки пения; она имела также особенную охоту к языкам, пользовалась уроками лучших преподавателей и знание языков делало ей доступным все изящное в области науки и словесности. Император любил слушать, когда императрица разговаривала; он высказал однажды одной даме, что для него составляет истинное удовольствие слушать как императрица рассказывает что-либо прочитанное ею. Она обладала удивительным даром слова.
Вкусы императрицы были до крайности просты, она никогда не требовала даже самых пустяшных вещей для убранства своих комнат, даже не приказывала никогда приносить цветы и растения. Однако, надобно заметить, что это делалось ею отнюдь не из равнодушия к этим предметам, а единственно из желания никого не беспокоить.
Она никогда не обнаруживала неудовольствия, если что выходило не по ней, напротив, настроение духа всегда было ровное. Приятный звук ее голоса мог очаровать самого равнодушного человека, а ее симпатичный взгляд располагал в ее пользу самых холодных людей.
Любимейшими ее удовольствиями были морское купанье и верховая езда». (3)
Также «ее можно было видеть, быстрыми шагами проходящую по набережным и по улицам столицы и появляющуюся на гуляньях в обыкновенной коляске четверней или даже пешком, в сопровождении лишь одной дамы и одного лакея». (4)

Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Ж.-А. Пеншон, 1801 г.



Очень скромными были и расходы Елизаветы Алексеевны: она постоянно отказывалась брать миллион дохода, который получают императрицы, довольствуясь 200 тыс., которые ассигнуются великим княгиням. …император уговаривал ее брать эти деньги, но она всегда отвечала, что Россия имеет много других расходов и брала на туалеты, приличные ее сану, всего 5 тыс. в треть, что составляло 15 тыс. в год. Все остальное издерживалось ею исключительно на дела благотворительности…
Главной печалью императрицы было отсутствие детей, и именно поэтому Елизавета Алексеевна весьма болезненно восприняла известие о беременности возлюбленной мужа: «...Я говорила Вам, любезная Мама, что впервые она (госпожа Нарышкина) имела глупость сообщить мне первой о своей беременности, столь ранней, что я при всем желании ничего бы не заметила. Полагаю, что для такого поступка надо обладать бесстыдством, которого я и вообразить не могла. Это произошло на балу, тогда еще ее положение не было общеизвестным фактом, как ныне, я говорила с ней, как со всеми прочими, спросила о ее здоровье, она пожаловалась на недомогание: “По-моему, я беременна”. Как вы находите, Мама, каким неслыханным бесстыдством надо обладать?! Она прекрасно знала, что мне небезызвестно, от кого она могла быть беременна. Не знаю, к чему это приведет и чем кончится, но знаю только, что я не стану убиваться из-за особы, которая того не стоит, ведь ежели я до сих пор не возненавидела людей и не превратилась в ипохондрика, то это просто везение».
(Нарышкина родила дочь, названную Зинаидой. К сожалению, девочка умерла на шестом году жизни.)
Между тем, не стоит забывать, что Елизавета была еще очень молодой женщиной, и находилась в самом расцвете красоты - «…черты лица ее чрезвычайно тонки и правильны: греческий профиль, большие голубые глаза и прелестнейшие белокурые волосы. Фигура ее изящна и величественна, а походка чисто воздушная». (5)
«Императрица — одно из прелестнейших созданий, которых мне случалось видеть. В ее наружности и в чертах лица мне что-то сильно напомнило виденную мною где-то картину (кажется кисти Анжелики Кауфман), изображающую Корделию дочь короля Лира… Она была одета в белое, шитое платье, с жемчугами огромной величины в ее светло-русых волосах. Было что-то в высшей степени увлекательное во всех движениях этой прелестной особы, исполненной смирения, скромности и благодушия... Она со многими говорила по-французски, кроме одной русской дамы, к которой обратилась по-русски. Голос ее очень приятен и мягок, и она говорит чрезвычайно скоро». (6)

Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Ж.-Л. Монье, 1805 г.



Поэтому нет ничего удивительного в том, что императрица полюбила, и эта любовь была взаимна.
Возлюбленный Елизаветы – Алексей Яковлевич Охотников, был штаб-ротмистром кавалергардского полка.

Портрет Алексея Охотникова.



Довольно продолжительное время, почти два года – 1803/4 гг., их отношения оставались исключительно на платоническом уровне.
Однако, в 1804 году у Алексея была обнаружена чахотка (туберкулез). Возможно, известие о его болезни, и вызванные этим сообщением чувства стали своеобразным катализатором, подтолкнувшим молодых людей друг к другу.
Так или иначе, их встречи проходили тайно, при весьма романтических обстоятельствах: «каждую ночь, когда не светила луна, он взбирался в окно на Каменном острове или же в Таврическом дворце, и они проводили вместе 2-3 часа...».
Это был отнюдь не банальный адюльтер, а настоящее, глубокое чувство: в письмах Алексей называет Елизавету «ma petits femme», «mon ami, ma femme, mon Elise…», т.е. моя маленькая женушка, мой друг, моя жена, моя Элиза…

Портреты императрицы Елизаветы Алексеевны.







Но, увы, судьба отпустила им совсем немного времени – 14 октября 1806 года, Охотников вышел в отставку по болезни, а 30 января 1807 года, в возрасте всего 26-ти лет, умер.
(Впрочем, существует еще одна, гораздо более эффектная версия смерти Алексея Охотникова – якобы в ноябре 1806 года, при выходе из театра Охотников был смертельно ранен неизвестным убийцей. Причем, организатором покушения называли Великого князя Константина Павловича, который мстил то ли за честь брата, то ли за собственные безответные чувства к императрице).
Единственным утешением Елизаветы Алексеевны стала родившаяся 3 ноября 1806 года, дочь ее и Охотникова, названная в честь матери Елизаветой.
Император Александр, несмотря на то, что «…жена, признавшись ему в своей беременности, хотела уйти, уехать…», объявил девочку своим ребенком. Как впоследствии выразилась императрица Мария Федоровна: «…поступил с ней (т.е. Елизаветой Алексеевной) с величайшим великодушием».
(Впрочем, вероятнее всего, Александр проявил великодушие, чтобы не допустить скандала, непременно возникшего бы в случае отъезда императрицы.
Тем более, что всего через год, и он стал отцом: «Дама (т.е. М.А. Нарышкина) ночью (с 18 на 19 декабря 1807 г.) родила девочку. Император сообщил об этом моей сестре и предъявил права на ребенка, хотя девочка конечно была не от него. Это меня беспокоит, хотя при данных обстоятельствах он должен благодарить небо, что это девочка. Меня больше всего возмущает, что Император говорит об этом моей сестре, словно она не его жена. Это наводит на прискорбные мысли, которые не дают мне покоя, хотя время не стоит на месте». (7)
Девочка получила имя Софья. Впрочем, хотя Александр и считал Софью своей дочерью, однако, его отцовство вызывало сомнения, поскольку Мария Нарышкина особой верностью не отличалась, и император был отнюдь не единственным мужчиной в ее жизни).
Дочь Императрицы, Великая княжна Елизавета, которую мать ласково называла «котеночек», стала предметом ее страстной любви и постоянным занятием. Ее уединенная жизнь стала счастьем для нее. Как только она вставала, она шла к своему ребенку и почти не расставалась с ним по целым дням. Если ей случалось не быть дома вечером, никогда она не забывала, возвращаясь, зайти поцеловать ребенка. Но счастье продолжалось только восемнадцать месяцев. У княжны очень трудно резались зубы. Франк, доктор его Величества, не умел лечить ее. Он стал давать ей укрепляющие средства, что только увеличивало раздражение. С ней сделались судороги. Был созван весь факультет, но никакие средства не могли ее спасти.
Несчастная мать не отходила от кровати, вздрагивая при малейшем движении. Минута успокоения возвратила ей надежду. Императорская семья собралась в той же комнате. Стоя на коленях перед кроватью и видя, что ее ребенок успокоился, Императрица взяла его на руки. Глубокое молчание царило в комнате. Императрица дотронулась своим лицом до личика ребенка и почувствовала холод смерти.
Она попросила Государя оставить ее одну с телом дочери. Государь, зная ее мужество, не поколебался предоставить ее скорби матери. …пробыв долгое время одна у постели умершей девочки, она удалилась к принцессе Амелии. Последняя вместе с Императрицей ухаживала за ребенком и разделяла ее скорбь; но столько волнений расстроили здоровье Государыни, и доктора прописали немедленное кровопускание. Она согласилась на все, чтобы не расставаться со своей сестрой.
Утром этого печального дня (30 апреля 1808 года) было получено известие о смерти младшей сестры Императрицы, принцессы Брауншвейгской.
Император справедливо рассуждал, что лучше было сейчас же передать это известие супруге и что это новое несчастье, как бы чувствительно оно ни было, немногим увеличит ее острое горе матери.
Принцесса Амелия в первое время хотела проводить ночи около Императрицы, но, заметив, что Ее Величество сдерживает из-за нее рыдания, решила оставить ее одну.
Императрица оставила у себя тело ребенка в течение четырех дней, ухаживая за ним…» (8)
5 мая 1808 года, великая княжна Елизавета была похоронена рядом со своей старшей сестрой Марией, в той же Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры.

Надгробие великой княжны Елизаветы Александровны.



Увы, больше у императрицы не было детей.
Потеря любимого человека и маленькой дочери только усилила склонность Елизаветы к уединенной жизни, тем более, что ее отношения с мужем уже давно приобрели формально-дружеский характер: супруги вместе появлялись на официальных церемониях, император регулярно пил с женой чай, попутно получая от нее подробные сведения о литературных новинках – император Александр говорил, что не имея времени много читать по причине государственных дел, он обязан императрице сведениями обо всем, что выходило в свете любопытного, - но не более…
Елизавета Алексеевна вела, пожалуй, самую замкнутую жизнь среди русских императриц: «…императрица живет в полном уединении. Она кушает у себя, одна со своей сестрой принцессой баденской Амалией, по крайней мере 3 раза в неделю. В другие дни, когда она обедает у императора, она появляется в столовой за минуту до подачи кушанья, удаляется немедленно после кофе и возвращается в свои внутренние комнаты, откуда она высылает даже фрейлину или придворную даму, несущую при ней дежурство...». (9)

Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны». Гравюра Вендрамини с портрета работы Л. де Сент-Обена, 1808 г.



«К портрету императрицы Елизаветы Алексеевны»

Кто на блистательной видал ее чреде,
Тот все величия постиг очарованье;
Тому, как тайный друг, сопутником везде
Благотворящее о ней воспоминанье.
В царицах скромная, любовь страны своей,
И в бурю бед она душой была спокойна,
И век ея свой суд потомству даст об ней:
Была величия и счастия достойна.
(В. Дорошевич)

Однако, несмотря на почти полную отстраненность от двора, императрица была прекрасно осведомлена и имела собственное мнение обо всех событиях, как внешней, так и внутренней жизни России: переживая войну 1805 года, она пишет матери о «несказанном негодовании, в какое повергло меня недостойное поведение австрийцев, коим мы обязаны этим поражением. Название австриец должно быть противно не только для каждого русского, но и для всякого, у кого есть душа. Тяжело видеть, как частное лицо делает подобные гнусности, но нет слов выразить то, что испытываешь при виде целого народа, подлого, коварного, наконец, глупого, со всеми его низкими свойствами. Не слова, а только дела могут выразить, что это за люди: морить голодом пришедших проливать кровь за них, поступать с ними гнуснее, чем поступают их враги, предавать их и в конце концов направить свое оружие против них.
Так они поступают вообще, а вот черта, характеризующая их отношение к императору лично: по окончании битвы он приехал в три часа ночи в небольшое местечко верхом измученный, так как не слезал с лошади с семи утра. В местечке находился австрийский двор со всей своею поклажею, с кроватями, кухнями, и все эти животные спали на своих пуховиках. Александр, слишком возмущенный, чтобы просить у них крова, вошел в какой-то жалкий крестьянский домик в сопровождении графа Ливена, князя Адама, не оставлявшего его ни на минуту, и своего хирурга Виллье. Тут от усталости или огорчения, или потому, что он ничего не ел почти целые сутки, у него сделались в желудке спазмы. Виллье опасался, что государь не перенесет этой ночи. Прикрыв его соломой, он поехал в главную квартиру императора Франца, где попросил у некоего Ламберти, заведующего двором, дать ему немного красного вина, сообщая ему при этом, в каком состоянии находится государь. Тот отказал ему, говоря, что слишком поздно, не стоит будить людей и т.п. Наконец Виллье стал на колени перед этим скотом, но все было бесполезно. Только посулив денег, ему удалось разбудить одного лакея, который пошел вместе с ним и разыскал полбутылки какого-то плохого красного вина. Вот как обходятся у австрийцев с союзным монархом, по-жертвовавшим своей армией ради спасения союзника.
Несмотря на все неудачи и на измену, превосходные войска наши покрыли себя новой славой, даже в глазах своих врагов, и вызывают живейший энтузиазм своих соотечественников. Наши солдаты просто ангелы, мученики и герои! Они умирали от голода во время перехода, от усталости и, падая от истощения, желали только сражаться, и никто не слыхал от них ни малейшей жалобы, в то время как к неприятелю направлялись целые транспорты со съестными припасами и эти жалкие австрийские войска имели все необходимое. Зато говорят, что поэтому гвардейцы не пощадили ни одного человека из австрийского батальона, обратившего во время сражения свое оружие против нас. Я этим восхищаюсь. Молодцы-гвардейцы выказали чудеса храбрости: один Преображенский полк опрокинул четыре линии неприятельского войска и лишь перед пятой не устоял... По отзыву наиболее опытных генералов, это было одно из самых кровопролитных сражений. Сердце кровью обливается, когда слышишь эти подробности. ... Так как поведение наших любезных союзников австрийцев нечего скрывать, и во Франции об этом знают, пожалуй, больше нас, то я не боюсь писать вам обо всем по почте: я хотела бы даже, чтобы вы разглашали подробности, насколько возможно, ибо я предвижу, что эти негодяи найдут возможность обвинить нас в чем-нибудь, и у них могут найтись сторонники, которые поверят им...»
Но после этой австрийской измены она, обнаруживая серьезные политические способности, высказывается за открытие мирных переговоров. Тильзитский мир вызывает в ней горькие чувства, но она глубоко возмущена оппозиционным поведением императрицы-матери и других членов семьи: «Императрица, которая, как мать, должна бы поддерживать, защищать интересы своего сына, по непоследовательности, вследствие самолюбия... дошла до того, что стала походить на главу оппозиции; все недовольные... сплачиваются вокруг нее... Не могу Вам выразить, до какой степени это волнует меня».
И маркграфиня баденская в ответ сообщала своей дочери: «Ваш возвышенный и благородный образ мыслей известен вообще; это дает надежду благомыслящим людям, что император когда-нибудь поймет (особенно, если он переменит политику), что он не может следовать лучшим советам, чем ваши».
Но даже если мнения Елизаветы и Александра не совпадали, императрица ставила интересы мужа на первое место, и всегда помогала ему в трудные минуты, о чем свидетельствуют ее собственные слова: «Как только я вижу, что ему грозит несчастье, я вновь приникаю к нему со всем жаром, на который способно мое сердце…».

«Император Александр I и императрица Елизавета Алексеевна».



1. А. Чарторыйский.
2. стихи Г. Р. Державина.
3. фрейлина императрицы С.А. Муханова.
4. Ф.Г. Головкин.
5. саксонский посланник Розенцвейг.
6. К. Вильмот
7. запись из дневника принцессы Амалии Баденской, сестры Елизаветы Алексеевны.
8. В. Головина.
9. генерал Савари.

...

Минни:

Охотников не показался мне симпатичным-какойто длинноносый с вытянутым лицом и мышиными волосами. Нарышкина полная оплывшая женщина. Совершенно не понимаю я царственных особ, зачем на таких людей внимание обращать.

...

Ингеборг:

 » «Царица кроткая, краса земных царей…» Часть III

«Царица кроткая, краса земных царей…» (часть III)

Такие же чувства, Елизавета питала и к стране, ставшей ее второй Родиной. Однажды она написала матери: «Незадолго до моего отъезда из Карлсруэ, когда …я пожаловалась на свою судьбу, Вы сказали мне: „Вы так молоды, что через некоторое время будете воспринимать Россию как Вашу родину“. В отчаянии я не могла в это поверить, но теперь… должна признаться Вам, Мама, что до глубины души привязана к России. И это не слепой энтузиазм, мешающий мне видеть преимущества иных стран перед Россией: я чувствую все, чего ей не хватает, но вижу также и то, какой она может стать, а каждый ее шаг вперед радует меня».
Предметом ее глубокого и пристального интереса и изучения становятся религия, история, обычаи России; в марте 1811 года, она пишет матери: «Два часа провела в любимом занятии русским языком. Это, действительно, сентиментальное изучение, ибо, конечно, наша литература еще в младенческом развитии, но когда проникнешь во все богатства языка, то видишь, что можно бы из него сделать, а всегда приятно открыть сокровища, требующие лишь рук, которые сумели бы их разработать. К тому же звуки русского языка, подобно музыке, приятны моему слуху».
Два месяца спустя императрица присутствовала на торжественном акте открытия Царскосельского лицея: «Императрица Елизавета Алексеевна тогда же нас, юных, пленила непринужденною своею приветливостию ко всем - она как-то умела и успела каждому из профессоров сказать приятное слово». (1)
Сильное впечатление императрица Елизавета произвела на юного Пушкина. Спустя много лет он напишет:

Приятным, сладким голосом, бывало,
С младенцами беседует она.
Ее чела я помню покрывало
И очи светлые, как небеса.
Но я вникал в ее беседы мало.
Меня смущала строгая краса
Ее чела, спокойных уст и взоров,
И полные святыни словеса.

Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Неизвестный художник, 1810-е гг.



(Между тем, некоторые историки и исследователи жизни и творчества Пушкина считают, что его чувства к Елизавете Алексеевне были очень глубокими, и что именно она являлась той самой «утаенной любовью», загадка имени которой до сих пор не раскрыта).
Также, вполне возможно, что знаменитые строки из «Руслана и Людмилы»:
Увы, ни камни ожерелья,
Ни сарафан, ни перлов ряд,
Ни песни лести и веселья
Ее души не веселят;
Напрасно зеркало рисует
Ее красы, ее наряд;
Потупя неподвижный взгляд,
Она молчит, она тоскует.;
были навеяны портретом Елизаветы Алексеевны, работы Ж.-Л. Монье, 1802 г.



Чувство восхищения императрицей Елизаветой, с Пушкиным разделяли многие современники.
Отзывы дипломатов свидетельствуют, в первую очередь, об уме и образованности императрицы: «Она много занимается серьезными вещами, много читает, много рассуждает о наших выдающихся писателях, мало говорит и в общем производит впечатление обладательницы крайне холодного ума. …ее характер остался неизвестен даже тем, кто ее обычно видит... Она воспламеняет воображение чтением наших трагиков: это женщина, которую было бы легче покорить умом, чем сердцем. Никогда не было политических интриг при этом дворе, являющемся обиталищем обыкновенного частного лица. Я считаю императрицу Елизавету женщиной очень тонкой с очень изощренным умом…»; (2)
Помимо этого все отмечали необыкновенное достоинство, с которым держится императрица, ее скромный образ жизни, нежелание пользоваться правами, принадлежащими ей как царственной особе.
Значительные перемены в жизни императрицы произошли с началом русско-французской или Отечественной войны 1812 года.
Разумеется, Елизавета Алексеевна не могла остаться равнодушной к происходящему: разыгравшиеся драматические события вынужденно оторвали ее от личных переживаний, вызвали в ней небывалый подъем духа и подвигли ее к совершенно новой деятельности.
Знаменитая французская писательница мадам де Сталь, находившаяся в это время в России, пишет о своей встрече с Елизаветой Алексеевной: «Императрица предстала передо мной как ангел России. Её манеры очень сдержаны, но то, что она говорит, полно жизни, а её чувства и мнения приобрели силу и жар в горниле благородных идей. Слушая её, я была взволнована чем-то неизъяснимым, шедшим не от величия, а от гармонии её души. Уже давно я не встречала такой соразмерности силы и добродетели».
Возможно, именно это, столь тяжелое для страны и народа время, стало для императрицы тем самым случаем, о котором упомянул граф Ф. Головкин, характеризуя Елизавету Алексеевну: «Но в этом очаровательном лице скрывается великий гений; когда-нибудь случай может его внезапно развить. Тогда увидят женщину высшего порядка, но она сама этому будет удивлена более, чем другие».
В письмах к матери в Германию она подробно описывала ход военных действий, восхищалась героизмом русских воинов:
«Надо, подобно нам, видеть и слышать ежедневно о доказательствах патриотизма, самопожертвования и геройской отваги, проявляемых всеми лицами военного и гражданского сословий... О, этот доблестный народ наглядно показывает, чем он является в действительности, и что он именно таков, каким издавна его считали люди, принимавшие его, вопреки мнению тех, которые упорно продолжали считать его народом варварским».
«Я уверена, что вы в Германии плохо осведомлены о том, что происходит у нас. Может быть, вас уверили, что мы бежали в Сибирь, тогда как мы не выезжали из Петербурга.
Мы приготовились ко всему; поистине, только не к переговорам о мире. Чем дальше будет продвигаться Наполеон, тем менее должен он надеяться на возможность мира.
Это единодушное желание Государя и всего народа во всех слоях, и, благодарение Богу, - по этому поводу царит полное согласие. Вот на это-то Наполеон и не рассчитывал; в этом он ошибся, как и во многом другом. Каждый шаг в этой гигантской России приближает его к бездне. Посмотрим, как проведет он в ней зиму.», - письмо от 26 августа 1812 года.
Мне отвратителен дух лжи, каковой составляет основу всех дел Наполеона. Каждый, у кого есть возможность, обязан противодействовать ему всеми силами. Битву при Бородино изобразили поражением, хотя она и была полностью выиграна нами с такой совершенною победой, что сам Наполеон метался среди солдат и кричал: «Французы, битва потеряна! Меня никогда не били, неужели теперь вы допустите это?» А на следующий день он издал приказ, в котором говорилось, что французская армия покрыла себя позором.
К несчастью, мы не смогли или не сумели воспользоваться этой победой; в конце концов, Кутузов решил оставить Москву, и сия орда варваров оказалась на руинах прекрасной этой столицы и вела себя так же, как и повсюду. Народ наш принялся жечь все, что ему столь дорого, не желая ничего оставлять неприятелю, а Великая Нация продолжает грабить, разорять и уничтожать то, что еще оставалось в сохранности. Тем временем армия наша обошла Москву и, остановившись неподалеку от той дороги, по которой пришел неприятель, начала действовать на путях его сообщений.
Войдя в Москву, Наполеон не нашел там ничего, на что надеялся. Он рассчитывал на жителей — их не было, все бежали от него. Он рассчитывал на провиант и припасы — но почти ничего не нашел. Он рассчитывал на моральную победу, подавленность, упадок духа, уныние русских, но возбудил в них лишь гнев и жажду мести».
«Худо ли, хорошо, но я постараюсь дать вам понятие об истинном положении дел. После выступления нашей армии из Москвы дела приняли для нас благоприятный оборот; в самом деле, когда критический момент миновал, преимущество, в силу вещей, оказалось на нашей стороне. Наполеон чрезчур отдалился от тех пунктов, где у него было сосредоточено продовольствие, в твердой уверенности, что когда он вступит в Москву, то Император будет этим встревожен, подпишет мир и даже будет просить о заключении его, и что занятие Москвы неприятелем произведет на народ такое ошеломляющее впечатление, что он падет духом, не будет в состоянии сделать дальнейших усилий, и так как занятие Москвы разорило бы многих богатых людей или угрожало бы им разорением, то оно явилось бы непреодолимым препятствием к продолжению войны. Он рассчитывал, кроме того, на народное восстание. Ничего этого не случилось: у всех была одна мысль, и занятие Москвы, вызвавшее негодование и желание отомстить неприятелю, облегчило народу те усилия, которые он делал.
Благодаря преданности и храбрости нашего доброго народа, который инстиктивно, безо всяких указаний со стороны правительства, вел войну по-испански, неприятелю становилось день ото дня труднее продовольствовать свое войско. Казаки - гроза французской армии, задерживали фуражиров. Вследствие этих причин, к которым присоединились болезни, вызванные плохим питанием и чрезмерным утомлением, французская армия потеряла, во время своего пребывания в Москве, столько людей, что я боюсь повторить цифру, которую называют, из боязни, что она покажется преувеличенной.
Чувствуя, что он не состоянии провести зиму в этом положении, Наполеон хотел перейти в южные губернии, доступ к которым охранялся нашими главными силами.
Произошло несколько мелких сражений; непоколебимая стойкость наших войск преградила все пути; наконец, после довольно значительного дела, французы были окончательно оттеснены, и неприятельская армия стала так поспешно отступать по той же дороге, по которой она шла, что это отступление смело можно назвать бегством; за это время нами взято множество пушек и пленных....»
Ей открылась и оборотная сторона войны: сотни раненых и искалеченных воинов наполнили Россию, многие семьи остались без кормильца. В это трудное время она возглавила женское «Патриотическое общество для вспомоществования разоренных войной». Не будучи автором идеи, но чутко воспринимая настроения в обществе, императрица подхватила инициативу и обеспечила ей развитие в дальнейшем. Вот как об этом вспоминает современник событий: «в самом разгаре военных действий составился в Петербурге небольшой кружок дам, задавшихся целью прийти на помощь вдовам и сиротам воинов, пострадавших на войне. 12 ноября 1812 года был утвержден устав Общества, принятого с самого своего возникновения под покровительство государыни Елисаветы Алексеевны». Его задачи были многообразны: выдача пособий, размещение больных и раненых в больницах, создание сиротских домов и казенных школ для обучения детей погибших офицеров.
Первым практическим результатом деятельности Общества стало Училище для сирот воинов, из которого позднее был образован женский Патриотический институт. Впоследствии это учебное заведение, постоянное опекаемое императрицей, стало называться Елизаветинским институтом.
(В 1816 году в ведение Общества поступает Дом трудолюбия, и с этого момента Общество расширяет сферу приложения своих усилий. Теперь оно ориентируется на воспитание и профессиональное обучение детей из бедных семей).
После изгнания Наполеона из России, Елизавета Алексеевна решила выехать вслед за мужем, в действующую армию. Однако, осуществить это намерение ей удалось только в конце 1813 года.
Весь следующий год Елизавета Алексеевна провела в Германии, навещая многочисленных родственников – своих и Александра.
Супругу императора-освободителя всюду ожидал самый восторженный прием.
19 сентября 1815 года императрица прибыла в Вену на знаменитый «танцующий конгресс», который должен был определить будущее освобожденной Европы.
Муж ее уже два дня назад прибыл туда из Санкт-Петербурга. Вместе с австрийской императорской четой царь выехал встретить жену в Шёнборн. В Вену две монаршие семейные пары въезжали в открытой государственной карете. Императрица российская сидела бок о бок с императрицей австрийской. В честь приезда русской императрицы на пути следования кареты к императорскому дворцу был выстроен почетный караул. Звучала музыка военного оркестра. Тысячи венцев высыпали на улицы посмотреть на жену русского царя и поприветствовать ее. Комнаты для Елизаветы были подготовлены в императорской резиденции.

Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. В. Боровиковский, 1814 г.



Красота и обаяние русской императрицы вызывали самые восторженные отзывы. Один из участников конгресса, граф Огюст де ла Гард писал о ней: «Этот ангел, спустившийся с небес, соединяя в себе все прекрасные черты, олицетворяла собой все то, что касалось счастья и успеха ее мужа. Ее выражение лица было очаровательно, в ее глазах отражалась чистота ее души. Ее прекрасные пепельно-белокурые волосы свободно спадали ей на плечи. Ее фигура была элегантной, стройной, гибкой. Скользящая походка выдавала ее даже тогда, когда она на балу надевала маску. Было невозможно, увидев эту женщину не применить к ней строки Вергилия: “Incessu patuit Dea” (Казалось, она была богиней).
К ее любезному характеру добавлялся еще и живой дух, и любовь к прекрасным искусствам, и безграничное великодушие. Изящной грацией, благородным поведением и неисчерпаемой добротой она покорила сердца всех присутствующих».

Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Ж.-Б. Изабе, 1815 г.



На Венском конгрессе императрица Елизавета была далека от политических вопросов. Она посещала балы, обеды, приемы, бывала на многочисленных концертах.
Императрица Елизавета была восторженной поклонницей таланта Бетховена. 29 ноября 1814 года она присутствовала на бетховенском концерте в Академии. При личной встрече русской императрицы и великого композитора, которая состоялась в покоях эрцгерцога Рудольфа, Елизавета сказала Бетховену много восторженных слов.
Еще одна встреча Бетховена и Елизаветы Алексеевны произошла предположительно в самые первые дни 1815 года. Бетховен передал Елизавете при аудиенции полонез (опус) № 89. За свое произведение композитор был щедро вознагражден: он получил 50 дукатов от императрицы и еще 100 дукатов – за признание посвящения сонаты для виолончели, опуса № 30, написанного еще в 1803 году для императора Александра I.
Однако, именно в это время, в душе Елизаветы Алексеевны царило угнетение и отчаяние. Об этом говорит ее письмо от 1 февраля 1815 г. (По предположению великого князя Николая Михайловича, написавшего биографию Елизаветы Алексеевны, письмо было адресовано её сестре – принцессе Амалии).
«Я испытываю особое чувство удовлетворения, имея снова возможность побеседовать со своей подругой, с той, которую в течение четырнадцати лет жизни я привыкла считать как самое себя. К сожалению, что я могу тебе сообщить о себе? За последнее время, что мы провели вместе, ты могла убедиться в тех страданиях, которыми объято все мое существо. Если я тебе скажу, что это состояние еще усугубилось, то и это будет слабым отражением действительности. С каждым днем чувство одиночества делается для меня тягостнее, но, несмотря на это, я не могу подобрать в моем воображении другую личность, которая могла бы заменить ту, которую я потеряла. С каждым днем сильнее чувствую свою ужасную потерю. Состояние, в котором я теперь нахожусь, таково, что вторично я не могла бы перенести потерю, подобную первой. Все мне представляется в другом свете. Право, не знаю, что делать; все погружено в мрак, и я только могу подтвердить, что я во всех отношениях и в полной мере несчастна. Лишь бы мои душевные страдания не прогневали Господа Бога!
Что же касается моего удаления от известной тебе личности, то оно не только не уменьшается, но растет, я ручаюсь, что нельзя найти более тяжелой обстановки, чем та, с которой я сталкиваюсь на каждом шагу.
Я знаю, что воля Божия должна совершиться; сама себе я мысленно повторяю это, но, откровенно говоря, ценою какой борьбы дохожу я до такого убеждения и, право, прихожу в отчаяние. Какая-то китайская стена окружила меня со всех сторон, и выходы все заперты. Всякие помышления о личном моем счастии кончены - где мне искать такого счастья, когда существо, которое я люблю всей душой, отторгнуто от меня навеки.
Я в состоянии исполнять еще свои общественные обязательства, но счастье домашнего очага далеко от меня, а это было когда-то прелестью моей частной жизни.
Единственное утешение я нахожу в молитве, но сознаюсь, что вполне удовлетвориться такого рода утешением не могу. Я более не чувствую каких-либо физических вожделений, но душа жаждет иметь около себя подругу, близкого сердцу человека, это влечение излить свою горечь ежедневно растет.
Вот, милая моя, то состояние духа, в котором я нахожусь с тех пор, как мы с тобой расстались. Но, увы, как будет грустно возвращение!
Нет более мужа, нельзя найти подругу, той, которая была бы утешением моей жизни; вернусь я в Россию только для того, чтобы одинокой влачить дальше эту тяжелую лямку. Вот та приятная перспектива, которая ожидает меня в ближайшем будущем и которая отравляет настоящие минуты. Я отлично понимаю, что нет средств выйти из этого состояния и, что бы я ни предприняла, все только ухудшит положение, а отнюдь не поправит его. Если бы, дав волю своему воображению, я пустилась бы на какое-либо предприятие, то не только оно бы не облегчило меня душевно, но было бы противно всем моим принципам и религиозным убеждениям и я бы не могла без отвращения оправиться от затеянного.
Привязаться к кому-либо другому было бы нарушением всего законного, именно того, чем я пожертвовала лучшими годами жизни и чем так дорожила.
А теперь он отшатнулся от меня после четырнадцати лет, четырнадцати лет счастья. Впрочем, кто может заменить тебя после тех лет счастья, подаренных мне тобой! Все эти грустные соображения не покидают меня и навевают глубокую меланхолию, которую не могут стереть все венские увеселения, и эта грусть навсегда останется моим уделом, Бывают дни такого маразма, что я скрываюсь от всех и запираюсь в свою комнату; там, наедине, я горько плачу и в этих слезах нахожу каплю утешения в своей житейской горечи».
Из Вены Елизавета Алексеевна уехала 9 марта: «Обладающая любезным, человечным и снисходительным характером, всеми любимая и почитаемая русская императрица, после того, как она простилась во вторник и в четверг, сегодня рано утром, около 9 часов во всей тишине отправилась из Вены…».
Путь Елизаветы на родину в Карлсруэ проходил через Мюнхен – императрица хотела навестить сестру Каролину – королеву Баварии.
В Баден Елизавета Алексеевна приехала 19 июня. На родине она провела все лето и часть осени.
Несомненно, после столь долгого отсутствия, Елизавета была очень рада возвращению в родные места: «Вот уже четыре недели я нахожусь в одном из красивейших мест на земле. Я рада жить в старом замке, все этажи которого украшены семейными портретами. Это настоящая колыбель моей семьи, окруженная скалами и древними дубами!»
Увы, муж писал ей очень редко, а единственным знаком внимания стала походная церковь, присланная императором в конце августа.
Наконец, 16 октября, из Берлина Елизавете доставили долгожданное письмо от мужа. Император говорил, что ожидает свою жену, и 25 числа должно состояться ее путешествие. В последние дни пребывания в Брухзале императрица заболела. У нее было сильное воспаление горла. Это задержало ее отъезд. Александру написали об этом в Берлин. Но у него не было ни дня, ни часу времени ждать, пока Елизавета выздоровеет.
Александр уехал из Берлина в Варшаву, потом в Петербург. Елизавета простилась с матерью и 1 ноября выехала в Петербург. Она не долечилась, в дороге вновь заболела и вынуждена была из-за этого задержаться еще на две недели в Веймаре. И только после этой двухнедельной задержки отправилась наконец-то в Петербург, где не была два года – с 19 декабря 1813 года…
После возвращения в Россию, Елизавета Алексеевна возвращается также к привычной жизни супруги императора, занимающей при нем второе место. Она делит свой досуг с ограниченным кругом преданных ей лиц, много читает, занимается благотворительностью, ищет утешение в религии, увлеченном знакомстве с религиозной литературой.
В начале 1816 года императрица познакомилась с Н.М. Карамзиным, и уже 14 января Карамзин пишет жене: «Государыня Елисавета Алексеевна изъявила намерение принять меня без чинов на сих днях слушать мою Историю».
Чтение «Истории» состоялось, и вот как Карамзин описывает этот вечер: «Вчера, в 7 часов вечера, приехал я с Уваровым к императрице Елисавете Алекс. Мы нашли ее совершенно одну, в большом кабинете. Она еще хороша лицом, миловидна, стройна, имеет серебряный голос и взор прелестный. Читали долго, но в глубоком молчании, следственно холодно. К сожалению, уткнув глаза в книгу, я не мог часто взглядывать на императрицу; а на нее приятно смотреть. В ее глазах есть нечто красноречивое. Она казалась довольною. После мы говорили с час, ловко и свободно, о войне Французской, о пожаре Московском и проч. В начале одиннадцатого она изъявила мне благодарность, мы расстались, и я вышел с приятным воспоминанием. Надобно было видеть эту интересную женщину одну, в прекрасном белом платье, среди большой, слабо освещенной комнаты: в ней было что-то магическое и воздушное».
Отношения между Елизаветой Алексеевной и знаменитым историком заслуживают внимания, потому что они сразу приняли особо интимный характер взаимного доверия, Н. М. Карамзин сумел заинтересовать государыню своими беседами и чтением «Истории Государства Российского». Частенько для практики в русском языке императрица сама читала вслух произведения историка, и при этом происходил оживленный обмен мыслями... За последующие годы доверие Елизаветы к Карамзину настолько окрепло, что она начала ему читать свои дневники за все время пребывания в России.
Имя Елизаветы Алексеевны систематически упоминается в переписке Карамзина с близкими ему людьми, что свидетельствовало о достаточно частом их общении, не говоря уже об их переписке. Карамзин не скупится на похвалы императрице: «Умом душе мила». Но главное, как сам Карамзин оценил место этой женщины в своей жизни. «Судьба странным образом приблизила меня в летах преклонных ко Двору необыкновенному, чьей милости ищут, но кого редко любят. Ты не менее моего знаешь двух (имеются в виду император Александр и императрица-мать Мария Федоровна), но третью я узнал короче: Императрицу Елисавету, женщину редкую. …я имел счастье беседовать с ней еженедельно, иногда часа по два и более, с глазу на глаз; иногда мы читали вместе; иногда даже спорили, и всегда я выходил из Ее кабинета с приятным чувством. К ней написал я, может быть, последние стихи в моей жизни, в которых сказал:
Здесь все мечта и сон; но будет пробужденье!
Тебя узнал я здесь в приятном сновиденье:
Узнаю наяву!..
В самом деле, чем более приближаюсь к концу жизни, тем более она мне кажется сновидением».

1. И.И. Пущин.
2. генерал Савари.

...

Ингеборг:

 » Грануаль — королева пиратов

Иван Измайлов "Грануаль — королева пиратов".


В 1970-е годы журнал «Вокруг света» напечатал статью Бориса Рыбникова о леди Грейс О’Мэйл — неустрашимой предводительнице ирландских морских разбойников. Многие тогда сочли ее историю выдумкой — настолько она была необычна. Ряд фактов в статье действительно придуман, но ее героиня существовала на самом деле. Только звали ее иначе — Грануаль О’Мэлли. Имя Грейс ей дали англичане, с которыми королева пиратов то ссорилась, то мирилась всю свою долгую жизнь. При рождении ее назвали Грайне (Грания), а потом присвоили прозвище Грануаль, что означает Лысая Грайне. «Облысела» она в тринадцать лет, когда попросилась с мужчинами в море. Ей ответили, что женщина на корабле — плохая примета. Тогда она взяла ножницы и коротко обрезала свои темные кудри: «Все, теперь я мужчина!» Отец рассмеялся и взял дочку в плавание.

Родовое гнездо

Оуэн Дубдара, что означает Черный Дуб, был вождем клана О’Мэлли (по-гэльски — Умалл-Уахтара), обитавшего в нынешнем графстве Мэйо, на крайнем западе Ирландии. В этом неприветливом краю, который испокон веков жил за счет моря, члены клана славились мореходным искусством. Говорили, что они рождаются и умирают под парусом. Одни на маленьких, обшитых кожей лодках рыбачили у берега, другие на больших кораблях доставляли в Испанию и Шотландию ирландские товары: скот, кожу, шерсть, привозя обратно в Ирландию красивые ткани, вино и другие предметы роскоши. В тогдашней Ирландии, как когда-то у викингов, каждый купец был одновременно и воином, и пиратом, чтобы защитить свой корабль от нападения и при случае самому ограбить конкурента.
Таким же был и Оуэн, с которым в поход отправлялись 30-40 крепких молодцов. Поссорившись едва ли не со всеми вождями графства Мэйо, он скрывался от их мести в своем замке Карригаули — прямоугольной каменной башне, на нижнем этаже которой держали скот, а на верхнем — жили люди. Там же около 1530 года родилась Грания. Гэльские женщины пользовались большой свободой, но все кругом говорили, что Оуэн слишком распустил свою дочку — позволяет ей выходить в море, ставить снасти и даже участвовать в сражениях. Недовольна была и его жена Маргарет, но Черный Дуб никого не хотел слушать. Когда его дочери было шестнадцать, он внезапно умер — то ли подхватил в плавании лихорадку, то ли враги, отчаявшись одолеть такого соперника силой, подсыпали ему в пищу яд. По преданию, после смерти отца Грануаль бросила вызов своему младшему брату Индульфу, который должен был стать вождем. В честном бою на ножах юноша оказался побежденным и должен был, сгорая от стыда, уступить власть женщине.
На самом деле у Грануаль был только один брат — Домналл, по прозвищу Волынщик. Драться с ним не имело смысла, поскольку вождя все равно выбирало собрание клана, которое никогда не отдало бы власть женщине. Поэтому новым предводителем без всяких ссор стал Домналл, а его сестру поспешили выдать замуж за таниста (заместителя вождя) сильного клана О’Флаэрти — Домналла Воинственного. Он и правда без устали воевал с соседями, хотя обычно эти войны сводились к угонам коровьих стад и вероломным убийствам. Отдыхая от трудов неправедных, Домналл успел завести с молодой женой троих детей — Оуэна, Мерроу и Маргарет. Но Грануаль быстро надоело вести хозяйство, и она вернулась на море, прибрав к рукам флотилию супруга. Сам он корабли не любил, и его моряки охотно подчинились новой госпоже. Скоро она стала хозяйкой берегов не только Мэйо, но и соседних графств Голуэй и Клэр. Ее быстроходные галеры легко настигали нагруженные купеческие суда и ставили их хозяев перед выбором: кошелек или жизнь? Кроме прямого грабежа, расчетливая Грануаль практиковала рэкет, взимая с толстосумов дань за безопасность.
В то время Ирландия формально подчинялась англичанам, явившимся в страну еще в XII веке. Однако на деле гэльские кланы сохраняли независимость, английский язык, обычаи и тем более законы приживались на Зеленом острове с трудом. Только в XVII веке «железнобокие» Кромвеля полностью покорили его огнем и мечом. А пока британцы ограничивались карательными экспедициями против чересчур независимых местных вождей.
Однажды их флот внезапно напал на замок О’Флаэрти, когда там находилась Грануаль с детьми. Запершись в башне, она велела расплавить свинцовую крышу и лить металл на головы нападавшим, а сама тем временем зажгла хворост, сложенный на верхней площадке башни. Увидев огонь, ее корабли, караулившие добычу в открытом море, вернулись и разбили англичан в пух и прах. После этой победы замок Петуха, как его называли местные жители из-за драчливости хозяина, переименовали в замок Курицы. В 1560 году Домналл был убит в одной из стычек, и вдове пришлось отказаться от власти. Взяв с собой две сотни добровольцев, она вернулась в родные края, где брат уступил ей остров Клэр, удобно расположенный на торговых путях. Там она снова взялась за старое и скоро восстановила свое могущество на море.
Убивая и грабя, Грануаль не забывала замаливать грехи в часовне у колодца Святой Бригитты на острове Клэр. На пути к ней О’Мэлли однажды наткнулась на разбитый корабль и лежащего рядом с ним юношу в богатой одежде. Это оказался знатный английский дворянин Хью де Ласи, потомок графов Ольстеров. Взявшись за лечение юноши, Грануаль впервые в жизни влюбилась. Почти полгода она не покидала свой остров, а потом ее счастье кончилось быстро и печально. Хью отправился поохотиться на оленей на берег Мэйо, где его встретили и убили воины враждебного клана Макмагонов. Ярость предводительницы пиратов была безмерна. Собрав флот, она обрушилась на пришельцев и перебила их всех до одного. А потом напала на Дуну, цитадель Макмагонов, изгнала из нее прежних хозяев и заселила крепость своими людьми.

Пробный брак

Постепенно в руках Грануаль оказалось все побережье Мэйо, кроме замка Рокфлит (по-гэльски — Кавлах).
Им владел Железный Ричард из рода Берков, которому морская воительница неожиданно для всех предложила себя в жены. По ирландскому обычаю они заключили пробный брак сроком на год. За это время пиратка по-хозяйски обосновалась в Рокфлите, и через год, когда Ричард вернулся из похода в свою крепость, он увидел запертые ворота и свою жену, которая коротко заявила ему с высоты бойниц: «Уходи, я с тобой развожусь». Ричард ушел, но врагами они, как ни странно, не стали — может быть, потому, что Грануаль родила ему сына Тиббота. По легенде, на другой день после его рождения она вышла в море и была атакована алжирскими пиратами (в летний сезон они заплывали далеко в Атлантику в поисках добычи). С мушкетом в руке она первой прыгнула на палубу вражеского корабля, закричав: «Не робейте, парни! Рожать гораздо хуже, можете мне поверить!»
Между тем почти все вожди западных ирландских кланов уже подчинились англичанам. В 1577 году настал черед О’Мэлли, которая явилась в Голуэй к английскому капитану Генри Сидни, который и оставил о ней первое документальное упоминание: «Ко мне явилась знаменитейшая женщина-капитан Грания Ималли, предложившая мне услуги трех своих галер и 200 воинов». Здесь легендарная ирландка гостила долго, общаясь с сыном Генри — поэтом Филиппом Сидни. Говорят, последний даже влюбился в нее, хотя был намного моложе. Позже между ними завязалась переписка, и, поскольку Грануаль была неграмотна, она специально завела помощника, чтобы тот зачитывал возвышенные послания Филиппа и сочинял ответные. Романтическая легенда гласит, что в те же годы ее посетила другая любовь — к испанскому дворянину Рамиро де Молине, взятому в плен пиратами. Он был принят в клан, участвовал во всех набегах, но потом загрустил по родной Кастилии и был отпущен домой.
Несмотря на возраст, Грания продолжала ходить в походы и лично участвовать в боях. Она была высокой, сильной, метко стреляла, прекрасно владела кинжалом и больше всего презирала трусость. Когда в одном из боев ее сын Тиббот, совсем еще мальчик, в страхе подбежал к матери и уткнулся лицом в ее колени, она крикнула: «Ты что, хочешь спрятаться там, откуда когда-то вышел? Не выйдет! А ну, вперед!»
Завидев паруса «ведьмы из Рокфлита» с изображением волшебного морского коня, многие капитаны сразу готовились сдаваться. Конечно, иногда и она терпела поражения: однажды англичане взяли ее в плен и отправили в цепях в Дублинский замок. Оттуда ирландцы редко выходили живыми, но Грануаль каким-то образом оказалась на свободе. Сохранилась легенда о том, как по пути в родные края она завернула в город Хоут, но ее не впустили в ворота. И тогда, переночевав под открытым небом, поутру она подстерегла сына бургомистра, вышедшего в лес поохотиться, и увезла его с собой. Отцу пришлось отправиться в Мэйо и униженно предлагать пиратке выкуп. В ответ она сказала: «Бери парня бесплатно, но с одним условием: ворота твоего города должны быть всегда открыты для тех, кто ищет ночлега, и за каждым столом для них должно оставаться место». Говорят, жители Хоута соблюдали этот обычай много лет.
В 1583 году умер Ричард Берк, до конца бывший другом и союзником Грануаль. Вскоре губернатором провинции Коннахт стал сэр Ричард Бингем, решительно взявшийся за непокорных гэльских вождей. Начав настоящую войну с кланом О’Мэлли, он в 1586 году разорил земли Грануаль и захватил ее сына Оуэна, который был убит «при попытке к бегству». Лишилась она и другого сына, Мерроу, который встал на сторону англичан и помогал им охотиться за матерью. Но она была неуловима, при первой опасности уходя в море. Требуя подкреплений, разозленный Бингем называл Грануаль «зачинщицей всех мятежей в этой провинции за последние сорок лет». Между тем в 1588 году пиратка приняла участие в разгроме испанской Непобедимой армады, проплывавшей мимо берегов Ирландии. Ее люди отправили на дно галеон Педро де Мендосы с сотнями моряков, но враждебности губернатора это ничуть не убавило.
Постепенно силы морской воительницы таяли, а натиск англичан непрерывно нарастал. Отчаявшись победить, Грануаль обратилась с письмом к английской королеве Елизавете.

На королевском приеме

«К Вашему Величеству смиренно обращается Ваша верная и преданная подданная Грания Ни Мэлли, проживающая в Ваших ирландских владениях. Поскольку у ирландцев, особенно на побережье Западного Коннахта, бытует прискорбный обычай, по которому каждый вождь для защиты себя и своего народа должен с оружием выступать против соседей, я, преданная служанка Вашего Величества, в течение сорока лет также вынуждена силой защищать своих людей на море и на суше», — в письме Грануаль просила позволения «обрушиться огнем и мечом» на всех врагов королевы в обмен на защиту от самоуправства английских чиновников.
Получив письмо, Елизавета выслала ирландке вопросник из 18 пунктов, чтобы определить, является ли та мятежницей. В это время Бингем снова напал на земли О’Мэлли и захватил в плен сына Грануаль Тиббота и ее брата Домналла. Чтобы выручить их, она отправилась в Лондон, что было весьма смелым поступком для гэльской правительницы, обвиненной в пиратстве и мятеже. В начале августа 1593 года во дворце Уайтхолл состоялась встреча двух женщин, двух ровесниц, которые ни в чем не походили друг на друга. Разряженные и надушенные придворные перешептывались, глядя на высокую старуху в грубом шерстяном платье и полосатом плаще, которая почтительно, но с достоинством беседовала с их повелительницей. Беседа шла по-английски — с годами Грануаль кое-как овладела этим языком. Говорят, перед входом в зал ее обыскали и нашли длинный кинжал. «Я привыкла защищать себя», — объяснила ирландка, но оружие отдала. Ее встречу с королевой запечатлела гравюра — единственное прижизненное изображение Грании О’Мэлли, по которому, правда, очень трудно судить, как же все-таки она выглядела. Мы не знаем даже цвета ее волос: обычно их считают черными, о чем говорит и прозвище отца, но в одной из поэм — «Грания рыжекудрая»…
О чем говорили королева и пиратка, осталось неизвестным, но скоро губернатору Бингему из Лондона был отправлен приказ: отпустить из темницы сына и брата Грануаль, прекратить нападения на ее владения и уважать ее права и привилегии. Причина такой милости крылась в последних словах: «Поскольку она раскаялась в своем прежнем неповиновении и пообещала участвовать на нашей стороне в вой не, что мы ведем со всем миром». Имелась в виду война с католической Испанией, которая, хоть и потеряла Непобедимую армаду, не утратила своей мощи и грозила вступить в союз с Францией. В этих условиях помощь сильного пиратского флота представлялась отнюдь не лишней. Стоит вспомнить, что английские пираты во главе с сэром Фрэнсисом Дрейком не раз помогали Елизавете, и она вполне могла надеяться на такую же помощь от ирландских морских разбойников. Не исключено и то, что английской королеве просто понравилась эта женщина — прямая, суровая, ничем не напоминавшая ей придворных лицемеров.

Ирландия во времена Грануаль

XVI столетие стало переломной эпохой в жизни Ирландии — временем, когда вековые устои кельтского кланового общества начали рушиться под напором английских завоевателей. Еще в XII веке англичане захватили юго-восточную часть Зеленого острова — Ленстер, но остальная часть страны жила, как и прежде: без городов, дорог и денег, среди нескончаемых распрей племенных вождей, которые даже формально не подчинялись Лондону. Король Генрих VIII начал второе завоевание» острова, конфискуя земли у непокорных ирландцев и заселяя их переселенцами из Англии. Будучи протестантом, он начал гонения на католическую церковь, которой было предано большинство островитян. Ту же политику продолжала его дочь Елизавета I, что вызвало многочисленные восстания. В 1583 году королевские войска подавили многолетний мятеж графа Десмонда и захватили южную часть страны — Манстер. В 1603 году было подавлено восстание графов Тирона и Тирконнела на севере, в Ольстере, и эта область начала заселяться протестантами из Англии и Шотландии (что породило нынешний североирландский конфликт). Лишенные своей земли ирландцы бежали на запад, в Коннахт — самую дикую и малонаселенную часть страны, вотчину О’Мэлли. Эта область была захвачена англичанами только при Кромвеле, в 1640-е годы.
Во времена Грануаль ирландцы еще жили кланами (септами), объединявшими родственников до седьмого колена. Составлявшие их большие семьи (дервине) выбирали на общем собрании вождя клана (флайха), который подчинялся королю племени (ри-туата). Вместе с вождем выбирался его «заместитель» — танист, бравший на себя управление в случае внезапной насильственной смерти вождя, что для Ирландии было скорее правилом, чем исключением. Уже ушло в прошлое старое сословное деление общества на рабов, простых общинников и «благородных» (айре), к которым относились вожди, судьи и поэты-барды. Стремясь подавить самосознание ирландцев, английские завоеватели запрещали песни бардов, народную музыку и одежду, третировали гэльский язык как «варварский». В результате сегодня по-гэльски говорит только 1% ирландцев.

«Сильные на суше и на море»

Как бы то ни было, Грануаль вернулась в Мэйо, где ее уже ждали освобожденные члены семьи. Бингем, однако, не прекратил строить каверзы клану О’Мэлли, и пиратке даже пришлось на время бежать в Манстер. Потом она вернулась, что оказалось как раз вовремя: Грануаль сдержала данное Елизавете I слово и напала на восставшего против королевы графа Тирконнела. Попутно Грануаль вернулась к любимому занятию — морскому разбою. Чтобы помешать ей, новый губернатор Коннахта Клиффорд последовал старинному принципу «разделяй и властвуй». А спасенный матерью Тиббот ответил ей черной неблагодарностью: вслед за Мерроу он перешел на сторону англичан и помогал им преследовать своих сородичей на море. Грануаль не простила вероломных сыновей и до конца жизни отказывалась общаться с ними.
В 1598 году отряды ирландских мятежников нанесли англичанам поражение и вторглись в Коннахт. Не забыв о том, что О’Мэлли поддержали англичан, мятежники разорили их земли, и Грануаль укрылась на острове Клэр, где когда-то встретила любовь. Теперь эти воспоминания не радовали ее — она бродила по берегу среди зеленых зарослей и журчащих ручьев и думала, как она на старости лет оказалась союзницей врагов своего народа. Неужели эта рыжая английская королева сумела обмануть ее?
Скоро английские армии вернулись, разоряя все на своем пути. В январе 1602 года ирландские графы Тирон и Тирконнел были разбиты в битве при Кинсейле, и вместе с ними ушла в прошлое старая Ирландия. На севере острова клановых вождей лишали вековых привилегий, жители покидали свои земли, а их место занимали английские колонисты. Через год, в марте 1603 года, умерла Елизавета I, а вскоре, когда точно — неизвестно, за ней последовала и Грануаль. По одной версии, она в последний раз повела своих воинов на абордаж вражеского судна и погибла в бою. По другой — мирно упокоилась в Рокфлите и была похоронена в семейной часовне на острове Клэр под гордым девизом Terra Marique Potens — «Сильные на суше и на море». Есть и романтическая легенда, согласно которой за ее телом приплыл на своем корабле верный Рамиро де Молина. Узнать правду об этом невозможно, поскольку гробница О’Мэлли разорена давным-давно. Зато часовня, как и замок в Рокфлите сохранились и сегодня стали местом паломничества многочисленных поклонников пиратки.
Долгое время о Грануаль не вспоминали, и только бродячие певцы, потомки ушедших в прошлое бардов, пели запрещенные баллады о «хозяйке ирландских морей». «Кельтское возрождение» XIX века оживило интерес к разбойнице. В 1988 году вышел роман «Грануаль, пиратская королева», созданный ирландской писательницей Энн Чэмберс. По его мотивам были созданы несколько произведений, в том числе бродвейский мюзикл «Грания» (1989) и пьеса «Королева пиратов» (2006). Ирландский композитор Шон Дэви написал рок-оперу «Грануаль», а в 2008 году в Голливуде планируют снять фильм об ирландской пиратке по сценарию той же Энн Чэмберс. Грануаль-Грейс имеет все шансы сделаться романтической героиней нового столетия, хотя романтизма в ее характере было мало — чтобы стать капитаном пиратов, в то время (как, впрочем, и сегодня) требовались совсем другие качества.

...

Vlada:

 » Замок принцессы Евгении Ольденбургской.

Натали, спасибо тебе за верность клубу и такие познавательные материала!
Я в конце мая побывала в одном очень интересном месте - поселке Рамонь, находится он в Воронежской области,и в истории известен тем, что находится там замок принцессы Евгении Ольденбургской.
Фотографии, привезенные оттуда


А вот и Евгения Ольденьбургская! Ее жизнь и история замка меня просто потрясли! Надо сказать, что сам замок, которому чуть более 100 лет, в прекрасном состоянии, но внутри сохранились только камин и лестница, по которой ходили члены императорской семьи, все остальное разграбили в течении 100 лет. В советское время в замке были дом детского творчества и детская библиотека, а в перестройку утащили и последнее, что там оставалось. Сейчас восстанавливают парк перед домом.
История жизни семьи -читайте здесь http://istram.ucoz.ru/publ/rod_oldenburgskikh/e_m_oldenburgskaja/54-1-0-387

а это видео я нашла в интернете

http://www.youtube.com/watch?v=5OfxPApfdds

...