Клуб историков-любителей

Увлекаетесь ли вы историей?
да, очень		66%	[ 154 ]
да, очень я по специальности и по призванию учитель истории		2%	[ 6 ]
м.ж. очень историческое, поневоле увлечешься		1%	[ 3 ]
нет, но хотелось бы		4%	[ 11 ]
По стольку по скольку...		5%	[ 12 ]
раньше улекалась(ся)		4%	[ 10 ]
скорее да, чем нет		14%	[ 33 ]
увлекаюсь историей и немного исторической реконструкцией		0%	[ 1 ]

Всего голосов: 230 Опрос завершён. Как создать в теме новый опрос?

Москвичка:

В одной из тем сайта рассматриваются непонятные выражения, встречающиеся в литературе, иногда прослеживается их этимология - которая частенько тесно связана с "чистой" историей, а не историей языка. Известно ли вам что-то о японском городовом ? Что вы знаете о зерцале и хлебном магазине? И почему бросать в воздух чепчики - верх неприличия?

Приглашаю тех, кто ещё не успел познакомиться с темой, заглянуть туда. Может, и расскажете о ч-н таком... литературном...

...

Margot Valois:

Две Маргариты Наваррские:

http://ru.wikipedia.org/wiki/Маргарита_де_Валуа
http://www.vostlit.info/Texts/rus9/Margo/pred.phtml?id=896
http://www.vostlit.info/Texts/rus9/Margo/frametext1.htm

...

Ингеборг:

«Царица кроткая, краса земных царей…» (часть IV)

Но жизнь императрицы шла своим чередом. Особенное впечатление произвело на нее посещение Москвы в 1817 г., в которой она не была со дня коронования. Она много выезжала. Присутствовала вместе с императором при закладке храма Христа Спасителя на Воробьевых горах. Посещала монастыри и церкви: Саввино-Сторожевский монастырь в Звенигороде с его уникальной коллекцией и необычайно красивыми окрестностями, Воскресенский в Новом Иерусалиме, Троице-Сергиеву лавру. Побывала в Странноприимном доме гр. Шереметева.
Весьма примечательны ее визиты в Архив Московской государственной коллегии иностранных дел. «Завтра для меня будет маленький праздник, - сообщает она матери. - Я во второй раз проведу часть утра в Архиве: это меня занимает и завлекает. Ничего я так не люблю как исторический хлам...».
Ознакомление с собранием архива показало, что посещение Архива носило не протокольный характер, а было вызвано ее искренним интересом к историческим документам. Она побывала в Архиве дважды, сперва просмотрев древние исторические документы, касавшиеся России. Другой раз — дипломатические документы сношения русских царей с европейскими и азиатскими державами.
Елизавета Алексеевна бывала на вечерах в домах знатных москвичей, приняла участие в великолепном бале-маскараде, данном в ее честь, словом, вела необычный для нее светский образ жизни. Московское радушие и открытость, новизна обстановки, не похожей на ее обычный обиход, новая обстановка, новые впечатления благотворно повлияли на настроение и душу императрицы.
Пока двор до лета жил в Москве, Александр I не раз покидал первопрестольную — ездил в Варшаву на открытие сейма, после чего посетил Одессу, Крым, Воронеж, Рязань. Его отъезд огорчал Елизавету Алексеевну, которая писала матери: «Уехал он инкогнито, рано утром, когда все спали, согласно его вкусу и манере». В июне 1818 года император принимал в Москве прусского короля Фридриха-Вильгельма III (отца великой княгини Александры Федоровны). Парады, всевозможные увеселения в честь гостей продолжились потом и в Петербурге, куда вернулся императорский двор. Все эти празднества очень утомили Елизавету Алексеевну. Она писала матери, что не находит отрады в круговороте придворных развлечений и «плывет, уносимая потоком, без удовольствия для себя и пользы для кого бы то ни было. Это называется покоряться судьбе: надо признаться, очень капризная бывает судьба на свете». Тогда ни она, ни мать даже не предполагали, что судьба уготовить им новую встречу, о которой они даже не мечтали.
Предполагалось новое заграничное путешествие Елизаветы Алексеевны, о котором она даже не думала. Но по настоянию Александра ей следовало поехать в Европу, на то время, пока в столице не будет мужа и свекрови. Александр уезжал на конгресс Священного союза, а Мария Федоровна намеревалась посетить своих дочерей – Марию, Екатерину и Анну.
Понимая, в чем истинная причина ее «выдворения» из Петербурга, Елизавета Алексеевна писала близкой подруге – графине Софье Строгановой:
«Ясно и несомненно, что я предпринимаю это путешествие, чтобы успокоить вдовствующую императрицу, которая не может смириться с мыслию оставить меня здесь одну. Император сказал мне это без обиняков и при этом пресек все возражения, которые готовы были сорваться у меня с языка. Его слова, сказанные самым решительным тоном, показали мне, что и он хотел, чтобы я уехала. Я видела, что настаивать значило бы вызвать неудовольствие и, быть может, ссору. Я решила покориться... Но смотря на все это с чисто человеческой точки зрения, я огорчена и возмущена, особенно возмущает меня повод, каким вызвана эта поездка. Я не предводитель мятежников и не жертва; только в таком случае имели бы право удалить меня из дома вопреки моему желанию, без всякой пользы для кого бы то ни было. Меня удаляют от тех, кто хочет быть со мною, меня посылают туда, где боятся моего приезда. Никто не спрашивает: будет ли эта поездка в зимнее время года полезна для меня или вредна? И ради чего это делается? Я не берусь судить о мотивах руководящих императором. Что касается мотивов его матери, то они должны быть лестными для меня: значит, она считает меня очень неотразимой, если так боится оставить меня здесь на четыре месяца...»
У Елизаветы Алексеевны никогда не было никаких политических амбиций. Даже в письмах к матери она была весьма осторожна, признавалась: «Я не пишу вам о политических событиях. Это область, которой я предписала себе никогда не касаться». Тем не менее Мария Федоровна настоятельно советовала сыну не оставлять жену в Петербурге, где у нее было немало сочувствующих ей и среди гвардейской молодежи, и среди дворянской интеллигенции.
«Когда государь отправился на конгресс в Лайбах, то императрица выехала вслед за ним, чтобы навестить тем временем свое семейство в Карлсруэ. Она остановливалась на трое суток в Дармштадте, у сестры своей, великой герцогини…
Из Дармштадта мы отправились в Веймар, где нас приняла очаровательная Великая княгиня Мария Павловна и ее супруг. Из Веймара императрица Елисавета отправилась в Мюнхен, к сестре своей, супруге короля Максимилиана.
Из Мюнхена мы отправились прямо в Карлсруэ, где императрица поместилась в доме матери своей, маркграфини». (1)
Пребывание Елизаветы Алексеевны в Бадене на этот раз было не столь продолжительным, как первое, к тому же оно было омрачено болезнью и смертью брата Карла. Хотя она знала его мало (ее увезли в Россию, когда он был еще малолетним), да и из-за неприятного ей брака со Стефанией Богарне, родственницей врага России, их отношения не были дружественными, (Елизавета Алексеевна писала тогда брату:
«Письмо мое будет, вероятно, тщетным, так как я не думаю, чтобы вы обратили более внимания на мои слова, нежели на мнение мамы, к которой вы относитесь в высшей степени неуважительно, заключая, несмотря на ее увещевания, этот недостойный брак, к которому вас склоняют. Если вследствие этой трусливой уступчивости вы заставите ее отдалиться от вас, вы этим порвете все узы, которые связывают меня с вами и с нашей семьей... Какое ослепление мешает вам видеть, что вы покрываете позором себя и свою страну в глазах отдаленнейшего потомства?»), но кончина Карла подействовала на Елизавету Алексеевну очень тяжело.
Когда стало ясно, что положение Карла очень опасное, Елизавета Алексеевна написала мужу и просила его участия, чтобы не допустить расчленения Баденского герцогства. У маркграфа Карла не было наследников по мужской линии — только три дочери, и страна, в силу различных династических причин, могла достаться Баварии.
Елизавета, заручившись поддержкой мужа, вмешалась в политическую жизнь своей родины и лично назначила нового великого герцога Баденского – своего дядю Людвига Вильгельма. С 1819 года на родине ее называли «Ангел-хранитель Бадена».
Это была последняя встреча императрицы Елизаветы с родными.
Вернувшись в Петербург, Елизавета Алексеевна «стала вести прежний образ жизни, заботилась как всегда о бедных и об учебных заведениях, основанных на ее средства…». (1)
Именно образ жизни императрицы, составляющий разительный контраст пышности Двора, укрепил репутацию Елизаветы Алексеевны в среде дворянской оппозиции; возможность возведения ее на престол рассматривали декабристы.
В частности, во время следствия по делу декабристов о С. Трубецком сообщалось следующее: «За два дни он говорил, чтобы действовать как можно тише и не лить крови; и тут и во время известия о смерти проговаривал, что нельзя ли императрицу Елизавету на трон возвести».
Однако, вскоре Елизавета Алексеевна вновь пережила несколько тяжелых потерь: в том же году умерла верная ее подруга графиня Варвара Головина, а вслед за ней (в октябре 1823-го) - сестра Амалия…
Письма императрицы к матери в то время полны печальной покорностью судьбе: «Я чувствую, что многое, весьма многое безвозвратно кончилось для меня на этом свете, в особенности сейчас. Бывают моменты, когда это кажется мне жестоким, но стоит только вспомнить, что жизнь дана мне не для здешнего мира, и тогда это кажется вполне естественным воспринимаю это как благость со стороны Господа, которьн дает мне привязаться к миру, для которого я предназначена судьбой. Конечно, для меня это легче, нежели для другой, так как у меня нет детей».
С этого времени она почувствовала признаки серьезного недомогания, стали повторяться сердечные приступы. Для нее стали утомительны пешие прогулки, и врачи запретили ей ее любимое развлечение - верховую езду.
Однако, несмотря на расстроенное здоровье, императрица сохраняла внешнюю привлекательность: «Она была стройная, хорошо сложенная, среднего роста; нежный цвет ее тонкого лица пострадал от сурового климата; судя по сохранившимся остаткам красоты, можно было представить себе, как очаровательна была государыня в весеннюю пору своей жизни. Ее разговор и приемы, в которых отражалась какая-то трогательная томность и в то же время полный чувства взгляд, грустная улыбка, захватывающий душу мягкий звук голоса, наконец - что-то ангельское во всей ее личности - все как бы грустно говорило, что она не от мира сего, что все в этом ангельском существе принадлежит небу». (2)
И среди всех этих печальных обстоятельств стали появляться проблески счастливых изменений в отношениях между Елизаветой Алексеевной и Александром I. Императрица писала матери: «Я сама себя не узнаю, мне кажется, что я путешествую и приехала к иностранному принцу, как я и сказала императору, - с таким изысканным вниманием он меня принимает. Причина этого — исполнение плана, который мы составили осенью (1821 года), когда уезжали из Царского Села. Он состоит в том, что я буду время от времени навещать там императора, когда он будет удаляться туда». Александр теперь все чаще стал уединяться в Царском Селе, и туда к нему приезжала Елизавета Алексеевна. Но апартаменты, в которых она жила летом, для зимы были холодны, и Александр чуть ли не насильно заставил жену занять его часть помещения, он даже предоставил ей свою спальню. В одно из таких зимних посещений она сообщала матери, что приятно провела время до обеда, а потом они катались вместе в санях. После прогулки Александр пожелал, чтобы Елизавета Алексеевна сидела у него в кабинете, пока он работает... Не избалованная подобным вниманием супруга, она повеселела, даже призналась, что предпочитает общество императора балу у великого князя Николая. Однако наслаждаться такой идиллией ей пришлось недолго: Александр снова собрался в путь. И опять в Баден полетело грустное письмо, где Елизавета Алексеевна писала о своем огорчении, видя уезжающего на неопределенное время супруга, о том, что она опять остается одна, совсем одна в семье, где нет и тени расположения к ней: «Если бы я могла удалиться от двора, было бы иначе. Я могла бы найти приятное развлечение в другом обществе, но в том, которое составляет этот двор, нет ничего ни для ума, ни для души, а когда вынужден вращаться в этом кругу с горем в сердце, то это похоже на ад. Если бы я могла удалиться! Никогда еще так не тревожило меня это желание».

Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Дж. Доу, 1820-е гг.



Портрет императора Александра I. Ж.-А. Беннер, 1821 г.



1824 год принес императрице много новых огорчений. В январе, во время военных маневров,  получил удар по ноге копытом лошади. Рана осложнилась рожистым воспалением, началась горячка, и врачи всерьез опасались за жизнь государя. Эта болезнь очень сблизила супругов. Елизавета Алексеевна, несмотря на свое недомогание, по нескольку раз в день навещала мужа, ухаживала за ним, радовалась, когда могла чем-нибудь облегчить его страдания. Она возмущалась, что близкие недостаточно оберегали покой императора, что свекровь, навещая сына, утомляла его бесконечными разговорами о разных пустяках, несмотря на то что у него была температура. Оставив свои обычную сдержанность, Елизавета Алексеевна просила оставить его в покое, ссылаясь на предписания врачей. Конечно, Мария Федоровна была недовольна этими замечаниями, ревниво относилась к тому, что невестка постоянно находится при Александре. Зато когда его здоровье пошло на поправку, Елизавета Алексеевна с трогательной радостью сообщала матери, как «он первую ночь спал спокойно, благодаря подушечке», которую она принесла и положила ему под голову, как он, отдохнув, благодарил ее и сказал, что «он будет обязан ей своим выздоровлением».
Весну и лето супруги провели в Царском Селе: Александр оправился от болезни, но ухудшилось здоровье императрицы: она стала часто прихварывать; император приказывал обыкновенно вносить в ее комнату свой рабочий стол и проводил с нею часов по пяти в день.
К тому же, 23 июня «государь испытал большое горе: он потерял единственную дочь, оставшуюся у него от связи с Нарышкиной, молодую девушку на девятнадцатом году. После долгого отсутствия в чужих краях, прошлою осенью мать и дочь приехали сюда. Молодая девушка была уже болезненною, и вдруг, этой весной, у нее сделалось воспаление легких, перешедшее в скоротечную чахотку. С самого начала ее болезни Государь высказывал мне опасения (по этому поводу он всегда говорил со мною доверчиво, за что я была ему очень признательна). Горькое испытание поразило его на другой же день его первой поездки в Красное Село. Государь не смог скрыть своего горя, и это придало большую гласность тому, что иначе могло бы быть перенесено, может быть, с меньшей горечью». (3)
Император тяжело переживал смерть дочери. Узнав о ней, Александр обмолвился знаменательной фразой: «Я наказан за все мои прегрешения». Человеком более всех поддержавшим, утешавшим его была Елизавета Алексеевна.
Между тем здоровье Елизаветы Алексеевны расстроилось окончательно: она ослабела, потеряла аппетит и сон.
Но на этот раз император был по-настоящему обеспокоен и советовался с врачами, где бы лучше было больной провести зиму. Совещания ничем не закончились, тем более внимание было отвлечено страшным наводнением, происшедшим в Петербурге. Зиму Елизавете Алексеевне пришлось провести в тяжелом петербургском климате, и это окончательно подорвало ее здоровье. К весне положение стало настолько серьезным, что врачи решительно заявили, что она больше не сможет провести осень и зиму на севере.
Доктора предписывали поездку в Италию, но государыня и тут, как во всех делах, касавшихся ее лично, выказала свое самоотвержение, выразив желание, чтобы для нее не сеяли деньгами за границей, и вместо Италии избрала Таганрог.
Елизавета Алексеевна писала матери: «Мною изрядно занимались на сих днях, к счастью, в секретном комитете, состоявшем из самого императора, Виллие и Штофрегена. Я тоже получила слово и, изъяснив свои мысли, сказала, что всецело полагаюсь на общее мнение. Было окончательно решено ни под каким видом не оставлять меня на зиму в Петербурге. Сначала речь шла об Италии. Но среди ста тысяч неудобств, с нею связанных, я указала и на то, что столь долгое пребывание в чужих краях, когда я не смогу уделять время ни вам, матушка, ни вообще всему нашему семейству, окажется для меня скорее испытанием, нежели отдыхом: придется, проведя всего несколько дней с вами, делать на всем пути утомительные остановки. Другое дело, если бы мне предложили юг Германии вместо юга Франции, Пизы или Рима, но об этом совсем не говорилось. Остановились на юге России, сочтя, что в прекрасной Италии пришлось бы постоянно менять резиденцию из-за малярии, и к тому же возвращение оттуда для обитательницы севера может оказаться слишком опасным. Виллие вполне резонно сказал мне: “При итальянской жаре вы захлебнетесь от пота!” Наконец было предложено три места, и император остановился на самом отдаленном - Таганроге, портовом городке на Азовском море. Поскольку я не хотела предъявлять какое-либо свое желание, то не возражала на это предложение. В сущности, мне все равно, и у меня нет предпочтения для одного места перед другим, если не считать удобства сообщения с Петербургом и с вами, Мама...
...я смогла бы повидаться с вами только проездом, а остальное время пришлось бы отдать без остатка всем, кто только обитает ныне в Италии, для показа от города к городу больной императрицы. Понятно, матушка, это отвращает меня!»
Конец лета 1825 года прошел в приготовлениях к дальней поездке. Архитектору Шарлеманю было поручено съездить в Таганрог и, выбрав соответствующее помещение, привести все в порядок к приему высоких гостей.
Император отправился из Царского Села на юг 1 сентября 1825 года и прибыл в Таганрог 13 сентября.
Два дня спустя, 3 сентября, покинула столицу Елизавета Алексеевна; она ехала тем же путем, но гораздо тише, чтобы не утомляться, и приехала в Таганрог десятью днями позже, чем император.
На третий день путешествия она писала матери, что благодаря заботливости императора, который сам составил маршрут и, проезжая вперед, делал все нужные распоряжения и предусматривал все до мельчайших подробностей, ее путешествие было обставлено всевозможными удобствами и она не чувствовала ни малейшего утомления. Напротив, она высказывала матери свою радость по поводу того, что уехала из Петербурга и могла отдохнуть от той жизни, которая ее тяготила: «Никаких визитов, никаких записок, на которые нужно отвечать, никого, кто бы постоянно отвлекал по пустякам».
23 сентября она благополучно прибыла в Таганрог и была встречена на последней станции перед городом Александром Павловичем. Сначала супруги отправились в греческий Александровский монастырь, где выслушали благодарственный молебен. Елизавета Алексеевна чувствовала себя настолько хорошо, что без посторонней помощи вышла из экипажа и выслушала богослужение стоя. Оттуда они направились в приготовленный дом градоначальника Папкова...
Император с особенною заботливостью хлопотал о том, чтобы устроить его как можно удобнее для августейшей больной. …он расставлял собственными руками каждый стул, каждый стол, и старался придумать, что могло бы быть приятным для нее.
В этом доме Александр Павлович и Елизавета Алексеевна почти целый месяц прожили тихо и уютно. В октябре император на несколько дней ездил на Дон и посетил Новочеркасск. Возвращаться в Петербург ему явно не хотелось, и это было по душе Елизавете Алексеевне, которой явно понравилось на новом месте. Вероятно, это был самый счастливый месяц за последние двадцать лет их жизни.
В эти дни, словно чувствуя неизбежность скорой и вечной разлуки, они наслаждались тихим семейным счастьем. Елизавета Алексеевна почувствовала себя почти здоровой, полюбила морские прогулки. Ее глубоко трогали постоянные знаки внимания, на которые не скупился Александр Павлович. Им впервые со времен молодости было хорошо вдвоем.

Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Дж. Доу, 1828 г.



Портрет императора Александра I. Дж. Доу, 1826 г. (повторение портрета 1824 г.)



За все время их пребывания на юге, Александр предпринял лишь одну краткую поездку в Крым, но именно она оказалась роковой.
30 октября личный врач императора Виллие заметил у Александра первые признаки недомогания, а на следующий день император сам попросил у медика средство от лихорадки.
На обратном пути состояние императора Александра ухудшилось, а по прибытии в Таганрог он слег в постель.
Елизавета Алексеевна в письме к своей матери так описывала причину болезни: «…Не в госпитале подхватил он болезнь, а переохладился на южном побережье Крыма... Он отправился вечером верхом на лошади в монастырь Св. Георгия, вырубленный в скале, поэтому жилые помещения там влажные. Три часа провел он в этой поездке и без всякого пальто… А оттуда он направился в Севастополь, где полтора дня провел в бесконечных инспекционных поездках (это военный морской порт). Потом он побывал в госпитале, но заразных больных там не было. Далее последовал длинный объезд окрестностей, а земля в тех местах источает ядовитые пары, и он уведомил Виллие только тогда, когда уже в течение двух дней чувствовал себя плохо. Вот в том-то и причина болезни».
Императрица все время была рядом с мужем. Именно к ней обратились врачи, желая психологически воздействовать на императора и убедить его в серьезности положения, поскольку Александр категорически отказывался от лечения.
Когда Елизавета заговорила с Александром о принятии причастия, он спросил:
- Разве я так болен?
— Нет, друг мой, — возразила императрица, почти сквозь слезы, — но Вы отказались от всех средств земных, испытайте небесное!
— Очень oxoтно, — отвечал больной.
Об этом же император спросил и своего лейб-медика.
Виллие ответил императору:
— Вы отринули мою помощь, теперь не как врач, но как христианин, почитаю долгом объявить Вам, чтo нельзя терять времени.
15 ноября император исповедался и причастился, и с сего времени позволил врачам делать все, что хотят, и принимал их лекарства. Однако, в последующие два дня его состояние становилось все более тяжелым.
18 ноября наступило кратковременное улучшение  и это продолжалось до вечера; тогда жар снова усилился, опасность была неминуема, жар 6олее и более умножался. Император открыл глаза, взором искал императрицу; имея еще память, но, не могши говорить, сделал движение рукою, как бы звал государыню, взял ее руку, поцеловал и прижал потом к груди своей; другим поклонился. В 11 часов и 40 минут вечера не было более надежды; беспамятство продолжалось.
19 ноября 1825 года, в 10 часов 50 минут государя не стало, он в безмолвной тишине скончался! Императрица была при нем безотлучно. Когда он стал кончаться и начали читать отходную, она все еще держала его за руки; когда же он испустил дух свой, то сама закрыла ему глаза, перевязала платком подбородок, сложила руки, перекрестила, поцеловала, заплакала, поклонилась и сказала: «Прости, мой друг!» Потом встала, обратилась к Образу, помолилась и сказав: «Господи! прости мое согрешение; Тебе угодно было лишить меня его», пошла в свои комнаты, где дала полную свободу слезам. Вскоре, ободрившись, приказала при теле служить панихиду, взяла свечу, молилась и не плакала: но скорбь ужасная была на лице ее!..
Императрицу просили переехать в частный дом, на что она не хотела согласиться и сказала князю Волконскому: «Я уверена, что вы разделяете мое несчастие; неужели вы думаете, что одна корона привязывала меня к моему мужу? Прошу вас не разлучать меня с ним до тех пор, пока есть возможность». После сего никто не смел ее просить, и она оставалась целый день одна в своих комнатах и без свидетелей ходила беспрестанно к телу.
Письма императрицы этих дней полны неподдельного отчаяния. В них вылились те чувства, которые Елизавета Алексеевна питала к своему супругу всю жизнь и которые таила в глубине души. Потеря была особенно непереносимой потому, что именно в последние месяцы началось ее новое сближение с мужем.
«Я неспособна передать то, что испытываю, — писала она матери, — это беспрерывная скорбь, чувство печали, которые, я иногда опасаюсь этого, убьют во мне религию... Если бы еще я не получала от него столько ласк, столько проявлений нежности почти вплоть до последнего мгновения! И, кроме того, пришлось видеть, как угасало это ангельское существо, сохранявшее способность любить, уже утратив способность сознания. Что мне делать со своей волей, которая была всецело предана ему, со своей жизнью, которую я любила посвящать ему!..
Мама, мама, что делать, как быть! Впереди все темно...
...Здесь все окружающее напоминает мне его нежную заботливость, его радость, которую он испытывал, когда ему казалось, что он нашел какую-нибудь вещь, которая могла доставить мне лишнее удобство, когда он спрашивал меня раза три, четыре в день: “Хорошо ли тебе? Все ли у тебя есть?”
...Что касается меня, я могу сказать совершенно искренно: для меня, отныне, не существует ничто. Для меня все безразлично, я ничего не жду, я ничего не желаю, я не знаю, что я буду делать, куда я поеду, я знаю одно, что я не вернусь в Петербург: для меня это немыслимо!
...Я давно уже принесла ему в жертву свою волю, как в повседневной жизни, так и в более важных делах: вначале это требовало усилия, со временем это стало отрадою; я смешивала свою покорность его воле с покорностью воле Божией, так как я считала это своим долгом; когда я колебалась в чем-нибудь, я говорила: он этого хочет! И хотя это не совпадало с моим желанием, но я была довольна. Теперь я не знаю, как устроить свою жизнь.
Я ничего более не вижу перед собой. Я останусь здесь, пока он будет находиться здесь; когда он отправится, я тоже отправлюсь; я не знаю, когда, куда пойду я. ...Я ничего не могу сказать Вам больше, моя добрая матушка, — я здорова, не слишком беспокойтесь за меня, но если бы я смела, как бы я желала последовать за тем, кто составлял цель моей жизни».
5 декабря Елизавета пишет матери:
«Матушка, могли ли вы ожидать, что первое выражение сочувствия, которое я получила, было от великого князя Константина! Благодарю за это Провидение и дивлюсь путям Его. Константин, бесспорно, есть то существо, которое из всей семьи прекрасный его брат любил больше всех, и это вполне естественно: с самого раннего детства они всегда воспитывались вместе. Мне сладостно и дорого получить от него письмо, полное выражений сочувствия и дружбы, тем более, что получено оно только от его брата, а не от преемника его».
29 декабря 1825 г. похоронная процессия двинулась из Таганрога на север. Елизавета Алексеевна находит в себе силы присутствовать на последней панихиде, и прощается с телом своего супруга… Оплакивая Александра, она вновь и вновь возвращается к годам прожитой ими совместной жизни: «Друзья с детства, — пишет она матери, — мы шли вместе в течение тридцати двух лет. Мы вместе пережили все эпохи жизни. Часто отчужденные друг от друга, мы тем или другим образом снова сходились; очутившись наконец на истинном пути, мы испытывали лишь одну сладость нашего союза. В это-то время она была отнята от меня!»
Елизавета Алексеевна не могла решить ничего определенного насчет устройства своей будущей жизни, хотя, Николай I писал князю Волконскому о своих распоряжениях относительно императрицы: «Я всё оставляю на прежнем положении и всё уже разрешил и приказал указами. Лонгинов для неё вместо 250 000 миллион получать будет; сверх того Ораниенбаум и Каменный остров суть наследственная собственность Императрицы, а Царское Село остается по жизнь ея в ея распоряжении; об этом ей не пишу, ибо не знаю и не умею как».
Однако, императрица отказалась от столь значительного денежного содержания, а Ораниенбаумский и Каменноостровский дворцы, завещанные ей мужем, уступила Великому  князю Михаилу Павловичу и его жене.
Обсуждался вопрос о том, чтобы поселиться в каком-нибудь из подмосковных имений, и ей было предложено несколько вариантов. Но к решениям она пока была не готова.

Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны в трауре. П. Басин, 1831 г.



Хотя императрица продолжала скорбеть по супругу, она не могла оставить без внимания  восстание 14 декабря.
10 февраля, она писала матери:
«Вы спрашивали, знала ли я об отречении великого князя Константина. Да, я знала, что он уже давно о нем объявил, знала в свое время и то, что обнародованные теперь письма действительно были написаны. Но вместе со многими я думала, что когда время придет, он не исполнит того, что говорил. Будучи уверена, что не увижу сей жестокой минуты, я мало об этом думала и не знала, что существует акт, облеченный в столь строго законную форму. Мой Государь считал, что все затруднения, связанные с неизвестностью престолонаследия им предотвращены: всю же беду вызвала поспешность Николая, которую хочу приписать только излишнему его усердию. Он знал о существовании формального акта: кроме того, несколько часов спустя по прибытии печального известия, Совет вскрыл копию акта, хранящуюся в Сенате. Следовало не торопиться с приведением к присяге Константину; но, как Николай действовал стремительно, то Совет потерял голову и, казалось, будто смеются над присягами. Мне было известно, какое это произвело впечатление на многих. Некоторые говорили: «как же мы можем давать две присяги, притом произносить вторую, не будучи освобождены от первой?» Поэтому и полк, восставший первым, ошибся, думая, что партия, благоприятствующая Николаю, хотела захватить власть над Константином, которого она считала законным государем. Странно, что вообще государем предпочитали иметь Константина. Свидетель-очевидец, имеющий возможность судить о виденном, говорил мне, что если бы в этот день, 14-го Декабря, не поспешили приказать стрелять в бунтовщиков, то еще несколько полков готовы были к ним присоединиться. Но, великий Боже! Что за начало царствования, когда первый сделанный шаг — приказ стрелять картечью в подданных! Говорят, Николай это почувствовал и, уже отдав приказ, ударил себя в лоб, говоря: “какое начало!” Дай Бог, чтобы это чувство оставило в нем глубокий след. Это может быть для него полезно. Да, матушка, вы правы, будь он (т.е. император Александр) жив, никогда бы этот заговор не вспыхнул; он внушал им слишком большой страх и сумел бы подавить заговор, в этом все убеждены. Задача Николая очень трудна. Промысел Божий жестоко нас поразил.
Благодарю вас за то, что прислали мне копию с письма императора Николая. Оно, как и все прочее, благонамеренно, но плохо выражено: слишком много утверждать, что я найду душевный покой и утешение в их семье, как и вообще я нахожу, что говорить вам о моей будущности значит не иметь тонкости чувств: это имеет вид, будто вас уверяют, что не оставят меня умереть с голоду. Мне всегда хочется сказать: “пусть говорят за себя поступки, вы же не объявляйте ничего!” Как тоже, например, в своих манифестах Николай объявляет, “что его царствование будет продолжением царствования его брата”. Легко это сказать, но трудно исполнить, особенно когда характеры столь различны!…
Между мною и Николаем нет ни доверия, ни задушевной дружбы. Он совершенно от меня отдалился со времени своей женитьбы… Объяснял он это необходимостью щадить свою мать, которая, говорил он, неохотно смотрела на то, чтобы со мной были хороши он и Михаил. Не говоря уже о том, насколько такое возражение лживо и оскорбительно для императрицы-матери: если это существовало тогда, то существует и теперь еще и не может сделать мое пребывание в их семье приятным в то время, когда нет дорогого мне существа, под покровительством которого я жила, того, кто одним дружеским словом мог вознаградить меня за все и заставить забыть всякую неприятность; но этого существа нет больше на свете. Когда, после моих семейных дней, какие иногда бывали, мы оставались с ним одни, обмениваясь взглядами, мы понимали друг друга; испытанное мною стеснение вознаграждалось его непринужденностью, от которой мне бывало так хорошо! Дружеское пожелание покойной ночи, причем я всегда целовала его сначала в обе щеки, а потом в лоб, заставляло меня забыть все, что я могла испытать неприятного за день.
Будьте на мой счет совсем покойны и уверены, что я приложу все старания, чтобы ни в чем не нарушить своего долга, ни во внешнем обращении, ни в поступках относительно кого бы то ни было из семьи, а всего более относительно императрицы-матери. Значение матери настолько для меня священно, и я нахожу так естественным принятие подобающего мне тона покорности, что мне ничего не стоит обращаться к ней для достижения того, что в данном положении моем я уже могу получить исключительно через нее или через нового Государя. Признаюсь, мне всегда нужно некоторое усилие над собой, чтобы назвать Николая Государем! Так я была уверена, что не проживу достаточно для того, чтобы видеть его на этом месте! Но это усилие над собой я делаю и буду его делать всегда. Что в течение многих лет меня возмущало немного против императрицы-матери, это то, что я видела, как она всегда старалась отстранить меня от места, Небом данного мне рядом с моим мужем. А теперь, когда все заставляет меня стремиться к уединению и безвестности, она же как будто желает склонить меня вернуться опять к светской жизни с ее суетным величием».
Похороны императора Александра состоялись 13 марта 1826 года, а Елизавета Алексеевна оставалась в Таганроге до конца апреля, потому что состояние ее здоровья исключало возможность переезда.
12 апреля князь Волконский писал императору Николаю: «Долгом почитаю Вашему императорскому величеству всеподданнейше донести, что слабость здоровья вдовствующей государыни императрицы Елисаветы Алексеевны вновь увеличивается. Сверх того, ее императорское величество чувствует в груди иногда сильное удушье, которое препятствует даже говорить…
В прошедшую субботу, 10-го числа, государыне императрице угодно было повелеть переставить походную церковь в ту комнату, где покойный государь император скончался; может легко быть, что воспоминание горестного происшествия производит сие действие над ее величеством: не менее того не могу скрыть перед вашим величеством крайнего опасения худых от сего последствий».
Елизавета Алексеевна выехала из Таганрога 21 апреля, и в Калуге должна была встретиться с вдовствующей императрицей Марией Федоровной, выехавшей ей навстречу. Но она успела доехать только до Белева. О последних ее днях сохранились подробные записки ее секретаря Н. М. Лонгинова, сопровождавшего императрицу в этом путешествии.
Долгая дорога, по-видимому, оказалась для нее непосильным испытанием. За день до смерти Елизаветы Алексеевны ее кортеж прибыл в Орел, и она пожелала тут же отправиться дальше, в Белев.
«Ее Величество, на мой взгляд, выглядела очень плохо; на ней была шляпа с большими полями, и она старалась скрыть под ними свое лицо. Хотя в комнате был полумрак, но я все-таки заметил, что ее лицо горело, глаза ввалились и были тусклы; голос ее прерывался и был беззвучен, словно она охрипла. Баронесса Розен получила позволение стать в зале на ее проходе и стояла подле Валуевой. Государыня подошла к ней и, когда баронесса нагнулась, чтобы взять руку Ее Величества и поцеловать ее, императрица отняла руку и нагнулась, чтобы поцеловать ее. Это движение, вероятно, очень утомило государыню, которая, наклонясь, чувствовала всегда сильную боль в желудке. К тому же императрица не любила, чтобы ей целовали руку даже тогда, когда она была здорова. Государыня была так слаба, что, отходя от баронессы, она шаталась.
Дойдя до половины зала, Ее Величество попросила подать ей мантилью. Лакей набросил ее на плечи государыни так ловко, что поправлять ее не было надобности, но государыня не двигалась с места, делая вид, что она оправляет вуаль и мантилью то с одной, то с другой стороны. Я прекрасно видел, что она делала это только для того, чтобы отдышаться. Сделав три-четыре шага и не будучи в состоянии идти дальше, она села в кресло, неподалеку от дверей, и, просидев минуты две, встала и пошла. Пройдя переднюю, она попросила князя Волконского дать ей руку, чтобы сойти с лестницы. Это было необычайно, так как ее величество спускалась всегда одна. На лестнице она снова была вынуждена остановиться, чтобы отдышаться, но не пожелала сесть в предложенное ей кресло. Отдохнув с минуту, она сошла с лестницы и села в карету. Из Орла в Белев поездка была не по ее силам, дальняя и трудная, тем более что дорога была испорчена дождями...».
Откуда брались силы у умирающей женщины не только выдерживать тяготы такого путешествия, но и пытаться сохранять то достоинство и независимость, которые ей всегда были свойственны? Но по приезде в Белев, вечером, она поняла, что не сможет продолжать путь, и велела известить об этом Марию Федоровну, ожидающую ее в Калуге, прося ее приехать в Белев. Поистине драматично описание Н. М. Лонгиновым ее последней трапезы, когда, пытаясь скрыть от присутствующих свое состояние, она совершала поистине героические усилия: «Я сидел за столом напротив Ее Величества и был в самом затруднительном положении, боясь взглянуть на нее, ибо это заставляло ее говорить, а говорить ей уже было трудно: она насилу дышала.... За обедом Ее Величество кушала только суп, но всякая ложка супа производила жесточайший кашель, и это так утомляло ее, что от этого одного у ней мог пропасть аппетит. ...Подали вареную рыбу. Ее Величество долго ловила ее вилкой, пока ей удалось захватить и положить в рот кусочек величиной с горошинку».
Отправившись спать, Елизавета Алексеевна не разрешила никому ночевать в ее комнате, ссылаясь на то, что ей это может помешать. Она уверила всех, что у нее хватит сил позвонить, если понадобится какая-то помощь. Ночью она звонила несколько раз, прося то поправить подушки, потому что она могла спать только в полусидячем положении, то дать ей лекарства. В последний раз она вызвала к себе горничную в четыре часа утра, спросив, нет ли поблизости кого-нибудь из врачей. Но когда ей предложили врача привести, она отказалась. Горничная тем не менее отправилась за врачом, и он явился через пятнадцать минут, но императрица уже спала вечным сном, и ему оставалось только констатировать смерть. Это произошло в ночь с 3 на 4 мая 1826 года.
Она ушла так же тихо, как и жила. «Ее мало знали при жизни, - говорил князь П. Вяземский. - Как современная молва, так и предания о ней молчаливы».
Елизавета Алексеевна не оставила никакого завещания: она всегда говорила, что не привезла с собой в Россию ничего и потому ничем распоряжаться не может. Только после кончины императрицы узнали о многих раздававшихся ею негласных пенсиях и пособиях. Бриллианты государыни, на 1 300 000 рублей ассигнациями, были куплены в Кабинет, и сумма эта обращена на Патриотический институт и Елизаветинский институт, как заведения, ею основанные и пользовавшиеся особенной ее Монаршей заботливостью. В городе Белеве, в память государыни, учрежден вдовий дом для призрения 24 человек из всех сословий…
Из Белёва тело Елизаветы Алексеевны направили в Петербург через Торжок, Вышний Волочёк, Тосно и Чудово. Без остановки в Царском Селе прямо к Чесменскому дворцу траурный поезд подошёл 13 мая. Пока тело умершей с подобающими почестями медленно направлялось по последнему пути, в Петербурге готовилась новая печальная церемония.
14 июня Петербург наблюдал торжественное шествие печального кортежа Елизаветы Алексеевны от Чесменского дворца к Петропавловскому собору: «При въезде печальной колесницы многие в народе плакали… Этот день вначале был освещён лучами солнца, но когда шествие печальное двинулось, то облака сгустились и даже дождик начал кропить землю. – Должно припомнить, что в день въезда тела в Бозе почившего Государя Александра I шёл снег и погода была пасмурна. Природа принимает участие во всеобщей горести». (4)
21 июня 1826 года, императрица Елизавета Алексеевна была похоронена в Петропавловском соборе, рядом с мужем.

***

Вскоре после смерти Александра I, получила широкое распространение легенда о том, что на самом деле император инсценировал свою смерть, и взял себе другое имя.
Чаще всего императора Александра отождествляли с неким старцем Федором Кузьмичом, появившимся в Пермской губернии осенью 1836 года. Почти сразу же он был приговорен к ссылке в Сибирь за бродяжничество и 26 марта 1837 года, прибыл вместе с партией каторжников в село Зерцалы.
В общей сложности, он прожил в Сибири почти 27 лет, и скончался в Томске 20 января 1864 года.
Был ли Федор Кузьмич императором Александром I – неизвестно до сих пор.
Почти такая же легенда возникла и об императрице Елизавете Алексеевне: ее отождествляли со странницей Верой Александровной или Верой Молчальницей, появившейся в Тихвине в 1837 году.
Впоследствии Вера Молчальница поселилась в Сырковском монастыре Новгородской епархии, прожила там 20 лет, и скончалась 6 мая 1861 года.
Однако, позднее выяснилось, что Вера Молчальница, в действительности была дочерью генерал-майора А.Д. Буткевича, а вовсе не Елизаветой Алексеевной.

Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги императора Александра I. С. Тончи.




А.С. Пушкин «Ответ на вызов написать стихи в честь государыни императрицы Елизаветы Алексеевны»

На лире скромной, благородной
Земных богов я не хвалил
И силе в гордости свободной
Кадилом лести не кадил.
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
Но, признаюсь, под Геликоном,
Где Кастилийский ток шумел,
Я, вдохновленный Аполлоном,
Елисавету втайне пел.
Небесного земной свидетель,
Воспламененною душой
Я пел на троне добродетель
С ее приветною красой.
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.

(1818 г.)

Ф. Н. Глинка «К бюсту венценосной благотворительницы бедных сирот и несчастных»

Царица кроткая, краса земных царей,
Божественный твой лик достоин алтарей,
Достоин он блистать в великолепном храме
В сияньи золота и радужных огней
И благовонном фимиаме...
Но дивной благостью осмелены твоей,
Для Россов образ твой и милой, и священной
Мы ставим в хижине смиренной,
И только ... только лишь тобой
Как добрым ангелом хранимой.
О, милосердная! Здесь все тобой одной
Живет, и чувствует и дышет —
И часто, в тишине ночной
Создатель о тебе сердец моленья слышит.

1. фрейлина императрицы С.А. Муханова;
2. графиня Шуазель-Гуфье;
3. письмо Елизаветы Алексеевны к матери от 23 июля 1824 г.
4. А.Д. Соломко.

...

Margot Valois:

 » Итальянская волчица на французском троне.Екатерина Медичи.

"Итальянская волчица на французском троне.Екатерина Медичи. " Леони Фрида
Одна из самых ярких женщин в мировой истории.
Непревзойденный мастер политической интриги. Гениальный дипломат, виртуозно владевший искусством "закулисной борьбы".
Она умела ненавидеть и ждать.
Она победила в многолетней войне с прекрасной фавориткой своего супруга Дианой де Пуатье, играючи отстранила от власти юную невестку Марию Стюарт и стала негласной правительницей Франции, вершившей судьбу страны от имени трех своих венценосных сыновей.
Но - есть ли вина Екатерины Медичи в кровавой резне Варфоломеевской ночи?
Причастна ли она к жестоким убийствам, французских аристократов-гугенотов?
Вот лишь немногие из вопросов, на которые дает ответ эта книга... http://www.ex.ua/view/20138444

ЕКАТЕРИНА МЕДИЧИ (фр. Catherine de Médicis) (1519–1589), королева Франции, дочь герцога Урбинского Лоренцо II де Медичи и французской принцессы из семейства Бурбонов Магдалины де ла Тур д'Овернь, родилась во Флоренции 13 апреля 1519. В октябре 1533 стараниями своего дяди, папы римского Климента VII, Екатерина была выдана за герцога Орлеанского, впоследствии короля Франции Генриха II. У Екатерины и Генриха родились 10 детей, из которых выжили 4 мальчика и 3 девочки. Будучи женой Генриха II, Екатерина не имела большого влияния при дворе: ее затмевала фаворитка мужа Диана де Пуатье. Но в 1559 Генрих погиб, а в 1560 умер его преемник Франциск II, старший сын Генриха и Екатерины. Теперь Екатерина стала регентом своего малолетнего сына Карла IX, что сразу сделало из нее первую фигуру в государстве и дало возможность удовлетворить жажду власти, постоянно таившуюся в душе этой истинной представительницы Медичи. Одна из ее дочерей, Елизавета, стала третьей женой испанского короля Филиппа II, а после смерти Карла IX на французский трон взошел еще один сын Екатерины –Генрих III, бывший польский король. Не оставившие после себя законных наследников дети Екатерины были последними французскими королями из династии Валуа.
Во время религиозных войн во Франции Екатерина, сама католичка, колебалась между политикой компромисса и примирения, с одной стороны, и жесткими решениями – с другой, не гнушаясь убийствами и избиениями. Что ее заботило более всего, так это сохранение свого влияния – будь то в пику чрезмерному засилью католической партии, представленной Франсуа Лотарингским, герцогом Гизом, и Карлом, кардиналом Лотарингским, или же партии протестантской – Генриха Наваррского (мужа Маргариты, или Марго, дочери Екатерины) и Гаспара де Колиньи, адмирала и несгибаемого вождя гугенотов, к которому постоянно прислушивался Карл IХ. Именно это и явилось побудительным мотивом для Варфоломеевской ночи – резни, устроенной 24 августа 1572. Во время волны погромов, прокатившихся по всей Франции, погибло более 50 000 гугенотов, а убийство Колиньи избавило Екатерину от опасений по поводу протестантского влияния на сына, Карла IХ.
О Екатерине будут помнить скорее как о покровительнице литературы и искусства, а в первую очередь – архитектуры. Любительница
роскоши и великолепия, она повелела воздвигнуть новое крыло Лувра и приступила к строительству Тюильри. Вне Парижа ее стараниями был возведен архитектурный шедевр – галерея замка Шанонсо (близ Тура). Личная библиотека Екатерины, в которой имелось множество редких рукописей, была одной из крупнейших во Франции эпохи Возрождения. Скончалась Екатерина в Блуа 5 января 1589.
http://www.historicus.ru/medici/
http://www.passion.ru/s.php/3615.htm
http://ru.wikipedia.org/wiki/Екатерина_Медичи

...

Vlada:

Абсолютно согласна с этим! Ввиду того, что этот образ описан во многих исторических романах, воплощен в кино, то у меня было жгучее любопытство, что это была за женщина на самом деле. В большинстве случаев я видела ее как коварную, хитрую интриганку, для которой власть была самой важной вещью на свете. Но чем больше я читала, тем больше понимала эту женщину. Оказаться на троне блестящего государства Европы того времени для нее было великолепным подарком судьбы (впрочем, в этом большая заслуга ее родственников). Но усидеть там, вершить судьбы других людей, быть фактически правительницей при своих сыновьях, - на такое способна неординарная дама. И знаете, несмотря на то, что восхищаюсь ее соперницей Дианой де Пуатье, все равно отдам должное Екатерине. Насколько правильно и грамотно она вела себя все годы, пока был жив Генрих и Диана блистала рядом. Практически, брак втроем! Каково это было: знать, что женщина, на 19 лет старше твоего супруга, интереснее и желаннее для него, чем ты, молодая. Екатерина даже подглядывала в специальное отверстие за тем, как занимаются любовью Генрих и Диана, чтобы узнать , чем покорила его эта женщина.

...

Гардарика:

 » Изабелла - французская волчица

Привет всем) У вас очень интересные статьи, с удовольствием почитала. Попробую и я написать об одной из моих самых любимых королев - Изабелле Французской Изабелла -один из главных персонажей в моей любимой исторической серии "Проклятых королей".

http://s52.radikal.ru/i138/1308/78/edb21f9a6a85.jpg

Изабелла - французская волчица
(ок. 1295 — 23 августа 1358)

Изабелла была дочерью короля Франции, Филиппа Красивого и, как это обычно происходит в королевских семьях, в 16 лет была выдана замуж за английского короля Эдуарда Второго. Девушка обладала привлекательной внешностью, однако супруг был совершенно равнодушен к Изабелле и отдавал предпочтение мужчинам. Да и политика короля не особо интересовала. Все время он проводил с Гавенстоном, своим обожаемым фаворитом, доверяя тому тайны и выполняя все его прихоти и желания. Однако Гавестону не долго пришлось продержаться при английском дворе. Злобно настроенные против него лорды решили изгнать наглого королевского любовника. Переманив на свою сторону Изабеллу, противники царствующего монарха заставили того подписать указ об изгнании Гавестона, а затем намеревались отстранить от власти и самого короля. Но когда монаршего фаворита выгнали из дворца, а потом и убили, Изабелла постаралась примирить лордов с Эдуардом и упросить тех не лишать трона ее слабовольного супруга. Лорды и бароны, замешанные в убийстве королевского любовника, успокоились и не стали предпринимать против царствующего монарха решительных мер. Далее Изабелла наконец-то беременеет и рожает сына, Эдуарда. Однако король, став отцом, не долго радовался счастливому событию. Он опять не появлялся в покоях супруги по несколько дней, а ночи предпочитал проводить у своих новых фаворитов. В 1320 году ими стали отец и сын Диспенсеры. Измученная королева в 1325 году отправилась к королю Франции, своему брату, Карлу IV. Там, в родной стране, она и встретила свою любовь.
Этой любовью стал английский граф в изгнании, Роджер Мортимер, сбежавший из Тауэра.У Роджера была бурная жизнь, полная политических интриг. Пытаясь с группой партий сместить отца и сына Диспенсеров, которые, как и Гавестон ранее, узурпировали реальную власть, он попал в Тауэр, откуда живыми не выходили. Ему удалось бежать спустя год своего заключения. Во Франции он нашёл поддержку и кров.
Сейчас сложно сказать, был ли это расчёт или великая любовь. Современники-французы по свойственной им привычке романтизировать, видели в этом не что иное, как союз измученных испытаниями сердец. Впрочем, не будем несправедливы к графу: в Изабеллу сложно было не влюбиться. Мортимера не испугала её холодность. Он был смел, красив, импульсивен. А Изабелла, несмотря на свой королевский титул, была всё же женщиной, да к тому же несчастливой в браке. Граф не жалел комплиментов и подарков, он искренне восхищался Изабеллой. И лёд растаял: королева влюбилась, наконец, почувствовав себя желанной.
Для Изабеллы, долгие годы ждавшей возмездия, наступил самый под­ходящий момент. Так же считал и Мортимер, который знал все струнки королевской души. Именно в его уста историки вкладывают решающие сло­ва, заставившие любовницу начать собирать войско. Они затеяли сместить с трона английского слабовольного короля, чтобы посадить на трон сына Изабеллы, пока ещё несовершеннолетнего. Королева при таком раскладе становилась регентшей. Поначалу Изабелла колебалась: в этой войне можно было сложить голову. Но Роджер Мортимер привык добиваться своей цели. И в 1326 году влюблённые вернулись обратно в Англию.
Король Эдуард был слаб и труслив. Но с короной он расставаться не желал. Мортимеру всё же удалось вынудить Эдуарда отречься от престола в пользу Эдуарда Третьего, собственного сына.
Фактически, это был конец жизни греховного короля — сначала мораль­ный (он тяжко переносил отречение), а затем и физический: спустя несколько месяцев разбитый горем бывший король Англии отбыл к праотцам. Конечно, о его кончине как об убийстве, говорить открыто боялись: страной жестоко правил Мортимер. Вполне возможно, именно он расплатился с Эдуардом за год заключения и конфискованные земли.
Все земли, кстати, он себе вернул: королева глубоко и искренне любила Мортимера, во всём шла ему навстречу и не замечала, что идёт по той же гибельной дорожке, по которой уже прошествовал её бывший муж, король Эдуард.
На следующий день после внезапной кончины короля чествовали его сына: «король умер, да здравствует король». Этот принцип существовал не только во Франции. И уж конечно, несовершеннолетнего подростка к трону и близко не подпускали. Для Изабеллы и Мортимера начался период безраз­дельной власти.
Длился он недолго. Юный король лютой ненавистью воспылал к фактическому властелину Англии, который не только посягнул на честь матери-королевы, но и на честь всего королевского рода. Эдуард Третий прекрасно видел, что эти двое творят со страной. Он нашёл поддержку у баронов, столь же недовольных правлением надменного и жестокого графа.
Изабелла и Роджер Мортимер отдыхали в счастливой неге в королевской спальне, когда туда ворвался юный король с несколькими вооружёнными солдатами и арестовал ненавистного графа и нелюбимую мать. Там, в спальне, они последний раз обнимали друг друга. В Тауэре, куда их тут же посадили, закончилось их счастье. Мортимер попал в ту же камеру, где отсидел когда-то год. Но на этот раз ждать долго ему не пришлось: ровно через месяц он отправился на казнь. Немногие современники, которые старались объективно оценивать последние дни графа, говорили, что держался он достойно. Как его казнили — через повешение или отрубили голову — точно неизвестно. Только Приствич намекает, весьма мрачно, что его казнь была подобна казни Хьюго Диспенсера, фаворита Эдуарда Второго. Диспенсера умертвили особенно садистским способом, привязав к Андреевскому кресту и оскопив перед отсечением головы. Такие казни применялись ко всем изменникам государства.
Казни своего любимого королева не увидела. Она провела в башне Тауэра много лет, пока не умолила сына позволить ей удалиться в монастырь. Бывшая королева до конца своей жизни страдала от потери любимого. Умерла Изабелла в 1358 году, пережив своего любимого на 28 лет.
Для Эдуарда начался период более полувекового периода правления. Покончив со своим врагом, Роджером Мортимером, Эдуард не стал пресле­довать его сторонников, женился по любви на фламандской аристократке Филиппе, упорядочил законодательство. Своим детям, помня о неудачном браке собственной матери, король Эдуард разрешил выбирать спутников жизни, следуя лишь велению сердца. Благодаря его просвещённому правлению после опустошающего правления Гавестона, Диспенсеров и Мортимера Англия наконец вздохнула свободно.

...

Margot Valois:

 » Анжелика де Фонтанж

http://www.liveinternet.ru/users/3596969/post178745341/ - АНЖЕЛИКА ДЕ ФОНТАНЖ, возможно, реальный прототип легендарной Анжелики де Сансе

Ещё где-то была статья о реальном прототипе графа де Пейрака - буду весьма признательна, если кто поможет найти

...

Margot Valois:

 » Другая Катрин из рода Медичи...

В продолжение темы Екатерины Медичи
оригинал статьи http://www.liveinternet.ru/community/2281209/post249393207/
Другая Катрин из рода Медичи...




Фото из альбома Валуа-Медичи

Под портретом с атрибуцией «Екатерина Медичи и ее брат Франческо» разгорелось довольно оживленное обсуждение, насколько в этой девочке уже видны черты будущей правительницы Франции, насколько она похожа на себя в зрелом возрасте и т.д. Причем, больше всего меня поразило, что и сам автор поста также участвовал в этих обсуждениях. Пока я размышляла, хочу ли я вмешаться, кто-то пришел и сказал, что, мол, ребята проснитесь и разуйте глаза – это не та Екатерина Медичи, да и братьев у той не было и быть не могло. Все это вместе, в который раз, навело меня на грустную мысль об интуитивном недоверии к специалистам, изучающим что-либо «от древности до наших дней». Ибо, если даже закрыть глаза на невесть откуда взявшегося брата, то и уровень живописи данного портрета, и костюм на девочке, все просто кричит о том, что это начало 17 века, а никак не начало 16, особенно для специалиста по истории костюма. Все люди, и каждый может ошибиться, но это одна из тех грубейших ошибок, которые специалист, читающий к тому же публичные лекции в Москве, позволить себе не может.


Разумеется, это не первая и не последняя ошибка такого рода, даже если брать только этого историка костюма, поэтому хочется, уже в который несчитанный раз повторить – не надо изучать что-либо «от древности до наших дней», а самое главное в отрыве от «большой истории» и многочисленных вспомогательных дисциплин – подход все-таки должен быть комплексным, междисциплинарным, и генеалогия, мои дорогие, – наше все. Недаром во всех странах, во всех школах еще в начале 20 века она была обязательной дисциплиной, пусть даже и в очень усеченном виде, как история правящей династии.

Но вернемся к нашей Екатерине Медичи. Так кто же изображен на этом чудесном портрете?


Фото из альбома Валуа-Медичи
Екатерина Ромола де Медичи, королева Франции

Думаю, что не открою великой тайны, если скажу, что королева-мать Катрин из рода Медичи не была счастлива в своих детях. Старший сын, Франциск II, названый в честь своего знаменитого деда, короля Франциска I, был всецело под влиянием братьев Гизов, которых Екатерина не любила, считала выскочками, но с которыми была вынуждена считаться. Благодаря тому, что Франциск был женат на племяннице Гизов – королеве Шотландии Марии Стюарт, которую обожал с детства, их власть была сильнее влияния матери, несмотря на то, что формально Екатерина была регентшей. Но, повторюсь неоднократно, – все дети Екатерины и любили, и, одновременно, боялись ее, и всегда выражали по отношению к ней глубокое уважение и почтение. Франциск, как известно, умер незадолго до своего 17-летия, не оставив наследников.


Фото из альбома Валуа-Медичи
Франциск II, король Франции, старший сын Катрин де Медичи


Фото из альбома Валуа-Медичи
Мария Стюарт, королева Франции и Шотландии, супруга Франциска II

Вторым ребенком Екатерины оказалась девочка, которую нарекли Елизаветой. На мой, чисто субъективный взгляд, именно Елизавета, а не Марго, была самой красивой принцессой дома Валуа. Также, как и Маргарита, Елизавета унаследовала от матери черные волосы и карие глаза, отличалась тактом, утонченностью, изяществом и безупречным художественным вкусом.


Фото из альбома Валуа-Медичи
Изабелла де Валуа, королева Испании

В возрасте 14 лет была выдана замуж за короля Испании Филиппа II и осталась в истории под испанским именем Изабелла де Валуа. Екатерина искренне восхищалась дочерью и в связи с тем, что отношения у них сложились близкие и теплые, Екатерина возлагала на Изабеллу очень большие политические надежды, полагая, что та, при своей красоте, мягкости и высоком интеллекте, сможет повлиять на ту жесткую политику, которую вела Испания в отношении французских гугенотов, вынуждая Екатерину поступать необдуманно воинственно. Но Изабелла, насмотревшись в детстве на, скажем мягко, крайне своеобразный брак родителей, - власть фаворитки и слезы матери, была безмерно благодарна Филиппу за уважение и понимание, которое он выказывал ей с первых же дней замужества. Абсолютно политический союз превратился в союз по любви, и, к великому огорчению Екатерины, Изабелла мягко, но безоговорочно дала ей понять, что всегда и во всем будет разделять взгляды мужа. Встреча Изабеллы и Екатерины 8 лет спустя стала для королевы-матери шоком, и она горько жаловалась приближенным, что «дочь стала совсем испанкой». Через полгода после этой встречи Изабелла умерла, пытаясь подарить Филиппу наследника трона.


Фото из альбома Валуа-Медичи
Филипп II, король Испании, супруг Изабеллы де Валуа, старшей дочери Катрин де Медичи

После смерти Франциска II на престол Франции вступает его младший брат Карл IX, которому на тот момент было 10 лет. Екатерина, уже предвкушавшая безграничную, насколько это было возможно в тех условиях, власть, и в своих надеждах, и в своем втором сыне была разочарована. Конечно, слабый, и во многих вопросах безвольный король, несмотря на все уважение, не доверявший матери, не смел оказывать открытое сопротивление ее решениям, но любил за ее спиной все делать по-своему. Несмотря на реальную власть в ее руках, политическое положение Екатерины было очень сложным. Францию изнутри раздирали религиозные войны, во внешней политике Филипп II Испанский упрекал ее в слишком мягком отношении к еретикам (гугенотам), которых на тот момент во Франции было едва ли не больше, чем католиков, и это, с другой стороны, угрожало трону.


Фото из альбома Валуа-Медичи
Карл IX, король Франции, третий сын Екатерины Медичи.

Поведение мнительного Карла, который то приближал к себе католиков, то гугенотов во главе с Колиньи, не облегчало задачу Екатерины по стабилизации ситуации в стране. Стремясь получить поддержку извне, Екатерина, как истинный монарх эпохи Ренессанса, предпочитала политику династических браков. Выдав свою старшую дочь, Елизавету Валуа, за короля Испании, для Карла она выбрала дочь императора Максимилиана II Елизавету Австрийскую. Выбор был удачен – одна из самых красивых принцесс того времени, мягкая и нежная Елизавета обожала своего мужа, но Карл почти открыто предпочитал общество Мари Туше, от которой у него был сын. Таким образом, и этот брачный союз не оправдал надежд королевы-матери. Карл умер от болезни легких, не дожив неделю до своего 24-летия.


Фото из альбома Валуа-Медичи
Елизавета Австрийская, супруга Карла IX.



Фото из альбома Валуа-Медичи
Мари Туше, фаворитка Карла IX.

Следующий король, вошедший на трон Франции был любимым сыном Екатерины. О Генрихе III писать очень сложно – настолько разноречивой личностью он был – ни один историк не может дать его хоть сколько-нибудь однозначного портрета, да и в задачу поста не входит оценка его личности. Посему ограничимся эмоциями королевы-матери Екатерины.


Фото из альбома Валуа-Медичи
Генрих III, последний король из рода Валуа.

Ее всегда восхищал ум Генриха, сравнимый с ее умом, который на доброе столетие опережал свое время, она высоко ценила его изящные манеры, хотя некоторые тогда считали, что подобные манеры простительны лишь утонченным дамам, но у всего этого была оборотная сторона медали: управлять Генрихом, как она управляла его старшими братьями Екатерина не могла. И она добровольно подчинилась этому. Она поставила себе цель: служение интересам сына и, в частности, добиться мира на юге страны. Она много ездит, ведет переговоры, стараясь сделать все, лишь бы трону ее Генриха ничего не угрожало. И самым большим ее разочарованием стало открытие того факта, что Генрих, при всей внешней почтительности, воспринимал все усилия Екатерины как само собой разумеющееся, с ее мнением и опытом практически не считался, и чаще всего поступал как ему было удобно, а не как было необходимо, что, в конечном итоге, и приведет его к смерти. Первым в череде подобных поступков стала его женитьба по собственному выбору на племяннице Гизов – Луизе де Водемон. Он мстил матери за то, что та не дала ему жениться на самой большой его любви – Марии Клевской. А последним - приказ об убийстве герцога Гиза, который обернулся убийством короля. К счастью, Екатерина не дожила до этого момента.


Фото из альбома Валуа-Медичи
Луиза (Людовика) де Водемон Лотарингская, супруга Генриха III.

Фото из альбома Валуа-Медичи
Мария Клевская, страстная любовь Генриха III.

Поведение же младших детей никогда и ничего, кроме раздражения и горя, Екатерине не приносило. Франсуа, герцог Алансонский, все свою жизнь интриговал против своих братьев. Стремясь направить его энергию и коварство в нужное русло, Екатерина, следуя своей логике династических браков, сватала его в Англию, в качестве консорта для королевы Елизаветы. Из этой затеи ничего не вышло, несмотря на то, что, к величайшему удивлению современных историков, Елизавета высоко оценила утонченного принца Валуа, даже несмотря на кличку «лягушонок», которую она дала ему. Во всяком случае, когда Франсуа умер, при английском дворе был объявлен траур, а послы с удивлением отмечали слезы в глазах Елизаветы.


Фото из альбома Валуа-Медичи
Франсуа, герцог Алансонский

Отношение Екатерины к Марго, младшей из дочерей, в общем и целом все хорошо знают по незабываемому сериалу «Королева Марго», правда, действительность была намного хуже – Екатерине и Генриху приходилось запирать Марго в изоляции в замке, «пока она нас еще как-нибудь не опозорила» - говорила королева-мать, и в конечном итоге, Екатерина перестала называть дочь по имени и вычеркнула ее из своего завещания.


Фото из альбома Валуа-Медичи
Магарита (Марго) де Валуа

Глядя на всю эту, скажем мягко, безрадостную картину, некоторые поступки королевы-матери становятся намного понятнее. И все же был в этом темном царстве лучик живого света – была у Екатерины отдушина среди ее детей в виде средней дочери – Клотильде или Клод, как ее было принято называть.


Фото из альбома Валуа-Медичи
Клод (Клотильда) де Валуа - любимая дочь Катрин де Медичи

Клод де Валуа не была красавицей – у нее был горб и она хромала, но мягкостью и тактом она напоминала свою старшую сестру Елизавету, и, из политической необходимости, Екатерина принесла ее в жертву – в возрасте 11 лет Клод Французскую выдали замуж за герцога Лотарингского Карла III. К великому удивлению французского двора, брак оказался удачным и основанным на взаимном уважении и доверии. Клод родила 9 детей и умерла от осложнений в 27 лет. Горе Екатерины было просто огромным. И все свое нерастраченное чувство любви она сосредоточила на старшей внучке – дочери Клод Кристине Лотарингской.


Фото из альбома Валуа-Медичи
Кристина Лотарингская, старшая внучка Катрин де Медичи.

Кристина была довольно красива и обладала чисто французским шармом. Жила и воспитывалась девочка при дворе бабушки в Париже. Последнее, что успела Екатерина сделать в своей жизни, – это найти для любимой внучки хорошую партию. Как раз в это время во Флоренции при весьма загадочных и драматических обстоятельствах умирают от яда Великий герцог Тосканы и очень дальний родственник Екатерины, Франческо де Медичи и его вторая супруга Бьянка Капелло. На престол Флоренции восходит младший брат Франческо Фердинанд де Медичи. Брак был выгоден обеим сторонам, и в апреле 1589 года Кристина де Лоррейн прибыла во Флоренцию. Фердинанд был одним из лучших Великих герцогов фамилии Медичи. Его любили, герцогство процветало, Кристина была счастлива в браке, и родившуюся у нее в 1593 году вторую девочку она назвала в честь любимой бабушки, которой была очень благодарна – Екатериной Медичи. Вот именно эта девочка – другая Катрин из рода Медичи - и изображена на знаменитом портрете, с которого мы начали свое повествование.)


Фото из альбома Валуа-Медичи
Портрет Екатерины Медичи и ее бата Фанческо, кристофано Аллои, 1598 г.

Фото из альбома Валуа-Медичи
Екатерина Медичи младшая в свадебном платье.))

...

Margot Valois:

 » Роксолана - любимая жена Сулеймана

Эльфи, спасибо большое за высокую оценку, но я не смею принять ту цитату, что выделена, ибо не я первая написала это, хоть и согласна на все 100%, а автор оригинальной статьи по ссылке ;Р Я лишь скромно делюсь интересной находкой.

Роксолана - любимая жена Сулеймана


Выбрала несколько источников, дабы информация была более многогранной:

...

Москвичка:

 » Исторические курьёзы. Год 1812. Россия

Предлагаю открыть рубрику исторических курьёзов. Нет-нет, да и наткнёшься на что-то вроде этого:

Исторические курьёзы
Год 1812. Россия

В сентябре 1812 года Петербург праздновал победу русского оружия под Бородино и тезоименитство государя. А в это время войска Наполеона входили в Москву. Московский полицмейстер, оставляя Первопрестольную, послал в Петербург донесение. В точности следуя официальной форме, употребляемой при обращении к Его императорскому величеству, депеша гласила:

«Имею счастье известить Ваше величество, что французы заняли Москву».

...

miona:

 » Исторические курьёзы."А я,Ваше благородие..."

Витиеватость русской словесности и вообще, эпистолярный жанр тех лет просто умиляли до слез!
Но! - как звучало-то!
"Имею счастье"...
Ах! - и никакой паники! Не то что "От Советского ИнформБюро". Аж мороз по коже и "поджилки трусятся."

Недавно в Википедии о Крымской войне вычитала:
Рубрика «Кунсткамера» журнала «Техника-Молодежи» за 198? год описывала занимательный случай:
Подвезенные для осады Севастополя мягкие сферические свинцовые пули, хранившиеся в дубовых бочках, оказались настолько испорченными, что французские стрелки фактически остались без боеприпасов. Причиной порчи явился погрыз пуль гусеницами ивового рогохвоста, поселившегося в стенках бочек и «не заметившего» перехода от дуба к мягкому металлу.

По строевому уставу в уланских полках русской армии первая шеренга атаковала с пиками наперевес, а вторая держала их вертикально. Во время сражения под Балаклавой (Крымская война) офицер увидел русского улана, который гнался за англичанином, но при этом не колол его пикой, а держал ее вертикально. На вопрос офицера, почему он так делает, улан ответил: "А я, Ваше благородие, вторая шеренга".


Пятница 13-е считается таким неправильным днем случайно не из-за начала процесса над тамплиерами? Пятница, 13-е октября 1307 года.

...

Москвичка:

 » Про чёртову дюжину

Про чёртову дюжину



Насколько мне известно, это современная версия, в старинных источниках не упоминается.

Однако же как пятница, так и 13-е число действительно считаются у многих народов несчастливыми (а у некоторых счастливыми ). Почему так сложилось, можно целый трактат написать - но всё это суть суеверия. Я же склонна предполагать (если говорить о числе 13), что дело тут в арифметике.

Прежде счёт вёлся всё больше дюжинами (а не десятками, как сегодня). Вспомните-ка: в сутках 24 часа, условно говоря, 12 часов день, 12 часов – ночь. В году 12 месяцев. В одном часе не 100, а именно 60 минут, то есть 12 умножить на пять. То же можно сказать и про секунды. Небесная сфера древними астрологами и астрономами делилась условно на 12 знаков Зодиака… Наконец, в христианстве описано именно 12 апостолов (да и у некоторых древних народов в мифологии найдёте 12 богов, а 13-ый - предатель). Посмотрите на свою руку со стороны ладони. На четырёх пальцах ровно 12 фаланг. А большим пальцем весьма удобно эти самые фаланги отсчитывать. Попробуйте – в самом деле удобно! Ведь не существовало, скажем, в древнем шумерском государстве ни бумаги, ни чернил, ни даже счётов в нашем виде. Можно было, конечно, перекладывать камешки или палочки. Но пальцы-то сподручнее в прямом смысле этого слова!
Производным от 12 является и распространенное в древности число 60, своего рода аналог десятеричной сотни. 60 – это 12 фаланг помноженные на 5 пальцев. И в плане дробности 60 превосходит сотню.
Сотня делится без остатка только на 2, 4, 5, 10, 20, 25, 50.
А 60 – на 2, 3, 4, 5, 6, 10, 12, 15, 20, 30. Вот вам и удобство! И опять же треть, четверть. Угловые градусы – круг на 360 градусов тоже кратно 12 и 60 в разных сочетаниях.

А число 13 резко отличается от 12-ти, поскольку не делится ни на одно другое число, кроме себя (простое число). Именно эти его свойства и укоренили отношение к 13-ти (чёртова дюжина), сначала как просто к неудобному, а потом и как к чему-то мрачному и приносящему несчастья.

...

froellf:

вот что нашла) при минимальных затратах времени.
Множество версий существует относительно того, почему пятница 13-ое — несчастливое число. Как известно именно в пятницу распяли Иисуса Христа. На Тайной вечере тринадцатым был Иуда. Что из этого получилось, все знают. Впрочем, ещё древние римляне и греки избегали числа 13, якобы приносящего несчастья. А в мифологии древних германцев существует легенда о пиршестве двенадцати богов в Вальгалле, которое также закончилось плачевно — по причине прибытия их «коллеги» Локи, бога ссоры и раздоров. Локи явился незваным, оказался тринадцатым и все испортил: небожители перессорились, и в итоге был убит Бальдр, любимец богов.
В Англии до сих пор существует мнение, что выход в море в пятницу, и тем более в пятницу 13-го числа, совершенно немыслим и должен быть под любым предлогом перенесен. В конце XVIII века это суеверие настолько сильно распространилось, что английское правительство решило доказать абсурдность приметы. Построили корабль под названием «Пятница», который заложили в пятницу, спустили на воду тоже в пятницу, выход судна в первый рейс состоялся в пятницу. Но такова ирония судьбы: судно вместе с командой пропало без вести.
С числом тринадцать также связано немало любопытных историй. В 1907 году на подводных камнях погибла семимачтовая шхуна «Томас Лаусон». Она была построена в Америке в 1902 году и считалась самой крупной в мире. Шхуна была названа именем человека, который написал книгу «Пятница — тринадцатое». Шхуна «Томас Лаурсон» погибла в пятницу 13 декабря.
Войска Святого Рима сравняли с землей Орден Тамплиеров, воинствующие монахи исчезли с исторической арены так же таинственно, как и появились на ней. Произошло это 13 апреля, в пятницу. Все "еретики" были схвачены, а впоследствии сожжены на кострах инквизиции. Но они оставили нам богатое наследство - после них осталось много легенд: Так и не найдены их знаменитые сокровища, а обычное сочетание даты и дня недели приобрело с тех пор мистический смысл.
О! а это из Википедии
Пятница 13-го числа любого месяца — распространённая примета, по которой в такой день следует быть особенно готовым к неприятностям и остерегаться неудач[1]. В медицине рассматривается как одна из фобий и иногда называется параскавидекатриафобия. Термин был предложен американским психотерапевтом Доналдом Доссеем, который составил его из греческих слов παρασκευή (пятница) и δεκατρείς (тринадцать). Доссей рассматривал сам термин как часть своего метода терапии безрассудных страхов. По его словам, если вы сможете произнести такой термин несколько раз без запинки, ваш страх перед пятницей 13-го исчезнет сам по себе.
Это не единственная версия происхождения суеверия о пятнице, 13-го. Распространению этого суеверия способствуют фильмы и книги. Частое упоминание пятницы 13-го в современном мире связывают с фильмами "Пятница, 13-ое" и романом Дэна Брауна "Код да Винчи".
Как бы там не было, легенда о пятнице, 13-го имеет сильное влияние. Например, в США более 21 миллиона людей страдают от этой фобии. В этот день люди отказываются выходить на работу, путешествовать самолетами и поездами, совершать любые важные сделки. Потери от неосуществленных продаж товаров и услуг в этот день только в США достигают 800-900 млн дол.
В Великобритании количество ДТП в пятницу 13-го возрастает на 52%. Однако, причина этого не в несчастливом числе, а в негативном настрое и нервности.
А вообще существует так много забавных и не очень, понятных и не понятно откуда взявшихся выражений:"пятница, 13-е", "чёртова дюжина", "родился в рубашке", "последнее китайское предупреждение", " вешать собак", " шапочное знакомство" и многие многие другие...

" В английском языке есть предложение, которое используют для демонстрации возможной лексической неопределённости: ‘James while John had had had had had had had had had had had a better effect on the teacher’. Несмотря на кажущуюся бессмыслицу, оно грамматически верно, если расставить нужные знаки препинания: ‘James, while John had had «had», had had «had had»; «had had» had had a better effect on the teacher’. Перевести его на русский язык можно примерно так: «В то время, как Джон использовал ‘had’, Джеймс использовал ‘had had’; учитель предпочёл ‘had had’»."

...

Vlada:

 » Королева Елизавета и ее внебрачные дети.

Всем добрый вечер!
Я увлекаюсь историей Англии, и все, что мало-мальски касается этого вопроса, читаю. На днях нашла в сети версии, кем же был Шекспир на самом деле(не секрет, что споры не утихают и по сей день, есть очень интересные версии, кто скрывался под этим именем). Но одно интервью, которое я вам приведу здесь, меня очень удивило. Хотелось бы узнать, что вы об этом думаете.
Итак, королева Елизавета и ее внебрачные дети.



Философ и аналитик, литературовед-структуралист Альфред Николаевич Барков, исследуя структуру «Гамлета», обнаружил, что это произведение построено как мениппея (роль рассказчика отдана отрицательному персонажу, который, с целью обелить себя, извращает имевшие место в действительности события и факты) и что в тексте этого произведения дан ответ и на вопрос, кто скрывался под псевдонимом "Шекспир". Тайна шекспирова авторства оказалась тесно связанной с политической ситуацией и безопасностью страны. Интервью, которое взял у А. Баркова корреспондент Владимир Козаровецкий.

А.Б.: В дальнейшем я буду опираться на данные, собранные и опубликованные не только "марловианцами", но и "бэконианцами" и "рэтлендианцами", ибо и те, и другие, и третьи нашли убедительные доказательства причастности своих кандидатов к псевдониму "Шекспир"; но главным в этом несомненно коллективном псевдониме был все-таки Кристофер Марло, который, так же, как и Френсис Бэкон, был... сыном королевы Елизаветы.
В.К.: Что, есть "прямые улики"?
А.Б.: Ну, если бы были "прямые улики", не было бы и предмета для нашего разговора. А вот косвенных улик — более чем достаточно, причем по ним очень хорошо видно, что прямых и быть не могло, настолько тщательно они уничтожались; это проливает свет и на строгость сохранения тайны псевдонима "Шекспир" — на государственном уровне. Стоило просочиться любым крохам информации о ней, как Тайный Совет мгновенно наказывал виновного, вплоть до тюрьмы и смерти, — и на то были весьма серьезные причины.
Елизавета была дочерью Анны Болейн и — формально — дочерью Генриха VIII, хотя на самом деле он не был ее отцом, поскольку все его дети, и до Елизаветы, и после нее, в отличие от нее страдали врожденным сифилисом (Генрих VIII женился на Анне Болейн, когда та уже ждала ребенка). Взойдя на престол в 1558 году, она стала усиленно укреплять позиции протестантизма в стране, чем навлекла на себя гнев папского престола и большинства монархий Европы, до самой ее смерти интриговавших против нее. Она не преследовала католиков и принимала их на службу, чем добилась спокойствия в стране. Чтобы не повторить ошибку своей предшественницы, Марии Тюдор, озвучившей имя своего наследника (лизоблюды мгновенно переметнулись к Елизавете), Елизавета до конца жизни так и не назвала своего преемника. На требование парламента выйти замуж и родить наследника она заявила, что замужем за Англией и останется королевой-девственницей. При этом она полюбила — на всю жизнь, вплоть до его смерти в 1588 году — Роберта Дадли, графа Лестера, якобы тайно обвенчалась с ним и родила от него несколько детей. По некоторым данным от разных отцов у нее было пятеро детей, из них одна или две девочки; сохранился портрет, где Елизавета изображена в характерной для беременной женщины одежде, есть портрет, где она изображена с ребенком, и портрет, где рядом с ней двое детей. По всей стране снимались католические изображения Девы Марии и заменялись портретами Елизаветы, на которых черты лица изображались в соответствии с официально канонизированной маской. При такой канонизации целомудренный имидж королевы необходимо было надежно защитить от любых случайностей — тем более что папский престол настаивал на нелегитимности брака Генриха VIII с Анной Болейн и подвергал сомнению (и не без оснований) его отцовство по отношению к Елизавете; Тайный Совет тщательно следил за тем, чтобы имидж королевы-девственницы не был подпорчен.
В.К.: Неужели возможно было сохранить рождение нескольких детей в тайне?
А.Б.: В узком кругу утаить это было невозможно, но это было и неважно. Задача Тайного совета заключалась в том, чтобы не допустить утечки информации в прессу и за границу: любые улики уничтожались, свидетели держали рот на замке, опасаясь тюрьмы или казни за добытые под пытками признания в преступлениях. Все ее дети регистрировались под чужими именами и фактически не могли претендовать на престол. На примере Кристофера Марло можно представить себе, как происходила такая регистрация. В донесении своему монарху 11 апреля 1564 года посол Испании при английском дворе докладывал, что королева Елизавета выезжает в Уорвик (замок Дадли), чтобы "разрешиться от последствия неблагопристойного поведения". По современному календарю рождение ребенка имело место в конце апреля, а не в конце февраля, как задокументировано рождение Марло. (Кстати, Уорвик расположен на берегу Эйвона, того самого, на котором стоит и Стратфорд; отсюда и "Эйвонский лебедь" посвящения Бена Джонсона в шекспировском Большом фолио.) В этом же году Роберт Дадли был возведен в графское достоинство, а его шурин Генри Сидни стал кавалером Ордена Подвязки.
В.К.: Это был первый ребенок Елизаветы?
А.Б.: Нет, к этому времени у Марло могло быть уже по крайней мере два брата: один из них, старше на 10 лет, сын от тайной связи Елизаветы с королем Испании Филиппом II, и второй — на три года старше, — Френсис Бэкон, в регистрации рождения которого тоже обнаружено немало "странностей". Для регистрации тайнорожденного нужен был ребенок, родившийся примерно в то же время и вскоре умерший; необходимо было, чтобы его рождение зарегистрировали, а смерть — не успели. Нужно было уговорить родителей ребенка отказаться от регистрации смерти или захоронить его в другом приходе, где у королевы был "свой" священник. Для этой цели лучше всего подходил Мэтью Паркер, член Тайного Совета и высший духовный иерарх Англии. Анна Болейн, став королевой, сделала его своим личным капелланом, при Марии Тюдор он был в опале и лишен должности главы колледжа "Корпус Кристи", Елизавета вновь возвысила его и сделала архиепископом Кентерберийским. В Кентербери и нашлась метрическая запись от 26 февраля 1564 года, использованная для документирования новорожденного ребенка королевы. Отец умершего ребенка Джон Марло получил значительную денежную компенсацию, стал членом Гильдии сапожников на два с половиной года раньше положенного срока и пожалован званием "фримена", а судья Адмиралтейского суда в Дувре сэр Роджер Мэнвуд стал попечителем новорожденного. Запись же о смерти ребенка Джона Марло скорее всего была сделана в церкви Св. Стефена на территории имения Мэнвуда; не случайно сохранившиеся записи о регистрации крещений, венчаний и смертей в этой церкви датируются лишь с 1567 года. В 1563 году, когда Марло был уже зачат, королева Елизавета пожаловала Мэнвуду огромное имение; позже она объявила его лучшим судьей королевства и наградила массивной золотой цепью (что было беспрецедентно), пожаловала рыцарским титулом и назначила Главным лордом Казначейства. Если бы мы принимали всерьез происхождение Марло как "таннера", сына сапожника, у нас возникло бы множество и других вопросов, на которые в этом случае невозможно было бы ответить. Почему Мэнвуд оплачивал учебу сына сапожника Марло? И почему оплачивал из средств, выделенных архиепископом Паркером? И как сын сапожника попал в привилегированную Королевскую школу на 50 мест, куда стремились поместить своих детей самые знатные и состоятельные люди графства? И как он туда попал в 14 лет? И почему, проучившись всего год, поступил в университет? И где он учился до этого и набрал тот объем знаний, который необходим для поступления? (Между прочим: Паркер собрал в своем имении уникальную библиотеку, каких было лишь несколько во всей Англии.) И как Марло получил одну из трех стипендий Паркера? И почему сын архиепископа, Джонатан Паркер, уже после смерти своего отца оплачивал все шесть с половиной лет учебы Марло в Кембриджском университете (колледж "Корпус Кристи")? (Посетив имение Паркеров в 1578 году, после поступления Марло в Кембридж, Елизавета, обыгрывая отсутствие у жен священнослужителей мирских титулов, сделала вдове архиепископа комплимент: "Я не могу назвать вас "мадам", а сказать "миссис" — язык не поворачивается. И все равно я очень вам благодарна.") И почему, когда в 1587 году, по окончании университета (в 1584-ом он получил степень бакалавра и продолжил учебу), ему отказали в присвоении магистерской степени на основании его частых отлучек, за него вступился Тайный Совет королевы, объяснивший, что его отлучки связаны с выполнением заданий на государственной службе? И почему письмо ректору с таким объяснением и словами о том, что королева будет недовольна любым ущемлением прав Марло, первыми подписали архиепископ Кентерберийский, лорд-канцлер и лорд-казначей королевы?
В.К.: Существует правило: если гипотеза, не противореча уже известному, объясняет и все факты, которые до ее появления не находили объяснения, она становится теорией. Можно ли сказать, что королевское происхождение Марло ставит все точки над ё?
А.Б.: Я специально не занимался выяснением, на все ли остававшиеся без ответа вопросы может ответить такая гипотеза, тем более что Марло — лишь часть псевдонима "Шекспир", — но судите сами. Например, не знай мы о его происхождении, еще больше вопросов вызывали бы обстоятельства "смерти" Марло. Став магистром, он поселяется в Лондоне и быстро приобретает славу поэта, драматурга и "атеиста" (под атеизмом понимался любой отход от официальной доктрины). В Тайный Совет на его "атеизм" донес полицейский агент Роберт Бэйнс (в доносе Бэйнса фигурировали три преступления, за каждое из которых полагалась смертная казнь: богохульство, гомосексуализм и хвастовство, что он имеет право чеканить собственную монету), а писатель Томас Кид под пытками подтвердил его "атеизм". 18 мая 1593 года был выдан ордер на арест Марло; за преступления, которые ему инкриминировались, ему грозила смерть четвертованием, утоплением или отсечением головы. Тем не менее, в отличие от Кида, которого обвиняли в гораздо менее тяжких преступлениях, Марло отпустили под подписку. 30 мая в портовом городе Дептфорде ударом кинжала в лицо он был "убит" одним из своих приятелей, Ингрэмом Фрайзером.
Все трое "друзей-свидетелей", которые находились рядом в момент "убийства", были связаны с разведкой, то есть с Тайным Советом. "Убийство" расследовал не местный прокурор, а коронер королевы, который получил лично от Елизаветы письменный инструктаж, каким должно быть его "беспристрастное заключение" (сохранился подлинник!). Расследование велось чрезвычайно поспешно: тело было предано земле уже 1 июня, и, хотя лицо и было обезображено, труп не предъявили для опознания даже хозяйке того дома, где произошло убийство. Хозяйка тоже была связана с разведкой, а ее усадьба использовалась для переброски агентуры на континент; Фрайзер был признан невиновным в смерти Марло, освобожден и тут же принят на службу в разведку ближайшим другом "убиенного"! Существует достаточно хорошо обоснованная версия, что Марло во избежание казни был переправлен на континент, где под именем Le Doux жил во Франции и занимался разведывательной деятельностью в пользу Англии, а в конце 90-х тайно вернулся в Англию и жил в одной семье в графстве Рэтленд. Louis Ule утверждает, что после своей мнимой смерти Марло находился в доме Пембруков под именем алхимика Хью Сэндфорда.
В.К.: Не кажется ли вам, что усилия по спасению Марло от суда и смерти были таковы, что гораздо проще было бы добиться, чтобы донос Бэйнса либо не был принят, либо вообще пропал?
А.Б.: Да, несомненно, у этой истории с доносом был "режиссер". Ему нужно было убрать Марло со сцены, и, поскольку убедить королеву не удалось бы, ее поставили в безвыходное положение, обвинив ее сына в смертельно наказуемых преступлениях и затем давши ей возможность спасти его ценой его исчезновения из жизни. Бэйнс в доносе писал, что Марло должен быть казнен, и обещал представить заслуживающих доверия свидетелей его преступлений, но при докладе королеве в текст доноса кем-то были внесены изменения и вместо казни предлагалось предание Марло забвению. Елизавете, как и Гертруде в «Гамлете», ничего не оставалось делать, кроме как санкционировать навязанное ей решение Тайного Совета. Надо сказать, что за полгода до событий в Дептфорде при странных обстоятельствах умер попечитель Марло Роджер Мэнвуд, который в это время добивался должности Верховного судьи. Мало вероятно, что "режиссеру" удалось бы осуществить план этого "изъятия из жизни" Кристофера Марло, если бы Мэнвуд добился этой должности — а королева к нему благоволила; поэтому и смерть Мэнвуда вряд ли была случайной. Марло написал эпитафию на смерть Мэнвуда, в которой намекал на "завистливые силы". Не защитой ли своего попечителя, которого и после смерти пытались опорочить, в том числе и с позиций антисемитизма, объясняется заступничество Марло-Шекспира за оклеветанного Варавву-Шейлока в "Мальтийском еврее" и "Венецианском купце"?
В.К.: Не было ли в этой истории мотива профилактических действий по предупреждению какой бы то ни было возможности прихода к власти столь непредсказуемого, взрывного и трудно управляемого наследника, как Марло? Ведь было известно, что он задира и забияка и неосторожен в слове; Тайный Совет вполне мог попытаться оградить страну от возможности появления такого короля?
А.Б.: Да, такой мотив в поведении членов Тайного Совета в этой истории тоже был возможен. Дело в том, что Марло был учителем 15-летней Арабеллы Стюарт (не об этих ли "отлучках" и шла речь в письме Тайного Совета ректору колледжа?), генеалогия которой делала ее самой близкой к трону и вероятной его наследницей (ее наследственные права были даже выше прав Якова Стюарта, взошедшего на престол вслед за Елизаветой) — особенно с учетом того, что у королевы формально не было детей. Королева хотела женить сына на Арабелле и таким образом подвести его к трону — что могло вызвать встречные действия его братьев, как единоутробного (Фрэнсис Бэкон), так и сводного (Роберт Девере, граф Эссекс, написавший на стене своей тюремной камеры в Тауэре, где он находился перед казнью: "Роберт Тюдор"). Похоже, «Гамлет» — произведение во многом автобиографичное, и в нем нашли отражение факты дворцовой и околодворцовой интриг, вплоть до сумасшествия Офелии-Арабеллы (у последней были явные психические отклонения), отравления Роберта Дадли его женой (он по ошибке выпил из рук жены яд, который приготовил для нее) и участия королевы в отправке сына за границу, а последняя фраза "Дальнейшее — молчанье." явно связана с исчезновением Марло и тайной Шекспира.
В.К.: Известны ли еще какие-нибудь факты, говорящие за то, что Кристофер Марло был сыном королевы Елизаветы?
А.Б.: Вот историческая деталь. В 1603 году все поэты Англии откликнулись скорбными посланиями на смерть Елизаветы. Все, кроме Шекспира, которого Генри Четтл даже открыто упрекнул за это в печати. Почему-то ему в голову не пришло вспомнить соблюдаемый в рамках христианской традиции обычай: эпитафии сочиняются только посторонними, но не родственниками. Родственникам запрещено совершать любые действия, связанные с ритуалом похорон: нести гроб или крышку, венки или цветы; они — адресаты соболезнований, но не их авторы. После такого живого участия Елизаветы в судьбе "безродного" поэта молчание Марло-Шекспира только и объясняется тем, что он был близким родственником королевы. Тот факт, что Шекспир был "железной маской", подтверждается и загадочным девизом студента колледжа "Корпус Кристи" Кристофера Марло: Qvod me nutrit me destrevit ("То, что меня кормит, меня убивает.") Этот девиз начертан на портрете, обнаруженном при реконструкции помещения колледжа "Корпус Кристи" в середине ХХ века. На портрете есть надпись: "1585 год от Рождества Христова. Совершеннолетие 21 год". По сохранившимся спискам студентов установлено, что в 1585 году из всех студентов колледжа только Кристоферу Марло исполнился 21 год. Но самое серьезное доказательство имеется в самом корпусе шекспировских произведений. В последней сцене "Генриха VIII", по мнению большинства шекспироведов дописанного в 1613 году Флетчером, предсказывая будущую славу новорожденной Елизаветы, высший духовный иерарх Англии архиепископ Кентерберийский Томас Кранмер говорит, что она родит наследника, который будет "настолько же велик в славе, как и она сама", и что за него "дети наших детей будут благословлять Небеса", причем terror, который по этому предсказанию должен был на протяжении всей жизни сопровождать "родившегося из пепла", в сочетании с такой славой невозможно отнести ни к кому, кроме Марло-Шекспира.
http://w-shakespeare.narod.ru/hamlet14.htm

...

Ингеборг:

 » Несостоявшаяся императрица

Несостоявшаяся императрица

Устроив (как тогда казалось) весьма удачно, семейную жизнь обожаемого внука Александра, Екатерина II начала подыскивать пару для второго Великого князя – Константина.
Первое брачное предложение поступило в 1793 году из Италии, через посредничество русского посла в Австрии графа Андрея Разумовского. Король Обеих Сицилий Фердинанд I и его супруга Мария Каролина, урожденная эрцгерцогиня Австрийская, предлагали в жёны Константину Павловичу одну из своих дочерей.
При этом королевская чета, словно не сомневаясь в успехе своего плана и не допуская отказа, поставила условие: Константин Павлович еще до вступления в брак с неаполитанской принцессой должен был получить в Российской империи особое владение для себя, удел и быть в нем независимым государем.
Вполне естественно, что Императрица расценила предложение Неаполя как «вредную, хитросплетенную несообразность». Кроме того, она знала о сомнительной репутации королевы, женщины жестокосердной, распущенной, о неладах в ее семье. Екатерина отвергла это предложение также и по соображениям разности вероисповедания: неаполитанские Бурбоны были католиками.
Свое мнение по поводу союза с Неаполем императрица вполне определенно выразила в черновике дипломатического документа:
«Из письма графа Разумовского следует заключить, что неаполитанскому двору пришла охота весьма некстати наградить нас одним из своих уродцев (реtit mоnstrеs). Я говорю уродцев, потому что все дети их дряблые, подвержены падучей болезни, безобразные и плохо воспитанные...»
Что же касается до меня, то я и не желала бы видеть моего внука женатым, пока он совсем не образуется, тем более что ему теперь всего 14 лет, и он еще не развился вполне. Покамест их величества могут выдать принцесс дочерей своих за кого им вздумается».
Не собираясь изменять традициям, императрица обратила взор на Германию - летом 1795 года в Европу с секретной миссией отправился особо доверенный человек Екатерины II, генерал Андрей Яковлевич Будберг. В пути Будберг неожиданно заболел и был вынужден остановиться в небольшом городке Кобург, где находился родовой замок местных герцогов. Генерал обратился за помощью к своему старому знакомому доктору, барону Христиану-Фридриху Штокмару. Барон хорошо знал семейство герцога Кобургского (впоследствии он станет его советником). По роду занятий и благодаря общительному характеру он знал и других владетельных особ. Будберг рассказал ему о цели своей непростой миссии, и титулованный «эскулап» сразу же назвал ему трех старших дочерей наследного принца Франца-Фридриха-Антона Саксен-Кобург-Заальфельд и его второй супруги Августы-Каролины-Софии, урожденной графини Рейсс-Эберсдорф.
Штокмар так расхваливал этих принцесс, их привлекательность, скромность, что Будберг задумался. Он стал склоняться к мысли, что от добра добра не ищут и ему не надо никуда больше ехать. Генерал дал знать в Петербург, что найдено то, что искали.
Подробная информация о семье принцесс Саксен-Кобургских оказалась благоприятной и императрица дала разрешение Будбергу «раскрыть карты» перед герцогиней Августой. Как только та узнала, что одна из её дочерей может стать женой русского великого князя, то пришла в восторг: она понимала всю выгоду от этого брака для маленького герцогства.
Герцогиня Августа с тремя старшими дочерьми – Софией, Антуанеттой и Юлианой прибыла в Санкт-Петербург в начале октября 1795 года.
В обществе герцогиня Августа с дочерьми появились в первый раз на одном из концертов Эрмитажа. Императрица и двор отправились туда раньше, и придворные из любопытства стояли толпой у двери, через которую должны были войти иностранные принцессы.
Вот что писал о Саксен-Кобургских дамах князь Адам Чарторижский: «Герцогиня-мать была женщина большого ума, образованная и приветливая; все три дочери ее отличались изяществом и красотою. Говоря откровенно, было тяжело смотреть на эту мать, приехавшую в чужую страну, чтобы выставить напоказ, подобно товару, своих дочерей, в ожидании милостивого взгляда императрицы и выбора Великого князя».
Императрица, умевшая очаровывать своим обхождением, приняла герцогиню и ее дочерей с распростертыми объятиями. Ежедневно устраивались прогулки, празднества, вечера и балы, во время которых великий князь мог проводить время в обществе принцесс и ближе познакомиться с ними.
Своим мнением о гостьях Екатерина поделилась со своим давним корреспондентом бароном Гриммом: «Наследная принцесса Саксен-Кобургская прекрасная, достойная уважения женщина, дочки у нее хорошенькие. Жаль, что наш жених должен выбрать только одну, хорошо бы оставить всех трех. Но, кажется, наш Парис отдаст яблоко младшей: вот увидите, что он предпочтет сестрам Юлию… действительно, шалунья Юлия лучше всех».
Таким образом, выбор императрицы был уже сделан. Великому князю Константину оставалось только повиноваться.
Его будущая супруга – принцесса Юлиана Генриетта Ульрика была младшей из трех сестер, ей едва исполнилось 14 лет
Великая княгиня Елизавета Алексеевна писала о своей будущей невестке: «Прелестный ребенок - добрая, любящая, доверчивая. Я бы не хотела иметь другой подруги, кроме нее. У нее очень живые карие глаза, в ней много непосредственности. У нее очень хорошенький рот, она очень подвижна, и ей это очень идет».



По желанию императрицы великий князь часто виделся с приезжими, он показывал им Эрмитаж, запросто у них завтракал, ужинал; сначала он очень стеснялся, конфузился, но скоро освоился и чувствовал себя очень хорошо в обществе принцесс; они ему рисовали, пели, а он потешал их своим плохим немецким языком.
Вполне возможно, что вначале Константин понравился принцессе Юлиане. Вот как описывала его внешность будущая теща: «У него широкое круглое лицо, и если бы он не был курнос, то был бы очень красив; у него большие голубые глаза, в которых много ума и огня; ресницы и брови почти черные; небольшой рот, губы совсем пунцовые; очень приятная улыбка, прекрасные зубы и свежий цвет лица…».



25 октября герцогиня Августа дала согласие на брак Юлианы и Константина. Это радостное событие герцогиня подробно описала в письме мужу: «После обеда, около 6 часов, Константин пришел ко мне делать формальное предложение. Он вошел в комнату бледный, опустив глаза, и дрожащим голосом сказал: “Сударыня, я пришел у вас просить руки вашей дочери“. Я было приготовила на этот случай прекрасную речь, но вместо этого зарыдала. Он вместе со мною прослезился и молча прижал к губам мою руку… Не помню, что я говорила ему и что ему внушило отвечать мне его доброе сердце. Послали за Юлией. Она вошла в комнату бледная. Он молча поцеловал у ней руку. Она тихо плакала: я никогда не видела ее такою хорошенькой, как в эту минуту. “Не правда ли, вы со временем меня полюбите“? – сказал Константин. Юлия взглянула на него так выразительно и сказала: “Да я буду любить вас всем сердцем“.».
Константин писал по этому поводу своему бывшему воспитателю - Фредерику Лагарпу: «Я нахожусь в приятнейшем жизни положении; я жених принцессы Юлианы Саксен-Кобургской. Очень сожалею, что вы ее не видели, она прекрасная молодая особа, и я люблю ее всем сердцем. Мать ее, добрейшая женщина, какую можно себе вообразить, также как и сестры ее, принцессы София и Антуанетта».
Не менее довольна была и бабушка-императрица: «Дело сладилось: Константин женится на Юлии, и они в восторге друг от друга. Глядя на милую парочку, мать и все окружающие то плачут, то смеются; жениху шестнадцать лет, невесте четырнадцать. Оба проказники».
7 ноября герцогиня Саксен-Кобургская с двумя дочерьми уехала из России, получив в подарок множество бриллиантов и 160 000 рублей.
(Отвергнутые Константином сестры Юлианы заключили браки хоть и не столь блестящие, но может быть, более счастливые: принцесса София стала графиней Менсдорф-Поэлли; принцесса Антуанетта вышла замуж за принца Александра Вюртембергского – родного дядю Константина по матери и прожила в России 24 года, т.к. ее муж с 1800 года состоял на русской службе.
Их младшая сестра – принцесса Виктория, во втором браке – герцогиня Кентская, стала матерью королевы Виктории.
Старший из трех братьев Юлианы – Эрнест Антон в 1806 г., стал герцогом Саксен-Кобург-Заальфельд. В 1825 г., после смерти последнего герцога Саксен-Кобург-Альтенбургского, по договору 1826 г. Эрнест унаследовал часть его владений, но был вынужден уступить Заальфельд Саксен-Мейнингенской линии. Новое его герцогство стало называться Саксен-Кобург-и-Гота или чаще Саксен-Кобург-Гота.
Потомки второго брата принцессы – Фердинанда, впоследствии заняли престолы Португалии и Болгарии.
Третий брат – Леопольд в 1830 году стал королем Бельгии).
«Как будущая Великая княгиня, принцесса Юлия была отдана на попечение г-жи Ливен, гувернантки Великих Княжон. Частью она брала уроки вместе с ними, также вместе обедала и выходила; и с ней обращались так строго, как она к этому до сих пор не привыкла. Она утешалась от этого временного стеснения с Великим Князем Александром и Великой Княгиней Елизаветой. Последняя отдавала ей все время, которое она могла уделить, и между ними вполне естественно завязалась дружба.
В средине зимы Великий Князь Константин приходил завтракать к своей невесте ежедневно в десять часов утра. Он приносил с собой барабан и трубы и заставлял ее играть на клавесине военные марши, аккомпанируя ей на этих шумных инструментах. Это было единственное изъявление любви, которое он ей оказывал.
Он ей иногда ломал руки, кусал ее, но это было только прелюдией к тому, что ее ожидало после свадьбы». (1)
2 февраля 1796 года, состоялось миропомазание Юлианы-Генриетты-Ульрики. Крестной принцессы, получившей в православии имя Анны Федоровны, стала ее будущая золовка - Великая княжна Александра Павловна; а на следующий день - ее обручение с Константином Павловичем.
Одновременно с манифестом об обручении, именным указом императрицы Екатерины, новонареченной Великой Княжне устанавливалось денежное содержание – 30 000 в год.
15 февраля состоялось пышное бракосочетание Анны и Константина - в день свадьбы был большой бал и иллюминация в городе – а в общей сложности, свадебные торжества продолжались 12 дней, до 27 февраля. Их отвезли в Мраморный дворец, находившийся недалеко от Государыни, на берегу Невы. Императрица подарила Мраморный дворец Великому Князю Константину. Думали, что для него будет устроен Шепелевский дворец, примыкавший к Зимнему, но его поведение, когда он почувствовал себя на свободе, доказало, что за ним был нужен строгий надзор. Немного спустя после свадьбы он забавлялся в манеже Мраморного дворца тем, что стрелял из пушки, заряженной живыми крысами.
Узнав о развлечениях внука, императрица Екатерина возвратясь в Зимний дворец, поместила молодоженов в боковых апартаментах Эрмитажа.
21 февраля 1796 года, Великий князь Александр Павлович, пишет своему бывшему воспитателю Лагарпу: «Я очень счастлив с женой и с невесткой, но что касается до мужа сей последней, то он меня часто огорчает; он горяч более, чем когда-либо, весьма своеволен и часто прихоти его не согласуются с разумом. Военное искусство ему вскружило голову, и он иногда груб с солдатами своей роты».
Всего через шесть дней (!) после свадьбы Константин Павлович уделяет больше внимания солдатам, чем собственной жене.
И все же, какое-то время Константин был увлечен юной супругой, так в письме Лагарпу он сообщал, что «женат на прелестнейшей из женщин».
Однако, чувства Великого князя оказались весьма недолговечны - влюбленность очень быстро сменилась холодностью и неприязнью: «его (т.е. Константина) интимные беседы и более чем откровенные намеки и рассказы о своем медовом месяце поражали своим цинизмом и неделикатностью по отношению к юной супруге и свидетельствовали о его невероятно странных капризах и привычках». (2)
«Великой Княгине Анне было тогда четырнадцать лет, у нее было очень красивое лицо, но она была лишена грации и не получила воспитания; она была романтична, что становилось еще опаснее от полного отсутствия принципов и образования. Она обладала добрым сердцем и природным умом, но все представляло опасность для нее, потому что у нее не было ни одной из тех добродетелей, которыми преодолевают слабости. Ужасное поведение Великого Князя Константина еще более сбивало ее с толку». (1)
Не очень лестная характеристика, но как можно столь строго судить девочку-подростка, вынужденную приехать в чужую страну, более того «принявшую чуждую ей веру» и отданную «во власть взбалмошного юноши, менее всего думавшего о ее счастье». (2)
Действительно, меньше всего супружескую жизнь Анны Федоровны можно было назвать счастливой: однажды, во время написания портрета Великой княгини известной художницей Элизабет Виже-Лебрен, Константин бесцеремонно прервал сеанс, увел жену в вестибюль со множеством китайских ваз, усадил на одну из них, а затем принялся по ним стрелять (!)
Подобные выходки серьезно повлияли на душевное состояние Анны Федоровны: на похоронах императрицы Екатерины она упала в обморок, и впоследствии потеря сознания происходила с ней очень часто.
Свою лепту в разлад между Анной и Константином внесла и его мать – Мария Федоровна, которая «не терпела Великой княгини по какой-то наследственной вражде дома Вюртембергского с домом Кобургским». (3)
Единственным близким человеком для юной Анны стала ее невестка – Елизавета Алексеевна, что впрочем, и неудивительно: по происхождению иностранки, вдали от родины и семьи, занимая почти одинаковое положение, Великие княгини Анна и Елизавета естественно почувствовали друг к другу влечение и во взаимных откровенных беседах находили отраду и утешение.
Великая княгиня Елизавета, предназначенная судьбою к более высокому жребию, более счастливая благодаря душевным качествам своего супруга, поддерживала свою невестку, заменив ей мать и сестер.



Между тем, Константин Павлович избрал предметом своих нежных чувств княжну Жанетту Четвертинскую - родную сестру Марии Нарышкиной, впоследствии многолетней возлюбленной его брата Александра.
Анна же серьезно увлеклась польским князем Константином Чарторыйским. О своих чувствах она разговаривала только с Великой княгиней Елизаветой, сделав ее поверенной состояния своей души и сердца, и, когда Великая Княгиня пыталась противодействовать и спасти ее от самой себя, Великая Княгиня Анна начинала плакать, говорила о тирании своего мужа, и жалость брала верх над рассудком.
Между тем, здоровье Великой княгини оставляло желать лучшего: на коронацию императора Павла, состоявшуюся 5 апреля 1797 года, Анна поехала из Петербурга уже больная, но, так как Государь не любил этого, она старалась пересилить себя, пока у нее не сделалось воспаление легких. Ее перевезли из Петровского дворца в Москву, где ей сделали кровопускание. На другой день после Государь пришел к ней и сказал: «Теперь я вижу, что это серьезно, и мне очень досадно, что вы так больны; признаюсь, до сего времени я думал, что все это маленькие привычки (petitcs manieres), приобретенные во время прошлого царствования и которые я стараюсь искоренить.», т.е. император решил, что невестка просто притворяется.
(Кроме того, накануне коронации, очень неприятный сюрприз Анне Федоровне приготовил муж: Великий князь приказал «рано утром, когда великая княгиня еще спала, нарядить в ее спальню взвод гвардейских барабанщиков, которые по данному сигналу, стали бить утреннюю зарю. Великая княгиня так испугалась, что чуть было тут же на месте не умерла»).
Словом, «Анне Федоровне жилось очень тяжело от невозможного характера Константина Павловича, которого никто не мог обуздать. Его грубые выходки, и отсутствие всякого такта превращали супружескую жизнь в настоящую каторгу…
Более того, с течением времени, Великий Князь Константин к дурному обращению со своей супругой, которое она терпела с самого начала брака, присоединил еще неверность и вольное поведение. …он завел связи, недостойные его ранга. Он часто давал в своих апартаментах маленькие ужины актерам и актрисам, и из этого последовало, что Великая Княгиня Анна, не знавшая его поведения, заразилась болезнью (сифилисом), от которой долго хворала, не зная ее причины. Медики объявили, что она радикально может вылечиться только с помощью Богемских вод, и было решено, что она отправится туда в марте месяце.
Великий Князь Константин около этого времени уехал в Вену, откуда он должен был направиться в Италию, в русскую армию. Надо отдать ему справедливость, что, когда он узнал о действии его поведения на здоровье жены, он испытал самое горячее сожаление и старался тысячью способов исправить сделанную им несправедливость. Но Великая Княгиня Анна была полна негодования и, зная, как мало можно повлиять на характер своего мужа, решила разойтись с мужем пользуясь удобным случаем путешествия, чтобы привести в исполнение этот проект. Она собиралась увидеться с родными, думала, что без труда получит их согласие и легко уладит все с Великим Князем, пока он находится за границей, а потом объявит Государю и Государыне, что никакая сила в мире не заставит ее вернуться в Россию.
Этот план, вышедший из семнадцатилетней головы и построенный только на горячем желании осуществить его, был сообщен Великой Княгине Елизавете. Последняя, хотя и предвидела гораздо большие трудности, чем это предполагала ее подруга, все-таки старалась уверить ее в возможности осуществления этого проекта, потому что Великая Княгиня Анна, которую она любила с нежностью сестры, связывала с ним все счастье, возможное для нее.
Великий Князь Александр, питавший к ней те же чувства и страдавший от того, что она была осуждена на роль жертвы его брата, вошел в ее планы, советовал, помог ей, ободрил ее, и такое серьезное дело было легко разрешено двумя княгинями, из которых одной было семнадцать лет, а другой девятнадцать, и советником двадцати лет.
Великая Княгиня Анна уехала 15 марта (1799 года) в сопровождении обер-гофмейстерши ее двора г-жи де Ренн, гофмейстера Тутолмина и двух фрейлин…
Разлука была очень тягостной для Великих Княгинь, потому что, по их плану, она должна была быть неограниченной, почти вечной; но свидетели, присутствовавшие при их прощании, знали, что Великой Княгине Анне было приказано вернуться осенью, и приписывали огорчение, испытываемое ими, опасениям, которые внушало положение Великой Княгини Елизаветы…
На почте был отдан строжайший приказ: не пропускать ни одного письма Великих Княгинь друг к другу, не вскрыв его. Но незадолго до отъезда Великой Княгини Анны один чиновник, знакомый Великим Княгиням только по имени, нашел возможность предупредить их об этом, прибавляя, что он умоляет их не пользоваться ни симпатическими чернилами, ни какими-либо другими средствами, употребляемыми с целью ускользнуть от почтового осмотра, потому что все они известны. Великие Княгини, очень признательные за это предупреждение, так как они думали, что могут свободно переписываться при помощи одного средства, ограничились очень незначительной перепиской.
Как оказалось впоследствии, планам Анны Федоровны не суждено было сбыться.
Семь месяцев спустя, в октябре 1799 года, Великая Княгиня Елизавета получила уведомление от Великой Княгини Анны об ее скором приезде, без всякого объяснения. Накануне свадьбы Великой Княжны Елены (11 октября 1799 года) Государь сам привел Великую Княгиню Анну в ее апартаменты, смежные с апартаментами Великой Княгини Елизаветы. Они в присутствии Государя выразили живую радость от того, что им пришлось увидеться…
- Вот и она, - сказал Государь, подводя Великую Княгиню Анну. - Все-таки она вернулась к нам и с довольно хорошим видом.
Как только они остались одни, Великая Княгиня Елизавета выразила удивление по поводу неожиданного приезда Великой Княгини Анны и спросила ее, что же сталось с проектом, на котором они остановились перед ее отъездом. Она узнала от Великой Княгини Анны, что Государь, должно быть, осведомился об их проекте, потому что раньше, чем она могла приступить к его исполнению, Ростопчин (глава коллегии иностранных дел) обратился к Тутолмину, сопровождавшему ее, с письмами в самом угрожающем тоне, на случай, если бы Великая Княгиня вздумала просить у Государя продолжить ее пребывание в Германии; письма эти повторялись, и наконец, в последнем было бесповоротно определено, что Великая Княгиня должна возвратиться в Россию к свадьбам Великих Княжон. Она же, напуганная этими угрозами и боясь, что весь гнев Государя обрушится на лиц, сопровождавших ее, решила покориться.
Однако, пребывание Великой княгини Анны и Великого князя Константина в Петербурге оказалось недолгим. Император разгневался на полк конногвардейцев, изгнал его в Царское Село и, чтобы довершить наказание, поручил Великому Князю Константину обучать их. Он отправился в Царское Село и поселился там со своей супругой, Великой Княгиней Анной, последовавшей за ним. Жизнь, которую он вел там и в которой Великая Княгиня Анна должна была принимать участие, была совершенно лишена достоинства, приличествовавшего его рангу.
Великая Княгиня Анна, чтобы доставить удовольствие своему супругу, во многом переменившемуся относительно нее, присутствовала в манеже на ученье. Но в марте месяце Великая Княгиня опасно захворала, и ее перевезли в Петербург, чтобы лучше можно было заботиться о ней, как этого требовала ее болезнь». (1)
Улучшение в отношениях супругов оказалось кратковременным: они окончательно отдалились друг от друга, и было ясно, что этот брак держится только на боязни подвергнуться гневу императора в случае попытки разрыва - Павел I никоим образом не мог допустить подобных прецедентов в императорской фамилии.
Только через два месяца после смерти отца-императора, в июне 1801 года, Константин решил попросту избавиться от жены, выбрав на редкость гнусный способ.
«Связавшись с непотребною княжною Четвертинской, Константин вознамерился прогнать от себя законную супругу свою, Великую Княгиню Анну Федоровну…
Великая Княгиня была беременна, а Константин предавшись пьянству и разврату, невероятно и невозможно выразить какие причинял ей оскорбления! Великая Княгиня не только не жаловалась, но терпела все с кротостию. Даже единственный друг ее, императрица Елизавета не все ведала, что Великая Княгиня претерпевала». (3)
Наконец, один из близких друзей Константина, штаб-ротмистр Кавалергардского полка Иван Линев, согласился в обмен на уплату долгов заявить, что он – любовник Великой княгини Анны.
Вдовствующая императрица не хотела видеть Великую Княгиню и приказала устроить «дознание». Линева допросили, и он сознался в том, что бывал в опочивальне Анны по утрам. «Как мог приходить Линев к Великой княгине утром? - удивлялись придворные. - Каммермедхены, дежурные фрейлины во внутренних комнатах Ея высочества безотлучно! В парадных залах толпятся дежурный камергер, камер-юнкер, пажи, гоффурьеры, камер-лакеи, скороходы. Где же Линев мог пройти в опочивальню Великой княгини?» Линев, брякнув о том, что встречался с Анной по утрам, не учел даже того, что до полудня каждый день кавалергарды обязаны были являться на учение и вахт-парад. Свидетелей, способных уличить его во лжи, могло быть предостаточно, но... их не нашлось. Опытные царедворцы не пожелали рисковать, вмешиваясь в скандал царской семьи. Анна оказалась беззащитна.
«На третий день гнуснейшей клеветы развратнейшего чудовища Константина прекрасная, кроткая, любезная Великая Княгиня Анна Федоровна навсегда оставила Россию! Презреннейший Линев, получив отставку, поехал в чужие края, чтобы показать, что Анна Федоровна, будучи страстно влюблена в него, требовала, чтобы он находился при ней….». (3)
Однако, «…Линев, таскаясь в чужих краях по трактирам и борделям, никогда не смел появляться перед Великой княгинею. В России все были уверены, что Линев - любовник Великой княгини Анны Федоровны, но ничего нет несправедливее в мире этой клеветы». (3)
Тем не менее, для соблюдения внешних приличий, отъезд Великой княгини был объяснен желанием навестить заболевшую мать.
Анна вернулась в Кобург.
Через два года, Константин Павлович решил жениться на княжне Четвертинской и попытался добиться развода. О своем желании, Константин написал Анне Федоровне, причем, дважды. Из второго письма Великого князя к супруге, можно сделать вывод, что его намерения были весьма определенными и серьезными: «Вы пишете, что оставление вами меня через выезд в чужие края последовало потому, что мы не сходны друг с другом нравами, почему вы и любви своей ко мне оказывать не можете. Но покорно прошу вас, для успокоения себя и меня и устроения жребия жизни нашей, все сии обстоятельства подтвердить письменно, а также что кроме сего других причин вы не имеете. И это письмо, которое должно быть заверено, что оно действительно вами написано и подписано рукою российского полномочного министра или находящегося при нем священника, доставить немедленно к вашему покорному слуге Константину».
Практически с полной уверенностью можно сказать, что Анна Федоровна дала бы свое согласие, но в дело вмешалась императрица-мать.
Несмотря на неприязнь к невестке, Мария Федоровна решительно воспротивилась не только этому браку, но и самой мысли о разводе, написав сыну: «Обратитесь к самому себе и вопросите совесть свою, оправдает ли она ветренность, горячность, вспыльчивость при начале несогласия, между вами и великой княгиней существующего, оказанное вами вопреки сильнейших моих представлений при возвращении вашем из инспекции в последнюю осень царствования покойного вашего отца, когда я в присутствии брата вашего просила, умоляла вас жить в супружеском дружелюбии, а вы противу всех стараний матери вашей остались непреклонны; спросите, говорю я, сами у себя: укоризны сердца вашего дозволяют ли вам помышлять о разводе».
Кроме того, императрица-мать опасалась, что гласный развод подорвет в массе населения до известной степени уважение к сану великого князя; и писала, что ему необходимо не искать развода, а переменить образ жизни; свое письмо она заключала заявлением, что могла бы согласиться на развод сына только в том случае, если бы он избрал себе другую супругу в каком-нибудь владетельном доме, ибо люди его положения обязаны жениться на равных себе по рождению.
На этом дело и окончилось.
К мужу Анна Федоровна возвращаться не собиралась, хотя и переживала не лучшее время. Она уже отдавала себе отчет в том, что родные не одобряют ее образа жизни, а некоторые из братьев и сестер даже настроены против, отстранились от нее. Ими руководили не только соображения престижа, репутации, но и соображения практического свойства. Она же была очень привязана к семье, где ее по-прежнему называли Юлией, любила отца, мать, была щедра по отношению к близким.
В то время ситуация в Европе становилась все напряженнее. Россия, Австрия и Пруссия создали антифранцузскую коалицию, которая, однако, очень скоро, после поражения австро-русских войск под Аустерлицем 2 декабря 1805 года, распалась. А через полгода в Париже был подписан договор, по которому более тридцати небольших германских государств были объединены под властью Наполеона в Рейнский союз. Мелкие немецкие князья становились зависимыми от политики французского императора. В октябре 1806 года французские войска вторглись в Саксонию, союзницу воевавшей с Наполеоном Пруссии. Заняли они и Кобургское герцогство. Правящего герцога Франца, отца Анны Федоровны, вместе с младшим сыном, шестнадцатилетним Леопольдом, заточили в Заальфельдскую крепость. Тяжело болевший герцог находился тогда при смерти. Он умер за шесть дней до подписания трактата, по которому герцогство Саксен-Кобург-Заальфельдское было силой присоединено к Рейнскому союзу. Семейство Анны Федоровны оказалось в тяжелейшей ситуации, поскольку старший сын покойного герцога, его наследник Эрнест, находился при прусском генеральном штабе. Наполеон конфисковал имущество герцогского семейства, новый глава которого был в лагере его противников.
В июне 1807 года в небольшом городке Тильзите был заключен мирный договор, завершивший войну России и Пруссии против Наполеона. Через год в Эрфурте русский и французский императоры подкрепили свои союзнические отношения новыми договоренностями. Это время иронически называли “медовым месяцем“ дружбы между Россией и наполеоновской Францией. Анна Федоровна проявила себя в этот период настоящей защитницей интересов семьи. Зная, что Александр I по-прежнему питает к ней самые теплые чувства, она обратилась к нему с просьбой, чтобы он, пользуясь дружбой с французским императором, помог вернуть Кобургам их владения. И летом 1807 года братья Анны Федоровны Эрнест и Леопольд отправились в Париж “на поклон“ к Наполеону. Для нее это был своего рода реванш. Реванш потому, что ее сестра Антуанетта, жившая тогда в России с мужем, в письме неодобрительно отозвалась об Анне Федоровне, назвав ее “позором семьи“. Несомненно, за этим чувствовалось влияние ее мужа, Александра Вюртембергского, и его сестры, императрицы Марии Федоровны, их отношение к великой княгине, оставившей мужа…
А она, по сути дела одинокая в своей семье, так нуждалась в поддержке. И такой поддержкой в тот момент стал для Анны Федоровны Жюль-Габриэль-Эмиль Сенье - камергер Великой княгини с 1806 года.
В трудный для Анны Федоровны период жизни давно влюбленный в нее Сенье стал для нее поддержкой. Как писала в своих мемуарах графиня Ржевуская, великая княгиня пожалела себя и не стала сопротивляться этому человеку. Но новая любовь не принесла ей счастья - Жюль Сенье, пусть и всецело преданный ей, отличался очень трудным, властным характером. Летом 1808 года Анна Федоровна поехала в Карлсбад, затем незаметно покинула Германию и направилась в Швейцарию. Там, в маленькой деревушке около Берна, 17 октября 1808 г., она родила сына - Эдуарда Эдгара Шмидт-Люва. Впоследствии, мальчик воспитывался при дворе своего дяди – герцога Саксен-Кобург-Готского Эрнеста I и в 1818 году получил титул барона фон Лёвенфельса.
Однако, с течением времени, «отношения с Сенье становились для Анны Федоровны все более тягостными.
Один из ее братьев, видя, в какой полной зависимости от своего управляющего находится сестра, как страдает она от его диктата, взрывного характера, решил избавить ее от человека, распоря-жавшегося ее состоянием (и, видимо, не без пользы для себя). Принц познакомил Анну Федоровну с тем, кто впоследствии займет в ее жизни такое большое место, по сути дела станет спутником ее жизни.
Это был уроженец Берна Рудольф Абрахам Шиферли, человек несомненно незаурядный, умный, с разносторонними интересами. В молодости он начинал с изучения теологии, потом увлекся медициной, стал профессором хирургии, впоследствии служил советником у герцога Мекленбург-Шверинского. К моменту встречи с Анной Федоровной он был женат, имел двоих детей. Великая княгиня приблизила его к себе. Но отделаться от Сенье было не так-то просто. И все же профессор медицины со временем взял все дела в свои руки и заменил Сенье, причем не только в делах хозяйственных. В середине 1811 года Анна Федоровна снова поехала в Швейцарию. В Берне, чтобы не привлекать к себе внимания, она под именем графини Романовой сняла небольшой домик. К тому времени она уже ждала ребенка. Подлечившись, Анна Федоровна вернулась в Кобург, где в мае 1812 года родила дочь Луизу-Хильду-Агнес. Девочку отдали на воспитание в достойную семью.
(Великий князь Константин также не терял времени даром: расставшись с Жанеттой Четвертинской, он завел длительный роман с французской модисткой Жозефиной Фридрихс, которая в 1808 году родила ему сына Павла. Этого ребенка Константин официально признал своим. Мальчик получил фамилию Александров, а его крестным отцом стал император Александр I.
Кроме Павла, у Константина Павловича были еще два внебрачных ребенка – от связи с актрисой Анной Кларой Лоран – сын Константин и дочь Констанция).
С появлением второго ребенка расходы Анны Федоровны увеличились, и она была вынуждена продать часть своих драгоценностей. Занимался этим Шиферли, которому удалось выручить от продажи значительную сумму. Всю жизнь он честно выполнял свои обязанности, вел дела умно, толково, был предан Анне Федоровне и ее семье. У Кобургов, для которых он оказался незаменимым в решении разного рода проблем, он пользовался уважением. Старший брат Анны Федоровны, владетельный герцог Эрнест, пожаловал Шиферли титул барона. Он не раз подписывал свои письма к нему: “Ваш преданный друг“. Особенно уважал его принц Леопольд, который обращался к Шиферли со словами: “Будьте всегда нашим добрым другом“.
Все это свидетельствовало о том, что неофициальный союз Анны Федоровны с ее управляющим не вызывал явного осуждения, хотя Шиферли не оставлял своей семьи, где, конечно же, знали, что он был отцом дочери великой княгини.
Несомненно, под влиянием Шиферли, который хотел жить в родном Берне, Анна Федоровна решила навсегда поселиться в этом городе, который ей тоже нравился. Но она оставалась членом русской императорской фамилии. Ее пребывание у родных в Кобурге, поездки по Германии, в Карлсбад, на другие курорты считались поездками ради лечения. На изменение же страны по-стоянного, как сказали бы теперь, пребывания нужно было согласие императора Александра. И Анна Федоровна обратилась к нему с просьбой, когда встретилась с ним “на водах“ в Богемии в августе 1813 года. …и Анна Федоровна, и император остались весьма довольны этой встречей. Разрешение было получено.
Великая княгиня покинула Германию (ее дети оставались в Кобурге в приемных семьях) и поселилась в Швейцарии, в которой ей было суждено прожить почти полвека и окончить там свои дни».
Вскоре Великая княгиня купила себе виллу на берегу р. Ааре, которую назвала Эльфенау. Она объясняла это так: «Это эльфы танцевали здесь на лугу. Я назову свое владение Эльфенау».



В январе 1814 года, в Эльфенау, совершенно неожиданно, прибыл Великий князь Константин Павлович. Выяснилось, что Александр I послал брата, чтобы состоялось его примирение с женой. Анна Федоровна не хотела этому верить, потому что когда-то в Петербурге Александр Павлович был не против того, чтобы она разъехалась с мужем. Константин сказал, что он намерен на некоторое время задержаться в Берне, что им надо обсудить непростой для обоих вопрос.
Убеждая жену вернуться в Россию, Константин Павлович приводил и тот довод, что у них есть надежда, что их потомство может быть на русском престоле. Анна Федоровна, оправившись от первоначального замешательства, проявила решительность. Вежливо, но холодно она заявила мужу, что никогда и ни за что на свете не вернется к нему.
Время, проведенное Константином Павловичем в Эльфенау, было для его жены настоящим испытанием, она упрямо стояла на своем. Факты, приведенные великой княгиней во время их разговоров, переходивших в споры, сделали невозможным примирение супругов. Цесаревич уехал.
После его отъезда душевное спокойствие, в котором до этого пребывала Анна Федоровна, было нарушено. То, что произошло, напомнило ей о двусмысленности ее положения. Она была подругой женатого человека, матерью двух внебрачных детей и при этом была одинока. Из-за невозможности развода она не могла выйти замуж. В финансовом отношении она зависела от русского двора.
Впрочем, великая княгиня почти отказалась от мысли обрести личное счастье. Да, она любила Шиферли, который поддержал ее, устроил ее неприкаянную жизнь, придал ей уверенности в себе. Но ее связь с Шиферли длилась, видимо, недолго: он сам вовремя остановился на этом пути, и все постепенно переросло в искреннюю привязанность, в большую дружбу.
В ноябре 1818 года, Анну Федоровну навестил Александр I, направлявшийся в Ахен, на конгресс «Священного союза».
При этой встрече Александр впервые сам заговорил с великой княгиней о возможности ее развода с Константином Павловичем. Анна Федоровна была согласна, но, заботясь о репутации, она не хотеля в связи с этим огласки, шума вокруг своего имени.
Для сохранения приличий, развод признавался возможным, «ежели благоугодно ему (т.е. Константину Павловичу) будет истребовать от великой княгини своеручное письмо по приложенному образцу, в котором бы она только отреклась возвратиться в Россию, хотя бы и не показала других причин нежеланию быть в супружестве».
В январе 1820 года император Александр смог оповестить Анну Федоровну о том, как проходит процедура ее развода: «Оставшись верным обещанию, которое я дал вам, мой дорогой друг, в наше последнее свидание, беру перо, чтобы сказать вам, что брат мой год тому назад отсрочил развод только по поводу смерти моей сестры (королевы Вюртембергской Екатерины Павловны, скончавшейся неожиданно в начале января 1819 года), намерения же своего не оставлял никогда. Он приезжал на очень короткое время в Петербург (из Варшавы), чтобы возобновить это дело, и представил официальное письмо с просьбой о разводе. Оно написано с полной искренностью. В виде причины развода мой брат выставляет единственное ваше удаление от него, в котором, из-за состояния вашего здоровья, вы живете вот уже девятнадцать лет, а также заявление, вами сделанное ему в Швейцарии в 1814 г., что по тем же обстоятельствам вы более никогда не намерены возвращаться в Россию... Я спешу, дорогой друг, известить вас об этом, чтобы вы приняли свои меры по отношению к вашим родным, в том смысле, как мы с вами условились, то есть вы должны подготовить их к событию, сказав им, что со своей стороны также его желали и что вы говорили и писали мне в этом духе. У вас будет достаточно времени, чтобы осуществить это, ибо до того, как постановления (Синода) будут выработаны, утверждены, подписаны, а тем более обнародованы, пройдет, наверное, недели три, а может, и более того. Что касается до изложения этих постановлений, вы можете положиться на меня.
Ваши доходы останутся неизменными, и я устрою при этом случае все, что касается ваших денежных дел в России так, как мы с вами условливались. Так как самого события нельзя было отвратить, то оно, по крайней мере, произойдет наилучшим из возможных способов, со всеми необходимыми предосторожностями... Вы найдете также, что, в сущности, ваше положение мало изменяется, тем более, если вы будете во всех случаях, которые вам могут представиться, отвечать правду, то есть, что вы сами желали развода. Что касается меня, дорогой друг, то вы можете быть уверенной, что решительно всегда и моя дружба, и мое отношение к вам останутся вечно неизменными... Р.S. Все дело велось в тайне и никому не будет известно до окончательного его утверждения. А.»
Манифест о разводе Константина Павловича и Анны Федоровны был оглашен 20 марта 1820 года: «Наш любезный брат, Цесаревич и Великий Князь Константин Павлович, принесенною Любезнейшей Родительнице Нашей, Императрице Марии Феодоровне и Нам просьбою, обратил внимание наше на его домашнее положение в долговременном отсутствии супруги его, Великой Княгини Анны Феодоровны, которая еще в 1801 году, удалясь в чужие края, по крайне расстроенному состоянию ее здоровья, как доныне к нему не возвращалась, так и впредь, по личному ее объявлению, возвратиться в Россию не может и вследствие сего изъявил желание, чтобы брак его с нею был расторжен. Вняв сей просьбе с соизволения любезнейшей родительницы нашей, мы предавали дело сие в рассмотрение Святейшего Синода, который, по сличении обстоятельств оного с церковными узаконениями, на точном основании 35 правила Василия Великого, положил: брак Цесаревича с Великою Княгинею Анною Феодоровною расторгнуть с дозволением ему вступить в новый, если он пожелает. Из всех сих обстоятельств усмотрели мы, что бесплодно было бы усилие удерживать в составе Императорской нашей фамилии брачный союз четы, девятнадцатый год уже разлученной, без всякой надежды быть соединенною; и потому, изъявив соизволение наше, по точной силе церковных узаконений на приведение вышеизъясненного положения Святейшего Синода в действие, повелеваем повсюду признавать оное в свойственной ему силе».
Два месяца спустя Константин Павлович женился вторично, на польской графине Иоанне Грудзинской.
Анна Федоровна напрасно опасалась неблагоприятного для себя общественного резонанса после оглашения постановления о ее разводе. На отношении к ней в европейском обществе это не отразилось. Когда в июле 1820 года великая княгиня поехала на лечение в Баден, все находившиеся тогда там высокие персоны проявили к ней уважительное внимание.
Великая княгиня была очень гостеприимной хозяйкой. В разное время она принимала у себя принцев Мекленбург-Шверинских, один из которых, Павел, был племянником Александра I (сыном его рано умершей сестры Елены Павловны); гостил у нее и другой родственник императора, принц Оранский (муж младшей сестры Александра I Анны Павловны). В Эльфенау Анну Федоровну навещали принцы Гессенские и Гессен-Гомбургские, Морис и Луи Лихтенштейнские, принц Гогенцоллерн, принц Прусский... Естественно, у нее гостили и ее родные — мать, сестра Виктория вместе с маленькой дочерью Викторией (будущей королевой Англии), племянник Альберт.
На ее приемах бывали дипломаты разных стран, находившиеся в Берне.
Даже после развода, Анну Федоровну по-прежнему воспринимали как Великую княгиню: «в Берне в ее церкви, считавшейся придворной, предписали возносить ее имя и встречать ее при входе в храм с крестом, производя ей трехкратное каждение... Надобно отдать должную справедливость великой княгине в том, что она умела сохранить все свое достоинство и любезным, привлекательным обхождением привязывать к себе всех и каждого. Она долго сохраняла красоту и всю прелесть гибкого стана и обольстительной осанки. Часто видел я ее между многими женщинами, и она царила над ними всеми, и, не знавши ее, каждый угадал бы в ней царственную особу». (4)
И все же, с середины 1820-х годов, для Анны Федоровны началась полоса печальных событий - один за другим из жизни уходили близкие ей люди: в марте 1824 г., - сестра Антуанетта; в ноябре 1825 г., - император Александр I, в мае 1826 г., - императрица Елизавета Алексеевна.
Особенно важным для всего кобургского семейства стал 1831 год.
В июне младший и любимый брат Анны Федоровны – принц Леопольд был избран королем Бельгии, а 16 ноября скончалась ее мать – вдовствующая герцогиня Августа.
Но несколькими месяцами раньше кончины герцогини Августы Анна Федоровна узнала еще об одной смерти. Она не была воспринята ею столь болезненно, как кончина Александра I, подруги Елизаветы, матери, но вызвала у нее тяжелые воспоминания. В двадцатых числах июня 1831 года великая княгиня получила в Эльфенау письмо от императора Николая I: “Ваше императорское высочество несомненно с большим волнением примет известие о потере, которую я понес. Ваша возвышенная душа не сможет остаться безразличной к глубокому горю, которое разделяют со мной все те, кого я считаю близкими мне. Убежденный в том, я сообщаю вашему императорскому высочеству о смерти моего брата, великого князя Константина. Он скончался 15 июня этого года. Болезнь, от которой он умер, была короткой, но очень тяжелой... Обращаясь в таких печальных обстоятельствах к вашему императорскому высочеству, я надеюсь на неизменность ваших дружеских чувств ко мне, которые я всегда был счастлив ощущать. Прошу верить, что мои добрые чувств, которые я всегда испытывал к вам, останутся постоянными... “
Четыре года спустя Анна Федоровна потеряла сестру Софию. Для нее началась очередная полоса потерь.
В июне 1837 года скончался ее друг и управляющий Шиферли, а осенью великая княгиня потеряла дочь, всего три года назад вышедшую замуж.
Пережив сразу столько потрясений, Анна Федоровна вдруг почувствовала себя старой, хотя ей шел всего лишь пятьдесят шестой год.
Она потеряла почти все, что было ей так дорого, - мать, дочь, двух сестер, преданного друга и помощника, потеряла защитника в лице Александра I, потеряла подругу юности Елизавету, потеряла Россию, которую никогда не забывала. В своем родном Кобурге, где давно шла другая жизнь, она, по сути дела, была теперь чужой... Да, у нее оставался любимый сын, друзья, но прежний ее мир уходил... В одном из писем того периода Анна Федоровна написала: “В связи с этим моя жизненная философия и покорность воле Бога все больше и больше убеждают меня, что жизнь — это только средство, а цель находится в небесах“.
Ей захотелось оставить Берн, где когда-то она так страдала от злых языков, сплетен, пересудов по поводу ее частной жизни, найти такое тихое место, где можно было бы забыть все это. Эльфенау, где все напоминало о прежней жизни, стал казаться Анне Федоровне мрачным. И она покинула его в поисках покоя и тишины, поселившись около Женевы, на вилле Буассьер, превратив ее в маленький Эльфенау.



Летом 1857 года Анну Федоровну навестила вдова Николая I - императрица Александра Федоровна, а год спустя, в ноябре 1858 г., Великий князь Константин Николаевич, написавший императору Александру II: «Утро 20-го числа мы оставались в Женеве, так что успели с женой сделать визит старушке Великой княгине Анне Федоровне. Ей 78 лет, и она почти что свежее Марии Павловны (имеется в виду дочь императора Павла I, Великая герцогиня Саксен-Веймар-Эйзенах), по крайней мере, хорошо слышит и видит».
Великая княгиня Анна Федоровна, урожденная принцесса Саксен-Кобург-Заальфельд, скончалась 4 августа 1860 года, на 79-м году жизни.
«Она много занималась благотворительностью и в пользу бесчисленных бедняков, и неимущих. Она пользовалась всеобщей любовью, поскольку была благосклонна ко всем людям». (5)

1. графиня В.Н. Головина «Мемуары»;
2. князь А. Чарторыйский;
3. А.М. Тургенев «Записки»;
4. Д.И. Свербеев, служащий русского посольства в Швейцарии;
5. племянница Анны Федоровны, герцогиня Александрина Саксен-Кобург-Готская.

...