Tokio Hotel - территория любви

Жаловался, правда, на слабость, но это было не самое страшное в жизни. Врач запретил ему разговаривать до концерта. Наташа наложила грим. Бенджамин, увидел Билла в полном праздничном обмундировании, в гриме, с торчащей гривой и красной майке, в образе. Ярким и разящем. Он выглядел словно изваяние самому себе, идеальное от ботинок до кончиков ногтей, и обозвал мысленно Йоста истеричкой:
- Удачи, тореро! – ухмыльнулся он Биллу.
Билл молча кивнул ему с королевской надменностью. И правда, что-то было в нем в этот момент от тореро. Да, наверное, потому это шоу так и нравилось испанцам, они находили в нем нечто от своего любимого национального развлечения.
Однако уже к концу программы организм Билла сказал, что его не удастся обмануть. Он все еще пел, но голос хрипел и срывался. Он абсолютно не поддавался никаким ухищрениям и уговорам. Билл пытался петь тише, мягче, пропуская фразы – зал знал их наизусть, - но голос отказывался подчиняться ему. Ему хотелось плакать от отчаяния и безысходности. Только было нельзя, потому что надо было смотреть в зал и улыбаться. Такова цена работы клоуна. Он должен был развлекать, и это было не важно, что было внутри. Пусть даже рушился его мир и от страха холодела кровь.
Том сидел рядом на высоком стуле и посматривал на него искоса. Том был рядом, и так далеко при этом, так не было никогда. Билл запрокинул голову высоко. По лицу его крупными каплями стекал пот. Полотенце давало мало помощи, так просто, нелепая поза, для фанатов, идея Йоста, не мог же он и в самом деле взять и при всех вытереть себе морду? Да и хрен бы с ним с потом, если бы смешавшись с гримом, он не превращался бы в ядреную смесь, от которой чесалось лицо и разъедало глаза.
- Ты, полностью такой же, как и я,
В наших телах течет одна кровь,…
Билл понимал, что это все очень плохо, но надо было продержаться этот гребаный концерт. Голос отказывал ему, парализуя нервы невыразимым ужасом. Ужас этот проистекал из того, что Билл не питал иллюзий по поводу собственной важности и нужности тем, которых он сейчас развлекает. Он прочувствовал на собственной шкуре как требовательна, капризна и нетерпима и неблагодарна может быть публика, как наверное очень мало людей его возраста. Он знал, как тяжело угождать всем ее прихотям. Так же он не питал иллюзий по поводу собственной важности и нужности тем, кто организует публике это развлечение.
Он слышал это каждый день, но в свое время Гордон озвучил это первым:
- Они выжмут из вас все, до капли, и выкинут на помойку жизни. Это закон. Возможно, у вас будет успех, но вам дорого придется за него заплатить.
- Это еще неизвестно, кто победит! - ухмыльнулся ему тогда Билл.
Ему было четырнадцать. И тогда ему казалось все проще пареной репы. Мир готовился лечь у его ног, и по сравнению с этим все эти отчимовские заморочки казались ему стариковским бредом. Он чувствовал, что за это головокружительное ощущение показать им всем чего он стоит, он будет готов отдать любую цену. По сравнению с возможностью иметь эту власть продажа души Дьяволу казалась смехотворной сделкой. Если бы Дьяволу потребовалось бы вдруг он бы по дешевке загнал бы заодно и тело тоже. Он был абсолютно ебнутый тогда, и теперь скорее уже был благодарен судьбе, что ТОГДА ему попался Йост. Он как-то направил его термоядерную энергию на себя, воспитав и организовав на самом деле даже какую-то систему моральных ценностей. Биллу порой самому становилось страшно от воспоминаний, ЧТО творилось у него в голове в четырнадцать лет.
С возрастом и опытом самонадеянности у Билла изрядно поубавилось.
Жизнь, конечно с готовностью помогла ему в этом.
Особенно прошлой осенью.
Нрав Билла, непростой и вздорный получил к тому времени уже широкую известность в определенного рода кругах. Сложно сказать, чем конкретно Билл перешел кому-то дорогу, а еще сложнее найти чем он этого не мог сделать, нахамил ли, не ответил ли на чьи-то не в меру настойчивые приставания, или просто обладание человеческим достоинством и гордостью в этих кругах вызывает пьяную истерику, как у проституток, которым говорят о любви, не суть важна, но факт остается фактом. Ему явно показали что он ничтожество, и сделали это элегантно и легко ровно в тот момент, когда моральные законы о защите детей перестали его защищать.
Тот скандал с его якобы публичным заявлением о собственной гомосексуальности, он был рассчитан на то, чтобы его убрать. Как охамевшую мандавошку, которую могут придавливают одним ленивым движением наманикюренного ногтя. Обычно сдержанный и глумящийся над всеми слухами Йост побледнел, и сказал:
- А вот это уже пиздец, - и он знал, о чем он говорил.
Билл запомнил надолго, как он сидел в машине у Хоффмана, курил сигарету за сигаретой, а Хоффман отвешивал ему пиздюлей полтора кило мелкой тарой, в досаде на Билла за то количество волосатых жоп, которые ему пришлось зацеловать со всех сторон, чтобы оплатить нанесенное им Биллом оскорбление и спасти его от дальнейшей травли. Которая вполне могла дойти до конца, и от того дерьма, которое могли на него вылить он не отмылся бы до конца своей жизни.
- А потому что пора уже быть умнее! – пояснил Хоффман, - Хватит, не ребенок уже.
Он продолжал вычитывать ему за его провокации и манеру поведения, за невъебенность самомнения, которое конечно не так плохо на его взгляд как об этом говорят серые массы, но, - Ты, сынок, не в том, твою мать, положении находишься в этой блядской жизни, чтобы его кому-то сметь демонстрировать! Это право зарабатывается разбитыми лбами, разодранными в кровь ладонями, кровавым потом и слезами. Ты плачешься мне, что тебе показали, что всем показали, что ты никто? Ноль без палочки?! Непослушная туповатая крашеная кукла, которую следует перед всеми проучить?! А чего ты обиделся, то, а? Ты и есть никто! НИКТО! Пока ты не доказал обратное. Не реви. Не реви, тебе говорят…
- Я не реву, - сказал Билл, - что-то в глаз попало.
- И не пизди мне! – Хоффман выдохнул. Давно он ни на кого так не орал, как на Билла – Ты знаешь, Петер Хоффман это ненавидит…
- Пшел нахуй, - сквозь зубы кинул Билл, со злостью ударяя кулаком в дверь.
Хоффман расхохотался.
- Вот так! – сказал он, - Вот это правильная реакция. Вот так бы сразу. Я может быть уже бы и заткнулся давно… . Сидит тут, сопли жует.
- Блядь, Петер…
- А нехуй давать себя ломать! – он снова был серьезен, - кому бы то ни было!
Да что там говорить, ударили и по его репутации тоже. Он был в такой ярости, что и описать было невозможно. Однако он знал, что ни мягкотелый гибкий Йост, ни беззаветно любящий Том не помогут Биллу правильно повести себя в этой непростой ситуации, которую выдерживают единицы взрослых, закаленных людей.
- Никогда не давай им возможности видеть свои слезы, видеть, что тебя сломали. Пусть, блядь, по тебе катком проехались и не оставили ни одной целой кости, кроме кости в хую!!!
Над последней сентенцией, как и рассчитывал Петер Билл жизнерадостно заржал.
- Как только ты покажешь им, что тебя что-то задело, заказывай гроб. Тебя уже бегут закапывать. Мне назвать имена и фамилии тех, кого уже закопали заживо?
- Не надо, я знаю, - сказал Билл.
Он хорошо запомнил все слова Хоффмана, и держал морду до самого конца. Как тяжело, унизительно, мерзко и гнусно, не было изображать, оправдываться, и снова выходить на сцену с улыбкой в тридцать два зуба и всех развлекать. Всех тех, кто секунду до его прихода готовы были его порвать и растоптать прилюдно.
Ему никогда не было тяжело делать то что он делает. А с тех пор каждый выход «в народ» давался ему результатом отчаянной и долгой борьбы с собой. Он повесил на лицо маску. Он отрастил раковину, от которой отлетали теперь оскорбления. Вышел выступать и давать интервью с лицом « Авотхуйвам, подавитесь!». И сработало, кстати, Хоффман снова оказался прав. Напоровшись на его яростный отпор и четкое обозначение своего места, от него отстали. Отстали. Но, похоже это внутреннее сопротивление засело хронической мучительной болячкой у него в горле. Его организм боролся за свою жизнь своим способом, как видно, вступив с собственным обладателем в долгую мучительную борьбу.
Если бы Гордон сказал ему это сейчас, он бы уже не был уверен, пошел бы он на это все. Скорее нет, он был уверен, что не пошел бы точно. И тем не менее, сейчас он сидел на сцене под горячим и ярким светом софитов, перед огромным залом, сходящим с ума, вопящим, трясущим плакатами «Трахни меня!», которые бесили его, но над которыми до сих пор рыдал от хохота Том. Они приводили его в неописуемый и детский восторг. Сидел и понимал, что он не может петь. Физически не может. Ловушка, которую он так боялся, захлопывалась у него над головой с оглушающим металлическим хлопком.
Если он не сможет это делать – он станет бесполезен для этой машины. Его заменят как сломанный винтик, на другой, новый и блестящий. А его выкинут в мусор за ненадобностью. Причем произойдет это также феерично и мгновенно, как техобслуживание на гонках «Формула-1». Это и были гонки «Формула-1», Йост повторял это неоднократно. Если ты не опережаешь всех, не вкладываешь в рывок все что имеешь, ты остаешься далеко позади. Другое дело, что для победы нужно все. Технически идеальное состояние транспортного средства, идеальная отлаженность работы обслуживающей команды, профессиональный пилот, идеальное здоровье, концентрация, выдержка, внимание и силы. А потом, мозги на полную, гашетку в пол и гони. Не глядя по сторонам, с железным упорством гончей, понимая, что победитель будет только один. И жалка твоя участь, если им окажешься не ты. И дело было не только в карьере, дело было в том мире вокруг него, к которому он привык.
Йост говорил ему, что любит его.
Билл относился очень скептически к подобным его заявлениям. Сейчас. Не в детстве, конечно. Но чем старше он становился, тем скептичнее. Он загонял свой страх глубоко вовнутрь, убеждая себя, что идеальных отношений не бывает, и самые прочные и глубокие и искренние взаимоотношения как правило держатся на довольно таки циничных и материалистичных зависимостях. Однажды Симона сказала ему это в сердцах. Очевидно о себе и о Гордоне, но он как-то сразу запомнил. Но чем глубже он загонял внутрь этот страх, чем больше убеждал себя, что Дэвид не может любить его из-за денег или из-за выгоды, потому что в принципе, Дэвид был слишком для этого самолюбив, тем больше приходил к неутешительному выводу, что это только лишь часть правды. Другая часть правды заключалась в том, что его, биллина, успешность, являлась для Йоста одним из сильнейших афродизиаков. Другими афродизиаками являлись его яркость и провокация, как и тот факт, что Билл никогда не принадлежал ему до конца. Йоста заводила эта игра. Имея Билла, по сути, в моральном рабстве и абсолютной зависимости от себя, что называется в собственности с потрохами, он искренне восхищался наглостью и хабальством Билла, умудряющегося ему при всем при этом не терять выдержки, цинизма, хладнокровия, не покоряться. И более того, заставляющего его завоевывать и без того, казалось бы, принадлежавшие ему вершины снова и снова.
Йост восхищался его игрой с ним. Йост восхищался им. На этой благодатной почве и строилась его бескорыстнейшая по своей сути любовь. Поддержка и рост самомнения Билла, таким образом, поддерживал и огонь, горящий между ними. Так что, возможно, Билл был не так уж неправ, считая что те отношения, которые у них с Дэвидом были сейчас и которые прошли огонь и воду были обречены не пройти проверку медными трубами. Самолюбию Дэвида не льстило бы общаться с неудачником, он всегда поворачивался и уходил от всех своих неудачных проектов, вычеркивая их из своей жизни напрочь. Его самолюбие бы заставило отвернуться и от него, хотя совесть побуждала бы конечно проявлять к нему жалость. Однако, самолюбие Билла все равно не позволило бы Дэвиду его жалеть. Так что это был тупик.
- И стоило ради всего этого продавать душу дьяволу? – как-то в шутку, между прочим, ляпнул он Тому, по дороге из лимузина в аэропорт, или из аэропорта в отель, или из отеля в автобус, или из автобуса в гримерку.
- Ну, хотя бы мир посмотрели, - успокоил его брат, - уже прикольно.
Том всегда был прагматичнее, реалистичнее, рассудительнее, расчетливее и циничнее его. Он крепко держал его стремящийся оторваться и улететь к звездам разум на земле. У Тома правда тоже были свои закидоны, но он знал его как свои пять пальцев, и понимал таким, каков он есть. Принимая самые неприглядные стороны брата с таким же уважением, как и достойные восхищения качества его личности, силу характера, и внешний лоск.
Билл знал одно, что теперь за это все, за все его блядские игры, злые силы нашли цену, которую он не был готов заплатить. Единственную цену, которую он не мог бы заплатить никому ни за что и никогда. Эта цена была абсолютной, и была ему дороже жизни в буквальном смысле этого слова. Эта цена сидела на соседнем стульчике закутанная в одежду от пяток до бровей, как добропорядочная правоверная мусульманка, сгорбившись, в двух шапках, в майках ниже колена и огромных шароварах. И откликалась чаще всего на имя Том.
- Я не хочу оставаться один.,
Он уже не спел, он прохрипел, а потом голос просто отказал. Как будто голосовых связок не было вовсе. Билл поймал на себе обеспокоенный взгляд Тома, когда ни следующая ни послеследующая строчка не прозвучали. Он сжал зубы, спазматическим усилием мышц растянув губы улыбку, чтобы не потерять лицо, и обреченно, но как-то уверенно, по-деловому, отложил микрофон.
- Все, - одними губами сказал он Тому.
Только Том итак все понял сам. Ему достаточно было видеть глаза Билла, чтобы это понять. Его бросило в холод, он закусил губы, низко наклонив голову, все силы кидая на то, чтобы не уронить из рук эту чертову гитару, и доиграть то, что нужно было бы доиграть.

Как их правильно копировать? Я нажала сохранить как- блин, получился стоп-кадр просто. Это раз, и второе - когда нормально скопирую - как всобачить ее в подпись?
Ща я тоже парочку поставлю и пойду гулять по форуму - нести лЮдям крАсоту)))))))