Tokio Hotel - территория любви

На одной из спокойных московских улиц -- не очень престижной, но и не сильно уёбищной -- стоял магазин. Точнее, магазинчик. Кирпичный фундамент, жестяные стены, окна-стеклопакеты, вывеска "Продукты-24". Рядом автобусная остановка, пара заплёванных урн, светофор, небритые синюшные алкаши, торопливые пухлые домохозяйки, агрессивные подростки, все дела.

Магазин держал Махмуд. Что нехарактерно, он был и владельцем, и продавцом. Он в одиночку и принимал товар, и продавал: обычный приезжий кавказец средних лет, с иракской щёточкой усов, немногословный и немного злой. У него была особенность: он никогда не давал покупателям того, что они спрашивали. Он только давал то, что считал нужным.

Приходит человек, просит батон хлеба, пачку Роллтона, кетчуп. А Махмуд ему даёт пачку сигарет Ява, банку килек в томате, и полбуханки Бородинского. Невозмутимо пробивает по кассе, и говорит:

-- 28 рублей 50 копеек.
-- Но я же просил батон белого, пачку Ролл...
-- 28 рублей 50 копеек.
-- Ну как же так, так ведь нельзя, я ведь просил бато...
-- 28 рублей 50 копеек.

Обычно люди сдавались, и брали, что дают, даже если вообще не курили или принципиально не кушали Роллтон. Из всех жителей окрестных домов ни один не мог вспомнить случая, чтобы, зайдя в магазин Махмуда, смог выйти оттуда с тем, что хотел. Вместо сгущёнки -- полкило креветок, вместо грейпфрутового сока -- копчёная грудинка; вместо йогурта бутылка текилы.

И, самое удивительное, никто не жаловался. "Пойду к Махмуду" -- фраза, вызывавшая безудержный смех в компании, посылавшей гонца за пивом. Потому что в лучшем случае гонец вернётся с клубничным тортом и набором восточных специй. В худшем -- с тремя бутылками виски двенадцатилетней выдержки. Старушки на лавочках у подъездов постоянно обсуждали: "А я-то вчера к Махмуду зашла, спрашиваю полкило апельсинов, а он мне кладёт в такой картонной баночке, как это называется, чипсы-хуипсы какие-то!" -- "Не иначе, Антихрист!" -- "А мне потом эти чипсы-хуипсы понравилось. Под программу "Время" все и съела. Под Сталинградом таких штук не было".

Многие пытались посмеяться над Махмудом, и специально спрашивали не то, что им было нужно, но Махмуд всегда обманывал ожиданья и с невозмутимым видом давал что-то совсем другое. Если человек втайне вожделел зелёного горошка, и нарочно спрашивал сибирские пельмени, то Махмуд давал килограмм берлинского печенья, и невозмутимо говорил: "98 рублей. Пакет нужен?". Когда покупатели пытались возмущаться, он спокойно смотрел в глаза, и спрашивал, "А помнишь, что тебе мама за обедом говорила? Что дают, то и ешь". Покупатели заикались и бледнели.

Многие местные уже гадали по Махмуду, как по картам Таро: что даст, то надо истолковать. Даст овсяное печенье -- к невзгодам; водка -- к несчастью, макароны -- к голоду; изюм -- к смерти; пончики -- к прибавлению в семействе; докторская колбаса -- к долголетию. Иногда в магазин Махмуда заходили проезжие дамы и господа, хлопали дверцами такси, императорскими голосами требовали "Пачку Парламента Экстра-Лайт и банку диетической Кока-Колы", и очень удивлялись, когда Махмуд давал им брикет мороженого и банку горчицы. Дамы и господа пытались кричать, называли Махмуда чуркой, специально показывали ему свои почти пустые пачки Парламента Экстра-Лайт, топали ногами и брызгали слюной, на что он только пожимал плечами, придвигал ближе к разгневанным потребителям брикет мороженого и горчицу, и спокойно повторял, "Сорок три рубля. Сорок три рубля." Местные, которые постоянно приходили играть в махмудову лотерею, тихонечко посмеивались за спинами норковых манто и пиджаков от Армани.

Махмудова Немезида явилась неожиданно. Немного уставшая, в возрасте, женщина, всё ещё очень красивая, но со следами всех мыслимых пороков на лице, одетая в светлый мех, в кожаных сапогах на умопомрачительных шпильках, в чёрных очках в пол-лица, властно вошла и небрежно потребовала Активию-Про-Ультра-Био со вкусом абрикосов, хрустящие хлебцы "Пять злаков" и рукколу. Махмуд покраснел, побледнел, вздрогнул, поперхнулся, бросился в подсобку, споткнулся об ящик пива, упал, выругался на незнакомом языке, скрылся в темноте чулана, откуда послышался грохот и ещё более яростная брань; через минуту Махмуд вынырнул из тьмы, держа на ладони, как величайшее сокровище, слегка зачерствевший пончик в форме сердечка, покрытый розовой глазурью и посыпанный разноцветным сахаром.

-- На! Это тебе!

И посмотрел с обожанием.