Ми-ми:
Влада. ты меня опередила, я как раз подбирала ролики для иллюстрации к "Театру". Но я бы хотела к твоему очень подробному сообщению о романе и сериалу добавить и о главной исполнительнице роли Джулии Ламберт. Кроме старого советского "Театра" недавно был снят фильм в Англии, отличный фильм с Аннет Беннинг в роли Джулии Ламберт.Этот фильм мне очень понравился, точно проиллюстрировав текст Моэма и предвоенную Англию. Советскую всем посмотреть. Но наш фильм - совершенно иное. Он начинается словами, что мы не можем создать у себя настоящую Англию, но как в театре, мы можем сыграть ее. актриса Вия Артмане играет английскую актрису так, что англичане должен гордиться таким исполнением! Вия Артмане почти всю жизнь была советской актрисой, для всех она была своей, создала чудесные образы на экране и в театре, она осталась всенародной любимицей и после отделения Латвии в самостоятельное государство. Ходило много слухов, что она перед смертью была обижена. Но множество русских актеров умирало в пренебрежении. Это на совести государства - да и на нашей тоже. Но мы всегда считали Вию Артмане своей актрисой, не отделяя ее как иностранку. Вот посмотрите сюжеты о ее ролях и последних годах ее жизни.
Vlada:
» Книги по теме "Дамы театра и кино"
Вот небольшой список книг по теме "Дамы театра и кино"Розмари Роджерс. Развлекающие толпу
Что скрывается за внешним блеском славы и популярности звезд Шоу-бизнеса - прекрасных киноактеров и фотомоделей? Какова цена пути к успеху? Каждый шаг снимается скрытой камерой. Невозможно позволить себе ни слабости, ни минутной ошибки! Недостижимыми мечтами становятся уединение и право на простое человеческое счастье. Трагедиями и драмами усеян путь звезд, развлекающих толпу.
Кейн Д.Актриса года
Приз "актрисе года". Самая престижная награда Голливуда. Кому она достанется на этот раз? Изысканной английской леди с тайной и скандальной "второй жизнью"? Молодой дебютантке, помешанной на сексуальных рок-музыкантах? Стареющей, сентиментальной, крепко пьющей кинобогине? Актрисе, равно гениальной в своей профессии и своей стервозности? Или недавней порнодиве, неизвестно какими путями пробившейся в "большое кино" ?
Бэгшоу Л. Фабрика грез
Три женщины в поисках счастья и удачи. Три создательницы фильма! Сценаристка. В душе - гений. В недавнем прошлом - официантка из унылой забегаловки. У нее есть идея на миллион долларов... Актриса. Красавица модель с репутацией первостатейной интриганки. Ей мало славы суперзвезды подиумов - она метит в кинодивы... Бизнес- леди. Могущественная властительница Голливуда - и безнадежный романтик ...
Зоя Гаррисон Большое кино
Это - Голливуд. Мир ослепительных королев экрана, миллионеров-продюсеров, гениальных режиссеров. Мир губительных тайн и грязных секретов. Мир роскоши и блеска, зависти и ненависти. Здесь влюбляются. Изменяют. Плетут интриги. Гоняются за сенсациями. Здесь все продается и покупается. Молодость и красота, секс и талант. Так делается большая слава. Так делаются большие деньги. Так делается большое кино
Маркова Екатерина . Актриса
Размеренную жизнь столичного театра взбаламутила череда несчастий: попадает в аварию ведущая актриса, непонятным образом погибает старейшая сотрудница театра, совершено покушение на режиссера. Кто или что стоит за этими преступлениями? Может быть, месть или черная зависть к чужому успеху? А может быть, виной всему - банальный любовный треугольник? В этом романе читатель найдет историю самой преданной любви и самой вероломной ненависти, потому что театр открывает в душе человека такие потаенные двери, за которые заглянуть заманчиво и страшно.
Ирина Мельникова Роман с Джульеттой
Известная актриса Алина Заблоцкая поспешно сбежала из столицы после гибели мужа. Оказывается, он участвовал в ограблении известного антиквара и утаил от подельников украденное колье. Теперь его дружки охотятся за Алиной, думая, что драгоценность у нее… Актриса укрылась в небольшом провинциальном городке у родственницы. Найти работу в театре не получилось, и Алина заменила подвернувшую ногу тетку, которая только устроилась домработницей к известному всему городу бизнесмену Игорю Луганцеву. Чтобы не потерять место, пришлось Алине вспомнить о своей основной профессии и немного перевоплотиться. Но удастся ли ей избежать разоблачения, ведь хозяин дома – молодой проницательный мужчина?..
Temarka:
Влада, "Дамы театра и кино" наверняка твой конёк. Как ты лихо вводишь в экскурс
Ох, и кстати я наврала, нечаянно, но наврала. Писала, что не читала о б актрисах, а нет читала всё-таки. Читала я роман Эми Фетцер "Любовь бродяги". Гл. героиня - актриса, преуспевающая. Она встречает свою любовь в лице капитана Рэмзи, прибывшего из далёкого прошлого. Было интересно почитать про откровения из жизни героев. И книга понравилась. Но мне кажется события несколько затянуты. К середине книги герои уже разобрались с чувствами друг к дугу и им оставалось только решать проблемы лежащие вне ихних взаимоотношений. Хотя гл. героиня и актриса, но должного её таланту, как актрисе воздано не было, да и талант особо не показывался. Я так думаю.
Vlada:
рема писал(а):
Привет всем!!!!Очень хочу вступить в ваш клуб,что для этого надо предпринять?
Написать еще одно сообщение, потом зайти на страничку "Клубная жизнь", выбрать клуб "Синий чулочек", нажать внизу"Вступить" - и далее, что там укажут. Если что, пиши.
Дамы, нашла и прочитала за 2 дня еще одну занятную книгу по теме:
автор Джоан Коллинз, называется "Лучшее эфирное время". Роман о том, как несколько актрис борются за роль в телевизионном сериале, и каждая из них - Хлоя Кэррьер, Розамунда Ламас, Сисси Шарп, Сабрина Джоунс, Эмералд Барристер - готова на многое ради этого. Роль в сериале "Сага" - это роль обворожительной злодейки Миранды. У каждой из актрис своя судьба, свои тайны и свои проблемы. зависть, интриги, тайны - вот что составляет канву этой книги. Не шедевр, но читается быстро, а мне книга приглянулась еще и тем, что героини - женщины бальзаковского возраста, и их проблемы некоторые мне знакомы. Уходит слава, молодость и красота, уходят мужчины..А что остается? Вот и борятся они за то, чтобы вернуть это себе! Не обошлось и без клише - опять у одной из героинь есть внебрачная дочь, которая воспитывается в семье брата. Интересно, почему все героини рожают только девочек?
Vlada:
Arven, поздравляю! Любви и благополучия! Дамы, так что решим по проведению очередного четверга? Нужно определить дату и, главное, тему утвердить!
Хочу вам представить книгу "Театр смерти" ("Свидетельница смерти") Норы Робертс, из серии о Еве Даллас. В этой книге актрисы не являются главными героинями, но зато являются главными подозреваемыми в совершении преступления! Как всегда, книга Робертс читается с неослабевающим интересом. И именно эта книга в серии очень отличается от остальных по стилю, по сюжету. Убит артист Ричард Драко во время спектакля. Во время следствия выясняется, что он был ужасным человеком, хотя и великолепным артистом. Он обожал соблазнять молодых актрис, снимать их на видео во время занятий любовью, при этом тайно подсыпал им наркотики, чтобы девушки неустанно ублажали его. Так что желать ему смерти могли многие, очень многие. В книге, кстати, есть любимый мотив - внебрачный ребенок одной из ведущих актрис, но здесь этот момент обыгран более драматично, чем в других книгах. Еве Даллас предстоит выяснить, кто же вонзил в Ричарда настоящий, а не бутафорский нож?
***
"Лейтенант Ева Даллас имела дело с преступлением и наказанием в силу своих профессиональных обязанностей: она работала в отделе по расследованию убийств. Однако сегодня вечером она сидела в неудобном кресле переполненного театрального зала и смотрела спектакль, главную интригу которого составляло именно убийство.
– Это он! Голову даю на отсечение, убийца – он!
Рорк усмехнулся, но ничего не сказал. Реакция жены на пьесу была интересна ему не меньше, чем происходящее на сцене. Ева подалась вперед, вцепившись руками в хромированные перила директорской ложи, и буквально ощупывала взглядом сцену. Но в этот момент занавес пошел вниз, и наступил антракт.
– Это Воул, – безапелляционно заявила Ева. – Именно он убил женщину. Размозжил ей голову, чтобы захапать ее денежки.
Рорк разлил по бокалам шампанское из бутылки, охлаждавшейся в серебряном ведерке со льдом. Приглашая жену на открытие первого сезона в своем новом театре, он не знал, какова будет ее реакция на пьесу об убийстве. И теперь был весьма доволен, что она прониклась духом пьесы.
– Может, ты и права.
– Не «может», а права. Уж я-то в этом разбираюсь!
"– Да, ну и наворотил ты здесь всего, дружок, – произнесла Ева, снова обводя глазами зал. – Я, конечно, видела фотографии театра,
но такой роскоши даже представить себе не могла.
– Роскошь – это еще не все, – ответил Рорк. – В театре главное люди: и те, что на сцене, и те, что в зале.
– Поверю тебе на слово. Но почему для открытия сезона ты выбрал именно эту пьесу?
– Потому что это замечательная и великолепно скроенная история. В ней есть все: и любовь, и предательство, и убийство. Да и актерский состав поистине звездный.
Рорк тоже оглядел огромное помещение театра. Как бы ни было ему приятно проводить вечер в компании любимой жены, он все же оставался бизнесменом, а постановка этой пьесы являлась для него вложением денег,
– Все же не зря я затеял все это! Вот увидишь: спектакль будет идти долго и с большим успехом."
"– Как зовут убитого?
– Ричард Драко. Очень талантливый актер. Был… – поправился Рорк.
– Ты хорошо его знал?
– Нет, не очень. Встречались несколько раз на приемах. Но с его творчеством я был знаком хорошо. – Рорк засунул руки в карманы и принялся раскачиваться на каблуках, глядя в ту сторону, где, теперь уже лицом вверх, лежал Драко с широко открытыми остекленевшими глазами. – Он получил кучу премий, о нем взахлеб писали газеты… Драко на протяжении многих лет считался признанной звездой сцены и кино, но пользовался репутацией человека высокомерного, со сложным характером. Волочился за женщинами, баловался наркотиками…
– А женщина, которая его убила, – кто она?
– Айрин Мансфилд. Блистательная актриса. Редкий тип: очень уравновешенна и фанатически предана искусству. В театральных кругах ее чрезвычайно уважают. Она живет и работает преимущественно в Лондоне, но ее убедили переехать в Нью-Йорк, чтобы играть в этом спектакле."
"Какие отношения связывали вас с Ричардом Драко?
- Что? - Айрин недоуменно уставилась на Еву.
- В каких отношениях вы состояли с Драко? Расскажите как можно более подробно.
- С Ричардом? - Айрин сжала губы и положила руку на горло, словно пытаясь помочь застрявшим в нем словам. - Мы были знакомы несколько лет. И еще раньше работали вместе... Преимущественно в Лондоне.
- Я спрашиваю о ваших личных отношениях.
Айрин колебалась. Всего долю секунды, но вполне достаточно, чтобы Ева это заметила.
- Отношения между нами были вполне дружескими. Как я уже сказала, мы были знакомы не один год. Когда мы с Ричардом работали над одной из постановок, английские газеты начали трубить о том, что у нас роман. Мы не пытались развеять этот миф, поскольку он для нас являлся своего рода рекламой; публика так и валила на наш спектакль. Я тогда была замужем, но обывателя это не шокировало, поскольку придавало еще больше пикантности ситуации. Я помню, нас с Ричардом это страшно веселило.
- Но на самом деле это не соответствовало действительности?
- Я была замужем, лейтенант. И у меня хватало ума, чтобы понять: Ричард - не тот человек, ради которого стоит жертвовать счастливым браком.
- Почему? Что вы хотите этим сказать?
- Он - блистательный актер. Точнее, был... - поправилась Айрин, сделав последнюю затяжку. - Но при этом он был далеко не самым лучшим из людей. Я понимаю, это звучит ужасно, дико... Но я хочу быть искренней до конца. Ричард был очень дурным человеком. Только не подумайте, будто я хотела его смерти.
- Пока что я ничего не думаю. Я только хочу, чтобы вы как можно подробнее рассказали мне о Ричарде
- Хорошо. Хорошо... - Актриса глубоко вздохнула и раздавила в пепельнице окурок, словно это была ядовитая гусеница. - Все равно вам расскажут об этом другие. Ричард был самовлюбленным эгоцентристом, как и многие в нашем артистическом мире. Но меня это не остановило, и, когда представилась возможность поработать с ним, я не колебалась ни секунды.
- А известно ли вам о каких-нибудь других людях, которые тоже считали Ричарда "не самым лучшим из людей" и были бы рады, чтобы из его груди вытекла не бутафорская, а настоящая кровь?
- Я уверена, что Ричарда недолюбливали очень многие из тех, с кем он сталкивался на своем жизненном пути. - Айрин прижала пальцы к вискам, словно у нее вдруг разболелась голова. - Наверняка были и поруганные чувства, и обиды, и сплетни, и дрязги. Ведь это - театр..."
"Слегка пожав плечами, Анна наконец посмотрела на Еву.
– Когда я узнала, что ношу ребенка Ричарда, я вся трепетала от романтических надежд на счастливый брак с ним. Но очень скоро он превратил этот трепет в отчаяние. Когда я ему все рассказала, он не разозлился на меня, не пришел в ярость – хотя, конечно, не было тех нежных слов и обещаний, которые я так радостно себе навоображала. Вместо всего этого он просто посмотрел на меня без всякого интереса, как на надоевшую игрушку. – Глаза Анны потемнели. – О, я никогда не забуду, как он смотрел да меня! Он сказал мне, что это моя проблема, и если я жду от него, что он поможет мне в прерывании беременности, то я глубоко ошибаюсь. Я заплакала, конечно, и стала умолять его. Он обозвал меня нескольким грубыми словами, заявил, что я ему надоела, и оставил всю в слезах.
Она сделал глоток шоколада с абсолютно спокойным, даже бесстрастным, выражением лица.
– Вы поймете, надеюсь, почему я не оплакиваю его смерть. Он был самым отвратительным, самым страшным человеком, которого я когда-либо встречала. К несчастью, в тот момент своей жизни я не видела этого так хорошо, как сейчас. Я, конечно, сознавала, что он порочный человек, но с прекрасным слепым оптимизмом молодости верила, что смогу его переделать, – до того момента, когда он отвернулся от меня".
Ми-ми:
Простите, девочки, я выпала на сутки, сегодня ночью свекровь умерла. Ей исполнилось 87 лет (чтоб я столько жила!) и она последнее время не вставала, но ожидаемая смерть - все равно неожиданна. Так что я только сейчас пару часов соснула и села писать про театр и Актрису Фостен. Бесподобная вещь!!! Завтра дам отзыв и завалю вас как всегда большими цитатами, но так и хочется процитировать всю книгу целиком.
Но терпение! А пока вот вам о театре знакомое до боли, но не ставшее от этого менее интересным. Можно любить или не любить актрису (я не люблю), но талант от этого меньше не станет и театр хуже не будет!
А четверг если можно - сдвинуть на неделю (2-я и 3-я недели), но если нет - так нет. А тема меня очень привлекает театральная. Давайте сделаем маскарад актеров, но разных, не только живших, но и описанных в книгах, литературных героев.
У меня просьба: Может кто найдет в ЮТубе ролики с фильмом "Без вины виноватые" с Тарасовой? особенно сцены спектаклей, старого театра и финал? А то я нашла только один эпизод.
И вообще - наши старые фильмы-спектакли были замечательными. Вот бы найти "Школу злословия" Шеридана с Ольгой Андровской! А я нашла с ней и Жаровым только "Медведь" Чехова. завтра покажу.
*
Ми-ми:
» РАШЕЛЬ ЭЛИЗА (1821—1858)
Девочки, я вспомнила еще один роман о театре, который любила перечитывать и который советую всем:Дж.Б. Пристли "Дженни Вильерс" или "Зеленая комната". Очаровательная мистическая вещь. Получите удовольствие.
Я начну рассказывать о французских актрисах знаменитого театра Комеди Франсез, театра Корнеля и Расина, театра Мольера
Знаменитые актрисы, которые составили славу театру были во Франции особым явлением. Они никогда не были «вторым сортом», талантом пробивая себе путь наверх. Достигая блеска и славы, они пользовались уважением, занимая особое место, если и не равное аристократии, но не менее значимое. Самые талантливые актрисы признавались национальным достоянием, приносящим славу Франции. Среди них самыми знаменитыми были прославленные актрисы Элиза Рашель и Сара Бернар.
РАШЕЛЬ ЭЛИЗА
(1821—1858)
Цитата:
Французская актриса. С 1838 по 1857 год выступала в театре «Комеди Франсез». Возродила на сцене классицистскую трагедию (П. Корнель, Ж. Расин). С середины 40 х годов гастролировала в Европе и Северной Америке.
Элиза Рашель Феликс родилась 28 февраля 1821 года. Ее отец Яков Феликс, еврей из Меца, бродячий мелкий торговец, колесил по городкам и деревням Богемии, Германии, Швейцарии. Мать, Эстер Хай, уроженка Богемии, помогала ему.
После рождения пятого ребенка семья переехала во Францию — сначала в Лилль, а затем в Париж. Элизе дали в руки гитару и вместе с сестрой отправили на заработки. Элиза пела песенки у театра «Порт Сен Мартен». По словам биографов, она настолько покорила слушателей, что ее окрестили «малышка Жорж» (по имени известной актрисы).
Талантливую девочку заметил чудаковатый музыкант Шорон, взявшийся за ее обучение. Перед смертью он передал сестер Феликс своему знакомому — Сент Олеру, руководившему частной школой декламации, при которой был Театр Мольера на улице Сен Мартен.
К дебюту Рашель подготовила пять пьес. Ей предстояло выступить в «сильных ролях»: Камиллы и Юлии в пьесах Корнеля «Гораций» и «Цинна», Гермионы и Роксаны в «Андромахе» и «Баязете» Расина, Аменаиды в вольтеровском «Танкреде». Поскольку классическая трагедия в основном строится на античных сюжетах, Сансон посоветовал Рашели ходить в Лувр, полагая, что статуи древних мастеров быстрее научных и исторических трактатов приобщат его ученицу к культуре античности.
12 июня 1838 года Рашель дебютирует на сцене «Комеди Франсез» в роли Камиллы в «Горации». Тринадцать раз в течение трех месяцев появлялась юная актриса перед полупустым залом, но твердость духа не изменила ей, и ее уверенность в своем призвании покорила малочисленный партер. О молодой актрисе заговорили и постепенно она стала ведущей актрисой классического репертуара, блистая в трагедиях Корнеля, Расина, Вольтера. В «Андромахе» Расина выбор Сансона пал на Гермиону, дочь Елены, легендарной греческой царицы. Над ролью Гермионы Рашель работала всю жизнь.
Видевший Рашель в 1850 году И.С. Тургенев писал: «Эта роль, полная ревности и ненависти, будто создана для нее. В ее голосе был трепет бешенства и презрения, которому позавидовала бы гиена. Ее жест последнего проклятия Оресту — великолепен. Она делает полуоборот, бросает ему проклятие в лицо, как рыбак забрасывает леску — это очень энергично и очень красиво».
Ее вкус и такт приводили всех в восхищение. Во время первых выходов в свет на ней неизменно было простое белое платье — без единого украшения и цветка. Она не нуждалась в мишуре драгоценностей, украшением бл талант. Его признавали все, кто видел ее игру.
Бедственное положение сосьетеров не помешало им заказать по подписке и преподнести Рашели золотой лавровый венок, на каждом листке которого были выгравированы имена героинь, сыгранных ею, и надпись: «Актеры „Комеди Франсез“ — своему знаменитому товарищу». Во всей истории театра впервые Генеральная ассамблея сосьетеров проголосовала за подобный дар единогласно.
На пороге двадцатидвухлетия Рашель выступила в давно подготовленной роли, считавшейся вершиной классического театра. 24 января 1843 года Париж увидел ее в «Федре».
Великий итальянский актер Эрнесто Росси поделился своими впечатлениями: "Что касается Рашель, просто не подберу слов, чтобы выразить свое восхищение этой вдохновенной актрисой. <…> И хотя черты ложного классицизма проступали в ее манере игры, эта актриса в ролях Федры или Камиллы исторгала у зрителей слезы. Желая убедиться, действительно ли она испытывает те чувства, которые внушала мне игрой, я отправился после представления «Федры» к ней в уборную. Рашель казалась обессиленной, руки были ледяные, губы бледные, щеки горели. «Рашель, вас сжигает горячка», — заметил я. «Да, — ответила она, — эта роль убивает меня. Я слишком близко принимаю ее к сердцу».
Актерское счастье улыбалось ей; светская жизнь и бесчисленные эскапады, исполняемые ею с неменьшим актерским блеском, будоражили «весь Париж». За ней с самыми серьезными намерениями ухаживал 33 летний Флориан Александр Жозеф Колонна Валевский, внебрачный сын Наполеона I и польской графини Марии Валевской. Он был вдов, очень богат, недурен собой, известен светскими победами, продвигался по ведомству иностранных дел.
3 ноября 1844 года у Рашели родился сын. Его назвали Александр Антуан Жан. Меньше чем через месяц она вышла снова на сцену. Даже рождение долгожданного ребенка не смогло оторвать Рашель от театра. Препятствием семейному спокойствию явился не только театр, но и все, что с ним связано: нервное напряжение после спектаклей, переутомление, болезни, частые срывы, резкие перемены настроения. Все это должно было раздражать графа. В конце концов они расстались…
Наконец зрители увидели ее в «Адриенне Лекуврер». Рашель сыграла Адриенну шестьдесят девять раз в «Комеди Франсез» и множество раз на гастролях. Пьеса потребовала от нее огромного труда. Во всем, что касалось манер, особенностей актерского быта и поведения, приемов игры XVIII века, актриса следовала советам своего учителя Сансона. Рашель сделала упор на последний акт драмы, на сцены отравления и смерти. Она решила правдоподобно передать физические ощущения умирающей. Здесь ей помог собственный опыт. Рашель нередко можно было встретить в больницах для бедных, где на ее глазах в агонии умирали старые и молодые; побывала она даже на известной каторге под Брестом и беседовала с осужденными.
За три сезона Рашель выступила в пяти новых постановках. Сила ее эмоционального воздействия на зал, своеобразие ее индивидуальности великолепно раскрываются в описании Герцена: «Она нехороша собой, невысока ростом, худа, истомлена; но куда ей рост, на что ей красота, с этими чертами резкими, выразительными, проникнутыми страстью? Игра ее удивительна; пока она на сцене, чтобы ни делалось, вы не можете оторваться от нее; это слабое, хрупкое существо подавляет вас; я не мог бы уважать человека, который не находился бы под ее влиянием во время представления. Как теперь, вижу эти гордо надутые губы, этот сжигающий быстрый взгляд, этот трепет страсти и негодования, который пробегает по ее телу! А голос — удивительный голос! — он умеет приголубить ребенка, шептать слова любви и душить врага; голос, который походит на воркование горлицы и на крик уязвленной львицы».
Рашель несколько раз приезжала на гастроли в Россию. Она играла в новом театре в Гатчине и была приглашена на семейный ужин в царскую семью.
. Актриса покорила Америку, но в Филадельфии Рашель сыграла только «Горация» и слегла. Приглашенный врач, американец Пол Годдард, поставил диагноз: у Рашели болезнь легких.
Во Францию она вернулась только летом 1856 года и вскоре, по совету врачей, отправилась в Египет.
31 мая 1857 года актриса была вынуждена уйти со сцены. Рашель готовилась к смерти. Она заказала восемнадцать ящичков из палисандра, в которых собиралась вернуть письма друзьям. В каждый она положила цветок апельсинового дерева… А незадолго перед смертью она скажет: «Я умираю от того, что составляло все мое существо, — от искусства и страсти».
Незабываемая актриса ушла из жизни 3 января 1858 года.
Гроб Рашели везли по Парижу в сопровождении эскорта солдат и национальной гвардии. Тысячи людей провожали ее на кладбище Пер Лашез. Вся труппа «Комеди Франсез» пришла проститься с той, которая некогда «оживила угаснувшую трагедию кровью собственного сердца».
Все, что она имела, было пущено на аукцион, продлившийся несколько недель. Вещи Рашели разошлись по рукам…
Многие факты жизни актрисы были описаны в романе, написанном Эдмоном Гонкуром, в романе о Театре и творчестве под названием «Актриса Фостен». Это придало удивительную достоверность произведению и стало памятником гениальной Рашель.
Цитата:
Эдмон и Жюль де Гонкур.
Актриса Фостен. —
ПРЕДИСЛОВИЕ
«В наши дни историк, готовясь написать книгу о женщине прошлого, взывает ко всем тем, кто владеет тайной интимной жизни этой женщины, ко всем, кто обладает листочками бумаги, где рассказано хоть что-нибудь из истории души умершей.
Почему бы и сейчас романисту (который, в сущности, является тем же историком — историком людей, не имеющих своей истории), — почему бы и ему не прибегнуть к такому же способу и, оставив в стороне случайные фрагменты писем и дневников, не обратиться к воспоминаниям живых людей, которые, быть может, готовы с радостью прийти к нему на помощь? Поясню свою мысль: я хочу написать роман, который будет всего лишь психологическим и физиологическим исследованием, посвященным молодой девушке, выросшей и получившей воспитание в тепличной атмосфере столицы, — роман, основанный на человеческих документах.
[Несмотря на то что это выражение подвергается сейчас язвительным насмешкам, я прошу считать меня его автором, ибо, на мой взгляд, оно является формулой, как нельзя лучше определяющей новый метод работы той школы, которая пришла на смену романтизму, — школы человеческого документа. (Примечание Эдмона де Гонкур.)]
И вот, садясь за эту работу, я понял, что книгам о женщинах, написанным мужчинами, недостает, недостает... женского сотрудничества. Вот такое-то сотрудничество и нужно мне — и притом сотрудничество не какой-нибудь одной женщины, а очень-очень многих. Да, у меня есть честолюбивое намерение написать мой роман хотя бы с некоторой долей помощи и доверия женщин, оказывающих мне честь быть моими читательницами. Разумеется, занимательные приключения — это совсем не то, что мне нужно. Нет, — впечатления молоденькой и даже совсем еще маленькой девочки, какие-то мелочи, говорящие об одновременном пробуждении ума и кокетства, откровенные признания нового существа, родившегося в девочке-подростке после первого причастия, исповедь о греховном волнении, вызванном музыкой, рассказ об ощущениях девушки после первого бала, размышления о первой любви, еще не познавшей самое себя, снятие покровов с хрупких переживаний и утонченной стыдливости, — словом, весь тот недоступный мир женского, который таится в сокровенных глубинах женской души и о котором мужья и даже любовники так и не подозревают до конца жизни, — вот о чем я прошу.
И я обращаюсь к моим читательницам, в какой бы стране они ни находились, с просьбой, чтобы в свои незанятые часы, когда прошлое оживает в них, освещенное радостью или грустью, — чтобы они доверили бумаге крупицу своих воспоминаний и анонимно отослали их по адресу моего издателя».
Отейль, 15 октября 1881 г.
Эдмон де Гонкур
Актриса Фостен. —
ПРЕДИСЛОВИЕ
«В наши дни историк, готовясь написать книгу о женщине прошлого, взывает ко всем тем, кто владеет тайной интимной жизни этой женщины, ко всем, кто обладает листочками бумаги, где рассказано хоть что-нибудь из истории души умершей.
Почему бы и сейчас романисту (который, в сущности, является тем же историком — историком людей, не имеющих своей истории), — почему бы и ему не прибегнуть к такому же способу и, оставив в стороне случайные фрагменты писем и дневников, не обратиться к воспоминаниям живых людей, которые, быть может, готовы с радостью прийти к нему на помощь? Поясню свою мысль: я хочу написать роман, который будет всего лишь психологическим и физиологическим исследованием, посвященным молодой девушке, выросшей и получившей воспитание в тепличной атмосфере столицы, — роман, основанный на человеческих документах.
[Несмотря на то что это выражение подвергается сейчас язвительным насмешкам, я прошу считать меня его автором, ибо, на мой взгляд, оно является формулой, как нельзя лучше определяющей новый метод работы той школы, которая пришла на смену романтизму, — школы человеческого документа. (Примечание Эдмона де Гонкур.)]
И вот, садясь за эту работу, я понял, что книгам о женщинах, написанным мужчинами, недостает, недостает... женского сотрудничества. Вот такое-то сотрудничество и нужно мне — и притом сотрудничество не какой-нибудь одной женщины, а очень-очень многих. Да, у меня есть честолюбивое намерение написать мой роман хотя бы с некоторой долей помощи и доверия женщин, оказывающих мне честь быть моими читательницами. Разумеется, занимательные приключения — это совсем не то, что мне нужно. Нет, — впечатления молоденькой и даже совсем еще маленькой девочки, какие-то мелочи, говорящие об одновременном пробуждении ума и кокетства, откровенные признания нового существа, родившегося в девочке-подростке после первого причастия, исповедь о греховном волнении, вызванном музыкой, рассказ об ощущениях девушки после первого бала, размышления о первой любви, еще не познавшей самое себя, снятие покровов с хрупких переживаний и утонченной стыдливости, — словом, весь тот недоступный мир женского, который таится в сокровенных глубинах женской души и о котором мужья и даже любовники так и не подозревают до конца жизни, — вот о чем я прошу.
И я обращаюсь к моим читательницам, в какой бы стране они ни находились, с просьбой, чтобы в свои незанятые часы, когда прошлое оживает в них, освещенное радостью или грустью, — чтобы они доверили бумаге крупицу своих воспоминаний и анонимно отослали их по адресу моего издателя».
Отейль, 15 октября 1881 г.
Эдмон де Гонкур
После такого вступления можно ожидать или пустого романа, похожего на красивый сосуд, оболочку, в которую не вдохнули душу (так бывает чаще всего после громких деклараций, или шедевра, наполненного женскими душами как шкатулка драгоценностями. Нам предпочтительнее второй вариант. На мой взгляд, все романы, написанные сначала братьями, потом только Эдмоном, старшим братом, упорно подписывающим книги двойным именем в память о рано умершем любимом Жюле, есть маленькие шедевры. В романе две женские роли. И вот, чтобы проверить, насколько выполнены благие намерения автора, давайте посмотрим фрагмент, посвященный женщине. Насколько верно описана героиня, прозванная Щедрая Душа. (поясню, что это младшая сестра главной героини актрисы Фостен)
Цитата:
«Оправившись от нервного припадка, Щедрая Душа просунула в полуоткрытую дверь туалетной комнаты совсем белое от рисовой пудры лицо, обозревая, кто из гостей еще остался. Затем она отважилась выйти и стала бродить по всему дому с какими-то странными, словно смеющимися, глазами, но с совершенно серьезным выражением рта. Она блуждала по комнатам, дразня мужчин своим тонким профилем, правильным носиком, изящно вырезанным ртом и задорными завитками на лбу, придававшими какую-то шаловливую и своеобразную прелесть ее бледному лицу.
Капризное, сумасбродное создание, натура изменчивая, пылкая, загадочная, жрица любви, совсем недавно пережившая ту горькую минуту, когда однажды утром женщина замечает у себя первую морщинку, Щедрая Душа, еще в тумане оставшегося опьянения, которого она хотела, которое искала, чтобы утопить в нем какую-то неотвязную мысль, продолжала дразнить то одного, то другого своей обворожительной мордочкой и полной тайны улыбкой. Бросая кому-нибудь ироническое замечание, она смягчала его интонацией, в которой слышались слезы. Даря ласковое слово другому, вдруг отпускала циничную шутку, превращая свою ласку в насмешку, но при этом голос ее порой начинал дрожать, словно у маленькой девочки под ударами розги. Змеино-гибкая, вызывающе красивая, эта сумасбродка, эта профессиональная «воспламенительница» мужчин, вдруг прижималась на миг к кому-либо из гостей, давая ему услышать биенье своего сердца, потом внезапно отрывалась и, упав в глубокое кресло, протягивала для поцелуев ножку, просвечивавшую розовым сквозь белый шелковый ажурный чулок.»
Капризное, сумасбродное создание, натура изменчивая, пылкая, загадочная, жрица любви, совсем недавно пережившая ту горькую минуту, когда однажды утром женщина замечает у себя первую морщинку, Щедрая Душа, еще в тумане оставшегося опьянения, которого она хотела, которое искала, чтобы утопить в нем какую-то неотвязную мысль, продолжала дразнить то одного, то другого своей обворожительной мордочкой и полной тайны улыбкой. Бросая кому-нибудь ироническое замечание, она смягчала его интонацией, в которой слышались слезы. Даря ласковое слово другому, вдруг отпускала циничную шутку, превращая свою ласку в насмешку, но при этом голос ее порой начинал дрожать, словно у маленькой девочки под ударами розги. Змеино-гибкая, вызывающе красивая, эта сумасбродка, эта профессиональная «воспламенительница» мужчин, вдруг прижималась на миг к кому-либо из гостей, давая ему услышать биенье своего сердца, потом внезапно отрывалась и, упав в глубокое кресло, протягивала для поцелуев ножку, просвечивавшую розовым сквозь белый шелковый ажурный чулок.»
Мне кажется, что это говорит само за себя. О романе «Актриса Фостен», если вас это заинтересовало, я расскажу завтра.
Vlada:
» Книги по теме "Дамы театра и кино" 2
Ми-ми, спасибо, было очень интересно так подробно прочитать про Рашель. Почему-то талантливые умирают рано, наверное, это плата за талант. И спасибо, что приобщаешь нас к высокому искусству.А я хочу побаловать вас любовными романами и романчиками на тему актрис.
Полански Кэтрин Крупным планом
Кэрри Хедж никогда не думала о карьере актрисы, о ней мечтала ее сестра-близнец Эвелин. Но, поддавшись на уговоры попавшей в больницу Эвелин, Кэрри соглашается тайно подменить ее до выздоровления на съемках дебютного фильма. Она оказалась талантливой актрисой, никто не заметил подмены, и эта история осталась бы в памяти близняшек, как очередной забавный «случай с переодеванием», если бы не одно обстоятельство. Точнее, если бы не один человек — каскадер Джетро Фортман, который невзлюбил Кэрри с первого взгляда...
Маршалл Эдриан Здравствуй, крошка
Лору Тутти назвать «крошкой» можно только в шутку — она с детства была толстушкой. И хотя Ло талантливая актриса, но из-за нестандартной внешности ей достаются роли второго плана. Конечно, девушка мечтает о главной роли и о настоящей любви. Она уверена, что все ее проблемы решатся, если она похудеет и станет красавицей. И однажды сокровенная мечта Лоры сбывается, но тут, как это часто бывает, оказывается, что девушка хотела совсем другого...
Левинг Дайан Не бойся счастья
Хорошо ли быть знаменитой актрисой, когда тебе еще нет и тридцати, вокруг вьются поклонники и все завидуют твоей красоте? Роберта Стэтсон не ответила бы на этот вопрос утвердительно. Она обожала свою профессию, но уставала от славы. Ей хотелось того же, что и миллионам женщин: любви. А она все не приходила. Или же Роберте так только казалось?
Кого выбрать: старого друга или покорителя женских сердец? Спокойствие и уверенность или вечный драйв? Если Роберта ошибется, то потеряет все...
Стил Даниэла Возраст любви
У знаменитой кинозвезды Аманды Роббинс уже взрослые дети, но неожиданно для себя она вновь влюбляется. Джек Уотсон тоже полюбил Аманду, однако на пути их непростого счастья встают... их собственные дети. И все же это настоящая страсть, которой не страшны никакие преграды, никакие условности и предрассудки. Но и сами немолодые, но пылкие любовники не могут предположить, к чему приведет их безрассудная страсть.
И еще один роман, отечественный с детективным сюжетом.
Цунами" - второй роман поэта и прозаика Глеба Шульпякова .Молодая пара, актриса и драматург, отправляется путешествовать в Таиланд, чтобы преодолеть кризис в отношениях и творчестве. Но ее вызывают в Москву - в театре начинаются долгожданные репетиции, он же остается в эпицентре катастрофы - в конце 2004 года на Юго-Восточную Азию обрушивается "цунами"
Среди всеобщей неразберихи герой присваивает документы погибшего туриста, возвращается в Москву и начинает жить жизнью другого человека. И тут город открывается для него тайной, невидимой доселе стороной - сумеречной, жестокой, соблазнительной...
Arven:
» Нелли" Гвинн (2 февраля 1650 - 14 ноября 1687 гг.)
Дорогие девушки, спасибо всем за поздравления!!!Сегодня День театра и вполне логично и естественно, что хочется поговорить про него и его Жриц – театральных актрис.
Я хочу рассказать Вам про знаменитую английскую актрису 17-го века — Нелли Гвинн.
Элеонора "Нелли" Гвинн (2 февраля 1650 - 14 ноября 1687 гг.) пользовалась признанием как своих современников, так и потомков. В своё время она прославилась тем, что была очень хорошей актрисой, которая всегда очень «тонко» чувствовала свою роль и играла очень легко и задорно, обладая огромным комическим талантом. Кроме этого, она вошла в историю ещё и потому, что была одной из фавориток любвеобильного английского короля Карла II Стюарта.
Но не только это было основным, почему её помнят и сегодня. Очень многие исследователи оставили нам свои сочинения, в которых описывали то, как она играла на сцене. Знаменитый английский писатель Питер Каннингем (англ. Peter Cunningham; 1816 - 1869; сын Аллана Каннингема, брат Александра Каннингема) в 1852 г. издал про неё книгу «The Story of Nell Gwynn».
Место рождения Нелли Гвин остаётся неизвестным (согласно разным версиям она могла родиться в трёх городах – собственно в Лондоне, в Ковент-Гардене, в Херефорде или в Оксфорде), но вот время её рождения нам известно совершенно точно: исходя из сохранившегося гороскопа, сделанного для неё, нам известно, что Нелли родилась в шесть часов утра в субботу 2 февраля 1650 года.
Сегодня нам немного известно про семью Нелли Гвинн. Как полагают все биографы Нелли Гвинн она была «низкого происхождения». Мы знаем, что, согласно большинству источников, её отец - Томас Гвинн - был капитаном-кавалером армии во время английской гражданской войны. Её мать звали Хелена (или, возможно, Элеонор) Гвинн, урожденная Смит. Она родилась в приходе Святого Мартина в Лондоне и именно там прожила бóльшую часть своей жизни. Согласно описаниям биографов, мать Нелли торговала алкоголем и содержала бордель. Именно там Нелли и провела все детские и юношеские годы. Возможно, что она и «работала» там - в качестве «ребёнка-проститутки». По крайней мере, исследователь Питер Томсон из Оксфорда в своей книге «Иллюстрированная история театра», отмечает этот факт как «вполне возможный». Возможно, что эти разговоры идут от одного события, которое произошло в 1667 году (рассказ о нём сохранился в записях в дневниках Самуила Пирса) – во время одной беседы Нелли с дочерью священника Бека Маршала, последняя обвинила Нелли в распутстве. На это Нелли ответила: «Я была шлюхой всего одного человека, хотя и воспитывалась в публичном доме и угождала там гостям, тогда как ты являешься шлюхой одновременно трёх или даже четырёх человек, хотя и воспитана в доме пресвитера».
Когда Нелли подросла, то она стала работать продавщицей. Сначала она продавала репу, сельдь, устриц, а потом начала продавать апельсины в театре Друри-Лейн.
Здесь я остановлюсь чуть более подробно на том, кем же были эти продавщицы апельсинов в театрах.
После того как английский король в 1660 г. Карл II был восстановлен на английском престоле, после десяти лет правления протектората Кромвеля, когда любые развлечения (включая театр) рассматривались как легкомыслие и были запрещены, он одним из самых первых своих законов, разрешил создание в Лондоне театров. Одним из первых театров и стал Королевский театр Друри-Лейн. Кроме того, именно по приказу Карла в театр было разрешено брать женщин, которые отныне могли исполнять все женские роли в пьесах (до того момента женские роли во всех театрах играли мужчины или мальчики).
Бывшая проститутка Мари Мэггс по прозвищу «Апельсиновая Молл» (давняя подруга матери Нелли) получила лицензию на продажу в этом театре «апельсинов, лимонов, сладостей и всевозможных фруктов и кондитерских товаров». Молли наняла Нелли и её старшую сестру Розу в качестве девушек-продавщиц апельсинов всем зрителям внутри театра.
Девушки-продавщицы апельсинов играли важную роль в жизни тогдашнего высшего общества. Они выступали не только продавщицами, у которых можно было купить для своей дамы различные вкусности. Они также служили в качестве посыльных между мужчинами в зале и актрисами за кулисами, когда за определённое денежное вознаграждение передавали актрисам от поклонников различные записки, выступали в качестве посредников при переговорах о заключении тайных свиданий актрис с джентльменами.
Именно в это время и состоялась первая встреча Нелли с королём Карлом. Как известно, Карл II Стюарт очень любил театр и достаточно часто присутствовал на спектаклях. Но никаких дальнейших последствий на тот момент эта встреча не имела…
В течение года Нелли работала продавщицей апельсин, а затем, в возрасте 14-ти лет, сама стала театральной актрисой. Её живой ум, остроумие и сильный звонкий голос позволили ей в самом скором времени стать одной из основных любимец зрительного зала, приму театральных подмостков. И это при том, что Нелли не умела ни читать, ни писать, а все роли должна была запоминать на слух, что добавляло ей значительное количество сложностей.
Нелли играла много самых разных ролей (начиная от дочери Монтесумы Сидарии в героической драме Джона Драйдена «Индийской императрице»), но больше всего прославилась как комедийная актриса. В мае 1665 года, она появилась в комедии Джеймса Ховарда «Все ошибаемся, или Безумные пары». Это было первым из многих выступлений, в которых Гвин и ещё одна звезда того времени Карл Харт сыграли в паре в качестве, так называемых, «героев-антагонистических любовников». Эта форма была очень популярной в то время. В широком смысле этого слова актёрская пара являлась парой остроумных любовников, которые, опасаясь того, что их разлучат, заставив вступить в ненавистный им обоим брак, притворяются, что не знакомы друг с другом, однако при этом по прежнему предпринимают все возможные попытки для того, чтобы сохранить своего любовника рядом с собой. Историк театра Элизабет Хоу в своих трудах писала, что огромный успех этого жанра был обусловлен именно несравненным талантом Нелли, которая и способствовала столь длительному «правлению» пьес этого направления на лондонской сцене.
Великая чума в Лондоне привела к тому, что театры в городе были закрыты. Однако король, как уже говорилось выше, любивший театральные спектакли, повелел труппе переехать в королевский дворец и играть там для короля и его двора. Поэтому, начиная с лета 1665 года Гвинн в числе всей остальной труппы жила в замке короля и его двора. Ей – вместе с ещё десятью женщинами труппы – присвоили титул «женщины комедианты в театре Его Величества» и им были надано право (и ткань), чтобы носить ливрею короля.
После окончания эпидемии актёры труппы вновь вернулись в свой театр, где были возобновлены регулярные спектакли. С того момента популярность Нелли пошла в гору. Она играла настолько искромётно, что нравилась практически всем. Достаточно сказать, что за всё время её пребывания на сцене она ни разу не была освистана избалованной лондонской публикой. Она играла в «Английском господине» Джеймса Ховарда, «Капризах Флоры» Ричарда Родса, «Секреты любви» и «Дева-королева» Джона Драйдена.
Именно тогда её и заприметил английский король Карл II и стал ухаживать за актрисой. Согласно описаниям, оставленным нам Робертом Говардом: «Король был очень галантен и его ухаживания подчас были настолько изысканы, что казалось, что рядом с ним находится не простая актриса, а по меньшей мере равная ему по рождению аристократка».
Известно, что у короля Карла II было очень много возлюбленных, которые сменяя друг друга проходили через всю его жизнь. Этому было несколько причин. Кроме сладострастного темперамента влюбчивого монарха, это способствовал и неудачный брак с португальской принцессой Катериной Браганской. Она была очень слабого здоровья и не могла составлять пару энергичному во всех отношениях мужчине, каким был Карл. Все её беременности завершались исключительно выкидышами, после которых врачи запрещали королю приходить в постель к супруге. Тем самым данные обстоятельства как бы подталкивали Карла к постоянным поискам очередной фаворитки.
Любовные отношения между королем и Нелли Гвинн, предположительно начались в апреле 1668 года. Однако и здесь произошёл довольно комический случай. Однажды Карл II вместе с братом Джеймсом, герцогом Йоркским пригласил Нелли пойти вместе с ними в ресторан. Но после того, как они все вместе весело провели вечер, выяснилось, что ни у кого из августейших персон нет с собою денег – Карл забыл свой кошелёк во дворце, а герцог Йоркский понадеялся на брата… По счёту пришлось платить Нелли, которая сняв с себя ожерелье и бросив его на стол сказала, что «это самая бедная кампания, в которой я когда бы то ни было находилась». Не стоит и говорить, КАК воспринял подобную ситуацию король, известный своей немыслимой щедростью по отношению к своим фавориткам…
К лету 1668 года связь Нелли с королём была уже настолько тесной, что никто не сомневался в её продолжительности. Так и произошло. Не взирая на то, что у Карла всю его жизнь было много возлюбленных, он никогда, до самой своей смерти, не оставлял Нелли. Кроме того, отличием Нелли от остальных фавориток короля было то, что она всё равно, даже будучи уже возлюбленной монарха, продолжала играть в театре. Она выходила на сцену в спектаклях «Патриот», «Любовь вечером», «Старый Лейси» и др. Однако наиболее удачной была её роль Валерии в трагедийном спектакле «Тирания» Драйдена.
Тем не менее в конце 1669 года Нелли покинула театр и поселилась в специально приобретённом Карлом коттедже неподалёку от королевского дворца. Это объяснялось тем, что актриса из-за своего «деликатного положения» не могла больше выступать на сцене…
8 мая 1670 г. Нелли родила от короля своего первого сына – Карла (1670 - 1726 гг.).
Довольно показательным является эпизод, связанный с тем как этот ребёнок получил титул графа Бурфорда. В один из вечеров, когда Карл приехал в коттедж к Нелли, она позвала своего сына такими словами: «Иди сюда, ты, бастард*, и поздоровайся со своим отцом». Когда Карл II поражённо спросил почему она так называет их сына, Нелли мгновенно ответила: «Простите, Ваше Величество, но я не знаю как иначе мне его называть». Потрясённый король немедленно сделал ребёнка графом Бурфордом, а позже дал ему титул герцога Олбани.
* Бастард – так в странах Западной Европы называли незаконных детей аристократов.
В конце 1670 г. Нелли Гвин вновь вернулась на сцену. Один из современников Нелли – Боклерк – в своих воспоминаниях говорит, что этот поступок было «невиданным» для той, «которая родила королевского ребёнка». Её возвращение на сцену состоялось в декабре 1670 г. и было триумфальным. Она с таким же блеском, как и раньше, играла, поражая всех своим талантом.
Однако это возвращение оказалось недолгим, так как вскоре Нелли почувствовала, что она вновь станет матерью…
На сей раз Карл добился от возлюбленной согласия покинуть сцену и вернуться вновь в её загородный коттедж. 25 декабря 1671 г. Нелл Гвин родила от короля Карла второго ребенка – Джеймса. Когда ему исполнилось шесть лет, Карл II отправил его в школу в Париже. Однако в 1681 г. мальчик умер. Обстоятельства жизни ребёнка в Париже и причина его смерти являются неизвестными до сего дня. Официально указано, что он умер из-за «больной ноги», однако подобный диагноз, по мнению того же Боклерка, может означать «что угодно - от несчастного случая до отравления».
Король Карл II умер 6 февраля 1685 г. Перед своей смертью он попросил своего брата и будущего короля Джеймса (Якова) II позаботиться о Нелли и не допустить, чтобы она голодала. Выполняя волю брата, Джеймс выделил Нелли Гвинн пенсию в размере 1 500 фунтов стерлингов в год.
В марте 1687 г. с Нелли случился инсульт, который вызвал паралич левой стороны. В мае того же года с нею произошёл второй инсульт, который теперь привёл к полному параличу и оставил её прикованной к постели в её доме...
Нелл Гвин скончался 14 ноября 1687 г. в десять часов вечера, менее чем через три года после смерти короля.
Перед смертью Нелли оставила завещание, согласно которого она оставляла всё своё состояние на благоустройство жизни заключённых Ньюгейта – долговой тюрьмы в Лондоне.
Она была похоронена в церкви Святого Мартина в Лондоне.
Известный драматург Джон Драйден в своих воспоминаниях говорил, что её «наибольшим атрибутом был её природный ум, и она, безусловно, была любовницей, которая смогла сохранить дружбу со всеми другими фаворитками короля».
Нелли Гвинн была единственной из многих фавориток Карла II, которая была очень популярна среди английской общественности. Об этом свидетельствует вот такой эпизод, который сохранился в воспоминаниях графа Грамона. Когда в один из дней 1681 года Нелли Гвинн ехала в карете по улице Оксфорда, толпа приняла её карету за карету ещё одной фаворитки Карла II – француженки Луизы де Круайаль, герцогини Портсмут (которую не любили, кроме всего прочего, ещё и за то, что она всячески подталкивала короля к заключению более тесного союза с Францией). Поэтому люди стали улюлюкать и кричать оскорбительные эпитеты в адрес нелюбимой француженки. В ответ Нелли высунулась из окошка кареты и улыбаясь, прокричала: «Помилосердствуйте, люди добрые! Вы ошиблись. Я честная протестантская шлюха!». Узнав свою любимицу, знаменитую актрису люди проводили её приветственными возгласами.
Считается так же, что именно Нелли убедила короля построить Королевский госпиталь Челси в Лондоне для бывших военнослужащих.
Саманта Кэмерон, жена лидера тори Дэвида Камерона, считается потомком Нелли Гвин.
А вот как выглядела знаменитая Нелли Гвинн:
Vlada:
Arven, спасибо за интересную информацию о Нелл Гвин.Я посмотрела фильм на эту эте тему, возможно прототипом была именно Нелл, на диске было написано название "Красота по-английски", но его оригинальное название Stage Beauty, (2004)
Сюжет
Англия. Вторая половина XVII века. Актёр Эдвард Кинастон играет женские роли в шекспировских пьесах. Но решение короля Карла II разрешить женщинам выступать в театре оставляет его без работы.
Пока молодой и успешный актер, звезда театра, Нед (Эдвард) Кинастон (Билли Крадап)блистает на подмостках, исполняя женские роли, как было принято в то время, влюбленная в него костюмерша Мария(Клэр Дейнс) мечтает о том, как выйти на сцену, запоминая все движения и манеру игры своего кумира. Но Нед привык играть роль женщины и в жизни, он относится к Марии как к другу, к тому же играть в театре женщинам официально запрещено.
Мария нарушает закон, поучаствовав в постановке малоизвестного театра как некая Маргарет Хьюз, и на следующий день становится скандальной знаменитостью, первой женщиной на английской сцене. Её приглашают на королевский приём, где она производит впечатление, результатом которого становится указ короля Карла II, разрешающий только женщинам играть женские роли. Мужчинам отныне исполнять их запрещено. Так Мария становится звездой, а Нед Кинастон теряет положение, профессию, покровителей и единственную подругу.
Стремительно разворачивающиеся события и интриги вокруг актеров, переживающих душевные терзания и попытки найти свое место в новом для них театральном мире, в конце-концов приводят к тому, что отныне для игры требуется новый подход, в котором Нед и Мария обязаны помочь друг другу.
Vlada:
Temarka писал(а):
Влада, а тебе фильм понравился?
Мирна писал(а):
Про фильм такой же вопрос... понравился?
Да, очень красивый костюмный фильм. Мне нравятся фильмы про старинную Англию, особенно время Елизаветы. А в главной роли в фильме снялась Клэр Дэйнс, она еще играла в "Лолите".
Предлагаю вашему вниманию еще одну книгу Норы Робертс.
[b]Правдивая ложь[/b]
Блистательная кинозвезда и легенда Голливуда Ева Бенедикт решает, что пришло время подводить итоги своей бурной жизни, полной тайн и любовных романов, и предполагает написать книгу о ней молодой талантливой писательнице Джулии Саммерс. Та принимает предложение и приезжает в Голливуд в роскошное поместье актрисы. Но, начав работу над книгой, Джулия понимает, что взялась она за дело нелегкое и даже опасное…
"Ева Бенедикт была легендой, созданной эпохой и собственным талантом, подкрепленным неукротимым честолюбием. Она возбуждала желание в мужчинах на тридцать лет моложе ее и черную зависть в женщинах всех возрастов. Директора киностудий искали ее расположения, прекрасно зная, что ее имя в титрах фильма – залог успеха.
Познав за пятидесятилетнюю карьеру взлеты и падения, Ева научилась и то и другое обращать себе на пользу. И в личной жизни, и в профессиональной она всегда руководствовалась только своими желаниями. Если роль ее интересовала, она добивалась ее с той же неумолимой целеустремленностью, с какой добивалась своей первой кинопробы. Так же она поступала и с мужчинами. Она могла поймать в свои сети любого и отвергала его, когда интерес к нему пропадал. Ева сознавала свою силу и любила ею похвастаться, но всегда – беззлобно. Все бывшие любовники, а имя им – легион, оставались ее друзьями, или им хватало ума притворяться таковыми.
До шестидесяти семи лет – благодаря природе, самодисциплине и искусству пластических хирургов – Ева сохранила великолепное тело. Полвека это выкованное ею грозное оружие внушало страх и уважение Голливуду, где с помощью незаурядного ума и острого язычка она правила безраздельно."
Мало кто знал ее сокровенные мысли и чувства. Никто не знал ее тайн.
http://www.litru.ru/index.html?book=23351&page=1 ЧИТАТЬ
Ми-ми:
» Эдмон де Гонкур. Актриса Фостен
Эдмон де Гонкур. Актриса Фостен.Итак – роман о театре. Роман об актрисе. Это значит, что можно ожидать подробностей о театральном закулисье, о работе над ролью и описания триумфальной премьеры, чтобы придать веса сведениям о театральной кухне и придать себе веса. Но Гонкур сразу раскрывает свою осведомленность и дает описания не только репетиций, но и всех тонкостей создания творческого образа. Действие начинается с выбора пьесы и первой репетиции – коллективного чтения. Мы сразу же погружаемся в среду театра. Начинаем ощущать даже запахи кулис. И главное – близко знакомимся с героиней романа, актрисой, готовившейся исполнить главную роль своей жизни.
Цитата:
«Создать роль, другими словами, одухотворить, придать живое лицо, живые жесты, живой голос персонажу, существующему только на страницах книги, так сказать, бумажному трупу, — это тяжелый труд!
Начинается он с первого серьезного чтения, — причем у Фостен оно носило какой-то странный характер и производило впечатление чисто механической операции, при которой смысл прочитанного как будто не доходил до ее сознания.
За ним идет уже настоящее изучение, которое почти тотчас же влечет за собой упадок духа и чувство неуверенности в себе — чувство, свойственное всем талантливым людям и заставляющее их повторять себе: «Нет, никогда, никогда я не смогу сыграть эту роль!»
Вот какое признание об этих первых минутах малодушия сделала как-то моему другу одна из самых даровитых наших актрис:
«Когда я приступаю к созданию новой роли, у меня каждый раз бывает такое чувство, словно мне предстоит поднять гору. Ужас, который я испытываю в подобных случаях, бывает до того невыносим, что я начинаю мечтать о землетрясении, о потопе, который бы избавил меня от моих мучений. Я проклинаю автора, себя, весь мир и становлюсь совершенной тупицей вплоть до той неповторимой минуты, когда весь этот хаос вдруг прорезается лучом света».
А Жюльетте Фостен к тому же приходилось бороться с неблагодарной и непокорной памятью, то и дело грозившей изменить ей и державшей в постоянной тревоге! А в роли Федры, как известно, семьсот стихов!
Однако же роль постепенно захватывала ее, завладевала ее мыслью, и актриса почти бессознательно вступила в период созидания, причем вначале работала главным образом лежа в постели, где ей легче было сосредоточиться.»
Начинается он с первого серьезного чтения, — причем у Фостен оно носило какой-то странный характер и производило впечатление чисто механической операции, при которой смысл прочитанного как будто не доходил до ее сознания.
За ним идет уже настоящее изучение, которое почти тотчас же влечет за собой упадок духа и чувство неуверенности в себе — чувство, свойственное всем талантливым людям и заставляющее их повторять себе: «Нет, никогда, никогда я не смогу сыграть эту роль!»
Вот какое признание об этих первых минутах малодушия сделала как-то моему другу одна из самых даровитых наших актрис:
«Когда я приступаю к созданию новой роли, у меня каждый раз бывает такое чувство, словно мне предстоит поднять гору. Ужас, который я испытываю в подобных случаях, бывает до того невыносим, что я начинаю мечтать о землетрясении, о потопе, который бы избавил меня от моих мучений. Я проклинаю автора, себя, весь мир и становлюсь совершенной тупицей вплоть до той неповторимой минуты, когда весь этот хаос вдруг прорезается лучом света».
А Жюльетте Фостен к тому же приходилось бороться с неблагодарной и непокорной памятью, то и дело грозившей изменить ей и державшей в постоянной тревоге! А в роли Федры, как известно, семьсот стихов!
Однако же роль постепенно захватывала ее, завладевала ее мыслью, и актриса почти бессознательно вступила в период созидания, причем вначале работала главным образом лежа в постели, где ей легче было сосредоточиться.»
Ясно, что Гонкур готовился к этому роману, изучал вопрос со всех сторон и тщательно, и это так ему понравилось, что он выплеснул на читателя все полученные сведения, знакомя с работой актера над ролью, постепенно знакомя со всеми тонкостями творческого процесса. А ведь к моменту написания книги актриса Рашель, создавшая самую интересную и запоминающуюся Федру, давно умерла. Можно было расспросить очевидцев, но как можно так точно проникнуть в ее личные переживания – непонятно. Это и есть писательский талант, который может описать актерский гений ушедших времен.
Цитата:
«Любопытно, крайне любопытно наблюдать, как рождается роль, — даже у самых талантливых, самых знаменитых актеров. Как неосмысленно, по-детски начинают они читать эту роль! Как косноязычны, как беспомощны в поисках нужной интонации, нужного жеста... И лишь путем медленного, очень медленного просачивания творение автора проникает в них, заполняет, а потом, совсем уже под конец, в какой-то вспышке гения, выливается из их разгоревшихся сердец. Мадемуазель Марс говорила так: «Меня еще недостаточно рвало этой ролью!» Эти слова открывают нам, сколько времени, труда, поисков понадобилось добросовестной актрисе, чтобы прийти к совершенству, к идеальному исполнению роли. И эта постоянная погоня за лучшим, это непрерывное напряжение мозга, эта душевная тревога, не прекращающаяся до самого дня премьеры, вызывают у женщин нервное состояние, еще никем не описанное, — нервное состояние, когда страх выражается у них при соприкосновении с людьми театра в каком-то болезненном, чрезмерном самоуничижении, готовом, однако, ежеминутно перейти в вспышку горделивого гнева. Так, Фостен, на какое-то замечание директора, ответила, удивив всех своей уступчивостью: «О, разумеется, если вы восприняли это так, стало быть, я ошиблась». Но эта смиренная фраза была произнесена резким голосом — голосом женщины, готовой выпустить коготки. Есть и еще одна особенность, которую следует отметить у актрис в период вынашивания роли и во время раздражающей и нудной работы репетиций: они, эти актрисы, словно окутаны атмосферой суровости, холодности, они становятся бесполыми. Кажется, будто они отказались от природного женского обаяния, которое сопутствует им во всех остальных областях жизни; они положительно теряют дар улыбки, они становятся похожими на серьезных деловых мужчин.
— Ничего, ну, решительно ничего не получается сегодня, — сказал директор, хлопая себя по ляжкам. — Умоляю вас, господа, дайте хоть немного жизни!»
— Ничего, ну, решительно ничего не получается сегодня, — сказал директор, хлопая себя по ляжкам. — Умоляю вас, господа, дайте хоть немного жизни!»
Гонкур приводит несколько отрывков писем без указания авторства и естественно предположить, что это подлинное письмо Рашели и было бы понятно, откуда такие интимные подробности, но с другой стороны так привлекательно было бы предположить, что автор сам легко придумал текст письма, так как настолько глубоко проникся внутренним миром актрисы, создав мысленно ее полный образ, что не составило труда написать заодно и письмо от ее имени.
Цитата:
«Испытывая глубокое и тайное удовлетворение актера, перевоплощающегося в другого человека, она перестала быть сама собой. Новая женщина, созданная работой ее мозга, поселилась в ее оболочке, прогнала ее оттуда, отняла у нее собственную жизнь.
И тут я не могу побороть искушение привести по поводу этой двойной жизни другой отрывок из письма, упомянутого выше:
«...С того дня, как мне поручена роль, мы живем вместе с нею. Я могла бы даже добавить, что она владеет мной, что она поселилась во мне. И, конечно, она берет у меня больше, чем я даю ей. Поэтому-то почти всегда, и дома и на людях, у меня появляется такой тон, выражение лица, манеры, какие мне хочется придать ей, — и все это совершенно безотчетно. Вся во власти роли, я не могу быть веселой, если то, другое «я», которое во мне, переживает что-нибудь печальное или трагическое, точно так же как мое мрачное настроение не в силах противостоять этому второму «я», когда оно шутит, радуется, когда смех его раздается в моих ушах. Вот, я сказала все, но понятно ли это? В таких случаях, я не одна, нас двое. В этом весь секрет моей работы. Я думаю о роли и живу ролью. А когда я отдаю ее на суд публики, она уже созрела во мне».
И еще одна любопытная вещь: актеры и актрисы классических трагедий и комедий, а также исполнители и исполнительницы нынешних пьес не имеют возможности опереться на современные образы. Гнев Ахилла и любовь Федры — это не тот гнев и не та любовь, какие встречаешь на каждом шагу на наших улицах и в наших гостиных. Следовательно, в стихию высоких, почти сверхчеловеческих чувств актера должно перенести воображение, а поистине необыкновенная интуиция поможет ему подняться до уровня этих огромных чувств и выразить их так, чтобы они обрели реальную жизнь. И кто же, кто достигает этих высот? Женщины без образования, вроде Фостен, невежественные женщины, не имеющие ни малейшего представления ни об эпохе, которую они воспроизводят, ни об истории героинь и великих властительниц, в которых они перевоплощаются, — женщины, которые рассеянно просят какого-нибудь приятеля, помогающего им разучивать текст: «Ну, расскажи-ка мне, кто такой был этот господин Тезей», — и уже не слушают его, снова захваченные ролью. И, однако, именно такие женщины воссоздают эти образы с такой поразительной достоверностью, при помощи таких интонаций, манер, жестов, каких никогда не могли бы придумать ученые, скульпторы, художники, всю жизнь отдавшие изучению античного мира. Поговорите с актерами, спросите у них, как достигается подобное чудо. Они ответят вам одним словом: «Инстинкт, инстинкт!» И действительно, здесь единственное объяснение этого дара ясновиденья, этой способности к проникновению в великое прошлое.
Тело трагической актрисы, которая к этому времени уже начала постигать свою роль и пыталась читать ее вслух, непроизвольно и совершенно естественно находило благородные, широкие жесты — жесты античной статуи. Она не изучала их в зеркале, как не изучала и мимику лица, — внутренне убежденная в том, что настоящий актер всегда носит в самом себе ощущение правильности своей игры и не нуждается в такого рода проверке.»
«Однажды днем, разъезжая по разным делам в своей карете и для компании взяв с собой маленького Люзи, актриса повторяла: «Он — моя радость, моя честь, моя слава!» — фразу из «Царицы» Скриба, которую ей предстояло читать на утреннем приеме в одном из салонов Сен-Жерменского предместья, — повторяла полтора часа, до тех пор пока вдруг не нашла той интонации, какой требовало ее ухо.»
И тут я не могу побороть искушение привести по поводу этой двойной жизни другой отрывок из письма, упомянутого выше:
«...С того дня, как мне поручена роль, мы живем вместе с нею. Я могла бы даже добавить, что она владеет мной, что она поселилась во мне. И, конечно, она берет у меня больше, чем я даю ей. Поэтому-то почти всегда, и дома и на людях, у меня появляется такой тон, выражение лица, манеры, какие мне хочется придать ей, — и все это совершенно безотчетно. Вся во власти роли, я не могу быть веселой, если то, другое «я», которое во мне, переживает что-нибудь печальное или трагическое, точно так же как мое мрачное настроение не в силах противостоять этому второму «я», когда оно шутит, радуется, когда смех его раздается в моих ушах. Вот, я сказала все, но понятно ли это? В таких случаях, я не одна, нас двое. В этом весь секрет моей работы. Я думаю о роли и живу ролью. А когда я отдаю ее на суд публики, она уже созрела во мне».
И еще одна любопытная вещь: актеры и актрисы классических трагедий и комедий, а также исполнители и исполнительницы нынешних пьес не имеют возможности опереться на современные образы. Гнев Ахилла и любовь Федры — это не тот гнев и не та любовь, какие встречаешь на каждом шагу на наших улицах и в наших гостиных. Следовательно, в стихию высоких, почти сверхчеловеческих чувств актера должно перенести воображение, а поистине необыкновенная интуиция поможет ему подняться до уровня этих огромных чувств и выразить их так, чтобы они обрели реальную жизнь. И кто же, кто достигает этих высот? Женщины без образования, вроде Фостен, невежественные женщины, не имеющие ни малейшего представления ни об эпохе, которую они воспроизводят, ни об истории героинь и великих властительниц, в которых они перевоплощаются, — женщины, которые рассеянно просят какого-нибудь приятеля, помогающего им разучивать текст: «Ну, расскажи-ка мне, кто такой был этот господин Тезей», — и уже не слушают его, снова захваченные ролью. И, однако, именно такие женщины воссоздают эти образы с такой поразительной достоверностью, при помощи таких интонаций, манер, жестов, каких никогда не могли бы придумать ученые, скульпторы, художники, всю жизнь отдавшие изучению античного мира. Поговорите с актерами, спросите у них, как достигается подобное чудо. Они ответят вам одним словом: «Инстинкт, инстинкт!» И действительно, здесь единственное объяснение этого дара ясновиденья, этой способности к проникновению в великое прошлое.
Тело трагической актрисы, которая к этому времени уже начала постигать свою роль и пыталась читать ее вслух, непроизвольно и совершенно естественно находило благородные, широкие жесты — жесты античной статуи. Она не изучала их в зеркале, как не изучала и мимику лица, — внутренне убежденная в том, что настоящий актер всегда носит в самом себе ощущение правильности своей игры и не нуждается в такого рода проверке.»
«Однажды днем, разъезжая по разным делам в своей карете и для компании взяв с собой маленького Люзи, актриса повторяла: «Он — моя радость, моя честь, моя слава!» — фразу из «Царицы» Скриба, которую ей предстояло читать на утреннем приеме в одном из салонов Сен-Жерменского предместья, — повторяла полтора часа, до тех пор пока вдруг не нашла той интонации, какой требовало ее ухо.»
Однако Гонкур описывает интересный эпизод, о котором, вполне возможно, слышал от кого-то из актеров, но эта сценка описана ярко и именно в характере актрисы, созданной писателем. Фостен едет к старому греку, знатоку античной литературы, и тот несколько часов читает ей пьесу Еврипида на подлинном, звучном и величественном греческом.
Цитата:
«Глубокое проникновение в роль Федры, одержимость этой трагедией, усилие, которое делала над собой актриса, чтобы воспламениться великой страстью исступленной легендарной царицы, — все это зажгло в теле Фостен (явление, чаще встречающееся в театре, нежели принято думать) то же пожирающее пламя, которое сжигало жену Тезея.
Она сама удивлялась теперь той полноте чувств, тем вибрациям, той волнующей радости, какую вызывали в ней внешние впечатления, как, например, жадно вдыхаемый аромат сорванного цветка, и, полузакрыв глаза, с дрожащими ресницами, словно прислушиваясь к какому-то неясному шуму в ушах, похожему на тот, что сохраняется внутри морских раковин, Фостен проводила долгие часы, погрузившись в жгучие мечтания, отдаваясь кипенью мозга, которое еще не мысль, и ее неудовлетворенное, созданное для любви тело вздрагивало от легких чувственных разрядов. Яростная потребность любить, обратившаяся сначала к воспоминанию об Уильяме Рейне, продолжала жить в ней, но теперь уже неукротимая, беспредметная, готовая излиться на кого угодно.»
«Фостен прошла в актерское фойе, и здесь, при ярком дневном освещении, греческая царица полушутя-полусерьезно устроила сцену старому художнику, человеку весьма одаренному и своему большому другу, который любезно сказал ей еще тогда, когда она только принималась за роль Федры: «Вашим костюмом займусь я сам — сам нарисую его, сам скрою, сам сделаю!» И вот после продолжительных совещаний вдвоем в кабинете эстампов; после того, как они остановились на одном из трех эскизов, нарисованных художником акварелью; после того, как вместе наблюдали за выполнением костюма театральным костюмером, — этот костюм, тысячу раз примеренный, исправленный и переделанный, тот самый костюм, который актриса до сих пор находила прелестным, сегодня вдруг показался ей ужасным.
— Ты только посмотри, мой старый зверюга, ведь он мне не идет, ну ни капельки не идет... неужели он может тебе нравиться? Ведь это же плоско, как доска... да еще в морщинах.
— Детка моя, но ведь это туника, понимаете — туника!.. И вспомните — я ее сделал в точности по тому барельефу, который мы смотрели вместе с вами, по барельефу с виллы Боргезе.
— С виллы Боргезе, с виллы Боргезе... Да ведь тогда еще не носили юбок, а теперь мы их носим — в том-то и закавыка!.. Не могу же я, мой старый зверюга, для твоего удовольствия надеть эту тунику прямо на кожу!
— Но вы же сами... вы сами просили, чтобы в костюме чувствовался античный стиль, чувствовалась эпоха!
— Да, разумеется, эпоха... но только с юбкой... А потом — цвет всех этих тканей... разве тебе нравится этот цвет? — спрашивала она озабоченным тоном, думая в эту минуту, как и всякая актриса, о туалетах других женщин, играющих вместе с ней. — А мне больше по душе цвет той туники, что носит Арисия... Твои краски, видишь ли... это краски художника... они скорее годятся для картины.
Немного раздосадованный, с легким дружеским презрением, проскальзывавшим в улыбке и в выражении глаз, старый художник начал было говорить Фостен об исторической правде, но великая артистка ответила ему как истая женщина:
— Знаешь что, старый мой зверюга, плевать мне на твою историческую правду... Прежде всего надо быть красивой, — это главное. Премьера состоится только послезавтра, и ты должен договориться с костюмером, чтобы он сделал в моем костюме небольшие... нет, большие изменения... Пусть здесь он сделает так... вот эти складки должны падать более изящно... а цвет — ну а цвет ты сделаешь мне немного повеселее — идет?
И, желая разгладить сердитые морщины на лбу своего старого зверюги, она вдруг подобрала обеими руками полы туники, качнула бедрами на манер испанской танцовщицы и в своем строгом античном одеянии лихо проплясала перед ним несколько па качучи.»
Она сама удивлялась теперь той полноте чувств, тем вибрациям, той волнующей радости, какую вызывали в ней внешние впечатления, как, например, жадно вдыхаемый аромат сорванного цветка, и, полузакрыв глаза, с дрожащими ресницами, словно прислушиваясь к какому-то неясному шуму в ушах, похожему на тот, что сохраняется внутри морских раковин, Фостен проводила долгие часы, погрузившись в жгучие мечтания, отдаваясь кипенью мозга, которое еще не мысль, и ее неудовлетворенное, созданное для любви тело вздрагивало от легких чувственных разрядов. Яростная потребность любить, обратившаяся сначала к воспоминанию об Уильяме Рейне, продолжала жить в ней, но теперь уже неукротимая, беспредметная, готовая излиться на кого угодно.»
«Фостен прошла в актерское фойе, и здесь, при ярком дневном освещении, греческая царица полушутя-полусерьезно устроила сцену старому художнику, человеку весьма одаренному и своему большому другу, который любезно сказал ей еще тогда, когда она только принималась за роль Федры: «Вашим костюмом займусь я сам — сам нарисую его, сам скрою, сам сделаю!» И вот после продолжительных совещаний вдвоем в кабинете эстампов; после того, как они остановились на одном из трех эскизов, нарисованных художником акварелью; после того, как вместе наблюдали за выполнением костюма театральным костюмером, — этот костюм, тысячу раз примеренный, исправленный и переделанный, тот самый костюм, который актриса до сих пор находила прелестным, сегодня вдруг показался ей ужасным.
— Ты только посмотри, мой старый зверюга, ведь он мне не идет, ну ни капельки не идет... неужели он может тебе нравиться? Ведь это же плоско, как доска... да еще в морщинах.
— Детка моя, но ведь это туника, понимаете — туника!.. И вспомните — я ее сделал в точности по тому барельефу, который мы смотрели вместе с вами, по барельефу с виллы Боргезе.
— С виллы Боргезе, с виллы Боргезе... Да ведь тогда еще не носили юбок, а теперь мы их носим — в том-то и закавыка!.. Не могу же я, мой старый зверюга, для твоего удовольствия надеть эту тунику прямо на кожу!
— Но вы же сами... вы сами просили, чтобы в костюме чувствовался античный стиль, чувствовалась эпоха!
— Да, разумеется, эпоха... но только с юбкой... А потом — цвет всех этих тканей... разве тебе нравится этот цвет? — спрашивала она озабоченным тоном, думая в эту минуту, как и всякая актриса, о туалетах других женщин, играющих вместе с ней. — А мне больше по душе цвет той туники, что носит Арисия... Твои краски, видишь ли... это краски художника... они скорее годятся для картины.
Немного раздосадованный, с легким дружеским презрением, проскальзывавшим в улыбке и в выражении глаз, старый художник начал было говорить Фостен об исторической правде, но великая артистка ответила ему как истая женщина:
— Знаешь что, старый мой зверюга, плевать мне на твою историческую правду... Прежде всего надо быть красивой, — это главное. Премьера состоится только послезавтра, и ты должен договориться с костюмером, чтобы он сделал в моем костюме небольшие... нет, большие изменения... Пусть здесь он сделает так... вот эти складки должны падать более изящно... а цвет — ну а цвет ты сделаешь мне немного повеселее — идет?
И, желая разгладить сердитые морщины на лбу своего старого зверюги, она вдруг подобрала обеими руками полы туники, качнула бедрами на манер испанской танцовщицы и в своем строгом античном одеянии лихо проплясала перед ним несколько па качучи.»
Мы привыкли к античной одежде и не представляем ее видоизмененной в угоду современной моде, но трудно себе представить дам 19 века, запакованных обычно в ярды тканей, многослойные юбки, корсеты и кринолины, как при Рашель, или с подкладкой сзади, как во времена Гонкура, - в подлинных греческих одеждах. Хотя Рашель выходила на сцену в одеянии, похожем на греческую тунику, значит и Фостен не могла делать драпировки поверх повседневных ухищрений моды тех лет
Подготовка к спектаклю описана в романе буквально по дням, но читать это совсем не скучно, это сущность театра, из этого он и состоит, а спектакль – это вспышка, короткий миг, к которому долго готовились, и результатом которого может быть триумф или провал. Триумф описан автором как тяжелый труд, и момент, завершающий длительную подготовку спектакля, приносит кроме радости и облегчении, полный упадок сил.
Цитата:
«— Дорогу... дорогу... дайте же пройти, дети мои!
Это Фостен, стоя за кулисами и вся дрожа, лепечет несколько раз подряд одну и ту же фразу и раздвигает руками пустоту, хотя Энона далеко еще не закончила тираду, обращенную к Ипполиту.
Но вот она на сцене, окутанная глубокими складками тканей, которые кажутся слишком тяжелыми для ее слабого тела. Она опускается на свой античный трон и посылает прощальный привет Солнцу, с усилием подняв одну руку, чтобы защитить глаза от его ослепительного блеска, и устало опустив другую. Вся ее фигура исполнена величественной скорби.»
«Тогда влюбленная царица голосом, проникающим в самую глубь души, — тем голосом, который в прошлом столетии называли волнующим, начинает рассказ о своем тайном влечении к сыну Тезея. И с каждым произнесенным стихом она чувствует, как понемногу рассеивается та атмосфера отчужденности, которая на премьере, после поднятия занавеса, обычно появляется между публикой и актером, то почти неуловимое отсутствие взаимной связи, которое похоже на прозрачный газовый покров, отделяющий их друг от друга и постепенно исчезающий под влиянием удачи по мере движения пьесы.»
«И глубокое изнеможение этой грешной дочери земли, согнувшейся под тяжестью гнева Венеры, ее безумное смятение, смутную тревогу, ее яростную вспышку и трогательный возврат к любовному признанию — все эти чувства и ощущения Федры Фостен передала и донесла до публики при помощи самых волнующих модуляций, самых незаметных переходов, самых тонких оттенков и благодаря медиуму — то есть изумительному умению управлять своим голосом на низких нотах, а потом, последовательно меняя интонацию, выделять конец тирады сильным ударением. Добавьте к этому искусству дикции то мягкие, то горделивые жесты, красноречивую мимику, неожиданные паузы и сосредоточенное, скорбное выражение лица, в иные минуты совсем застывшего, почти безжизненного, — словом, все сценические средства, которыми в совершенстве владела Фостен.
А когда актриса подошла к концу строфы: «Болезнь моя идет издалека...» — крики «браво!» превратились в восторженный рокот всей залы, завоеванной, покоренной.»
Это Фостен, стоя за кулисами и вся дрожа, лепечет несколько раз подряд одну и ту же фразу и раздвигает руками пустоту, хотя Энона далеко еще не закончила тираду, обращенную к Ипполиту.
Но вот она на сцене, окутанная глубокими складками тканей, которые кажутся слишком тяжелыми для ее слабого тела. Она опускается на свой античный трон и посылает прощальный привет Солнцу, с усилием подняв одну руку, чтобы защитить глаза от его ослепительного блеска, и устало опустив другую. Вся ее фигура исполнена величественной скорби.»
«Тогда влюбленная царица голосом, проникающим в самую глубь души, — тем голосом, который в прошлом столетии называли волнующим, начинает рассказ о своем тайном влечении к сыну Тезея. И с каждым произнесенным стихом она чувствует, как понемногу рассеивается та атмосфера отчужденности, которая на премьере, после поднятия занавеса, обычно появляется между публикой и актером, то почти неуловимое отсутствие взаимной связи, которое похоже на прозрачный газовый покров, отделяющий их друг от друга и постепенно исчезающий под влиянием удачи по мере движения пьесы.»
«И глубокое изнеможение этой грешной дочери земли, согнувшейся под тяжестью гнева Венеры, ее безумное смятение, смутную тревогу, ее яростную вспышку и трогательный возврат к любовному признанию — все эти чувства и ощущения Федры Фостен передала и донесла до публики при помощи самых волнующих модуляций, самых незаметных переходов, самых тонких оттенков и благодаря медиуму — то есть изумительному умению управлять своим голосом на низких нотах, а потом, последовательно меняя интонацию, выделять конец тирады сильным ударением. Добавьте к этому искусству дикции то мягкие, то горделивые жесты, красноречивую мимику, неожиданные паузы и сосредоточенное, скорбное выражение лица, в иные минуты совсем застывшего, почти безжизненного, — словом, все сценические средства, которыми в совершенстве владела Фостен.
А когда актриса подошла к концу строфы: «Болезнь моя идет издалека...» — крики «браво!» превратились в восторженный рокот всей залы, завоеванной, покоренной.»
Вот состояние, в котором пребывает актриса, отдавшая все силы на создание, одушевление того образа, который она сначала создала в своем воображении, а потом воплотила на сцене, придав черты живого человека. Для Фостен такое состояние привычно, она живет этим всю жизнь и по-другому не умеет. Можно ли представить, что будет с ней, если вдруг это прекратится? Можно ли перестроить нервную систему человека, вдруг полностью изменив ему ритм и смысл жизни? Я уж не говорю – отобрав единственное любимое дело.
Цитата:
«После бесконечных вызовов, опираясь на руку Генего и стиснув ее до боли, Фостен добралась до своей уборной и упала в кресло, где обычно гримировалась, вытянув онемевшие ноги, в состоянии, близком к каталепсии. Не в силах произнести ни слова, она отвечала на испуганные расспросы старухи служанки, которая уже намеревалась бежать за театральным врачом, лишь отрицательными движениями головы и прикасаясь рукой то к губам, то к шее, — жест, означавший, что голосовые связки у нее страшно напряжены и она не может говорить.
В таком состоянии она пробыла около трех четвертей часа, после чего, испустив глубокий вздох, давший, казалось, разрядку и отдых всему ее существу, она смогла наконец выговорить несколько слов.
Тогда она перешла в маленькую, битком набитую гостиную при уборной, откуда через открытую дверь виднелся в коридоре длинный ряд людей, словно у порога ризницы после какой-нибудь пышной свадьбы. И тотчас же, сметая мужчин на своем пути, лавина обезумевших женщин, охваченных тем нервным возбуждением, в какое всех и вся приводят театральные битвы, ринулась в объятия Фостен. Разразилась целая буря восторга. Конца не было ласкам, поцелуям, и вскоре уже все, и мужчины и женщины, обнимали Федру, не успевшую еще как следует стереть румяна. Ее тело — тело худенького серафима, закутанное в широкий, наспех наброшенный темный халатик, переходило из объятий в объятия и, отклоняясь то вправо, то влево, казалось бескостным, напоминая мягкий лоскут, который волнообразно колеблется, подгоняемый ветром... А на лице у актрисы читалось счастье, смешанное с недоумением, и она без конца повторяла растроганным и бессмысленным тоном: «Ах, дети мои! Ах, дети мои!»
Понемногу толпа «поздравителей» растаяла, и в уборной остались только лица, приглашенные актрисой к ужину.
Фостен ощущала потребность пройтись, «подышать улицей», как она выражалась. И они отправились пешком, всей компанией перешли улицу Сент-Оноре, расталкивая небольшие группы, еще стоявшие у дверей запиравшихся кафе и беседовавшие о вечернем спектакле. То тут, то там слышалось: «Смотрите — Фостен?!» И веселый батальон шел дальше в ночь, с шумным и жизнерадостным гомоном людей, решивших пировать до утра, причем самые молодые перебрасывались шутками с кучерами проезжавших мимо фиакров и продолжали что-то кричать им вслед до тех пор, пока экипажи не сворачивали на другую улицу.»
«Фостен появилась в вечернем туалете. На ней было атласное кремовое платье-пеньюар с отделанными старинным аржантанским кружевом бархатными манжетами и отворотами того же тона, на которых цветным жемчугом были вышиты туберозы. В волосах вилась ветка с зелеными листьями какого-то металлического оттенка — оттенка крыльев шпанской мухи. В этом платье светлого, но теплого колорита, среди блеска и роскоши причудливых цветов, сделанных из драгоценных камней, грудь женщины, едва открытая четырехугольным вырезом корсажа, казалась белоснежной лилией, расцветшей где-то в тени подвала, а изменчивые, зеленые, электрические отблески, которые при каждом движении головы отбрасывали листья, вплетенные в ее прическу, придавали ее лицу своеобразную фантастическую прелесть, сообщая утомленному, но сияющему взгляду выражение демоническое и вместе с тем ангельское.
Трепет какого-то влюбленного восторга пробежал по всей гостиной, и Фостен, еще не остывшая от возбуждения игры, остановилась посреди тотчас же образовавшегося вокруг нее кружка.»
В таком состоянии она пробыла около трех четвертей часа, после чего, испустив глубокий вздох, давший, казалось, разрядку и отдых всему ее существу, она смогла наконец выговорить несколько слов.
Тогда она перешла в маленькую, битком набитую гостиную при уборной, откуда через открытую дверь виднелся в коридоре длинный ряд людей, словно у порога ризницы после какой-нибудь пышной свадьбы. И тотчас же, сметая мужчин на своем пути, лавина обезумевших женщин, охваченных тем нервным возбуждением, в какое всех и вся приводят театральные битвы, ринулась в объятия Фостен. Разразилась целая буря восторга. Конца не было ласкам, поцелуям, и вскоре уже все, и мужчины и женщины, обнимали Федру, не успевшую еще как следует стереть румяна. Ее тело — тело худенького серафима, закутанное в широкий, наспех наброшенный темный халатик, переходило из объятий в объятия и, отклоняясь то вправо, то влево, казалось бескостным, напоминая мягкий лоскут, который волнообразно колеблется, подгоняемый ветром... А на лице у актрисы читалось счастье, смешанное с недоумением, и она без конца повторяла растроганным и бессмысленным тоном: «Ах, дети мои! Ах, дети мои!»
Понемногу толпа «поздравителей» растаяла, и в уборной остались только лица, приглашенные актрисой к ужину.
Фостен ощущала потребность пройтись, «подышать улицей», как она выражалась. И они отправились пешком, всей компанией перешли улицу Сент-Оноре, расталкивая небольшие группы, еще стоявшие у дверей запиравшихся кафе и беседовавшие о вечернем спектакле. То тут, то там слышалось: «Смотрите — Фостен?!» И веселый батальон шел дальше в ночь, с шумным и жизнерадостным гомоном людей, решивших пировать до утра, причем самые молодые перебрасывались шутками с кучерами проезжавших мимо фиакров и продолжали что-то кричать им вслед до тех пор, пока экипажи не сворачивали на другую улицу.»
«Фостен появилась в вечернем туалете. На ней было атласное кремовое платье-пеньюар с отделанными старинным аржантанским кружевом бархатными манжетами и отворотами того же тона, на которых цветным жемчугом были вышиты туберозы. В волосах вилась ветка с зелеными листьями какого-то металлического оттенка — оттенка крыльев шпанской мухи. В этом платье светлого, но теплого колорита, среди блеска и роскоши причудливых цветов, сделанных из драгоценных камней, грудь женщины, едва открытая четырехугольным вырезом корсажа, казалась белоснежной лилией, расцветшей где-то в тени подвала, а изменчивые, зеленые, электрические отблески, которые при каждом движении головы отбрасывали листья, вплетенные в ее прическу, придавали ее лицу своеобразную фантастическую прелесть, сообщая утомленному, но сияющему взгляду выражение демоническое и вместе с тем ангельское.
Трепет какого-то влюбленного восторга пробежал по всей гостиной, и Фостен, еще не остывшая от возбуждения игры, остановилась посреди тотчас же образовавшегося вокруг нее кружка.»
Собственно, история Фостен как актрисы на этом заканчивается. Дальше будет история влюбленной женщины, которая делает выбор в пользу любви и отказывается от театра, чтобы посвятить себя этому мужчине. Потерянный когда-то возлюбленный вновь находит ее после премьеры. Второй спектакль играет совсем другая женщина, влюбленная и счастливая, поэтому играет она совсем другую Федру. Ошеломленные зрители и критики, ждущие повтора, чтобы вычснить, сможет ли актриса повторить успех, получают неожиданный вариант трагедии.
Цитата:
«…она вдруг почувствовала какую-то приятную истому, какую-то слабость, как перед началом обморока, и ухватилась мизинцем за дырочку в занавесе, чтобы не упасть.
И когда, начиная сцену, актриса произнесла первые слова роли:
Энона, погоди! Помедлим здесь мгновенье,
И тело и душа мои в изнеможенье... —
все движения ее томящегося любовью тела, мягкие, проникновенные интонации голоса сразу отозвались в сердце всех влюбленных, сидевших в зрительном зале, заставляя их взором искать друг друга. Строки Расина уже не рассказывали публике о любви жены Тезея, они говорили Уильяму о любви Жюльетты. Под сенью лесов Греции она рассказывала ему о тенистых лесах Шотландии. И все ее дышавшие любовью слова были так явно обращены в сторону маленькой неосвещенной ложи, что головы зрителей ежеминутно оборачивались из партера, наклонялись с балкона, ревниво впиваясь взглядом в темный угол, где сидел никому не известный человек, чье лицо было трудно различить.»
«Спектакль продолжался в атмосфере все возрастающего восхищения зрителей, а также среди удивления и даже изумления тех, кто был на премьере. Это была уже не та Федра, которую они видели два дня назад, — неукротимо чувственная Федра Еврипида. Сегодня это была Федра Расина, Федра, изнемогающая от любви и воркующая, как раненая голубка, — Федра учтивого двора, наследника древних цивилизаций.»
И когда, начиная сцену, актриса произнесла первые слова роли:
Энона, погоди! Помедлим здесь мгновенье,
И тело и душа мои в изнеможенье... —
все движения ее томящегося любовью тела, мягкие, проникновенные интонации голоса сразу отозвались в сердце всех влюбленных, сидевших в зрительном зале, заставляя их взором искать друг друга. Строки Расина уже не рассказывали публике о любви жены Тезея, они говорили Уильяму о любви Жюльетты. Под сенью лесов Греции она рассказывала ему о тенистых лесах Шотландии. И все ее дышавшие любовью слова были так явно обращены в сторону маленькой неосвещенной ложи, что головы зрителей ежеминутно оборачивались из партера, наклонялись с балкона, ревниво впиваясь взглядом в темный угол, где сидел никому не известный человек, чье лицо было трудно различить.»
«Спектакль продолжался в атмосфере все возрастающего восхищения зрителей, а также среди удивления и даже изумления тех, кто был на премьере. Это была уже не та Федра, которую они видели два дня назад, — неукротимо чувственная Федра Еврипида. Сегодня это была Федра Расина, Федра, изнемогающая от любви и воркующая, как раненая голубка, — Федра учтивого двора, наследника древних цивилизаций.»
Развитие событий требует подробного освещения, но дальнейшее не имеет отношения к театру, а посвящено моральным проблемам, поэтому не буду заниматься пересказом, всех заинтересованных приглашаю прочесть роман, написан он блестяще и доставит удовольствие и уму и сердцу. Спорный конец дает возможность или возмутиться и критиковать или получить удовольствие от неординарного финала
Хочу добавить, что делаю сейчас статью про Рашель со значительно более широким материалом. Советую почитать, когда закончу.
Спасибо девочкам, которые дали такие интересные маериалы. Кстати, кто видел фильм, который я видела под названием "Распутник" с Джонни Дэппом в роли графа (чуть ли не Рочестра) и драматурга, который жил при Карле втором. У него там была любовница-актриса, которую он учил играть. Это не Гвинн ли была? Фильм очень любопытный, хотя и эпатажный немного, но биографический.
Завтра постараюсь сделать про Сару Бернар.
Arven:
Наткнулась на довольно любопытную статью про историю веера - http://www.liveinternet.ru/users/novaya_skazka/post123516023/
Думаю, что и остальным это тоже будет интересно...
whiterose:
Всем доброго дня! Знаю как много всего пропустила, но не могу не внести свою лепту в тему серебрянного века. я не оригинальна, и для меня серебрянный век- это прежде всего Ахматова и Цветаева, такие разные и такие равнознчно-талантливые. Одна - порыв и эмоция, всплеск, угловатость и нерв. другая - мелодия, местами меланхоличность, всегда утонченность.
И не могу не поделиться своими любимейшими строками.
Бабушке
Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы...
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?
Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли...
По сторонам ледяного лица
Локоны, в виде спирали.
Темный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?
Сколько возможностей вы унесли,
И невозможностей - сколько? -
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!
День был невинен, и ветер был свеж.
Темные звезды погасли.
- Бабушка! - Этот жестокий мятеж
В сердце моем - не от вас ли?..
***
Откуда такая нежность?
Не первые — эти кудри
Разглаживаю, и губы
Знавала темней твоих.
Всходили и гасли звезды,
Откуда такая нежность?—
Всходили и гасли очи
У самых моих очей.
Еще не такие гимны
Я слушала ночью темной,
Венчаемая — о нежность!—
На самой груди певца.
Откуда такая нежность,
И что с нею делать, отрок
Лукавый, певец захожий,
С ресницами — нет длинней?
***
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.
Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.
Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.
Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.
Про актрис. как раз на прошлой неделе прочитала роман купер "Белла", где главная героиня - талантливая актриса. Спейт, Квадро, буду и дальше прислушиваться к вашим советам
Ми-ми:
Дамы, напоминаю вам о том, что наш ЧЕТВЕРГ перенесен на 8 АПРЕЛЯ.
Любите ли вы театр? Выживет ли он под нажимом масс медиа? Театр - бесконечная тема и мы решили посвятить ему нашу встречу в четверг, которая состоится 8 апреля в нашем клубе. Но встреча эта будет необычной. Помните, как в детстве любили вертеться перед зеркалом в мамином платье и туфлях, разрисовав лицо дорогой французской косметикой? Вы представляли себя не школьной подружкой, нет же, вы представляли себя АКТРИСОЙ. Любовью Орловой. Людмилой Гурченко. Мэрилин Монро. Вы представляли себя в роли королевы и нищенки. Вы играли трагедию и великую любовь. Вспомните о детских фантазиях. 8 апреля вы сможете надеть на себя любой образ, о котором мечтали. Приходите к нам в Клуб СЧ в образе любимой актрисы и докажите нам, что она – супер звезда. Это будет классная вечеринка! Голливуд о таких и не мечтал, потому что мы расширили рамки. Ваша актриса может быть как реальной, так и созданной писательским воображением. Хорошо бы встретиться в четверг с Любовью Кручининой или Ниной Заречной, а может - с Джулией Ламберт или Капитаном Фракас и его возлюбленной из бродячего театра. Выберите себе роль сами! Ждем вас в четверг, 8 апреля!