МарьСаночка:
lor-engris:
lor-engris:
lor-engris:
Чайник еле слышно скрежещет о плиту. Немного не попал: обычно получается поставить беззвучно. Сейчас единственный источник света на кухне – нутро холодильника, но, когда чиркаешь спичкой о коробок, с одной успевая зажечь и конфорку под чайником, и свечу в рюмке, чтобы не включать электричество, тут вполне можно жить. С Басиным ковриком под головой еще и удобно, наверное.
Вот такой он ненормальный: попил водички из холодильника – выпей и горячего чаю, иначе опять до рассвета проворочаешься. Привык ложиться и вставать непонятно во сколько, когда эти самые рассветы караулил.
Половина четвертого утра, а сегодня понедельник. Нерадостно.
Пока закипает чайник, Алексей успевает взять под мышку сонного Басю и выйти на балкон. На балконе – конец сентября и пепельница из ржавой консервной банки. У окурков на ее дне скоро пятилетний юбилей. Они рискуют дожить до конца света или переезда семьи Михневич из этой квартиры.
Лёшка на балконе не курит. Он вообще никогда не курит: не переносит табачного дыма и вида пепла. Он чешет Басю, мерзнет и смотрит на соседний дом. В хмурой сизости светятся несколько квадратов-окон. Одно из них – Ритино. И тоже кухня. Лешка почти наверняка знает, что Рита сейчас допивает кофе. Или застегивает куртку, из-под которой торчит красная мужская майка с Винни-Пухом. Когда майку надевает Рита, медведя зажимает аккурат между Ритиных грудей, от счастья он «худеет» и «улыбается».
– Привет, Ритка. Не спишь?
– Привет. – Рита в телефоне ожидаемо бодра и готова к труду. – Дурацкий вопрос.
– Ага, – соглашается Лешка. – Ты в мастерскую?
Второй дурацкий вопрос, но Рита на него отвечает:
– Угу. Хочу, пока время есть, поработать с «Рассветом». Может, на выходных успею закончить. А ты со мной, – полуутвердительно. – И не спится же тебе, Лёшка... – совсем тихо. Нужно сделать вид, что не расслышал.
– Только чай допью. – А вот и чайник подоспел, кстати. – Подождешь три минуты?
– Конечно, нет. Я во дворе. – И Рита отключается.
«Три минуты» – это плюс к тем, что понадобятся ей на разогрев мотоцикла. Значит, погода к поездкам располагает. Ритка в этом отношении кремень. Малейший намек на плохую видимость или мокрую дорогу, и она пойдет пешком, но на мотоцикл не сядет.
Чай горчит лимоном (махнул ножом почти не глядя, не рассчитал толщину), и Алексей зажевывает эту горечь вишневой карамелькой из вазочки. Потом тушит свечу и бесшумно прокрадывается к себе в комнату. Мама и Лерка спят, но, даже если проснутся раньше времени и не застанут, для них он ушел стеречь утреннюю росу на газонах.
Фоток этой самой утренней росы на случай чего в памяти фотоаппарата предостаточно. Роса – это пройденный этап, но для маминого спокойствия она лучше, чем крыши-стройки, где он иногда шастает, чтобы поймать рассвет.
И «мастерская Маргариты Александровны» звучит гораздо лучше, чем «мастерская Макса».
--------
Первым делом Рита протягивает ему шлем. Потом, убедившись, что шлем крепко сидит на Лёшкиной голове, надевает свой, изрядно поцарапанный. Со стороны может показаться, что «гостям в нашем доме – всё самое вкусное». Самую удобную кровать, новый блестящий шлем...
Алексей не первый раз ловит себя на мысли, что дорого бы отдал за возможность поймать в кадре этот момент: белая Ритина макушка скрывается за глухой черной броней.
Они выезжают со двора. Улицы под фонарями пусты, светофоры мигают желтым. Только ближе к центру начинается какое-то движение.
Рита ведет мотоцикл аккуратно, даже слишком. Чем пустыннее улица, тем нелогично аккуратнее она едет. И выдыхает, когда видит впереди первый красный стоп-сигнал чужой машины. Алексей давно не обращает на это внимания, привык.
Про пункт назначения – ветхую снаружи, но живую внутри двухэтажку – Рита при желании может рассказать больше, чем про любой музей. Лешка помнит только, что когда-то здесь жил какой-то купец, но к культурному наследию города старый дом отношения не имеет. Не вступись за него Риткин дядя Яша – давно снесли бы, а так огрызок второго этажа по-прежнему в ее полной собственности.
За скрипучей лестницей – крепкая железная дверь. Рита подсвечивает телефоном, ковыряя ключом в замке, и проходит первая, щелкает выключателем. Свет ламп тут почти дневной, современный. Обстановка знакома до последней мелочи, если только Рита без него не взяла в разработку очередную удачную фотографию...
Так и есть: на белой магнитной доске прилеплены цветные прямоугольники. Интересно, что она выбрала на этот раз? Лёшка собирается подойти и прикинуть свой «фото-маршрут» на ближайшее время, но по дороге сворачивает к холодильнику-карлику. Бурчащий желудок и высокое искусство в его случае несовместимы. Пирамида потребностей Маслоу в действии – спасибо Рите за ликбез и распечатку на цветном принтере поперек дверцы холодильника.
Вторая магнитная доска занавешена тканью, широкий мольберт возле нее отвернут к окну, демонстрируя расплывчатый инвентарный номер. Войдя в мастерскую, ничего другого не увидишь. Именно там – сначала на доске, а потом на мольберте – рождается «Твой рассвет». Туда, не снимая куртку, только положив свой шлем рядом с Лёшкиным на диване, идет Рита. Включает лампу, поворачивает ее. Закрывает правый глаз, щурит левый.
– Кофе будешь? – из вежливости интересуется Алексей.
Рита отрицательно мычит и дергает с себя куртку, не отрывая воспаленного взгляда от холста. Спустя минуту она уже набрасывает заляпанный холщовый фартук поверх майки с Винни и нервно перебирает кисти. Кусает пухлые губы, ерошит короткие белые волосы, которые у Маргариты Александровны всегда уложены, а у Ритки торчат, как им вздумается. Алексей не может помнить ту Риту с широкой улыбкой и длинной рыжей косой, бойкую и шумную, зато видел ее на акварелях Макса.
Эти акварели в папке для эскизов он и перебирает, лежа на диване со шлемами в ногах, пока Рита увлеченно пишет «Рассвет». Странно: почти пять лет прошло, как его впервые сюда впустили, и каждый раз Алексей рассматривал наброски, а они не кончались. Новые и новые рисованные снимки. Многие – со следами канцелярских кнопок в уголках, кое-где оторванных. Их Рита когда-то сняла со стен и убрала в папки. Иногда, правда, попадались и чужие рисунки: самой Риты, Леркины и других детей, которых Рита – Маргарита Александровна – учила живописи в нескольких минутах быстрой езды отсюда. Дети приходили и уходили, оставляли рисунки, а Рита ничего не выбрасывала. Всё, чему не нашлось места на стенах и в «запасниках» художественной школы, она тащила сюда.
Акварель, карандаш, уголь, сангина. Линии, тени и полутени, штрихи и мазки. Мужские и женские фигуры, лица. Руки, ухоженные и грубые. Глаза, губы, мельчайшие морщинки. Идея, мысль. Можно ли, глядя на рисунок, услышать детский смех? Рисунки Макса смеялись по-настоящему. Любой из них имел шансы стать полноценной картиной, но не стал. Его картины можно пересчитать по пальцам одной руки. Макс легко увлекался, вспыхивал мгновенно и так же быстро перегорал. Ловил свою идею в повороте головы девушки у фонтана и летел дальше. Ему бы и в голову не пришло корпеть над одним полотном неделями и месяцами, выписывая детали – как сейчас, хмуря брови и мусоля кисть, это делает Рита.
Алексей успевает найти в морозильнике задубелую пиццу, разогреть в микроволновке и незаметно слопать целиком, а Рита всё пишет. Он успевает сходить к магнитной доске и узнать, что ему предстоит охота за голубями Театральной площади. Ничего сложного. Пугаешь и фотографируешь. И снова пугаешь. Разные ракурсы, разные птицы, с разбегу и на месте. Рите ведь никогда не хватает одного голубя с изящными красными лапами, но кривым клювом. Или с острым клювом, но без половины перьев. Она будет долго и упорно искать в каждом из них достоинства, пока не получит своего идеального голубя. Да-а, этим птичкам придется несладко...
Алексей, обняв тощую подушку и поджав озябшие ноги, дремлет на диване, не боясь проспать. Как бы ни была увлечена Рита, в свою школу она не опоздает. Он переворачивается на другой бок, когда Рита хрипло говорит:
– Я закончила. – И сама себе не верит.
Смотрит широко распахнутыми глазами, трет грязные пальцы о передник, другой рукой вцепилась в палитру. На бледной щеке – пятно охрой, кончики ушей розовеют, волосы на висках мокрые от пота. Прекрасная в этом возбуждении.
Слабые после сна руки сами ищут оставленный дома фотоаппарат. Алексей радуется, что не влюблен в нее по трем причинам, две из которых – Макс, а третья – Ритин «огромный» двадцативосьмилетний возраст. Последнюю причину Рита придумала для ровного счета, хотя и первых двух Лёшке хватает за глаза.
– Посмотри. – Рита нетерпеливо манит его. – Я закончила.
Лёшка подходит. Он всегда представляет, что увидит, ведь пишет Рита по его фотографиям. И в то же время ее картина – сюрприз. Место, которого не существует. Человек, который вряд ли родится. Нечто идеальное, как должно быть, по мнению Риты. Она брала всё лучшее, что могла найти на каждом снимке, и непредсказуемо объединяла на своем холсте.
Алексей поочередно смотрит на картину и доску с фотографиями. Идея, тот самый «Рассвет», в центре. Небо-охра, как на закате, выползающее из-за горизонта солнце и темные силуэты многоэтажек. На другом снимке стремится куда-то птичья стая. На третьем, откровенно неудачном и расплывчатом, Риту привлекло особняком стоящее дерево. Подъемный кран выглядывает из-за дома. Огромное, практически белое, как лампочка, солнце. У Алексея в то утро непредсказуемо сработала вспышка.
А на холсте – «Твой рассвет». И это действительно здорово, Ритка.
– Круто, – бормочет Алексей. – Офигеть как круто. Хочу туда, серьезно.
Рита вздыхает. Она ждет совсем не этого.
– Ему бы понравилось, – сдается Алексей.
– Ты, правда, так думаешь?
Она не кокетничает. При всей своей несомненной, даже с точки зрения далекого от живописи Алексея, одаренности, Рита ни в чем не уверена. Она может создать шедевр и на следующий день задвинуть его пылиться за шкаф. Какими словами хвалил ее работы Макс и хвалил ли вообще, Лешка понятия не имел. Но все жё кое-что Рите важно услышать именно от него. И кривить душой нельзя.
– Думаю, ему бы понравилось, – повторяет Алексей.
Рита прикрывает глаза, кивает и снова становится человеком. Убирает рабочее место, ищет растворитель, чтобы отмыть с рук масло. «Твой рассвет» отправляется сохнуть.
– Есть охота, прямо жуть как, – тараторит Рита, перемещаясь по мастерской. – Лёш, там, в холодильнике, вроде была пицца...
– Была, – охотно соглашается Алексей.
Рита хмыкает и без лишних слов берет со стола кофейную банку.
Они пьют кофе с сухарями. Те пахнут ванилью, в некоторых попадаются изюм и тягучее варенье. Когда-то это были булочки, которые Рита купила домой и забыла вовремя съесть.
Она бездумно смотрит на белую стену, на деревянный мольберт с зачеркнутым инвентарным номером. Рядом что-то рассказывает Лёшка, Рита даже смеется. И смотрит на мольберт. Сломанный мольберт списали в художественной школе, а Макс ухитрился его починить. В какой-то момент номер совсем расплывается вместе с деревом, и Рита, не дав себе испугаться, моргает. Номер снова виден. Она привыкла к подобному, после ее травмы это нормально, да и случается крайне редко. «Могло быть хуже». Конечно, могло.
Что с Максом? Он жив? После выхода из комы Ритка встречает врача только этим вопросом. Врач отводит глаза и говорит, что «ваш... Максим Викторович» в реанимации. Ритке слишком плохо, чтобы следить за глазами, думать и различать полутона. Она верит врачу, пытается выздоравливать, но не хочет видеть никого. Ей достаточно жизни.
После недели Максовой «реанимации» ей все-таки говорят правду.
Они впервые выбрались куда-то на выходные. Вместе. Макс не любил врать жене: Ирина чересчур болезненно реагировала на все его планы, куда не входили семья или работа. Звонила, проверяла. А тут и врать не пришлось, всё так удачно совпало... Удачно... Удачно?
Он с самого начала не хотел ехать, но Ритка, грезившая тем самым озером с его последней картины, уговорила. Она упорная была, кого угодно могла уболтать, даже Макса...
На обратном пути Макс не вписался в поворот, и мотоцикл вынесло с трассы. Вечер, кругом ни души. Шлем был только у Ритки. Его шлем – свой Ритка оставила дома. В этом шлеме она и приложилась хорошенько. А Макс остался в сознании, ему удалось вызвать «скорую». Вот только дождаться ее он не успел.
--------
Злая и невыспавшаяся Юлька готовилась к своему первому рабочему дню. Готовиться приходилось на бегу и быстро: не справившись с искушением, Юлька опять просидела за компьютером до глубокой ночи, но дальше четвертого ряда розочек на свадебном платье маркизы не продвинулась. Хотя нет, неуловимая мстительница обзавелась тонкими шелковыми перчатками до локтей в тон платью, идеально прилегавшими к нежной коже, но глава, зараза такая, стояла на месте.
Кто такой этот шевалье? За коим лядом его понесло в таверну?! Может, авансом придумать ему мрачную тайну в прошлом, которую благородный дворянин благородно (тьфу, опять повторение!) топил в вине, и вдруг почувствовал... Нет, ощутил непреодолимое желание отставить бутылку и подняться на второй этаж, где за массивной дверью его ждала судьба...
Воспрянувшая духом Юлька и не заметила, как наступило утро, прозвенел будильник, а глава по-прежнему не была закончена. Читатели терпеливо ждали, однако в их дружных рядах уже зарождались определенные волнения. Привыкли к хорошему. Тем более что DжульеТта без вести пропала с сайта на целых две недели, впору было звонить в колокола и заявлять о ней в полицию.
«Лечиться мне надо», – тоскливо подумала Юлька, заходя на свою страничку и набирая печальное сообщение о том, что ее бедный парень лежит с температурой и поминутно требует чая, а у морской свинки Фёклы, жизнерадостных фотографий которой Юлька однажды надергала с просторов Интернета (как знала, что пригодится, такая милая животинка), на этой почве начался стресс.
Воображаемый болезный парень и придуманная свинка Фёкла закидоны своей создательницы терпели стоически. Им от этого ни горячо ни холодно, а вот сочувствующие комментарии DжульеТте посыпались сразу же.
«Заботливые они у меня», – умилилась Юлька, посмотрела на часы и забегала по квартире, не подозревая, что впереди ее, как незадачливого безымянного шевалье из таверны, ждала самая настоящая судьба.
маркуся:
Наядна:
ishilda:
Peony Rose: