Клуб историков-любителей

Мира, спасибо большое за познавательный материал!
Сразу вспомнился ряд романов по тематике.
___________________________________

Спасибо и вам всем за интерес к моей статье и за добрые слова!
___________________________________

Здравствуйте! Ищу материал на тему того, как лечили, или даже правильнее сказать, как старались бороться с с бесплодием в Англии 19 века.
Что могли говорить врачи и какие могли быть альтернативные методы, вроде народной медицины.
Буду благодарна за любую помощь!
_________________

Как я знаю, в ту эпоху среди европейцев стали очень популярны так называемые воды - проще говоря, курортные местечки с мениральной водой, люди пили её в том числе и от "женских" проблем, купались, принимали ванны. Исходя из этого, нужно поискать информацию о курортных местах, специализировавшихся на заболеваниях женщин.
___________________________________

Хороший вопрос. Я искала ответ на него в контексте предреволюционной России, поскольку в моем сюжете главная героиня страдает бесплодием.
Однако ответы будут разные на вопрос как старались бороться с с бесплодием в Англии 19 века, потому что богатые люди имеют больше возможностей, а бедные довольствуются советами знахарок и реже лекарей. Нефер совершенно права:

Я могу назвать один из курортов, где грязями лечили в том числе разнообразные проблемы, приводившие к женскому бесплодию. Франценсбад: (Franzensbad или Kaiser-Franzensbad) — известный австрийский курорт в Чехии, в 41/2 км от города Эгера. Жителей 2330 (1900). Четыре главных, прекрасно устроенных водолечебных заведения, 12 главных источников. Все они содержат щелочно-глауберовые минеральные воды, с различным содержанием солей и в особенности железа. Из франценсбадской грязи приготовляется грязевой экстракт, употребляемый для ванн. Грязевые ванны применяются при анемии и хлорозе, при хроническом мышечном и суставном ревматизме, при подагре, золотухе, рахите, при различных нервных страданиях, при расстройствах менструации, наклонностях к выкидышам и проч.
Далее. Женщины вынуждены прибегать к всевозможным народным и нетрадиционным средствам лечения бесплодия. Например, в викторианской Англии нужно было принимать снадобья из гениталий плодовитых животных. Я нашла подобные примеры в медицине 15 века,но уверена,что бедные женщины из народа вполне могли пользоваться ими и в 19 веке. Итак:

Марьяша, если мне в личку подробнее объясните, что именно вы хотите найти, я поищу еще.
_________________

Влада, а давай напиши тут! Мне тоже интересно, да и многим, думаю.
___________________________________

Девочки, интересует одежда католического послушника. Ситуация такая. Есть юноша эпохи кардинала Ришелье. Юноша пока не приял постриг, но он послушник в монастыре и намерен стать монахом. Какую одежду (название, фасон и цвет) носит этот юноша? Заранее благодарна!
___________________________________

Нашла еще кое-что.

_________________

Девочки!
Вот такой вопрос/тема. Допустим, в эпоху кардинала Ришелье есть некий знатный молодой человек, который хочет связать свою судьбу с церковью. Достаточно честолюбивый, он принимает постриг или сан. В каком монастыре лучше это сделать, чтобы иметь возможность служить на морском судьне? Наверное, он не просто монах, а имеет сан. Какой это должен быть сан, если служит на корабле?
Почему-то все монастыри мне попались основанные в 19, 20 веках... Про морского священника во Франции тех лет вообще ничего не нашла., кроме фразы: "В Англии и во Франции флотское духовенство существовало уже в XVI веке. На больших кораблях было даже по несколько клириков. Так, например, в первой половине XVII века на французском линейном корабле “La Corone” служило два священника и три монаха". Но нужны подробности!
___________________________________

Нефер, я так понимаю, речь идет о военном флоте Франции?
Вот что нашла на скорую руку.
На французском парусном флоте XVII века на каждом корабле имелся священник. Он отправлял все религиозные мероприятия, посещал раненых и больных и облегчал их душевные страдания. Также священник отвечал за священнические припасы и вёл их учёт и использование (походная церковь, престол с облачением, евангелия, кресты и т. п.).





Подробнее у меня есть только с перечислением всех должностей





ДОБАВЛЕНО: нашла про капелланов галер, в личку вышлю.
_________________

Привет!
Нефер, вот еще немного, может пригодится

Священники на флоте относились к капелланам.
Термин "капеллан" (капеланус, позже шапелан) появился в 4 веке и связан с именем св. Мартина Турского. (Тур это город во Франции) А первый правовой акт, касающийся военного капелланства во Франции, датируется 742 годом, тоже при Меровингах. Им просто в этой бумажке
не запрещали присутствовать в войске, но запретили брать в руки оружие. Если капелланам приходилось сражаться (в крестовых походах), то они брали в руки дубинки или палки.

Происхождение слова капеллан связано со словом плащ, накидка (капа - штука с капюшоном, как у Красной Шапочки).
По легенде, в один из дней будущий святой Мартин, а в ту пору епископ , встретил нищего, и нищий стал умолять его, чтобы тот дал ему что-нибудь из своей одежды, дабы прикрыть лохмотья. Мартин разрезал свой плащ на две части и передал просившему одну. На следующую ночь епископу был сон, что в тот день Иисус Христос предстал перед ним в виде нищего.
Вторая часть плаща св. Мартина Турского(с капюшоном) стала реликвией Меровингов, она называлась «капа» , капюшон - саму полу плаща оторвали. И сегодня капа — часть облачения католических священников, обычно черного или белого цвета. Короли франков брали капу в боевые походы, где она должна была сохранить их от опасности. Священник, отправляющийся вместе с войском, со временем стал называться капеллан, то есть «хранитель капы».
Для него сделали походную палатку, шатер, который назвали капеллой, а того, кто в ней служил капелланусом. Капелланус был один на всю страну, так как и реликвия была одна. Ездил он при короле

До 18-19 века статус капелланов не был регламентирован и закреплен. Первыми это сделали англичане в конце 16 века: они заставили покупать офицерский патент у флотской (если это флот) коллегии.

Во Франции эпохи Ришелье военное капелланство просто объединяло священников, изъявивших служить в войсках. Поскольку Великим капелланом Франции был сам Ришелье, я думаю, именно он и назначал священников, куда ему надо было.
Ну, и добровольцы тоже были. Они могли подать прошение в канцелярию кардинала.
То есть изначально это мог быть любой священник, изъявивший желание участвовать в военных компаниях и получивший благословение от своего непосредственного церковного иерарка (епископа), а также назначенный Ришелье.
Он вставал с его приказом на довольствие на корабле, который ему укажут.
Специальных учреждений, готовивших бы капелланов для флота во Франции не было.
Сан - любой, не регламентированно.
Проблема была еще в том, что капеллан получал небольшой оклад, на уровне матроса, и его статус офицера, не закрепленный уставом, был сомнителен. Среди священнослужителей находилось мало желающих идти на эту должность, поэтому немногие корабли имели их на борту. Только к концу 18 века денежное довольствие было увеличено, и ситуация исправилась
Примерно та же фигня была и с военными врачами (хирургами), кстати


Еще момент. В эпоху Ришелье сами французы уже не говорили "капеллан" (хотя на русский так и переводят), слово chapelain замещается на "amonier militaire" - военный исповедник.
Так, в 1543 году было создано, la charge de Grand Aumônier de France et la première aumônerie de la Marine что можно перевести как "учреждение Великого Капелланства (или Исповедания -дословно) Франции и Первое капелланство Флота. Имени св.Мартина, конечно.
Указ Генриха Второго разрешал (=дозволял!) Присутствие священника на поле боя и боевых кораблях. Никаких при этом особых помещений таким добровольцам для служб не отводилось, не оговаривалось. Что сам священник с собой принесет, то и ладно. И сам же как с капитаном договорится.
Только позже Людовик 14 потребует (и закрепит указом) создание походных часовен для каждого полка. Возродит в некотором роде традицию Меровингов. К этому моменту капелла уже означала не военный шатер с алтарем, а обычную стационарную часовню. Церковь без органа, где пели гимны а-капелла, то есть без музыки, хором

Странно, но найти какие-то сведения про этих капелланов средневековья, тем более морских капелланов, невероятно трудно. Этот вопрос историками замалчивается. И даже в документах 16 века (я искала на французском) почти нет упоминаний об этом институте исповедников.
Возможно, их было так мало, что про них и не писали особо. Это одно из моих объяснений



Это я не поняла. В смысле, только монастыри основанные после 19 века? Древних монастырей и аббатств во Франции миллион. Некоторые до сих пор стоят.
Клерво - год основания 1115
Клюни - 909
Фонтенельское аббатство - 606 год
Тебе в каких землях надо? В каком городе?
___________________________________

Влада, Нат!
Милые девочки, огромное вам спасибо! Даже и не думала, что влезу в такую интересную тему
Мне хотелось бы что-то поближе к Парижу. И вот вопрос. Допустим станет юноша аббатом, он сможет служить на корабле? Или он должен постоянно быть в своём аббатстве?
___________________________________

Добрый день


Смотря какой он аббат Они же разные

Аббат - это титул настоятелей монастыря , а не сан. Со временем он остался только в ордене бенедиктинцев и в его отраслях – у цистерцийцев, бернардинов, траппистов, грандмонтапов и премонстрантов; кармелиты же, августинцы, доминиканцы и сервиты стали называть своих настоятелей другими титулами, как ргаероsitus или рriоr conientualis; францисканцы – custos или guardianus; капальдуленсы и иезуиты – титулами major и rector.
Но дальше - очень интересно.
Со временем титул аббата стали давать не только монахам, но и другим духовным лицам, не монашеского звания. Так, интересующие тебя священники, назначаемые в войско, назывались военными и придворными аббатами (аbbates саstrenses, аbbates сuriae palatti) и проч. Не по титулу только, а по положению различались между собою еще аббаты регулярные, светские и мирские (аbbates rеgulares, seculares и lаiсi).

Регулярные аббаты - это управляющие, избирались братьями. Они заботились о монастыре, строили церкви, закупали провизию и тд. То есть жили постоянно при монастыре.

Аббат светский был не монах, а из белого духовенства, имевший аббатство in соmmеndam, т.е. «на попечение» или просто «кормление», в качестве бенефиции, причем, нося этот почетный титул, он пользовался известной частью доходов, хотя и не принимая никакого участия в управлении монастыря.

Из этой системы отдавания монастырей «на попечение» возникли аbbates laici - мирские аббаты. Это были не только не монахи, но даже и не принадлежавшие вообще к духовному званию лица. Это были просто миряне, сначала из военных, а впоследствии из придворных.

При Карле Мартеле было постановлено временно воспользоваться монастырскими доходами для удовлетворения настоятельной нужды во время войны против сарацин; и знатные люди, стоявшие во главе войск, набиравшихся за счет монастырей, делались таким образом титулярными аббатами. Эта патриотическая цель вскоре была забыта, и установилась практика, которая наконец, во времена Людовика ХIV, сделалась предметом общественного соблазна.
Иными словами, титулярные аббаты вообще не имели никакого отношения к церкви, но церковь их финансировала, скажем - оплачивала военные походы и тд
Абсолютно сумасшедшая ситуация имхо

Тем не менее, были законы, запрещавшие аббатам давать деньги в рост, ограничивавшие число их лошадей и проч., и часто распространявшиеся слухи о беспутстве и интригах не ограничивались только «мирскими аббатами», но часто касались и аббатов регулярных.

Во Франции «светские аббаты», в силу договора между папой Львом X и Карлом Франциском II, получали «на попечение» наиболее богатые монастыри. По договору, эти аббаты должны были в течение года принять духовный сан, но обыкновенно они получали папскую диспенсацию на право оставаться светскими и дольше, и ограничивались ношением духовного платья со всеми вытекающими.

Так что, резюмируя, не вижу проблем, если у тебя некий аббат станет (или будет продолжат быть) в армии, при дворе и где-то еще. Просто это будет не монах, а светский человек, или вообще мирянин, и титул аббата у него будет просто титулом. Он может ни разу вообще не появиться в своем аббатстве. В период Ришелье это, полагаю, уже допускалось.





Вот на вскидку несколько вариантов. Беру только мужские монастыри, хотя и в женских были мужчины на высших должностях, но тут слишком много нюансов, в которых я не разбираюсь

Если нужен совсем-совсем Париж, то напрашивается аббатство Сен-Жермен-де-Пре.
Это самый старый монастырь (ныне он часть города Парижа, но в эпоху мушкетеров это было предместьем). Основан в 6 веке Хильдебертом Первым, сыном Хлодвига Меровинга. Здесь похоронен основатель базилики св. Креста (в ней хоронили Меровингов) епископ Герман, его имя по-французски звучит как Жермен, поэтому аббатство так называется с 576 года. 
При жизни Ришелье аббатство становится одним из главных интеллектуальных центров Франции. Бенедиктинцы собрали там богатую библиотеку, в том числе и печатные рукописи. Рагромили ее при Великой французской революции.

Второй парижский вариант - Сен-Мартен-де Шан (это филиал упомянутого ранее Клюни), монастырь известен с 11 века. В эпоху Ришелье там была неплохая библиотека и коллеж. Сегодня от монастыря осталась одна церковь.
Сен-Мартен интересен тем, что под управлением аббатства Клюни , принадлежащего к ордену бенедектинцев, занимался обучением. Однако в 16 веке начался упадок Клюни. В 1516 году король Франции добился права назначать самостоятельно аббатов в Клюни, и это стало началом конца - все аббаты оказались бесталанными. В 1562 году аббатство в Бургундии разграбили гугеноты.
Но при этом все прочие монастыри, которые входили в его юрисдикцию, получили некоторую автономность. Этим можно воспользоваться

Вот еще интересный вариант (если по годам подходит) - аббатство Валь-де-Грас (сегодня это Париж, но тогда - очередное предместье). Его заложила Анна Австрийская в знак благодарности Богу за рождение сына Людовика 14 (1638). Стройка началась в 1645 году, когда маленькому Людовику было уже семь лет, но титулы аббата могли давать сразу после оформления бумаг, чисто номинально. Давали или нет - не знаю, но в художественной книге можно и упомянуть такое. Криминала не будет
Поскольку сегодня в зданиях бывшего аббатства расположена военно-медицинская школа, а ранее здесь находился военный госпиталь, можно предположить, что аббатство всегда имело отношение к военным, к армии.


Варианты рядом с Парижем, но на север, соседняя провинция Нормандия.
Арденнское аббатство Монтивилье, основано в 12 веке. Оно очень богатое, имело много филиалов по стране. К нему относились
- монастырь Сен-Венсан-де-Лебизе, основан в 1291 году.
- монастырь Эрмитаж ( в городе Сен-Мартен-де-Бесас) , в конце 12 века
- монастырь Святого Фомы (Лион-сюр-Мер), в 1328 году.
- также священники двенадцати приходов в Кальвадосе и Орне назначались и контролировались Арденнами.
Центральное аббатство сильно пострадало в столетнюю войну, но к 1587 году начало восстанавливаться, в нём было восемь каноников, четыре послушника и их наставник. С 1627 года в результате разных реформ аббатство стало самым влиятельным на северной территории Франции.

Еше в Нормандии было бенедектинское аббаство Сен-Уэн, основано в 553 году. В 1612 году там начались и велись обширные строительные работы, то есть монастырь процветал. Это вблизи города Руана

Аббатство бенедектинского ордена Жумьеж на берегу Сены, в те годы оно стояло в лесу. Основано в 6 веке. Перестроено в 11-12 веках. Существовало до революции. В начале 16 века Жюмьеж был разрушен армией гугенотов в ходе религиозных войн. Монастырь был восстановлен к 1573 году. В 1649 году аббатство перешло к ордену мавристов, считалось очень богатым. Там были школа, библиотека.

погугли сама, что больше подойдет.
Если понадобятся какие-то специфические справки - пиши мне. Русские поисковики выдают совем не то, что французские или на французском языке. Я с этим сама столкнулась
___________________________________

«БАБЬИ СТОНЫ»
(о семейном насилии над женщинами в прошлом)
(часть 1)

Примечание: название взято из статьи известного российского общественного деятеля конца 19 века Якова Ивановича Лудмера «Бабьи стоны», которая была напечатана в 1884 году в журнале «Юридический вестник», впервые в России поставила вопрос о семейном насилии над женщинами и получила широкий общественный резонанс).

Эпилог
"Мой постылый муж
Да поднимается,
За шелкову плетку
Принимается…
Плетка свистнула,
Кровь пробрызнула…"
(Русская хороводная песня)

Всем известна древняя русская поговорка про мужа, избивающего свою жену «Бьет – значит любит». Для многих российских мужчин эта поговорка веками считалась истинной. А что думали по этому поводу женщины в России? Как они на самом деле расценивали рукоприкладство своих мужей? Действительно ли и они тоже считали это проявлением любви? Вот как об этом пишет немецкий путешественник Адам Олеарий, описывающий свое путешествие по «Московии» в 1636-39 годах.

«Если [между мужем и женою] у них часто возникают недовольство и драки, то причиною являются иногда непристойные и бранные слова, с которыми жена обращается к мужу: ведь они очень скоры на такие слова. Иногда же причиной является то, что жены напиваются чаще мужей или навлекают на себя подозрительность мужа чрезмерною любезностью к чужим мужьям и парням. Очень часто все эти три причины встречаются у русских женщин одновременно. Когда вследствие этих причин, жена бывает сильно прибита кнутом или палкою, она не придает этому большого значения, так как сознает свою вину и к тому же видит, что отличающиеся теми же пороками ее соседки и сестры испытывают не лучшее обращение. Чтобы, однако, русские жены в частом битье и бичевании усматривали сердечную любовь, а в отсутствии их – нелюбовь и нерасположение мужей к себе, этого мне не привелось узнать, да и не могу я себе представить, что они любили то, чего отвращается природа и всякая тварь, и чтобы считали за признак любви то, что является знаком гнева и вражды».

В начале 18 века другой путешественник, англичанин Джон Перри, также отмечал отчаянное положение русской женщины в семье, комментируя просвещенность Петра I, желавшего устранить браки по принуждению: «В России мужья бьют жен своих самым варварским образом, и иногда столь бесчеловечно, что те умирают от ударов, но, несмотря на это, мужья не подвергаются наказанию за убийство, так как закон перетолковывает это в смысле исправления, и потому не делает их ответственными. С другой стороны, жены, нередко доведенные до отчаяния, убивали мужей своих, чтобы отмстить им за дурное обращение; в этом случае существовал закон, по которому, за убийство мужа, жену заживо стоймя закапывали в землю, так что только одна голова оставалась над поверхности земли. Тут приставлялась стража, чтоб наблюдать за тем, чтоб никто не высвободил несчастную, пока она не умрет голодной смертью. Зрелище это весьма обыкновенно в этой стране, и мне известно, что осужденные таким образом нередко оставались в этом положении дней 7, или 8».

Правы ли были Олеарий и Перри в своей оценке широкой распространенности супружеского насилия в России 17-18 вв. или же их выводы всего лишь отражали их предубеждения и взгляд на Россию как на варварское общество? Действительно ли уровень супружеского насилия в России, рассматриваемый иностранными путешественниками как беспрецедентный, отражал в целом высокий уровень общественного и межличностного насилия и отсталость страны по сравнению с европейскими государствами? Было ли это обусловлено в целом аграрным характером развития страны и общим невежеством народной массы (по мнению историков, юристов и этнографов 19 века) или иными, структурными причинами социальной трансформации определенных культур и цивилизаций? Историки по-разному отвечают на этот вопрос. Кто-то заявляет, что по сравнению с западными странами в России действительно был повышенный уровень супружеского насилия. Кто-то доказывает, что подобное творилось в любой стране в прежние времена. Так что однозначного ответа нет.

Одно несомненно – в прошлом насилие мужа над женой в семье в России было нормой супружеских отношений. К сожалению, свидетельств подобного насилия сохранилось не так и много. Многие избитые, изувеченные и даже убитые мужьями женщины остались в веках безгласными. Жаловаться было некому и некуда, понятия «семейное насилие» и тем более наказания за него не существовало. Да и не могли эти женщины в подавляющем большинстве случаев оставить письменные свидетельства насилия, творимого над ними: большинство женщин-простолюдинок были безграмотными, а среди представительниц дворянского сословия образование на уровне даже грамоты стало повсеместным только в начале 18 века, в эпоху петровских времен. Причем было распространено мнение, что битье жены мужем – это «нормальное» наказание за какую-то вину женщины, и женщины, чтобы обратили внимание на их жалобы, должны были еще доказать, что были биты «безвинно». Так, Фекла Алексеева дочь Русиновых в своей челобитной архиепископу Великостюжскому и Тотемскому от 1697 года, жаловалась: «…муж мой Артем бил меня сироту и увечил насмерть… и ножем мало непотребил и прежде сего пошибте беременна бие и увечил безвинно…». Спустя почти сто лет в 1780 г. другая женщина, Домна Борисова дочь, взятая в полицию в Санкт-Петербурге по обвинению в побеге от мужа и в шатании без паспорта, объяснила свой побег тем, что «от нестерпимых от мужа ея всегдашних напрасных побой нипокрала ничего бежала…».

Вплоть до конца 19 века российское семейное право не содержало конкретных и точных норм, запрещавших супружеское насилие, кроме запрещения смертоубийства и покушения на жизнь супруга. Муж считался для жены и семьи непререкаемой властью, и восставать против этой власти означало все равно, что бунтовать против властей государственных или церковных. Руководствовались при разборе таких дел в основном Евангелием и сочинениями «святых отцов» на эти темы. Патриархатная система предполагала возможность (в случае буквального толкования Евангелия) использования методов физического воздействия на жену, а также других домашних в целях якобы «любовного» исправления. А вот женщина не имела права применять какие-либо методы для самозащиты, ибо они автоматически рассматривались как покушение на власть мужа и таким образом как нарушение светского и божественного законов.

Несмотря на малое количество дошедших до разбирательства дел, иски о супружеском насилии рассматривались как в духовных, так и в светских судах. Духовные суды, как правило, рассматривали иски о разводе или о разрешении раздельного проживания. Светские суды рассматривали уголовные дела или иски, подлежащие юрисдикции определенного суда (например, кригсрехт, созданный при Петре I, рассматривал иски жен военных о притеснениях со стороны мужей). На материалах судебных дел можно выделить следующие виды супружеского насилия: побои и увечья («бьет и увечит» обычная формула иска), изоляция и ограничение свободы, отказ в содержании («не поит и не кормит»), изгнание из дома («со двора сбил»), принуждение к разводу (включая насильное пострижение и саморазвод) и сексуальное насилие (понимание как неестественное сношение – содомия, анальный и оральный секс, принуждение жены к сексуальным отношениям либо с другими мужчинами-членами семьи, так называемое снохачество, либо с посторонними мужчинами).

По замечанию историка 19 века А.И. Загоровского, «в низших классах продолжала по-прежнему царить палка. Ужасные даже для старой Руси описания истязаний мужьями жен встречаем мы в делах о несогласной жизни супругов, разбиравшихся в Московской духовной консистории: здесь сплошь и рядом – покушение на жизнь, побои, разные виды истязаний, сделавшие бы честь даже древнерусскому застенку по свое изобретательности; и что замечательно – тут фигурирует не одно крестьянство, но купцы, мелкое чиновничество, дворцовые стряпчие и даже коллежские асессоры – чин по тогдашнему времени не малый». Действительно, материалы Московской Духовной Консистории, опубликованные другим историком Н. Розоновым в 1869-70 гг., демонстрируют ужасающую картину супружеских отношений разных слоев населения. Поэтому пафос Загоровского, который объяснял использование побоев как знак низкой культуры и невежества низших классов, выглядит весьма неубедительно, особенно на фоне опубликованных известных дел Синода о супружеском насилии и разводах в знатных семьях. Не только крестьяне и посадские люди, купцы и лавочники били своих жен. Физическая расправа часто использовалась и представителями дворянства. Такие знатные и известные дворянские фамилии, как Порецкие, Мусины-Пушкины, Солнцевы-Засекины, Ржевские, Лопухины, Долгорукие, Ганнибалы, так или иначе были втянуты в разбирательства Синода.

Побои мужей часто разделялись на «просто побои» и на «бьет смертным боем».

«Простые побои» часто выражались формулой «бьет и увечит» или «бьет и мучает», особенно в ранних документах. На протяжении 18 века эта формула меняется на «несносные побои». В челобитной Антонины Трофимовой дочери на своего мужа Карпа Андреева сына Меньшенина (Устюжская епархия) от 1699 года говорится: «он муж мой Карп меня сироту бьет и увечит смертно».

Женщины часто в своих челобитных описывали методы и виды «напрасных побой и мучений». Анна Карповна Ржевская в 1730 г. на очной ставке со своим мужем полковником Василием Ивановичем Ржевским, который побоев жене не отрицал, но говорил, что бил ее «обычно» и «несмертно», детально описала его «обычные» побои: «он де, ответчик, подлинно ее, истицу, бил смертно и давил, от которого его давленья из гортани ея истициной шла кровь и волосы ея выдранные им, ответчиком, из головы лежали на земле». Дело это было настолько тяжелым для судей, что составленную тетрадку с детальным описанием нанесенных Анне Ржевской побоев и их освидетельствовании, отдали в секретный архив. Марфа Петровна Солнцева-Засекина, с помощью своего брата князя Ивана Дашкова уехавшая от мужа князя Солнцева-Засекина в Новодевичий монастырь, была там освидетельствована по приказанию Синода. Монахини произвели осмотр и оказалось, что «на голове 2 пролома, в правом боку ребро переломано, на груди и на спине между плеч горбы, 2-х зубов исподних нет и язык с правой стороны поврежден».

В деле бригадира Потемкина 1731 года, его жена Марья Даниловна, просившая «за дряхлостию» (ей было 74 года) отпустить ее в монастырь от мужа, так как «означенной муж ея, бригадир Потемкин, видя такую ея совершенную старость и дряхлость, ненавидит ее аки супостата, и движимое имение ея пограбил без остатку и, гнушаяся ею, бьет ее Марью смертным боем безвинно, а тем и изувечил, а именно: в разные времена бьючи ее, проломил ей Марье тростью голову, да у левой ноги в бедре, розбил тростью ж кость, на котором де месте и поныне имеетс горб, - от чего тою ногою своею и поныне владеет она по самой нужде; да он же бьючи ее руками немилостиво и смертно, сломил было ей голову, и в то время у ней Марьи в шеи кости сшиб с составов; да и во все ее Марьи с мужем супружеское житие, с тому уж лет 15, едва не всегда он, муж ее, возненавидя и гнушаясь ею, бивал де ее Марью смертно, отчего де она ныне весьма в здравии своем имеет слабость и болезнь тяжкую…».

Ксения Григорьевна Дурново так описывала «ругательства» своего мужа: «над нею наругался, приказывал людям раздевать ее и бить; жег ей лучиною лицо и все это делал для того, чтобы она записала ему свои приданые деревни, а сама шла в монастырь».

Отставной прапорщик Александр Степанович Минин свою жену «постоянно бил … мучительски, выколол ей ножем глаз и проломил голову».

Другой отставной прапорщик Семен Жуков бил жену «безчеловечно, смертным боем, однажды разрубил ей голову и заставил пить кровь».

Использование холодного оружия было достаточно распространено. Ульяна Дмитриева дочь и Фекла Алексеева дочь заявляли в своих челобитных о том, что их мужья увечили их ножом.

Фельдшер Васильев также поколол свою жену ножом (и еще находившуюся рядом солдатскую жену), московский купец Григорий Кунев порезал ножом себя и свою жену Ирину. Солдатская жена Анна Михалкова заявляла на мужа в увечье кортиком. Использование холодного оружия вносило некоторый момент подготовки к совершению деяния и нанесения увечья, потому рассматривалось более серьезно, чем простые побои.

Жестокое обращение и увечья часто приводили к выкидышам, что также принималось судом более серьезно, нежели побои без последствий. Марья Титовна Лопухина, жена стольника Степана Ивановича Лопухина, пережила несколько выкидышей (только два в 1730 году феврале и декабре) прежде чем ей позволили перейти под защиту дяди полковника Афанасия Прокофьевича Радищева.

Жена оконнишнего дела мастера Ивана Хлебосолова заявила своему духовному отцу на исповеди, что муж у нее выдавил младенца уже четвертого по счету. Освидетельствование показало, что у мертвого младенца голова была помята и череп вдавлен.

Прасковья Иванова, жена секретаря Василия Иванова, в челобитной в Синод (в связи с конфликтом интересов) заявляла, что преждевременно родила младенца, который жив, но болен, после того, как «муж бил ее нагую веревками, топтал ногами и давил шею».

В жалобах дворянок побои часто соседствуют вместе с обвинением в прелюбодеянии, в особенности с дворовыми девками или служительницами. По отношению к прелюбодеянию власти светские и особенно церковные были более суровы, чем по отношению к побоям мужей. Побои не считались поводом к разводы, а вот прелюбодеяния – считались. Поэтому данные факты указывались в челобитной избитыми женами с целью сделать иск более успешным, с одной стороны, а также и продемонстрировать характер мужа, с другой. Ксения Григорьевна Дурново утверждала в своем иске, что ее муж «служительниц девок и многих крестьянских женок батожьем заставил жить с собою блудно». В деле Солнцевых-Засекиных жена прямо обвиняла мужа в насилии над дворовыми девушками и женщинами. Прасковья Григорьевна Трифонова обвиняла своего мужа канцеляриста Московской губернской канцелярии в держании наложниц и «прижитии» с ними детей. Марфа Бахтеярова (урожденная княжна Путятина) обвиняла мужа в сожительстве с тремя крепостными девками, которые были родными сестрами, и Тверская духовная консистория дала Марфе развод именно на этом основании. Анна Васильевна Озерова подала жалобу на своего мужа секунд-майора Михаила Константиновича Озерова в систематическом прелюбодеянии с дворовыми, в том числе в сожительстве одновременно с двумя девками, которые на следствии показали, что жили с ним только «из неволи по насилию».

Беспрецедентный произвол помещиков в условиях крепостного права имел те же корни, что власть мужа над женой или самодержавная власть российских правителей: женская сексуальность становилась объектом и символом данного произвола. Сексуальная эксплуатация крепостных женщин была постоянным напоминанием свободным женщинам дворянского происхождения о том, до каких границ может простираться власть мужа по отношению и к ее собственному телу. Трудно оценить, насколько дворянки сочувствовали крепостным женщинами, так как в изучаемых делах в случае положительного исхода дела женщины, состоявшие в прелюбодейной связи, даже если они были изнасилованы, все равно подвергались наказанию (как правило, плети, и отсылка в монастырь в тяжкие работы на несколько месяцев), и дворянки использовали их в своих интересах, но в деле Солнцевых-Засекиных княгиня Марфа Петровна защищала свою дворовую Ульяну, которую князь изнасиловал, и пыталась взять ее с собой к брату.

Изоляция и ограничение свободы, а также отказ в содержании дополняли иски о побоях и других насилиях. В обвинениях против бригадира Дмитрия Порецкого его жена Ирина (1730 г.), вынужденная объявить «слово и дело», чтобы просто попасть в суд и подать свою жалобу, обвиняла мужа в том, что он держит ее запертою в одной палате и без пищи, а дворовые девки посылают ее за пищей к собакам, а также в недопущении к причастию и к духовному отцу и в церковь. Ирина была второй женой Порецкого, его первая жена – Марья Порецкая – в 1724 году обвиняла мужа в жестоком с нею обращении, понуждении к поступлению в монастырь, расхищении ее имущества и многочисленных «беззаконных» связях с дворовыми девками. В 1725 году это дело закончилось примирением, а не разводом: с Порецкого была взята подписка в том, что он не будет своей жене впредь чинить «неповинных мучений», однако вскоре та умерла при невыясненных обстоятельствах (!!! Лично я не сомневаюсь, что муж просто убил ее, но сумел спрятать концы в воду).

В другом деле того же периода (1730 г.) действительный статский советник Алексей Баскаков жаловался, что после выдачи замуж дочери за поручика Якова Михайловича Павлова, через неделю после свадьбы его отец и сам Павлов начали запрещать ей посещать родительский дом, его же выгнали из квартиры, когда он прибыл с визитом, били и морили голодом. Баскаков прибег к милости и защите герцогини Мекленбургской, которая приказала ему забрать дочь из дома Павловых. Это дело также весьма показательно с точки зрения вмешательства членов императорской фамилии в такого рода дела: Екатерина Иванова, также как и сестра ее императрица Анна Иоанновна часто вмешивались в несогласную жизнь супругов, защищая пострадавших женщин либо забирая их к себе, либо определяя в надежный монастырь как в укрытие.

Изгнание из дома и отказ в предоставлении содержания также часто дополняли обвинения жен в жестоком обращении. Так, Фёкла Алексеева дочь жаловалась на своего мужа устюжанина Артемия Кононова сына Русиновских, что, помимо напрасных побоев и увечий, «и с робятишками а не поит и не кормит и ношным времянем из дворишка пошибте временами збивает ни обувает ни одевает». Муж отрицал возводимые на него обвинения, а отказ в содержании объяснял тем, что сам ходит по миру и когда может, кормит, когда не может, не кормит. Другая женщина, бобыльская дочь из деревни Трясовки (Кашинский уезд), Ульяна Дмитриева дочь в том же году жаловалась на своего мужа Антипа Елизарьева в том, что он ее постоянно выгонял из дома по ночам, ей приходилось спать в бане или просто скитаться меж дворами. Нежелание властей разбирать дело привело к тому, что Ульяна бежала. В другом подобном деле из деревни Великий Бор (Устюжский уезд) Карп Андреев сын Меншенин объяснил свои поступки тем, что жена его воровала у него хлеб (накормила нищих на Пасху) и за это он ее и выгнал. Священник Иван Федоров (Двинский уезд, Сийский монастырь, Золотицкая волость), обвиненный своей женой в 1725 году в покушении на ее жизнь, изгнании из дома с двумя детьми, содержании в доме наложницы (девки Маремьяны), насилии на двумя другими девками (Соломонией Исаковой и Дарьей Антоновой), во всех своих «проступках» сознался преосвященному Варнаве, архиепископу Холмогорскому, свое поведение по отношению к жене объяснил тем, что она «младенца своего Евдокию уронила с коленей», то есть виновностью жены и заботой о ребенке, что, однако не помешало выгнать двух других детей вместе с женой. Варнава наказал попа плетьми и сослал под начал в Сийский монастырь.

Полвека спустя во второй половине 18 века крестьянка Матрена Леонтьева все также жаловалась на своего мужа крестьянина села Весьегонское (Утюженский уезд) на «притеснения и обиды». Вопрос содержания жены (и семьи) постоянно возникал при бракоразводных процессах и при раздельном проживании супругов. Так, в 1785 г. поручик Иван Франк отказался содержать свою жену Прасковью Петрову, так как та живет отдельно от него в доме родителей. В том же году Консистория увещевала купца Андрея Семенова жить в согласии с женой и содержать ее на свои средства.

Часто жен отсылали обратно к родителям. Поручик морского флота Иван Салманов (англичанин по происхождению), женившись 1 ноября 1738 г. на тринадцатилетней девочке, уже 31 декабря 1738 года отправил ее к отцу, 5 января 1739 года забрал от отца и по апрель 1739 года бил ее и «тиранил», затем прогнал, объявив, что в Кронштадте у него есть другая жена и дети от этого брака. Объясняя свое поведение, Салманов настаивал, что жена была непочтительна к нему, постоянно играла в детские игры и забавлялась (а чего он хотел от ребенка!), к тому же похитила у него деньги (он, кстати, получил за ней приданое в 150 рублей, это по нашим нынешним деньгам что-то вроде 200 тысяч, не меньше, а может быть и больше, цены трудно сопоставить).

Принуждение к разводу также часто использовалось для получения законной свободы по разным причинам (для вступления ли в брак с другой или для получения имений и состояния жены). Для получения развода на законных основаниях необходима была «правильная вина». Поскольку самой правильной виной считалось прелюбодеяние, то мужья могли склонять своих жен к самооговору (ложное признание в прелюбодеянии) или к фактическому совершению прелюбодеяния. Так, в бракоразводном деле отставного сержанта лейб-гвардии Преображенского полка Маркова (1723 год) его жена Анна (урожденная Воейкова) призналась в прелюбодеянии с двумя мужчинами – дьяком Федором Никифоровым и дворовым Карпом Григорьевым – что было подтверждено и ее московским духовным отцом попом Яковым Ивановым, и была приговорена к наказанию плетьми (несмотря на свое дворянское происхождение) и отсылке в дальний монастырь (Калужский девичий монастырь) под начал до конца дней. Если бы не вмешательство ее отца, указавшего на процессуальные нарушения в деле (отсутствия очных ставок с обвиняемыми в прелюбодеянии, нарушения при ведении допросов и т.д.), что позволило передать дело из Московской духовной дикастерии (так называлось церковное судебное ведомство) в Синод, Анна так бы и осталась в Калужском монастыре. Синод, однако, не снимая с нее вины за прелюбодеяние, отдал ее отцу. Спустя тринадцать лет, после смерти Маркова, его вторая жена Авдотья Хрипунова подала прошение в Вотчинную коллегию о получении четвертой части имения ее мужа. В таких случаях Вотчинная коллегия обычно проверяла законность брака. Дело о разводе Маркова было вновь начало к производству. На сей раз Московская дикастерия, после повторного следствия, пришла к выводу, что Анна была обвинена неправильно, так как следствие было произведено не должным образом, с процессуальными нарушениями (на что указывал ее отец в тот момент). Повторные допросы показали, что духовный отец Яков Иванов солгал по просьбе Маркова, обвиненные с ней в прелюбодеянии так и не были разысканы. Сама Анна Маркова, наконец, созналась в самооговоре: муж ее бил и морил голодом, запирал, заставляя признаться в прелюбодеянии. В конечном итоге, Анна Маркова была признана законной женой и получила полагающуюся ей вдовью часть. Никакой другой компенсации ей предложено не было, провинившиеся судьи и приказные также не были наказаны или лишены должностей и уж, конечно, следы от плетей остались, вероятно, навсегда.

Другим методом получения развода и возможности избавиться от жены и вступить в следующий брак являлось насильное пострижение женщины в монахини. Пример, конечно, подавала царская семья. Петр I насильно постриг свою нелюбимую первую супругу Евдокию Лопухину, несмотря на все затем изданное им соответствующее законодательство о запрете насильственного пострижения в монастырь (впрочем, никакого противоречия здесь не видно, Петр издавал законы не для себя, а для народа). Князь Алексей Васильевич Долгорукий в 1721 году после 14-летнего супружества заставил жену свою Анастасию Владимировну (урожденную Шереметьеву) постричься в монастырь, при этом выдав крепостную запись своему мужу о том, что все свое приданое имение она истратила на себя и посему отказывается за себя и своих наследников от претензий на денежное содержание от своего мужа князя Долгорукова. Для того, чтобы данную запись получить, также как и ее согласие, Долгоруков долго держал ее взаперти, а затем подал в Преображенский приказ иск на свою жену в чародействе и одновременно прелюбодеянии со своими дворовыми. Только вмешательство отца княгини – Василия Петровича Шереметьева – позволило приостановить дело и забрать княгиню и ее дочь княжну Анну из Новодевичьего монастыря. Так что жестокий и корыстный князь не только от жены пытался избавиться, принуждая ее принять постриг, но и от дочери.

Финансовый мотив руководил и Петром Висленевым и его сыном, когда они, заковав вторую жену Висленева Агафью Тимофеевну (урожденную Вындомскую) в цепи, били и издевались над ней, заставляя подписать отступное письмо о передаче своих имений на имя сына своего пасынка, сына Висленева от первого брака, что она, в конце концов и сделала. Затем позвав иеромонаха Корнилия (Николаевская Осиновская Пустынь Новгородский уезд), заставили его постричь Агафью здесь же на месте, что он и сделал под страхом смерти. И хотя Синод ее монашество отменил, однако Вотчинная коллегия не спешила отменить отступное письмо и вернуть ей ее имения.

Максим Пархомов, секретарь Белоградской провинциальной канцелярии, настолько сильно желал избавиться от своей жены, чтобы жениться на другой женщине Дарье Колтовской, что бил и мучил свою жену, заставляя ее постричься, однако, когда та все же отказалась, больную привез ее в Рылеевский девичий монастырь и, самолично обрезав косы, велел игумену Николаевского монастыря Волынской пустыни Филагрию постричь ее в монахини, под угрозой расправы и с игуменом в том числе. Сам же Пархомов женился на Колтовской спустя 5 дней после пострижения. Только по просьбе сына Пархомова было начато расследование, и первая жена Ирина Пархомова была разрешена от монашества и возвращена мужу! Второй брак Пархомова расторгнут и ему приказано было жить с первой женой по-прежнему. Однако Пархомов Синоду не подчинился и продолжал жить с Дарьей Колтовской, за что оба были преданы анафеме и публичному церковному покаянию. История, однако, на этом не закончилась, так как несмотря на довольно тяжкое и позорящее наказание (публичное покаяние), Пархомов к первой жене не вернулся, а со второй незаконной женой бежал. Когда были они пойманы, спустя десять лет, их разослали в разные монастыри под начал до конца жизни. Тем не менее, сурово наказан Пархомов был не за насильный постриг жены, а за ослушание синодального указа и упрямство в своем желании оставаться со второй незаконной женой.

(продолжение следует)
___________________________________

«БАБЬИ СТОНЫ»
(о семейном насилии над женщинами в прошлом)
(часть 2)

Примечание: название взято из статьи известного российского общественного деятеля конца 19 века Якова Ивановича Лудмера «Бабьи стоны», которая была напечатана в 1884 году в журнале «Юридический вестник», впервые в России поставила вопрос о семейном насилии над женщинами и получила широкий общественный резонанс)

Эпилог
«Мой постылый муж
Да поднимается,
За шелкову плетку
Принимается…
Плетка свистнула,
Кровь пробрызнула…»
(Русская хороводная песня)

Сексуальное насилие составляло (и составляет) еще одну форму супружеского насилия. В XVIII веке, однако, изнасилование в браке не признавалось, так как «телесное сожитие» между мужем и женой считалось долгом и обязанностью обеих сторон. Тем не менее, сексуальные отношения в браке строго регулировались и предполагали только «законное сношение», то есть санкционированное каноническим правом соитие в классической («миссионерской») позе с целью зачатия. Многочисленные епитемейники (т.е положения о церковных наказаниях – епитимиях) всегда включали довольно большой блок вопросов о разных сексуальных практиках и за нетрадиционные назначали наказание (разного рода епитимьи в зависимости от серьезности практики). Мужьям задавались такие вопросы (по Епитемейнику середины XVIII века): «Первая ли у тебя жена или другая или третья по закону ли еси понял себе жену, не вроду ли или в племени, венчалса ли еси з женою своею и по закону ли з женою живеши. В великий пост и на святой недели не бывал ли еси с нею, или в воскресенье или вреду или в пяток не бывал ли еси с нею в господския праздники ибо городничны и в памяти святых великих или с нечистою во исходе крове бывал ли еси. Не блуживал ли еси с женою своею содомски в задний проход, или сзади в передний проход. Жены на себя не пущал ли еси языка своего в род жене не кладывал ли или ея языка сам в род к ней мывал ли еси. За сосца жены не сысал ли еси. Срама своего целовати же не давал ли еси. Или сам не целовал ли не тыкивал еси жены своей в лоно рукою или ногою, или иным чем и сквозь портно блуда не сотворил ли. Еси чужей или своей жене пияной или сонной или был с женою, и не забыл ли еси омытися от своея жены с чужою не блуживал ли. Или со отроки содомски от жены своея не блуживал ли и не велел ли еси жене или рабе уморити дитя, или пиян валився на дену не выдавил ли еси из нее дитя; и не мучивал ли ею напрасно, а не по закону». Женам задавались так называемые зеркальные вопросы, то есть дополнявшие вопросы их мужьям: «Первый ли у тебя муж или другой или третий по закону ли шла замуж, не вроду ли и не во племени. Венчалася ли с мужем своим или с чужим. В воскресенье или в среду и в пяток не соблудилали еси в господския праздники и богородичны и в память великих святых не соблудила ли еси, и во исходе крови до осми дней не блудида ли еси, или порождении до четыредесяти дней не блуживал ли тя муж свои содомски в задней проход или ззади в передний, или причастився того дне или тои нощи с мужем своим или с чужим не соблудила ли, или на доруятчи не соблудида ли того дня и нощи на мужа не лазила ли еси языка его в рот не ималали еси и своего языка мужу в рот не давала ли еси срама мужня не целовалал ли еси или быв с мужем не забывала ли омытися? Истины коснулася от своего мужа не блудила ли еси с кем ли в пияне или в трезве или мочилася при чужем муже…» (как можно заметить, здесь считался греховным не только анальный секс или оральный секс, но так же ласки женской груди языком и ртом, поцелуи с использованием языка, вагинальный секс в позе «доги-стайл», даже предварительные ласки половых органов с помощью рук).

То, что «беззаконное», особенно «противуестественное» (содомское, «по-скотски») соитие воспринималось оскорбительно, свидетельствуют жалобы жен на своих мужей. Однако, в отличие от других вин (побоев и прелюбодеяния) данные жалобы не имели своей целью получение развода (да и не могли таковыми быть), а были направлены на просьбу к исправлению мужа. Таких жалоб, однако, не много и они обычно содержатся в комплексном обвинении мужа в других проступков в качестве квалифицирующего обстоятельства. Так в 1729 году Анна Никитина обвиняла своего второго мужа посадского человека Алексея Монастырского, что тот «обходится с нею не как с женою» и в сношениях с нею «поступает противоествественно». Епископ Астраханский Варлаам сослал ее в Астраханский Вознесенский девичий монастырь и начал расследование посему беззаконному делу, однако, муж ее из монастыря взял на поруки и в ответ обвинил в краже своего имущества и посадил в ратуше «на цепь», так как теперь она подлежала за кражу ведению светского суда (обвинение мужа в содомии губернатор фон-Менгден также счел своей юрисдикцией, чем и оказался недоволен преосвященный Астраханский).

В другом деле саранская посадская вдова Евдокия Старицына жаловалась на своего зятя Михаила Неудачина, что он «стал жить с ея дочерью, забыв страх божий, непорядочно, поставя скотски чрез естество в задний проход» и, конечно, бранил ее тещу свою за вмешательство в его личные дела, обозвав ее «скурвою». Однако, арестован был Неудачин за богохульство, поскольку на замечание тещи о нежелании слышать скверные слова после причастия, ответил «что де лучше вашего причастия забил бы тебе в род собачий тур», а также сразу выяснилось, что у него не было духовного отца. Дело из духовного превратилось в розыскное, к тому же очень важного статуса: обвинения в расколе и богохульстве в начале 1730-х гг. являлись делами государственной важности. Произведенные допросы выявили разноречия: Старицына изменила показания, добавив, что ее зять дочь ее бил за мнимое прелюбодеяние, а ее тещу бранил; жена Неудачина утверждала, что ее бил постоянно и она, не стерпя побоев, бежала от мужа к матери, взяв 16 руб. на пропитание, Неудачин утверждал, что взяла жена 25 руб. Поскольку Неудачин обвинялся еще и в ложном доносе на местного попа, всех фигурантов дела отправили на доследование в Москву. Власти теперь расследовали исключительно дело о хулении св. тайн и принадлежности Неудачина к расколу.

В качестве нелицеприятной характеристики мужа Ирина Яковлева дочь жена прапорщика Бобынина доносила в Московскую Синодальную Канцелярию о том, что муж ее прелюбодействует с дворовыми девками, а также со своим денщиком (!), а ее грозится убить и немилосердно бьет. Бобынин отказался давать показания и в свою очередь обвинял жену в прелюбодеянии. Однако Канцелярия нашла Бобынина виновным в прелюбодеянии и мужеложстве и расторгла брак.

Другая женщина Екатерина Ивановна Плещеева, жена капрала Семеновского полка, просила Московскую Синодальную контору освободить ее от сожительства с мужем, так как тот прелюбодействует со многими молодыми бабами, с некоторыми даже «не по человечеству, но так, как скотстки». Наклонности его также были видны и в том, что помимо регулярных побоев, он приказывал своей жене вставать на пол на руках и на ногах «в образе, принадлежащей скотине», и сидя на её спине, держась за волосы, приказывал ей возить его. Обвинение в содомии было достаточно серьезным: за доказанное мужеложство полагалось тяжкое наказание (хотя и не автоматическая смертная казнь, как в европейских странах в тот период), за анальный секс налагалась епитимья от 6 дней до 2-х лет (по шестьдесят поклонов в день).

Сексуальная эксплуатация жен является другим видом супружеского насилия. О фактах продажи и обмена женами сообщали авторы XIX века, особенно С.С. Шашков, описывая как нравы Сибири, так и обращение с женщиной в Древней Руси. Продажа жен не была специфически русским явлением: наиболее систематически данное явление существовало в Англии между 1730-ми и 1820-ми годами, пока не было окончательно запрещено. В 1686 году устюжанин Дмитрий Иванов сын Аникеевых подал жалобу на Якова Иванова сына Сильных в том, что тот свел его жену вместе со всякой рухлядью на пять рублей. Духовные судьи, однако, выяснили, что два года назад указанный Яков Иванов сын женился на Маринке, однако через полтора года полюбовно отдал ее Дмитрию Иванову сыну за пять овцын (овчин). Дмитрий же Иванов просил приказных проверить, нет ли Маринки у Якова. Канторович со ссылкой на Шашкова сообщает, что в1742 году крестьянин верхотонского острога Краснояров продал свою жену во время обычного торгового тура в деревне Усовой. Сводничество также было весьма распространено. В 1738 году поп Василий Семенов обвинялся Астраханскими властям в сводничестве своей попадьей и дочерью, за что преосвященный Илларион приказал наказать его шелепами и лишить священства.

Сексуальная эксплуатация была довольно широко распространена внутри семьи и получила название «снохачества». Снохачество означало сексуальные отношения между снохой и свекром и, по церковному праву того времени, считалось кровосмешением и каралось соответственно. Духовные и светские власти серьезно озаботились этой проблемой в екатерининское царствование, когда был принят ряд законов, запрещающих, в частности, браки малолетних. В 1774 году, Синод категорически запрещал венчать такие браки, ссылаясь за свои же доклады от 1756, а затем от 1765 и 1766 годов, на основании описанной в докладах практике, распространенной по утверждению синодальных членов в Белоградской и Воронежской епархиях среди однодворцев, которые своих малолетних сыновей 8,10 и 12 лет женят на «возрастных» девках 20-лет, и с этими девкам и впадают в кровосмешение. Судя по материалам духовных правлений, браки малолетних (особенно мужского пола) привлекали внимание духовных властей. Так Нижегородской консисторией было расторгнуто несколько таких браков. По сведениям Лебедева в 1759 году в Белгородской консистории производилось дело об однодворцах деревни Проскудиной, Старооскольского уезда, женивших своих малолетних сыновей на взрослых девицах. Отцы ссылались на других однодворцев и обычай, распространенный среди них. На обвинения консистории в кровосмешении, свекры оправдывались интересами семьи: прижитие детей со снохой укрепляло семью, так как сыновья их иметь детей еще не могли.

Дела о «блудном сожительстве со снохой» показывают, что вовлечение невесток в такие отношения часто происходили при полном согласии их мужей (или их страхе противиться воле отца?) или в период отсутствия мужа (чаще всего в отходе на заработках). В таких исках мужья очень часто остаются не видимыми: о них вообще не идет речь, как, например, в деле монастырского бобыля Исаака Григорьева, который в1738 году изнасиловал свою невестку. Невестка на исповеди сказала об этом своему духовному отцу, но тот велел ей молчать, однако она доложила в полицмейстерскую контору и в Псковскую провинциальную канцелярию. Иск невестки поддержала и ее свекровь, также сообщившая об этом тому же духовному отцу, который также приказывал ей молчать, но теперь под тем предлогом, что он должен сначала поговорить с самим бобылем. Григорьев клялся, что с невесткой в отношения не вступал. В данном деле сноха и свекровь действовали сообща, так как обе они являлись жертвами снохачества.

Процесс насилия над снохой хорошо виден в деле дьякона Василия Иванова (село Мышкино, Ростовская епархия). В 1745 году на него поступило сразу несколько жалоб крестьян под предводительством старосты и сотского. Дьякон обвинялся в изнасиловании нескольких девок. Вызванная в качестве свидетельницы на допрос сноха дьякона Мария Михайлова подтвердила показания одной из девушек, а затем также заявила, что дьякон и ее пытался склонить к «блудному делу»: «Сноха ево дьяконова сына Ивана жена Марья Михайлова как в допросе, так и на очной со оным дьяконом ставке показывала и утверждалась в том, что во оном же 742 году в Петропавловской пост в называемый день 10 пятницы, пришед он диакон в дом свой в вечеру пьян и вызвав ея Марью на двор непотребныя приличные к прелюбодеянию слова говорил и приступал к ней с таким намерением, чтоб с нею учинить блудное дело, к которому блудодеянию она Марья не склонилась, за что ее Марью он дьякон бил кулаками и топками и разбил до крови, о чем извещала она на монастырском дворе прикащику да соцкому с десяцкими». Поскольку раны Марьи были освидетельствованы, то следствие не приняло запирательство дьякона. Хотя за многократное изнасилование и другие проступки дьякон подлежал светскому суду, однако архиепископ Ростовский преосвещенный Адам Мациевич, светским властям дьякона не выдал, наказал его лишением сана и определил в крестьянство на тяглый жребий в одну из своих домовых вотчин «дабы праздно не шатался».

В другом деле поповская сноха Евдокия Прокофьева дочь также жаловалась на то, что ее свекор, поп Евтихей Степанов, постоянно склоняет ее к сексуальным отношениям: «наипаче де минувшего июля 9 дня [1764 г.] в небытность никого домашних, излуча ее, Евдокию, в доме одну ухватя в сенцах повалил на пол, учинил к блудному делу невольничество, отчего де она многократно кричала и отбивая от себя драла его за бороду, на которой де ея крик сбежались соседи, всего по именам четыре женщины, из которых де дьяка Ивана Терентьева жена Агафия Осипова дочь отворяя сенцовые двери увидела с показанными женщинами то его чинимое на ней Евдокии беззаконное дело, от которго де он вскоча сел на лавку, а потом де учал ее Евдокию бить смертно, якобы за домашнюю причину». Несмотря на это, муж на следующий день приказал ей принести ему хлеба на покос, по дороге в поле поп все-таки изнасиловал невестку, о чем она сразу же сообщила мужу. В последующем следствии выяснилось, что поп свои попытки начал еще в 1763 году, о чем она многократно извещала и местного десятника и других людей, однако, в связи с тем, что местный десятник приходился попу родней, то он поп покрывал и дело не следовал. Здесь хорошо видна ситуация, в которой могла оказаться женщина: в рамках небольшой тесной общины ее позиция была самой уязвимой. Муж ее не поддерживал, официальные лица состояли в родстве со свекром, убежища она могла искать только в своей семье, однако самовольный уход в свою семью мог расцениваться как побег. Более того, Синод не поддержал резолюцию Воронежской духовной консистории о разводе этого брака по причине состоявшегося кровосмешения, но счет, что, поскольку обе стороны были не виноваты, то брак следовало оставить в силе и обязать их жить по- прежнему в супружестве. Поп, правда, был лишен сана и отослан к светскому суду, а затем в тяжкие каторжные работы.

Самой сложной проблемой является проблема «согласия» снохи на отношения со свекром, так как целый ряд дел содержит наказания таким «прелюбодеям», как за согласную сексуальную связь. В деле однодворца Григория Маликова было признано, что сноха явно согласно «сожительствовала» со своим свекром, так как не сообщила сразу о прелюбодеянии, а только спустя семь лет. Маликов бежал, а ее брак с мужем, сыном Маликова, было решено расторгнуть по причине ее прелюбодеяния, однако, муж не желал расставаться с женою, в том числе, и по причине имения двух малолетних детей. Санкт-Петербургская декастерия назначила епитимью подпоручику Астраханского полка Ивану Елагину и его снохе Марии Ивановой и расторгла ее брак с мужем без последующего права для нее вступать в другие браки. Бобыльская жена Ефросинья Курки (Кексгольмский уезд) также была подвергнута епитимье за прелюбодеяние со свекром (после неудавшейся попытки доказать его насилие).

В целом, комплекс данных дел показывает, что община и власти находились не на стороне снохи, даже если речь шла об очевидном насилии. Семья и община часто взвешивала последствия такого рода дел: кровосмешение влекло за собой тяжкие наказания, семья лишалась своего главы и кормильца, брак младшей пары подлежал разводу, дети оставались сиротами, семья – без работницы. На сохранение статус-кво могли быть направлены и усилия властей, готовых не слишком усердно расследовать дело и заинтересованных в соблюдении формальных требований следствия. Прекрасным примером таких стратегий является дело 1779 года из Петровского Нижнего земского суда. Крестьянка Матрена Кириллова обвиняла своего свекра Алексея Романова в насилии над ней и постоянных побоях и увечьях. Хотя Матрена сразу же сообщила об этом священнику и сотскому, была отправлена ночевать к матери, ее раны и синяки были освидетельствованы. Свекор настаивал на том, что бил ее, поучая и наказывая за строптивый нрав, непослушание и совершенное ею с его младшим сыном (она была женой старшего сына) прелюбодеянии, о чем он извещал своему отцу, и тот (отец) полностью подтвердил слова сына. Матрена от своих слов не отступалась и после очной ставки, и после увещевания. Однако, следствие теперь истолковало ее раны как совместимые с плетьми и подтверждавшие слова свекра о том, что он ее порол вожжами, а синяки как старые. Однако младший сын Яким, с которым она якобы совершала прелюбодеяние, находился в бегах, посему его опросить не удалось. Следствие, полагаясь на слова свекра и его отца (двое мужчин против одной снохи), игнорируя вещественные улики, не найдя удачно отсутствовавшего младшего сына, обвинило Матрену в ложном доносе на свекра и прелюбодеянии и приговорило к тяжелейшему плетьми наказанию (вместо смертной казни!) и последующей отдаче обратно в вотчину в семью, однако отложило наказание по причине ее беременности, а, пока она не родит, приговорила держать в остроге.

Убийством жены часто заканчивались побои, издевательства и другие насилия, причиняемые женщине в семье. Закон по разному относился к убийству жены и убийству мужа. Нельзя сказать, что убийство жены всегда было безнаказанным, однако суровость наказания зависела от общего уголовного права того периода, в котором предумышленное убийство наказывалось гораздо суровее, нежели непредумышленное. Смерть жены в результате побоев мужа в большинстве случаев квалифицировалось как непредумышленное убийство и наказывалось соответственно, обычно кнутом и отдачей на поруки. Иван Желябужский в своих записках сообщает о факте публичного бития кнутом князя Александра Борисовича Крупского за убийство жены (в 1692 г.).

Убийство жены довольно часто встречается среди уголовных дел XVIII века, что опять же доказывает, что убийство жены считалось преступлением и регулярно наказывалось. Офицеры, в частности, за убийство жены не только подвергались наказанию шпицрутенами, но и лишались своего чина, как, например, капитан венгерского гусарского полка капитан Годфрид Фабус был разжалован в рядовые за убийство своей жены, такое же наказание прапорщику Охотской команды Василию Сергееву в 1769г. За отравление жены (такие убийства всегда считались предумышленными и квалифицированными) помимо лишения прав состояния (эквивалентно разжалованию в армии) могли быть назначены каторжные работы, как в случае попова сын Григория Зенковича или шляхтича Анофрия Белковича. Все женоубийцы так или иначе подвергались церковному покаянию, которое во второй половине 18 века составляло 5 лет. Лишь повторное убийство жены могло повлечь наказание в виде смертной казни. Так, капитан Мартин Камоль за убийство жены в первый раз в 1716 году был наказан каторгой, однако прощен в 1721году по случаю заключения мира со Швецией. Но в 1722 году он «исколол кортиком до смерти вторую жену», за что был приговорен к смертной казни. Однако, казнен капитан Камоль не был, потому что использовал успешную стратегию спасения собственной жизни в виде просьбы присоединения к православной вере (он был лютеранином) и затем послал челобитную на высочайшее имя с просьбой сослать его в дальний монастырь, так как жену убил «в пьянстве».

Если такому мужу удавалось обосновать свое «неумышленное» поведение правильной виной, то наказание могло быть смягчено. Священник села Космодемьянского Пензенского уезда бил свою жену вожжами и кнутом шесть часов, после чего она умерла, то есть забил ее до смерти. Преосвященный Астраханский, докладывая об этом деле в Синод, обосновал свое решение лишить попа священства и сослать на покаяние в монастырь с возможностью освобождения и принятия дьячковской должности, если покажет истинные плоды покаяния, следующим: убийство совершено священником «неумышленно» во время наказания жены за пьянство, драки с ним и подозрение в прелюбодействе, «к каковому наказанию сама она своими худыми поступками случай подала».

Женщины, оказывавшиеся в ситуации супружеского насилия, использовали разные стратегии защиты. Мужеубийство являлось одной из них. И вот женщин-мужеубийц осуждали гораздо страшнее, чем женоубийц. При убийстве мужа (даже непредумышленном в состоянии самозащиты от него) женщина все равно совершала тяжкое преступление покушения на власть мужа. Отказ от подчинения и восстание против власти мужа рассматривалось как гораздо более опасный поступок, нежели простое убийство жены в результате побоев и истязаний, что никак не противоречило общему порядку управления. Игнатий Христофор Гвариент, имперский посланник в России в 1698 году, свидетельствовал, что, несмотря на отмену закапывания в землю в качестве наказания, мужеубийц все еще казнили таким образом: «23. 24 и 25 [декабря] Мать уговорилась с дочерью убить своего мужа. Это уголовное преступление совершено ими посредством двух нанятых за 30 крейцеров разбойников. Обе женщины понесли казнь, соразмерную их преступлению: они были закопаны живые по шею в землю. Мать переносила жестокий холод до третьего дня, дочь же более шести дней. После смерти трупы их были вытащены из ямы и повешены за ноги, вниз головами, рядом с упомянутыми наемными убийцами. Такое наказание назначается только для женщин, убивающих мужей; мужчины же, виновные в смерти своих жен, менее строго наказываются и очень часто подвергаются только денежной пене». В другом месте Гвариент рассказывает об интересной реакции царя Петра на мужеубийц: при обсуждении этой проблемы, поднятой имперским послом на крестинах дочери полковника фон Блюмберга, императорский посол указал, что слышал, что таких женщин три дня держат в яме, а затем вынимают и ссылают в дальние монастыри в вечную работу. Царь Петр, однако, не поддерживал идеи облегчающего наказания. Сам он лично ходил к одной закопанной живой в землю мужеубийце, чтобы облегчить ее прощение, однако сделать этого не смог и по настоянию генерала Лефорта не позволил одному из часовых застрелить ее, чтобы облегчить страдания, посему она умерла, проведя девять дней, закопанной в землю без еды и питья. Сам автор дневника, несмотря на описание «варварского» обычая, тем не менее, восхищался суровостью и справедливостью властей по отношению к сим «ужасным» преступницам, продолжая тему он с некоторым злорадством описывает историю другой женщины, которая на вопрос следователя, почему она совершила такое тяжкое преступление, зная, какое ужасное ее ждет наказание, ответила: «Я недавно видела, как две женщины за убийство мужа подвергнуты были медленной смерти в ямах, и хотя не сомневаюсь, что и меня ожидает то же самое наказание, однако же я ни о чем не прошу, будучи вполне довольна тем, что, убив мужа и мать, могу гордиться столь отважным делом»; это женщине сожгли члены в дополнение к окапыванию в землю.

Женщин суровее наказывали за убийства мужей, даже за непредумышленные, как это произошло вотяцкой женкой Оксой Алешиной. Она в драке заколола мужа ножом и была приговорена к смертной казни, несмотря на то, что это было первое убийство, никаких приводов у нее не было, убила мужа, защищаясь, так как была отдана в замужество насильно. Когда она приняла крещение, за нее вступились местные духовные власти (Вятский епископ Вениамин), прося Сенат помиловать бывшую язычницу Оксу, а теперь в крещении Дарью, поскольку грех был совершен в язычестве, а вновь крещенным грехи прощаются. Сенату понадобилось три года переписки и совещания с другими ведомствами, чтобы принять решение о помиловании и отсылке ее в монастырь. Отчеты губернских и провинциальных канцелярий в Сенат свидетельствуют о достаточно большом количестве мужеубийств, в которых обычно сообщалась причина убийства, в большинстве дел побои.

Однако чаще всего жен сбегали от побоев и бесчеловечного обращения с ними мужей. Побеги жен подлежали ведению светских властей, как и все другие побеги (крестьян, служилых и т.д.),так как мог сопровождаться кражей имущества мужа. Понятие побега трактовалось весьма широко: помимо буквального побега (и отсутствия без вести), побегом считалась любая отлучка жены без разрешения мужа, даже отъезд дворянки в свое имение или к родственникам, если разрешение мужа получено не было, квалифицировался как побег. Так Прасковья Васильевна Корсакова, оставшись у своего зятя после свадьбы дочери, была потребована мужем к возвращению на том основании, что «ему имеется всего сорок лет не желая впадать в грех, а жить добропорядочным образом непременно». Князь Солнцев-Засекин, после того, как его изувеченная жена с высочайшего разрешения отъехала к брату, все равно продолжал требовать ее возвращения через суд, так как она была его законной женой.

То, что жены бежали от жестокого обращения, свидетельствуют допросы пойманных женщин. Домна Борисова, пойманная Санкт-Петербургской полицией в 1780 году, показала, что бежала от мужа от «нестерпимых его всегдашних напрасных побой», после чего была возвращена мужу, что было обычной практикой. Духовные власти, однако, всегда проверяли, не прогнал ли челобитчик жену сам и не бежала ли она от побоев и несносной жизни. В деле плотника Ивана Евлампиева преосвященный Псковский начал такое расследование. По показанию мужа жена сбежала от него после двух лет совместного проживания, «вражды он с нею никакой не имел», о ее побеге словесно заявил местным властям (приказчику), а церковным властям подал прошение только теперь спустя 7 лет, желая вступить в другой брак. После опроса свидетелей выяснить ничего не удалось (знали ее плохо, у местного священника на исповеди не бывала), посему преосвященный брак расторг, не найдя вины мужа в побеге жены. В деле канцеляриста Нечаева ситуация оказалась достаточно трудной. Его жена Васа Алексеевна уехала к родителям, то есть бежала, а ее отец подал на Нечаева жалобу в избиении жены. Нечаев утверждал, что она прелюбодейка и рожденный ею младенец не от него, а также обвинял в краже его имущества. При расследовании в церковном суде выяснилось, что Нечаев жену прислал к ее отцу с братьями, всю избитую и требовал с тестя денег. Поповский староста освидетельствовал побои и оказалось, что «левый висок у нее расшиблен до крови, на голове была запекшаяся кровь, на позвоночнике, спине, плечах и руках синебагровые пятна, причем сказала, что муж бил ее палкою и конскими плетьми, по наущению ея свекрови, и жить ей с мужем невозможно». Нечаев на допросе нападки отрицал, но не отрицал использование плети, которой наказывал жену время от времени. Дикастерия повода никакого к разводу не нашла и вернула Вассу и рожденного ею младенца двух месяцев мужу с подпиской от мужа жену не бить. Прожив с мужем год Васса, на сей раз, бежала окончательно. В этом деле хорошо видна безвыходная ситуация для женщины: развод или раздельное проживание на основании супружеского насилия она получить не смогла, муж продолжал ее избивать, так как изначально желал развестись и жениться второй раз. Единственным способом избавиться от насилия оказался побег.

(продолжение следует)
___________________________________