Vanity Fair: Статья о Билле Каулице
Перевод с немецкого: Olga Litau
Как гласит журналистская поговорка, интервьюировать 18-летнего, так же имеет смысл, как доить камни. Но с Биллом Каулицем все иначе. Идет ли речь о первом поцелуе или о жажде славы: певец, охотно осмеиваемый всеми как голубоватая подростковая звезда - он парирует все вопросы несравнимо искуснее, чем многие ветераны шоу-бизнеса. Vanity Fair встретился с Биллом незадолго до его операции и после нее остается с ним в E-mail-контакте.
Vanity Fair: Господин Каулиц, как вы себя чувствуете после операции на голосовых связках?
Bill Kaulitz: Ну, как можно себя чувствовать, когда тебе под полным наркозом засунули в горло металлическую палку и поорудовали там маленьким ножичком. Конечно же, такое чувство знакомо каждому. Как же я рад, что это уже позади. Но я все еще боюсь за свой голос и, кроме того, меня грызет совесть за отмену концертов.
VF: Насколько вы выпадаете из работы?
ВК: После операции мне в течение 12 дней нельзя разговаривать. Потом я должен пройти четырехнедельную голосовую реабилитацию. И я действительно этого хочу!
VF: Давайте поговорим о том, как вы начинали. Говорят, творчество питается воспоминаниями о ранах и страданиях. Каковы были ваши?
ВК: Самой большой травмой был развод моих родителей. Мне было семь и я не мог этого понять. Это очень сильно на меня повлияло. В нашем первом альбоме есть песня, в которой говорится об этом. Она называется «Gegen meinen Willen».
VF: О вашем отчиме Гордоне Трюмпере известно, что он преподаватель игры на гитаре. Чем занимается ваш родной отец?
ВК: Он – водитель грузовика в Ганновере.
VF: Когда вам было восемь, ваша семья переехала из Магдебурга в деревушку на 700 жителей. Как вы пережили этот переезд?
ВК: Я чувствовал себя ужасно потому, что я в принципе не деревенский житель. И можно себе представить, какое впечатление там произвели мы с Томом. На нас таращились, как на каких-то инопланетян, которые не совсем реальны. И школа тоже была кошмаром. Каждое утро я должен был вставать в полшестого, чтобы успеть на школьный автобус до Вольмирштедта, и только в полпятого я снова был дома. Как я все это ненавидел! А потом еще одни и те же лица в школе. Это было самое плохое время в моей жизни.
VF: Как на братьев Каулитцев отреагировали учителя?
ВК: До седьмого класса мы с Томом всегда были вместе. Потом, в качестве наказания, нас разделили. Это был настоящий удар в лицо, который тоже очень сильно повлиял на меня. До того времени мы, действительно, все делали только вместе. Мы же однояйцовые близнецы и невероятно близки друг другу. Мы, конечно, возражали против насильного разделения, но учителя посчитали, что с нами двумя они просто не справятся потому, у нас просто слишком длинный язык. Я был не тем, кто сначала спрашивает позволения, а потом тихонько излагает. Я постоянно горланил. Мою маму вызывали в школу через день.
VF: Вашей фишкой было также то, что вы оспаривали оценку классной работы, если ее не возвращали в положенный срок. Где вы взяли это ноу-хау?
ВК: Я всегда знал, что школа мне не нужна потому, что я буду петь. И потому, что учителя меня так нервировали, я хорошо осведомился о своих правах. Я точно знал, что они имеют право делать, а что – нет. Было несколько таких учителей, которые вообще никуда не годились. Некоторые не хотели даже здороваться со мной потому, что я укладывал волосы и лакировал ногти черным. Они считали, что непозволительно ходить в школу в таком виде. Один отказался мне преподавать из-за моего внешнего вида. Отсюда появились и поговорочки вроде «Голова на плечах не только для красивой прически». Я был анти-школьник и абсолютно не позволял себя покорить.
VF: каковы были ваши оценки?
ВК: Прекрасные. У меня всегда была средняя около 1,8. Это больше всего бесило учителей.
VF: Могли ли учителя задеть или ранить вас?
ВК: Ни в коей мере. Я никогда не был «больным чувствительным фриком, грызущим ногти». Я был очень самоуверен. Я и в школу-то ходил в таком виде потому, что точно знал, что каждый на меня таращатся, а учителя только об этом и говорят. Я всегда этим наслаждался. Я хотел бросаться в глаза своим стилем. Люди должны были обо мне говорить.
VF: Недавно вы заочно окончили реальную школу. Насколько это важно, отличать омлет от Гамлета?
ВК: Ну да, различие-то надо знать. Но вся школа в целом слишком обезличена, неиндивидуальна. Зачем зубрить математику, если я знаю, что она не понадобится мне никогда в жизни? В восьмом классе отказался от уроков музыки. Там на меня все смотрели, как на чудо-юдо. Да мы там только заучивали наизусть биографии людей – вдохновения ноль. По пению у меня вечно были плохие оценки потому, что я должен был петь какие-то фольклорные песни. Это был ужас!
VF: Справедливо ли в вашем случае избитое клише, что музыка была для вас билетом, способом вырваться из провинциальной глуши?
ВК: Да. Я всегда думал: Только бы отсюда, из этой тоскливой клетки, где каждый знает каждого! Самое ненавистоное, что только может быть, для меня – это повседневность. Я ненавижу будничность. Поэтому «Tokio Hotel» - это то, что мне нужно. Каждый следующий день не похож на предыдущий: новые города, другие люди.
VF: Благодаря папарацци и так называемым бульварным журналистам ва сегодня круглые сутки находитесь под тотальным наблюдением. Это слишком для вас или исполнение мечты?
ВК: Мальчиком я представлял себе, что мои действия снимают на камеру и показывают миру. Я жаждал безграничного внимания. Сегодня моя детская мечта исполнилась. Не может же это меня нервировать.
VF: Может ли хоть один человек стать для вас настолько же важен, как Том?
ВК: Нет. Это просто невозможно. Я не могу представить себе свою жизнь без Тома. Это просто не поддается описанию, насколько мы близки. В этом есть что-то сверхъестественное. У нас одинаковые мысли, мы часто видим одинаковые сны. Собственно, нам не нужны слова, чтобы говорить друг с другом.
VF: Многие однояйцовые близнецы ощущают свой симбиоз как муку и закатывают друг другу убийственные сцены.
ВК: Конечно, мы тоже ссоримся. И если это происходит, то очень бурно. Тогда может дойти до того, что мы кидаемся друг на друга и можем подраться.
Год назад мы в комнате отеля набросились друг на друга со стульями. Но мы очень отходчивые. Двери хлопают, мы разбегаемся, а через 10 минут уже снова разговариваем.
VF: Кто вам ближе: «натуральный» Билл или накрашенный?
ВК: Однозначно – накрашенный. Ненакрашенный Билл для меня – это как маскировка. Если бы я не был знаменит, я все равно бы так везде ходил. Просто я – такой.
VF: Кто видит вас в «естественном» состоянии?
ВК: Моя семья. Этого достаточно.
VF: Детские звезды – это самый преходящий вид артистов, которые, взрослея сами уничтожают себя. Будете ли вы постоянно ввязываться в скандалы, чтобы сохранить интерес к себе?
ВК: В любом случае хорошо показать, что никто не застрахован от ошибок. Но специально устраивать себе такой стресс я не стану. Делать что-то намеренно, чтобы удержать публику, не кажется мне хорошей идеей. Что я ненавидел с самого начала, так это музыканты из групп постарше или некие люди из звукозаписывающей компании, которые хотели мне объяснить, как все это функционирует. Не надо мне советов! На первой нашей встрече с записывающей фирмой они хотели навязать нам стилиста, который должен был поработать над нашим внешним видом. До сих пор у меня нет стилиста, который указывает мне, что надевать. Это бы стесняло меня. Мы сами решаем вопросы по поводу каждого концерта и контракта, потому что я нахожу абсолютно неприемлемым, быть несамостоятельным.
VF: Кто имеет право что-то вам запретить?
ВК: В профессиональной области – никто. Ни менеджмент, ни записывающая студия. К кому я действительно прислушиваюсь, так это к лучшим друзьям и семье. Моя мама может сказать мне: Билл, ты перегибаешь! И я об этом подумаю.
VF: Ваши родители все еще пытаются вас воспитывать?
ВК: Надо сказать, наша мама нас никогда не воспитывала по-настоящему. Домашние задания были делом добровольным. Она предоставила нам полную свободу, но при этом постоянно следила, чем мы занимаемся. Между нами огромное доверие. Мы общаемся, как друзья. На самом деле, нет ничего такого, о чем я не мог бы рассказать моей маме. У меня никогда не было от нее секретов. Даже когда я первый раз заявился домой нетрезвым, она сказала, что думает по этому поводу, но я не должен был бояться ее.
VF: Не просит ли ваша мама, как минимум, в святой вечер (24 декабря, вечер перед Рождеством – прим. Пэм) оставить свои волосы в покое?
ВК: Нет. Ей это не важно. Я первый раз покрасил волосы в девять. Они попеременно были зелеными, синими, белыми, черными… Свой пирсинг на брови я сделал в 13. Она и тогда отреагировала спокойно.
VF: На ваших концертах в среднем по 200 девушек-подростков падают в обморок от избытка чувств и, бывает, что держат плакаты со слоганами вроде «Тр*и меня через муссон». Каково это, чувствовать и знать, что миллионы девочек проецируют на вас свои зарождающиеся сексуальные фантазии?
ВК: Честно говоря, я об этом особо не задумываюсь. Иногда мы смотрим друг на друга и начинаем смеяться, потому, что не можем себе представить, что кто-то повесил в своей комнате постер с одним из нас. При этом, представление, что ты действительно где-то висишь на стене, я всегда находил приятным. Раньше, я часто сидел в своей комнате и раздумывал, что мой идол Нена в этот момент делает, о чем сейчас думает. То, что другие люди сейчас сидят в своих комнатах и думают обо мне, я как-то не могу себе представить. Я для себя самого – совершенно обыкновенный, а мы все друг для друга – тем более. Мы не воспринимаем нас так уж всерьез.
VF: как часто вы обращаетесь к себе в третьем лице?
ВК: Иногда. Но неумышленно. Когда мне неохота что-либо делать, я думаю: Билл все равно должен это сделать потому, что так будет лучше для группы.
VF: Ваша манера держаться на публичных мероприятиях некоторым кажется загадочной. Есть ли еще различия между Биллом-артистом и реальным Биллом?
ВК: Пару вещей я оставлю при себе. Кроме того, различие не очень велико. Последние три года были беспрерывной гонкой. Не было уголка, куда можно было бы зайти и действительно уединиться. Даже в самом туре мы 24 часа в сутки находились под прицелами камер. Что такого мы могли пережить, о чем через пару часов не стало бы всем известно? Но это и есть то, чего я всегда хотел. Поэтому с этим нужно мириться.
VF: Часто объекты нашей зависти не считают, что им стоит завидовать. Что нервирует тебя в том, чтобы быть Биллом?
ВК: Основная проблема у таких людей, как я – это доверие. Мне очень сложно поверить кому-то и покориться. За последние годы я не нажил ни одного друга и ни разу не влюбился. Когда я знакомлюсь с кем-нибудь, я очень осторожно и скептично настроен и спрашиваю себя: Что за этим стоит? Через это прошли уже многие люди, когда они что-то рассказывали журналистам и их выставляли на посмешище. Если бы я не был так известен, вероятно, я бы уже давно влюбился в одного из людей, которых уже знаю.
VF: Кто хуже всех предавал ваше доверие?
ВК: Я еще никогда не открывался настолько, чтобы дать кому-то возможность это сделать. Я ношу на себе защитный панцирь. Свобода просто куда-то выйти и с кем-то познакомиться, без того, чтобы об этом не раструбили - это самое главное, в чем себе приходится отказывать. И все равно, моя теперешняя жизнь – это то, чего я всегда хотел.
VF: Является ли проблема доверия причиной, почему звезды находят себе пару в своем кругу?
ВК: Да. Анджелине Джоли не приходится переживать о том, что Брэд Питт хочет стать знаменитым за ее счет. Знаменитости предпочитают находить себе кого-то, кто ведет такую же жизнь, как они сами и реализуют себя таким образом. Мои постоянные подружки никогда не понимали, что я сразу после школы шел прямиком в репетиционную, а по выходным с большим удовольствием выступал в клубе, чем сидел с ними дома у телевизора. Сейчас стало еще сложнее. Кто станет делить такую жизнь с другим? И, конечно, этот человек должен осознавать, что с такой жизнью не так просто расстаться.
VF: когда вы в последний раз были влюблены?
ВК: 3,5 года назад. Большую любовь я еще не встретил. Я и не думаю, что ее дано найти каждому. А если и повезет, то однажды. В моей ситуации, должно очень повезти, чтоб ее найти.
VF: Неужели в 18 лет не хочется просто бесконечно менять женщин?
ВК: Не знаю. Именно с такой жизнью, какую я веду, мне предпочтительнее найти настоящую любовь, чем гоняться за юбками. То немногое свободное время, что у меня есть, я хотел бы делить с человеком, о котором я знаю: она должна быть единственной!
VF: Вы уже когда-нибудь говорили девушке «Я люблю тебя»?
ВК: Да. Но я не это имел ввиду. Я должен был сказать: «Я в тебя влюблен». Чем старше я становлюсь, тем более серьезно я воспринимаю это различие. Вероятно, Том постоянно признается девушкам в любви, чтобы из заполучить.
VF: Вы конкурируете из-за девушек?
ВК: Нам нравится один и тот же тип. Наши подружки всегда дружили между собой. И это было крайне неудобно потому, что они потом всегда объединялись против нас. Наш первый поцелуй был с одной и той же девушкой. Сначала был том. На следующий день она поцеловала меня. На этом у нас эта история закончилась . О, Боже! Мне кажется, это ужасно, когда первый поцелуй становится последним.
VF: Сколько лет вам тогда было?
ВК: Одиннадцать. Она была на три года старше и опытна.
VF: Когда у Тома был первый секс?
ВК: В 14, если я ничего не путаю.
VF: Так это значит, он уже перебрал невероятное количество девушек.
ВК: Да пусть делает, что хочет. Если у него хватает нервов, каждый вечер приводить новую. Лично у меня нет никакого настроения это делать. Но мы всегда различались на этот счет.
VF: Ваш коллега Робби Уильямс как-то рассказывал нам, что в германии существует два сорта групиз. Одни хотят во время секса сделать фото на цифровую камеру, чтобы показать в доказательство подружкам. Другие в самом разгаре спрашивают: «Робби, а ты действительно испытываешь ко мне настоящее чувство?»
ВК: Да, Том мне тоже такое рассказывал. С тех пор, как мы в разъездах, еще никто не побывал в моей постели. У меня вызывает отвращение мысль, каждый вечер впускать в мою кровать кого-то, кого я не знаю. До такого я еще не дошел. Я бы не смог довериться девушке настолько, чтоб прихватить ее с собой на одну ночь. Единствоенное личное, что у меня есть во время тура – это комната в отеле. И просто пустить туда кого-то на ночь переночевать – нееее, это не для меня.
VF: Был ли уже у вас секс?
ВК: Я бы хотел, чтоб это осталось моей тайной.
VF: не удивляет ли вас, что многие считают вас геем?
ВК: Абсолютно нет. Большинство мыслит очень стереотипно: макияж плюс прическа равно гей. Я и не собираюсь никому доказывать обратное. Каждый волен делать, что хочет. Одно не имеет никакого отношения к другому.
VF: Что бы вы сделали, если б на один день стали девушкой?
ВК: В любом случае, гулять с Томом я бы не пошел.
VF: А кроме?
ВК: О, Господи, что бы я делал? Вероятно, то же, что и сейчас, различие не настолько велико.
VF: Что бы вы охотно запретили девушкам?
ВК: Быть неревнивыми. Ревность очень важна. Если я влюблен, я должен владеть человеком безраздельно и никуда его не отпущу. Это просто сбило бы меня с толку, если бы партнерша сказала мне: «Ты, Билл, все эти визжащие девочки мне безразличны. Я тебе полностью доверяю»
VF: Вас уже предавали?
ВК: Нет. Но и я не предавал ни разу. Верность – это самое важное для меня.
VF: Чем вы действовали на нервы своим подружкам?
ВК: Я очень громко говорю. Целыми днями. И жестикулирую руками и ногами. Никому не даю высказаться. Это достанет любого.
VF: Что труднее: любить кого-то или себя самого?
ВК: Себя самого. Это уже трудно - принять, как данность то, что ты есть. Бывает безумно много моментов, когда я неуверен в себе
и охотнее всего забился бы в самый дальний угол: улегся там, натянул на себя одеяло и просидел там год. Иногда я рад, что находимся в этом угаре, и даем один концерт за другим, так, что некогда как следует пораздумать. Тогда для одиночества просто не остается времени.
VF: Могли бы вы обойтись без телохранителя?
ВК: Я не могу просто так выйти в булочную. Конечно, это все меняет. Я к тому же невероятный зануда потому, что у меня есть проблема – я сумасшедший перфекционист. Я ничего не могу перепоручить. Это потребность все контролировать просто становится болезненной – и становится все хуже. Все до мельчайших деталей должно быть спланировано потому, что я хочу точно знать, что меня ждет. Иначе я выхожу из себя. У Тома то же самое. При всем том, мы платим огромному количеству людей, чтобы они сделали за нас все возможное. Но мы сами себя сделали и поэтому нам так невыносимо, чтоб кто-то посторонний приложил руку к «Tokio Hotel»/
VF: Вы сами контролируете свои финансы?
ВК: Да. Мы делали это уже в 13. У меня доступ ко всем счетам и я контролирую их также, как свою карьеру.
VF: вам известно, сколькими миллионами вы обладаете?
Голос представительницы звукозаписывающей компании на заднем плане: «О деньгах не спрашивать!»
VF: Когда вы подарите своим родителям виллу?
ВК: Как только смогу себе это позволить. В любом случае, я хотел бы жить вместе с родителями. Мы так близки, что они никогда не будут мне в тягость. Я не знаю ничего такого, что бы заставило меня сказать: «О, Боже, уйдите пожалуйста.»
VF: представьте себе, вас похитили. Какой бы, по вашему мнению, была разумная сумма выкупа?
ВК: То, что смогли бы собрать вместе все мои друзья. Конечно, потом они получили бы свои деньги обратно.
VF: Что вы думаете о падении Бритни Спирс?
ВК: Я могу понять, как происходят такие вещи потому, как я тоже живу такой жизнью. Люди со стороны, вероятно, все думают: «У нее есть деньги, она добилась всего, чего ей еще надо?» Я не мог бы себе представить, делать солокарьеру и все время быть в пети одному. Выносить это безумное давление я бы не смог.
VF: В 1991 году Мадонна сказала: «Я буду счастлива только тогда, когда станузнаменита, как господь Бог». Вы с ней не родственные души?
ВК: Да уж, веселое высказывание. Но прекрасно понимаю, так как просто невозможно остановиться. Нельзя сказать: «Я добился успеха в Германии, мне этого достаточно». Уже не терпится стать успешным везде, где только возможно. Даже если бы я был богат, как Крёз и владел собственным островом, я бы все равно продолжал. Это правда, что говорят: Слава – это наркотик. И отрыв от нее – настоящий удар, с которым нелегко справиться.
VF: если бы наркотики не были запрещены, что бы вы охотно попробовали?
ВК: Что-нибудь расслабляющее, чтоб я не контролировал все и вся.
VF: В своих снах вы тоже звезда?
ВК: Однажды мне приснился кошмар: Я лежу в постели в стеклянной комнате, а вокруг стоят фотографы и беспрерывно снимают. Я говорю одному нашему сотруднику: «Черт, черт! Не мог бы ты их спровадить?» А он отвечает: «Неее… так дело не пойдет, у тебя было назначено, а ты продрых». При всем том, я еще ни разу никуда не опоздал. Я ставлю себе три будильника, чтоб не проспать.
VF: почему еще никто не видел вас танцующим?
ВК: Я никогда не танцую. Я всегда сижу в уголочке, словно уже напился. Это я тоже могу. Мне кажется танцы – это для девушек. И даже если это звучит по-дурацки: только девушки должны танцевать везде.
VF: Вы когда-нибудь задумывались о своих похоронах?
ВК: Должен честно сказать: Да. Мои друзья, которые находятся в том же возрасте, тоже задумываются об этом. Представляешь себе, кто присутствовал бы на них и кто действительно оплакивал бы тебя.
VF: и под какую музыку вас опустили бы в могилу?
ВК: «Magic Dance» Дэвида Боуи из фильма «Лабиринт». Это очень веселая песенка, а «Лабиринт» - фильм моего детства, который я обожаю до сих пор.
VF: Что бы было на вас надето?
ВК: Я был бы весь в черном и в черной же кожаной куртке. Моим последним желанием было бы, чтоб кто-нибудь уложил мне волосы. Надеюсь, что они у меня еще останутся. Ну а если нет, то пусть наденут на меня парик.
взято http://vkontakte.ru/club16368320
. Хотя ты права
. Когда появиться нормальная связь, я сюда еще вернусь...
не могу больше...
Я так старалась, чтоб меня пожалели))) 
