Клуб коллективного чтения

Рук отвернулся. Он устремил свой взгляд в густой туман в ту сторону, где находилось море. Он почувствовал злость. И одиночество. Это чувство не было таким уж новым для него, он прошел с ним половину всей своей жизни. Но еще никогда оно не было таким острым и смешанным с завистью.
Он чувствовал отвращение. Он скорее бы подставил свою грудь под копье, чем согласился жить такой жизнью, которую вел Аллегрето. Не мягкому теплому месту рядом с Мелантой завидовал он сейчас, не физическое обладание ею было его мечтой. То, о чем он мечтал – это спокойное пробуждение рядом с родным человеком, доверчиво улыбавшимся ему.
Ему захотелось, чтобы с ним снова была его жена.
Целых тринадцать лет он верил в то, что Бог забрал у него его Изабеллу для важных дел и в связи с серьезными причинами. Иногда ему вдруг хотелось, чтобы Бог забрал ее по﷓настоящему, и тогда он смог бы жениться снова. Его тело охватывало желание, а душа стремилась к такой женщине, как принцесса Меланта. И это было очень плохо – тогда ему хотелось не разделить яблоко, а поцеловать женские губы, хотелось устремиться в Юлоу к обещанной там постели.
Все это время его поддерживал образ той госпожи, служить которой он поклялся. Но теперь его больше не было. И когда он попробовал было заменить тот образ его сеньоры с соколом на плече на образ Изабеллы, он вдруг почувствовал страшный гнев. Гнев на Изабеллу, гнев на архиепископа, который позволил ей покинуть его, на самого Бога. Почему же, почему он должен жить без жены?
Он был обыкновенным мужчиной, который должен не страдать в огне желаний, а жениться, иметь сыновей и дочерей, очаг, жену, ожидающую его возвращения.
Теперь ему оставалось только возвыситься… или пасть. Мысль об этом раньше не приходила в его голову. Перед глазами возникли шатер, меха внутри, и он почувствовал, как дикий огонь жжет грудь.

Рук отвернулся.Он стоял уставившись на сплошной туман моря. Он чувствовал непонятную злобу и одиночество. И это было ему знакомо, это он уже чувствовал половину своей жизни, с того момента, как покинул свой дом и не нашёл для себя ничего в целом мире. Но не потому, что всё долгое время он причитал или завидовал. Ему было противно. Он бы лучше дал себя проткнуть копьём врага, чем жил такой жизнью, как Аллегерто.
Дело было не в том мягком, уютном местечке в шёлковом шатре и в не физическом удовлетворении он нуждался. В Меланте не было ничего настоящего. То что он хотел было обманчиво и привлекательно: спать тесно прижавшись к друг другу, просыпаться вместе, доверять друг другу. Простые улыбки и быть вместе. 13 лет он верил, что у Бога было достаточно оснований забрать у него Изабел. Иногда он ловил себя на мысли, что ему жаль, что Бог не забрал у него Изабел действительно, что она не умерла, а стала монахиней. Тогда он мог бы женится снова, он бы прекратил эти скитания, в которых его тело совсем измучилось, а душа так изголодалась, что его тянет даже к такой, как принцесса Меланта. Он не мог сказать, что он стал лучше, он стал хуже: вместо того, чтобы желать разделить кров (еду, жизнь), он хотел поцелуя, он желал оказаться в той постели, в Юллоу, так ловко предложенной Мелантой. Безупречный образ его Дамы, которой он служил, поддерживал его всё это время, но не сейчас. Нет, сейчас она вела его к бесчестью.
Изабел не могла его на что либо сподвигнуть, ему нужна была его Дама, Дама с соколом, чтобы ей служить, сражаться в её честь. Когда же он пытался представить Изабел на её месте, тогда перед его стопами как будто раскрывалась бездна злости: злость на Изабел, злость на епископа, даже на самого Бога. Нет, без его Дамы, без его служении ей, вся его защита просто разрушится против бесконечных вопросов: почему, почему, ну почему он должен жить без жены.
Он вглядывался в серое небо и не находил ответа. Архиепископ признал его клятву (та клятва целомудрия 13 лет назад) перед Изабел нарушенной, но несмотря на это всё равно забрал её, оставив его в тупиковой ситуации, которую он мог понять, как намерение Бога держать его в целомудрии, или же это были намерения архиепископа, или ещё кого.
Это безжалостно, дать ему только несколько недель любви в его жизни и никакой надежды найти любовь ещё раз. У него не было желания служить в каком-либо святом ордене, он знал это определённо. Он не чувствовал никакой насущной необходимости проповедовать- он просто бы не знал что сказать, даже если бы захотел. Он не слышал никаких голосов, убедивших бы его носить власяницу на своей коже или отгородится от всего, как от отшельнику.
Он был обычным мужчиной, а обычные мужчины хотят женится, иметь сыновей и дочерей, иметь постель и очаг, и жену ожидающую его в конце пути.
Без его Дамы его одержимость только укрепилась, он бы только разрушил своё существование, ненавидя Изабел и Бога...или уступил бы своей чести, возненавидив себя. У него никогда не возникало мысли уступить, а сейчас появилась. Та палатка с мягкой постелью из меха позади него и шёпот гиенны гненной раздающийся у него где-то в затылке.
Не согласна, как перевили на русский язык.

Ruck turned full away. He stood staring into the blank mist toward the sea. He felt obscurely angry, and
lonely. It was not a new feeling; he’d felt it half his life, since he’d left his home and found no place for
himself in the world, but not for a long time had it been so keen and envious.
He was disgusted. He would have run himself on an enemy’s lance before he would live as Allegreto
lived. But it was not the warmth, not the soft place in a silken tent, not even physical possession of her
that he most craved. Nothing of the truth of Princess Melanthe. What he wanted was that false and
beguiling picture: a slow familiar awakening, sleeping close, trusting; easy smiles and union.
He wanted his wife.
For ten and three years he had believed God had taken Isabelle for good and sufficient reasons.
Sometimes he caught himself wishing that she’d been taken in truth, that she was dead instead of in a
nunnery, so that he could marry again and cease wandering in this limbo where his body tortured him and
his heart hungered even after such as Princess Melanthe. He couldn’t tell that he was becoming better for
it; he was becoming worse—he felt himself sinking toward a kiss instead of a shared apple, toward that
subtle offer of a bed in Yewlow.
The untarnished image of the lady he served had once sustained him, but it held him no longer. Nay, she
drove him now toward infamy herself. The vision of Isabelle alone had never been enough to bind him;
he’d needed his liege lady of the hawk to serve, governing himself for her honor. When he tried now to
put Isabelle in her place instead, he found an abyss of anger opening up beneath his feet: anger at
Isabelle, at the archbishop who’d let her leave him, at God Himself. Without his liege lady, his defense
crumbled against the endless question of why, why, why he must live without a wife.
He raised his face to the gray sky and found no answer there. The archbishop had declared his vow
before Isabelle invalid, but taken her anyway—leaving Ruck in an impasse he could only understand as
God’s intention to hold him fast to chastity, archbishop or no.
It seemed too pitiless that he should only be given a few weeks of love in his life and never permitted to
seek it again. He had no calling for holy orders, of that he was certain. He felt no urges to preach to the
Ninevites—he wouldn’t have known what to say to them if he had. He heard no voice telling him to wear
sackcloth against his skin or wall himself up as an anchorite.
He was only an ordinary man, and ordinary men were suffered to marry instead of burn, to have sons
and daughters, to have a bed and a fire and a wife waiting at the end of the journey.
Without his liege lady to fortify his resolve, he could only cleave to his bitter perfection, hating Isabelle
and God ... or surrender honor and hate himself. He had never thought truly of yielding before, but he
thought of it now. He felt the tent and the deep furs behind him, and the whisper of hellfire on the nape of
his neck.