Кейти:
» 9 глава
9 глава
Стоять в пробке не любит никто. Пустая трата времени, сил и энергии. Но Денис Романовский был тем редким исключением из правил, которого не приводило долгое стояние на одном месте в раздражение и панику. Можно сказать, ему это даже нравилось. В ситуации, когда другие нервно теребили пальцами по рулю, отбивая им самим известные такты, откидываясь на спинку сидения, проклинали сегодняшний день, слушали аудиокнигу, на автомате продвигаясь вперед, вели бесполезные разговоры по телефону, которые и не состоялись бы никогда, не окажись на дорогах пробки, в такие минуты Денис Романовский работал. Он делал это почти против воли, неосознанно и спонтанно, но... меткий глаз профессионала уже вылавливал из груды металлолома ему одному нужные образы и превращал их в фотошедевры.
В пробке можно было наблюдать за людьми. Их поведение, характер, привычки, темперамент, вплоть до мыслей, что крошились, будто старый кирпич, у них в головах. Всё это после пары часов наблюдения уже не становилось для мастера загадкой. Он умел читать по лицам, научился. Или – его научили это делать.
Вот этот старый подхалим, что выдает раскрасневшимся от жары и духоты лицом мученическую мину. Он звонил кому-то недавно, и Денис мог дать голову на отсечение, что своему боссу, чтобы елейно пропеть тому дифирамбы, даже будучи прикованным к дорожной полосе. Или девушка, сидящая по правую от него сторону, в шикарном белом костюмчике из хлопка, довольно дорогом и стильном. Симпатичная девушка, милая, слушает аудиокнигу. И это, скорее всего, не Булгаков и даже не какой-нибудь женский роман, а что-то из Карнеги или научное пособие типа «Как управлять людьми». Она проворно перестраивается в другой ряд, не обращая внимания на призывные и протестующие гудки клаксонов со всех сторон. Импозантный деловой мужчина, ровесник Романовского по виду, выглянул из окна «Мазды», чтобы проводить дерзкую девицу-водительницу мрачный взглядом, надеясь, вероятно, на то, что она заметит его неудовольствие. Не заметила, естественно. Мрачнея, мужчина схватился за руль и забарабанил по нему пальцами.
Мимо промчался мотоцикл, протиснувшись вдоль машин, будто законсервированных в металлической коробке, и остановился вдали на целых семь автомобилей. Денис был уверен, что все водители проводили его завистливыми взорами, желая оказаться на месте того, кому посчастливилось управлять двухколесным зверем. А вот еще один сюрприз, уже слева от него. На скутере, так модном сейчас среди молодежи, мимо него, едва не расталкивая груди машин, легко промчался высокий парень с сидящей сзади него девушкой. Остановился чуть ближе к Денису, чем мотоциклист, одной ногой удержал равновесие, чему рассмеялся и вновь тронулся с места, с давлением, присущим целеустремленным людям, продвигаясь всё дальше.
На губах Дениса мелькнула мягкая полуулыбка, он, откинувшись на спинку сиденья, в такт льющейся из приемника мелодии, постукивал по дверце своего автомобиля с внешней стороны и наблюдал. Наблюдал он не только за автомобилистами, но и за прохожими, которые то и дело мелькали в толпе пешеходов, или томились на автобусных остановках, или стояли на пешеходном переходе, ожидая «зеленый свет». И эти наблюдения ему нравились еще больше. Опытный взгляд мастера вылавливал из толпы интересные образы и характеры, которые в сознании мужчины тут же обрабатывались и складывались в фотографии.
Вот на пешеходном переходе застыла девушка-подросток, в ушах наушники, на ногах легкие кеды, она, ожидая возможности перейти дорогу, мягко постукивает носком кеды, толи в нетерпении, толи подчиняясь музыке, звучащей в плеере. Навстречу ей через несколько секунд, когда загорится заветный зеленый свет, будет спешить невысокий мужчина опрятного вида с дипломатом в руках. И очки, скрывающие цвет глаз, скорее являются частью имиджа, нежели улучшают его зрение. А на автобусной остановке сидит, общаясь с молодой беременной женщиной, некая сухонькая старушка, возраст которой определить невозможно. Она отчаянно жестикулировала и в чем-то уверяла свою собеседницу, но та отвечала ей лишь легкими кивками головы, постоянно поглаживая свой округлившийся живот. Вероятнее всего, лично они знакомы не были, и разговор состоялся по инициативе старшего поколения. И это вызвало на лице Дениса ироничную улыбку.
А вот невысокая девушка, обхваченная с обеих сторон девочкой и мальчиком, мелькнула в толпе, будто растворяясь в московских пешеходах так быстро, что Денис не успел ее разглядеть. Но громкий смех детей заглушил даже раздражающий писк клаксонов, раздававшихся со всех сторон. И это его будто отрезвило.
Он, приподнявшись с сиденья, наклонив голову набок, наблюдал за продвижением троицы с каким-то невозможным для него чувством удовлетворения, удовольствия, даже восторга. И не мог объяснить этого.
«Интересно, девушка приходится матерью малышам? невольно мелькнуло в его голове. Или нянькой? Подруга их родителей? Родственница?..». Непонятный интерес, вызванный их появлением, почему-то его совершенно не волновал.
Сощурившись, Денис наблюдал, как они продвигаются вперед, даже не замечая, что губы его начинают складываться в легкую улыбку. А потом вдруг жестко поджались. Когда он просил родителей о маленьком братике или сестренке, они отмахивались от его просьб, говоря, что сейчас не время. А потом... потом не было ни времени, ни родителей. Вообще ничего не было. Был только он. Мать. И отец. Уже не вместе, а каждый отдельно. Каждый за себя. Каждый – сам.
Нахмурившись от нахлынувших на него мимолетных воспоминаний, он следил за тем, как девушка со своими чадами скрылась за поворотом какого-то торгового центра. В поле его зрения они не находились и пяти минут, что мужчину почему-то разозлило. И, стиснув зубы, Денис, неожиданно для себя взорвавшись, просигналил стоявшей перед ним машине, чтобы та двинулась с места. Водитель выглянул из автомобиля и показал Денису кулак, на что тот ответил, резко нажав на газ и едва не врезавшись в бампер его машины. Водитель изумленно выпучил глаза и двинулся вперед, бросив на Дениса еще один удивленный взгляд.
Всю оставшуюся дорогу до квартиры Дениса раздражала быстрая смена своего настроения, которая, как правило, выливалась на других автолюбителях, решивших затеять с Романовским спор. Пробка рассосалась минут через тридцать нудного пути до расширения дороги, а Денис всё не мог выбросить из головы тот последний образ, который всплыл перед его глазами. Он даже не сразу понял, что думает именно о ней, той девушке, что спешила куда-то с двумя детьми дошкольного возраста, когда, лавируя мимо одной и другой иномарки, останавливался на светофоре, напряженно сдвигая брови. Что-то мучило, тяготило, но он не мог уловить причину собственного волнения, даже когда парковался на стоянке у своего дома. Когда подходил к подъезду, на автомате кивал охраннику и поднимался в зеркальном лифте на свой этаж, он всё еще не мог понять, что его беспокоит.
Журнал? Да, дело в нем. Лёша еще не звонил ему, сообщая последние новости о поисках фотографа. Не сказать, что он сам не искал подходящие кандидатуры фотохудожника, искал и еще как, рыская по всем фотоателье, которые только были ему известны. Но не нашел ничего стоящего. Ни его внимания, ни денег, которые он собирался бы заплатить за работу. Вопрос о фотографиях для нового выпуска всё еще оставался открытым. И это, естественно, не могло не беспокоить Романовского, как владельца журнала.
Артём должен приземлиться завтра в семь тридцать утра, его встретит Эля, и Денис будет явно лишним. Поговорить о работе они смогут только во второй половине дня, и если раньше это Дениса не заботило, то сейчас почему-то выводило из себя.
Поднявшись на свой этаж, с мрачным лицом миновав лестничную клетку, предварительно оглядываясь, мужчина открыл дверь и вошел внутрь. Щелкнул выключателем... И вдруг... словно вспышка, зажженная свеча, озарившая тьму комнаты... перед его глазами – она. С детьми. Картинка, фотография, застывший кадр. И он уже невольно рисует в воображении, как поставить свет, как повернуть лицо, где встать самому, чтобы найти правильный угол съемки. Какой наложить макияж, какое подобрать платье и как убрать с лица волосы. Он уже видел ее взгляд, приоткрытые губы, легкое движение плеч, полуулыбку. Он видел ее всю.
Так неожиданно, резко, будто вырвало из его груди воздух, вынуждая его задыхаться. И вместе с тем так легко, свежо, приятно. Нежное тепло растеклось по телу, окутывая, вбирая в себя остатки былых сомнений, еще теплившихся внутри него. Фотография. Его фотография. Он – снова за объективом фотокамеры, а в роли модели – она. Такая яркая картинка, художественный образ, страстно-нежный, парящий. Идеальный!..
Денис застывает, глаза щурятся, а губы сжимаются в узкую полоску. Нет! Он больше не фотографирует. Отпала необходимость кому-то что-то доказывать, к чему-то стремиться, покоряя горы. Надоело. Ушло в прошлое. Просто пресытился? Любимой работой – как пресытился до этого женщинами?.. Он не забросил свое дело, он фотографировал, но то были совсем другие фотографии. Личные. А это – совсем другое дело.
Так почему же отпало желание творить, продолжая свой труд? Почему три года назад он взял и бросил занятие, которому без преувеличения посвятил большую часть жизни? Что-то в нем будто надломилось или сломалось вовсе? Надоело выставлять напоказ тот свой талант, ту стороны собственного «я», которую он бы желал скрыть от посторонних глаз? Или просто... перестал показывать то, что отражало теперь всё его существо. Глаза – зеркало души. А глаза фотохудожника – его фотографии. Может, он устал обманывать? Других, себя... Говорить, что то, что он изображает в фотографии – правда, а на самом деле – он не верит в это ни на грош. Устал от лжи и обмана, так долго главенствующих в его жизни? Или просто... устал? Устал быть ненастоящим, вылепленным из куска плоти получеловеком? Или просто стал иначе смотреть на мир?
Денис не мог дать ответа на этот вопрос. Пока не мог. Но дал себе слово, что в этом, как и в остальном, что его беспокоило, он докопается до истины.
Разувшись, повесив барсетку (к слову, подаренную Элей), Денис прошел в гостиную. Быстрого взгляда хватило, чтобы понять: Ирина Викторовна уже приходила и прибралась. На плите, наверное, стоит обед.
Мужчина опустился в кресло и, закинув руки за голову, осмотрел комнату.
Он любил свою квартиру. Это место было для него всем, он сам его создал, и оно было, как и журнал, своего рода его детищем. Наверное, его можно было сравнить с храмом для верующего человека. Если бы Денис верил Бога. Здесь всё было спланировано им лично, всё было организовано, обустроено, подобрано для него. От большого темно-синего дивана с белыми полосами в гостиной до фотокабинета, занимавшего отдельную комнату, с личными фотографиями на стенах и в рамках. Четырехкомнатная квартира; большая лоджия, спальня, гостиная, фотокабинет и гостевая. Всё совмещало в себе стиль минимализма, но уютного классического прованса. Зачатки некого подобия уюта и комфорта для семьи, которой у него не было, и консерватизма холостяцкой берлоги, в которую можно привести очередную приглянувшуюся девушку.
Эту квартиру Денис выбирал сам и переехал в нее четыре года назад. С тех пор здесь не было проведено ремонта ни одной из комнат, всё оставалось в том виде, в каком он всё оборудовал.
Много гостей квартира никогда не принимала, Артем, Эля, Алексей, пара сотрудников... и его женщины. Много женщин. Восхищавшиеся его вкусом, размерами обиталища, дороговизной убранства, персидским ковром, картиной известного художника или статуэткой из слоновой кости. Его деньгами. Но никогда - его фотоработами. Он, наверное, и не подпустил бы их к своему кабинету. Вот где было священное место. А еще - спальня. В ней бывали единицы, и отнюдь не женщины, для них была отведена гостевая комната.
В спальне была иная атмосфера... это было местом уставшего путника, нашедшего приют в конце пути. И этим приютом, так поздно обретенным, Денис ни с кем не собирался делиться.
Звонок мобильного телефона отвлек мужчину от этих мыслей, он напрягся и ответил на звонок.
- Денис? – это была Эля. – Извини, что беспокою тебя дома, но Владимир Чернышев опять звонил тебе. Я не знаю, что делать, он настаивает на встрече. Мне можно записать его на...?
- Я разве не говорил тебе, чтобы ты игнорировала эти звонки? – разозлился Романовский. – Или же чтобы делала так, чтобы их игнорировал я!? Не так и сложно, тебе не кажется?
- Зря ты на мне срываешься, - с обидой в голосе проронила девушка. – Я спрашиваю лишь потому, что он звонит не просто не в первый раз, но уже каждый день в течение нескольких месяцев, мне кажется, что хотя бы своей настойчивостью этот человек, кем бы он не был, заслужил хоть крупицу твоего внимания.
- Этот - не заслужил, - отрезал Денис, мрачнея. - Еще раз позвонит, скажи, чтобы не вынуждал меня принимать крайние меры.
- Это какие... крайние меры? – с придыханием спросила девушка.
- Я найду способ оставить меня в покое, - сказал Денис, отключаясь. - До завтра.
Конечно, он зря сорвался на Эле, она ни в чем не была виновата, но злость яро клокотала в нем, ярость рвалась изнутри. О спокойствии не могло уже идти и речи. Денис застыл, мрачнея с каждым мгновением.
Владимир Чернышев вновь звонил ему и просил о встрече. О невозможной встрече, которая опоздала на добрый десяток лет! Он просил его о встрече, он хочет поговорить... О чем? Единственное слово, которое Денис готов был произнести, глядя ему в лицо, это «Ненавижу!». Неужели он хочет его услышать!? И это не фальшь и не ложь, в этом Денис лгать не стал бы. Ненависть не придумывают, ею не прикрываются. Это единственное чувство, которое невозможно вызвать нарочно. И Денис ненавидел Чернышева.
Да, он ненавидел его. Может быть, стоило уже всё забыть, не простить и принять, но хотя бы смириться, но Денис не был способен даже на это. Возможно, его ненависть уже вышла за допустимые пределы и превратилась в маниакальную зависимость – просто ненавидеть, чтобы ненавидеть, жить – чтобы ненавидеть его. Но даже если это и было так, Денису было плевать. Только он знал, чего ему стоила эта месть! И только он знает, как он не желал, чтобы всё это вообще ворвалось в его жизнь. Но в свое время ему тоже не оставили другого выхода, ему просто не дали шанса, чтобы исправить то, что сейчас нагло смеялось ему в лицо. Его ненависть завладела им настолько сильно, что уже не было ни шанса, чтобы излечиться от подобного недуга. Вначале он еще боролся, пытался что-то с этим сделать, а потом – устал. И, убивая другие чувства, ненависть отчаянно завладела его существом.
Владимир Чернышев. Зачем ты вернулся к тому, кто уже не нуждается в тебе? А, если и нуждается, то никогда и никому не признается в этом? Ведь когда-то вы вычеркнули друг друга из своих жизней! Что сейчас он хочет поменять, изменить, решить? Ведь виноваты в случившемся, были не только они двое...
Повернуть время вспять невозможно, Денис пробовал, не получилось. А ничто иное их просто не спасет. Он тоже пробовал. Забыться в работе, в женщинах, в выпивке, в любимом деле, которое превратил в цель существования и отчаянное желание жить - просто жить. Не получилось. Его журнал процветал. Женщины утомили и опостылели. Выпивка погружала в состояние сна лишь на некоторое время, а любимое дело... он и его забросил три года назад. Потому что понял, что ему не удается бороться с прошлым. И это его тоже не спасает. Ничто его уже не спасает...
Денис вздрогнул, осознав суть собственных мыслей. Сквозь плотно сжатые губы вырывалось дыхание.
Вот разгадка! Женщины, работа, журнал и фотографии. Испито до дна, выброшено, забыто, оставлено... Не просто так. По причине.
Денис закрыл глаза. Его медленно убивало прошлое...
Наталья застала его, как всегда, сидящим в кресле с зажатой в дрожащей руке телефонной трубкой и подрагивающими от отчаяния плечами. Она знала, что поседевшие брови сведены к переносице, на лбу образовались складочки, и морщинки около зажмуренных глаз. Она знала, что если посмотрит в них, то увидит не только синеву, но и то, как в них плескается боль, острая и удушающая.
Сердце предательски дрогнуло и, замерев на мгновение, помчалось вскачь. Страстное желание унять боль, прижаться к его груди, успокаивая, наполнило всё ее существо. Если бы она была способна на это!
Женщина прикрыла глаза. Когда пройдет боль? Казалось, ее нельзя уже терпеть, но он терпел, боролся с ненавистью, мирился с презрением. И ждал, ждал, ждал… желал, жаждал прощения. Но так и не дождался.
И она не дождалась того дня, когда отчаяние, каждый раз срывавшееся с губ глухими стонами и криками невымоленного прощения, перестанет будить родного человека среди ночи. Она всегда просыпалась от его тихих рыданий и лежала потом с открытыми глазами, слушая горькие всхлипы и неясный, неразличимый шепот во тьме, молящий о прощении. Не могла заснуть. Как и он, не могла заснуть. До утра.
«Когда же всё это закончится?!» с болью подумала Наталья, глядя на дрожащие плечи мужа.
Когда он престанет мучить себя и примет то, что у него есть, а не что когда-то упустил? Когда позволит сердцу не болеть, памяти не вспоминать, и когда перестанет трясущимся от нетерпения рукам хвататься за телефонную трубку, набирая один и тот же номер раз за разом? Когда перестанет плакать, как ребенок, каждый раз, когда услышит на том конце провода один и тот же монотонный ответ… Непрощение.
Наталья прислонилась спиной к дверному косяку, сдерживая рвущиеся рыдания. Сердце разрывалось на части всегда, когда она смотрела на мужа, заставая его в таком состоянии.
Когда он простит сам себя за то, что сделал много лет назад? Когда прошлое, наконец, оставит их!?
Руки непроизвольно сжались в кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, оставляя следы. Неужели за единственную ошибку он должен теперь расплачиваться целую жизнь!?
Владимир не заметил ее появления, и Наталья не была удивлена этому. Когда звонил на этот номер, муж не обращал внимания на окружающий мир, закрываясь в себе и своих сожалениях. Сжимая в руке телефонную трубку с монотонно раздававшимися из нее противными свистящими гудками, оседавшими в ушах раздражающей сиреной, мужчина опустил голову, что-то нашептывая себе под нос.
Голос Натальи вмиг осип, а комок желчи осел в горле, прерывая потоки слов-утешений, которые она хотела ему сказать. Что-либо выговорить не представлялось возможным, но женщина всё же произнесла:
- Ты опять?.. – спросила она шепотом, удерживаясь руками за дверной косяк, словно боясь упасть. – Да?..
Он не поднял опущенной головы, не вздрогнул от ее голоса, понял, что она хотела спросить, и просто покачал головой, не отрицательно, а скорее, обреченно, сжал трубку в руке еще сильнее, но промолчал.
- Володь, - проговорила Наташа с болью в голосе, - ты опять ему звонил? – выговорила она свой вопрос.
Зря спросила, не нужно было, она и так знала ответ, но не спросить просто не могла. А Владимир кивнул на этот раз, по-прежнему не поднимая головы, и дрожащей рукой положил трубку на рычаг.
Сердце Наташи обливалось кровью при виде той обреченности, что читалась на его лице.
- Что он сказал?.. – прошептала она с хрипотцой в голосе. Она даже не знала
его лично, но уже отчаянно... не любила. Он уничтожал человека, которого женщина боготворила.
Владимир тяжело вздохнул, с трудом, словно через силу втягивая в себя воздух, сцепил зубы так, что на скулах заходили желваки, и провел дрожащими пальцами по темным волосам с проседями.
- Ничего, - бросил он коротко. – Ничего он мне не сказал. Как всегда.
В горле снова вырос ком, тяжелый, объемный и тугой ком, режущий наждаком, поэтому вместо слов с губ Наташи слетел лишь вздох, больше похожий на горький полустон.
Молчание. Скользкое, противное, раздражающее молчание, оседающее в ушах вязкой грязной массой.
Наталья не решалась заговорить первой. Да и что сказать... Успокоить? Утешить? Но как!? Как унять боль в сердце и дрожь в руках, согреть оледеневшие много лет назад пальцы и заставить сердце биться вновь!? Как заставить его вновь научиться жить?! Спустя столько лет тишины и отчаяния…
- Он не захотел со мной разговаривать, - через несколько бесконечных мгновений выдавил из себя Владимир, и Наташа тяжело выдохнула, ощущая, как болевая вибрация его голоса обдает болью и ее тоже.
- Володь, - прошептала женщина, сделав быстрый шаг вперед с неконтролируемым желанием обнять, стиснуть в объятьях и залечить гноящиеся много лет раны. – Володя, пожалуйста!..
- Он просто не захотел со мной разговаривать, - монотонно, по слогам, выделяя каждое слово, повторил Владимир, поднимая глаза, и Наташа с ужасом заметила, что в них блестят слезы.
- Может быть, - сдерживая всхлип, проговорила женщина, - он был занят?..
Она не верила в то, что говорила. Сказала лишь для того, чтобы успокоить мужа. И он это знал.
Владимир обреченно покачал головой и горько усмехнулся. В глазах плескалась невыговоренная боль, в уголках губ застыли немые морщинки, а сведенные к переносице брови почти сошлись.
- Занят? – горько выдавил он. – Занят?! – бросил на жену быстрый взгляд. – Ты в это веришь?
Она не верила, ни на грамм не верила, а потому просто опустила голову, смущенно потупив взгляд.
- И я не верю, - тихо проговорил Владимир и, стремительно поднявшись с кресла, выпрямился, расправив плечи. – Он, наверное, никогда не простит меня.
- Володь, не говори так, - попросила Наташа как-то жалобно, хотя старалась, чтобы голос звучал твердо.
- Как - так? - воскликнул Владимир, почти срываясь на крик. - Как - так?! – нервно повторил он, поворачиваясь к жене и пронзая ту отчаянным взглядом обреченного человека. - Он меня ненавидит, понимаешь?! Не просто презирает, не просто не хочет разговаривать, а – ненавидит! – сузив глаза и плотно сжимая губы, выкрикнул он. - И я ничего не могу сделать для того, что это исправить. Ничего. Понимаешь? – с отчаянием выдавил он, засунув руки в карманы брюк и, бросив на Наташу переполненный страданием взгляд, опустил глаза. - Мне остается только беспомощно сидеть и ждать, когда он соизволит набрать мой номер и хотя бы позвонить, хотя бы ответить на мой звонок! – тяжело вздохнул. - Но он этого никогда не сделает, - закончил он тише и отчаяннее.
Наталья медленно подошла к нему и застыла рядом с мужем, обняв его сзади. Прижалась к нему всем телом, ощущая, как напряглись мужские плечи, как задрожало сердце, врываясь в ее ладони, застывшие на его груди, громкими монотонными ударами. Как мужчина вздохнул, всхлипнул, сдерживая рвущийся стон.
А она лишь крепче прижала его к себе, сильнее стиснула в своих объятьях. Поцеловала в щеку, нежно коснувшись губами щетинистой кожи, и ставшим вмиг холодным носом коснулась мочки уха.
Он ночью будет плакать. Проснется вновь в агонии, с громкими криками и мольбами на губах, и будет плакать. Ночью, а не сейчас. Сейчас он должен соответствовать занимаемой им должности профессора университета. И позволять себе проявлять слабость он не имеет права. А вот ночью, когда тьма скроет его от посторонних глаз, возбудит в памяти все воспоминания и, как в калейдоскопе, завертит картинками из прошлого, он сможет позволить себе эту маленькую слабость. Слезы.
Когда плачет сильный мужчина, становится особенно больно.
- Володь, - прошептала Наташа, касаясь губами его кожи и ощущая, как дрожит мужское тело. – Не звони ему больше, - он вздрогнул, напрягся, сглотнул, но ничего не ответил. – Пожалуйста, не звони.
- Не звонить?.. – сквозь зубы переспросил Владимир. – Не звонить, значит?
- Ты только убиваешь себя этими постоянными звонками, - прошептала женщина с горечью.
Владимир попытался отстраниться от жены, но та настойчиво удержала его за плечи.
- И что ты предлагаешь? – с расстановкой спросил мужчина. – Просто забыть о том, что он вообще есть в моей жизни? Вычеркнуть из памяти, забыть, может, сжечь старые фотографии, чтобы не смотреть на них?! – сердце сжалось в плотный комочек. – Наташа, что мне сделать для того, чтобы… не уничтожать себя? – с горькой обидной издевкой выдавил он. – Ты же этого хочешь, так?!
- Да я этого хочу! – выкрикнула она и тут же уткнулась головой ему в спину, пряча глаза. Ей ли не знать, насколько важными были для мужа эти звонки! - Прости меня, - прошептала она, стискивая его плечи. – Прости! Я не должна была так говорить, не должна, - в голосе послышались истеричные нотки со вкусом слез и сожалений. - Но я не могу смотреть на то, как ты убиваешь себя. Не могу, - она покачала головой. - Не хочу на это смотреть. Нельзя мучить себя столько лет, Володя! Пора... забыть.
- Что забыть? – выдавил мужчина сквозь зубы. – Или кого! Дениса?!
Ноги стали ватными и подкосились. Наталья сжалась в раковинку, будто пытаясь скрыться.
- Нельзя себя мучить столько лет, - выдавила она через силу. - Нужно отпустить прошлое…
- Оно не отпускает меня, - упрямо выговорил Владимир и, нежно оттолкнув Наташу, высвободившись из ее объятий, отошел к окну. – Он не отпускает меня, - повторил он тише.
Разъедающее тишину комнаты молчание зазвенело призывными ударами гонга. Воздух стал давить на легкие, стягивать легкие тугим узлом и скручивать горло веревкой.
Владимир вздохнул, напряженно вглядываясь в никуда. Что ждет его впереди? Ему не хочется смотреть, он не хочет видеть. Пустота, темнота, боль, горечь, обида. Не будет ему прощения. Никогда не будет. Он не сдержал обещания. Он обманул и предал.
Оглянуться бы назад и вспомнить, но он и так никогда не забывал. Ни тот роковой вечер, ни те роковые слова, сказанные в запальчивости, но резкие и убивающие, разрывающие на части ранимую детскую душу. Ни то обещание, которое так и осталось не выполненным. Ни тот голосок, просящий, умоляющий… Его!..
Разве можно простить предательство?.. Ему всегда казалось, что можно. Но он ошибался. Нельзя!
- Я виноват, Наташ, - проговорил Владимир, пустыми глазами глядя в окно. – Я очень виноват, и ты даже не представляешь, насколько.
- Не верю, что твоя вина так велика, - проговорила Наташа тихо, боясь спугнуть интимность момента.
Владимир вновь горько усмехнулся, а затем вмиг посерьезнел.
- Ты не права, - коротко бросил он. – Она велика именно настолько, насколько невозможно мне сейчас вымолить за нее прощение.
- Но это не может так дальше продолжаться! – воскликнула женщина эмоционально, а затем с отчаянием: - Володя, не звони ему больше, не пытайся увидеться. Пожалуйста, родной мой, - заламывая руки, она кинулась к нему, но остановилась. -Он не хочет этого, ты же видишь. Он давно выбросил тебя из своей памяти. Он забыл тебя, - уговаривала она, умоляя. – Пожалуйста, сделай то же самое.
- Я не могу, - прошептал он уверенно, решительно.
- Володя…
- Я не могу! – громко, почти крича, воскликнул Владимир.
- А я не могу смотреть на то, как ты убиваешь себя изо дня в день! – закричала женщина, чувствуя, как к ней подступает истерика. – Я не могу наблюдать за тем, как ты сидишь на телефоне, надеясь на то, что он позвонит, хотя прекрасно знаешь, что он этого не сделает! Не могу слушать, как ты плачешь по ночам, думая, что я ничего не слышу! Не могу смотреть на то, как ты медленно сгораешь, как умираешь у меня на глазах, - голос ее сорвался, крик застыл на губах. - Я не переживу, если с тобой что-то случится, Володя, - произнесла она сквозь слезы. - Я просто не переживу!..
Владимир повернулся к ней лицом. С губ почти сорвались слова, обреченные, отчаянные, горькие слова.
- Я ему должен, Наташа, понимаешь? Должен...
- Что ты ему должен? – зарыдала она, не сдерживаясь. – Боже, да что же ты ему еще должен, кроме того, что уже заплатил?!
Владимир опустил глаза, сильно сощурившись, словно желая забыть, и пробормотал:
- Я ему должен двадцать лет, - пауза, после которой он добавляет. - И уже никогда не смогу вернуть этот долг...
И Наташа не находит и слова, чтобы ему возразить.
...