Белый камень в глубине колодца (Семейная сага, 18+)

 » Коллаж "Покоряющий"

Спойлер

by ANnneta

 » Глава 13. Разврат и шатание

Сонин будильник прозвенел в семь. По сравнению с тем монстром, что остался на Костиной даче, прозвенел очень хиленько, почти нежно, однако Соне хватило. Она выспалась! И, если не брать во внимание боль в конечностях после вчерашнего шоу «Поклей или хотя бы попытайся» и обычное нежелание вылезать из-под одеяла, чувствовала себя отлично. Можно выключать будильник и бодро трусить навстречу новому дню. Осталось только загребущие Суворовские ручонки от себя отлепить, а то устроились, понимаешь ли, на самом интересном и выдающемся.
– То-оль, выпусти, а? – зевнула Софья, отключая будильник. – Мне на работу надо.
На ответ она не рассчитывала. Но получила:
– Да какой по утрам стриптиз, Люсь? Спи дальше.
– Угу, – согласилась послушная жена и закрыла глаза обратно.
Соображала Соня по утрам всегда туго. Только спустя несколько минут до нее дошло, что, во-первых, она не Люся, а, во-вторых, каким боком тут затесался стриптиз, если ехать в нотариальную контору? И вообще, странный какой-то голос у Суворова...
– Стоп, а кто такая Люся?
– А кто такой Толя?
Монстр-будильник, Игорь с кувшином и укоризненный Костя топтались в сторонке и тихо завидовали: взбодрилась Соня мгновенно и основательно. Хлопнув в ладоши, зажгла свет в комнате. Нет, не показалось!
– Втулкин, мать-перемать, ты что забыл в моей постели?!
Паша приоткрыл левый глаз (правый утонул в подушке), сказал невнятно: «О, какие звери в нашем зоопарке» и вернулся в исходное положение. Потом, правда, снова приоткрыл и брякнул: «Местным пейзажам зачет. Почти как дома».
Проследив за Пашиным взглядом, Софья кинулась поправлять майку. Штанов на ней не оказалось: в процессе сна сползли. Или в каком-нибудь другом процессе.
– Втулкин, ты... ты... – Слов не хватило, как и зла.
– Лапочка, я в курсе. Можешь не напоминать, потом сочтемся.
– Л-лапочка?! – Она чувствовала, как щеки и шею заливает краска. К счастью, не строительная. – Сочтемся?!!
– Сонька, – терпеливо, оперевшись на локоть и сверкая помятой физиономией, – ты и вправду Чингачгук. Сходи, посмотри сначала, а потом возникай. Если надумаешь извиняться, я буду здесь, обиженный, оскорбленный, но готовый к переговорам. – С этими словами Втула рухнул обратно на подушку. – Чего стоим? Идти вон в том направлении.
– Зараза ты, а не лапочка, Втулкин. – Суворова натянула шаровары, сдула лезшую в глаза челку, развернулась на пятках и пошла в гостиную. – Учти, – донеслось из прихожей, – если ты мне... О-о-о!
Сначала был шок, потом – щенячий восторг, а уже затем полились скупые слезы умиления.
Обои. Не в рулонах – на многострадальных стенах Сониной гостиной. Идеально ровно, без единой складочки поклеенные. Как в журнале. Темноватые на некоторых стыках, но это временные мелочи. И полосочка, полосочка, которая бордюр!.. Сонька даже подпрыгнула и потрогала. Бордюр не исчез. Обои тоже.
Теперь главное – стереть с лица раболепствующее выражение.
– Втулкин, ты волшебник.
– Я знаю, – самодовольно откликнулся тот.
– Гений!
– А то!
– Нет, ты, конечно, зараза редкостная...
– Но-но, я бы попросил!
– ...но я тебя прощаю, – невозмутимо закончила Соня. – Поклеил шикарно.
– «Шикарно» и все?
– Божественно, феерично, грандиозно, бесподобно. Офигеть как. Все, у меня кончились синонимы. Спасибо тебе, большое и человеческое. А теперь колись, – она села на кровать, в разумном отдалении от «гениальной заразы», – как ты выровнял стены?
– Секрет фирмы. Пока ты тут дрыхла, я применял все свои ведомые и неведомые таланты, здоровьем, можно сказать, рисковал...
– Намек понят, – вздохнула Софья, – с меня ресторан и дальше по обстоятельствам.
– Звучит так, будто тебя замуж по расчету отдают, а ты согласная, – ухмыльнулся Паша. – Учти, с таким подходом включу в культурную программу супружеский долг. Я коварен.
– Предлагаешь изобразить радость и предвкушение?
– Предлагаю сходить на кухню и сделать мне кофе. Запоминай: на стандартную кружку – полторы чайных ложки кофе, две сахара, залить горячей водой на две трети и разбавить сливками до приятного оттенка СС9966. Запомнила? Вздумаешь сделать мне бутерброд – телеграфируй, продиктую толщину колбаски.
– Да, мой господин. – Соня сложила ладони вместе и поклонилась. – Только, боюсь, с бутербродом ты пролетаешь, повелитель: в холодильнике верблюд не валялся, мыши одни.
– Я помню убогость твоего холодильника, смертная, – включился в игру Паша. – Наказать бы тебя за пренебрежение, но господин сегодня добрый. Сходи, проверь и возрадуйся.
– Только не говори, – охнула Соня, перестав придуриваться, – что ты купил мне еды. Не поверю!
– Целовать можно сюда. – Втула ткнул себя в помятую щеку. – И сюда, и сюда. И сюда тоже можно. Везде, короче. На твой вкус.
– Какая фея тебя укусила? – Она потеряла бдительность и легла на живот, потрясенно разглядывая «фею».
Похоже, у Втулкина снесло крышу и, нащупав-таки Сонино уязвимое место, он продолжал удивлять ее чисто по инерции.
– Добрая. – Устав ждать, Паша протянул руки, и Суворова оказалась прижатой к нему без возможности освободиться. – Целуй давай!
Она осторожно поцеловала его в лысинку. Паша заурчал.
– Бармен, повтори. Мне понравилось.
Повторила. Заслужил, как-никак.
– Выпусти, а? Я тебе кофе принесу.
– И бутерброд!
Позже они сидели на кухне. Втулкин в трениках пил кофе и поглощал бутерброды, как Емелина печка – березовые поленья. Полностью одетая Софья дорезала колбасный батон. Холодильник в кои-то веки походил на самого себя, а не на камеру пыток. Вполне экономичный чек лежал на микроволновке, и продукты, что самое интересное, там значились именно тех торговых марок, что обычно брала Соня. За редким исключением вроде пива и венских вафель.
– Ты во сколько спать лег, мальчик-зайчик?
Паша прожевал бутерброд и взялся за следующий.
– Нет, зайка моя, эта история достойна быть рассказанной полностью и со вкусом. Все началось с того, что одна хитрая мадам (не будем показывать пальцем) сбежала от меня под предлогом единения с природой...
Суворова виновато хмыкнула. Предлогом «единение с природой» не являлось, но она действительно хотела сбежать из душной гостиной. Отдышаться, присесть. Прилечь всего на минуточку, и снова в бой. Одна минута...
В итоге, когда полчаса спустя вошедший в раж, но обеспокоенный Паша заглянул в комнату, Сонька спала поперек кровати. Лохматая, в сползших от ерзанья шароварах, она ежилась от холода и страдала в отсутствии одеяла.
Укрыл, конечно. И будить нежным воплем в ушко «Рота, подъем!», как планировалось, не стал. Он же не зверь. Так, медведь-шатун обыкновенный, которому ночами не спится.
Доклеивал Паша в одиночестве. Он на этом деле, пока искал свое призвание, собаку съел и закусил парочкой кошек. Не бог весть какой подвиг обои поклеить. С непривычки тяжеловато, но руки помнят.
Закончив в половине третьего, Втула полюбовался на ровные ряды обойных полос, сходил в душ и собирался ограбить холодильник. Ага, забыл, на кого пашет! Положение в продуктовых рядах мадам Чингачгук было еще плачевнее, чем в прошлый раз. Пришлось искать в шкафу какое-нибудь старье потеплее и пошире и ехать за хлебом насущным. Кассирша круглосуточного минимаркета, узрев сонного Пашу в пуховом платке, дамской шубе и валенках сорок пятого размера, мигом взбодрилась и даже сделала ему скидку.
Как добрался до квартиры, разложил продукты и развернул Соню в нужную сторону, чтобы места хватило обоим, помнит плохо: на ходу засыпал. А руки на нужных позициях разместились автоматически. Во сне мы себя не контролируем.
– Мсье Лаперуз, вы невозможны, – заметила Соня, отсмеявшись. – Тяжело было меня разбудить?
– Еще бы! Ты дрыхла, как Роща после пьянки: после третьего пинка становится ясно, что легче понять, простить и домой отвезти.
На этой оптимистичной ноте Суворовой позвонил Шурик. Спрашивал, собирается Соня как обычно к девяти или заехать за ней попозже. Она посмотрела на часы. Да, заговорились немного.
– Как будешь уходить, дверь захлопни, только не со всей дури, – напутствовала Софья Пашу, надевая сапоги. – И костюм зайчика не забудь.
– Не учи батьку детей делать, – поморщился Втула, почесывая пузо. – Ты во сколько вернешься?
– Что, ждать собрался, верный муж?
– Чур меня! Просто чтобы знать, на сколько столик заказывать. Или выходных подождем?
– Подождем, – благодарно кивнула Суворова. – И учти, раз культурная программа моя, то ресторан выбираю и столик заказываю тоже я.
– Только в пределах нормы, пожалуйста. Твоими стараниями я временно неплатежеспособен. То есть способен, но не на все.
– Расслабься, Павел Андреевич. – Она застегнула шубу и взяла сумочку. – Свою часть сделки ты выполнил, так что музыка с меня. Не скучай, зайчик!
– Эй, а поцеловать зайчика?
– Если кто-то забыл, твой тяжкий труд я оплачиваю рестораном. Поцелуи только такие, – она послала ему воздушный поцелуй, – сколько угодно, – и развернулась к двери.
Не тут-то было. Паша решил напомнить себе и Соне заодно, что потеть ради воздушных поцелуев он не нанимался. Надо же иметь совесть, в конце концов!
– Поцелуи входят в «И дальше по обстоятельствам». Мелкий шрифт. Учите матчасть, мадам нотариус.
Она предусмотрительно выставила вперед руки.
– Втулкин, у меня помада невкусная.
– Аргумент. Какой фирмы помада?
Соня назвала. От неожиданности, наверное.
– Не, эта вроде вкусная. Щас проверим.
Целоваться с человеком, который умеет это делать, приятно. А если ты при этом еще и не сопротивляешься, не сгораешь от страсти и не сходишь с ума от любви, приятно вдвойне. Почему бы и нет? Есть возможность оценить по достоинству саму технику.
Соня была не из тех, у кого при поцелуях подкашиваются ноги, потеет спина и мир плывет во все стороны сразу. Вернее, она перестала быть таковой. Запретила себе реагировать эмоционально, когда это лишнее. А сейчас оно лишнее.
С Толей Сонька растекалась лужей просто потому, что влюблена была до потери пульса. С дамским угодником Пашей Втулкиным, перецеловавшим не один десяток блондинок, они даже не друзья, и вручать ему новую грамоту за победу в конкурсе «Покори Измаил» Соня не собиралась. Сам вчера проговорился, покоритель хренов.
Удовольствие без эмоций, поцелуи без любви. До чего она докатилась?
– Ты права, – согласился Втула, оторвавшись от Сониных губ, – помада дрянь. Купи другую, лучше всего...
Этот медведь-шатун еще и в помадах разбирается. Прекрасно! Толкнув Пашу плечом, Соня прошла к зеркалу и подправила макияж. Опять зазвонил телефон. Она взяла трубку, безукоризненно вежливо сказала Шурику: «Уже иду» и раздраженно – Паше: «Дверь захлопни». Ушла очень гордо.
– Дура ты, Сонька Константиновна, – сообщил закрытой двери Паша и отправился досыпать.

--------
Олег думал о Дине. На работе, дома, в магазине, в машине, просто на улице – вспоминал те жалкие крохи времени, что они провели вместе, и это помогло ему пережить остаток января и внезапно навалившиеся неприятности.
Руденко последние две недели была сама не своя. Чуть что – срывалась и плевала ядом во все, что движется. Попадало в основном в Дубровина. Не потому, что двигался чаще – ближе всех сидел, проще было попасть. Олег, который не собирался служить ковриком, вежливо ставил начальницу на место. Тарасовна извинялась, но как-то зло. На попытки выяснить, что стряслось, плевалась особенно смачно.
– Не обращай внимания, – советовала Лена из экономического отдела, – климакс у нее поздний, вот и бесится. Почаще к ней Семена засылай, он неубиваемый.
Однако неубиваемый зам Семен трусливо прятался по углам. Олегу же прятаться было некуда, и он, чтобы отвлечься, вспоминал, чем закончилась та первая прогулка.

Динка на пассажирском сиденье грела замерзшую руку. Смотрела то на бардачок, то на ползущие за окном автомобили.
– О чем ты думаешь? – спросил Олег тихо.
Вопрос очень интимный, на самом деле. Интимный вдвойне, потому что Дубровин знал: Дина ответит честно.
– Оказывается, ездить в троллейбусе не так страшно, если едешь с тобой. С Ляной было страшно, мне потом плохие сны снились. Как будто троллейбус без кондуктора, я иду к водителю платить за проезд, а троллейбус не кончается. Длинный-предлинный. Очень много людей, и все толкают.
Дубровин не стал говорить, что для него это когда-то было реальностью – нескончаемый троллейбус в час пик. Попытался представить, что чувствует особенная Дина. Толпа людей, и каждый говорит о своем. Сумасшедший круговорот пятен и эмоций, и тебя мотает в этом шторме из стороны в сторону...
– А ты был как спасательный круг. Я за тебя держалась и знала, что не утону.
Все та же бьющая наотмашь искренность. И первое сравнение, которое он от нее услышал. Как люди обычно используют метафоры? Машинально, не задумываясь об их значении. А Дина каждое слово прочувствовала, прежде чем сказать.
– Ты... ты не утонешь, Дин. – Дубровин на мгновение запнулся. – Я не дам. Больше не поедем так, обещаю. Буду умнее.
– Я сама виновата, забыла перчатки.
– Да разве ж в перчатках дело?
– А в чем?
И он не смог ей объяснить, как ни пытался. Не понимала.
Каяться пошли вместе. В одиночку Дина не справилась бы, да и Олег всерьез собрался отстоять свое право на встречи с ней. Без выслушивания потом гадостей в глаза и в трубку. Что он, пацан-одноклассник, чтобы краснеть и оправдываться?
Ляна открыла рот, но, увидев Динку, тут же его захлопнула.
– Дубровин, ты совсем идиот?! У нее же все лицо обветрено! Сопли текут! Давно из больницы выписали? Быстро, – уже сестре, – на кухню, чай пить и ноги парить! Градусник в шкафу возьми, – и снова Олегу: – На набережную ее таскал, сволочь? Как только ума хватило...
– Ляна, со мной все нормально, – оправдывалась Дина. – Не надо ругаться.
– Сговорились? Быстро же вы!
Тут собственный организм нагло предал Динку, и она чихнула. Стоявшая за спиной старшей внучки Надин бросила на Олега укоризненный взгляд.
У Ляны аж глаз задергался.
– Марш на кухню, – сипло каркнула она, – а ты, Дубровин...
– Что, опять бить будешь? – хмыкнул тот. Отвернувшись от Ляны, сказал Дине: – Она права, надо прогреться. Давай, помогу с пальто.
– Баб Надь, помоги внучке пальто снять, – процедила Ляна сквозь зубы. – А я этому... помогу. Чем смогу.
– Ты хоть понимаешь, как это со стороны выглядит? – быстро заговорил Олег. – Так и до ручки дойти недолго. Мы просто гуляли, никто не умер. Сопли – потому что из машины на мороз и опять в тепло. Чаем напоишь, Дина согреется, и все пройдет. Зачем делать из этого трагедию? Если нужен повод, чтобы меня вышвырнуть, то не получится. Это наше с Диной личное дело – видеться или нет, сами как-нибудь разберемся. Хватит обращаться с ней как с маленькой!
Ляна кричать не стала, только губы скривила.
– Спелись, – утвердительно, – нашел себе игрушку. Все дружно делают из меня тирана? Отлично! И никому в голову не приходит, что это в принципе ненормально? Замечательно! Продолжайте в том же духе. Да здравствует разврат!
– При чем здесь разврат? ЧТО ненормально?!
– ВСЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ МЕЖДУ ВАМИ! С самого начала. Вот скажи, – Ляна повернулась к сестре, – ты хочешь и дальше с ним встречаться?
Динка кивнула, не поднимая глаз. Олег заметил, что она беспокойно теребит пуговицы так и не расстегнутого пальто, помог ей раздеться и разуться под убийственным взглядом Ляны.
– Пошли чай пить.
Ляна преградила ему дорогу. Олег глубоко вздохнул и заставил себя терпеливо улыбнуться.
– Зачем тебе Динка, Дубровин? Скажи при нас, при всех, чтобы вопросов больше не возникало.
– Трудно быть параноиком, Ляна? Нравится она мне! Нра-вит-ся!
– Как женщина? – ядовито уточнила эта бестия.
– Как человек! Что, нельзя?
– Еще скажи, что вы дружите! И мысли у тебя сугубо платонические.
– Ляна, рот закрой, – бабушка кивнула на побелевшую Динку.
– Нет, баб Надь. Кое-кто тут с пеной у рта доказывал, что Динка взрослая. Пускай знает, что ее ждет. Учти, Дубровин, если ты ее хоть пальцем тронешь, если она, не дай бог, от тебя залетит...
– Хватит! – взвыла вдруг Дина. – Перестаньте! Не надо меня делить! Что я вам сделала? Зачем вы так... так... За что вы так?
Она смотрела не на сестру, не на бабушку – на Олега. Смотрела в упор, блестящими от слез глазами. Мутными от страха и отчаяния. Тогда Дубровин еще не знал, что Дина смотрит не отрываясь только в одном случае: когда душевная боль заглушает физическую. Когда эта душевная боль сильнее той, что от чужого взгляда.
«Почему ты не прекратишь это? – кричали Динкины глаза. – Ссориться неправильно и плохо. Я же тебе поверила. Зачем ты так?»

Да, Александра Тарасовна, по сравнению с тем, что он чувствовал тогда, ваши плевки – так, ласковые поглаживания. А тогда его будто изнутри полосовали.
Не верил Олег во всю эту чушь про «зеркало души». Пока на него не посмотрела Дина Кудряшова. Своими невозможными серыми глазами.

Когда Динка, ничего не видя перед собой, кинулась в свою комнату, Олег побежал следом.
Ни он, ни она не знали, что ворваться и все испортить Ляне помешала Надин. Влепила внучке пощечину и сухо плюнула под ноги.
– Знаешь, мне стыдно за себя. Воспитать такую тупицу! Хотела, чтобы он ушел? Поздравляю, теперь он никуда от нее не денется!
Динка забилась в угол. Спрятала лицо в коленях, обняла себя здоровой рукой. Дубровин опустился рядом с ней, но обнять не решился, пускай моральные установки и требовали: обними, утешь. Нельзя трогать Динку сейчас. С чего он это взял? Просто знал, и все. Понимание, которое сильнее любых установок.
– Пожалуйста, не плачь.
– Уходи. Не надо больше, ничего не надо. Я так не хочу.
– Почему? – грустно спросил он. – Все же было хорошо.
– Потому что мне больно, когда тебя обижают. Не смогу так.
Олег решил, что ослышался. Это было нетрудно, учитывая, что говорила Дина больше своим коленям, чем ему.
– Больно, когда обижают? – переспросил он.
– За Ляну больно, за бабушку. За маму с папой больно было, – прогундосила она и заплакала еще горше. – За Паганини, а теперь и за тебя тоже. А вы с Ляной... вот так... Нельзя, Олег! Неправильно.
Внутри как оборвалось что-то. И жарко стало, липко, будто лопнул натянутый слишком туго сосуд, и кровь хлынула во внутренности. Жар и холод. Дубровин утер вспотевший лоб и поежился. Прислонился спиной к холодной стене. Рядом хлюпала носом Динка. Кретин...
Он стащил с кровати одеяло, укутал ее. Динка вздрогнула: холодное.
– Надо к батарее, – пробормотал Олег, помогая ей перебраться. – Я тебе чаю горячего принесу. Носки. Что там еще... Дин? Дина, я обещаю, я клянусь: мы помиримся с Ляной. Мы не будем ссориться, только не плачь... маленькая моя, не плачь! Ч-черт...
– Не вспоминай его, – прошелестела Динка сквозь слезы. – Грех это.
– Не буду. Прости.
Чай был тот самый, липовый. Очень горячий. Шерстяные носки кололись, пока Дубровин натягивал их на Динку. Обнял ее осторожно, как была, в одеяле – не отстранилась. Спрятала нос в уже знакомом свитере.
Комнату медленно обволакивали зимние сумерки. Дина пригрелась и, кажется, задремала. На кухне негромко переговаривались Ляна с Надин, но вскоре наступила тишина. Нарушали эту тишину только глухое журчание батареи и странные скрежещущие звуки. Сколько Олег ни вертел головой, ни напрягал слух, найти источник этих звуков ему не удавалось. Непонятные звуки и сумерки – не лучшее сочетание. Беспокоит.
– Дина?
– У?
– Что это... скрежещет?
Она завозилась, прислушалась.
– Это Паганини поет. На столе, видишь?
Олег был готов списать все на очередного воображаемого друга, но, приглядевшись, увидел зеленоватый отблеск аквариума.
– Рыба, что ли, шкрябает?
– Поющий сом. Красиво.
– Наверное. Я в рыбьей музыке не разбираюсь, – улыбнулся Дубровин. – А почему я его раньше не слышал?
– Потому что раньше он молчал, – очень «понятно» объяснила Динка.