Шахматные партии Забытого Мира

Завывания ветра глушит слова, но они не нужны. Я узнаю. У таких, как мы, не бывает друзей. Мы - монстры. Мы - перевертыши. И все видят в тебе зверя, даже те, кто еще минуту назад шутил и смеялся, а сейчас с ужасом убегает прочь, словно я наброшусь и разорву клыками горло. Молчание. Мы храним нашу тайну, несем свою ношу и клеймо чудовища. В детстве я не знала, почему. Потом пришло осознание. Возмущение. Гнев. Смирение. И понимание того, что я должна убить друга детства, впивается в сердце злой змеей, обвивая до треска ребра. Уподобиться тем, кем нас представляют. Чудовищу. Глубокая рана, не смертельная, но опасная. Снизу вверх, слегка изогнутый след. Догадываюсь, чьих это рук дело. Шиплю ругательства сквозь зубы. Если ты называешь себя рыцарем, то убивай достойно, а не оставляй умирать.
Порывистый, неуправляемый порой мальчишка, который знал тайну моей семьи. Не сбежал, не сыпал проклятиями. Дети просто находят общие интересы - шалости, приключения, вылазки за пределы замка или вообще территории, за что потом так ругались лорд и мой отец. Дети смотрят на мир другими глазами, без злобы и ожидания удара в спину. Более серьезной и ответственной была я, а парнишка, сейчас он вымахал выше меня, немного эгоистичным непоседой и баловнем. Порченные - клеймо, сродни нашему. Перевертыш - монстр. Порченный - чудовище. Все просто, не так ли? Взваленная на меня ноша палача придавила с такой силой, что, казалось, я проваливаюсь по плечи в приторно-розовый липкий снег. Все выстроенные мной идеалы о рыцарстве, благородстве и мужестве рассыпались как карточный домик. Любого врага при встрече со мной ждет неминуемая смерть, но отнять жизнь у друга детства... Сама мысль об этом казалась дикостью, отдавала горечью предательства. У всех свои недостатки, и порой личные интересы дороже принципов, но пока в противоборстве долга и чести побеждала честь.
- Я... Это я, - меч со свистом рассекает воздух и вонзается в промерзший снег, на доспехи оседают снежинки и стекают рубиновыми каплями вниз. Капля за каплей.
_________________

Клинок с хрустом пронзает снег, вонзаясь в безмолвно стонущую землю. Рыжая, будто покрыта ржой, рукоять, запачканная гарда. Смотрю на ее руки. Не могу оторваться. Пальцы с обломанными ногтями, обкусанной по краям кожей. Со следами крови в лунках, словно бы краской и полосками копоти. Это случится и со мной, Марьям? Это случится и со мной...
Помню ее с самого детства. Как мы играли друг с другом, получали за детские шалости и, после четырнадцати лет резко застеснялись друг друга отчего-то. Нет. Я застеснялся. Она, старше на три года, уже все понимала и все больше времени проводила со своим отцом, дичившись меня - друга безоблачного детства. А в пятнадцать я узнал...
Я не хотел этой войны. В глубине души не хотел.
В тот момент когда все только начиналось, когда гонения не были так... очевидны. Тогда я мог смотреть, только смотреть с глупой смесью страха и восхищения за ней. Наблюдать. Но как бы не происходило, что бы я не увидел, я не мог считать ее чудовищем. Никогда. Не мог и не хотел. На кирасе у нее бегущий волк и я знаю почему. Это не волк. Волчица.
Ветер меняется и снег застилает глаза. Белая пелена как погребальный саван. Она залепляет мне глаза, рот нос. Превращает в безмолвную статую. Заметает красные следы на снегу. Лишь лезвие ее меча оставляет багровую лунку, словно кто-то раздавил ягоды вишни.
- Марьям, - говорю я как заклинание. - Марьям.
Мне хотелось бы дотронуться, но руки снова налились свинцом и даже обломок меча снова упал в снег. Мне хотелось бы сказать ей, но изо рта только хрип с отзвуком ее имени. Мне хотелось бы не быть тут, не участвовать в этой бойне - мне стыдно, ужасно стыдно сейчас, что я убивал таких как она, что получил эту рану, обличающую меня полностью. Мне стыдно быть чудовищем перед ней. Но вместо этого я говорю:
- Ты пришла убить меня, мой дорогой друг?
_________________

Нелепая вражда. Война, расколовшая мир на "до" и "после". На их и нас. К чему эта бессмысленная жестокость? Вчерашние друзья, родственники были вынуждены убивать друг друга. Как и я. Но меч словно налился свинцом, тяжелый фамильный меч с резной рукоятью и выбитым девизом рода, потерявшего былую славу. Я всегда знала, что мне суждено стать воином, рыцарем, вернуть имя рода, кровью и подвигами доказав свою верность. Потому что братьев у меня не было. И потому все чаще замыкалась в себе, не хотела взваливать на него свою ношу. Детство навеки останется теплым лучиком в душе, как воспоминание о времени, когда не нужно было притворяться, когда можно было поддаться... как перевертыш да и просто старшая я была сильнее, драчливее, самостоятельнее. Наверное, волчья натура брала свое. Потому отдалялась с каждым годом, не резко, оборвав все связующие нити, чтобы не причинить лишней боли, но постепенно, приучая и привыкая к тому, что отныне есть два пути. Я перевертыш, рыцарь. Так должно быть. Так правильно. Радовалась успехам, о лорде и его наследнике говорили часто. Все та же порывистость, эмоциональность, избалованность. Залепить бы отрезвляющую оплюху, как в детстве, и выслушивать потом от отца, что так поступать нельзя, чувствовать как горят уши от обиды, что попалась, и зудит ладонь.

Вонзить меч в снег, не обращать внимания на пыль и снежные хлопья, оседающие на волосы, доспехи, кожу. Не такой оказалась встреча друзей детства, как я предполагала. На поле боя, посреди трупов, ворон и въедливого тошнотворного запаха крови.
- Пришла убить, но не думала, что тебя. Держи, - на обрывке знамени скалит зубы какой-то зверь. Ужасная рана, рваные края и обильное кровотечение. Если мне и суждено убить одного из самых близких мне людей, то я скрещу мечи в поединке, а не вот так подло, как последний трус. Взгляд сказал это красноречивее слов. - Я всегда держу слово, дорогой друг.
Еще пять лет назад я бы не поверила, что дойдет до войны, хотя это был наиболее вероятный сценарий. Кто начал эту войну и ради чего все мы, собравшиеся в этой заснеженной долине, должны проливать кровь друг друга?
_________________

Воздух наполнен гарью, хотя откуда ей здесь взяться? Что за нелепость - запах дыма там, где нет огня. Морозно. Мои пальцы дрожат и я не знаю, что будет дальше. Она молчит, наклоняясь ближе. И пахнет как когда-то давно - цветками фиалок, только уже с железным привкусом крови. Ее волосы слиплись от красного, шлем привязан к поясу, рядом с латными рукавицами. Белые, такие белые, почти бесцветные пряди. Ее волчица тоже белая, я помню. Только желтые глаза на остроносой морде - глаза зверя - сейчас смотрят бледными озерами. Человеческие. У нее такие человеческие глаза сейчас.

Мне в руки вручается знамя. То самое, которое, в которое мы верили. То, что дал нам всем дом Элефтари, начав кровопролитную войну. Голова чудовища на красном фоне. Но я всегда помнил, как была прекрасна леди Элефтари, хозяйка Великого Дома, пусть и видел ее давно. Страх слепит нас и делает из нас глупцов. А еще, страх предает наши идеалы, потому я сейчас запихиваю знамя между латами, стараясь заткнуть рану и остановить кровотечение.
Я боюсь умирать.

Пальцы немеют окончательно. В голове пусто. Как мы пришли к этому? Как получилось? Неужели в таком большом мире не хватит места для нас всех? Я видел Древних, мой отец сидел с ними за одним столом. В них не было угрозы, только некая отстраненность и нечто детское. Я видел тех, кого теперь называют нечистыми кровью, и это были просто люди. Я знал перевертышей, и даже любил кого-то из них. Как получилось, что мы пошли друг против друга? Как вышло? Почему мы оказались на разных сторонах, Марьям? Я хочу спросить это и еще многое, но могу сказать лишь одно.
- Мне жаль.
Мне действительно жаль. Павших и выживших. Тех, кто был на этом поле и тех, кто не умер сегодня, ибо я знаю, что всем нам следует ожидать. Выигравших не будет. Не будет.
- Что ты хочешь сделать, Марьям?
_________________

Склоняюсь, вручая обрывок знамени, бесполезный кусок ткани, ставший причиной сотен смертей, безразличных застывших глаз, лживых идеалов. Каждый рыцарь сражается и умирает во имя чести, сюзерена, страны, богов. Ради чего сражалась я? Или мои мечты и стремления были столь же обманчивы и ненадежны, как тающий грязной лужицей снег на ладони. Для чего устроили эту травлю? Великий Дом, Леди Элефтари, я хотела бы задать вам один-единственный вопрос. За что? Скольких волчат убили в этой бойне. Серые, белые, черные... сжавшиеся в комочек, оскалившие совсем еще крохотные клычки. А верноподданных короны? Глупо. Кровь порождает кровь. Смерть порождает смерть. Даже я, монстр, это вижу. Почему же не видите вы? Или не хотите видеть? Тяжелый вздох растворяется в воздухе облачком пара.

- Мне тоже жаль, - снимаю ремешок с рукояти. - Перетяни, крови много.
Останется шрам. Наверняка. У меня их бесчисленное множество, но я перевертыш, заживает быстрее. В детстве мне как старшей всегда влетало за порезы и царапины. Киваю. Я верю. Мне тоже жаль. Жаль, что не могу коснуться даже кончиками пальцев, затянуть потуже края опавшего знамени, чтобы приостановить кровотечение. Жаль, что обречена смотреть, как угасают эти живые глаза, то безмятежно-рассеяные, то яростные, как небо перед бурей. Говорят, в глазах отражается душа. Но как же сложно поймать ее отражение. Один взмах меча, и оно застынет. Жаль... и в сто крат больнее от того, что именно я буду этому причиной. Просите меня, лорд, я не сдержала свое слово...

Ветер забивается под сталь доспехов, вымораживает душу, последние несмелые ростки надежды, что это сон, что это скоро закончится. Что я хочу? Прекратить это безумие. Но это невозможно. Развернуться и уйти, оставив друга на произвол судьбы. Нет. Не могу. Закусив губу, несколько минут молча всматриваюсь в белую пелену снега. Эмоциональные, неправильные, тревожные слова едва не сорвались с уст. Слова, простительны детям, но не взрослым, тем более не разделенным баррикадами сражений. Как-то белый волчонок повредил лапу, он еле добрался до замка и услышал тихое "тшшш". Знак, что все хорошо, что тайна остается тайной. Прижимаю палец к губам, тонкий слух перевертыша улавливает малейшие шорохи. Где-то вдали взлетают потревоженные вороны. Такая огромная долина. Теперь она станет долиной смерти.
- То, чего хочу, несбыточно, - войну уже не остановить, время не повернуть назад. - Не знаю... Выполнить свой долг, но, - шумно выдохнуть, едва не захлебнувшись морозным воздухом, - я рыцарь, а не палач. Хочу ответа. Почему. Но это тоже несбыточно.
_________________

Крики воронья пугают воздух, завешенный снегом, словно белым маревом. Мы друг напротив друга как когда-то. И она знает мой самый большой секрет. Хочет ли его помнить? Или может быть не понимает, что сражался я на другой стороне и такие как она - возможно названные братья и сестры ее - пали под нашим натиском, обагрив кровью и освятив жизнями своими это поле.
Я никогда не хотел, чтобы случилось так. Не хотел этих смертей и этой боли. Я как никто знаю, что виновных нет. Что все слова магов - ложь. Но что мог сказать я против толпы? Против отца? Против Лорда Севера, которому поклялся на мече и крови защищать все это? Против людей, что ждут жертвы за своих мертвых и им не важно, кто будет отдавать долг.
Я один. Я мелок и мелочен, я хотел и хочу спасти себя - вот, что я могу сказать. Мне страшно и я жажду выжить. Но я не хочу. Не хочу говорить этого, хоть слова и просятся наружу. Она не может и никогда не сможет дать мне так необходимого прощения. Я и сам себе дать его не в силах.

Доносятся до меня ее слова. И я, кажется, знаю, что ответить. Мы не друзья больше... кажется, но и не враги. Не могу думать о ней, как о враге. Слишком многое знаем мы друг о друге, слишком многим друг другу обязаны. И тот давний мальчик, обнаруживший в себе нечто незнакомое, странное, страшное - он тоже тут, во мне, пусть и скрыт за умелой паутиной лжи и притворства. И он все еще хочет погладить белого волка в самый темный ночной час.
- Я скажу, почему... - то, что я знаю. Я хочу рассказать то, что знаю ей. - Маги говорили, что вы, люди с кровью древних, наслали мор. Что все болезни - это ваших рук дело.
Намеренно не говорю о себе. С ужасом жду, что она вспомнит и скажет. Бросит страшное обвинение в лицо и я не смогу ей возразить. Не смогу сказать "нет", потому что знаю, что Марьям права. Снег метет прямо в глаза, нога пульсирует болью, а я с ужасом жду ее слов.
_________________

Кровь, повсюду кровь и мечущиеся среди заснеженных деревьев души павших. Сегодня я проливала кровь тех, с кем еще вчера сражалась плечом к плечу. И мой клинок должен отнять жизнь лучшего друга. Я видела, как они убивали. Таких, как я. Перевертышей. А мы убивали их. Возмущение, гнев змеей обвились вокруг сердца, впившись ядовитыми зубами ненависти, застилая взор и поднимая вихрь эмоций. И попрощаться с братьями и сестрами не смогу, не успею, не закрою широко распахнутые, обращенные к затянутому черными тучами небу глаза. Кого за это винить? Лорда Севера? Генриха? Себя? Мир нельзя раскрасить в черное и белое, множество промежуточных оттенков порой решают судьбу, осколки, из которых можно сложить иную картину. Но не всегда. Снежные хлопья взвились вверх, свиваясь в смерч, ослепляя, заставляя жмуриться, пытаться прикрыть глаза окровавленной рукой - нанесенная в бою рана заживала медленнее, чем обычно, и сражаться пришлось левой. Когда-то дети беззаботно стискивали рукояти деревянных клинков, а теперь один поднял его против другого.

Сорвавшаяся в еловой ветки сосулька казалось вонзилась в сердце, прозрачные капли омывали края давно зажившей раны. Мы всегда были мишенью. И я привыкла выслушивать это от всех и каждого, белый волк на залитой лунным светом долине готов был услышать те самые колючие слова, он тоже смирился, хотя клокочущая ярость на мир, превративших нас в изгнанников, бушевала в груди. Хотелось рассмеяться. Истерично. Громко. Запрокинув голову, чтобы слипшиеся от пота и крови почти белые пряди хлестнули по вискам, отрезвляя, напоминая, что хрупкое равновесие закончилось, и мир раскололся надвое. И мы оказались по разные стороны глубокой трещины. Обвинять? Злиться? Отчитывать как в детстве? Глупо. Хрустнула под ногой еловая ветка, возвращая к реальности.
- Очень легко обвинить кого-то другого, - стараюсь не сорваться на крик, только в глазах на мгновение мелькает вытянувшийся вертикальный зрачок. - Легко дались тебе эти слова, дорогой друг? Я не обвиняю, - уже спокойнее, - забирать жизнь из различий и статуса это низко.
Мое глупое рыцарское благородство. В рухнувшем перед моими глазами мире оно было моим якорем. Теперь же в сердце поселилась гнетущая пустота.
_________________

Кровь просачивается сквозь снег, проступает багровыми пятнами. Есть то, что нельзя спрятать. То, что не выйдет сделать невидимым, как не старайся. Ни я, ни мой отец, никто из замка - из тех, кто все еще знал. Мы не сможем удержать тайны. Потому что тайное всегда становится явным. И Марьям - мой секрет в ней - он как кубик из подножья пирамиды. Вынь - и все развалится.

Она помнит и знает. С горечью плюет ядом, как я мог бы сам, окажись по другой стороне баррикад. И глаза, ее голубые как весеннее небо глаза, в тот момент блестят сталью.
Я не мог поступить по-другому, понимаешь? Я слаб и глуп. Я не смог даже спасти тех, кто надеялся на меня, не смог спасти жителей замка - тех, кто присягал мне на верность через кровь отца моего. Женщины, дети, старики. Маги увели их всех. С помощью наших же людей! И в тот момент я больше всего боялся того, что окажусь среди полукровок. Среди них, Марьям! Не впереди, как положено их Лорду.
Но я предпочел промолчать. Вот в чем настоящая низость.

Закрываю глаза ладонями и давлю до пляшущих под веками пятен. Обвинения бросаю себе сам, они стучат в висках набатом. Ты - только голос моего разума, дорогой друг, но как же он ужасен. Не хочу, не хочу слышать, но даже если я закрою уши от твоих слов - он все равно достигнет меня. И будет рвать изнутри острыми зубами вины. Моими собственными. Спасения нет и не будет.
- Ты обвиняешь, пусть и не желаешь этого, Марьям. И оправданий нет. Особенно таким, как я.
_________________

Снежные хлопья ложились белоснежным ковром на равнину, кружась в танце. Чтобы пропитаться алым и расплыться по поверхности розоватыми лужами. Такие легкие и такие опасные, они застилали путь, вселяли в душу страх. Страх ослепляет, словно блестящая под лучами снежная равнина, на которой сошлись в смертельном поединке те, кому не было места среди других. Изгои, монстры. Какой я была наивной и глупой, внимая речам командующего, торжественным, величественным, способным зажечь волю к победе даже в самом обледеневшем от сомнений сердце. Мы кричали, рискуя сорвать голос, рвались вперед, к славе. А чего достигли? Разочарования. Разрушения. Всего, что было нам дорого. Но я не желала рушить этот пласт воспоминаний. Он оставался в детстве, там, где должен быть, с перезвоном колокольчиков на карете, с прохладой озера и теплыми брызгами петляющей между деревьями реки, с песней Луне, с неуверенным прикосновения детских пальцев к белоснежной холке волчицы, свернувшейся в клубочек под старым дубом. Там, куда нет дороги ненависти и боли.

Вспышка ярости прошла, осталось понимание и сожаление. Я действительно не хотела обвинять. Вижу, что слова растравили рану. Вздыхаю. Возможно, эти эмоциональные слова были моим укором всем, кто убивал нас. Но не ему отвечать за все грехи. Леденящий порыв ветра срывает с копья знамя, несет его по небу и роняет в помутневшие от кровавых ручейков, в алый окрасились ледяные пики, вздымавшиеся к серому небу.
-Не стоит, - опираюсь на меч. Как же удивлялись люди, увидев, как девушка поднимает одной рукой тяжеленный клеймор. Они просто не знали, что перед ними не человек. А если бы узнали, как поступили бы? Сбежали? Закидали камнями? Сдали магам? - Оправданий нет тем, кто затеял эту бойню. Если на то пошло, - усмехаюсь, - то и таким, как я, его тоже нет. Все мы заложники ситуации, - сдуваю со лба припорошенную снегом прядь, - вину это с нас не снимает, но не перекладывает ее лишь на нас потому, что мы чудовища.
_________________

Рана в бедре пульсирует, жжет. Но что она по сравнению с болью внутри? В самом естестве? Я виноват перед такими как я, явно или нет.

Не могу понять, играет она, или же просто говорит туманно. В голове все мешается.
- А я? Кто я, Марьям? - мы не говорим об этом, но так только хуже. - Кто же тогда я? Тот, от чьего прикосновения цветут цветы? Или все же человек? Во мне есть она. Кровь тех, кого сейчас ведут на плаху. Такая же, как в тебе. Кто я после всего этого?
Рука моя, обагренная кровавыми подтеками, делает круг к полю. Я хочу, чтобы она уже сказала. Не могу держать все это в себе. Не хочу. Не должен. Такой же, как все они. Такой же, как она. Пусть слабый, квелый. Пусть не способный.
Я - мальчик, от прикосновения которого цвели цветы, пусть ты и не согласна говорить об этом, облекая слова в нечто туманное. Я не тот, за кого сражался и ты знаешь это. Знаешь. И я знаю. Вот что грызет меня, точит мои кости.
Молчит. Она молчит, смотря даже с каким-то сожалением. У меня стучит внутри, пульсируя в венах, отдаваясь в висках. Скажи что-то. Обвини меня. Скажи о том, что недостоин. Что сам виноват. Что я - сын своего отца и предал мать и тех, кто стоит за ней, называя себя моими предками. Главное не молчи.
- Ты ответишь мне, мой дорогой друг, моя славная Марьям?
_________________

Сжать рукоять покрепче, молчание отдается набатом в ушах. Давящая тишина стискивала виски, заставляла скрипеть зубами от безвыходности и затопившего все существо гнева. На мир. На его несовершенство. На магов. На себя. Я знала, что меня никогда не примет общество людей, они подозрительны, мелочны, кровожадны даже порой больше, чем мы, делящие сущность со зверем. Нападала я лишь защищаясь и выполняя приказ. И вот теперь сомнения рвали на части душу. Вера в справедливость вождей и командиров умерла вместе с братьями и сестрами, растаяла вместе с кристаллами снежинок на их посиневших губах, шепчущих последние слова, надрывные, хриплые, тихие. Наступить гордости на горло и вонзить клинок. Ради кого? Ради лжи и предательства, ради тщеславия магов?

Слова, полные отчаяния и горечи вырывают меня из раздумий. Он прав, кровь убитых навсегда останется на наших руках, и ее не смоют ни раскаяние, ни убеждения в правоте и справедливости своего поступка. Только я убивала, добивала своих сородичей. Не могла позволить петле или топору палача коснуться их шеи. Умереть так - позор для рыцаря, с мечом в руках, на поле боя, вот достойный конец.

Полог тишины рассеялся, с новой силой зазвучала песня волков в унисон с завыванием ветра. Сама природа оплакивала сотни потерянных жизней. Перевертышей, порченных, людей. Что ответить тебе, мой друг? Что сожалею? Что осуждаю? Оба утверждения будут лишь наполовину истинными. Черно-белая картина мира рушилась на глазах. Я не могла назвать порченных своими врагами, они просто были иными, отличались от людей, от нас. Кого тогда стоит называть человеком? Того, кто чист кровью или того, кто благороден душой и поступками? Я знала людей, совершавшие зверства столь жестокие, что даже оборотни не могли смотреть на то, что осталось после посещения деревень и городов, мы задыхались от гари и копоти, от тошнотворного запаха крови, которая лилась потоками. Да, среди нас тоже были чудовища, как и среди порченных. И я не стану измерять аспект человечности чистотой крови. Верой и правдой служила лорду, сражалась, защищая границы, и все равно оставалась монстром.
- Ты задал вопрос, на который я не найду единственного верного ответа. Возможно, его и нет, - усмехаюсь, пожимая плечами. - Перевертыш, человек, порченный - условность, данность. Мои суждения как рыцаря могут быть слишком прямолинейны, я никогда не любила дискуссий, которые устраивал твой отец. Не происхождение определяет человека, а человек происхождение. Или не человек, - перевожу дух, холодный воздух словно вымораживал легкие. И разбитую на части душу.
_________________

Ты говоришь - я же, будто слышу собственного отца. Того, кто вел всех нас сюда, на бойню, как овец на заклание. Его речи тоже были наполнены радением за ближних, любовью к ним и пониманием. К тем ближним, кто был с чистой кровью и благородными помыслами. К тем, от кого с ужасом прятал происхождение собственного сына. И будь у меня братья... я уверен, что возглавил бы шеренгу, ведомую магами от замка, который привык называть домом.
Ложь. Все вокруг ложь, и даже то, что не пренадлежит деяниям моим. Лишь только снег и завывания ветра правдивы. И запах смерти, забивающий ноздри, проникающий внутрь меня самого так, что даже подташнивает.
Дерево позади скрипит, словно слышит мои мысли и смеется над ними. Глупые мысли глупого ребенка. Почему, спросил я, Древние не идут спасать потомков своих? Маг не смог мне ответить, но кажется, я знаю. Мы все слишком дети для них, не знавших войн и злобы. Глупые и злые дети. И ты, мой друг, и я, и все вокруг.
- А ты, Марьям, ведомая рыцарскими принципами, не будучи зверем сейчас, убивающая людей вокруг только из-за приказа. Чем ты лучше меня? Ты ли не трус? Ты ли не нарушаешь и не попираешь собственные законы чести? Слова выплевываются легко. Слишком легко, для обдуманных обвинений. Хочу сказать все это не ей - понимаю после. Хочу сказать тем, кто лежит на этом поле под снегом и не услышит меня больше. "Посмотрите, что мы наделали, - хочу сказать я им. - Посмотрите, что натворили." А вместо этого упрекаю того, кто лишь сражался на другой стороне.
Глупая, страшная война. Бессмысленные смерти. И мы... мы все - пешки.
- Я устал, Марьям. Хватит. Если ты пришла убить меня - убей.
_________________

Холодный зимний ветер хлещет по лицу уколами морозных порывов. Но это мелочи. По сравнению со словами. Резкими, болезненными, обвиняющими. Меня. Войну. Магов. Древних. Весь мир с его несправедливостью и смертью.

Ты напомнил мне о том, что в этой битве я больше палач, чем рыцарь. После сегодняшней бойни я никогда не смогу назвать себя рыцарем, латы словно вдавливаются в сердце. Как я радовалась посвящению, как рьяно чтила принципы и законы рыцарства, слишком рьяно, по словам отца. А теперь я убийца. Ярость взмывает вперемешку с болью и горечью разочарования во всех - магах, Древних, для которых наши распри глупые детские игры. Они реальны! Они приносят смерть, разрушения, страдания! Запорошенные снегом, замерзшие руки стискивают рукоять.

Взмах. И словно сквозь пелену доносятся слова. Клинок, с которым я прошла сотни битв, которым приветствовала лорда, когда наш отряд возвращался с победой. Тогда я могла гордиться собой. Тяжелый фамильный меч рассекает промерзший воздух, вонзившись в пропитанный кровью снег. Один удар. Все внутри сплетается в гремучий клубок, спокойствие и самообладание, небывалое для перевертыша начинает отступать перед накатывающимися волнами гнева.
- Уверен? Уверен, что жизнь настолько дешевая? - рукоять лежала в ладони как влитая. - В следующий раз я не промахнусь.
Даже если со взмахом клинка во мне умрет часть души безмятежного ребенка и белоснежного волка, который позволял себя гладить. Прости, дорогой друг. Дороги разошлись слишком далеко.
_________________

Горячее красное заливает пальцы. Глотаю воздух кусками, давлюсь им, словно ватой, до дрожи. А время будто застывает. Что я наделал? Это наделал... я?
Пальцы сжимают рукоять того обломка, что был мечом, а теперь длинным и острым краем погрузился в чужую плоть, пробив металл. И все еще там. Сжимаемый моей рукой. А я - хватаю воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. И не могу вдохнуть.
Сердцевина из эллиниума, серебряная кромка. Все, чтобы порченый не мог выжить. Хриплю что-то, отталкиваюсь ногами, отползая назад. К дереву. Подальше от Марьям. Подальше от того, что сделал. Не хотел, я не хотел. Моя рука действовала сама, как научили, как долго вдалбливали и тренировали учителя. Я не хотел. Но теперь с ужасом должен был наблюдать дело рук своих, прижимая горячие липкие пальцы в снег, в бурое крошево ее вытекающей жизни и моего бессилия.
Отворачиваюсь и меня рвет желчью. Желтой вонючей жижей, поднятой вверх по горлу спазмами в желудке. Я - чудовище. Настоящее чудовище - это я.
- О... Великая Маа, - на выдохе.
Шепотом, потому что есть молитвы, которые не произносят вслух. Только когда от твоих собственных деяний некому спасти, кроме Бога. А еще ты надеешься, что он не услышит, потому что то, что ты сделал - слишком страшно даже для Богов.
Даже кажется, я перестаю чувствовать боль. Происходящее просто оглушает. Это - страшнее бойни, которая была пару часов назад. Страшнее, чем если бы меня поймали "чистокровные". Друга. Я ударил ножом друга.
Потом приходит звук. В висках стучит барабаном - отдается мой собственный ток крови. Кровь говорит. Говорит. А я слушаю ее, чтобы не слышать голос разума, который вопит "трус", "негодяй" и "убийца". Все для меня и про меня. Про то, что я сделал.
Я
_________________

Кровь. Теплая, вязкая, окрашивает снег рядом, пластины стальной кольчуги и омывает последние рухнувшие идеалы, сметая их прочь. Я перевертыш, и для меня эта рана неприятная и болезненная, хотя и опасная, не для человека... Для перевертыша, не для человека. Особый клинок, серебряный. Понимание. Ужас, гнев, боль. Я перестала быть человеком. Для себя уже давно, с самого рождения я знала, что отличаюсь от остальных, но родные, близкие, друзья... Призрачная надежда растаяла туманной дымкой, мглой, застилающей долину.
Гамма чувств смешалась в тихом голосе, звучавшем совсем рядом, но постепенно отдаляясь. Куда-то вдаль, прощаясь с белоснежными равнинами, полной луной и силуэт волка становился все более и более размытым, подернутым серой дымкой. Серой с вкраплениями алого. Простой ветошью стал гордый флаг, разделивший жизни кровавой полосой ненависти и убийства.
- Я пришла убивать, ты прав, - слова «дорогой друг» прозвучали бы издевательски, не для меня, мне они казались последней нитью, связывающей меня с детством, с окончанием фразы оборвется и она, - но не предполагала, что придется обнажить клинок против близкого человека, - все же ни они, ни мы не монстры, я все еще верю в это. Наивно. Глупо. Но верю. – Я не смогла убить друга, но теперь это не нужно. Он уже мертв... - перекладываю меч в левую руку, правый бок ноет, ощутимо и тягуче. Но что эта рана по сравнению с той, что заморозила проклятым дыханием душу.
_________________