Белый камень в глубине колодца (Семейная сага, 18+)

 » Глава 3. Утро встреч и расставаний

Паша Втулкин по прозвищу Втула состоял из пива, анекдотов, творческой мысли и житейской мудрости примерно в одинаковых пропорциях, но какая-то Пашина составляющая все равно доминировала. На этот раз повезло пиву (ему везло гораздо чаще, чем остальным) и совсем капельку – мудрости.
– Вот это ты попал, Роща, – покачал ушастой головой Паша, когда Олег закончил рассказ и присосался к своей кружке. – Статья 264 УК РФ. Нарушение лицом, управляющим транспортным средством, правил дорожного движения, повлекшее по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью человека, наказывается ограничением свободы на срок до пяти лет. Либо лишением свободы на срок до двух лет с лишением права управлять транспортным средством на срок до трех лет или без такового, – по памяти процитировал Втула, вспомнив, что когда-то пытался получать второе высшее. – А если поймали в пьяном виде, то еще годик накинут. Права-то хоть вернули?
– Вернули, – тяжко вздохнул Олег. – И права, и машину. Сказали, что заявлять не будут, так, мол, сочтемся.
– Ну и чего ты тогда сопли жуешь?! Радоваться надо, что легко отделался. Девушка! – Втула стрельнул в коротконогую официантку с бейджиком «Антонина» самой обаятельной из своих гримас. Еще и ушами шевельнул, зараза. – Повторите, пожалуйста.
Официантка скончалась на месте, что впрочем не помешало ей «повторить».
– Колись давай, чего хмурый такой. – Паша снял с фисташки шелуху и облизал пальцы. – У бедной девочки нашелся суровый папа и въехал тебе по?..
Вместо ответа Дубровин пощупал нос. Как хотелось думать, незаметно, но Паша проявил несвойственную ему деликатность и хохмить по этому поводу не стал.
– Ты не представляешь, Втула, что это за люди, – прошептал Олег.
Втула склонил лысую репу набок, как умный попугайчик, и повторил:
– Колись!

Собираясь к Динке в больницу, Дубровин испытывал полузабытое чувство робости. И жгучего стыда. Ругал себя на все корки, скотину такую. Вроде не пьяный был, с одной-то бутылки. Бутылка игристого бугаю вроде Олега – что быку конфета «Пьяная вишня», его вообще трудно напоить. Если и «срубает», то явно не после первой. После первой жизнь обычно только начинается...
А вот приступы раскаяния после очередной попойки – строго по расписанию.
«За свои поступки, братец, надо отвечать», – вдалбливала ему мама, интеллигентнейшая женщина, учительница музыки Татьяна Петровна Дубровина. И вдолбила же! Сколько раз краснела за драки сына перед начальством, не сосчитать. Дома ругала негромким красивым голосом, иногда за мокрое полотенце хваталась. Но методично выбивать из Олега дурь не разрешала никому – ни мужу, ни свекру. Ремня он таки получал, пусть редко, но метко: в основном когда деду Леше недоставало слов, а самому Олегу – воспитательной силы угловых медитаций.
Вины с себя Дубровин не снимал. Он сбил девочку, совсем ребенка. Ну и что, что сама бросилась под колеса и какую-то дичь про ангелов несла?! Смотреть надо внимательнее! Пить надо меньше! Страдай теперь, грызи наволочку.
Пока Манукян спала сном праведника, Дубровин вертелся и бегал на балкон курить. Энная попытка распрощаться с вредной привычкой накрылась энным же медным тазом. А утром Олег встал пораньше и позвонил Руденко. Судя по жалобным стонам на том конце провода, не один Дубровин вчера отмечал немецкую капитуляцию и опоздание ему простят хотя бы из солидарности.
Со свежей головой и чашкой крепкого кофе в желудке Олег рванул в супермаркет, решив откупиться, чем сможет. Стандартный больничный набор: фрукты, неаллергенные сладости, журналы. Цветы из киоска, пускай это и пошло. Раскаяние на лице, от перегара дома избавился – ни одна собака не учует. И клятва, что никаких больше поездок подшофе, – уже себе.
Его пропустили, милосердно забыв о неприемных часах. Давешняя медсестра даже пожелала бедолаге доброго утра, настолько убитым горем и собственным ничтожеством выглядел Олег. Подойдя к нужной палате, он уже до такой степени себя накрутил, что, предъяви ему кто убийство Джона Кеннеди или избиение младенцев в Вифлееме, признал бы вину и пошел каяться.
Олег постучал. Незнакомый голос, то ли низкий женский, то ли высокий мужской, сказал: «Войдите». Он вошел и застыл на пороге.
– Доброе... – осекся.
Дина Романовна спала, зато все бодрствующие товарищи, как по команде, повернулись к нему.
По бокам от Кудряшовой на кособоких больничных табуретах сидели двое: кудрявая мужиковатая девица и старая бомжиха в разноцветных носках, с виду затасканная, но гигиенически одобренная. Динкина соседка по палате, высветленная чернобровая дама околобальзаковского возраста, смерила Дубровина оценивающим взглядом и спряталась за ширмой из журнала «Лиза».
К взглядам Олегу не привыкать, но вид мертвенно-бледной девочки с забинтованной головой и торчащим из-под одеяла гипсом выбил бы из колеи кого угодно. Еще младше, чем ему показалась вначале. Худенькая, почти бестелесная. Не заверь его врач, что все показатели в пределах нормы... Как у Красотки только бампер поднялся?
Пока Дубровин рассматривал спящую Динку, мужиковатая (не будь у нее груди размера так полувторого, честное слово, мужик мужиком) незаметно сменила место дислокации. Теперь они с Олегом стояли практически сапог к сапогу: чтобы стоять нос к носу, девице немного не хватало роста.
– Доброе утро, – напряженно сказал Дубровин.
– Доброе, – согласилась она.
Удар был такой силы, что Олега отбросило на метр. И недостаток роста не сыграл особой роли: хруст носа услыхали, наверное, все близлежащие палаты. Соседка даже высунулась из-за своей «Лизы» и спряталась обратно. Дубровину пришлось беречь голову и уворачиваться от гербер, которыми его усиленно охаживали. Тех самых, что он нес Динке.
«Повезло, что не стал брать розы», – мелькнула идиотская мысль.
– Ты охренела?! – У него от боли слезы на глазах выступили.
Бывших боксеров не бывает. Спасли девицу только чудо, хорошая реакция и старая Олегова привычка-мантра «Она-же-девочка». Первой, правда, на ум пришла другая, более действенная: «Убийство-уголовно-наказуемо». И никаких тебе жвачных пузырей о мире во всем мире и пацифизме, которые он мысленно пускал на любой мало-мальски выносящей мозг встрече.
– Это ты охренел!!! – Дальше следовал отборный и непереводимый ни на один другой язык мира русский мат. – Убить тебя мало! Сестру мою!.. Урод!
Олег достал из кармана носовой платок и попробовал унять кровотечение. Нос стремительно распухал, кровь стекала по подбородку, пачкая ворот рубашки и больничный халат. Дышать приходилось ртом, сплевывая в когда-то белую тряпочку. Закусив щеку, он ощупал пострадавшее место и, не притворяясь больше культурным человеком, выругался. Сломан, как пить дать. Вон как из него хлещет.
– Вы чего шумите? – В палату заглянула медсестра. Олег повернулся к ней во всем своем великолепии. – Ба-атюшки!

Втула загоготал, просыпав фисташки. Для пущей театральности он хотел пролить пиво, но того оставалось еще половина кружки, и Пашу задушила жаба. Олег обиженно покосился на друга и умолк.
– Роща, этот день войдет в историю! Тебе. Сломала. Нос. Баба! Слушай, да она герой! Я сам иногда подойти к тебе боюсь, а эта пигалица... Ишь ты! Может, это судьба, хы-хы. Она хоть симпатичная?
– Не в моем вкусе. Но удар у нее поставлен, – вынужден был признать Дубровин.
Паша перестал хихикать и поскреб небритый подбородок.
– Чем же закончилась сея печальная история? Тебе выгнали? Потребовали денег? Или сначала потребовали денег, а потом выгнали?
Олег только плечами пожал. Он сам не понял, чем все закончилось. Да и закончилось ли?

Нос ему вправляли в процедурной с истинно врачебным садизмом. Обошлось, к счастью, без репозиции, но настолько больно Дубровину не было ни в первый раз, ни во второй, а ведь из-за предыдущего перелома он впервые в жизни попал под скальпель.
Судиться с ним прямо здесь и сейчас никто не собирался, хотя желающие разобраться на месте и по старинке явно имелись, поэтому можно было с чувством выполненного долга забирать права, ключи от «Тойоты» и отчаливать. Лишний раз воевать там, где спала Динка, Олегу не хотелось, однако сбежать, не попрощавшись и не спросив, не нужно ли чего-нибудь купить, не позволила элементарная порядочность, которую Дубровин нередко путал с совестью, не желавшей быть с ним в доле.
Олег постучал, ему разрешили войти. Дежа вю. Мужиковатая, как выяснилось, Иляна Кудряшова буравила Олега злыми темными глазами. Могла бы – вцепилась бы, но, видимо, Надежда Эммануиловна (та самая условно одобренная бомжиха в разных носках) успела провести с внучкой воспитательную беседу. Жалкие остатки того, что раньше было герберами, успели унести, зато пакет с продуктами и журналами нашел свое место у постели больной.
– Мне нужно ехать, – без предисловий сказал Олег, обращаясь к Надежде. От звука собственного голоса в буквальном смысле становилось дурно. Мало того, что гнусавит, так еще и хрюкает. Руденко будет в восторге. – Вот моя визитка. Если что-то понадобится, не стесняйтесь, звоните в любое время. Я приеду навестить Дину Романовну, я должен перед ней извиниться. Перед вами извинился бы прямо сейчас, но в силу некоторых обстоятельств... – Он встретился глазами с Ляной. Та укусила себя за нижнюю губу и отвернулась. – Боюсь быть неправильно понятым. Заодно и обсудим, что вы решили насчет заявления...
– Не будет заявления, успокойся, – перебила бабуля. – Ни я, ни Ляна, ни тем более Динка не станем таскаться из-за этого по судам. Компенсацию выплатишь, и хватит с тебя.
– Хорошо. – Он едва не выдал себя радостным вздохом. – Сколько вы хотите?
– Кажется, нам обещали время подумать, – невинно напомнила старуха и вынула из волос... вилку. – Как надумаем, позвоним. А ты случаем не олигарх?
– Случаем нет.
– А судя по Динкиным костям, у тебя как минимум танк, – сказала она цинично.
Дубровин нахмурился. Намекать изволите, гражданка Кудряшова?
– Назовете вашу цену, и я скажу, приемлема ли она для меня.
Мужиковатая Иляна вскочила, уронив стул.
– Нет, ну вы точно охренели! Динка что, по-вашему, кусок мяса? Диван? Ковер? Какого х*ра вы ее оцениваете? Ты же ее чуть не убил, козлина!
– Ляна, заткнись! – рявкнула Надин, да так, что подскочили все, включая молчаливую соседку. – Динке нужны лекарства. Или ты ее забесплатно лечить собралась?
– Тебе просто нужны деньги, баб Надь, признайся. А на Динку тебе плевать! Я сама в суд подам, сестру как-нибудь уговорю, не отвертишься, – сообщила она Олегу. – Алкаш! Как только ума хватило?..
Ума не хватило. Как и терпения. Ненормальная со всех сторон семейка, усталость после бессонной ночи и тупая боль в сломанном носу окончательно его довели.
– Да это я на вас в суд подам! Она сама под колеса бросилась! Ей черти мерещатся, а я виноват?!
– Ангел, – поправил Олега слабый шелест.
Никто не заметил, что Динка проснулась и прислушивается к разговору.
Надин зафыркала, на впалой щеке Ляны вспыхнуло красное пятно. А Дубровина пот прошиб от жалости, неловкости и какого-то нелепого, извращенного любопытства. Ну и кто он после этого, а?
Динка Кудряшова неуловимо отличалась от всех молоденьких девушек, ранее виденных Олегом. Была в ней какая-то неправильность, но какая именно, определить он не мог, как ни пытался. Может, дело в глазах? Глаза у Динки как у маленькой святой и одновременно как у больной собаки. Серые, одухотворенные и грустно-испуганные. Как это все в ней сочеталось – черт знает.
Они смотрели друг на друга самое большее пару секунд, а потом Динка снова уставилась на укрытые одеялом коленки. Неловко подтянула к себе загипсованную руку и съежилась вся. Ее неестественно бледное, пускай и не утратившее своей миловидности лицо будто окаменело.
– Ляна, не надо суд, – залепетала она, отчаянно мотая головой, – я не хочу. И денег не надо! Я сама виновата... не надо!
– Хорошо, Динь, не волнуйся. В суд мы не пойдем, обещаю, – медленно, с паузами сказала Ляна, положив руку ей на плечо. И уже Дубровину: – Да перестань ты пялиться, придурок! Не видишь, она тебя боится? Куда пошел?!
Олег осторожно присел на край Динкиной кровати. Маленькая нога тут же поджалась.
– Дина Романовна, я понимаю, что одними извинениями тут не отделаешься...
– Я вас прощаю. Уйдите, пожалуйста.
– Дина, я...
– Уйдите! – вроде шепот, а громче всех воплей ее бешеной сестрицы вместе взятых.
Ушел, пока Ляне не пришло в голову помочь ему в этом. Правильно, бежать отсюда надо, пока не поздно. Однако, забирая у медсестры ключи и права, Дубровин зачем-то сунул свою визитку и ей тоже.
– Жанетта Сергеевна, позвоните, когда улетят эти гарпии. Я должен с ней поговорить.
– Зачем? – Женщина перекладывала на посту какие-то бумаги. За соседним столом две хорошенькие практикантки сворачивали марлевые салфетки, стреляли глазами и хихикали. – На, вытрись, вурдалак! Весь подбородок в кровище, только людей пугать. – Олегу протянули смоченную в спирте тряпицу. – Зачем тебе с ней разговаривать? Радоваться должен, что легко отделался. Лично я бы таких...
Дубровин еще никого не подкупал материально. Сражал обаянием или, на худой конец, многозначительным движением могучих плеч. Из-за сегодняшней «вурдалачности» традицию пришлось нарушить.
– Ладно уж, позвоню, – буркнула Жанетта Сергеевна, засовывая в карман купюру, – но не обещаю, что это будет в мою смену.

Втула задумчиво жевал сушеного кальмара. Олег комкал в руках салфетку.
– Неслабо, неслабо, – сказал Паша, прожевав. – Теперь будут трещать, что «проклятье семьи Кудряшовых» начинает сбываться.
– Какое еще проклятье? – удивился Дубровин.
Втула был знатным собирателем городских сплетен, и ни одно мало-мальски значимое событие не проходило мимо него. Вдохновить истинного гения на шедевр, по твердому убеждению Паши, может что угодно, будь то трехкилометровая пробка на мосту или конфуз гастролирующей певицы Жени Лоссины.
– Да было дело лет пять назад. Ты тогда еще, кажется, в Германии торчал. Газеты визжали: мамаша этих девок, троюродная племянница тогдашнего мэра, вынесла из родной квартиры все подчистую, а опомнившись, зарезалась в ванной.
– Как это – зарезалась?!
– Обыкновенно, бритвой, – поморщился Втула. – Ее вроде бы младшая дочка нашла, холодную уже. Что потом было! Чуть ли не «Битва экстрасенсов». Все гадали, все расследовали, все стояли на ушах. Оказалось что, Карине этой, которая мамаша, несколько лет промывали мозги местные свидетели светлого будущего. Адвентисты какого-то дня. Ну, в смысле, сектанты. Она и квартиру на них отписала, и машину, и побрякухи всякие. А еще через месяц папаша Кудряшов с моста сиганул. Что было у него, я без понятия. Так что мой тебе совет, Роща, – сказал Паша мрачно, – заплати этой семейке, сколько попросят, и забудь поскорей. До добра они тебя не доведут... Калмарфика буф? Последний остался.
– Ничего себе, – пробормотал Дубровин.
– Ага, сам в шоке, как они быстро заканчиваются.
Хитрый Паша доел кальмарчика и незаметно перевел стрелки на более животрепещущую тему: на Лауру Давидовну. Узнав, что к концу идут вторые сутки, а Ларка как порхала бабочкой по Дубровинской квартире, так и порхает, он чуть было не подавился пивом.
– Сын мой, послушай батю. Если не хочешь раньше времени утонуть в какашках и «агушках», гони ее в шею!
Олег засопел. Он чувствовал себя ПТУшником, которого посадили писать сочинение на тему «Какие личные, социальные, философские и психоэмоциональные причины заставили меня поджечь парту вместе с однокурсником за ней?»
– Только не говори, что это твой ребенок, – убито простонал Втула.
Дубровин не сказал. Умолчал он и о том, что Манукян обманула его дважды, договорившись со своим гинекологом и сдвинув срок беременности на месяц левее. О том, что гинеколог – дама болтливая и неровно дышит к старому знакомому Олега, ординатору Матюшкину, Ларка знать не могла.
– Только не говори, что ты ждешь, пока он родится, чтобы сравнить ваши римские профили, – съехидничал Паша. – Этот путь убьет в тебе холостяка и личность.
– Делать мне больше нечего!
– А чего тогда телишься?
Дубровин только досадливо поморщился. Не знает он чего! То, что для него вот так взять и вырвать заразу Ларку из своей жизни – все равно что отпилить руку или ногу, перелетному Паше не объяснишь.
Олегу тяжело давались отношения с противоположным полом. В отличие от компанейского Втулкина, который под настроение менял подружек, как не всякий меняет носки – чуть ли не ежедневно, Олег долго приглядывался и тщательно принюхивался, прежде чем просто пригласить девушку в кино. Никто из знакомых не верил, что Дубровин робеет перед женщиной. Он и краснеть-то не умел, а уж за словом в карман... Какой карман, когда пассивный словарный запас у тебя в пять раз больше, чем у того же Втулы?! Не в словах дело.
Лаура сумела под него подстроиться. Под гибкого и коммуникабельного в миру, но замкнутого и твердолобого в быту. Влезла под кожу, заставила срастись с собой. Милая мордашка и холодный расчетливый ум под стильной прической. Добрая, ласковая, понимающая и уютная. Готовит сказочно. Немного импульсивна, зато в постели с ней не бывает скучно. Клянчит дозированно, в случае отказа дуется не больше часа. Пилит тоже дозированно, чтобы не забывал, что она все-таки личность с высшим юридическим образованием. Чувство юмора на месте, безобидные пикировки с Ларкой даже приятны. Ее русская мама лечит детей в Африке и обещает приехать в гости лет через семь. Не женщина – мечта!
Когда Олег приполз домой с работы, впечатленный Динкиным семейством и видом опохмеляющейся прямо в офисе трезвенницы Руденко, его встретили аппетитные запахи и брачный рев молодого самца гиппопотама. Это Лаура обнималась с унитазом.
– Не заходи, я сейчас... боже!.. – Самец гиппопотама взревел особенно бодро.
Вернулась Манукян, зеленая, с неряшливым пучком на голове, но до нелепости счастливая.
– Токсикоз, – пояснила она смущенно.
Они поменялись ролями: Дубровин слушал, Ларка тараторила, не умолкая, а после, устроившись у него под боком, слезно просила не выгонять. Прикладывала лед к многострадальному носу (пришлось соврать ей про дверь и одного рассеянного переводчика). Клялась непонятно в чем, даже об аборте заикнулась. На все готова, лишь бы ему было хорошо, ведь она так его любит... А вчера с той же убежденностью показывала характер и орала, что родит любой ценой. Олег презирал ее за это и себя презирал за слабохарактерность, но прогнать все равно не смог.
Он сказал: «Спи» – заснула, прямо как на параде. Идеальная жена. Он, черт возьми, всерьез собирался узаконить с ней отношения!
«Утро вечера мудренее, – решил Дубровин. – Не выталкивать же ее на мороз посреди ночи. Эх, Ларка, Ларка...»
А на следующее утро позвонила Жанетта Сергеевна.