Помнить тебя или Другая история Сони Ростовой (ИЛР, 18+)

Интересное у вас получилось начало главы 1. Я смотрю, у вас между прологами и главой 1 прошло 9 лет. Долгий срок. А я почему-то думала, что герои встретятся раньше. Но и так тоже интересно. И мне понравилось, как вы хорошо описали чувства между Марьей и Николаем. Вот хоть убейте, но не верила я в их семейное счастье в эпилоге романа, когда его читала.

Да, я решила, что они должны встретиться снова через достаточно долгий срок. Соня должна повзрослеть и на многое уже смотреть не полудетскими, а взрослыми глазами. Ведь в 1806 году, когда по роману Долохов сватался к ней, ей было всего 16. Девочка. Наивная и неопытная. Тем более, что барышень тогда и растили вот такими наивными овечками. Так что мне было интереснее работать со «взрослой» Соне.
А что касается Долохова, то и ему я решила дать время на «подумать». Он кое-что должен переосмыслить в своей жизни. Для этого нужно время. Персонаж этот очень даже неоднозначный в романе. Много чего в нем нехорошего. Я хочу так повернуть сюжет, чтобы у Долохова был момент покаяния за его прошлые грехи. И только тогда Соня сочтет его достойным своей любви. Прежний Долохов, как я описала в прологах, вызывал у нее в основном страх. Хотя момент чисто физического влечения к нему тоже был (Долохов ведь по описанию Толстого был красивым, а к красивым людям всегда тянет, это уж закон природы). Но Соня сознательно или бессознательно глушила это чувство в себе, потому что по-человечески Долохов ей не нравился. Гуляка, дуэлянт, разные истории с женщинами, разные слухи темные про него… Это отвращало от него Соню.По поводу семейного счастья Марьи и Николая – я разделяю ваше ощущение. Мне тоже казалось описание их отношений – слишком слащаво и неестественно. Этих персонажей Лев Толстой как бы «списывал» со своих родителей. Даже имена, фамилии и отчества дал им похожие. Княжна Марья Николаевна Болконская из романа – это мать Льва Толстого, княжна Марья Николаевна Волконская. Разница всего в одну букву. А граф Николай Ильич Ростов – это граф Николай Ильич Толстой, отец Толстого. Тут разница только в фамилии. Но если в романе Толстой с натугой пытается доказать, что между Марьей и Николаем была гармония и любовь, то в жизни все было прозаичнее. Отец Льва Толстого явно женился по расчету, хотя и стал неплохим мужем для старой некрасивой девы княжны Волконской. Но если в романе Николай боится ранней смерти своей жены, то в жизни отец Толстого после того, как овдовел, особо не горевал. Вот как описывает его состояние после смерти жены близкая знакомая семьи Толстых:Короче, достаточно прохладное отношение к смерти жены. Отец Толстого, разумеется, сожалел о смерти жены и о том, что их пятеро детей потеряли мать и так рано осиротели. Но глубочайшего горя безумно влюбленного в жену человека в воспоминаниях знакомой совершенно не ощущается.
___________________________________

Я надеюсь вам удастся передать это покаяние Долохова. Мне он тоже кажется неоднозначным. И я не уверена, что какая-нибудь женщина была бы счастлива с тем Долоховым, который показан в романе. А как вы думаете, Долохов из романа мог бы измениться, стать лучше?

Мне не нравился Долохов в романе Толстого. Я согласна с вами, что для любой женщины он не лучшая кандидатура в мужья. И Соня правильно поступила, что отказала ему. Но был один момент в третьем томе романа. Если вы помните – перед сражением под Бородино. Долохов тоже в нем участвовал. И Пьер Безухов тоже зачем-то поперся на сражение (этот момент я не поняла у Толстого, это ж не цирк и не театр, что там делать непригодному для военных дел толстому одышливому штатскому; на месте Кутузова я не позволила бы ему там болтаться, а велела бы немедленно убраться, чтоб не мешать военным). И вот перед сражением Долохов публично, громко, при всех просит у Пьера прощение за все неприятности и обиды, которые ему нанес. Он, конечно, имел в виду свой роман с женой Пьера Элен и последующую дуэль, на которую он спровоцировал Пьера. И я тогда подумала, что Долохов не безнадежен. Он способен на покаяние. А это уже такая черта в человеке, что позволяет думать – он может как-то измениться в лучшую сторону. Поэтому я решила, что у меня тоже будет момент раскаяния Долохова в прошлых грехах. Надеюсь, я буду в этом убедительна.
___________________________________

 » Глава 1 - продолжение

За год после свадьбы Николай как-то очень переменился. Теперь это был типичный замотанный хозяйскими делами деревенский помещик, который ничем, кроме хозяйства, не интересуется. Он погрубел и пополнел, вёл разговоры только о пашне, покосе, вороватом старосте и ленивых мужиках. Однако даже не это было самым важным. В конце концов, Соня понимала, что Николай – честный и добросовестный хозяин и старается ради благосостояния семьи, чтобы снова не впасть в бедность. Поэтому его уход с головой в хозяйственные дела она не осуждала. Резкое отторжение вызывало в ней скорее другое – она не раз бывала свидетельницей того, как Николай кулаками расправлялся с подчинёнными, чаще всего с провинившимся старостой. Откуда в нём появилась привычка бить людей, недоумевала Соня, ведь в юности он был очень обходителен с прислугой. И сама отвечала себе – скорее всего, из армии. Хотя в обществе особо об этом не распространялись, но все знали: офицеры избивают нижних чинов. Считалось, что без этого не может быть дисциплины. Офицеров, которые никогда не поднимали рук на солдат, в армии было немного.

Вот и Николай приучился к рукоприкладству в армии, а потом перенес эту привычку на отношения с крестьянами в имении. Причём избиения были тем тягостнее, что Николай даже не удосуживался снимать перстень со своих рук и мог ударить так, что камнем от перстня оставлял на лице и теле человека ссадины и даже порезы, из которых сочилась кровь. Когда Соня пару раз видела, как от него убегали избитые в кровь люди, в её душе всё просто переворачивалось от подобной жестокости. Ей хотелось пойти к Николаю и потребовать прекратить эти издевательства, но у неё не было права защитить этих людей, она и сама была в Лысых Горах на положении нищей приживалки. Да и отвращение к Николаю в эти мгновения так сильно душило её, что она не хотела его сама видеть после его расправ.

Девушке всегда казалось подлым и мерзким бить человека, который даже не в состоянии защитить сам себя. Ведь любой крепостной, осмелившийся поднять руку на барина, мог быть запорот до полусмерти на конюшне или даже сослан на каторгу. Поэтому ответного удара от него не приходилось ожидать. Избивать настолько зависимых людей можно было вполне безопасно.

Не только Соня возмущалась этой чертой в Николае. Его жена, графиня Марья тоже орошала слезами свои бледные ланиты, когда узнавала об очередной расправе. Только она очень быстро прощала Николая, удовлетворившись его обещанием, что это уже в последний раз. Увы, раз оказывался не последним, но способность влюблённой в мужа Марьи извинять любую жестокость в нём не знала предела. Соня же, хотя никогда и не говорила об этом ни с Николаем, ни с домашними, чувствовала, что будь она на месте Марьи, то есть настоящей хозяйкой поместья, – никогда не простила и уж обязательно попыталась бы защитить своих подчиненных от излишне ретивого мужа. Ведь, в конце концов, по закону Лысые Горы, где они сейчас жили, принадлежали Марье, а не её мужу. Но она полностью переложила все хозяйские обязанности на Николая и никогда не интересовалась тем, как живут её люди под его началом.

Причины этого Соня прекрасно понимала. Из разговоров с прислугой, особенно экономкой, она знала, что отец Марьи был жутким тираном и совершенно морально сломал дочь. Она не только терпела его жестокое обращение с ней, но и считала это чем-то само собой разумеющимся. В её голове сложилось представление о мужчинах как высших существах, которые имеют право в своем доме и семье на что угодно, а участь женщины – прощать им всё и поклоняться, как идолам. В девичестве таким идолом для Марьи был отец, теперь она поставила на пьедестал своего мужа. Марья никогда не пыталась пойти против его воли. И всякий раз с влюблённой улыбкой прощала Николая после очередной кулачной расправы с кем-то из её людей.

Марья вообще относилась к Николаю с таким же благоговейным трепетом, как когда-то к унижающему её отцу. Если Николай был не в духе или просто желал побыть один и закрывался где-нибудь в кабинете, чтобы полежать или поспать после тяжелого дня, она ходила вокруг него кругами и униженно спрашивала: «Это я виновата? Нет, ты скажи, это я?» Соню и смешили, и раздражали эти хороводы Марьи вокруг мужа. Ей часто хотелось сказать: «Да оставь ты его в покое! У любого человека есть потребность побыть в одиночестве или просто выспаться после бессонной ночи. Дай ему эту возможность, и он сам придет в себя со временем». Разумеется, вслух ничего подобного Соня не говорила. Привычка говорить в уме дерзости неприятным людям возникла в ней в те времена, когда ей докучал своими ухаживаниями один опасный тип… нет, его она вспоминать не будет, опять оборвала себя девушка. Но с тех пор девушка пользовалась этой привычкой и таким образом успокаивала себя и не давала вырваться раздражению наружу.

После почти года жизни с этими людьми в Лысых Горах Соня уже понимала, что её чувства к кузену давно уже не те. Скорее она любила воспоминания о той радости, которую когда-то принесла ей первая любовь в те времена, когда она ещё верила, что и сама любима Николаем. Теперь же слишком многое отвращало девушку от него. Свой вклад внесла и отвратительная сцена в коридоре, когда подвыпивший Николай пытался поцеловать ее. Неужели он хотел сделать меня своей любовницей при жене, внешность которой не доставляла ему никакого удовольствия, думала Соня? Она знала, что она очень красива, и годы совершенно не оставили следов на её лице и фигуре. Даже малейших признаков какого-то старения и увядания ни одно зеркало ей не показывало. Если действительно Николай хотел найти себе развлечение в лице Сони, гораздо более красивой и молодой, чем его жена, то он достоин ещё большего презрения с её стороны, чем за его кулачные расправы, так считала Соня. Хотя, мысленно добавляла она, вряд ли это была обдуманная тактика с его стороны. Всё-таки у Николая, несмотря на все обнаружившиеся недостатки, было своё благородство и свой кодекс чести. Интрижка под носом у жены в его представления о порядочном поведении не вписывалась. Скорее всего, это был просто подогретый вином порыв, которого потом Николай и сам стыдился, когда протрезвел. Во всяком случае, Соне хотелось думать, что ему было стыдно.

Она взглянула в окно. Солнце поднялось уже высоко, и его лучи больше не освещали комнату. В доме уже давно слышались утренние звуки – прислуга встала и теперь готовила дом к пробуждению хозяев. Пора и мне вставать, решила Соня.

Спустя полчаса, умывшись водой из кувшина над тазиком, которые были заблаговременно подготовлены ещё вечером, уложив волосы в простую причёску, которая не требовала помощи горничной (её всё равно у Сони не было), и одев самостоятельно одно из немногих своих повседневных платьев, она была готова к выходу. Но перед этим немного помедлила и подошла к длинному старинному зеркалу-псише [1]. Оно когда-то украшало будуар одной из молодых хозяек Лысых Гор, а потом за старостью и ненадобностью было сплавлено на чердак и оттуда уже попало в комнату Сони. У зеркала девушка задержалась ненадолго, внимательно рассматривая себя. Зеркало отразило очень красивую, изящную и стройную женщину, ещё молодую, но сдержанную и строгую, с пышными тёмными вьющимися волосами и тёмными глазами, чем-то неуловимо напоминающими кошачьи. То ли разрезом, то ли зеленоватыми бликами, играющими в глубине. Пленительную красоту и грацию не скрывала ни скромная причёска – обернутая вокруг головы толстая коса, ни простое платье, которое, увы, уже не могло скрывать своего возраста. Такие фасоны были в моде самое меньшее лет шесть-семь назад, и если приглядеться, то на локтях, запястьях и манжетах были видны подозрительно лоснящиеся места. Платье выглядело поношенным и, хотя было чистым и аккуратным, своего возраста уже не могло скрыть. Ну что поделать, пожала плечами Соня, другого у неё всё равно нет и не будет. Она считала унизительным намекать Николаю или Марье на то, что её гардероб потрепан и неплохо бы прикупить или сшить ей хоть несколько новых платьев. Поэтому она молчала, а им было всё равно.

Спустя минуту Софья Александровна Ростова, бедная родственница богатого семейства графов Ростовых, недавно отметившая двадцать пятый день рождения, выходила из своей комнаты деревенского дома графов в Лысых Горах навстречу новому дню.

Когда девушка вышла в столовую, там ещё не было никого из членов семьи. Она, как обычно, встала раньше всех, кроме, пожалуй, Николая. Сам он поехал верхом на луга – начинался покос и ему хотелось лично присмотреть за всем. Графиня Марья, которую с дальнего конца коридора заметила Соня, только что проснулась. В домашнем халате, накинутом на ночную рубашку, с ночным чепчиком на неубранных волосах, она спешила из своей спальни в соседнюю комнату, откуда раздавался пронзительный плач ребёнка. За месяц до этого дня у них с Николаем родился первый сын, которого назвали Андреем. В честь погибшего брата графини, как это сразу поняла Соня. Ребёнок родился здоровым, но, как все младенцы, беспокойным, часто плакал, и графиня долго занималась им вместе с няней и кормилицей. Сама она кормить не могла, молоко у неё так и не появилось. Видимо, и это утро она проведёт со своим первенцем.

Не выходили ещё из своих комнат и две почтенные дамы: старая графиня, мать Николая Ростова, а также её ровесница, полуглухая старушка Белова, взятая в дом Ростовых, чтобы составлять компанию графине в её немногочисленных занятиях (состоящих в основном из раскладывания пасьянсов). Наташа, которая в это время гостила у матери и брата со своими двумя дочерями – двухлетней малышкой Машенькой и трёхмесячной Лизой, либо тоже спала, либо кормила младшую дочь. Вот уж у кого у кого, а у Наташи проблем с кормлением детей не возникало. Она только первую дочь, по обычаю, заведенному в дворянских семьях, отдала выкармливать кормилице. Но там что-то дело не заладилось. Следующего ребёнка Наташа решила кормить сама, при полном одобрении этого решения её мужем Пьером. Сам Пьер в этот раз с семьей не появился, хотя обычно сопровождал Наташу в её визитах к матери и брату. У него были какие-то дела в Петербурге, но он обещал через несколько недель тоже приехать. Так же ещё не вышли из своих комнат племянник и подопечный графини Марьи, девятилетний князь Николенька Болконский, который был сыном её умершего от раны брата, и его воспитатель, степенный немолодой швейцарец Десаль.

Соня остановилась, рассеянно оглядывая столовую и прислугу, которая как раз начала накрывать большой стол для завтрака. Времени было ещё предостаточно, и она решила прогуляться по аллее сада к своему любимому цветнику и посмотреть, какие цветы там расцвели или готовы расцвести, и какие из них можно использовать завтра для составления новых букетов. Одной из обязанностей девушки в Лысых Горах было составление букетов для обеденного стола в столовой, а также для ваз в разных гостиных и диванных большого дома. А заодно, во время прогулки девушка хотела прикинуть, какие дела намечены на сегодня. Во-первых, после завтрака она планировала немного поработать в саду – ей нравилось это делать вместе с пожилым садовником. Садоводство всегда доставляло ей большое удовольствие, и она занималась любимым делом каждое лето ещё в Отрадном, где Ростовы жили до своего разорения. А после обеда надо было присмотреть за уборкой нескольких комнат на втором этаже. Дом в Лысых Горах был большой, но многие комнаты не использовались в те времена, когда здесь постоянно жили только старый, умерший во время войны отец графини Марьи, сама Марья, тогда ещё княжна, вместе с компаньонкой, а также её племянник Николенька с гувернером. Отец Николеньки бывал только наездами, отвлечённый делами службы и присмотром за своими собственными имениями, доставшимися от покойной матери. А старый князь Болконский гостей не особо жаловал и почти не принимал.

Теперь же семья Ростовых, обосновавшаяся в этом поместье, начала прибавлять в численности. Ожидались ещё дети, да и сам граф Николай был не против принимать знакомых и родню. Погостить в Лысые Горы часто приезжали не только Наташа с детьми и мужем, но и кое-кто из соседей, а также бывших сослуживцев Николая по его полку. Поэтому было решено привести в состояние полной готовности для гостей несколько комнат, которые раньше стояли запертыми и необитаемыми. Но Марья очень скверно чувствовала себя во время всей беременности, да и за месяц, прошедший после родов, она ещё не оправилась. Да и вообще, она не любила и не имела привычки заниматься хозяйством. Тиран-отец не допускал её к этим занятиям, потому что сам правил железной рукой. В результате Марья выросла полностью неприспособленной к роли хозяйки дома. Поэтому так получилось, что обязанность присматривать за горничными, которые убирали комнаты, была передоверена Соне. Она же ходила с горничными на чердак, где стояли запакованными в чехлы и в ящики вещи из этих комнат. Девушка отбирала там предметы интерьера и мебели, которые можно было ещё использовать, откладывала и приказывала выбросить то, что уже совершенно пришло в негодность. Ей же поручено было составить список вещей, которых недоставало и которые нужно было приобрести в Петербурге, где Ростовы планировали пожить немного этой зимой. Вечером ей, скорее всего, придется снова читать старой графине.

Девушка уже раскаивалась в том, что вчера из-за своей обиды на слова Наташи лишила старуху ежевечернего удовольствия. Приученная воспитанием в доме Ростовых и положением бедной родственницы во всём видеть свою вину, она уже укоряла себя за вчерашнюю вспышку. В конце концов, старая графиня не была виновата в том, что её младшая дочь и невестка в жестоких словах обсуждали её, Соню. Хотелось ей также выбрать время, чтобы помузицировать самой. Ей очень нравилось играть на фортепиано и клавикордах, а в доме были оба инструмента и в очень хорошем состоянии. Их приобрели ещё в бытность здесь хозяином старого князя Болконского для его дочери, княжны Марьи, нынешней графини Ростовой. Но после замужества Марья совершенно перестала играть, да и раньше её игра оставляла желать лучшего. Она не чувствовала музыки всей душой, не растворялась в ней полностью, как это всегда случалось с Соней. Или даже с Наташей, до тех пор, пока она не бросила петь после замужества. Исполнение Марьи было техничным, но абсолютно бездушным. Соня сравнивала его с пением искусственного соловья – мастеровито, но холодно. Не сравнить с живыми, тёплыми, ласковыми трелями настоящего соловушки. Девушка понимала, почему Марья в глубине души музыку не любила. Её заставлял по два часа в день барабанить по клавишам тиран-отец, старый князь Болконский. Поэтому, хотя Марья и старалась, но в глубине души музыка казалась ей обузой. Как, впрочем, и всё, что она освоила под неустанным жёстким оком тиранствующего отца. После его смерти она с облегчением скинула с себя всё, что вынуждена была без любви и с трепетом осваивать по его приказу. Даже математику, которой отец её учил. Соня никогда не видела, чтобы Марья помогала мужу разбираться с многочисленными счётами и хозяйственными подсчётами. Что уж говорить о музыке, её Марья тоже забросила полностью. Теперь клавикорды и фортепиано стояли просто «для порядка» – в богатых дворянских поместьях и домах было принято держать музыкальные инструменты для гостей и домашних. Единственным человеком, который на них постоянно играл, была Соня. Пройдясь по аллее и осмотрев свой любимый цветник, девушка повернула обратно к дому. Грустно усмехнувшись на ходу, она подумала, что вряд ли сегодня выберет время для игры на фортепиано. День обещал быть хлопотным.

По дороге домой Соня вспомнила, что за Марьей, которая шла к сыну, семенила какая-то женщина средних лет в тёмном платье и тёмном платке на голове. Вероятно, одна из странниц, которых Марья по старой, ещё девической привычке привечала в Лысых Горах. Николай не препятствовал в этом своей благочестивой половине.

При виде странницы девушка почувствовала глухое раздражение. Она ничуть не доверяла этим бездельникам и бездельницам, которые шлялись по разным святым местам и своей елейной болтовней добывали себе неплохие средства к существованию, выманивая деньги у богатеньких святош типа Марьи. Девушка никогда не видела среди этих странниц хоть сколько-нибудь действительно убогих, очень старых и нуждающихся в реальной помощи людей. Такие не имели сил бродить месяцами и годами по разным святым местам или домам богатых покровителей, они доживали свои дни в домах призрения и приютах при монастырях. А те странники и странницы, которые появлялись у Марьи, были далеко не дряхлыми, многие даже вполне молодыми, а главное – обладали весьма резвыми и сильными ногами и воистину железным здоровьем. По мнению Сони, это были просто прохиндеи и прохиндейки, не желающие работать и испытывающие неугасимый зуд в ногах. Несколько месяцев назад одна такая странница украла у Марьи очень дорогое кольцо. Когда кольца хватились, Марья не позволила даже тени подозрения пасть на своих «божьих людей», как называла их она. В результате в краже кольца обвинили слугу, которому в тот же день Николай собственноручно влепил несколько оплеух. Если бы не Соня, то дело для слуги могло кончиться вообще плохо – за кражу у господ его могли сослать в Сибирь. Ни один из слуг, даже экономка, не посмели нарушить приказ Марьи не трогать и не обыскивать «святую» женщину-странницу. Только Соня решилась нарушить этот приказ. Игнорируя распоряжение молодой графини, она всё же обыскала котомку странницы и там нашла завернутое в какую-то тряпку кольцо. Когда она принесла котомку с кольцом Марье и сунула находку под нос, Марья вовсе не обрадовалась, а скорее даже рассердилась на то, что Соня посмела нарушить приказ и тем самым опорочить одну из тех «божьих людей», которым Марья безгранично верила и практически поклонялась. Она довольно раздраженно выхватила котомку с кольцом из рук Сони, но тут же сменила раздражённый взгляд на привычный ей кроткий и сухо поблагодарила. Тем не менее, странница не была никак наказана, а этот случай ничуть не повлиял на решимость Марьи по-прежнему принимать у себя в доме «божьих людей» и часами вести с ними благочестивые беседы.

Примечание:

[1] Зеркало-псише – специальное прямоугольное или овальное зеркало для гардеробных комнат, шарнирно закреплявшееся между двумя стойками. Псише устанавливали на туалетном или подзеркальном столике, или на консоли, самостоятельно, в качестве трюмо. Шарнирное крепление позволяло менять угол наклона зеркала и видеть себя в нём в различных ракурсах.

(окончание Главы 1 следует)
___________________________________

Очень интересный момент: вы как бы сфокусировались на том факте, что Николай избивал своих крепостных. Я, честно говоря, забыла об этом. А вот теперь по интернету залезла в эпилог романа, и вижу, что это действительно было! И действительно он бил так, что у него камень на перстне разбился! Представляю, какой силы были удары!

Да-да, Лев Николаевич описал это как бы мимолетом. Мол, ну вспылил мой любимый герой, бывает. И я тоже в школе как-то пропустила этот момент. Ведь Николай подавался нам как исключительно положительный персонаж. А вот когда во взрослом состоянии еще раз перечитала этот роман, меня аж передернуло. Как можно было бить так людей, чтобы камень разбить о лицо человека? Это значит, что он не оплеухи давал раскрытой ладонью, а бил кулаком по лицу! Это был один из тех моментов, когда я начала как-то переосмыслять для себя героев «Войны и мира». Николай и раньше не было для меня положительным идеальным персонажем. Я еще в школе не могла простить ему предательства Сони. Что бы там ни писал Толстой, но разоренный дотла Николай никогда не женился бы на Марье, если бы она была настолько нищей, насколько нищей была Соня. Я абсолютно в этом убеждена. А вот после второго прочтения к этому греху Николая прибавился еще один грех – избиение беззащитных людей до крови, до того, что даже повредил свой перстень. Удары действительно были страшной силы. Вспомнился сразу Куприн, его «Поединок». Он там тоже описывал, как офицеры избивали солдат. По лицу били кулаками. А солдаты и ответить не могли, и даже руками заслониться от ударов не могли. Ведь крепостные Николая тоже не могли ни при каких обстоятельствах защититься от слишком ретивого барина. За ответный удар – порка на конюшне, после которой можно не встать, или ссылка на каторгу в Сибирь. И Николай, якобы положительный герой, пользовался этой беззащитностью! Бил до крови людей в полной уверенности, что ответка ему не прилетит! Вот так разочаровываешься в тех, кого нам в школе подают как положительных героев
___________________________________

 » Глава 1 - окончание

Соня усмехнулась, когда вспомнила про эти благочестивые беседы Марьи. Она любила-таки поговорить на душеспасительные темы и читать Евангелие. Она часто занималась этим с семейными, особенно с Наташей и старой графиней. Вот откуда у Наташи взялась привычка цитировать Священное Писание, подумала Соня, припомнив снова «пустоцвет». Соня тоже иногда присутствовала, но исключительно из любопытства. Ей хотелось понять – действительно ли Марья такая рьяная христианка, или в её вере есть немалый душок притворства. В конце концов, она поняла, что притворство есть, хотя Марья искренне не осознает лицемерия своей веры. Молодая графиня Ростова очень любила рассуждать на тему о том, что все люди должны подражать в своей жизни Христу. Однажды она даже рассказала, как она мечтает так же стать странницей, даже держит у себя в каком-то сундуке подходящий наряд: рубашку, лапти, кафтан и чёрный платок; как хочет когда-нибудь уйти и ходить по земле в бедности, как это делал Христос. Соня тоже считала себя христианкой, но понимала, что невозможно обычному человеку прожить всю жизнь, как прожил Христос, отринув всё земное и бродя по земле с проповедями. Тем более, что, несмотря на беседы, сама Марья не делала ни малейших попыток следовать своим словам. Христос был нищ – она богата и не собиралась отказываться от своего богатства. Христос бродил по земле бедняком лишь в сопровождении учеников – она жила в богатом доме и не собиралась никуда уходить из него. Когда Марья в очередной раз заводила любимую песню о необходимости подражать Иисусу, Соня всегда думала: «Чего же ты не откажешься от богатства, не возьмешь посох и не пойдешь по святым местам, как ходил Христос и ходят твои странники?» Наконец, пару месяцев назад, во время очередной беседы девушка взяла в руки Евангелие, которое лежало на столе перед Марьей, и демонстративно прочитала при всех известную притчу о богатом юноше, который обратился к Иисусу с вопросом о том, как прожить жизнь, чтобы заслужить пребывание в раю:

«Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною. Услышав слово сие, юноша отошел с печалью, потому что у него было большое имение. Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и ещё говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие».

Соня до сих пор с немалым удовольствием вспоминала, как исказилось лицо Марьи, когда Соня закончила чтение. Положив Евангелие на место, девушка вышла в твердой решимости не приходить больше никогда на эти душеполезные чтения и беседы. Она вполне теперь была убеждена в том, что определенный душок лицемерия в вере Марьи есть. Проповедуя необходимость жизни, как Христос, сама она следовать своим проповедям не собиралась. Соню только удивляло, почему Наташа не видит этого лицемерия и почему она до сих пор так очарована Марьей.

Думая обо всём этом, Соня незаметно для себя по садовой аллее подошла к дому, вошла в него и отправилась в столовую к завтраку. В столовой все уже собрались и рассаживались по местам. Николай приехал с лугов и занимал место хозяина. Рядом с ним поместилась уже причёсанная и одетая в домашнее платье графиня Марья с измученным и бледным лицом, которое казалось ещё более невзрачным из-за ярких лучей солнца, заливавших просторную столовую через распахнутые настежь окна. Некрасивость Марьи скрадывал лишь вечерний полумрак свечей, а вот яркий дневной свет, который освещал все недостатки, был просто губителен для её внешности. Напротив рядышком сидели старая графиня с компаньонкой Беловой Анной Тимофеевной, а рядом с ними застенчиво примостился Николенька Болконский со своим воспитателем. Наташа, оживлённая и раскрасневшаяся, со смехом рассказывала что-то через стол своему брату. Когда Соня вошла в комнату и поприветствовала всех общим «Доброе утро», мало кто обратил на неё внимание. Только Николенька и господин Десаль с улыбками ответили ей. Остальные либо не заметили, либо просто кивнули в ответ.

За завтраком старая графиня подкинула Соне первую шпильку:

– Выздоровела? – спросила она сухо, всем видом давая понять, что вчерашнее нездоровье Сони вызывает её большое неодобрение.

– Да, благодарю вас, графиня, всё в порядке.

Когда-то Соня называла старую графиню маменькой или maman [1], но те времена давно прошли, и с момента женитьбы Николая иначе, чем с официальным титулованием, она больше к графине не обращалась.

– Чем это ты вчера так срочно захворала? Простудилась, что ли? Так вроде негде, дождей нет, погода прекрасная, – продолжала высказывать недовольство старая графиня.

– Нет, не простудилась, просто голова внезапно заболела, – по-прежнему вежливо и спокойно отвечала девушка.

– Ах, голова заболела… ну что ж, бывает. – Несмотря на сказанное, на лице графини было такое выражение, что всем было ясно – в головную боль нелюбимой родственницы она не верит ничуть и не сомневается, что Соня специально всё подстроила, чтоб испортить старушке вчерашний вечер, оставив её без чтения.

К счастью, на этом допрос закончился. Николай начал рассказывать о том, как дела идут на покосе, и беседа между Соней и графиней сошла на нет.

В самом конце завтрака Наташа повернулась к Соне и обратилась к ней.

– Соня, будь другом, окажи услугу. Я тут решила разобрать мой гардероб, который привезла с собой. Понимаешь, многие платья на мне не сходятся, я поправилась немного после рождения Лизоньки, но выкидывать их не хочу, жалко. Хочу переделать, но так, чтобы вставки были не очень заметны и сочетались с прежним фасоном и материей. Мари обещала дать швей из девичьей для переделок. А твоему вкусу я доверяю. Помнишь, ты всегда подсказывала что-то удачное модисткам, когда они шили нам платья в прежние дни.

Соня посмотрела на Наташу и подумала про себя, что «немного поправилась» это большое преуменьшение. Наташа с девических времен не просто поправилась, а, можно сказать, сильно располнела. Ничего уже не осталось от её тонкой, стройной, изящной фигурки. Правда, на красоту лица это не повлияло – Наташа по-прежнему была очень красива, но полные щёки, шея и лёгкий намёк на второй подбородок делали её значительно старше её двадцати четырех лет. Перестала она уже и усердно следить за собой, как это было в дозамужние времена. Раньше она никогда не выходила из своей комнаты, не причесавшись и не одевшись самым тщательным образом. Теперь она могла до полудня бродить по дому в халате и с непричёсанной головой, едва прикрытой каким-нибудь чепчиком. Она опустилась и распустилась в полном смысле этих слов. Конечно, приличия соблюдались, никто не видел её в слишком уж расхристанном дезабилье, но контраст с прежними дозамужними временами был слишком очевиден и бросался в глаза. Даже пение, которое прежде Наташа очень любила благодаря своему сильному и красивому голосу, она тоже забросила после замужества.

Понятны были Соне и слова Наташи о необходимости переделки платьев и о том, что ей жалко выкидывать те, которые пришли в негодность. Второе изменение в характере и манерах Наташи, которое изумляло всех, кто знал её прежде, заключалось в том, что ею овладела невероятная скупость. Состояние её мужа Безухова было большое, оно практически не понесло урона за время войны, поэтому сменить устаревшие и негодные платья на несколько новых проблемой для семьи Безуховых не было. Но Наташа после войны стала считать каждую копейку и пилила мужа за любую трату, которая казалась ей лишней. Может быть, так сказалось на ней разорение её собственной семьи. Хотя она и не почувствовала особо лишений, связанных с этим разорением, так как сразу же после войны вышла замуж за богача Безухова. Но пройти вместе с мужем и уже своими детьми той же дорогой постепенного обнищания, какую прошел её отец, она не хотела и боялась этого.

Соня выслушала обращение Наташи и подумала, что после вчерашнего «пустоцвета» ей будет не слишком приятно провести несколько часов в обществе кузины, слушать её болтовню и вести себя так, как будто ничего не случилось. Раньше она согласилась бы без колебаний и с мгновенной готовностью, так как привыкла с детства молниеносно выполнять все прихоти членов семьи Ростовых. Таким способом она пыталась заслужить их расположение и утвердить себя в качестве полноправного члена семьи. Но теперь ей уже не хотелось с прежней покорностью прислуживать им. Поэтому она вежливо, но твердо и холодно ответила Наташе:

– Я не могу. После завтрака я пообещала нашему садовнику Ивану Родионовичу, что мы вместе поработаем с ним в саду.

Слова Сони, а главное, её абсолютно ледяной тон и категоричность её отказа произвели эффект разорвавшейся бомбы. Все на мгновение замолчали и уставились на неё. Никогда ещё на памяти всего этого семейства девушка не отказывалась от исполнения любых просьб или приказаний Ростовых, всегда покорно соглашалась и так же покорно шла выполнять просимое или приказанное. Её неожиданный отказ, хоть и по такому незначительному поводу, произвел неприятное впечатление. Наташа вообще смотрела на Соню таким взглядом, как будто в первый раз видела свою бывшую подругу.

Неловкое молчание, воцарившееся за столом после слов Сони, попыталась немного сгладить графиня Марья.

– Наташа, у Сони же только вчера вечером сильно болела голова. Что ей сидеть снова в доме – пусть развеется на свежем воздухе. А платья можно и потом разобрать. Здоровье главнее.

Сопровождались эти слова преувеличенно заботливым взглядом в сторону Сони и потому прозвучали фальшиво – все знали, что Марья Соню не любит. Соня слегка кивком как бы подтвердила слова графини, но во взгляде, брошенном ею на Марью, было явное выражение «Тебе как будто не всё равно на моё здоровье» – и все это мигом почувствовали.

Когда завтрак закончился, Соня встала и направилась к выходу. В этот миг к ней подбежал Николенька Болконский, который перед этим о чём-то перешёптывался со своим воспитателем.

– Тётушка Соня, возьмите меня, пожалуйста, с собой в сад. Я попросил позволения у господина Десаля перенести наши занятия на вечер, и он разрешил.

Девушка ласково улыбнулась и кивнула в знак согласия. Ей очень нравился Николенька. Это был застенчивый, но очень добрый ребёнок, мучительно переживающий своё сиротство. Для графа Николая он был чужим, и тот никогда не пытался приласкать мальчика. Что касалось его собственной тётушки, то когда-то Марья заменила ему умершую в родах мать, поэтому Николенька привык в глубине души считать именно её своей матерью. Но замужество, ожидание и появление своего ребёнка охладили привязанность Марьи к мальчику. У неё теперь не оставалось времени на него, хотя раньше они практически безотлучно были вместе. Николенька не смел этого ни подумать, ни тем более высказать, но в глубине души болезненно ощущал отдаление тетушки Марьи. Соня со свойственной ею чуткостью уловила эту горечь в душе мальчика-сироты. Она и сама была полной сиротой и хорошо понимала, как это тяжело, если семья, где её приютили, не принимает её как «свою». Поэтому она постаралась хоть как-то заменить Николеньке потерю. Тем более, что этой зимой мальчик очень сильно переболел, а Соня была единственной из семьи, кто неотлучно ухаживал за ним. Во время его болезни они сблизились ещё больше.

Соня взяла Николеньку за руку, и оба, весело смеясь, устремились бегом в сад.

Утро прошло просто замечательно. Николенька вместе с Соней хлопотали по саду под руководством Ивана Родионовича, нанятого Николаем в Москве очень хорошего садовника, немолодого человека около пятидесяти лет. Он был просто влюблён в дело, которое выбрал своей профессией. Сначала Соня с мальчиком помогли пересадить цветы, выращенные в оранжерее, в открытый грунт, в клумбы, заблаговременно вскопанные дворовыми людьми. Потом обрезали те кусты, которые обросли с весны и требовали новой обрезки. И, наконец, в уголке сада, отведенном под лекарственные травы, они нарезали шалфей и мяту для того, чтобы высушить и использовать зимой в случае простуды.

Так прошло несколько часов. Солнце поднялось уже высоко, и наступало время обеда. Соня решила, что на сегодня достаточно. И ей, и Николеньке нужно было время, чтобы привести себя в порядок после работы в саду, а не являться в столовую к обеду прямо с грядок. Она позвала мальчика, и они пошли к дому. На ходу девушка рассказывала Николеньке придуманную ею небольшую сказку про волшебную принцессу, которая была красива и умна. Только никто не видел этого и не замечал, что она принцесса. Все воспринимали её как нищую замарашку. А получилось так потому, что в детстве принцессу заколдовала злая старая колдунья. Соня часто фантазировала на темы разных сказок для Николеньки: то про рыцарей, то про драконов. Сюжеты она прежде брала из прочитанной недавно книги на английском, которая была посвящена легендам о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола. Но сегодня, после вчерашнего «пустоцвета» ей хотелось хоть иносказательно высказать всё, что было у неё на душе.

– А кто-нибудь расколдует принцессу? – спросил Николенька, когда они уже подходили к дому.

– Я не знаю, может, кто-нибудь и расколдует, – с грустной улыбкой сказала девушка.

– Может быть, это будет рыцарь? – продолжал мальчик.

– Может быть.

– Благородный рыцарь приедет верхом на коне с волшебным мечом в руках и заставит злую старую колдунью расколдовать прекрасную принцессу, – у Николеньки явно началась разыгрываться фантазия. Ему по доброте душевной всегда хотелось, чтобы сказки-притчи Сони кончались благополучно, а не неопределённо, как в этот раз.

– В наши дни, Николенька, рыцари, тем более благородные, встречаются редко, – Соня продолжала грустно улыбаться. - Было бы лучше, если бы прекрасная принцесса научилась сама себя расколдовывать.

Мальчик хотел что-то возразить, но тут тропинка сделала поворот, и они вышли из сада к большой площадке перед домом. В этот миг оба увидели, что перед лестницей стоят два экипажа.

«Какие-то гости приехали», подумала Соня, особо не интересуясь, кто мог сделать визит. Её практически никогда не предупреждали о том, что кто-то приглашён и может приехать.

Когда они с Николенькой подошли ближе, то увидели, что на ступеньках лестницы, ведущей из дома, стоит Николай, а перед ним у одного из экипажей – два каких-то мужчины. У Николая было напряжённое выражение лица, и он разговаривал с тем приезжим, который был рядом с ним и стоял боком к подходящим Соне и мальчику. Другой гость стоял немного подальше, повернувшись к ним спиной, а лицом к дому, и как будто рассматривал фасад. Подойдя ещё ближе, Соня, наконец, разглядела первого гостя, того, который был виден сбоку. Это был Василий Денисов, старый друг и сослуживец Николая. Девушка вспомнила разговор, который шёл между Николаем и Наташей за ужином неделю назад. Николай тогда рассказывал, что пригласил погостить на несколько дней Денисова и подтрунивал над Наташей, что она снова увидит своего давнего обожателя. Видимо, ожидаемый визит как раз сегодня и состоялся. Но кого это Денисов привёз с собой? Соня помнила, что речи о других приглашённых в разговоре Николая и Наташи не было. И почему у Николая такое напряженное выражение лица? Ведь они с Денисовым всегда были друзьями, и кузену полагалось сейчас широко улыбаться и выражать искреннюю радость. Девушка догадалась, что, скорее всего, это выражение лица относится не к Денисову, а ко второму гостю, очевидно, не слишком приятному для Николая. Заинтригованная вопросом, кто же мог это быть, она подошла совсем близко, держа Николеньку за руку… В этот миг второй приезжий снял шляпу, и на солнце блеснули его светлые волосы. Искра узнавания пронзила Соню, и у неё похолодело на душе. «Нет, не может быть», подумала она. Но когда в следующее мгновение, услышав звук шагов за спиной, второй гость повернулся к ней лицом, она поняла, что не ошиблась. Это был он, человек из её прошлого, которого она надеялась больше не увидеть никогда.

Соня остановилась, как вкопанная, почувствовав, что неприятный холодок пробежал по её спине.

На неё с острым прищуром глянули жёсткие льдисто-голубые глаза на знакомом лице, которое она не видела уже много лет, но которое изредка являлось ей в непрошеных снах.

Примечание:

[1] maman (фр.) – мама, матушка.
___________________________________

Мне понравилось, как вы описали в главе 1 тяжелое положение Сони в Лысых Горах. Я, признаться, при чтении романа Толстого как-то не обращала внимание на то, что Соня была там на положении приживалки и что-то вроде "прислуги за все". А ведь это достаточно тяжелое положение для любого человека. И я еще хотела спросить: вам не нравится княжна Марья? Я, признаться, относилась к ней в школе как к положительному персонажу.

Толстой, по своему обыкновению, опустил "острые углы", которые могли хоть как-то повредить его любимцам Ростовым и Марье Болконской в глазах читателей. А может быть, и сам не понимал. Ведь он никогда не жил в положении приживала. Он был законным сыном почтенных родителей и в качестве такового всегда чувствовал себя уверенно. Но кое-какие оговорочки (почти по Фрейду ) он допустил даже в своем романе при безудержном прославлении всех Ростовых и Марьи Болконской. На основании этих оговорок я и пришла к выводу, что Соне жилось очень даже неуютно в Лысых Горах. Да, княжна Марье мне не нравится. И еще со школы. Сначала она меня раздражала своей безответностью перед отцом-тираном. Я сейчас понимаю, конечно, что времена были такие, что Марья не могла противостоять отцу. Но все равно не могла преодолеть этого раздражения. А потом она в эпилоге достала меня тем, что отвратительно обращалась с Соней. Она явно ненавидела Соню, срывала на ней при любом удобном случае свое раздражение, пользуясь зависимым положением Сони.
Я не раз задавала себе вопрос: почему Марья так изменилась в конце романа? Почему она, так настрадавшаяся от срывов характера своего отца, так же срывает свой характер по отношению к Соне? А потом поняла, что в этом нет ничего удивительного. Марья унаследовала многие тиранические замашки своего папаши, просто он был при жизни сильнее ее характером и подавлял ее. Она с младенчества привыкла к беспрекословному послушанию старому тирану и пикнуть в его сторону не смела. Но когда освободилась от его власти после его смерти, тут ее и «поперло», образно говоря. То, что она унаследовала от отца склонность к тирании, хорошо показывает ее отношение к Соне в конце романа, а также к племяннику, маленькому Николушке. Николушка тоже был подчинен и безответен перед теткой, и она срывалась на нем еще при жизни отца.Таким образом Марья для меня – это своеобразный Фома Фомич Опискин из «Села Степанчиково и его обитатели» Достоевскиого. Пока над Фомой стояла более сильная и властная (и имеющая над ним власть) личность тиранического склада, он был шутом гороховым, мальчиком для битья. Но более сильная личность убралась на тот свет, теперь Фому окружают те, кого она сам может загнобить и подчинить, и он становится тираном. Точно так же и с Марьей. Пока над ней довлел ее тиран-отец, она была чем-то вроде любимой «куклы для битья» или «девочки для битья». Но старый князь умер и теперь она уже испытывает свою власть над другими, зависимыми и безответными, и тешится этой властью. Сначала, при жизни отца, она тешилась властью над Николушкой. Но здесь особо развернуться ей не удавалось. Потому что все же был жив отец, и его приходилось побаиваться – в вдруг он накажет дочь за издевательства над внуком. К тому же Николушку она все-таки больше жалела. Это племянник, сын брата, родная кровь, как никак. Другое дело Соня. Ненавистная как бывшая любовь Николая, гораздо красивее и моложе. Но привыкшая терпеть, молчать, принимать свою участь и главное – совершенно нищая. Если бы она посмела возвысить свой голос против Марьи и затеять крупную ссору с ней, Марье ничего не стоило пинком под зад выгнать Соню из Лысых Гор. А тогда Соне два пути – либо утопиться, либо на панель. Других способов заработать на жизнь она не знала. Не по глупости, а просто по обычаям того времени. Барышень (а Соня все же воспитывалась как барышня) не настраивали на получение какой-то профессии. Их нецеливали только на один вид «карьеры» - выйти замуж. Поэтому Соня не знала способов прокормить и обеспечить себя, если возникнет такая надобность. Ее просто не научили. Поэтому Марья своей любимой куклой и девочкой для битья избирает Соню. Потому что «христианнейшая» Марья понимает, что Соне некуда уйти из Лысых Гор и ей приходится терпеть. Вот как об этом пишет Толстой:Короче, вырисовывается картинка не одноразовых, а вполне себе систематических срывов Марьиного раздражительного характера на Соне. Вроде бы Соня окончательно сдалась, уступила, отступилась от Николая, признала свое поражение в борьбе за него. Но Марья успокоиться не может. Даже после 6 лет спокойной семейной жизни с Николаем. Продолжает шпынять зависимую и безответную Соню. Ну и как может нравиться такая женщина? Нет, мне она категорически не нравится.
___________________________________

 » Глава 2 (июль 1815 года) - начало

Это был он. Долохов. Человек, который девять лет назад был буквально одержим ею. Он был введён в дом Ростовых Николаем, с которым его тогда связала короткая, но впоследствии оказавшаяся непрочной дружба. Соня очень быстро почувствовала, что ездит он в дом Ростовых исключительно ради неё. Да и все это чувствовали. Всякий раз, когда он разговаривал с нею или приглашал на танец, в его глазах, обращённых на неё, она видела огонь настолько безумной страсти, что буквально терялась и цепенела. Он сделал ей тогда предложение, но она отказала ему, объяснив свой отказ тем, что она любит другого – своего кузена Николая. Самой себе она признавалась, что не только это было причиной её отказа. Девушка боялась Долохова, боялась той неистовости, с которой он смотрел на неё. Ни до, ни после встречи с ним она не видела ничего подобного ни в чьих мужских взорах. Она мечтала тогда о тихих семейных радостях с Николаем. Ничего тихого взгляды Долохова не обещали. В его светлых глазах была тёмная бездна, куда ей совершенно не хотелось рухнуть. Да и вообще, репутация у этого человека была самая скверная. Он был известен как завзятый картёжник, гуляка, распутник и дуэлянт. Про него ходили разные тёмные слухи, и по этой причине девушка чувствовала к нему ещё бо́льшую неприязнь.

Долохов тогда отомстил Николаю и всем Ростовым за её отказ, обыграв через несколько дней Николая в карты на крупную сумму, которая пробила большую брешь в доходах и без того разоряющейся семьи. На этом их дружбе пришёл конец, и больше у Ростовых Долохов никогда не бывал.

И вот он снова здесь. Рядом с ней. Смотрит в упор, не мигая.

Денисов, который перед этим что-то взволнованно говорил Николаю, тоже обратил внимание на подошедшую Соню и вежливо поздоровался с ней и с Николенькой:

– Здравствуйте, Софья Александровна, здравствуйте, Николенька.

Долохов тоже слегка склонил голову и произнёс:

– Здравствуйте, Софья Александровна. Давно не виделись.

Соня уже успела немного овладеть собой и ответила на приветствие:

– Здравствуйте, Василий Дмитриевич. – Долохову она тоже слегка кивнула и с трудом выдавила из себя, – Здравствуйте, мсье Долохов.

Потом обратилась к мальчику:

– Николенька, пойдемте в дом.

Когда она отходила от мужчин, то услышала слова Денисова, который, видимо, продолжал говорить то, о чём вёл разговор с Николаем ещё до прихода Сони.

– Я знаю, между вами были какие-то недоразумения, но прошло столько лет, пора все забыть…

Николай ничего не ответил, но послышался голос Долохова, который тоже что-то начал говорить бывшему другу. Только Соня с Николенькой уже вошли в дом, и слов она не разобрала.

«Зачем он приехал? Для чего?» – эти вопросы бились в её голове, пока она приводила себя в порядок перед обедом: поправила растрепавшиеся волосы, щёткой почистила подол платья от налипшей земли и травинок, сменила уличные ботинки на домашние туфли и умылась приятно прохладной водой из кувшина, за которой сначала сама сходила на кухню, как всегда это делала. Плеская водой на разгорячённое лицо, она надеялась, что не только охладит кожу, но и внесёт покой в мысли, которые пришли в смятение при виде Долохова. Больше всего на свете ей хотелось сейчас запереться в своей полутёмной комнатушке и не выходить из неё, пока опасный гость не покинет дом.

«Может не выходить к обеду, сказаться больной?» – думала девушка. Но эта уловка уже применялась ею накануне: повторять её ещё раз – вызвать подозрения и разные толки. Кроме того, она почувствовала какое-то раздражение перед собственной трусостью, вызванной страхом от неожиданного приезда Долохова. В конце концов, она уже давно не шестнадцатилетняя девочка, которая краснела от любого взгляда этого мужчины и не осмеливалась поднимать на него глаза. Она взрослая женщина с определившейся раз и навсегда жизнью. И негоже ей бояться человека, который совершенно не властен над нею. Даже если Николай не спровадит его сегодня под каким-то благовидным предлогом, он не останется надолго в этом доме. Когда-нибудь да уедет, и её жизнь пойдет своим чередом. А пока просто надо постараться как можно меньше с ним видеться, и только на людях, а не наедине.

Приняв такое решение, Соня высоко подняла голову, расправила плечи и пошла в столовую к обеду.

Все уже собрались за столом, но обычного непринуждённого оживления не ощущалось. Приезд Долохова внёс тревожную и напряжённую ноту. Судя по тому, что он тоже был в столовой, Денисову удалось каким-то образом уговорить Николая примириться с бывшим другом и оставить его погостить вместе с ним, с Денисовым. Однако все Ростовы помнили тот приснопамятный для всей семьи проигрыш и чувствовали себя неловко. Только Долохов, судя по выражению его лица, никакой неловкости не ощущал. Напряжённую атмосферу немного удавалось развеять разве что Денисову, который с обычной своей увлечённостью за обедом завел разговор о недавно прошедшей войне. Это была не вполне подходящая тема для смешанного общества, где присутствовали дамы, но она отлично подходила для того, чтобы втянуть в разговор всех мужчин: и Николай, и Денисов, и Долохов – все они воевали, и каждый по-своему отличился на этой войне. Денисов и Долохов были особенно известны тем, что командовали партизанскими отрядами, и этот новый способ ведения войны, во многом определивший её победоносный исход, вызывал всеобщее восхищение и любопытство.

Когда обед закончился, Соня поспешила улизнуть, наскоро пробормотав, что ей пришла пора присматривать за горничными девушками, проводящими уборку комнат. Весь оставшийся день она практически не видела Долохова, разве что издали. Он, казалось, вполне освоился в доме, вместе с Денисовым продолжал какие-то беседы с Николаем и вёл себя непринуждённо. За ужином они снова увиделись, но никакого общения между ними не было. За столом вёлся обычный безличный разговор о том, о сём. Но, по крайней мере, из разговора девушка узнала, что Долохов заехал не просто так. Он ехал в своё имение, которое находилось в соседней губернии, а по дороге решил заехать в уездный городок К-в, неподалёку от Лысых Гор, где иногда проводились конские ярмарки. Он вышел в отставку в прошлом году, как и Николай, и вплотную занялся делами своего поместья. Его весьма заинтересовало коневодство, которым когда-то занимались в его имении прежние владельцы, и он решил возобновить разведение лошадей. Для этого хотел прикупить несколько лошадок на ярмарке, которая как раз через несколько дней должна была начаться в К-ве. По дороге он встретил Денисова, который получил на своей воинской службе длительный отпуск по болезни и для лечения ран. Разговорившись с ним и узнав, что он едет навестить Николая Ростова, Долохов, видимо, попросил старого друга отвезти его в Лысые Горы.

Вечером Соню в честь приезда гостей попросили поиграть на фортепьяно, которое стояло в гостиной. Она послушно согласилась и сыграла несколько пьес. Однако вместо обычного свободного погружения в музыку, которое всегда расслабляло и успокаивало её, она чувствовала постоянное напряжение и даже чуть не сбилась в исполнении, что с нею бывало крайне редко. Причиной был неотступный сверлящий взгляд на неё Долохова, сидящего на кресле в тёмном углу гостиной, куда не достигал свет свечей. Девушка не видела этого взгляда, так как сидела боком к нему и старалась даже не смотреть в его сторону. Но ощущала его всей кожей, всем своим существом. К счастью, её небольших ошибок в игре никто не заметил.

Ночь она провела беспокойно, а утром была в таком взвинченном состоянии, что решила хоть ненадолго уйти из дома, чтоб избавиться от давящего на неё присутствия этого человека. Поэтому после завтрака она взяла книгу и отправилась на любимое своё место сразу за оградой сада, где она обычно читала летом в хорошую погоду. Это был пригорок перед небольшой речушкой с большим раскидистым дубом на вершине, откуда открывался чудесный вид на реку и окрестные поля.

Дойдя до пригорка, Соня уселась на густой траве и начала читать, время от времени поднимая глаза от книги и любуясь сверкающей под ярким летним солнцем речкой, видневшимися за ней полями с созревающим урожаем, лугом с сочной травой и темневшей в отдалении опушкой леса. Она не заметила, сколько прошло времени, и настолько увлеклась чтением, что не сразу расслышала шум приближающихся сзади шагов. Она обернулась – и дыхание её перехватило. К ней подходил Долохов.

– Могу я разделить ваше уединение, Софья Александровна? – спросил он, подойдя вплотную.

– Да, пожалуйста, это место мною не куплено, – постаралась она ответить как можно спокойнее. Сердце её, однако, начало стучать гораздо чаще.

Долохов полуприсел-полуприлёг ниже её на пригорке, вольно и непринуждённо раскинув своё сильное тело.

– Как вы поживаете сейчас, Софи? – он вспомнил имя, которым всегда называл её в прошлом. Соне нравился французский вариант её имени, в семье Ростовых и среди их знакомых её часто называли так. Но девять лет назад звучание этого имени из уст Долохова почему-то казалось ей чем-то интимным, чем-то связывающим их вместе. А ей не хотелось никакой связи с ним. Вот и теперь от этого имени повеяло непрошенной интимностью. Девушке захотелось потребовать, чтобы Долохов называл её по имени-отчеству «Софья Александровна», но это прозвучало бы как-то глупо и враждебно… или вообще выдало её страх перед ним, поэтому она решила оставить все как есть.

– Благодарю вас, у меня всё хорошо, – чинно ответила она.

– Жизнь, которую вы ведёте здесь, устраивает вас во всём? – продолжал допрос Долохов, не спуская цепкого взгляда с её лица.

Соня, как и в прошлом, с трудом выдерживала его взгляд. Но теперь опускать глаза ей не хотелось, не хотелось уподобляться той юной шестнадцатилетней девочке, которой она была во время их первого знакомства. Поэтому она держала взгляд, хоть это было ей нелегко.

– Я ни в чём не нуждаюсь, – спокойно промолвила она.

– Так ли? Скажите, Софи, а свои перчатки вы сами штопаете или это делает ваша горничная? – Долохов слегка кивнул подбородком на пару её перчаток, которые она положила рядом на траву. Они в самом деле изветшали и действительно были заштопаны на нескольких пальцах, хотя и были безукоризненно чистыми.

Добился-таки, вывел её из колеи, подумала Соня. Но решила не подавать виду.

– У меня нет горничной, – ответила она.

– Значит, сами. Я так и думал, – широко улыбнулся Долохов. – И платья ваши, которые вы здесь носите, тоже видывали лучшие дни.

– У Николая и Мари много трат, помимо расходов на моё содержание. Хотя состояние Мари значительно, но Николай до сих пор выплачивает долги, которые наделал его покойный отец. И Бог весть, когда они будут выплачены полностью. Так что я не хочу усугублять сложное положение семьи, в которой живу, выклянчивая новые платья.

Соня судорожно сорвала травинку и начала нервно вертеть её в руках. Но, догадавшись, что тем самым выдает своё волнение при этом разговоре, сердито отбросила её и постаралась спокойно сложить руки на коленях.

К сожалению, Долохов, видимо, оценил этот маневр, выдающий внутреннее волнение Сони, потому как начал улыбаться ещё шире свойственной ему нахальной улыбкой, которая при первом знакомстве всегда пугала и раздражала Соню. Как был наглецом, так и остался, сердито подумала девушка. Ему и раньше нравилось говорить ей всякие сомнительные вещи, поддразнивать и пытаться вывести из себя.

– А сами они, конечно, не догадаются, – с той же улыбкой произнёс Долохов. – Впрочем, возможно, граф и не замечает, что вы ходите буквально в обносках, но графиня этого не может не видеть: женщины всегда чувствительны к таким вещам. Однако, держу пари, ей нравится держать вас в чёрном теле. В старых платьях ваша внешность не так сильно конкурирует с её собственной.

Проницательный ты дьявол, снова подумала девушка. Мысль, высказанная Долоховым, совпадала с тем, что приходило на ум и самой Соне. Честно говоря, она и сама думала не раз, что графине Марье приятно было принижать старьём ту, которую она до сих пор считала соперницей.

– А вы не думали каким-то образом переменить свою судьбу, чтобы не оставаться в доме, где вас держат в чёрном теле? – продолжал Долохов.

– И как бы я могла её переменить? У женщин в моём положении права выбора нет, – отвечала Соня.

Долохов неопределенно махнул рукой.

– Ну, возможно, вы могли бы пойти в компаньонки к какой-нибудь богатой пожилой даме. Чем бесплатно прислуживать старой графине, читая ей, подавая носовые платки и скамеечки под ноги, лучше делать это за жалованье.

– А откуда вы знаете, что я читаю старой графине? Вчера вечером я, например, играла на фортепиано для всей семьи, – спросила девушка.

– Николай обмолвился об этом в нашем вчерашнем разговоре о жизни своей семьи здесь. Так как же, Софи, не думали вы о том, чтобы уйти от этих людей и жить где-то ещё? – Долохов не спускал глаз с девушки. Но теперь она могла хоть на некоторое время свой взгляд отвести, как будто раздумывая над его словами.

– Мне приходила в голову эта мысль. Я даже хотела попросить Мари написать своей подруге Жюли Друбецкой, которая постоянно живёт в Петербурге, чтобы она помогла найти мне место компаньонки для какой-нибудь дамы. Но потом я отказалась от этой идеи.

– Почему? – спросил Долохов.

– Потому что я не знаю, кого судьба послала бы мне в роли моей хозяйки. Богатые дамы, особенно стареющие, не отличаются ангельскими характерами. Но некоторых можно терпеть и снисходить к их слабостям на правах старой любви к ним. Да и не настолько всё плохо со старой графиней. Да, она теперь не та, что прежде, характер её с годами испортился, но она и не превратилась в совсем уже в капризное и выжившее из ума существо. Всё вполне терпимо. К тому же, – тут Соня слегка улыбнулась, – не только я являюсь предметом для её раздражения, если на неё находит стих раздражаться. Её компаньонке Беловой – вы видели её – достаётся гораздо больше. А вот если бы я пошла в компаньонки к чужой для меня женщине, она могла оказаться совсем несносной, и тогда я была бы вынуждена терпеть унижения и обиды каждый час, если не каждую минуту. Лучше знакомая, пусть и не самая счастливая, но спокойная жизнь, чем незнакомая, которая может обернуться беспрерывным несчастьем.

– Если вы не желаете становиться компаньонкой, то вы могли бы стать гувернанткой, – сказал Долохов. – Насколько я знаю, вы достаточно образованы, а женщины дворянского сословия могут зарабатывать себе на жизнь и этой профессией.

– Для выбора этой профессии нужно какое ни какое, но призвание, – ответила девушка. – Учить детей – тяжёлый и ответственный труд. И преподавателю должно нравиться ощущение того, что ты можешь что-то вложить в юные головы. А я не чувствую в себе призвания каждый день твердить маленьким детям что-то типа «аз-буки-веди» [1]. То есть то, что я сама давным-давно знаю. Мне это было бы скучно, потому что я люблю сама узнавать что-то новое, а не повторять уже известное мне старое. Так что, хотя я и люблю детей, но преподавание им стало бы для меня тягостным и скучным делом. Хотя мне и приходила в голову мысль стать гувернанткой, – на этом месте Соня горько усмехнулась. – Незадолго до женитьбы Николая я подумала, что мне можно не ехать вместе со всеми в Лысые Горы, а остаться жить в Москве и наняться гувернанткой в какую-то семью. Я даже начала читать подходящие объявления в газетах. Нашла одно: приличная семья ищет гувернантку для дочери со знанием французского языка, умением танцевать, иметь хорошие манеры, рисовать... короче, всем, что полагается знать барышне из общества и чему она могла бы обучить подопечную. Я обрадовалась и пошла по объявлению. Меня провели к хозяйке дома, и не успела я ей рассказать о том, что я умею и чему могу научить её дочь, как она шарахнулась от меня, глядя с таким ужасом, будто я Медуза Горгона. Не дала мне ни слова сказать, выпалила «Вы нам не подходите» и отправила восвояси.

– Это ещё почему? – поднял бровь Долохов.

– Вот и я какое-то время не могла ничего понять, – ответила девушка. – Но потом, через несколько дней, перед самым отъездом в Лысые Горы, я пошла попрощаться к одной старой московской подруге, которая за год до этого вышла замуж и оставалась жить в Москве. Рассказала ей о своей неудаче и попросила написать в Лысые Горы, если вдруг для меня подвернётся ещё какая-нибудь другая возможность стать гувернанткой. Подруга усмехнулась мне в лицо и сказала, что с моей внешностью гувернанткой я смогу стать не раньше, чем лет эдак через двадцать. Тем более в той семье, откуда я ушла не солоно хлебавши. Моя подруга была немного знакома с этими людьми и рассказала, что гувернантки там уже несколько раз менялись. Кто-то уходил сам, других выставляла хозяйка дома по причине того, что её муж им не давал прохода. После увольнения очередной молодой гувернантки хозяйка решила, что будет брать только немолодых и невзрачных. И во многих семьях случается нечто подобное. Так что мне, если я хочу стать гувернанткой, надо ждать лет двадцать, либо искать семьи, где хозяйка – какая-то вдова с малыми детьми или ребёнком. И ещё – обязательно без великовозрастных сынков. Дальнейшее я объяснять не буду.

Примечание:

[1] «Аз-буки-веди» – название первых трёх букв старославянского алфавита. Выражение «твердить аз-буки-веди» означает обучение с самых простейших, даже примитивных вещей.

(продолжение Главы 2 следует)
___________________________________

 » Глава 2 - продолжение

Объяснений нежелания Сони стать гувернанткой действительно не требовалось, Долохов прекрасно понял то, о чём лишь намекала Софи. Он сам не раз слышал истории про молодых и красивых гувернанток, которым сильно осложняли жизнь либо отцы, либо взрослые братья тех детей, которых гувернантки учили. А уж с такой красотой, которой Бог наградил Софи, ей бы пришлось сталкиваться с подобными ситуациями на каждом шагу. Были, конечно, и порядочные хозяева-мужчины, но таких надо было ещё поискать. А шанс нарваться на непорядочного был гораздо выше. Гувернантка считалась кем-то вроде прислуги. И в данном случае Софи точно бы не помог неприступный образ «La belle dame sans merci» [1], который она так удачно использовала когда-то, чтобы отгонять от себя обожателей во времена балов Иогеля. Мужчины могли скрепя сердце принять отказ от девушки, равной им по статусу, но уж с прислугой, в число которых они включали и гувернанток, большинство из них не церемонились и навязывались внаглую.

Грешным делом, глядя на потрясающе красивую молодую девушку, которая сидела так близко к нему, Долохов и сам подумал, что и он не удержался бы от соблазна, окажись Софи в роли зависимой от него прислуги. И тут же почувствовал, что от этих мыслей его снова охватил знакомый жар сильнейшего сексуального желания, которое она всегда в нём возбуждала. Он постоянно испытывал чувственное напряжение, находясь рядом с Софи, но иногда случались такие минуты, что это напряжение становилось нестерпимым. Вот и сейчас настал такой момент, стоило ему хоть на миг представить Софи в полной его власти, а себя – её господином. Ощутив знакомый горячий жар внизу живота, он даже вынужден был переменить позу и положить ногу на ногу, делая вид, что просто устал полулежать в одном и том же положении и ему надо сменить позу. Это несколько помогло.

Соня тоже почувствовала какое-то напряжение, возникшее между ними, и взгляд её стал настороженным. Она, впрочем, не догадалась, в чём тут дело, но какая-то женская интуиция подсказала ей, что между ней и Долоховым проскочило что-то опасное для неё. Девушка смотрела, как он меняет позу, и ей казалось, что в этот момент она видит тигра или какого-то другого хищного зверя, готовящегося к нападению на беззащитную жертву. Движения тела Долохова были одновременно и захватывающими, и внушающими страх. Невольно она начала вспоминать, при ней ли небольшой садовый ножичек, который она всегда носила с собой, чтобы срезать какие-то цветы, травы или ветки, которые казались подходящими ей для составления её букетов. Незаметно прижав локоть к карману, она немного успокоилась: нож был при ней. В крайнем случае, она не только будет кричать во весь голос в надежде, что кто-то из садовых работников услышит её и прибежит на помощь, но и сможет ткнуть ножом в глаз Долохова, если у него на уме что-то недоброе. Впрочем, она быстро успокоилась. Долохов просто переменил позу, снова расслабился и продолжил прежний разговор. Видно, ей просто почудилась какая-то опасность, подумала девушка и расслабилась сама.

– Так вы никакого другого выхода из вашего положения не видите? Так и собираетесь до конца дней прожить в Лысых Горах в роли бедной родственницы, если уж роль компаньонки или гувернантки вам не подходит? – с прежней улыбкой снова спросил Долохов, уже полностью овладев собой.

«Куда он клонит? Неужто намекает, что я могла бы за кого-то выйти замуж? Ну уж нет, разговора о моём возможном замужестве не будет», – подумала Соня про себя и решила перевести разговор на другую тему.

– Я гораздо больше думала и хотела бы найти такую работу, которая обеспечивала бы мне скромное, но независимое существование и не была связана с тем, что постоянно приходится жить в домах людей, у которых ты служишь, как это приходится делать компаньонкам или гувернанткам. Ведь компаньонки и гувернантки должны двадцать четыре часа в сутки быть рядом с хозяевами и постоянно быть готовыми услужить им. Это все равно, что прислуга, только рангом повыше. А мне хотелось бы, как это бывает с мужчинами, проводить на работе какое-то время, а потом приходить к себе домой и уж тут быть полностью хозяйкой себе. Но, к сожалению, возможность так трудиться имеют только мужчины, а вот для женщин нашего сословия такой возможности нет. И это очень несправедливо.

– Вот как? Интересные у вас мысли бродят в голове, Софи, – Долохов перестал улыбаться и смотрел на Соню уже с искренним интересом, не к ней даже, а к самому разговору. – Признаюсь, я с трудом представляю себе женщину, которая трудится на каком-нибудь поприще, где сейчас трудятся только мужчины. Женщина этого не может, её возможности в труде ограничены.

Разговор начал серьёзно увлекать Соню, потому что представилась возможность в кои-то веки высказать мысли, которые давно родились у неё, но с которыми она не могла поделиться. Ростовы просто не поняли бы её, да ещё и решили, что она, такая неблагодарная, жалуется на них, на своё положение в их доме. А других собеседников у неё не было.

– А почему это женские возможности в труде ограничены? – спросила девушка. – Они ограничены не природой женщины, а условностями, законами и обычаями, которые искусственно ставят женщину в определенные рамки. Я имею в виду, прежде всего, запрет для женщин получать образование, скажем, в университете, а также поступать на разные виды службы. Если эти запреты отменить, то женщины могли бы трудиться на многих поприщах. Я знаю много работ, которые могла бы выполнять женщина. Писцы в разных департаментах, министерствах и конторах все сплошь мужчины. Больших способностей для этой работы не надо, только хорошо знать грамоту и иметь хороший почерк. А у многих женщин нашего сословия такие способности есть. Только ни один департамент, ни одна контора женщину не возьмёт. Женщины могли бы преподавать. Даже в университете. Стоит только получить образование, но его женщине не дают. Хотя женщины вполне себе учительствуют в качестве гувернанток. Почему они так же не могли бы учить детей в школах или студентов? Или вот музыка. Я прекрасно играю на фортепиано и клавикордах. Во всяком случае, знатоки, которые слышали мою игру, всегда меня хвалили. Я могла бы выступать перед публикой за плату, как это делают известные музыканты-мужчины. Или играть в каком-то оркестре. Но концертирующую женщину никто не воспримет всерьёз, я о таких и не слышала. А в оркестры прямо запрещено женщин принимать. Или почему женщина не может быть юристом? Да, надо долго учиться и знать законы назубок. Но у меня хорошая память, а учиться я всегда любила. Только ни один университет меня не возьмёт на отделение юриспруденции. Или врачи – опять все упирается в обучение, женщину не примут учиться на медика…

– Боюсь, что тут дело не только в том, что женщинам не позволяют учиться, кроме как дома или в пансионах благородных девиц, – перебил Долохов. – Будущие доктора, знаете ли, практикуются на мёртвых телах, а потом, во время своей практики, должны осматривать полураздетых пациентов. Женщины не выдержали бы зрелища мёртвого тела, да и осмотр больного, если он мужчина, сочли бы неприличным.

Соня начала раздражаться.

– Но ведь именно на женщин возлагается обязанность ходить за больными и умирающими старыми родственниками, которые даже встать сами не могут. Женщины выполняют при этом настолько грязную работу, что и говорить неприлично. И ничего. Никого тут не заботят якобы «нежные» чувства женщин. А мёртвые тела… ведь у простолюдинов именно женщины их обмывают и одевают перед похоронами, а у дворян – женщины-служанки. И никто при этом не падает в обморок. Так что женщина вполне способна перенести вид мёртвого тела. И почему женщина не может смотреть на полураздетого больного мужчину? Мы ухаживаем за мужчинами, когда они совсем младенцы. Сомневаюсь, что у взрослых мужчин мы увидим что-то новенькое.

Долохов от души расхохотался.

– Софи, вы прелесть! Но должен сказать, что всё-таки у взрослых мужчин есть одна особенность в строении тела, которой нет у мальчиков-младенцев.

Соня уловила намёк и слегка смутилась. Понимая, что разговор дальше может принять неприличный характер, что вполне в духе этого нахала, она снова решила немного свернуть.

– Я по-прежнему не понимаю, почему врачам-мужчинам дозволяется трогать и осматривать женщин-пациенток, но тоже самое считается неприличным, если роли меняются. Объясните мне тогда, – сердито промолвила она.

Долохов преувеличено комически почесал висок.

– Боюсь, что тут у меня аргументов нет. Я могу согласиться с вами в том, что если речь идет об умственном труде, то тут женщины вполне могут заниматься им наравне с мужчинами. Но если речь идет о труде физическом, где требуются силы, то в этом женщины мужчинам уступают.

– Разве? – парировала Соня. – А вы никогда не видели женщин-крестьянок, которые работают наравне с мужчинами в поле? И пашут, и сеют, и убирают урожай. А сколько им приходится таскать тяжёлые ведра с водой в дом на коромыслах? Работать на огородах? Ухаживать за скотиной? Таскать ухватами из печи горячие огромные горшки? Может, дров они не рубят и избы с амбарами не строят, но женская крестьянская работа ничуть не легче мужской. И заметьте – всё это крестьянки делают, будучи постоянно беременными или кормящими матерями. Вы сами это должны знать: у крестьян никто не делает скидок на эти чисто женские состояния. Женщины работают тяжело вплоть до самых родов, и родить в поле – такое с ними часто случается. А потом женщине дадут разве что пару-тройку дней полежать – и снова на работу. Младенца либо с собой берут, либо оставляют под присмотром какой-нибудь старушки, старика или даже ребёнка постарше. Так что, извините, мсье Долохов, но вы напрасно считаете женщин нежными и хрупкими фиалками.

– Ну, вообще-то я так не считаю, – веско заметил Долохов. – Может быть, раньше и думал что-то подобное. Но последние годы жизни убедили меня, что в том, что касается силы духа, женщины не только не уступают мужчинам, но и в некоторых случаях даже кое-кого из мужчин превосходят. Вы слышали о Василисе Кожиной? Старостихе, которая организовала свой партизанский отряд и сражалась с французами? Мне довелось в дни моего партизанства один раз видеть эту женщину. Впечатление, скажу вам, незабываемое. Здоровенные деревенские мужики под её началом у неё по струнке ходили.

– Какая она? – заинтересовалась Соня.

– Женщина средних лет. Приятной внешности. Видно, что физически сильная для женщины. Похожа на воительницу Настасью Микулишну из старинных русских былин.

– Вот видите, женщины даже воевать и командовать могут, – сказала девушка.

– А вам бы хотелось воевать и командовать? – спросил Долохов.

– Нет, лично мне не хотелось бы воевать. А что касается командовать… думаю, в каком-нибудь мирном деле у меня это получилось бы, – ответила Соня.

– А в семье? – со значением промолвил Долохов.

– Что в семье? – недоумённо спросила девушка.

– Вы бы постарались командовать в семье, если бы вышли замуж? Как говорится, загнать мужа под каблук?

– Зачем говорить о том, чего в моей жизни нет и, скорее всего, уже не будет? – Соня уже начала жалеть, что позволила себя втянуть в такой нелепый разговор.

– Вы увиливаете от прямого ответа, Софи, – снова нахально ухмыльнулся Долохов.

Девушка рассердилась.

– Если это и так, то это моё право. А вы не имеете права задавать мне любые вопросы, что приходят в вашу до сих пор шальную голову. Уж извините за последнее замечание.

– Вообще-то я имею право задавать любые вопросы. И любому человеку, не только вам, – заметил Долохов.

– В таком случае и я имею право не отвечать на любые вопросы любого человека. И ваши в том числе, – снова парировала Соня.

– Я просто привык всё говорить прямо. Я вообще прямой человек, – с каким-то непонятным Соне намёком проговорил Долохов.

– Быть прямым – не достоинство. Бревно тоже прямое, – холодно ответила Соня.

– Заноза же вы, однако, – ничуть не сердясь, спокойно промолвил Долохов. – И очень переменились по сравнению с прежними временами. Раньше вы особо не позволяли себе иметь своё мнение, отстаивать его так пылко, доводя дело до спора, и при этом высказывать весьма смелые идеи.

– Всё течёт, всё изменяется, – Соня решила прервать разговор, который раз за разом уводил куда-то не туда. Она решительно встала и отряхнула платье. Долохов тоже поднялся. – Мне пора идти. Скоро обед, потом мне надо будет разобрать новые книги для библиотеки, которые заказал Николай, их сегодня привезли. А после ужина – обязательный сеанс чтения для старой графини. Благодарю вас за беседу, – последние слова девушка произнесла довольно язвительно и при этом сделала небольшой, но слегка издевательский книксен.

– Не за что, – Долохов тоже слегка поклонился, но с тем же издевательским оттенком.

– Ну как же, вы почтили своим вниманием и разговором об отвлечённых материях женщину, такое низкое существо, – продолжала язвить Соня. – Впрочем, мне действительно пора.

Она пошла к дому по небольшой тропинке. Долохов перестал усмехаться и внимательно следил за её лёгкой походкой. Она всегда завораживала его своей грацией.

Отойдя на несколько шагов, Соня внезапно повернулась и сказала:

– Я не стала бы загонять мужа под каблук в семейной жизни. Но не позволила бы и себя сломать, если бы моему возможному мужу пришла в голову такая фантазия.

Всю дорогу домой Соня неистово злилась. Не хотела никакого общения с этим человеком наедине, и вот на тебе. Нарвалась всё-таки. Искал он её, что ли? С него станется. Она вспоминала, как девять лет назад он действительно выискивал и выглядывал её на всевозможных вечерах и на всех балах, где танцевали подростки вроде неё. Становился рядом, как будто присваивая её себе одному и отгоняя своим видом всех других кавалеров. Танцевал почти всегда только с ней, смущая и вгоняя её в краску откровенными взорами. И сейчас повторяется то же самое. Девушка запоздало вспыхнула, когда вспомнила дерзкий взгляд Долохова, под которым у неё всегда возникало противное чувство, что он раздевает её глазами. Вот и сегодня у неё было ощущение, что он раздел её донага и овладел ею, при этом даже не коснувшись её и пальцем. Когда-то она краснела и отводила глаза под этим взглядом. К счастью, на сей раз этого не случилось. Сегодня ей помогло то, что за последние годы она научилась хоть как-то негодовать и злиться на несправедливость и жестокость жизни и людей. Хотя до сих пор это делала про себя, не позволяя особо эмоциям выплескиваться. Сегодня же в разговоре с Долоховым впервые попыталась защитить себя, если не считать её завуалированного протеста Марье с чтением Евангелия и Наташе после жестокого «пустоцвета» в адрес Сони. Но сколько же можно ей терпеть, молчать перед всеми и огрызаться лишь про себя, сколько давить в себе все чувства?

Соня по дороге отчаянно срывала длинную траву, наросшую вокруг тропки, рвала её на части и сердито отбрасывала в сторону, пытаясь хоть как-то этим действием успокоить себя от воспоминаний о дерзких взглядах Долохова. А ведь он специально это делает, подумала девушка. Специально так смотрит. Пытается заставить смутиться, как раньше. Да какое он имеет право, кукла она ему, что ли? Или игрушка для его забавы?

«Ну, уж нет, мсье Долохов, на сей раз у вас ничего не получится, – раздражённо твердила про себя Соня. – Вы остались прежним, только вот я изменилась. Мне уже не шестнадцать лет, так что в ответ на ваш наглый взгляд я уже не зардеюсь и не опущу глазки долу, словно юная девочка. И вообще, ваше счастье, что раздевали вы меня только глазами. Иначе и под моими поношенными платьями ничего хорошего не обнаружили бы. Моё бельё ещё больше истрепано, чем верхняя одежда, а ваши любовницы наверняка ваши взоры шелками да французскими кружевами услаждают».

Кое-как успокоив себя, она глубоко вздохнула, подняла голову и пошла дальше. И почему ей раньше не приходило в голову ставить на место этого наглеца вслух? Да и других тоже. В первый раз она выплеснула из себя раздражение словами, а не мыслями. Последние годы принесли ей много боли и горя. Нельзя больше отмалчиваться и терпеть, иначе скоро все подряд будут просто вытирать об неё ноги. Соня впервые подумала: а ведь от того, что она решится отстаивать себя, земля не остановится и небо на неё не рухнет. От этой мысли её охватило давно забытое ощущение лёгкости.

Все последующие дни она изо всех сил старалась избегать нового общения с Долоховым. Любого, тем более наедине. Придумывала себе разные занятия, чтоб быть на людях или вообще недоступной для него: то обсуждала хозяйственные дела с экономкой, то копалась в саду с садовником, то залезала на чердак с горничными, чтобы ещё раз пересмотреть старые вещи, хранящиеся там, то предлагала помощь Николаю в проверке счетов, то просто сидела в своей комнате, не желая выйти из неё и читая книги. Но как она не старалась, через пару дней Долохов всё-таки сумел застать её одну и втянуть в новый разговор.

Примечание:

[1] «La belle dame sans merci» (фр.) – «Прекрасная дама без пощады или Безжалостная красавица». Так называлась поэма, написанная в 1424 г. французским поэтом Аленом Шартье. Сюжет её заключается в том, что молодой человек напрасно домогается любви прекрасной дамы и, не добившись её «милости», умирает с отчаяния.

(окончание Главы 2 следует)
___________________________________

Меня заинтересовало то место, где говорится о положении гувернанток. Я помню картину Перова «Приезд гувернантки в купеческий дом». Там действительно хозяин-купчик осматривал приехавшую девушку-гувернантку как вещь. Да и сынок его весьма нахально смотрел. Я еще тогда, когда впервые увидела эту картину, подумала, что бедной девушке-гувернантке не позавидуешь. Скорее всего к ней будут приставать оба – и папаша, и сынок. Увы.

Я тоже держала в голове эту картину, когда писала это место. Действительно, в прошлые времена было много таких хозяев-мужчин, которые не только крепостных крестьянок, служанок и кухарок совращали или просто принуждали к интимной близости, пользуясь их экономической зависимостью, но и гувернанток. Вспомните Троекурова из «Дубровского» А.С.Пушкина и его гувернантку Мими, которая даже родила тирану-барину сына Сашу. И еще та самая картина художника Перова «Приезд гувернантки в купеческий дом», которая была написана в 1866 году. Там бедную девушку явно поджидают две беды – сам хозяин, и его подросший сынок, который похотливо поглядывает на новую гувернантку, нанятую для его младшей сестры. Критик Стасов справедливо писал по поводу картины Перова: «Не трагедия покуда, но настоящий пролог к трагедии». Эта картина Перова достаточно хорошо известна, но мало кто знает, что через 17 лет в 1883 году другой известный художник Ярошенко написал как бы «ответ» на эту картину Перова – свою картину «Выгнали», где изобразил, как использованная кем-то из хозяев-мужчин уже беременная гувернантка стоит, изгнанная, на пороге дома, где её тем или иным способом совратили или принудили стать любовницей. У Стивы Облонского («Анна Каренина» того же Льва Толстого) была в любовницах гувернантка. Отец Лермонтова имел в любовницах гувернантку, из-за чего и распался брак родителей будущего писателя и поэта. В одном из рассказов Бальзака (жаль не помню названия, читала давно) был пассаж о том, что красивых и молодых гувернанток французские дамы сразу же прогоняли с собеседований, а искали своим детям либо некрасивых, либо немолодых. Чтоб не было соблазна для мужей. Короче, явление было вполне распространённое, хотя о нём, как и о прочих «родимых пятнах» прошлого, старались особо не распространяться. Как говорится, узаконенный харрасмент времён «прекрасного прошлого», усугубленный двумя обстоятельствами. Первое: жертва домогательств жила 24 часа в сутки в доме домогателя и все эти 24 часа была доступна домогательствам. Второе: пожаловаться было некуда и некому. Трудового кодекса не существовало, уголовный не имел никакой статьи о домогательствах. Да и не было тогда таких СМИ в их современном виде, которые всё же уделяют внимание проблеме домогательств на рабочем месте. Это сейчас жертва домогательств может пожаловаться в прессе, на ТВ, или в интернете, а тогда ни одна газета или журнал ни одной подобной жалобы для её опубликования не приняли бы.
___________________________________

Приветствую. Конечно, отношение Николая Ростова к своим крепостным никак не может являться признаком положительного героя. Невольно в голову даже приходят мысли о том, что сам Лев Николаевич Толстой одобрял крепостное право и сам так же обращался со своими крепостными крестьянами, то есть "писал с натуры". На эту тему много всего было снято за последние годы - начиная от немного сказочной "Бедной Насти", заканчивая "Вольной грамотой" и "Крепостной". Ну и о рабстве тоже в своё время много сюжетов было - например, романы "Унесённые ветром" Маргарет Митчел и "Хижина дяди Тома" Гарриет Бичер-Стоу. Также вспоминается легендарная уже "Рабыня Изаура". Вспомним, как Изаура сбежала от Леонсио и стремилась обрести долгожданную и желанную свободу в США, где рабство уже отменили. Кстати, в Англии рабство отменили раньше всего. Об английском рабстве можно узнать в основанном на реальных событиях фильме "Бель" о свободной чернокожей наследнице, которую именно так и звали.
Что касается нелёгкой жизни гувернанток, то я задумалась об их несчастной судьбе, когда читала здесь, на Леди, роман Виктории Ворониной "Гувернантка из Лидброк-Гроув". Правда, там действие происходит не в Российской Империи, а в Англии. Главной героине, бесприданнице и сироте Эмме Линн, придётся преодолеть множество испытаний и трудностей на пути к счастливому финалу. Но несмотря ни на что, она до конца останется верной своему чувству к баронету Дориану Эндервиллю, с которым её постоянно разлучает проверяющая Эмму на прочность судьба.
_________________