Шах и Мат//Сыграем в Любовь? (СЛР, 18+)

 » Глава 6

Тогда, 2010 год. Москва.

Чего Вика точно не ожидала, так это того, что Шахов из ее жизни, после всего, просто испарится на несколько дней.
Исчезнет. Будто его и совсем не было.
Раз,- был. Наговорил кучу всего и ее заставил в ответ ему не меньше сказать. Два,- нету его, исчез. Не звонит и не пишет.
Ладно, это она бы худо-бедно пережила, наоборот, первый день после разговора в университете ходила и дергалась от каждой проезжающей машины и уведомлений на телефоне. Все ждала, что объявится и сразу возьмет ее в оборот, с наскока, так сказать, бац,- и в койку уже ее затащил.
И она против постели ничего не имела.
Шах ее привлекал, возбуждал и будоражил воображение. Рядом с ним она вся моментально напрягалась и становилась кем-то другим: чувственной и сексуальной женщиной, что знала, чего и как она хочет получить от своего мужчины-партнера.
Так что, от себя таить не стала: Вика его хотела. Всего.
Трогать. Гладить. Облизывать. Щупать.
При мысли о Саве кончики пальцев начинали зудеть от желания прикоснуться к немного шершавой, но мягкой коже его тела.
Вика его ждала. Дергалась, но ждала…
Прошёл день.
Потом второй, а от него никаких вестей. Ни привета – ни ответа.
Ее это задело. И удивило. Задело за живое так, что она даже обиделась, и собиралась ему продемонстрировать свое «фи» на такое его поведение. Через три дня обиды как небывало, и она всерьез уже начала беспокоиться: смотрела новости, слушала радио, звонила Кузьмичу. Итог: живой, а куда делся,- никто не знает. Но Вика с маниакальным упорством слушала новости: вдруг, что… его же убить пытались, у него швы, серьёзная травма.
Ходила сама не своя. Он был в ее мыслях, она беспокоилась и нервничала, ждала его звонка на телефон или в дверь собственного дома. Но в ответ только тишина. Не видела ничего вокруг, делала работу машинально, дома тоже особо к беседам ее хмурый вид не располагал, и упустила Вика один момент, который могла бы и предвидеть: может быть, ей было б не так больно от слов родной сестры. И не так стыдно за свою реакцию перед племянником и Шахом.

У нее так сложилась жизнь, что собственных детей иметь не могла, но души не чаяла в своих племянниках, а насчитывалось их всех, в общем-то, довольно много: целая детсадовская группа могла набраться.
У Вики было три старших брата, и у двоих росли чудные девчушки. Мишка детей своих кровных не родил, но женился на женщине с ребенком, чему все были несказанно рады в их семье. Руська женился сразу после школы, никого не слушая, и стал шикарным мужем и отцом, правда многое взял от деда по линии отца в плане воспитания жены и дочери: авторитарный режим во всей красе. Но племяшка была чудо, как хороша. А еще у Вики была старшая сводная сестра. У той было трое мальчиков, которых сама Вика глядела и баловала с пеленок.
Так получилось или, скорей, случайно вышло, что ее отец успел всем свои детям разбить сердца, да, что там детям… он всей огромной семье, включая жену, сердца вдребезги размозжил….
Как это обычно у мужиков бывает?! Загулял? Бес попутал? Не виноватый он, она сама пришла?
Вот с ее отцом приключилось нечто подобное.
Родители отца что-то такое подозревали, но благоразумно помалкивали и не спешили говорить Вике и ее братьям, что где-то там живет еще одна представительница фамилии Золотарёвых.
Вика сама просекла, лет в десять, кажется. Услышала, совершенно случайно, как ее любимый папочка говорит: «Рита, солнышко мое, папа скоро приедет, только с работы освободится…»
Вику, такой ласковый тон отца, обращенный к другой… к той девочке, убил, и она перестала быть ребенком именно в тот момент. Не знала, как себя вести и что говорить отцу, маме, братьям. Поэтому, со слезами на глазах и, гулко стучащим в детской груди сердцем побежала к бабушке, упала перед ней на колени и, заикаясь от страха начала рассказывать, что у ЕЕ папы есть еще любимая дочка-солнышко, на которую папа почему-то не кричит, а наоборот говорит, что любит.
Вика помнит, как сейчас, что сидела возле бабушкиных ног и вытирала свое лицо от слез ее ситцевой юбкой, а бабушка гладила ее по голове и что-то успокаивающе говорила.
Вике было очень страшно и очень больно.
Ее отец, имея трех сыновей, всегда мечтал о дочери, о маленькой принцессе (это, по словам Викиной матери), но они долго не могли зачать еще одного ребенка. Вика младше Макса почти на десять лет. И для всей семьи она была желанным прибавлением… для всех, кроме отца, ведь у него уже была дочка, уже была его маленькая принцесса. Так получилось, что Викино рождение для отца было совсем необязательным.
Ее папа всегда был с ней строг, не слишком ласков, иногда даже груб, но с лихвой ей это все компенсировалось гиперопекой и гиперлаской от братьев, и она даже не задумывалась, что от отца дочь чего-то не получает. А вот, когда услышала… у нее, будто тумблер в голове щелкнул, и она все поняла, прозрела. И такая боль затопила детское сердечко, что маленькая Вика думала: она умирает.
Но нет.
Когда обо всём узнали парни, сначала просто ее успокоили, а потом начали выспрашивать: что и как, кто посмел обидеть их маленькую сестренку.
Реакция у ее братьев была абсолютно противоположная ее собственной. Они были старше и понимали больше, видимо тогда, поэтому спокойно выслушали ее сбивчивый рассказ, попросили бабушку сказать деду, чтобы тот не вмешивался и ушли говорить с отцом. Мать молчала,- в душе она, должно быть, была довольна таким раскладом.
Вообще в тот период в их большой семье произошел раскол.
Кто-то считал это личным делом отца, а кто-то не понимал и осуждал его двоеженство.
Все взрослые тогда ходили и шушукались, ругались. И маленькая Вика не могла понять, что к чему. Это сейчас уже ясно, что просто в семейный бизнес никто не хотел пускать новое лицо и лишний рот, но деда сказал свое слово и было принято решение познакомиться с Той женщиной и Той девочкой.
Викина мать, Оксана, благополучно сумела утопить все свои обиды на дне в бутылке мартини, ее вообще уже ничего не волновало. Иногда она начинала кричать в запале: «Я родила вам четверых детей и внуков, воспитывайте!»
Бабушка, Екатерина Михайловна и воспитывала, причем всех четверых, а потом и пятерых.
Вика не хотела этого знакомства. Заочно ненавидела ту девочку, что ее любимый папа, каким бы он ни был, называл солнышком и ласково ее успокаивал.
Маленькая девочка и ее сердечко ревновали,- яростно и ненавистно. Это было неправильно, но взрослым было не до ее проблем и капризов, и никто из них всех так и не понял, как сильно она затаила обиду на отца и на эту совсем незнакомую девочку. Она начала считать себя чужой в родном доме, среди родных людей.
Единственным человеком, который действительно что-то заметил в ее голубых детских глазах, конечно, была бабушка. И поэтому, отвела маленькую Вику в сторону от общей суеты и сказала:
- Твой папа дурак, и он разбил тебе сердце. Я прошу только, чтобы ты не разбивала сердце этой девочке ему в отместку. Она не виновата, что твой папа влюбился в другую женщину, и не виновата, что отобрала его внимание от тебя. И ты в этом тоже не виновата. Не разбивай еще одному ребенку в нашей семье сердечко, Викуля.
- Но он же мне его разбил! – она упрямо задрала подбородок вверх и не смотрела бабушке в глаза, чтобы та не видела ее слез.
- Поверь, малышка, он еще об этом очень пожалеет.

Те бабусины слова ей в мозг буквально въелись, но это отнюдь не значит, что она воспылала сестринской любовью. Нет, Вика ненавидела девчонку, но тихо, так, чтобы никто ничего не заметил, кипела внутри от злости и обиды. Лет так до шестнадцати она действительно ощущала себя чужой в собственной семье и злилась из-за этого.
Потом Рита и ее мать от отца ушли, или отец ушел от них обратно в «родную» семью, не ясно, но факт, они переехали в Москву, и все вроде вздохнули с облегчением.
Но авария изменила слишком многое. Для них всех.
И Вика поступила так, как считала единственно верным для себя. Дождалась восемнадцатилетия и помахала родному посёлку ручкой, а заодно окончательно отдалилась от матери и отца.
Новая жизнь закрутила и завертела, и как-то раз она встретилась со своей сводной сестрой. Девушки поговорили, выпили кофе, и в итоге стали встречаться чаще,- общение пошло на лад.
Рита ее поддерживала, как могла, давала какие-то советы, пробовала отвлечь, и все такое. Иногда получалось, иногда нет.
Вика училась, подрабатывала, обустраивалась на новом месте, заводила друзей и знакомства.
Когда Рита сообщила, что выходит замуж и ждет ребенка, Вика не могла бы про себя сказать, что восприняла эту новость, как следует хорошей сестре. Она все девять месяцев привыкала, усмиряла себя, чтобы порадоваться за сестру, ревела по ночам от несправедливости и обиды ( на кого не понятно), а с утра шла к сестре чтобы проведать и приготовить той что-то необычное, но обязательно вкусное.
Тимка родился белокурым и голубоглазым мальчишкой, с офигеть какими кудряшками. На детских фотографиях этот чертенок похож на ангелочка. Конечно, по мере взросления стало ясно, что от ангелочка там только кудрявые блондинистые волосы и больше ничего.
Он вырос на ее руках.
Она помогала сестре всем, чем могла.
И когда Рита сказала, что не собирается отсиживать весь свой декрет, никто и не возражал: ее муж знал, что Вика поможет.
Этот мальчик значил для Вики слишком много. Объективно она понимала, что всю свою нерастраченную материнскую любовь и нежность она тратит на него, но он был ей племянником, а не сыном.
Иногда Вика их всех ненавидела из-за того, что не она мать Тимки, иногда ненавидела себя за такие мысли.
Так и жила, бросаясь из крайности в крайность, но никогда она не слышала от своей сестры каких-то упреков или замечаний по поводу того, как Вика помогает ей с ее же детьми, ведь после рождения младшеньких близнецов стало еще сложней, там можно было просто идти и вешаться иногда.
Но, кажется, наступил тот день, когда ей четко и ясно дали понять ее роль в жизни племянников.

Рита попросила ее заглянуть после работы к ним домой, и Вика, ничего не подозревая приехала, привезла кое-что из продуктов, фруктов купила младшим, а Тимка и так у нее ошивался в последнее время, от матери, да и от отца тоже ему прилично прилетало за любой проступок. После появления близнецов у супружеской пары буквально сдали нервы, и поехала крыша, иначе сама Вика такое отношение к племяннику объяснить не могла.
Они все жили в одном поселке недалеко от Москвы, часто ходили, друг к другу в гости, и были настоящей семьей, так, по крайней мере, считала она сама. Эта мысль согревала ее, когда было совсем тоскливо, и она готова была на стенку лезть от безысходности.
Оказалось, что если кто-то и считал Вику своей семьей, то это была явно не сестра.

- Привет! Как у вас дела? Где мальчики, я там вкусняшек разных привезла.

В доме никого не было, что очень странно. Ни мужа сестры, ни мальчишек, никого. Только Рита, стоявшая посреди кухни очень чем-то рассерженная и свое недовольство, видимо, решила выплеснуть на младшую сестру.
- Скажи, пожалуйста, ты мать?
Рита заговорила с ней таким тоном, что у нее мурашки по коже побежали, и она вся замерла в один миг: было в тоне сестры что-то такое… злое и неправильное. И вопрос, что уж говорить, поверг Вику в шок.
Как она могла спросить нечто подобное, когда прекрасно знала ответ на болезненный вопрос?!
- Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.
Вика говорила спокойно, это уже рефлекс так реагировать на любые выходки студентов, и тут ее, приобретенный за годы преподавания навык пришелся к месту.
- Не совсем понимаешь?! – Рита взвизгнула, и ее лицо перекосило от гнева, - Ты не понимаешь? Правда? Наша умная девочка Вика не понимает ни черта в этой гребаной жизни, но лезет везде со своим мнением?!
- Успокойся, не ори, и объясни, какая муха тебя за нос цапнула.
- Пошла ты к черту, поняла?! Учить она меня будет! – сестра психанула и швырнула в нее кухонным полотенцем, - Какой, нафиг, языковой лагерь? Зачем ты ему мозги этой ерундой паришь? Международные отношения? Ты меня спросила, куда он будет поступать? Нет, ты ж лучше всех все знаешь! Ты сразу моему ребенку начинаешь мозги полоскать! Я буду решать, куда ему поступать! Я мать! Я! А не ты! Ты ему даже по крови не тетка, а так, седьмая вода на киселе! Своего роди и ему мозги делай! Ясно?

Было адски сложно держать на своем лице непринужденную улыбку, когда сердце колотится бешено и голова кругом идет, а в мозгу эхом ее слова: «Своего роди!». Но Вика держалась, хрен знает, что ей силы дало для всего этого, но все же она без лишних телодвижений начала разбирать принесенные пакеты, выложила все на стол и с такой же безмятежной улыбкой кивнула сестре.
- Поняла. Только я ему ничего подобного не говорила, и как ты выразилась «мозги не полоскала», Тимка меня спросил про наш факультет международки, какие экзамены, и что требуют в принципе. Вот и все. Я ответила. Никакого давления с моей стороны, Рита, абсолютно.
- Кому ты заливаешь? Я знаю тебя, как себя! Ты можешь абсолютно ненавязчиво заставить человека сделать то, что он хочет!
- Ты меня в чем-то обвиняешь?
- Да, моя, дорогая, обвиняю! Ты лезешь не в свое дело! Я, по доброте душевной позволила своим детям общаться с тобой, и только из жалости. Ты ж у нас ущербная, о тебе надо заботиться. Я и заботилась, а ты, тварь неблагодарная, моих детей против меня настраиваешь!
- Да Бог с тобой, Рита, ты что говоришь то? Кто настраивает? Кого?
Эти обвинения были нелепыми, она всегда четко и ясно говорила себе, что для своих племянников она именно тетка, а не мать. И наоборот, всегда старалась им помогать понять родителей, примиряла их, сглаживала острые «углы» и ссоры. А теперь, оказывается, ей просто позволяли это делать… из жалости, потому что она – ущербная. Не женщина, а только наполовину. Вот как думала о ней сестра.
- Ты! Тимур мне все уши прожужжал про этот лагерь и про этот факультет! Он туда поступать не будет, ясно тебе? Пойдет туда,куда ему мать с отцом скажут!
- Тебе не кажется, что ты слишком авторитарна? Это его будущее, пусть сам решает. Пусть хоть попробует. Не понравится,- пойдёт туда, куда ты ему скажешь.
- Я давно в его словах твой голос слышу, и эту фразу я тоже слышала. А кто ему этот год учебы оплачивать будет? Ты? Сомневаюсь! Это мои дети, не смей их подначивать! Я мать, и я решаю, иначе…
- Что иначе? Что ты можешь мне такого сделать? Назвать ущербной еще раз?
- Мои дети больше к тебе не приблизятся!
- Они уже взрослые парни, сами решат к кому им ходить, а к кому нет. Ты не сможешь вечно им указывать! Ты их подавляешь! И кем они вырастут? Маменькиными сынками, что прячутся за женской юбкой?
- А ты из МОИХ сыновей мужиков сделаешь? Ты?
Эта ссора походила на театр абсурда, и Вика понимала, что надо уходить и не усугублять, потому что сама перестала что-либо понимать и соображать, отвечала на уколы сестры язвительно, велась на провокации. Это все могло плохо кончиться.
- Я никогда не вмешивалась в процесс воспитания твоих сыновей,- и ты это знаешь.
- Вали из моего дома, и к детям моим не смей подходить! Поняла?
Вика посчитала ниже своего достоинства что-то отвечать.
Развернулась и ушла прочь, не хлопая дверьми.
Эта ссора на многое открыла ей глаза. Ощутимо так показала, что она, на самом деле, значит для своей сводной сестры.
«Сама роди!»
Господи, если бы Вика только могла. Если бы она только была способна зачать и выносить, она была бы самой счастливой на свете.
Но чудес не бывает, а если бывают, то точно не с ней.
Словами не передать, что у нее творилось внутри, какая агония была в душе.
Она давно выплакала все свои слезы и запрещала себе, уговаривала, и орала сама на себя, чтобы не реветь из-за того, что уже никак не изменить.
Вика долго смирялась с тем, что мечта о большой и дружной семье так и останется навсегда лишь мечтой. Что сама она никогда не сможет познать радости материнства, не будет ощущать, как внутри нее растет ее ребенок, как он толкается, как реагирует на звуки и голоса, не увидит на УЗИ: мальчик это или девочка, и не будет вдумчиво подбирать имя. Всего этого с ней не будет. НИКОГДА.
И Боже, она уже достаточно долго прожила с этими мыслями, но ее все равно сейчас всю трясло, как неврастеничку, и глаз дергался, и руки не слушались, и она задыхалась от приступа панической атаки.
Не могла спокойно вдохнуть и выдохнуть. Легкие горели от недостатка кислорода и перед глазами мушки черные замелькали, а она все равно не могла с собой справиться и сделать этот чертов вдох-выдох.
И набатом в голове: «ты ущербная!», «ты не женщина, а так…».
Зачем она вообще тогда живет? Ради чего? Чтобы в один прекрасный момент услышать, что ее и за человека не принимают из-за того, чего она никак и никогда не сможет исправить?

Не стала в таком состоянии за руль садиться, машину от дома сестры утром заберет и до собственного дома она бегом бежала с бешеным сердцем и легкими, горящими огнем от нехватки кислорода.
Захлопнула за своей спиной калитку, и медленно сползла по ней на голый асфальт садовой дорожки возле дома.
«Ущербная!»
Но разве это ее вина? Разве это справедливо? Кидаться такими словами сгоряча в нее? Разве Вика не заслужила простого человеческого понимания?
Чушь все это про гуманизм и солидарность. Ни хрена не правда. Люди еще те скоты, и когда узнают, что она детей не может иметь, реакция у всех разная, конечно, но у большинства на лицах мелькает жалость и презрение.
Они ведь не понимают, каково это ей. Как это жить и понимать, что всю жизнь, до самой старости быть тебе одиночкой.
У них как? «Раз не можешь иметь детей, значит ты не женщина! Значит так тебе и нужно за то, что чужого мужика увела! Будешь знать, стерва!»
И Вике не осталось ничего другого как стать той самой стервой, закрыться на все замки и смириться с собственным одиночеством, хоть посторонние ее таковой и не назовут.
Но в душе… в душе она уже очень давно одна.
Это страшно. Очень страшно. Жить и понимать, что когда ты умрешь, то после не останется никого и ничего. Пустота.
У нее не будет детей, внуков, правнуков.
В России одинокой женщине никто не даст усыновить ребенка из детского дома. Вика об этом думала и неоднократно, но пришла к выводу, что пытается заменить то, что заменить невозможно.
А может, просто не созрела для этого важного шага не только для себя, но и для другого человека, за которого будет в ответе.
Это на словах просто сказать: «Не можешь выносить – возьми в детдоме!».
А для тех, кто в сам детский дом уже наведывался, станет ясно, что ничего простого в этом нет и быть не может.
У нее сердце на куски разрывалось, когда она взгляды этих девочек и мальчиков видела.
И поняла, что она не готова к такому шагу. Ей страшно.
Потом появились мысли: раз Бог не дает ей детей, значит, они ей не нужны. Значит, есть те, что просто нуждаются в ее помощи.
С нее хватило пары месяцев добровольной работы в службе доверия.
Почему есть родители, которые пьют, курят и принимают наркотики и, при этом, у них по пятеро детей?
Откуда такая несправедливость?
Ответить на эти вопросы было некому, да и ответа они не требовали.
Просто сестра не только взбудоражила в ней всю эту муть, но и по живому резануть не забыла.
Отвратительный день.
За своими попытками успокоиться и взять себя в руки, она и не поняла, что перед ней кто-то стоит.
Хотя, почему кто-то?
Этих шагов она ждала несколько дней и жутко расстроилась, когда поняла, что ждать не стоит.
- И по какому поводу у нас светопреставление, а, Золотце?
Хриплый голос заставил вздрогнуть от неожиданности и одновременно вызвал волну приятного тепла где-то там, глубоко внутри у нее в душе.
_________________

 » Глава 7

Тогда, 2010 год. Москва.


- Так что? По какому поводу слезы, Золотце? Ты так по мне истосковалась, что ли? Мне бы этого хотелось, но верится в такое слабо.

Шах с удивлением рассматривал Вику. Он ожидал какой угодно встречи с ней, вплоть до бросания в его голову тарелок или чайника там, к примеру, но никак не думал увидеть ее в таком разбитом состоянии.
У Савы подсознательно сложилось впечатление, что она непробиваема и непрошибаемая никакими жизненными обстоятельствами, независима и упряма, а еще невероятно сильная духом.
Похоже, на ее счет Шах будет всегда ошибаться.
О ней он не мог думать хладнокровно, подмечая разные детали, слова, мимику, жесты. Ею он любовался.
Наблюдал за тем, как она идет. Как говорит, склонив немного голову вправо, и наблюдает за реакцией студентов на ее слова.
Шах любовался ее красотой, ореолом уверенности, что окружал ее и буквально витал в воздухе едва ощутимо.
И, поэтому упустил, наверное, из своего поля зрения другие ее особенности, или просто еще не сталкивался с такими странностями у женщин. Но откровенно… ему всегда было плевать на женские слезы и капризы, рядом с ним никто из Этих девок не позволял себе даже нахмуриться: знали, что в таком случае пошлет нахрен и найдет другую, улыбчивую и веселую.
Ему, дураку, казалось, что довести ее до слез невозможно.
Но нет, получается, что очень даже можно. И он в полной мере не мог назвать ее теперешнее состояние слезами.
Вика задыхалась. Сидела на корточках, опираясь своей спиной на металлическую калитку, и задыхалась от душивших ее эмоций. Глаза блестели от сдерживаемых слез, но щеки оставались сухими.
Дрожала как осенний лист на холодном ветру и отупело смотрела на него, хлопая ресницами, не понимая кто он такой и что ему от нее надо.
Он прямо в глазах ее голубых читал немой посыл, и послать она его хотела очень грубо и очень далеко.

- Как ты сюда вошел? – прохрипела она и отвернулась в другую сторону, чтобы в его глаза не смотреть.
- Замки у тебя, так себе, на троечку, так что вошел спокойно.
- Ах, ну да! Точно, я и забыла, с кем связалась, - она хмыкнула и попыталась пошутить, - Ложки серебряные пересчитывать?
Если бы не видел ее срыва, то посмеялся бы, наверное, за такой подкол, но сейчас сумел губы в скупой улыбке растянуть. Ему категорически не нравилось то, что он видел за душой у Золотца. Чернота и безнадега плескались в голубых омутах,- он по себе знал это гребаное ощущение, приближающегося на всех парах Армагеддона.
- А что, и такие у тебя в доме есть? Да ты у меня буржуйка!
- Кто бы говорил, авторитет в законе или как это там правильно называется?!
- Ладно-ладно! – он поднял руки вверх, - Взаимными комплиментами мы обменялись, теперь можно пойти в дом, а то я жрать хочу, как собака. Хотя, у тебя в холодильнике мышь повесилась, даже пельменей нет.
- Ты любишь пельмени? – она недоверчиво на него уставилась, и даже ее душевный надрыв отошел на задний план, а Сава мысленно порадовался, что сумел ее отвлечь, правда, не понял с какого хрена начал тут цирк разводить, - А как же фуа-гра и яйца-пашот?
- Я человек простой, Золотце, могу и пашот, но лучше, конечно, пельмени. Ты вставать собираешься или так и будешь сидеть?
- Вот что ты за человек? Может, у меня душевный порыв на асфальте голой попой посидеть, а ты над душой стоишь?!
- Не, ну если голой попой, то, пожалуйста, - он милостиво кивнул, окинул ее довольным взглядом, - Я тогда рядом постою.
- Зачем это?
- У меня тоже, знаешь ли, душевный порыв: смотреть на твою голую попу, уж очень она у тебя красивая.
- Откуда ты знаешь? Ты меня голой не видел.
- У меня глаз – алмаз, Золотце, я уже разглядеть успел. Жалко, что одежды на тебе многовато всегда.
Ее глаза начали весело сверкать, хотя где-то очень глубокого он видел ее боль, ощущал ее собственным нутром и сдерживал внутреннего бушующего зверя на цепи, чтобы тот не сорвался и не начал мстить всем, кто, по его мнению, мог навредить или довести Золотце до такого состояния.
Сава впитывал в себя задорный блеск ее глаз, тепло ее улыбки и ощущал, как сам под давлением ее эмоций становится другим. Для нее, и ради нее он мог стать другим, более человечным, что ли.
И пусть Вика пока этого не замечает, ведь он не готов был говорить с ней об этом, и она не готова была это услышать.
Он видел в ее глазах еще и полное непонимание ситуации. Золотце не понимала какого такого черта он приперся к ней, хоть они вроде условились, что между ними что-то будет: лямур, тужур и абажур и так далее, цветы, шампанское и постель на десерт.
Этого он хотел адски. Стоило только ее увидеть в очередном сногсшибательном костюме и шпильках, как он с ума сходил. Разум вырубался начисто и улетал в неизвестном направлении, и ему стоило огромных усилий держать себя в руках, а еще сдерживать собственные порывы ее обнять, притиснуть к себе и не отпускать больше, чтобы она была всегда в переделах кольца его собственных рук.
Не подозревал в себе никогда такого нелепого отношения к женскому полу. Всегда предпочитал другой тип женщин, тех, что одноразовые, , а тут…
Вылезло, и он сначала не понял ничего, не придал особого значения своим ощущениям по отношению к Золотцу, но, когда начало конкретно клинить,- обмозговал.
Шах попал, и серьезно.
Он будет рядом с ней. Всегда. Независимо, хочет она того или нет.
Эти три дня, что его таскали по прокуратуре и допрашивали в связи с покушением, он думал о ней. Вспоминал каждое сказанное ею слово. Каждый ее взгляд. Вдох и выдох.
Он определённо сошел с рельсов и теперь отправился в какое-то новое и неопознанное ранее чувство, ухнул в него с головой, как есть.
Но подкорка кричала, что ему не рады.
Этой женщине давно ничего не нужно, тем более мужик, который не потерпит роли ведомого.

- Давай уже свою руку, Шах, я сама не встану.
- И надо было тебе вообще мне в ноги падать? Мы ж не чужие, могли бы и без этого обойтись.
Он склонился к ней и протянул руку, Золотце крепко вцепилась в него и тревожно заглянула в его глаза. Но он прекрасно видел ее страх. Она явно не хотела говорить и не хотела, чтобы он видел, как ей некомфортно от того, что проявила при нем такую слабость.
Дурочка его. Он уже сейчас готов за нее убить. Кого угодно. За плохое слово в ее адрес, за мысль навредить ей… он уже практически срывается с цепи, чтобы врагов зубами на части рвать.
А она боится быть перед ним слабой. Отвыкла.
Но ничего, он отступать не намерен.
- Ды-к, я на всякий случай, вдруг, думаю, в прошлый раз барин на меня осерчал, поэтому и не появлялся.
- Волновалась?
- Ещё чего! – она хмыкнула, но щеки залило румянцем, - У тебя была травма и швы, мог бы хоть отцу своему позвонить и сказать, что ты в порядке. Кузьмич волновался.
- А, так ты ради отца… а самой тебе на меня абсолютно пофиг?
- Почему мне кажется, что любой мой ответ приведет к неожиданным и не слишком для меня приятным последствиям?
- Потому, что любой твой ответ станет для меня козырем в нашей игре.
- По-твоему, мы играем в карты?
Оба знали, о какой игре идет речь, но, не сговариваясь, поддерживали флиртующий тон и слова с особым смыслом.
- А во что мы играем?
- Это шахматная партия, Сава. Где ты в роли короля, а я пешки.
- Я отличный игрок, Золотце, вижу на пять ходов вперед.
- А я самый лучший игрок, потому что вижу на ход вперед. Посмотрим, кто выиграет?
- На выигрыш мне плевать, меня интересует сама игра.
Эти слова он уже шептал ей на ушко, чуть прикусывая чувствительную мочку. И удовлетворенно улыбнулся, когда заметил, как сбилось ее дыхание, и вся она переменилась в его легких объятиях: расправила плечи, прижалась своими ягодицами к его бедру, а голову повернула так, что он мог свободно поцеловать ее мягкие губы.
Но Сава не хотел торопиться.
Поцелуй он оставит на сладкое.
- Меня в этом доме кормить будут? – возмущенно рыкнул ей в ухо, она вздрогнула, отшатнулась, а потом расхохоталась.
- Шахов, я тебе столько пельменей налеплю, что попробуй только не съесть.
- Из чего ты их лепить будешь, Золотце? – ехидно уточнил он, догоняя ее уже на дороге, она шустро шагала вверх по улице, - Холодильник то пустой.
- Хочешь кушать – помогай продукты таскать, я машину возле дома сестры бросила.
Уловил на подсознательном уровне, как ее голос изменился после этой фразы, как тело ее сковало напряжение,- спина неестественно прямая, а плечи расправлены,- и вся она приготовилась отбиваться.
У него тоже внутри все замерло и та его другая сторона, что жаждала отомстить за ее срыв и бесновалась ранее, замерла и приготовилась к прыжку.
Вика готовилась отбиваться. А Шах готовился атаковать.
- Это она тебя так допекла?
- Давай не будем портить аппетит семейными ссорами, - прозвучало глухо и очень сухо,- его Золотце точно не хотела перед ним душу выворачивать.
- И все же! Мне она показалась вполне… вменяемой.
- Да, мне тоже так казалось. Но это уже совсем другая история. Расскажу ее как-нибудь в другой раз, когда я готовить сама не буду.
- Намекаешь, чтобы я пригласил тебя в ресторан?
Золотце хотела шутить с ним, чтобы ничего серьезного не болтнуть. Она боялась перед ним быть откровенной и открытой. Боялась новой порции боли и унижения.
- Я не намекаю, Сава, я тебе почти открытым текстом говорю: пригласи меня на ужин, и я расскажу тебе все свои секреты… но…
- Так и знал, что будет это «но»! Договаривай уже!
Они подошли к ее кроссоверу, фары призывно мигнули, а где-то во дворе дома ее сестры очень громко и зло хлопнула входная дверь.
- Я расскажу все тебе, а ты расскажешь все мне.
Она открыла переднюю дверцу, вцепилась в нее рукой так, что пальцы на ней побелели.
Это был один из поворотных моментов, когда он мог что-то сделать и сказать, принять решение.
Но в душе понимал, что скажи он ей все прямо сейчас, Золотце его пошлет и будет полностью права. В ней сейчас, после странного срыва, чувствовался эмоциональный надрыв, за щитами, что спасали ее от окружающего мира, бурлила застарелая боль, гнила рана, а щиты дали трещину.
Она должна была стать сильной, чтобы выжить. Должна была смириться с теми обстоятельствами, что так сильно ее ранили, и приспособиться к ним.
Шах четко и ясно видел это в ее глазах, в побелевших костяшках пальцев.
Золотце его прогонит, стоит ему рассказать абсолютно все, а он не был готов к такому повороту и никогда не будет к нему готов.
За какие-то считанные дни, она врослась в его мозг, в его мысли. Проросла в душу, закрепилась в мышцах, срослась с костями. И если оторвать ее от него, то он истечет кровью и просто сдохнет, как собака подзаборная, сдохнет под ее дверью.
- И что тебя интересует больше всего?
Она облегченно выдохнула и попыталась улыбнуться.
- Как так получилось, что у Кузьмича появился такой сынок? Это меня интересует в первую очередь.
- Ладно, понял. История за историю. Ты готовишь, я говорю. Идет?
- Идет!

Ему бы не хотелось делиться своим прошлым ни с кем, не потому что ему стыдно,- это жизнь гребаная, и всякое бывает, и бывает намного хуже, чем пришлось пережить ему в юности. Но, не будь все так, как есть, хрен бы чего добился. Так что, он жалел о прошлом. Но окунать такого светлого человека, как его Золотце, в эту гниль не хотел.
Но поздно.
Слова уже не удержать.
Ему вдруг стало важным, чтобы она услышала его и поняла. Чтоб приняла и не отвернулась после всего, что он вывалит на нее.
Память такая странная штука, что независимо от того хочешь ты или нет, она – тварь такая, будет ставить перед твоими глазами подробные живые картинки, с ощущениями, затхлым воздухом, плесневелым привкусом чёрствого хлеба и воняющей, хлоркой, водой.
Сава уже был там. Окунулся.
И не знал. Не мог подобрать правильных слов, чтобы передать то, что им управляло тогда. Ведь Вика никогда не стояла на краю пропасти, на краю жизни. И вряд ли поймет, что это такое: биться не на жизнь, а на смерть с нариками, беспризорниками и бывшими проститутками за кусок хлеба. Каково это видеть, как безумные бомжи могут поймать кошку и с удовольствием ее зажарить, чтобы сожрать, а потом смотреть на людей, горящими глазами бешеных собак и облизываться на малолетних пацанов и девчонок.
Для этого могут быть правильные слова?
Сомнительно.
Но раз она хочет знать о его прошлом…
Окей.
Распахнет для нее нутро и душу, вывернет наружу так, что все закровоточит, и гнилые воспоминания заполнят лёгкие, мерзким запахом.
Но Золотце ж, типа, доктор: залатает его так, что будет, как новенький.

***
- Моя мать и отец познакомились, когда он проходил практику в нашем райцентре, - Сава понятливо улыбнулся, когда увидел, как у Вики глаза на лоб полезли, - Да-да, я родом из задрипанной деревни, и моя мать была типичной «бабой», но батя на нее клюнул. Его практика закончилась, а эта сука уже беременная была и ему ни слова не сказала, к тому же бухала. Батя свалил от греха, про меня ясное дело не знал, пока я его не нашел.
- Как так вышло? Мама тебе сказала кто он?
- Нет, - он внутри весь замер от того, что начал из глубины себя наружу вытаскивать, стало холодно и до ужаса противно, - Мне было семь, когда я сбежал.
- Что значит сбежал?
- Свалил от нее. Эта зараза бухала по-черному, не просыхая, таскала хахалей и собутыльников домой. В доме не было еды. Они руки распускали… я бы не выжил. Скатился бы вместе с ними туда, откуда уже бы не выбрался. А я хотел жить. Я очень хотел жить.
Золотце и вправду лепила пельмени, а он сидел и наблюдал за движениями ее рук. Неторопливыми и спокойными, уверенными. Она как-то по-особенному готовила, с любовью, что ли, вкладывала душу в то, что делала, будто желала этой любовью через еду с ним поделиться.
Или ему так казалось. А может, просто хотелось так думать. Хотелось быть для нее тоже особенным, как она стала для него.
- Если тебе тяжело… - Вика сглотнула ком в горле, - Можешь не говорить дальше.
- Мне не тяжело, Золотулька. Я сам диву даюсь, как смог тогда с катушек не слететь и не загреметь по малолетке.
- Ты сбежал. А дальше?
- Добрался через поля до города. Жрал сырую картошку, пил любую воду, что мог найти. Двое суток,- и я в городе. Это было первое разочарование. Знаешь, думал: попаду в город и сразу найду отца.
- М-да, в большом городе еще больше «свиней», чем в любом селе.
- Это точно, но мне, семилетнему пацану борзому, откуда было знать? Поперся к ментам, имя отца я знал,- у соседей выспросил, мамкиных.
- А менты тебя загребли?
- Да, отправили в детдом.
- Так ты там вырос?
- Можно и так сказать.
- Как это понять?
- А как есть. Детдом был еще тот. Там либо ты, либо тебя. Дети бывают намного хуже взрослых в жестокости и ненависти. Мы там выживали.
- Ты хотел жить, я это поняла.
У Вики за того маленького мальчишку уже болело сердце, она прекрасно понимала, что Сава ей сейчас рассказывает сокращенную версию без подробностей, но просто представить, что с ним творилось и каково пришлось парню… ее начинало внутри трясти. Руки делали свое дело, и она была рада, что вызвалась лепить эти пельмени, иначе он бы увидел, как пальцы дрожат от его хладнокровного и спокойного тона.
- Старшие дети, они были главными, и они тоже хотели нахер спалить тот детдом и зажить нормально. Но для этого были нужны деньги, а надо еще что-то учить, писать и сдавать, выпускались же.
- И что придумали?
- Они нас продавали.
У нее из пальцев выпала чайная ложка, которой она фарш в тесто закладывала.
- Не поняла???
- Они нас продавали, Золотце. Девчонок, как шлюх, а пацанов - по усмотрению.
- Ты сейчас мне говоришь, что рос в притоне, которым заправляли дети? Подростки? А директор, воспитатели?
- Они были в доле. И да, так и было. Я и еще пара человек сбегали, пытались, но хрен что получалось. Сами вернулись потом.
- Почему?
- А ты думаешь на улице с другими беспризорниками, бомжами и шлюхами выжить проще? Без еды, денег? Нас хватило на десять дней, а потом мы вернулись и приняли правила той игры и параллельно начали свою.
- Ты поднял бунт?
- Не совсем. Я просто понял, что пацаны и девчонки — это хорошие дилеры наркоты, а не шлюхи для извращенцев.
После его слов повисла тишина.
Вика застыла, отложила ложку и недолепленную пельменьку, положила руки на стол, схватилась за край, как за спасательный круг.
- У меня не было выбора, Золотце…
- Ты хотел жить…
- Я хотел жить… и жить хорошо. Плевать было на других, чьи жизни я покалечу, волновала только своя.
- И сейчас тоже так?
- Не буду врать, что я вдруг стал святым и решил все свои грехи в один миг исправить. Я не люблю людей, большинство из них даже людьми то и не назовёшь, звери бешеные, которых только отстреливать и надо. Я сам такой, меня проще убить, чем позволить дальше жить, так что зря ты мне шкуру с отцом спасала, потом сама жалеть будешь.
- Может, и буду жалеть, кто знает. Но ты жив и я этому очень рада.
- Прозвучало как-то не слишком убедительно, Золотце.
-Ты только что признался, что стал торговать наркотиками и заставлял это делать других. Я мало понимаю в бизнесе и во всем, что с этим связано, но точно могу сказать, что всю свою «империю» ты построил на грязных деньгах, смертях и страданиях других людей…
Она почему-то резко замолчала, боясь собственной ярости и злости. Глубоко внутри она понимала, что не от хорошей жизни ее новый знакомый, что вызывает внутри целую бурю чувств и эмоций, гробил других. Ей было безумно жаль, что такое происходит. Но, при этом, она тоже не была святой и, порой гребла всех под одну гребенку.
- Продолжай, давай, договаривай, - Сава спокойно смотрел на нее, ждал, что будет дальше, видел ее внутреннюю борьбу. Только ему не было понятно, что так ее задело. Ведь он читал про нее : бизнес ее семьи никогда не пересекался с областью деятельности его «бизнеса».
- Тебе уже дали подробную информацию обо мне, правда?
Сава кивнул, но нутром чуял, что сейчас его морально уничтожат.
Что с ней не так?
Умная, красивая женщина. Самодостаточная. С хорошей работой и репутацией. Да, из влиятельной и богатой семьи, но живет обособленно от них в другой стране. Выплачивает кредит за машину,- это единственное, что немного не вязалось в его голове. Но совсем в голове не укладывалось это полное отсутствие личной жизни. Тот аспирант не в счет, он просто влюблен, но Золотце никогда не будет спать со своими учениками, это он уже понял.
Но так… никаких мужиков.
Она лесбиянка? Это первое, что может прийти в голову.
Безответная любовь? Это бы объяснило ее грусть.
Она была безумно грустной.
При всех своих шуточках, подколках и открытому сарказму, в душе этой потрясающей женщины поселилась грусть и боль.
Но Артем ничего не смог нарыть, что бы прямо указало на того, кого за эту, потаенную и глубоко спрятанную грусть в голубых глазах, Шах мог бы прикончить собственными руками.
- Допустим.
- Я была подростком, шестнадцать лет только исполнилось, глупая, хотела быть взрослее, - она говорила, а внутри разливалась горькая болючая смесь из сожаления, тоски, и застарелой боли, - Я уже и не помню, как так вышло, и из-за чего конкретно все началось, но я увязалась за своими братьями потусить. Макс хотел обкатать новую машину, покадрить девчонок в райцентре, и мы поехали кататься. Пьяными никто из нас не был.
- Нас? Сколько вас там было?
- Пятеро. Нас было пятеро. Макс за рулем, я спереди, остальные сзади.
- Вы попали в аварию?
- В нас въехала жена губернатора нашей области. Черт знает, как она в нашем районе вообще оказалась, но она была обдолбанная порошком. На улице зима, а на наших дорогах тогда надо было уметь ездить. Мы врезались практически в лобовую с ней.
- Я так понимаю, самое интересное дальше?
- Нам повезло, что был мороз. Нам очень повезло, что был мороз, и никто из нас не умер. Она тоже не умерла. Ее даже не посадили, потому что несмотря на то, что она была под кайфом, молодая жена губернатора-неприкосновенна.
Сердце стучало бешено и не ровно. Шумело в ушах и периодически темнело. Она, будто вчера видела искореженные авто, Макса, свисающего с машины в неестественной позе, и помнила, как смотрела на свои собственные пальцы в крови, но почему-то не чувствовала боли. Только в голове щелкнуло, что ей надо перевернуться на живот и закрыть так рану, не дать вытекать крови.
У нее сейчас, в теплой кухне холодели пальцы, и от дыхания расходился пар, как тогда.
- Мой брат стал инвалидом из-за нее. Мишка страдает мигренями месяцами, и живет на обезболивающих. Повезло только Русе и Толе,- у них ничего серьезного.
- А ты? Что случилось с тобой?
Шах весь подобрался вперед.
Вот оно. Кульминация этой истории. Ему плевать было на ее братьев. Главное,- она. То, что так изменило ее. То, что грызло ее изнутри и было той самой болью и грустью.
Золотце смотрела на свои пальцы и видела то, что он увидеть не мог. А потом резко посмотрела на него и, зло прищурившись спокойно и хладнокровно, как он совсем недавно, сказала:
- А я лишилась почти что мужа, доверия семьи и возможности иметь детей. Я стала недоженщиной из-за таких, как ты, Сава.

Вот и бабахнуло.
Они скрестились взглядами.
Карие против синих.
Боль против боли.
Память против памяти.
Шах и подумать не мог, что все так.
Он не мог подобрать слов и не знал, что ей сказать.
Она не обвиняла его,- и слова не сказала.
Но Викина боль ощущалась им так явно, что было трудно дышать, думать и говорить.
Золотце создана быть женой, матерью. И теперь он понял, почему она такая. Той зимой, когда молоденькой девушке исполнилось шестнадцать, на той треклятой дороге она не выжила, ее убили. Ее душу тогда убили тем, что беззащитному ребенку показали изнанку жизни. Ее обидчика не наказали. Ее заклеймили бездетной.
Тот яростный зверь внутри него сорвался с цепи и рванул, и Шах даже не успел понять, что произошло.
Он просто оказался в один миг рядом с ней.
Держал крепко в своих руках, раскачивался из стороны в сторону и скулил как побитая собака, ластился своей щекой к ее макушке, слышал ее беззвучный крик и плач, а сам скулил от боли за нее.
Этот Рубикон им еще предстоит пройти.
И она будет его избегать, отталкивать.
Но сейчас, когда она снова позволяет ему видеть, как ей на самом деле больно жить, Шах понял, что без нее он уже жить не сможет.
Он всегда хотел жить. У него была цель – жить хорошо, как в американских кино живут миллионеры.
А Золотце давным-давно перестала хотеть жить, но жила, барахталась в болоте собственной боли и сожаления, но боролась. Старалась.
Она невероятная, неповторимая и самая-самая для него.
Особенная.
Пусть она борется лучше с ним, чем с собой.
Шах ей поможет. Он ее спасет от самой себя, и от этой жизни.
_________________

Вика,это так сильно,так больно,прямо до кома.
Прямо мороз по коже.
Спасибо за эмоции!!потрясающе написано!!
Они должны быть вместе,но им ещё столько нужно пройти.

_________________

Спасибо большое за продолжения 😘😘😍

Спасибо за продолжение!!!

гл.героиня плакса и мямля .

Очень больно!
Это какой надо быть женщиной, к тому же сводной сестрой, чтобы сказать столько гадостей близкому человеку? Сколько злости, зависти, скотства!
Бр-р!!!
Но Золотце у нас сильная девочка! Да и "любитель жизни" , надеюсь будет рядом! Хотя его основные признания, как я понимаю, ещё впереди!
Спасибо, как всегда очень интересно.

Спасибо большое за долгожданное продолжение! Очень больно за Вику! Очень больно за Савву! Кои в горле не проходит и внутри вме поосто сжимается! Вот хочется спросить За что?

Спасибо за продолжение !

Вика, спасибо за продолжение )
Ужас, из-за какой-то обдолбанной бабёнки столько людей страдает.... Ох, а Сава продавал эту хрень... И как же Сава нашёл своего отца? А то, что они встретились с Викой, вот это.... ну не знаю, похоже на насмешку судьбы.
___________________________________

Утро доброе!
Не знаю, что и сказать. Это я о Саве.
Осуждать за продажу наркотиков? Видимо, да. Такая зараза не должна присутствовать в нашей жизни.
Но... Вот всегда есть это но. Тут задумалась: а как бы я поступила в сходной ситуации? Смогла бы я выжить, не уронив чести, достоинства, и т. д? Вряд ли.
Поэтому, судить Шахова не буду. Наверное, лучше промолчать.
Вика, спасибо за продолжение!
___________________________________

Всем привет!)
Ураааа, у нас сразу две главы и какие...такой накал эмоций, все на грани! Читала и ком в горле стоял, да так и стоит. До дроби пробрало все!
Сестра конечно атас, отец ещё хуже... Ппц! Нет слов чтоб передать как я к ним отношусь! Но...я не поняла почему от неё отвернулись все? Не только ж в самой аварии дело, да?
То, что Шах торговал наркотой и вообще его признание и рассказ вызвали двойственное чувства. Я согласна с lorka, что осуждать его не стоит спешить, никто не знает как бы мы сами за жизнь цеплялись в таких обстоятельствах. Но чую ещё эта тема между героями поднимется. И если уж Золотце полюбила его такого какой он есть...то простит и в средь все его тайны и косяки.
Такая любовь не может просто взять и закончится не счастливо)))
Я верю в них! Окончание главы седьмой просто бомба!
Все снова до предела остро и так...так нежно что ли.
Вика, спасибо за главы и вообщетза все, что ты делаешь! Я читая твои романы на некоторые вещи точно поменяла взгляд и отношение!
_________________

Вика, спасибо за продолжение!
Эмоционально, сильно!
Больно за Саву за Вику. Какие тяжелые судьбы у обоих.
Сава всеми силами пытался жить, выжить и не важно как. А Вика наоборот после трагедии сникла, пропало желание жить. Не зря они встретились, судьба свела двоих несчастных и побитых. Сава вдохнет в свое Золотце дыхание жизни, заставит жить и полюбить жизнь. Он докажет ей, что ему можно довериться и положиться. Ведь рядом с Викой он меняется и ради неё готов на все.
_________________

Викуль, привет и с возвращением к нам
Сильным и шоковым, но другого мы и не ждали от тебя, и наших таких не простых героев.
Золотце - девочка с обиженной душой и недолюбленным сердцем ...
Я лично не представляю такого отношения папы к себе,
Да ещё если бы услышала тАкой разговор - воркование с другой дочерью, когда строг и суров к тебе...
Это такой удар по детской психике, и спасло её только - любовь бабули и братьев,
Но все равно оставило такой след на душе...на всю жизнь *наследил* папашка этот .
И мама внесла свою лепту - отрицательную.
Даа, не очень золотое детство было у Золотце, да и юность тоже ...
А у неё что роман был с несвободным мужчиной, Вик? Или я что-то не так поняла...
Сестренка конечно у неё та ещё гадина - человек потребитель, я таких называю.
Они любят только брать, сосут как пиявки из близких им людей, а потом *выкидывают* тех за не надобностью.
И ещё, очень завидуют, ведь все это зло от зависти...дети любят и тянутся к ней - Вике, не удивлюсь, что и муж - восхищается,
В работе - успех, достаток, красива и умна...вот и бьёт по самому больному...только это разве поступок - родить ?
Ты воспитай, и не важно родного или нет, воспитай человеком - вот это поступок,
А родить может любая, как правильно заметила Вика, и наркоманка, и пьяница...а дальше?
Сава, это Сава - нравится он мне ...своей стойкостью, невероятным умом и харизмой, а ещё любовью и честностью.
Да - да , именно честностью, он ведь сразу признал и принял - что любит, не стал юлить и врать самому себе,
А это главное - быть честным с самим собой, и то, что не признался в своём статусе, так это потому что - умный.
Скажи он ей, и не было бы никаких *пельменей* и дальнейших встреч, а они должны быть вместе - это их путь .
И то, что рассказал о своём детстве, юности, без прикрас - всю свою *красоту* жизни показал ей - сильно и правильно.
Осуждать его за то, что ребёнком выбрал жизнь, и не такую, чтоб тебя имели, а ты их - разве можно за это осуждать?
Только взрослых - тех кто им это всё давал, разрешал, обучал...они, и только они виновны в этом.
И Вика это поймет , несмотря на то, что из-за таких *маленьких шахов* она многого лишилась...
Поймёт, что виноваты не дети, а равнодушное и молчаливое общество, которое *убивает* детей, рождая преступников.
Викуль, спасибо , за мысли, думы и споры с самим собой, что рождают твои истории.
Жду продолжение !
_________________

Вика, большое спасибо за новые главы! . Отзыв напишу позже, а пока просто немножко вдохновилась...
_________________