blackraven:
23.01.16 07:02
» Глава 6
Перевод: blackraven
Редактирование: codeburger
Она вышла к нему из темного, заваленного мусором переулка. Таинственная женщина в черных шелках.
– У меня к тебе есть претензия, лейтенант Дейман Рурк, – произнесла она голосом напряженным и надломленным, как и сам Дейман. – Твой капитан объяснил мне, какой лживый, подлый и грязный трюк ты со мной выкинул. Оказывается, нет такого закона, который обязывал бы меня просто по твоему слову прийти сюда и откатать пальчики на чернильной подушке. А теперь, когда жульничество удалось, ты, скорей всего, постараешься меня повесить из-за того жуткого кровавого отпечатка.
– Вообще-то, поджарить на электрическом стуле, – оскалился он.
Она рассмеялась, как он и ожидал. Ее никогда не страшили ни грех, ни смерть.
– Могила есть могила, а ад – это ад, и не важно, как ты туда попадешь, – нараспев сказала Реми.
Эти губы было невозможно забыть. И он так и не забыл их.
– Только не рассчитывай, что сумеешь упечь меня к чертям впереди себя, Дэй.
Он стоял, прислонившись к покатому крылу своего родстера
(1) «статс биркэт». Она подошла вплотную, так близко, что их животы почти соприкоснулись.
– Это нечестно. – Тонкая руку легла ему на горло, словно примериваясь придушить, но нежно.
– Сама знаешь, что говорят про честных
(2).
– В какую игру мы играем на этот раз, дорогой, в любовь или в войну?
Он чувствовал, как бьется его пульс под ее ладонью. Когда-то давным-давно они еле удерживались, чтобы беспрерывно не касаться друг друга.
– Сейчас – в войну, – сказал он. – Хотя можем вернуться и к любви, если у тебя хватит смелости.
Ее пальцы скользнули по его горлу вниз, до ямки у основания шеи, и там остановились, чуть надавив.
– Это вызов?
Иисус, о, Иисус!
Реми опустила руку и сделала шаг назад.
– Бьюсь об заклад, ты зовешь ее «детка», – сказала она.
– Что?
Он до сих пор чувствовал, как колотится пульс на шее.
Она пошла прочь от него, мягко ведя пальцами по длинному эротичному капоту, перечеркивая канареечную поверхность красными лакированными ногтями.
Оглянулась на его лицо и засмеялась.
– Конечно, ты зовешь ее «детка». Держу пари, ты выгоняешь ее на Олд-Шелл-роуд и говоришь: «Ну, детка, давай посмотрим, на что ты способна».
Дейман, не удержавшись, рассмеялся вместе с ней, поскольку она попала в точку. Он заплатил заоблачные три с половиной тысячи за «биркэт» с выигрыша в буррэ и убедился, что разгон в полную силу шестицилиндрового франклиновского двигателя с воздушным охлаждением почти так же хорош, как улетный секс.
Реми снова подошла к нему так близко, что еще чуть-чуть и они бы соприкоснулись.
– Так прокати меня, Дэй. Прокати с ветерком. Покажи, на что способна твоя малышка.
Он с самого начала задумал ее покатать. Потому-то и поручил дежурному сержанту привести ее сюда, к запасному выходу, подальше от толпы репортеров и фанатичных обожателей. Он хотел увезти Реми в такое место, где смог бы без помех разобраться, сильно ли она изменилась за эти годы и изменилась ли вообще.
Он открыл ей пассажирскую дверь и пронаблюдал, как она усаживалась, мелькая длинными ногами. Сиденье, обтянутое бычьей кожей ручной выделки, располагалось низко, и ее черное платье-чехол задралось, обнажив резинки чулок и восхитительно розовые полоски бедер. Накрашенные ногти и раскрасневшиеся бедра – этакий маленький знойный помидорчик.
– Траур тебе к лицу, – заметил Дейман.
Она посмотрела на него, бесхитростно округлив глаза.
– По-твоему, я слишком легко одета? Нужно было напялить длинную юбку из черной тафты и вуаль в придачу?
Он чувствовал энергию, вырывавшуюся из нее, как всполохи молний. Знакомое явление. Даже за то недолгое время, пока он наблюдал за ней в комнате детективов, она вот таким же макаром покорила их всех, одного за другим. Бывалых, изработавшихся, много повидавших копов при всей их прожженности эти большие кошачьи глаза разили, захватывали и воодушевляли.
А внушив им восхищение, она упивалась им.
Рурк сел за руль и завел мотор. Еще не воткнув передачу, он достал из кармана плоскую фляжку с виски и протянул пассажирке.
– На, подлечи нервишки, скорбящая вдова.
– За любовь и за войну, – произнесла она, принимая фляжку.
Она лишь мельком коснулась тыльной стороны его ладони, но он, презирая себя за это, почувствовал, как разряд от ее прикосновения воспламенил его внизу живота.
«Биркэт», взревев, выскочил из переулка, поднимая облако пыли и разбрасывая гравий.
Рурк направил машину по Тьюлейн-авеню на Клейборн и свернул на восток. Реми не спросила, куда он ее везет, даже когда они понеслись к Миссисипи и на север по Сент-Бернар-хайвей. Он газанул, доведя стрелку спидометра до восьмидесяти миль в час – в два раза быстрей, чем любой здравомыслящий водитель позволил бы себе на этой дороге.
Она постоянно отхлебывала из фляжки, что казалось не слишком умным в компании детектива, намеренного отправить ее на электрический стул за убийство.
– Какой же ты вредный, Дейман Рурк, – сказала она спустя какое-то время.
– Почему это?
– Напуганная до смерти, я собралась с силами и все-таки пришла в этот твой полицейский участок, а ты там так на меня посмотрел… Прямо как монстр из фильма перед тем, как кинуться за девушкой с криком: «От меня не уйдё-ё-ёшь!!!»
Дейман рассмеялся, и она ответила улыбкой. На такой скорости ей приходилось придерживать свою шляпу от встречного ветра, и он видел голубые вены на внутренней стороне ее руки. Ее лицо сияло, словно белоснежная роза.
Похоже на эпизод в одной из ее картин, подумал он. Виски из-под полы, летящая машина, ветер в волосах. Веселая, беззаботная – после нас хоть потоп, – целлулоидная жизнь.
Прошлой ночью, с головы до пят покрытая кровью своего убитого мужа, она выглядела перепуганной и беззащитной. И невинной. Если ты ее не знал. Прошлой ночью она пыталась охмурить его своим наивным видом. И до сих пор не оставила попыток сбить с пути истинного. Но этим утром она казалась особенно хрупкой, безнадежно отчаянной. Такой Реми почему-то хотелось верить.
Он отвел взгляд с дороги и снова посмотрел на Реми. Ее, казалось, окружало сияние, многократно перенесенное на экран, мерцающее, словно сосулька, таящая на солнце. Но вот она сжала фляжку, да так крепко, что костяшки пальцев побелели, и он заметил черные следы, оставшиеся после снятия отпечатков.
– Не думаешь, что тебе пора подыскать себе адвоката?
Она опять отхлебнула виски.
– Вот и мама мне то же самое сказала… ну, не сама, конечно, ведь мы с ней уже давно не разговариваем. По ее поручению с утра пораньше позвонила Белль и передала мудрый совет: поскорее найти себе адвоката. Не сомневаюсь, маму волнует не столько то, что я могу попасть в тюрьму, сколько то, что в таком случае я не унаследую Сан-Суси. Знаешь ведь, как она относится к этому дому.
– Так ты теперь рассчитываешь получить особняк? По завещанию Сент-Клера?
– До чего же ты все-таки ополицеился, Дэй. Теперь, значит, думаешь, что я убила мужа из-за дома, так?
Она обиженно поджала губы, играя с ним – не скрываясь и нимало не заботясь о том, что он видит ее насквозь, не заботясь о том, что он отлично знает: она жаждала завладеть Сан-Суси всю свою жизнь.
Дейман ударил по тормозам, и «биркэт», развернувшись, остановился с визгом шин и запахом паленой резины. Он уставился на нее, она – на него. Не мигая. И даже не дыша.
А потом под его взглядом ее глаза медленно наполнились слезами. И она отвернулась, словно заинтересовавшись заброшенным коровником на пустом пастбище. Когда-то красный сарай теперь был цвета ржавчины. На покатой крыше едва угадывалось сильно выцветшее изображение пятнистой коровы.
Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.
– Ой-ой-ой, и что тут у нас – раз, и вся из себя скорбящая вдова. Но кого ты оплакиваешь, детка? Себя или мужа? Ты и вправду надеешься меня убедить, будто эти слезы из-за его смерти?
Она покачала головой, и он почувствовал влагу на своих пальцах.
– Перестань, Дэй, пожалуйста, – сказала она так тихо, что он еле услышал. – Не надо меня так ненавидеть.
Он отдернул руку, словно обжегшись. Реми дурила его, выворачивала наизнанку своей правдой и своею ложью. Он не сомневался, что если позволит себе слушать ее достаточно долго, то найдет способ поверить во все ее сказки.
Какое-то время Дейман наблюдал, как она плачет: ее мокрые щеки опухли, а нос стал красным. Он и раньше видел ее слезы – и в жизни, и на экране. Надрывные, горькие рыдания делали ее невероятно человечной, почти уродливой. Да, когда она ревела, то становилась не такой красивой, и от этого ей легче было поверить. Но в конце-то концов, она и сама об этом знала.
– Мне действительно жаль Чарльза, – всхлипывала Реми. – Жаль, что он умер и что это произошло так ужасно. Жаль, что мы причинили друг другу столько боли за последние месяцы.
Она посмотрела на Деймана: рот слегка приоткрыт, а глаза – словно бездонные темные колодцы. Как и ее слезы, в ней все могло оказаться ложью. Он крепко стиснул руль, чтобы не полезть к ней с утешениями, и, съехав с шоссе, повернул на проселочную дорогу к бывшему коровнику, рассекавшую пастбище. Сарай был переоборудован в ангар, где после войны нашли убежище пара истребителей «Спад» и учебно-тренировочный самолет «Дженни». Поле же превратили во взлетное, хотя сейчас здесь ничего не летало, кроме камышового пуха да ворон. Даже рукавный флюгер
(3) без малейшего трепыхания вяло висел в густом, неподвижном воздухе.
Когда она бросила его летом 1916-го, он пошел на войну. Ту войну прозвали «Великой», а величие ее заключалось в несметном уймище человеческой крови, плоти и костей, поглощенных окопами. Америка тогда еще не вступила в бойню, но во Франции был воздушный отряд американских волонтеров, эскадрилья «Лафайет». Дейман Рурк приехал во Францию в надежде с честью умереть, а вместо этого закрутил жизнеутверждающий роман с опасностью, являвшейся ему в виде трассирующих пуль, сверкающих ярче солнца. Он обнаружил в себе новые ужасающие таланты: к сражениям, к убийству и к небесным поединкам.
Когда война закончилась, с убийствами пришлось завязать, но отказаться от полетов Дейман не смог. Не смог отказаться от свободы и восторга, которые обретал в ревущих пике и в танцах над облаками.
Обычно для фигур высшего пилотажа он брал один из «Спадов», но сейчас выкатил из ангара «Дженни» и привычно занялся предполетной проверкой: пощупал стойки, проверил натяжение расчалок, затянул несколько гаек и болтов.
Реми отиралась вокруг самолета, как недавно возле «биркэта», разглядывая, касаясь, знакомясь с хрупким летуном из фанеры, проволоки и ткани.
– Ты что, задумал меня еще и на вот этом прокатить? – наконец спросила она.
– Ну, ты же хотела как следует разогнаться, хотела проехаться с ветерком. Гарантирую острые ощущения, а если грохнемся, получишь денежки обратно. – Он подпустил в свою подстрекательскую улыбку капельку издевки. – Время сыграть по-крупному, Реми Лелури.
Она лишь рассмеялась.
Он помог ей надеть защитные очки, шлем и одну из своих старых кожаных курток и усадил на переднее сиденье в кабине. Конечно, о пилотировании речи не шло, но поскольку она мало весила, впереди ей было самое место, чтобы самолет не клевал носом.
Реми сидела и наблюдала за ним, а Дейману казалось, будто он чувствует ее возбуждение, ее живость, как вибрацию в несущих расчалках. Она следила за каждым его движением, пока он проверял, что зажигание выключено и что обе заслонки – бензиновая и воздушная – открыты, пока накачивал давление в бензобак. Подошел к носу самолета и четыре раза повернул пропеллер по часовой стрелке, затем вернулся к кабине, медленно закрыл воздушные заслонки и включил переключатель магнето. Снова встал перед пропеллером, положил ладони на лопасти и крутанул изо всех сил.
Мотор чихнул и с ревом ожил. Дейман отскочил от мелькающих лопастей и вспрыгнул на крыло. Самолет покатился по полю.
Он забрался в кабину и поднял «Дженни» в воздух. Горизонт был унизан клочьями серых облаков, как боа грязными перьями, но небо над ними сияло мягким шафрановым светом. Они набирали и набирали высоту, пока пальметты, черные дубы и ивы не превратились в зеленые брызги на бурой земле, а рыбацкие лодки – в жуков на воде. Они летели, паря в вышине, навстречу солнцу, и он пошире распахнул глаза, чтобы взглядом вобрать весь мир, простиравшийся выше, ниже и вокруг.
Дейман немного покурсировал, привыкая к управлению, потом разогрелся несколькими «бочками» и парочкой петель. В последней петле, нырнув неглубоко, на подъеме выжал полную мощность, и они полетели вниз головой. Достигнув вершины невидимой окружности, он, вместо того чтобы отпустить гашетку и податься вниз, завершая петлю, потянул газ на себя, качнулся влево, возвращая небо наверх, а потом стремительно закружил самолет в затяжной штопор, рушась ниже, ниже и ниже, и еще, и еще, и еще… пока земля не бросилась им навстречу.
Он ждал до последней секунды, чтобы выйти из штопора, ждал, пока до «слишком-поздно» не остался единственный удар сердца. Живот стянуло, дыхание перехватило в точке между молнией полной горючки и теплым местечком, куда она должна была разрядиться.
Любая другая женщина наверняка визжала бы. Их смерть завывала и ветрено хлопала по лицу. Но Реми Лелури хохотала.
Она не изменилась.
По дороге с аэродрома обратно в город они остановились у обочины, где с кособокой тележки мужчина продавал ломти арбуза. Сидя бок о бок на подножке «биркэта», они вгрызались в алую мякоть, выплевывая семечки на землю и пачкая липким соком руки и щеки.
Булавки солнечных лучей пронизывали ее соломенную шляпку, намечая веснушки на щеке и на ухе. Ее губы блестели от сока. Дейман подумал, что такое уже случалось между ними когда-то, правда тогда они с Реми были всего лишь детьми, и все же их тогдашняя яростная любовь помнилась беспорочной и очищающей, как синее пламя догорающей спички. А потом он ушел на войну, вернувшись же, построил семью с другой женщиной, которая родила ему ребенка, похоронил ее… да, потом он жил своим умом, оставив в прошлом Реми Лелури.
– Что ты здесь делаешь? – наконец спросил он. – Ты получила весь мир для своих игр, так зачем сюда-то вернулась?
Ее рот скривился в гримасу, совсем не похожую на улыбку.
– Тебе, может, трудно в это поверить, но никакую забаву нельзя выносить до бесконечности, даже ванны с шампанским, танго и упоительные вечеринки от зари до зари.
Он выплюнул семечку на заборный столб.
– Да я и сам что-то такое чувствую в последнее время. Слишком много хорошего в жизни. К примеру, слишком много виски и буррэ до двух утра. Слишком много трупов.
Она повернула голову и встретила его взгляд, но лицо ее не хуже маски хранило секреты. Дейман как-то читал, что, когда актерствуешь, о чем бы ты ни думал, камера это ухватит. Но если в мыслях у тебя сплошная ложь, что же тогда увидит зритель?
– Дэй, мне просто захотелось домой. Ох, ну, может, не навсегда, но хотя бы на время. Иногда прошлое захватывает гораздо сильнее, чем любые планы на будущее. Мне просто захотелось хоть на сколько-то вернуться домой. Неужели это так трудно понять?
– Нет, не трудно, – тоже солгал он.
Он совершенно не понимал привязанности к прошлому. Особенно когда вспоминал, как она уничтожила их будущее жарким летним вечером одиннадцать лет назад. Он с самого начала знал, почему она ушла. Но до сих пор не разобрался, почему она – при всей ее храбрости и безрассудстве – не осмеливалась вернуться раньше.
– Для Реми Лелури пришло время сыграть по-крупному, – сказала она мягко, словно читая его мысли, что, конечно же, было невозможным, ведь она не могла знать, что стояло у него перед глазами.
Рурк взял у нее арбузную корку и бросил вместе со своей в заросшую сорняком канаву. Дал ей свой носовой платок, чтобы вытереть от сока руки и рот.
– Давай-ка я отвезу тебя домой.
На обратном пути они заговорили друг с другом лишь однажды. Он спросил, куда она собиралась с набитым чемоданом прошлой ночью, той самой ночью, когда ее мужа искромсали мачете, на что она ответила: «Последнее время стояла невыносимая жара, вот я и решила съездить ненадолго к озеру». Но ему было ясно, что и это ложь.
Он высадил ее на въезде в поместье и смотрел, как она уходила прочь между дубами поросшими мхом, смотрел, как она пересекала полосы солнечного света и тени, направляясь к дому с белыми колоннами и широкими гостеприимными галереями. Хотя Реми была современной до мозга костей девушкой – с короткой стрижкой и крашеными ногтями, чулками-паутинками и розовыми бедрами, – казалось, она целиком принадлежала этому дому, Югу, прошлому.
Однажды, много лет назад, когда они были любовниками, он больше всего боялся, что она пожертвует всем, даже им, лишь бы завладеть Сан-Суси. И она его действительно бросила, хотя и дом тоже.
Но в конце концов, вернулась она к дому, а не к нему.
Это ее мать взрастила одержимость Сан-Суси в голове Реми. Поколения назад, где-то в 1850-х, плантация еще принадлежала Лелури. И была ими утрачена то ли в результате проигрыша в карты, то ли из-за дуэли, то ли, вопреки надуманным историям, банально продана, чтобы расплатиться с непомерными долгами. Не суть важно. Что действительно имело значение, так это стремление Лелури любой ценой вернуть семейное гнездо. Только уроженец Нового Орлеана способен в полной мере понять, что дом вроде Сан-Суси – это больше, чем красивое здание из кипариса и кирпича. Это свидетельство былого величия и старых грехов. Наследие, исполненное гордости, чести и бессмертия. Наследие, исполненное амбиций, жадности и лжи.
La famillе, семья.
Это Рурк как раз понимал: одержимость корнями и святостью семьи. В его с Реми общем прошлом был старинный грех, не забытый, но замалчиваемый. Однажды, давным-давно, его мать оставила их с отцом и братом и ушла к своему любовнику в домик на Конти-стрит.
К любовнику, которого звали Рейнард Лелури.
ПРИМЕЧАНИЯ:
(1) Родстер – автомобиль с открытым двухместным кузовом, складным верхом и откидным задним сиденьем.
(2) Например, такая поговорка про честность: добрый конь не без седока, а честный человек – не без захребетника.
(3) Рукавный флюгер – ветроуказатель в виде тряпичного конуса на проволочном кольце. Ветряной носок.
Продолжение следует... ...