Белый камень в глубине колодца (Семейная сага, 18+)

 » Коллаж "Человек человеку волк"

Спойлер

by ANnneta

 » Глава 15. Империя наносит ответный удар

В пять минут Олег, само собой, не уложился. Не рассчитывал даже. Поэтому сначала заскочил домой, выпил большую кружку крепкого кофе, побросал в чемодан вещи первой необходимости, чемодан запихнул в багажник и только потом поехал к Кудряшовым.
Его ждали. Дубровин понял это, когда нажал на затертую ручку входной двери, и дверь открылась. В прихожей свет не горел, электричество в этом доме экономили. В полоске линолеума, сдобренной тусклым светом из кухни, мелькнула рыжая кошачья шкурка, и под ноги Олегу кинулся Марсик – единственный котенок, у которого была кличка, право свободно перемещаться по квартире и свое особое отношение к Дубровину. Старая Надин почему-то не спешила его продавать. Марсик заорал пискляво, а потом и вовсе вцепился в штанину, повис. Из кухни ему вторили остальные коты. Эдакая живая сигнализация.
Свет Дубровин включать не стал, так разулся, повесил пальто на вешалку. Марсик успел отцепиться и теперь преданно тыкался носом в Олеговы туфли. Подозрительно преданно тыкался, лучше убрать их в тумбочку от греха подальше.
В прихожую вышла задумчивая Ляна в растянутом свитере, щелкнула выключателем и кивнула Олегу. Дождавшись, пока тот кивнет в ответ, спрячет обувь и пройдет в комнату, она щелкнула снова, погрузив все во мрак, и вернулась на кухню.
Туда он еще заглянет, скажет пару слов Надин, но сейчас – к Дине.
Она сидела на подоконнике, прислонившись щекой к холодному стеклу. Всматривалась в пустынный двор и ждала, когда наконец покажется знакомая машина. А Олег бросил «Тойоту» с другой стороны дома, чтобы потом легче было выруливать.
– Дина?
Динка не услышала. Она вся была там, во дворе и в ожидании.
– Дин, это я...
Повернула голову. Они не видели друг друга, только неясные очертания в темноте, однако этого оказалось достаточно. Динка издала какой-то нечленораздельный звук и стала неуклюже слезать с подоконника. Олег в два шага пересек маленькую комнату, чтобы не дать Дине упасть. Ей пришлось обнять его за шею здоровой рукой. Оба замерли на мгновение, здороваясь без слов. И снова это ощущение домашнего очага и вкус вареной картошки на языке, будто не в гости приехал, а к родной жене вернулся. Олег и подумать не мог, что успел так соскучиться.
Они вместе опустились на одеяло, не размыкая рук. Дина то ли вовсе не убирала это одеяло с прошлого раза, то ли нарочно расстелила на полу перед приходом Олега.
– Ты пришел, ты пришел, – шептала она и по-кошачьи терлась щекой о Дубровинскую водолазку, цеплялась слабыми от волнения пальцами за шерстяную ткань. – Я тебя долго ждала. Вспоминала о тебе целый день, даже на работе. Не получалось читать, ничего не получалось делать. Зоя Семеновна думает, что я заболела, а я тебя вспоминала. – Она проглатывала слова. – Ждала.
– Я хотел приехать раньше, – выдохнул он ей в волосы, сладко пахнущие детским мылом. – Не получилось, прости.
Олег обнимал Дину, она не отстранялась. Делилась теплом.
– Что с твоим папой?
– Ему будут делать операцию. Сегодня ночью, – Дубровин сглотнул комок в горле, – мы с мамой летим в Германию. Побудем там, пока... Пока не станет ясно, что делать дальше.
Динка замерла недоверчиво и тревожно.
– До Германии далеко лететь?
– Не очень. Часа три, может, чуть больше.
Колени упирались в пол, ноги затекали. Как бы ни хотелось обнимать Дину, он неминуемо завалится набок, если не сменит позу.
– Дин...
Она неожиданно поняла без слов, отодвинулась. Помогла расположиться удобно.
Ради разнообразия сегодня Олег лежал, головой – на укрытых одеялом Динкиных коленях. Прохладные пальцы здоровой руки нежно гладили ему волосы, убирали со лба успевшую отрасти челку.
Олегу стонать хотелось от этих прикосновений. Инстинктивных, почти материнских. Вот только мать его так не гладила, разве что в очень далеком детстве. Она вообще была скупой на ласку, не говоря уже об отце или деде Алексее. Бывало, обнимет крепко, сожмет и сразу отпрянет. И то в особых случаях: когда из Питера на каникулы приезжал или из армии вернулся. Когда из армии, мать до вечера рыдала, успокоиться не могла. Но обняла, как всегда, торопливо. И выпустила.
Лауре долго ласкаться было неинтересно, с ней все как-то сразу переходило к сути. Попросишь – без вопросов, и обнимет, и приласкает, но по собственной воле – нет...
Сравнивалось тоже инстинктивно. Не мыслями даже, ощущениями и смутными образами. Ему было слишком плохо, чтобы мыслить. Выпили его за эти три дня.
А от маленькой Динкиной руки жить хотелось, живым быть. Просто быть.
Только не уходить никуда. Вот так остаться. Окаменеть, если надо.
Они не знали, как так вышло: голова на коленях, пальцы в волосах. Само получилось.
Динка удивлялась, что сумела привыкнуть так быстро. Олег теперь был свой, а свое она привыкла видеть рядом. Хотя бы недалеко, чтобы в случае чего прийти и проверить, что все в порядке. Динка могла легко по пальцам перечесть все, что имеет, живое и неживое. Неживое просто берегла, за живое душой цеплялась.
– Когда ты вернешься?
– У меня отпуск на десять дней, больше не дают.
«И не надо больше, – думала Динка. – Десять дней – это уже очень много».
– Твой папа поправится.
– Я надеюсь.
– А я знаю.
– Откуда?
Язык заплетался. Олега постепенно вырубало.
– Просто знаю. Он же твой папа.
Дубровин все-таки заснул. На минуту, не больше, а проснувшись, выдохнул:
– Дин, не гладь меня, пожалуйста... Я отрублюсь сейчас... засну...
Она послушно убрала руку. Свет выключили.
Не в комнате – в комнате было темно.
Свет выключили в Олеге. Совсем.
Его стон напугал Динку. Она слишком хорошо помнила похожий.
– Тебе плохо?! Олег, пожалуйста, скажи что-нибудь!
Прежде чем она успела позвать Ляну или бабушку, он на ощупь нашел ее ладонь. Погладил пальцы, поднес к губам.
Свет вспыхнул снова, прожекторной лампой, на все пятьдесят тысяч ватт. И откуда-то появились силы встать и дойти пешком до самой Германии.
«Без тебя мне еще хуже», – подумал Олег.
А вслух сказал другое:
– Я хочу кота у вас купить, рыжего такого. Можно?

--------
Парадных костюмов у Втулы было восемь, все на разный манер и настроение. Примерив костюмы по очереди, он остановил выбор на том, что был на нем в день первой встречи. Сделал серьезное лицо, расправил плечи и остался доволен. Почти. Дело было за галстуком, а всевозможных галстуков в Пашином гардеробе насчитывалось не много не мало девятнадцать штук, от классической бабочки до модного нынче стального серого.
В глубине души Паша боялся, что после долгожданного похода в ресторан ему придется перейти на хлеб и гречку. Понесенные за две недели убытки не компенсировали даже мишки. Тем более что солидную часть вырученных денег он успел перевести Олегу. Германия не музей народного хозяйства, одним билетом на входе и бутербродом в салфетке там не отделаешься. Дубровин отбрехивался – сами, мол, с усами, – но Втула поставил перед фактом: деньги на карточке, делай с ними, что душа пожелает. Потом еще спасибо скажешь.
Хлеб и гречка были худшим Пашиным кошмаром со времен студенчества, и, когда мордастый черный внедорожник остановился напротив ужасно дорогой и такой же помпезной «Афины Паллады», Втула скрестил руки на груди и заявил, что никуда не пойдет. Ибо только в низкосортных американских комедиях за неуплату по счетам моют горы грязной посуды и разбегаются, на бегу кланяясь и клянясь, что «больше никогда». Россия-матушка и отдельно взятая «Афина Паллада» подобным великодушием не страдали.
– Втулкин, мы же договорились. – Очень красивая сегодня Соня заправила за ухо выбившуюся из прически прядь. Сапфир в ее сережке поймал случайный блик и моргнул синей искрой. – Танцы и музыка с меня. Имею я право проесть свой законный выходной?
Он неопределенно пожал плечами.
– Вот и не строй из себя благородного Атоса. Пошли есть.
Отец не любил «Афину Палладу» и соглашался бывать здесь только потому, что просила Соня. А ей как-то сразу приглянулся стилизованный под греческий ресторан. Любовь с первого взгляда существует. Да, пафосно. Да, дорого. Да, слишком много знакомых тут можно встретить, и знакомство не всегда приятно. Но плюсов в «Афине» гораздо больше, чем минусов, пускай об этих плюсах не знает никто, кроме нее и Кости.
– Так сколько, ты говоришь, зарабатывают современные нотариусы? – прошипел Паша на ухо Соне, пока их, разоблаченных и обласканных вниманием, провожали к заказанному столику. – Машину ты, предположим, могла одолжить...
Вместе с водителем, ага.
– Хозяин «Афины», допустим, твой старый клиент, и он тебе должен...
– Благодарю. – Она присела на любезно отодвинутый официантом стул. – Что застыл, Лаперуз? Приземляйся, пока места есть.
– А что, потом их может не быть? – Происходящее нравилось Втуле все меньше.
– Если сюда нагрянет Виталик...
– Софи, душа моя! Сколько лет, сколько зим!
К их столику плыло необъятное, кучерявое нечто без возраста, с распростертыми объятиями и уродливым галстуком с принтом в оливку. К счастью, не в хитоне, а всего лишь в костюме, но все равно – нечто сражало обаянием и расталкивало огромными ручищами.
Суворова закусила губы, чтобы не рассмеяться – настолько свирепый у Паши был вид, – хотя нужно было прятаться под стол.
Ей же чуть ли не на крови поклялись, что хозяина сегодня не будет! С тем же успехом она могла сбросить Косте на почту фотографию Втулкина в полный рост вместе с копией паспорта и выпиской из роддома. Потому что добрый дядя Витя обязательно позвонит и поинтересуется.
– Только не говори мне, что это и есть Виталик...
– Это Виталик-старший, – успела шепнуть в ответ Софья, прежде чем ее выволокли из-за стола и сгребли в медвежьи объятия. – Здрасьте, Виталий Витальевич!
– Как ты, волчонок? Как папка?
– Хорошо, – пискнула Суворова. – Привет вам с теть Леной передавал.
– Что-то давненько его не видно, – посетовал Виталий Витальевич, поймал настороженный Пашин взгляд, и добрый дядюшка мигом превратился в систему идентификации личности. – Соня, ты нас не представишь?
Успевший присесть Паша поднялся из-за стола. К чертям собачьим этикет и реверансы! Что эта ехидна белобрысая тут устроила?
– Павел Втулкин. – Он протянул руку слегка опешившему от такой наглости Виталику.
– Виталий Баренцев-старший. – Рукопожатие полной руки вышло неожиданно крепким.
– А младший где? – ляпнул Паша.
– Развлекает гостей в вип-зоне. А вы, значит...
За спиной Баренцева-старшего отчаянно жестикулировала Соня: проводила пальцем по шее и изображала висельника. Втула сообразил, что не все ладно в Датском королевстве, и уже собрался забить ответный гол в ворота обнаглевшего противника, как к Виталию Витальевичу подлетел давешний официант и что-то зашептал в круглое ухо.
– Прошу меня извинить. Воронцова приехала, – поделился Баренцев с Соней. Та понимающе хмыкнула и протянула руку для прощального поцелуя. – Очень рад был повидаться! Павел, – Паше достался небрежный кивок и тяжелый взгляд «я-тебя-запомнил», – приятного вечера! Десерт, – он подмигнул Софье, – за счет заведения. Властелину привет!
– Ну-с, – выдохнул Втула, едва кучерявый айсберг уплыл искать свой «Титаник», – и как это понимать? Я требую объяснений.
– Давай лучше выпьем, – обреченно предложила Суворова.
Пока они раскланивались с Виталием, на столе успели материализоваться бутылка хорошего вина, тарелка с нарезанными фруктами и прочие закуски.
«Правильно Костя говорит: не рой яму другому, если не продаешь бассейны», – Соня попробовала вино и осталась довольна. На мрачного Пашу она смотрела с милой, ничуть не заискивающей улыбкой. Паша улыбнулся в ответ, отсалютовал ей бокалом и выпил.
Витя Амундсен своим появлением убил тщательно продуманный план в зародыше. План нелепый, но другим Втулу было не пробить.
– Не думал, что владелец знаменитой «Афины» похож на трансвестита, – заявил вредный Паша.
– Скажи это громче, и завтра твоя рожа появится на всех столбах. Под большими такими буквами «Помогите найти человека». Чего ты злишься, я не понимаю?
– А ты не догадываешься? – Он чуть ли не паром дышал, продолжая тем не менее обаятельно улыбаться. – Нотариус, значит. Как лоха меня развела. Отлично!
– Не разводила я тебя, – огрызнулась Соня. – Сам развелся. Нечего было под окнами плясать и время на меня тратить.
– Я думал, что помогаю одинокой, не приспособленной к жизни карьеристке подружиться с этим суровым миром. А ты, оказывается, богатая штучка. Акулина, блин!
– Да, я собиралась тебя прокатить, – нехотя призналась Суворова, – наесть огромный счет, заплатить по нему платиновой карточкой, сказать: «Ха-ха-ха» и уехать в рассвет, хоть и не люблю швыряться деньгами. И, знаешь, стыдно бы мне за это не было.
– Почему?
– Потому что я не хочу становиться очередной галочкой в твоем кобелином списке. Ты же как ракета: навели, и полетел. Прилетел, взорвал и радуешься. А снова валяться в моральной мусорке, когда тебя распаковали, надкусили и выкинули, – уж извини. Мне одного раза хватило.
– Он тебя кинул, да? Муж твой. Из-за денег, вот ты и взбесилась?
Она одним махом осушила бокал. Вопрос повис в воздухе. Надо отыграть спектакль до конца, быть выше. Холодно, но вежливо. Безо всяких «это не твое дело, скотина».
– Спасибо за обои, за положительные, хоть и затратные для тебя эмоции, но давай на этом закончим. Доедим и разбежимся. Сделаем вид, что ничего не было. Ладно?
У Паши Втулкина было множество недостатков. Чтобы перечислить их все, не хватит времени, нервов и букв. Но дураком Паша не был и истерик (пускай не на пустом, а на вполне законном месте) не закатывал, потому что истерика – удел недотраханных баб и маленьких мальчиков. А Паша давно вырос и научился плести правильные логические цепочки.
Бабу бросили, баба ударилась в феминизм. Имея при себе непростого папу, это не так уж и сложно. Знал бы заранее, что папа там непростой, засунул бы поглубже и азарт, и интерес, и прочие рефлексы. У богатых свои причуды, лишний раз с ними лучше не связываться.
Кинутым Паша себя не чувствовал. Разочарованным – пожалуй.
Хотела указать на его место. Так по-женски, если честно. Глупая.
Эх, Кабанчик, Кабанчик, коптильни на тебя нет.
– Ладно так ладно, – покладисто сказал Паша, – но сначала мы с тобой выпьем.
Не то чтобы он собирался напоить Соню (закусывала та грамотно и пила со знанием дела), но с выпившей феминисткой договориться проще.
– А я вот в обычной семье жил, – неожиданно поделился Втула, – в смысле среднего достатка. Помню, дело было в коммуналке, мне тогда только-только десять стукнуло...
От Пашиного детства плавно перешли к юности, а от юности – к зрелости. И ресторан, и ужин, и Баренцев как-то незаметно отошли на второй план. Суворова забыла, что собиралась играть в светскую львицу, цедящую из бокала сухое полусладкое с вежливым вниманием на царственной морде, от души хохотала и наслаждалась, казалось бы, безнадежно испорченным вечером. Была в Паше какая-то непонятная магия... или Соня просто разучилась пить. Плохого вина в ресторане двух Виталиков не подавали.
Втулкин, конечно, знатный врун, но складно врать тоже надо уметь. Сонька поначалу с дотошностью юриста ждала, пока он запутается в показаниях, а потом плюнула. Биография наверняка не раз продумана и вылизана до мелочей. Чего зря суетиться?
– Ну-с, твоя очередь.– Паша подпер ладонями уже изрядно порозовевшие щеки и выжидающе уставился на Софью.
– В каком смысле?
– Я тебе исповедался, грязные пионерские трусы прополоскал. Больше обо мне знают только бабушка и инспектор ПДН Лариса Михайловна. Теперь твоя очередь.
Соня неглубоко вздохнула. Рано она расслабилась.
– Втулкин, мы не в церкви. Я на твои пионерские трусы не покушалась, сам показал.
Втула мечтательно шевельнул бровями.
– Тогда соври, я проглочу. Я вообще доверчивый.
Угу, доверчивый он.
– Не люблю врать.
– Не любишь, но умеешь?
– Не люблю и не умею.
– Врешь, умеешь. Ты же нотариус.
– И что с того? – Она подлила себе вина, но пить не стала.
– Да ничего, – подозрительно легко согласился он. – Не хочешь врать – скажи правду. Сколько тебе лет?
– Летом будет двадцать восемь.
– Любимый фильм?
– «Империя наносит ответный удар».
– Любимый герой?
– Мастер Йода, конечно.
– Спишь с кем-нибудь?
– А в глаз? – ласково.
– Не надо. Мишки, зайчики, кошечки? Может, собачки?
– А, ты об этом. Плюшевый тарантул Валера. Папа на Восьмое марта подарил.
– Это все, что я хотел узнать. – Брови шевельнулись чуть ли не скорбно. – Случай тяжелый, лечение бесполезно.
– Ты меня бросаешь? – с надеждой.
– Ага, размечталась. – Паша махнул рукой, подзывая официанта. – Несите обещанный десерт. Я слишком великодушен, чтобы хотя бы не попробовать, – и без перехода: – Ух ты ж, путана Ангелина, какие у нее... бриллианты!
На Сониной памяти Втула помянул «путану Ангелину» первый и единственный раз: когда увидел, как они с Димоном и Шуриком расковыряли стены в гостиной. Пришлось обернуться и посмотреть на бриллианты. Женского любопытства ради, ничего такого.
За соседним столиком сидела крупномасштабная дама-богема с голыми плечами. Кажется, одна из условно молодых подруг-прилипал Ольги Воронцовой. Или ее дочь? Лицо знакомое, но так, навскидку, не вспомнить... Бриллианты, говоришь?
Бриллианты в колье смутно знакомой дамы и впрямь неплохие, однако Софья сильно сомневалась, что удивили Пашу они, а не плавно из них вытекающее. Переходящее из шеи в талию, туго обтянутое бордовым шелком. Вот там да, было за что зацепиться. Немудрено, что костлявый интеллигент напротив тоже любуется... бриллиантами.
Тут Суворову дернула нелегкая присмотреться к интеллигенту, и она спешно развернулась обратно. Холодный пот прогнал туман в голове. Теперь ясно, почему ей так выразительно семафорил Шурик. Почему пересели за другой стол крепкие бритоголовые ребята Гоша и Гриша, которых ей приходилось брать с собой в свет по торжественным случаям.
Вечер, от которого Соня больше не ждала сюрпризов, окончательно и бесповоротно потерял шанс на реабилитацию.

--------
С чего это Соньку вдруг резко потянуло домой, Паша так и не понял. Правда, когда он предложил допить бутылку, она согласилась, расслабилась, а потом упорхнула, как она сказала, припудрить носик и попрощаться с Виталиком... Виталиками... Да ну их в баню!
Соня действительно шла к старшему Баренцеву и удачно отцепила его от Ольги Воронцовой. Улыбка, предназначенная этой светской лошади, вышла кривой и натянутой, да Воронцова от избалованной дщери Кости Рязанского другой и не ждала. Поджала силиконовые губы, отпустила старшего Виталика и, не тратя время попусту, вцепилась в младшего.
– Виталь Витальевич, я поговорить...
– Э-э, девочка моя, да ты, гляжу, не рассчитала, – цокнул языком Баренцев. – Пойдем-ка в кабинет, там можно открыть окна. Вызову кого-нибудь из твоих болонок, пускай домой везут. Куда смотрел Александр?
– У него и-инструкция: без угрозы для жизни не лезть.
– Да уж, вижу. – Виталий умело взял ее под локоть. – Что, не знает Костя про твоего ухажера?
– Не-не-не, он не ухажер, он так... знакомый. Там просто история такая... непростая. Вы не говорите, что я хряпнула. Просплюсь – сама скажу. Кстати, – она обвиняюще ткнула его пальцем в грудь, – почему вы не сказали, что Суворов здесь?
– Приставал?
– Даже не взглянул, – вздохнула Соня, – не до меня ему было. У него там такие... бриллианты. Стопроцентный силикон, аж зависть берет. Ох, Виталь Витальевич, если бы вы знали, как я попа-а-ала...
Баренцев хлопал себя по карманам в поисках ключа.
– Куда я его засунул? А, вот. – Ключ беззвучно повернулся. Соня оценила старую закалку и правильное отношение к замкам. – Заходи.
Вразрез со своими словами он резко захлопнул только что открытую дверь.
– Подожди здесь, Соня.
– Что, кролики плодятся? – криво усмехнулась Суворова. – А я вам говорила, жените Виталика. Помирает, бедный, без любви... А давайте их напугаем?!
Дежа вю. Идиотское, свинячье дежа вю.
Кто-то узнаёт милого по походке. Кто-то – по словам, по глазам, по голосу.
А у нее все не как у людей. Она по заднице узнаёт.
Задница у Суворова классная, спору нет. Раздавать гадам такие задницы – значит, не уважать хороших людей, слышишь, природа?
А вот раздвинутые окорока в туфельках сорок третьего размера гадам отдать не жалко. Это справедливо даже. От такого контраста не захочешь – протрезвеешь.
Жалко стол Виталия Витальевича. Ему, бедняжке, сейчас хуже всех приходится.
– Плохой день надо просто пережить, – философски заметила Соня и ушла доедать десерт, любимый «муравейник» с мармеладом. Если, конечно, прозябающий в одиночестве Втула не успел сделать это раньше нее.

--------
Накрыло Соню гораздо позже. Вместе с осознанием своей бабской несостоятельности пришел бабский же плач Ярославны.
То, что некогда любимый мужчина теперь каждой дырке затычка, она переживет. Было бы из-за чего убиваться! А вот то, что Суворов ни в чем себе не отказывает и прекрасно обходится без нее, оби-и-идно-о-о!..
Она хотела детей, секса и любви. Вернее, любви, секса и детей. Нормального мужика рядом! Вроде Кости. Чтобы детей любил, жене не изменял, жил честно. Разве она много просит? Она ведь любила. Так любила, что сдохнуть ради него готова была. А получила что?.. Развод, фамилию. И спустя почти три года – Пашу Втулкина.
Получила, расписалась. Заберите обратно!!!
– Хватит кусаться. На вот, подушку погрызи, только не задохнись.
Соня стала грызть подушку, а в итоге прикусила язык. Завыла.
– Ох ты ж, путана Ангелина, как тебя плющит...
Рядом кто-то клацнул выключателем, и она зашипела от яркого света.
– Ну, иди сюда, обниму. Что с тобой делать?
Ее действительно обняли. Сильно, крепко. Теперь можно было орошать слезами и соплями мужскую майку, чем Соня и занялась со всей присущей ей основательностью.
– Все, не реви. Пошел он... на небо за звездочкой. Не стоит он того. Хотя бриллианты, конечно, знатные. Я бы примерился... Не кусайся, кому говорят!
Спустя примерно минуту, задумчиво:
– Если интересно, батька твой звонил. Ругался. Пацаны леща уже, наверное, получили. Завтра твоя очередь... Спишь? Ну, спи, спи.