Кьяра:
» Глава 8
Глава 8

Надеясь, что у Пола Гибсона руки уже дошли до вскрытия трупа Престона, Себастьян повернул своих лошадей к лондонскому Тауэру, где ирландец держал небольшой хирургический кабинет под сенью мрачных средневековых крепостных стен, пятнистых от копоти.
Дружба между Себастьяном и бывшим полковым хирургом началась почти десятилетие назад, когда оба они носили военную форму и сражались за короля по всему свету: в Италии, в Вест-Индии и на Пиренееях. Затем пушечное ядро лишило Гибсона левой ноги ниже колена, заставив мучиться сначала от боли, а потом и от закоренелой опиумной зависимости. В конце концов он оставил армию и приехал сюда, в Лондон, где поделил свое время между хирургической практикой и преподаванием анатомии в городских больницах. Себастьян не встречал никого другого, кто бы так много знал о человеческом теле. Осведомленность Гибсона отчасти объяснялась многочисленными противозаконными вскрытиями, когда он препарировал трупы, похищенные с церковных погостов.
До этого января Гибсон жил один. Но теперь он допустил в свой скромный древний каменный домик близ операционной Алекси Соваж – красивую, загадочную и необычную француженку, которая тоже настрадалась в жизни.
Стремясь избегнуть встречи с ней, Себастьян нырнул в узкий проход, который вел мимо дома Гибсона к запущенному пустующему участку на задах. Немой свидетель множества схороненных там секретов, заросший сорняками двор тянулся до высокой каменной стены, к которой прилегал однокомнатный флигель, где Гибсон выполнял вскрытия – как санкционированные законом, так и нелегальные.
Через открытую дверь было слышно, как ирландец тихонько напевал себе под нос:
–
Ghile Mear ‘sa seal faoi chumha, ‘S Eire go leir faoi chlocaibh dubha…
Безголовое обнаженное тело Стэнли Престона лежало на высоком каменном столе в центре помещения.
Когда на него упала тень Себастьяна, Гибсон прервался и поднял глаза.
– Ага, вот и наш парнишка, – сказал он с нарочитым акцентом. – Так и думал, что тебе не встерпится.
Гибсон был всего на несколько лет старше Себастьяна, но хроническая боль уже посеребрила на висках его темную шевелюру и избороздила морщинами лицо. Пристрастие к лаудануму тоже не украшало, хотя Себастьян отметил, что друг уже не выглядит таким изможденным, как недавно.
Остановившись в дверном проеме, Себастьян позволил взгляду блуждать по холодному помещению, пока не увидел голову Престона в эмалированном тазу на длинной полке. За последние двенадцать часов лицо, казалось, обмякло, приняв восковой сероватый оттенок.
Себастьян сглотнул и снова посмотрел на безголовое тело. Маленький лиловый разрез ярко выделялась на алебастровой плоти – в верхней части груди.
– Так его закололи?! – воскликнул Себастьян. – Черт подери, почему же я это проглядел?
– Положим, потому, что он был залит кровью из рассеченной шеи. А еще потому, что его закололи в спину. Ты видишь то место, где кончик клинка, пронзившего тело, вышел наружу, но совсем на чуть-чуть. Жилет спереди почти не пострадал. Если поможешь перевернуть тело, я покажу, куда пришелся удар.
– Обойдусь, поверю тебе на слово.
Гибсон ухмыльнулся.
– Этот удар и привел к смерти? – спросил Себастьян.
– Мог привести. Но не сразу. Подозреваю, получив удар, Престон упал, и тогда убийца закончил дело, перерезав горло. – Гибсон сделал паузу. – По всей видимости, он малость увлекся и полностью отсек голову.
– А чем? Есть идея?
– Чем-то вроде шпаги-трости; рана в спине как раз подходящего размера. Скорей всего, твой убийца сначала нанес колющий удар, а потом тем же самым клинком принялся рубить шею, когда бедняга уже лежал на земле. Может, убийца и не собирался отрезать голову – просто хотел быть уверенным, что Престон мертв.
– Зачем же он тогда водрузил эту голову на парапет моста?
– Хм. Про это мне никто не сказал.
Себастьян принялся рассматривать неровно обрубленную шею трупа. Он снес больше голов, чем хотел бы помнить, тяжелой кавалерийской саблей с замаха на всем скаку. Но обезглавить человека, лежащего на земле, с помощью тонкой шпаги из трости должно быть значительно труднее.
– Легко ли было отрезать голову?
– Нет, нелегко, ты же сам видишь. В нашем случае пришлось рубануть с дюжину раз, а то и больше.
– Чудно. – Себастьян повернулся лицом ко двору.
В облачном покрове, оставшемся после ночного ненастья, начали появляться прорехи, но солнечные лучи пока едва просачивались. Из дома вышла женщина и остановилась на заднем крыльце. Невысокая и хрупкая, с огненно-рыжими волосами и бледной кожей, какая чаще встречается в Шотландии, чем во Франции. Она встретилась взглядом с Себастьяном, и он заметил, как ее ноздри раздулись, а губы сжались в ниточку. Женщина подхватила совок с корзиной и двинулась туда, где вдоль задней стены дома тянулась клумба с душистым горошком и незабудками.
Себастьян спросил:
– А мадам Соваж в курсе, что последние несколько лет ты засаживал этот двор остатками после вскрытий?
– Да, я ей сказал. Она ответила, что тем больше причин привести его в порядок.
Прислонясь к дверному косяку, Себастьян наблюдал за Алекси. Он знал ее историю, но лишь отчасти. Родилась в Париже еще до Революции, выучилась на врача в Италии. Но поскольку в Британии женщин-врачей не признавали, в Лондоне Алекси могла практиковать только в качестве акушерки. Как и Гибсон, она перешагнула за тридцать и, по ее собственному признанию, пережила двух мужей и двух любовников.
Четверо близких ей мужчин уже умерли, причем один от руки Себастьяна.
– Как там господинчик Саймон Сен-Сир? – поинтересовался Гибсон.
– Как ангел, пока часы не пробьют шесть вечера, а с этого момента начинает вопить словно резаный, и до полуночи его ничем не унять.
– Колики, да? Скоро это пройдет.
– Искренне надеюсь.
Хирург усмехнулся и прихромал, чтобы встать рядом. Взгляд Гибсона тоже сосредоточился на женщине, которая обрабатывала плотную черную землю возле дома.
– Я раз сто просил Алекси выйти за меня замуж, – сказал он со вздохом, – но она и слышать об этом не хочет.
– А говорит, почему не хочет?
– Говорит, все ее мужья умирали.
«Как и ее любовники», – подумал Себастьян, но смолчал и всмотрелся в худое измученное лицо друга.
– Она уверяла, будто может как-то помочь тебе избавиться от болей в отнятой ноге. – От болей и от опиумной зависимости. – Уже пробовала?
– До сих пор пробует, но, по-моему, все это попросту глупость. Какая польза может быть от коробки с зеркалами?
– Но попытаться-то стоит?
Ирландец лишь покачал головой и вернулся к своей работе.
– Дам тебе знать, если еще что-нибудь найду.
Себастьян кивнул и отшатнулся от косяка.
Но пока шел по узкой тропе к калитке, он чувствовал, что Алекси Соваж провожает его взглядом – молча и настороженно.

Себастьяну часто казалось, что пытаться расследовать убийство – это вроде как приближаться к чьей-то фигуре в густом тумане. Изначально смутный бесплотный силуэт обретал форму и черты, по мере того как Себастьян шаг за шагом старался увидеть убитого глазами различных людей, которые знали его, любили или ненавидели.
На данный момент практически все, известное Себастьяну о Стэнли Престоне, сводилось к следующему: двоюродный брат министра внутренних дел, вдовец и отец двоих детей, он владел плантациями на Ямайке и не имел привычки приставать с ласками к пригожей молоденькой подавальщице в местном пабе. Прежде чем отправиться к сломленной горем дочери погибшего, Себастьян счел нужным узнать о нем побольше. И поэтому следующей остановкой наметил дом Генриетты, вдовствующей герцогини Клейборн.
Будучи одной из гранд-дам светского общества, герцогиня долгое время питала неустанный интерес к личной жизни и подноготной каждого, кто хоть что-то из себя представлял. В ее грандиозной памяти навсегда застревали даже самые пустячные сведения. Себастьян не сомневался, что в Лондоне, если кто и может рассказать ему все, что нужно знать о мистере Стэнли Престоне, так это она.
Урожденная леди Генриетта Сен-Сир, старшая сестра нынешнего графа Гендона, как все считали, приходилась Себастьяну тетей, хотя для нее самой – одной из немногих – не составляло секрета, что роднило их только имя. Она проживала одна с армией слуг в огромном особняке на Парк-лейн, в Мейфэре. Формально резиденция принадлежала ее сыну, нынешнему герцогу Клэйборну, который занимал гораздо более скромное жилище на Хаф-Мун-стрит. Добродушный, слабовольный джентльмен среднего возраста, он и помыслить не мог противостоять вдовствующей герцогине в ее желании умереть в доме, куда она пятьдесят пять лет назад вошла невестой.
Себастьян искренне любил надменную, любопытную, проницательную, чуткую, самонадеянную, скорую в суждениях, своевольную и мудрую леди Генриетту.
Он нашел ее в гостиной с тонкой синей книжицей в руках, удобно устроившейся в кресле рядом с камином; изысканная кашемировая шаль укутывала пышные плечи.
– Боже мой, тетя Генриетта, – сказал Себастьян, наклоняясь, чтобы поцеловать слегка нарумяненную и припудренную щеку. – Неужели я поймал вас за чтением романа?
Вопреки ожиданию, она не отложила книгу в сторону, а лишь прикрыла, заложив пухлый палец между страниц, где читала.
– Я купила этот роман, чтобы самой посмотреть, из-за чего такая шумиха, знаешь ли, все только о нем и говорят. Но должна признать, что нашла его необычайно занимательным.
Себастьян подошел к огню.
– А кто автор?
– Неизвестно. И в этом часть прелести. На обложке значится лишь «от автора "Чувства и Чувствительность"». А тот роман заявлен как «сочинение некой леди». И никому еще не удалось выяснить, кто же она такая.
Взяв один из двух томиков, лежавших на столике рядом с креслом, Себастьян прочел заглавие. «Гордость и гордыня». Кому-то явно нравятся аллитерации
[1].
– Ее ирония доходит до сарказма. Послушай-ка вот это. – Леди Генриетта снова открыла книгу: – «Обе они казались довольно красивыми, получили образование в одном из лучших частных пансионов, владели двадцатью тысячами фунтов, расходуя денег больше, чем имели в своем распоряжении, привыкли вращаться в светском обществе, а потому считали себя вправе придерживаться высокого мнения о собственных персонах и низкого – о людях окружающих. Родились они в почтенной семье, происходившей из Северной Англии, – обстоятельство, запечатлевшееся в их памяти более глубоко, чем то, что своим богатством они были обязаны торговле».
– Действительно, написано весьма ехидно. Но не могли бы вы хоть ненадолго оторваться от этой занимательной истории, чтобы рассказать мне все, что знаете о мистере Стэнли Престоне?
– Стэнли Престон? – повторила леди Генриетта, приподняв бровь. – Он-то зачем тебе сдался?
– Вы не видели утренних газет?
– Нет, я читала этот роман. А что случилось с Престоном?
– Кто-то отрезал ему голову.
– Боже милостивый. Как ужасно.
– Да, ужасно. Так что вы о нем знаете?
Раскрытая книга была отложена в сторону лицом вниз, и Себастьян отметил, что тетушка с трудом оторвала от нее взгляд, прежде чем целиком посвятила ему свое внимание.
– Ну, дай-ка припомнить. Семейство старинное – он из девонширских Престонов, знаешь ли, хотя из незначительной, младшей ветви.
– Но его двоюродный брат – сам лорд Сидмут.
Она махнула рукой, очевидно не впечатленная отсылкой к министру внутренних дел.
– Да, но Сидмут лишь недавно возвышен до пэрства. Его отец был простым врачом.
– Тогда каким образом Престон приобрел свое богатство?
– Его отец женился на дочери торговца. Боюсь, она была ужасно вульгарной, зато с немалым наследством. Старший Престон употребил его, чтобы прикупить земли в Вест-Индии, и вложение принесло такой доход, что он смог женить своего сына – как раз Стэнли – на дочери обедневшего барона.
– Богатство, приобретенное благодаря торговле, рассматривается как нечто грязное и позорное, но словно по волшебству очищается путем инвестиций в землю – даже когда эта земля обрабатывается рабами, так?
Леди Генриетта нахмурилась.
– В самом деле, Себастьян, это не то же самое, как если бы он занимался работорговлей. В Вест-Индии рабство совершенно законно. Французы попытались с ним покончить, и посмотри, что в результате получилось. Кровавая бойня!
[2]
– Верно, – кивнул Себастьян. – А как звали ту баронскую дочь? Кажется, она уже скончалась?
– Хмм. Мэри Пирс. Прекрасная молодая женщина. В конце концов этот брак оказался на удивление удачным: Престон во всем полагался на жену. Но она умерла в родах семь или восемь лет назад. Не понимаю, почему он больше не женился. Для своих лет он неплохо сохранился, до сих пор довольно привлекателен и крепок.
– Уже нет.
– Не будь вульгарным, Девлин.
Он усмехнулся.
– Расскажите мне о дочери. Как ее зовут?
– Энн. Сейчас ей должно быть уже за двадцать. Все еще не замужем, и, боюсь, в серьезной опасности так и остаться в старых девах. Хотя ничего удивительного.
– Почему? Она что, уродлива?
– Ох, наверное, в юности она была достаточно хороша. Но Престон никогда не вращался в светском обществе, а Энн… она уж слишком тихая, да и странная, откровенно говоря.
– Странная? В каком смысле?
– Достаточно сказать, что она больше похожа на отца, чем на мать. И конечно же, не на пользу, что приданое, завещанное ей матерью, совсем незавидное.
– У меня сложилось впечатление, что владения Престона на Ямайке весьма значительны.
– Так и есть. Но все отойдет к сыну.
– Полагаю, по примеру кузена, Престон принадлежал к партии тори
[3]?
– Не удивлюсь, если так. Хотя, в отличие от Сидмута, вряд ли он сильно интересовался делами государства. Его страстью было коллекционирование.
– Да? И что же он коллекционировал?
– Всевозможные курьезы, по большей части древности. Особый интерес он питал к предметам, некогда принадлежавшим знаменитым людям. Мне рассказывали, будто бы у него имеется пуля, извлеченная из тела лорда Нельсона после Трафальгара, а еще платок какого-то безбожника, смоченный кровью Людовика XVI, стекавшей с гильотины… Такие вот диковины. Даже головы.
Себастьян помолчал, пока подбрасывал угля в камин.
– Головы? Какие головы?
– Тех, кто оставил след в истории.
– Вы имеете в виду
человеческие головы?
– Хм. Говорят, среди прочих у него хранится голова Оливера Кромвеля. Но не спрашивай, кого еще, сама я никогда их не видела. По слухам, Престон держит головы в стеклянных витринах... – леди Генриетта осеклась. – Как, ты сказал, он умер?
– Кто-то отрезал ему голову.
– Боже правый! – Она поправила шаль на плечах. – Полагаю, ты уже впутался в расследование этого убийства?
– Да.
– Аманде это не понравится. Ее девчушка начинает свой второй сезон, и Аманда именно тебе ставит в вину, что в прошлом году Стефани не добилась результата.
Старшая сестра Себастьяна, Аманда, не слишком ему симпатизировала. Он вздохнул.
– Судя по моим наблюдениям, дражайшая племянница слишком сильно наслаждалась своим первым сезоном, чтобы остепениться и променять светские развлечения на тихое семейное счастье.
– Да, боюсь, она пошла в твою мать.
Когда Себастьян в ответ промолчал, леди Генриетта взялась за книгу:
– Теперь уходи. Мне не терпится вернуться к моему чтению.
Засмеявшись, он снова поцеловал ее в щеку.
– Если не будете осторожны, тетушка, люди ославят вас книжным червем.
– Такому не бывать.
Себастьян повернулся к двери. Но прежде чем дошел до порога, леди Генриетта сказала:
– Разве это умно, вмешиваться в новое убийство, Девлин? Ведь теперь у тебя на руках жена и ребенок. Ты должен думать прежде всего о них.
Он задержался, чтобы оглянуться на нее.
– Я о них и думаю. Кто бы это ни сделал, не хочу, чтобы он разгуливал по городу.
– Мы платим констеблям и магистратам, чтобы они об этом позаботились.
– Не верю, что этого достаточно, чтобы снять с себя ответственность за собственную безопасность.
– Возможно, и недостаточно. И все же… почему ты, Девлин? Почему?
Но он лишь покачал головой и оставил вдовствующую герцогиню над книгой, вскоре снова полностью захватившей ее внимание.
* * *
ПРИМЕЧАНИЕ:
[1] Аллитерация – повторение одинаковых или сходно звучащих согласных в начале слова (в русской литературе необязательно только в начале). Желая сохранить авторскую аллитерацию, Гурова И.Г. перевела «Sense and Sensibility» и «Pride and Prejudice» как «Чувство и чувствительность» и «Гордость и гордыня», что, особенно в последнем случае, немного искажает смысл. Конечно же, правильно «Гордость и предубеждение». А лучший перевод принадлежит Маршаку И.С., его мы дальше и цитируем.
О стремлении Джейн Остен сохранить инкогнито:
В те годы, когда она (Джейн Остен) писала, это считалось отнюдь не женским занятием. «Монах» Льюис заметил: «Ко всем писакам женского пола я питаю отвращение, презрение и жалость. Не перо, а игла — вот орудие, которым они должны работать, и притом единственное, с которым они проворны». Роман как таковой не пользовался большим уважением, и сама мисс Остен была сильно тем озабочена, что сэр Вальтер Скотт, поэт, стал писать прозу. Она очень старалась, чтобы о ее занятии не стали подозревать слуги, или гости, или кто-либо, кроме ее домочадцев. Писала на маленьких листках бумаги, которые легко было спрятать или накрыть промокашкой. Между парадной дверью дома и кабинетом отца была вращающаяся дверь, которая скрипела, когда ее открывали; но она не пожелала, чтобы это пустячное неудобство устранили, потому что оно предостерегало ее, что кто-то идет. Ее старший брат Джеймс не сказал даже сыну, в то время школьнику, что книги, которые он читал с таким восторгом, написала его тетя Джейн, а ее брат Генри в своем «Мемуаре» утверждает, что, проживи она дольше, «никакая слава все равно не заставила бы ее поставить свое имя ни на одном произведении ее пера».
[2] 4 февраля 1794 года Конвент Первой республики издал декрет об уничтожении рабства во французских колониях. В 1802 Наполеон I рабство восстановил.
Скорее всего, леди Генриетта имеет в виду восстание на острове Гаити под предводительством Туссена-Лувертюра. Узнав о якобинском декрете, Туссен перешел на сторону французов, с которыми до этого успешно жесточайше боролся, и ценой большой крови выкинул с острова своих прежних союзников – испанцев и англичан.
[3] Тори – это предшественники современных консерваторов. С 1678 по 1715 партия тори старательно отстаивала монаршие прерогативы, постепенно сдаваемые самими монархами, но, не найдя ни малейшей поддержки у пришедшей на смену Стюартам Ганноверской династии, после исключения из правительства обратилась к якобитству и приняла участие в неудачной попытке реставрации Стюартов через восстание при иностранной поддержке. И после разгрома в 1746 прекратила свое существование. С 1760-х словом «тори» по старой памяти обругивали прокоролевских политиков, но те относили себя к вигам. Тот же Питт-младший, которому приписывают создание Новой партии тори, предпочитал называть себя «независимым вигом», поскольку возлагал все надежды на сбалансированное конституционное устройство. После его смерти его сподвижники приняли имя «друзья мистера Питта».
Принц-регент, желавший возродить себе в поддержку партию тори, получил от премьер-министра примечательный меморандум: «Кажется совершенно излишним отмечать, что британское правительство на протяжении более полувека было и могло быть лишь виггским правительством; а также, что нынешняя администрация, как и любая администрация в этой стране, по необходимости должна быть и является виггской администрацией. Ибо правительство вигов ныне обозначает, как и всегда обозначало, ничто иное, как правительство, созданное законом, который одинаково обязывает как короля, так и его подданных».
посвящена Карлу Эдварду Стюарту, известному также как Красавчик принц Чарли или Молодой Претендент. Он был якобитским претендентом на английский и шотландский престолы и еще при жизни отца, Старого Претендента, поднял восстание в Шотландии, которое завершилось в 1746 году последней битвой в истории на территории Британских островов — сражением при Каллодене.

...