Sandrine Lehmann:
02.01.19 00:44
» Глава 60
Филипп
- В универе все в порядке?
- Да… - она не смотрит на меня.
- А чего кислая такая?
- Нормально все, - цедит слова, отвернувшись, будто увидела за окном что-то Бог весть какое офигенно интересное.
- Ну и хорошо, - покладисто отозвался я.
Есть еще одна вещь, от которой я знатно отдохнул, будучи женатым на Джен. Вот эти женские дурацкие фишки, когда она демонстрирует, как сильно обижена, а стоит ее спросить, мол, что не так, тут же получаешь ответ «все зашибись» - и будь любезен дальше разгадывай тупой ребус на тему «я обиделась, а ты должен угадать, почему». Манипуляторство чистой воды, вот что это такое. По их мнению, мужчина должен пристать как банный лист: мол, расскажи, что не так, и она, может, через часа два расколется, что «ты как-то там посмотрел на какую-то девку и у вас по-любому роман. Растерялся? Правильно, тебя поймали с поличным». А как тут не растеряться, если я просто ни в каком приближении не гребу, на кого я вообще как-то там посмотрел?
Особенно часто так поступала Ван, и я ненавидел, когда она так делала. Но от Софии… как-нибудь вытерплю, наверное… если она не будет так делать слишком часто. Мой метод справляться с этим – принимать ответ «все хорошо» за истину и больше к этому не возвращаться. А там как-нибудь само рассосется, или она таки заговорит. А я подожду.
Я веду машину из центра к северо-западной окраине города, сначала домой к Софии, чтобы она переоделась для пробежки, а потом в парк. Сам я в шортах и футболке, вообще для такой погоды не то, что надо, но для тренировки нормально. Ну, после парка мы снова заедем к ней. Душ, то-се…
Парк большой, ухоженный, дорожки вполне себе нормальные. Вокруг клумбы, цветы, все дела, я пробегаю мимо, даже не глядя в их сторону – больно надо. А все же, может, оно и к лучшему, что я тогда полез пиратствовать на ту грядку: если бы я был пай-мальчиком, ничего бы не было – той ночи на ограждении Линденхофа, второго шанса, и сегодняшней ночи тоже бы не было, и сумасшедшего наслаждения в постели с моей Софией, и ее «люблю тебя» тоже не было бы… Я настолько проникся этой мыслью, что даже решил найти этого самого шефа гестапо, который вкатал мне бланш, и дать ему еще денег на лапу, чтоб восстановил все, что я там ему порушил, а на остаток выпил за наше с Зайкой счастье.
В парке немноголюдно – будний день после обеда, да и погода так себе, пасмурно, ветрено и прохладно. Только несколько мамаш стоически гуляют с колясочками и пасут деток чуть постарше на детской площадке, да пара собачников и старичков. Но, чем дальше мы бежим вглубь парка, тем безлюднее становится вокруг. Над нами щебечут птицы и смыкаются зеленые ветви каштанов и грабов, под подошвами кроссовок поскрипывает прорезиненное покрытие дорожки для бега. В кармане моих шорт зазвонил телефон. Слышу, что это Малли, сбрасываю звонок, как всегда во время пробежки. Не до тебя, старина, перезвоню потом.
Зайка бежит рядом, она переоделась в свои смешные велосипедные черные штанцы и коротенький топ, на этот раз темно-синего цвета. И такая она ладненькая и красивая, такая сексуальная, что я смотрю не куда бегу, а на нее. Ладно-ладно, побегаем, а потом к ней домой, в душ и… все остальное.
Мы бежим слишком медленно для меня, но так не хочется куда-то убегать от нее, обгонять, оставлять ее одну. Вдруг кто-нибудь украдет. Меня вдруг осенило – когда Софи поедет увольняться из больницы, я вернусь сюда (благо, недалеко) и добегаю свою норму. Сейчас, будем считать, у меня просто прогулка. Софи вдруг заулыбалась:
- Надо же! Я бегу вровень с тобой, и у меня получается!
Я тоже расплылся в улыбке:
- Ты у меня отлично бегаешь.
Разве для меня главное – нестись как на пожар и одержать победу в масштабах данного отдельно взятого парка? Зайка сегодня была такая грустная, а сейчас улыбается, и может быть, мне стоило бы вообще притвориться, что я запыхался или устал, или отстаю от нее?
Впереди появился просвет, наконец, деревья расступились – перед нами плещутся серо-синие волны Цюрихского озера, отделенные от парка неширокой набережной и небольшим деревянным пирсом. Я собрался было повернуть направо, чтобы продолжить пробежку вдоль воды, но понял, что Зайка замедлила бег и остановилась. Не могу от нее глаз отвести – какая же красивая. Стройная фигурка, длинные черные волосы собраны в хвост, выбились на висках и на шее и закрутились в колечки, грудь тяжело поднимается – Софи запыхалась от бега. Горошинки сосков выступают под эластичной тканью, и мне этого достаточно, чтобы тут же завестись на нее. Так залип, что даже не понял, почему она остановилась.
София
Зачем я сегодня ночью заговорила о том, что люблю его?
Ведь понимала же, что эти слова, произнесенные вслух, все изменят. И не я должна была их сказать, а он… До сих пор мы оба соблюдали статус кво, не торопясь говорить о чувствах, и это позволяло нам сохранять некое равновесие. А сегодня я наступила на те же самые грабли, что и пять лет назад, сказав ему о своей любви и не услышав ни слова в ответ. И мои слова повисли в воздухе, давя на меня. Я сама все испортила…
Чего я от него хочу? Разве он не демонстрирует мне свою любовь сотней способов? Фил - сова, а не ленится вставать вместе со мной в пять утра и готовить завтрак, возит меня по всем делам, помогал готовиться к экзаменам, и все время отшучивается, мол это он сейчас бездельничает, а когда его «больничный» закончится, придет конец и его свободному времени. И это даже не упоминая про ту страсть, которую мы разделяем в постели. Разве все, что он делает для меня, не говорит о его любви? Зачем мне нужны слова?
Вот так меня штормило весь день – то я расстраивалась из-за его молчания, то упрекала себя за то, что пытаюсь толкать его к чему-то, к чему он пока не готов. А будет ли он вообще когда-то готов? Может ли Фил любить, или эта способность умерла вместе с его Ванессой на ночной дороге? А если не может, если он не полюбит, хватит ли моей любви на двоих, смогу ли я это выносить? Хватит ли моих сил на то, чтобы любить человека, который не может полюбить меня?
Бежим в парке. Часто ловлю на себе взгляды Фила – конечно, он сомневается, что я смогу держаться с ним наравне. А я могу! Да, идем в намного более быстром темпе, чем я привыкла, но стараюсь и бегу с ним наравне! Тайком поглядываю на него искоса, пока бежим по тропинке в сторону набережной. Когда встретились взглядами, он протянул руку и сжал мои пальцы. Фил Эртли, эмоциональная туманность, космическая черная дыра… Что же мне с тобой делать, мой любимый?
Набережная появилась впереди совершенно неожиданно – поворот дорожки, деревья остались за спиной… и перед нами – озеро. Огромное, сине-серое, неприветливое под низким хмурым облачным небом. Полускрытая туманом смутно видная изломанная линия гор на том берегу. Тонкая полоска песка у воды, деревянный пирс уходит метров на семь в озеро. Что-то было настолько… непонятно, удивительно, что я остановилась как вкопанная, хватая ртом прохладный влажный воздух, пахнущий лесом и озером.
Музыка. Знакомая с детства, так, что сразу вспоминается Вена, Пратер, Дунай, и я гордо еду на папиных плечах - маленькая, с бантами в косичках, а мама везет крошечного карапузика Ники в прогулочной коляске. Папа еще почти совсем не седой и без бороды, и мамочка молоденькая, и солнечный день кругом, и нас ждет катание на воздушном шаре, и театр, и вкуснейшие пирожные в кафе «Демель», и кругом цветы, везде цветы… Не ожидала услышать вальс Штрауса в пустынном уголке парка на берегу Цюрихзее.
А на пирсе танцуют двое. Пожилая пара – оба седые и морщинистые
на мужчине белые брюки и кремовый свитер, на женщине серая юбка ниже колен и сиреневый кардиган, на ступеньке пирса стоит портативная магнитола, из динамиков которой льется мелодия вальса, так остро напоминающая мне о доме, об Австрии.
Не знаю, заметили ли они, что их уединение нарушено. Мы с Филом стоим тихо, замерли, смотрим. Мужчина и женщина танцуют вальс, их движения слаженны и плавны, видно, что они делают это не первый год. Женщина грациозно наклонила седую аккуратно причесанную головку к плечу мужчины, ее ноги, обутые в темно-серые лодочки на небольших каблучках, изящно и быстро переступают по деревянным доскам пирса, мужчина обнимает свою партнершу нежно и бережно. Не знаю, почему, но у меня навернулись слезы на глаза. Вот она, любовь… вместе многие годы, в богатстве и бедности, в здравии и болезни, пока смерть не разлучит… Дети выросли и разлетелись по миру, а родители черпают радость в своей любви и в этом вальсе на пустынном берегу в парке.
Чувствую легкое движение рядом и бросаю быстрый взгляд на Фила. Он тоже смотрит на них. Большой, великолепный молодой мужчина, полный сил, на пике своего расцвета, смотрит на пожилую пару, и на его лице появляется странное отсутствующее выражение, в глазах тоска и жажда чего-то, что он не может получить… Боль. Меня охватила такая боль, что я просто не могла больше дышать. Не для него, для себя я прошептала:
- Домой. Я хочу домой.
К маме и папе, греться в лучах их любви ко мне и друг другу, находить утешение в том, чего нет у меня, но есть у моих самых родных и любимых людей, и, может быть, они подарят мне частичку своей мудрости, которая поможет мне пережить то, что я подарила свое сердце мужчине, не способному ответить тем же…
Мои родители не умеют вальсировать, зато я много раз видела своими глазами, как они мчатся на лошадях по долине ранним утром, и какое удовольствие находят в этой скачке бок о бок. Папа не бредет каждый вечер в бар, чтобы накачиваться там пивом в компании соседей с Хауптштрассе за игрой в джин-рамми или покер, мама не прячется перед телевизором, им интересней друг с другом. Они любят друг друга и лелеют, и берегут эту любовь.
Уже не думая и не помня ни о чем, заботясь только о том, чтобы не расплакаться прямо тут, при Филиппе и при этих людях, я развернулась и бросилась прочь по дорожке.
Филипп
Ну и чего она встала, мы ж типа на пробежке, остановка – значит, пульс падает, а его надо держать на продолжении всей тренировки…
Да ладно, чего я переживаю, для Софи это, возможно, не настолько принципиально, а я все равно буду «переделывать» пробежку. Проследил за ее взглядом, услышал музыку.
Старички танцуют на пирсе. Ох ты, как-то близко к краю кружатся, не сорвались бы в воду, нырять неохота в такую погоду. Многие мои коллеги практикуют зимнее купание, а я вот теплолюбивый, соглашаюсь залезать только в свою джаккузи во дворе с подогретой до тридцати девяти градусов водой, так что плаванье в Цюрихзее, которое в мае совсем не смахивает на Красное море, обычно не входит в число моих любимых занятий…
Чего она так зависла? Погнали бы дальше, зачем стоять и смотреть на посторонних людей, которые вроде как не продают билеты на это шоу, может, мы им вообще мешаем, да не может быть, а точно… Но что-то меня остановило и тоже заставило смотреть на пожилую пару.
Мои родители намного старше, думаю, мать минимум на десять лет, а отец – на все пятнадцать. Ей уже за семьдесят, ему под восемьдесят. У отца недавно был инсульт, и наш семейный доктор сказал нам с Райни, что вряд ли у него в запасе больше полутора лет. Услышав это, мы с братом переглянулись, понимаем оба, что, кто бы из них не ушел первым, другой довольно быстро соберется следом… Слишком сильна связь между ними, слишком давно вместе и слишком многое разделили между собой, не умеют жить по отдельности, зависимы один от другого в миллионе различных аспектов. Вот так… Страшно за них, очень страшно, отцу уже ходить трудно, какие там танцы на озере… И это не истеричная выходка ревнивой девчонки и не пьяный водитель на ночной дороге, это просто старость, просто неизбежность и неотвратимость смерти… И ни я, ни Райни не властны остановить это, ни наша любовь, ни наша поддержка, ни наши деньги тут ничего не изменят…
Вокруг пусть прохладный, но май, а мне в лицо повеяло ледяным дыханием осени, угасания… Будто сама смерть выглянула из-за дерева и приветливо-глумливо помахала костлявой рукой…
Чувствую взгляд Софии, смотрю на нее – она бледная, слезы в глазах. У нее родители моложе. Папаше ее сейчас чуть больше пятидесяти. Чего она-то расклеивается? Почему в ее взгляде столько боли и упрека? Опять тот ребус, который я отказался разгадывать? Отвела взгляд, низко опустила голову. Выдохнула что-то, я не разобрал, резко развернулась и бросилась бежать.
Мой вечный кошмар выпрыгнул, как хищник из засады, и жадно запустил клыки в испещренное старыми ранами тело своей вечной жертвы. Убегающая девушка, которую я в следующий раз увижу мертвой… От меня не убегают! Только не Софи! Она не может просто взять и удрать! Но на этот раз диспозиция поменялась, не так ли? Я же уже убедился, что бегаю намного быстрее нее, и я догоню! О, я догоню ее на этот раз, и узнаю, что, черт подери, происходит. Я бросился следом… Снова под тень деревьев, впереди мелькнула маленькая фигурка, бегущая в направлении далекого еще выхода из парка.
- Стой! – ору я ей вслед. – София, ты обещала никогда не убегать! Ты же обещала!
Расстояние между нами стремительно сокращается – чудес не бывает, это не сон, а явь; не будучи зажат в тисках своего ночного кошмара, я догоню кого угодно, кроме, может быть, профессионального стайера. Через минуту я догоню ее, обниму и выскажу все, что думаю о таких выходках. Ведь знает, что нельзя от меня убегать, обещала этого не делать, женщины, чтоб вас всех!!!
Давно со мной такого не случалось. А может быть, вообще никогда. Носок кроссовка зацепился не пойми за что, я споткнулся и полетел на землю, долбанулся так, что искры из глаз! Какое идиотство, колени и локти разбил в кровь, а до кучи и подбородок, не пойму, как. Пока сообразил, что к чему, вскочил на ноги и бросился дальше – куча времени прошла. Вот выход из парка. И нигде не видать моей беглянки.
Ладно, куда она денется, конечно, домой побежала! Я кинулся к своей Ауди, которая мирно ждала на парковке, но затормозил. Я не буду за ней гоняться. Убежала – пусть. Это тоже называется манипуляция, хоть и не знаю, с какой целью. Я никому не позволю манипулировать собой. Даже Софии. Поэтому я не поехал к тому дому, под окнами которого чуть больше недели назад орал песню Стромаэ. Я направился в гостевой дом клиники, и на душе у меня при этом было, как кошки нагадили. Плохо.
______
За вычитку спасибо
Belle Andalouse!
...