blackraven:
13.02.16 09:04
» Глава 7 (часть 2)
Перевод: blackraven
Редактирование: codeburger
– Бедная мама, – сказала Белль. – Но вы же понимаете, почему она стала такой, какая есть. А как ваша матушка?
В ответной улыбке Рурка присутствовала толика желчи.
– Как обычно. Красивая, темная, загадочная. До сих пор в трауре, как и ваша.
Он снова повернулся к изображению Сан-Суси и рассматривал до тех пор, пока Белль, отойдя от окна, не присоединилась к нему.
– Этого достаточно для вашей мамы? – кивнул он на полотно. – Она удовлетворится милой картиной над каминной полкой? Даже если Реми по итогам дела получит Сан-Суси, я бы не ожидал, что она пригласит туда вас обеих для совместного проживания.
– Кстати, о моей сестре, – произнесла Белль после короткой паузы. – Ее арестуют?
Рурк не ответил. Он уставился на буфет, декорированный вязаным ламбрекеном и превращенный в алтарь, где стояла гипсовая статуэтка святого Михаила, покровителя семьи. Молись архистратигу, и он защитит твоих родных от всякого зла и в жизненной борьбе, и на Страшном суде.
Из десятков свечей возле изваяния некоторые еще горели, а другие уже расплавились в комочки воска. С вытянутых в молитвенном жесте рук святого свисали католические четки-розарий. Маленькие красные бусины казались кровавыми слезами.
Две женщины в этом доме в последнее время о чем-то много молились.
Ореховый стол за одним из пюсовых кресел был уставлен фотографиями в рамках. Со многих из них смотрела маленькая Белль, но Дейман тщетно искал снимок Реми. Потом он заметил не фотографию, нет, а прядку темных волос на розовом бархате в оправе из золотых листочков.
Помедлив взглядом на локоне, он взял карточку с девчушкой-беляночкой. В детстве она была такой миленькой, что все звали ее не иначе как Белль, и прозвище стало ее именем. Густые абрикосовые кудряшки, круглые щеки с ямочками, губы, словно бутон розы. Реми же была темной и внешне, и по характеру. Ее смелость и горячность, равно как и отдельные черты лица – глаза, рот, подбородок, скулы, – казались чрезмерными.
Рурк вернул на место фотографию Белль и поднял другую. Юный Чарльз Сент-Клер и его брат Джулиус, одетые в купальные костюмы, стояли рука об руку в галерее Сан-Суси.
– Трудно различить, кто из них кто, правда? – обронила Белль, глядя на снимок через его плечо. – Но сходство только внешнее. Вот Джулиус был олицетворением всех джентльменских добродетелей.
– А Чарльз?
Она улыбнулась, довольная, что он спросил.
– Чарльз тоже отличался редким обаянием, хотя имел и неприглядную сторону. Да ты и сам это знаешь.
Да, сейчас он это знал, а в то время, когда щелкнули этот кадр, едва ли заморачивался мыслями о Чарльзе.
Вот Джулиуса он в то время ненавидел.
– Мама всегда считала, что из двух братьев Джулиус был более привлекательным, хотя и более слабым, – продолжила Белль. – Но главное, что он был старшим и получил бы Сан-Суси, если бы не погиб. Хотя вряд ли Реми придавала значение его старшинству. Она-то любила Джулиуса ради него самого. – Белль провела пальцем по улыбающемуся с фотографии лицу Чарльза Сент-Клера. – А теперь обязательно скажут, что из-за этого она его и убила, ты же понимаешь. Реми убила Чарльза из-за дома и еще из-за любви к Джулиусу, когда убедилась, что не может обвести Чарльза вокруг своего мизинца, как не раз проделывала с его братом. Наверное, она убедилась, что при всем их внешнем сходстве Чарльз по сути никакой не Джулиус и никогда им не станет.
Рурк вернул Сент-Клеров в привычное окружение и снова взял снимок Белль. Специально повернул так, чтобы и она могла посмотреть.
– А ты была прехорошенькой, мисс Белль. В прежние времена. Вполне бы сгодилась для кино.
Лицо ее исказилось, будто от удара. Она выхватила фотографию из руки Деймана и швырнула на стол. А потом подалась к нему, подалась так близко, что он увидел крошечные морщинки, оперявшие ее глаза, и уловил затхлый душок от ее платья.
– Это Джулиуса она любила. Это за Джулиуса она собиралась замуж тем летом. Тем летом, когда он умер, а она сбежала.
Рурк прошел из гостиной в прихожую, слегка задержавшись, чтобы забрать свою шляпу с раскладного столика и надеть.
– Да-да, я помню, как мы говорили об этом, Реми и я. Как раз когда планировали ее свадьбу: платье невесты, цветочное убранство, фонтан из шампанского на свадебном приеме, – не унималась Белль.
Она последовала за ним к входной двери и на обшарпанную веранду, шелушащуюся чешуйками серой краски. Лицо ее пылало, гнев в голосе казался сполохами пожара, бушевавшего внутри.
– Это Джулиуса любила Реми. А не тебя и не Чарльза.
Продавец вешалок уже ушел, но зеленщик, видимо, задержался, сбывая свой товар в соседних домах, и теперь продолжал свой путь по улице.
– Апельси-и-ины, сладкие, только с дерева, да-а-амы!
На мужчине красовался потрепанный цилиндр, на его муле – обвисшая соломенная шляпа. Большие весы качались на цепи, серебряно поблескивая на солнце; тележка грохотала.
– Это Джулиуса она всегда любила!
Рурк приподнял свое канотье и сверкнул своей лучшей улыбкой джентльмена-южанина.
– Может так, а может, ты просто пытаешься меня в этом убедить, мисс Белль. Что ж, чужа душа – потемки.
Покинув особняк Лелури, Рурк направился обратно к Сан-Суси, но на этот раз пешком. Пересек улицу и прошел через кованые ворота третьего кладбища «Сент-Луис», где некоторые из осыпающихся старых склепов датировались началом прошлого столетия. Дольше века достопочтенные Лелури и Сент-Клеры обретали здесь вечный покой, в этом городе мертвых.
Последнее пристанище семейства Лелури имело вид греческого храма с мраморным ангелочком, танцующим на фронтоне. Гробы скрывались в подвале усыпальницы, обнесенной ажурной чугунной оградой, но имена похороненных за многие годы были высечены на испятнанных лишайником стенах. Одно из этих имен, подумал Рурк, должно принадлежать бедокуру Лелури, который проиграл в карты Сан-Суси и был убит на дуэли.
Короткая надпись казалась четче остальных. «РЕЙНАРД ЛЕЛУРИ». И никакой эпитафии, даже самой простенькой: ни «дражайший супруг Элоизы», ни «дорогой папочка Реми и Белль», ни, уж конечно, «незабвенный любовник Маэвы Рурк». Зато над именем была строка с буквами помельче: «МОРИН, ЛЮБИМАЯ ДОЧЬ РЕЙНАРДА».
– Морин, – произнес Дейман бросившееся в глаза имя, словно иностранное слово, значение которого не вполне понимал.
Ему тогда было семь.
В его воспоминании стоит теплый весенний вечер. Солнце уже зашло, но еще светло. Золотое сумеречное небо окаймлено черной полосой облаков. Он играет в бейсбол с ребятами на заброшенном участке через дорогу от причалов на Чупитула-стрит.
В его воспоминании папаша, шатаясь, выходит из бара, и топает к нему. Дейман ловит мяч на задней линии или на шорт-стопе.
Родитель пьян в стельку, от него воняет, лицо багровое и потное. Дейман не знает, что он такого сделал, чтобы вывести старика из себя, да и какая разница. Все, чего он хочет, это убраться с поля, подальше от ребят. Он больше боится упасть в их глазах из-за вонючего алкаша-папаши, чем неизбежной порки.
Стыд ревет в ушах, да так громко, что поначалу Дейман не слышит слов отца, а потом понимает, что дальше будет плохо, как всегда бывает, если речь заходит о ней.
– … вот же маленький упрямый ублюдок, вечно такой, твою мать, упрямый. Это все из-за чертовой веры. Ты ведь не богу молишься, а ей. Вбил себе в башку, что однажды она вернется к тебе и спасет твою никчемную задницу. Э-эх, пацан, сегодня я тебе покажу, как оно все на самом-то деле.
По крайней мере в его воспоминании папаша говорит именно это. И схватывает за руку – крепко, будто стальным наручником. Из такой хватки не освободиться. Но ведь это неправда? Ведь совсем нетрудно вырваться от неуклюжего алкаша, с трудом передвигающего ноги?
И все же в его воспоминании отец притаскивает его к дому, что на Конти-стрит, вволакивает через парадную дверь в незнакомую прихожую, а потом дальше вглубь, в комнату, где его мама и какой-то мужчина лежат на кровати без одежды. Его отец и Рейнард Лелури принимаются орать друг на друга, но он их не слышит и не видит. Для него в этой комнате есть только его мама. Она стоит на коленях посреди кровати, плачет и тянет к нему руки. Ее голый живот вздутый, тугой и огромный.
Хочется убежать, но он не может оторвать взгляд от этого живота, и хотя не издает ни звука, почти не дышит, в душе исходит криком, потому что папаша сказал правду – он действительно верил, что однажды она вернется домой. Верил, что раз он ее сын, то она, конечно же, должна любить его достаточно сильно, чтобы не бросить насовсем.
Через пару месяцев Дейман Рурк от кого-то услышал, что младенчик – это была девочка – прожил всего с неделю и тихо умер. Потом еще долго, воображая себе малышку, лежащую в крошечном гробике, он наделял ее лицом своей мамы.
До сего дня он никогда не бывал у семейного склепа Лелури и не знал, что его сводную сестричку звали Морин.
Рурк покинул кладбище и зашагал через зеленый тоннель из дубов, вязов и платанов по тротуарам, вспученным корнями вековых деревьев и прошедшими годами.
По пути он останавливался, чтобы поболтать с теми, кого встречал: с незамужней девицей, обрезавшей отцветшие розы с призового куста своей матери; с молодыми женами, собиравшимися друг у друга на партию в бридж или в маджонг; с цветной служанкой, которая, устроившись на крыльце, убаюкивала на коленях младенца. С мужчинами, разносившими лед, уголь и слухи.
Жизнь в этом районе протекала на верандах, особенно жарким летом. Дружно поскрипывали взад-вперед кресла-качалки, придерживаясь единого ритма. Некоторые из здешних семей проживали в своих домах уже несколько поколений. Они думали, будто знают своих соседей, Лелури и Сент-Клеров, как себя самих, но порой и себя-то толком не знали. Они видели все, но не всегда все видели правильно.
Продолжение следует... ...