Бурден Франсуаза

Она глубоко вдохнула, чтобы набраться храбрости, и, приблизившись к кабинету Эдуарда, вошла туда без стука.
Сначала она увидела Шарля: он стоял неподвижно посреди комнаты. И почти в тот же момент заметила Эдуарда: с залитым кровью лицом и остекленевшим взглядом, распластавшийся на столе, на бюваре, он был уже неузнаваем. Здесь же, рядом с чернильницей, был револьвер.
– Господи, – чуть слышно выдохнула она, – это случилось!
Ее дыхание больше походило на хриплые рыдания: она отчаянно старалась не потерять контроль над своими словами и действиями. Даже для нее удар был слишком силен. Шарль пошевелился, но она остановила его движением руки.
– Может быть, есть письмо? – начала она. – Ну, что нибудь, что объясняло бы…
Она приблизилась к младшему сыну и прильнула к нему в напрасной надежде на поддержку.
– Мама, – шепнул он, – мне надо тебе сказать…
Он сомкнул руки у матери на затылке, не давая ей смотреть на Эдуарда, но та сопротивлялась с удивительной силой.
– Нет, ничего не говори, молчи, Шарль, умоляю тебя, молчи!
Сын бессильно посмотрел на нее, и она поняла, что ее авторитет все еще был непререкаем.
– Последнее время твой брат был в депрессии, он подолгу просиживал здесь, – четко произнесла она. – Мадлен это сводило с ума и детей тоже. А я ничем не могла помочь. Ни я, ни кто либо другой. Ты ведь тоже так думаешь? Что же, теперь ничего не исправишь.
– Выслушай меня, – снова попросил он строгим голосом.
Не обращая на него внимания, Клара продолжала свою мысль, ее терзал страх за судьбы детей Эдуарда. Однако ни одна слеза не выдала ее горя. Она реагировала на все, как и подобает вождю клана. Это была исключительная женщина, и Шарлю не следовало об этом забывать. Какой бы ни была боль, Клара умела держать удар. А тут у нее просто не оставалось выбора.
Отстранив Шарля, она окинула взглядом кабинет. Самое ужасное – этот револьвер; когда то он принадлежал ее мужу, его привез адъютант. Она вспомнила о другой жуткой войне, когда мужа призвали, несмотря на его возраст (тогда на фронт стали отправлять юношей и ветеранов), он геройски проявил себя и, разделив участь многих других, погиб на поле брани, оставив ее вдовой. Револьвер вместе с посмертными наградами передали через адъютанта. Военная медаль, военный крест и благодарность отечества. Бедный Анри! Мысль о том, что Эдуарда убило его оружие, была невыносима. Во время немецкой оккупации револьвер с охотничьими ружьями тщательно прятали за бочками и мешками с углем в глубине самого дальнего подвала. После освобождения Эдуард сам принес их оттуда.
Клара лишь мельком взглянула на обмякшее тело старшего сына: она боялась, что эта страшная картина навсегда врежется в ее память. И все таки то, что произошло, должно было случиться: она это всегда знала, она это предвидела. Это было неизбежно.
– Мама… – вздохнул Шарль у нее за спиной. Она протянула руку, взяла револьвер и, посмотрев на него, с отвращением отбросила на край стола.
– Позвони в жандармерию, – сказала она, не оборачиваясь. – Твой брат был очень набожен, надеюсь, священник не откажет…
Самоубийство не открывало двери рая, но она не сомневалась, что сумеет получить согласие священника. Эдуард достаточно страдал, она сама тому свидетель, смертью он искупил все свои ошибки. Церковь должна согласиться на отпевание, а о позоре не будет даже речи, она лично за этим проследит.
Клара, все еще не оборачиваясь, ждала действий Шарля: она была уверена, что, в конце концов, он должен сдвинуться с места, ведь телефон находился в холле. Она ждала, напряженная до дрожи в мышцах, и, наконец, услышала, как он направился к двери. Конечно, больше всех должна была страдать она – Клара это понимала, – но сейчас она не имела на это никакого права.
Как только Шарль вышел, Клара перестала сдерживать слезы. Ей казалось, что она съеживается, уменьшается и врастает в пол.
– Мой милый, мой бедный сын, – всхлипывала она.
Ее пальцы неловко касались волос Эдуарда в последней ласке. Он никогда не был ее любимцем, и она вдруг горько пожалела об этом. Если бы она любила его больше, смогла бы она уберечь его от этих страстей? Нет, скорее всего, нет; Эдуард не испытывал недостатка любви: Анри буквально обожал сына с самого его рождения.
Глухой голос Шарля – должно быть, он разговаривал по телефону – вернул Клару к реальности. Кто отважится подняться к Мадлен, разбудить ее и сообщить, что ее муж пустил себе пулю в голову? Кто сообщит ей, что она стала вдовой, как и ее свекровь, только уже не с такими почестями; что теперь она должна носить черное и воспитывать троих детей одна? Впрочем, не совсем одна. Семья непременно окружит вниманием ту, которая скоро превратится в «бедную Мадлен». О том, чтобы такой эпитет заслужил Эдуард, не было и речи.
– Жандармы в пути. Мама, мне надо тебе объяснить.
Она не слышала, как вернулся Шарль, и резко обернулась, оторвавшись от болезненного созерцания, в которое погрузилась незаметно для себя.
– А мне надо поговорить с Мадлен! – жестко отрезала она.
Наверное, ей придется ждать рассвета, чтобы в своей комнате выплакаться. А быть может, у нее не будет этой возможности никогда. Кларе пришлось собрать все силы, чтобы дойти до порога, где стоял ее сын.
– Закрой дверь, – приказала она. – Это не спектакль.
Она видела, что Шарль растерялся от того хладнокровия, с которым она брала ситуацию в свои руки. В конце концов, у него тоже была привычка командовать: ведь на войне он был офицером, хотя очень скоро стал узником концлагеря, а потом узником мрачной крепости, из которой вернулся всего два месяца назад.
– Я хочу коньяку, – потребовала она.
Властным жестом Клара взяла сына за руку и увлекла в библиотеку. Ночь была свежа, и в камине еще осталось несколько углей. Шарль протянул ей полстаканчика янтарной жидкости с бодрящим ароматом, она внимательно следила за сыном. Он был все еще очень красивый, несмотря на крайнюю худобу: элегантный и благородный, как до войны. Эдуард всегда и во всем завидовал Шарлю. Его внешности, его смелости и даже уму.
– Шарль, запомни, самое главное для нас – это семья. Ты согласен со мной?
Серые глаза сына остановились на ней с тем отсутствующим выражением, которое с некоторых пор стало ей слишком знакомо. Увы, Шарль заплатил слишком высокую цену войне и нацистскому безумию.
– Надо подумать о детях, – не отступала она. – О твоих детях, а теперь и о детях Эдуарда. Мы вместе будем их воспитывать, правда? Я сделаю все, что смогу, пока я жива. И ты тоже должен. Ты будешь их воспитывать, Шарль, хочешь ты того или нет!
По стеклам скользнул свет фар. После Освобождения шторы перестали задергивать, будто в отместку за годы комендантского часа. Голос Клары прозвучал обреченно:
– Я думала, все трагедии позади, но как я ошибалась!
Возле дома остановился грузовик на газогенераторе, хлопнули дверцы. Потом наступила тишина, нарушаемая лишь стуком маятника. Шарль не сводил глаз с матери.
– Знаешь, – медленно проговорила она, – это какое то проклятие…
Клара, наконец, произнесла это слово и, с трудом переведя дыхание, решительно тряхнула головой. Теперь ей предстоят объяснения с жандармами, врачом, священником, вдовой, а еще нужно проследить за Шарлем: он мог сорваться в любой момент, – надо спасать то, что осталось от династии Морванов. Эдуарда она оплачет потом. Зазвонил колокольчик, и, проглотив душившие ее рыдания, Клара гордо подняла голову.
Самоубийство Эдуарда имело свое объяснение. Войну он провел изгоем: для участия в ней он был признан негодным. Проблема со здоровьем осталась у него с детства: из за падения с лестницы и неудачной операции колено осталось неподвижным, нога перестала гнуться. С годами хромота усилилась, поскольку он отказывался пользоваться палкой. Конечно, речь шла не о серьезном увечье, однако в призыве ему отказали, а потом признали окончательно негодным для военной службы.

– Нет, не сейчас. Давай вечером, дома, я угощаю!
– Отлично, буду иметь в виду. А теперь, мама, скажи, зачем ты пришла.
Улыбка Клары исчезла, она подыскивала слова. Потом повернулась и взглянула на рыжеватую кожаную обивку двери, как будто хотела убедиться, что они одни. Сын с интересом наблюдал за ней.
– Шарль, есть то, о чем мы никогда не говорили… Наступила пауза; Шарль был невозмутим.
– Врачи полны оптимизма, но мне уже семьдесят девять, – продолжила Клара.
– Оставь возраст в покое, проблема не в нем.
– Пока нет… Но когда нибудь настанет день, и тогда я хотела бы уйти спокойно.
– Спокойно? Вряд ли это возможно, мама.
В глазах Шарля сверкнул металл, и она узнала этот блеск. Его будет трудно убедить, какими бы ни были аргументы, но это надо сделать – они и так слишком долго тянули.
– Выслушай меня, – твердо попросила она.
– Я тебя слушаю! Я слушаю тебя, хотя и не желаю этого слышать. Ты не дала мне говорить, когда я хотел. Ты вынудила меня молчать и допустила ошибку.
– Нет! – воскликнула она, стукнув ладонью по столу.
Очень знакомый жест, он сам так часто делал.
– Нет, Шарль! Есть молчание, которое дороже любого признания!
– Это тебе так казалось, а я подчинился. Потом часто в этом раскаивался.
– Почему? Ведь у нас договор: семья прежде всего!
– Да… Не мог же я оставить на тебя одну пятерых детей, но теперь то они выросли.
Она осознала угрозу и похолодела.
– Я запрещаю тебе мстить им! Ты ждешь моей смерти, чтобы стравить их? Не могу поверить, что это ты… Ведь тебя я больше всего любила и уважала, из за тебя больше всего перенесла. Наверное, из за этого все так и получилось! Если бы я могла взять на себя твою боль, я бы это сделала, я бы…
– Ты не понимаешь, о чем говоришь, – сухо отрезал он.
– Нет, понимаю! Ты просто не знаешь силу материнской любви. К сожалению, отец – это совсем другое.
– Мама, ты тут ни при чем!
– Все остальные тоже! Все давно закончилось, Шарль. Закончилось! Сегодня у нас есть только подозрения и…
– Доказательства.
Он сказал это так спокойно, что ее охватила паника. Она не хотела думать об этой тайне, но боялась, что однажды узнает все. В тот самый день, когда она увидела его на перроне вокзала, узнала среди огромной толпы, хотя за годы плена он сильно изменился, Клара поняла, что ему известно гораздо больше, чем ей.
– Доказательства? – бесцветным голосом спросила она. – И ты их хранишь?
– А ты как думаешь?
Она смотрела сыну в глаза. Она хотела бы узнать правду, но только не всю. Не всю! Если позволить ему говорить, то он перейдет границу, которую она определила, разорвет их пакт.
– Стой! – протестующе вскинула руки она.
Переведя дыхание, она добавила срывающимся голосом:
– Если ты не можешь простить, то кто же простит твои грехи?
Она пожалела, что пришла к нему. Неужели она так боялась смерти и того, что Шарль сделает после? Пока она жива, он ничего не скажет, даже если и не давал слово молчать, но потом… Неужели он безжалостно уничтожит семью? Она создала, она оберегала этот клан. И что теперь? Она должна остановить его, но что она может сделать? Она понадеялась, что время излечит его ненависть, это была ее самая большая ошибка.
– Ты хочешь оставить сыновьям одни руины? – вздохнула она.
– Не только. Еще я оставляю им имя матери.
В горле у Клары застрял комок, и она судорожно сглотнула.
– Шарль! Ты хочешь, чтобы страдало каждое следующее поколение?
– Они не меня будут проклинать.
Клара не заплакала, а, встав во весь рост, смерила сына взглядом. Тот опустил глаза и пробормотал:
– Я вызову тебе такси.
– Нет уж, спасибо! Я поймаю по дороге, если вдруг устану, а сейчас я хочу пройтись.
Она была уже почти у двери, когда он догнал ее, неловко схватив за плечи.
– Ты сделала то, что должна была, я тоже. Я хочу, чтобы ты была здорова, чтобы прожила двести лет…
– Шарль!
Он не отпускал ее, и Клара чувствовала его напряжение и нервозность, – разговор затронул его гораздо сильнее, чем казалось.
– Всегда можно выбрать другой путь, – мягко проговорила она.
Но она просто не стала признавать вслух свое поражение, на самом же деле у нее не оставалось никаких иллюзий.

Девушки, дорогие, никак не уговорю вас обратить свои взоры на Барбару Делински - такие романы отличные, жизненные, так хорошо написанные. Попробуйте, я просто уверена, что вам понравится.

Это для сынульки! Выздоравливайте!!!