Кейти:
» 12 глава
12 глава
Москва, весна 2000 года
Внезапно пришедшая в Москву весна была тяжелой, неблагородной и жестокой.
Даша поняла, что она врежется в ее память осколками острых кинжалов, нещадно вонзаясь в сознание и болезненно воскрешая горькие воспоминаниями. Девочка поняла, что не забудет эту весну никогда. Как и ту роковую весну, год назад, когда потеряла брата, самого близкого и родного на тот момент человечка.
Эта весна была более милосердной по отношению к ней, но, по-прежнему, яростно жестокой и немой. Она не внимала уговорам, не слушала слезы, не жалилась над мольбами и молитвами.
Она просто пришла и забрала то, что ей предназначалось, не спрашивая разрешения.
Уже в середине апреля, вслед за уносившимися вдаль мартовскими морозами и снежными буранами, свирепствовавшими в столице не одну неделю, последовала и Тамара Ивановна.
Она заболела еще в конце февраля, сильно, как-то неожиданно и стремительно, почти мгновенно слегла с воспалением легких и общим недомоганием. Врачи не давали гарантий полного выздоровления, а когда у женщины случился повторный инсульт, и вовсе заявили, что ей остаются жить считанные дни.
Черная вуаль опустилась на их дом вслед уносившейся мартовской белоснежной простыне.
Олег пытался лечить добрую верную подругу, никогда, наверное, не считая ее просто домработницей, не жалел ни средств, ни сил, ни времени. Всегда исполнительный и пунктуальный, профессор Вересов даже забросил написание своей книги, которую обещал сдать издателю в конце марта, сбивая пороги дорогих клиник столицы. Договаривался с лучшими московскими врачами, просил рекомендаций у специалистов, добивался лечения за границей, но никто не давал ему гарантий. Все в один голос твердили, что ничем не смогут помочь. Что бы они ни делали, что бы ни предпринимали, болезнь будет прогрессировать, и остановить ее представляется возможным. Есть лишь вероятность замедлить ее ход, отсрочить неминуемое на краткий срок, но на большее никто из этих гениев медицины способен не будет.
И, даже несмотря на подобные неутешительные внушения, Олег не спешил опускать руки, он шел до конца, до самой сути, он ни перед чем не останавливался, перепрыгивая один барьер за другим, надеясь на чудо. И надежда не умирала в его сердце до того самого, последнего дня, когда Тамара Ивановна перестала дышать.
В апреле, пятнадцатого, через неделю после Дашиного дня рождения, который они провели втроем, всей семьей. Вокруг большого круглого стола, который Даша накрывала сама, расстилая красную скатерть с бахромой по краям, расставляя чашки и блюдца под шоколадный торт, который ей помог испечь дядя Олег. Оказалось, профессор Вересов был довольно-таки хорошим кулинаром, а этому шоколадному чуду его научила за несколько лет до смерти покойная жена. Даша помогала ему месить тесто, с замиранием сердца следила за тем, как торт покрывается золотистой корочкой, затем, нетерпеливо хлопая в ладоши, пробовала первые кусочки и не переставала светиться от счастья, сверкая алмазами удивительных глаз. А затем, с радостной улыбкой подбежала к Тамаре Ивановне и, потянув женщину за руку, пригласила ее за стол.
Тот день был волшебным днем, самым счастливым днем в ее жизни. Самый памятный, светлый, добрый.
Семья. Настоящая, дружная, крепкая, где все друг друга любят, друг другу помогают.
Тогда Даша впервые за много лет почувствовала себя в кругу семьи. Дядя Олег, Тамара Ивановна...
Она верила, она хотела верить, что так будет всегда. Она хотела довериться этим людям, впервые кому-то довериться за столько лет! Она была готова, все еще вспоминая прошлое, полное слез, боли и обиды, она хотела верить в то, что мир может быть другим. Таким, каким она его нарисует.
Но пятнадцатое апреля яростно перечеркнуло все ее мечты и надежды, еще один раз указав ей на то, что построенные ею воздушные замки очень просто могут рухнуть. Сначала Юрка, затем Тамара Ивановна...
И с тех самых пор Даша стала презирать апрель. С каждым годом ее едкая неприязнь росла, постепенно превращаясь в жгучую ненависть. Она лишь потом, много позже заметила эту ужасающую закономерность: каждый год подряд приходивший внезапно апрель забирал у нее тех, кого она любила.
И она боялась думать о том, что вместе с новым прожитым ею годом принесет ей следующая весна.
Она искренне привязалась к Тамаре Ивановне и переживала ее смерть, как личную большую потерю. Она не была ей дорога так, как был дорог Юрка, но она страдала и плакала, когда этой доброй, сердечной, милой женщины не стало, рвущимися из груди рыданиями встречая ее кончину.
В тот день, когда в их дом постучала смерть, Даша не отходила от женщины, ставшей ей не только наставницей, но и взрослой подругой, ни на шаг, словно предчувствуя беду, будто боясь, что если отойдет, Тамары Ивановны не станет. Она сидела рядом с ней, читала ей сказки, рассказывала о том, что происходит в школе, находя слова, подбирая фразы, придумывая новые и новые истории.
Даша никогда не была такой словоохотливой, как в тот день. Она всеми известными способами пыталась вернуть Тамару Ивановну к жизни. Она думала, что если будет говорить, улыбаться, рассказывать что-то интересное, она останется с ней, не уйдет в тот, другой, неизведанный мир.
Она так верила, так надеялась, она так ждала чуда. Но чуда не произошло.
Вечером пятнадцатого апреля Тамары Ивановны не стало в живых.
- Может быть, вам принести чаю? - спрашивала девочка, наклоняясь к неподвижно лежащей на диване женщине и заглядывая в ее бледное осунувшееся лицо. - Хотите? С лимоном? Я сделаю, как вы меня учили. И две ложки сахара положу. Вы же любите сладкий! Хотите?
Тамара Ивановна редко что-либо отвечала ей, лишь качала головой и улыбалась, не губами, а глазами со светящимися внутри звездными искрами. И эти взгляды говорили Даше все.
- А хотите, я вам сказку почитаю? - спрашивала девочка, вскидывая вверх темные бровки. - Мы на чтении проходили, - и она, не ожидая ответа, мгновенно вскочила со стула, кинулась к своему рюкзачку и достала из него небольшую книгу, продемонстрировав ее экономке Вересова, снова села на стул, открыв книгу на первых страницах. - Александр Сергеевич Пушкин, - торопливо выговорила девочка, бросая на женщину тревожные взгляды. - Ирина Анатольевна сказала, что это великий русский писатель и поэт, и что его творчество всем-всем нравится. Вам тоже понравится, вот посмотрите! – сказала она, глядя на женщину, и уткнулась в книгу. - «Сказка о царе Салтане». Хотите, я почитаю? Очень интересная, вам понравится! Или вот… еще у него есть. «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях», - поведала она. - Хотите?
Тамара Ивановна вновь промолчала, с улыбкой на губах глядя на девочку.
- А еще мы с дядей Олегом хотим в Подмосковье съездить, - проговорила девочка оживленно. - Он сказал, что покажет мне лошадок. Вы видели когда-нибудь лошадок? Мы можем его попросить, и вы с нами поедите. Хотите? А еще… а еще…
- Дашенька, - тихо окликнул ее Олег, и девочка резко обернулась на голос.
Мужчина стоял в дверях, бледный, похудевший, осунувшийся, с уставшими грустными глазами. Она видела, наблюдала каждый день за тем, как из уверенного, волевого и бодрого человека он превращался в тень. И сердце болело от осознания того, что он, может быть, уже не станет прежним дядей Олегом.
Одного лишь взгляда, грустного, усталого, тяжелого, хватило на то, чтобы они поняли друг друга.
Но верить – верить в это! – не хотел никто из них двоих!
- Тамаре Ивановне плохо, - едва не плача проговорила Даша, поджав губы и наморщив носик.
У Олега едва сердце не разорвалось, когда он увидел слезы в глазах своей малышки.
- Да… - тихо подтвердил он, подойдя к Даше и тронув ее за плечо.
Даша сглотнула и покрасневшими глазами взглянула на него, сдерживая слезы.
- Давайте «скорую» вызовем, - тихо и немного смущенно попросила она мужчину, глядя на него снизу вверх глазами, в уголках которых уже блестели слезы. - Они помогут… Они… должны…
Олег лишь покачал головой, зажмурившись и крепче стиснув ее маленькое плечо. Посмотрел на Тамару Ивановну, словно переговариваясь с ней взглядами, и, не глядя на Дашу, вымолвил:
- Иди-ка отдохни, солнышко, - опустил голову вниз, - я с ней посижу.
Она не хотела уходить, Олег это видел. Она еще несколько мгновений боролась с собой, со своим желанием остаться с ней, этой женщиной, которая стала ей так дорога, а потом сдалась. Профессор Вересов попросил ее выйти, и она сделала то, о чем он ее просил. Она ушла. Медленно соскользнула с высокого стула, который специально подставила ближе к дивану, на котором лежала больная женщина, бросила взволнованный взгляд на Тамару Ивановну, бездонными, затуманенными глазами смотревшую на нее, наклонилась к ней и взяла женщину за руку.
- Я не надолго отойду, - клятвенно проговорила она. - Честно, честно. Я немного поучу уроки и приду. А то нам много задали по математике… - она подняла глаза вверх и, встретившись с помутневшим от слез взглядом дяди Олега, произнесла: - Можно я потом еще приду?
Острый нож полосонул его по сердцу, вызывая отвратительную боль во всем теле.
- Конечно, Дашенька, - согласился мужчина. - Ну, конечно же…
И она ушла. В свою комнату, где сидела, оставив дверь открытой и делая вид, что учит уроки. Она не учила, она прислушивалась к тому, что происходит вне стен ее комнаты. И всего через несколько минут услышала то, чего слышать не желала больше никогда в своей жизни. Дядя Олег позвонил в «скорую».
И Даша поняла, что это означает.
Прислонившись спиной к изголовью кровати, почти вжавшись в него, поджав под себя ноги, она опустила голову на колени, прикрыв лицо руками, и заплакала.
Умерла. Какое страшное, какое мучительно болезненное слово!..
А еще через несколько минут вновь раздался голос дяди Олега. Тихий, усталый, словно вымотавшийся.
- Антон?.. Да. У нас несчастье… - выдержанно, стойко, несмотря на то, что хотелось рыдать. - Тамара Ивановна… она… ее не стало. Приезжай?.. - попросил он неуверенно. - Пожалуйста…
И Даша, стискивая зубы, чтобы не было слышно стонов и всхлипов, зарыдала еще сильнее.
В этот день она потеряла еще одного человека, который был ей дорог. Еще одного!.. Какая жестокая закономерность, какая отвратительная несправедливость, какая безнадежная неизбежность!
Похороны состоялись восемнадцатого апреля, в не по-апрельски холодный день, немой и черный день скорби. Антон приехал из Лондона проститься с Тамарой Ивановной, остался и на следующий день после похорон, улетев назад лишь двадцатого числа.
С ним Даша почти не разговаривала, отсиживаясь в своей комнате, старалась не попадаться ему на глаза, а он не особо и стремился с ней общаться. Они с дядей Олегом часами сидели в гостиной или в кабинете профессора Вересова, между собой переживаю эту потерю. О чем-то разговаривали, тихо, едва слышно, негромко перебрасываясь быстрыми фразами. Сквозь приоткрытую дверь девочка видела, как сын, утешая, похлопывал отца по плечу и что-то тому говорил. Она не разбирала слов, но чувствовала, что эти слова дяде Олегу просто необходимы. Она бы не смогла его утешить, а вот этот... Антон, он смог.
А Даша, сидя на подоконнике и глядя в окно, исполосованное солеными струйками дождя, поджав под себя ноги, терзала себя воспоминаниями. Она хотела бы не вспоминать, но, глядя на скользкое липкое стекло, почти против воли вспоминала. Добрую Тамару Ивановну, которую искренне успела полюбить за эти месяцы. Вспоминала Юрку, своего любимого младшего брата, который покинул ее год назад, в такую же холодную и равнодушную весну, что и эта. Потом сознание выхватило из памяти обрывки далекого прошлого, в котором она еще была счастлива. С отцом, в Сосновке. И она плакала. Смахивала со щек слезы зажатыми в кулачок пальцами, хныкала, сопела, старалась сдержать рвущиеся изнутри ее существа слезы, но не могла. Грудь давило, сжимало, разрывало, а сердце колотилось в виски колокольным звоном.
На кладбище она тоже плакала, не смогла сдержаться, как и три дня назад, когда Тамары Ивановны не стало. Она стеснялась, смущалась своих слез, не хотела, чтобы их увидели, заметили, не хотела, чтобы считали ее слабой или трусихой, а потому резко стирала соленые капли с лица, оставляя на щеках разводы.
Но как бы она не старалась остаться незамеченной, ее все же заметили. Человек, которому, она полагала, на нее плевать. Но именно он наблюдал за ней с несвойственным ему волнением за нее и злостью на себя.
Антон подошел к ней неожиданно, неслышно, ничем не выдав своего приближения, не дотронулся до нее, не окликнул по имени, не сказал ни слова, но она чувствовала его присутствие рядом с собой. Знала, что он стоит за спиной, ощущала ледяной холодок, промчавшийся вдоль позвоночника, обдавая дрожью.
Она напряглась, но не обернулась к нему, не выдавая себя. Сглотнула, зажмурившись на мгновение.
Она не думала, что он заговорит с ней. Она бы этого не хотела. Она его опасалась, она его сторонилась.
Он был другим. Не тем Антоном, которого она увидела, когда приехала в Москву, и не тем, которого она провожала в Лондон. Молчаливый, замкнутый, словно бы... пустой. И какой-то одинокий. Она всегда остро чувствовала одиночество, потому что сама была одиночкой очень долгое время, но одиночество этого парня было... не таким, иным, парализовывающим, глубоким, удушающим, болезнетворным, грубым и жертвенным. Если она была одинока против воли, он загнал себя в одиночество собственноручно.
И она чувствовала какую-то безысходность, которая от него исходила. И даже, наверное, понимала его. Немного, совсем чуть-чуть, против воли...
Но он по-прежнему оставался для нее плохим. Тем человеком, которому она не доверяла, и на которого смотрела с опаской, которого силилась избегать, которому старалась не попадаться на глаза. Негатив, исходящий от него, она чувствовала за сотни метров. Она всегда ощущала неприязнь, многие годы жила в ней, пропитанная ее ядовитыми парами. И от Антона исходила отчетливая разъедающая неприязнь.
И оставаться равнодушной к ней она не могла. Она испытывала неприязнь к нему в ответ.
Но в тот день, когда они, скованные общей трагедией, смотрели на свежую могилу, Антон ее удивил.
- Не плачь, мала́я, - сказал он ей понуро, не вызывающе, не грубо, не уничижительно, но и без сочувствия тоже. И девочка вздрогнула. - Ее время пришло, - даже не взглянул в ее сторону, - вот она и ушла.
Неужели утешает?.. Не верила ему, не верила в него.
Даша бросила на него быстрый взгляд и опустила глаза, не желая, чтобы он его заметил.
Но Антон заметил, хотя виду и не подал. Отвернулся от нее, больше не сказав ни слова и не ожидая слов от нее, не нуждаясь в них, и уже браня себя за то, что вновь, как и несколько месяцев назад, когда забирал ее с новогоднего утренника, проявил слабость. Заговорил с ней, попытался, черт побери, проявить заботу!? Показать, что переживает, волнуется, беспокоится?! Но ведь это не так! Его не волнует она, не волнует то, как она живет, вообще ничего, связанное с ней, не волнует. И, уж конечно, его не должно касаться то, что она испытывает сейчас, стоя перед могилой женщины, которую знала лишь год!
Он не должен о ней заботиться, его вообще не должны волновать ее проблемы. Она и так уже отняла у него слишком много. Хотела забрать еще и его внимание?!
Он не готов был отдать ей и толику тех чувств, что еще в себе сохранил. Кроме неприязни и презрения, которые силился к ней испытывать.
И Антон вновь превратился в холодного, равнодушного и установленного на цинизм молодого человека, которому плевать на эту беспризорную девчонку. Он хотел таким стать, чтобы не чувствовать боли, чтобы не поддаваться обидам, чтобы равнодушно сносить резкие выпады в свой адрес и отвечать колкостью и остротой на язвы, брошенные ему в лицо.
Бороться с собой и своими чувствами было сложно, и он решил спрятать их под маской цинизма и равнодушия, холодности и апатии. Он верил, что если ему удастся убедить в своем равнодушии других, то вскоре он и сам поверит тому, что ему все равно. И тогда не будет так больно, так обидно, так одиноко.
Он будет таким, каким хотел, чтобы его видели.
И пусть никто никогда не узнает, что он ощущает на самом деле!..
Та проявленная к девочке на кладбище слабость была последней. Больше он не пытался ее утешать. Вообще старался не иметь с ней дел. И был искренне рад, что возвращается в Лондон, потому что сердце яростно кололо, укоряя и уговаривая справиться о ней.
Но он сдержался и улетел в Англию двадцатого апреля, как и собирался, не взирая на протесты ноющего и кричащего сердца, требовавшего, чтобы он остался.
Он не хотел лишь оставлять отца одного, переживая за него. Звонил каждый день, выпытывая, как он со всем справляется без Тамары Ивановны, как себя чувствует, как вливается в новый ритм жизни, а потом узнал, что одному справиться со всем ему не удалось.
И уже в начале мая Олег стал искать новую экономку.
А после долгих и тщательных поисков он ее, наконец, нашел.
Едва Маргарита Львовна Агеева вошла в их дом, Даша поняла, как сильно она отличается от близкой ей по духу Тамары Ивановны. Кардинально отличается. Не только внешностью, характером и положением, но и отношением. Отношением к ней, Даше. Она невзлюбила девочку почти с первого взгляда. Едва узнала, что она Олегу Витальевичу не приходится родственницей, и что у профессора Вересова есть лишь сын, который сейчас обучается в Лондоне, она делала все для того, чтобы показать девочке ее истинное место в доме. Винила, укоряла, находила сотни причин, чтобы за что-то ее отругать и не уставала указывать Даше на то положение, которое в доме дяди Олега у нее было.
- Мне кажется, юная леди, - вскинув подбородок, грубо говорила она, - что вы не можете что-то требовать от меня в этом доме. Вы здесь никто, так же, как и я. Олег Витальевич держит тебя при себе лишь потому, что он очень сердечный, золотой души человек! – строгий тяжелый взгляд на девочку. – Но ты не особо пользуйся его добротой, поняла? А я буду следить за тем, чтобы ты его не окрутила. Такие, как ты, дети с улицы, только и ищут повод, чтобы сбежать, прихватив с собой что-то ценное, - хмурилась, превращаясь в злостную гарпию. – Как же Олегу Витальевичу повезло, что в его доме появилась я. Уж я-то прослежу за тем, чтобы ты не сделала ничего плохого! – и вновь острый взгляд. – И не смей ничего требовать у меня. Если тебе что-то нужно, сделай это сама. Чай, не маленькая уже.
Не то чтобы Даша что-то у нее требовала, она привыкла сама со всем справляться, еще когда жила в Калининграде, да и понимала она, что просто не имеет на это права, но было как-то горько и немного обидно от ее слов. Тамара Ивановна никогда так с ней не разговаривала.
Даша не говорила о своих чувствах дяде Олегу, так как полагала, что это не ее дело - указывать ему на что-то. К тому же, ему нравилась работа этой женщины. Она была исполнительной, услужливой, трудолюбивой, добренькой и, казалось, радушной. Олегу не за что было ее ругать или в чем-то упрекнуть. Дом всегда был убран, обед приготовлен, она всегда находила для Олега доброе слово и могла поддержать беседу. И Даша не смела даже заикаться о том, что происходит между нею и экономкой в те часы, когда он ничего не видит. На вопросы Олега о том, нравится ли ей Маргарита Львовна, заданные как бы между прочим, невзначай, девочка предпочитала пожимать плечами, утаивая от него свои истинные чувства, никогда даже словом не обмолвившись о том, что ее что-то не устраивает.
Жизнь текла своим чередом, один день стремительно переходил в другой, апрель сменился солнечным маем. Только теперь с ними не было Тамары Ивановны, и у Даши остался лишь дядя Олег.
И она не знала, как долго продлится это счастье. В апреле этого года она перестала верить в постоянство. Слишком мало его было в ее жизни.
В школе отношения с одноклассниками у Даши так же не ладились. С ней по-прежнему предпочитали не общаться. И если раньше ее молчаливость списывали на характер, природную скромность, смущение и неразговорчивость, то теперь, благодаря, Роме Кононову, всему в вину ставили ее, якобы, гордость и заносчивость.
Даша не спешила их переубеждать, не считая это важным для себя. В своем классе, впрочем, как и во всем окружении ребят, она не видела ни одного человека, с которым могла позволить себе подружиться.
Мальчишки и девчонки казались ей какими-то…
пустыми. Одноразовыми.
Она не могла объяснить своих чувств к ним, не могла определить, какие они на самом деле, но ей было приятнее общаться с тем же Николкой, который мог болтать без умолку и хохотать без причины, чем с ними, этими пустыми, беззаботными и обласканными судьбой московскими детками, не знавшими бед.
Они не понимали ее. И никогда не смогли бы понять. Они выросли не в той среде, не в том обществе, не в том мире, где росла она. Они не видели и половины тех мерзостей этой жизни, которые пришлись на ее долю. Они не осознавали, да и не могли осознавать, как жесток порой бывает этот мир. А Даша осознавала, она понимала, она видела… И поэтому они были людьми не ее круга. Они - не из ее круга, а не наоборот.
Ей было скучно с ними, однообразно, серо и блекло. Их разговоры были пустыми и бессмысленными, детскими и наивно непосредственными, а она уже давно перестала быть наивной и непосредственной. Их игры были однообразными и унылыми, а она с раннего детства не играла в игры вообще. Их смех был беспечным, их дружба была кратковременной и беспутной, их слезы были показными, их откровения не стоили и гроша, а верность слов и признаний сходила на нет в тот же день. Они так же легко отдавали улыбки окружающим, как свободно дарили им свою дружбу и симпатию. Они верили в магию денег, а для Даши существовали иные ценности и приоритеты.
Конечно, требовать от них иного отношения не стоило. Они просто были не такими, как она. Или она была не такой, как они, или не такой, какой они хотели ее видеть, но Даша не прижилась в их мире.
Она была взрослее и опытнее их, а потому стала для них изгоем.
Но они уважали ее, она это чувствовала. Порой ловила на себе косые взгляды, но не обращала на них внимания. За ее спиной часто шептались, перемывая ей косточки, многие подобные беседы она слышала собственными ушами, некоторые ребята, включая, конечно, все того же Кононова, не брезговали тем, чтобы обсудить ее даже тогда, когда она находилась в одной с ними классной комнате.
Но Дашу это не особо волновало.
- Дашка, - мог крикнуть ей Рома. - Хочешь поиграть с нами? - а потом, ожидая ее реакции, поглядывал на своих друзей, которые, усмехаясь, смотрели на нее.
- Нет, спасибо, - уверенно отнекивалась девочка с гордо поднятой головой, - не хочется.
- Не умеешь? - допытывался мальчик, толкая друзей локтями и указывая на этот факт. - Так мы научим!
- Да, не умею, - соглашалась она, как ни в чем не бывало. - Но не хочу, спасибо.
Она всегда держалась очень сдержанно и стойко, никогда не позволяла втоптать себя в грязь или унизить. И никто не пытался этого сделать. Ее обычно не доставали больше подобными вопросами, продолжая увлеченно беседовать между собой. А Даша?.. Кононов и его мнение ее никогда не интересовало. Он был избалованный сынком богатых родителей, у которого всегда было все, а Даша находилась под опекой профессора Вересова и никогда ничего своего не имела, хотя дядя Олег и делал акцент на том, что сделает для нее все, что бы она ни попросила. Но Даша всегда стеснялась. Она хотела сама, для себя. Как привыкла. Она не желала мириться с тем, что будет кому-то должна, пусть даже этим кем-то будет дядя Олег, которого она уважала.
Она не стремилась дружить со своими одноклассниками, и они не стремились поддерживать с ней дружеские отношения. Ей не нужны были друзья, Даша оберегала свое личное пространство, боясь посягательств на него. Она не верила в их мнимую дружбу и поддержку, откровения и тайны, которые они могли рассказать лучшим друзьям, а потом осознать, что их секрет уже путешествует по классу под восторженные возгласы других ребят.
Не скрытная, а просто бережно относящаяся к своему мирку, в который не стремилась кого-то впустить.
Никогда до первых дней солнечного, изменившего очень многое, мая.
Именно в начале мая все изменилось.
К ним в класс, в конце учебного года перевели девочку. Лесю Ростовцеву.
И в тот день, когда ее привели в класс, сообщили о том, что она будет учиться вместе с ними, и когда она, эта никому еще не знакомая девочка, обводила внимательным взглядом кабинет, все перевернулось.
На Лесю тут же набросились с расспросами, вопросами и предложениями. Спрашивали о многом, но не всегда требовали и ждали ответа. Дергали за руки, привлекая внимание именно к своей персоне. Рассказывали какие-то школьные истории и небылицы, стремясь вызвать интерес и любопытство у новенькой девочки. А та лишь улыбалась, отвечала кратко и откровенно, успевала обратить внимание на всех, кто бы к не обращался, и за очень короткое время успела подружиться почти со всеми.
Одна лишь Даша сидела тихо и почти недвижимо, молчаливо наблюдая за разворачивающейся перед ее глазами картиной. Она не вмешивалась, ни о чем не спрашивала, просто рассматривала свою новую одноклассницу со скрытым в глубине глаз любопытством и интересом.
Леся была Дашиной ровесницей, в июле ей должно было исполниться десять лет. Худенькая, невысокая, немного ниже Даши, с длинными пепельно-светлыми волосами и красивыми, глубокими темно-синими глазами, казавшимися очень большими на ее овальном личике. Она держалась открыто, но сдержанно, не вызывающе, но смело, искренне улыбалась, но смущенно тупила взор, говорила откровенно и эмоционально, но многое скрывала за натянутой на лицо улыбкой. И этим она была очень Даше близка.
Как позже выяснилось, Леся перебралась из Екатеринбурга в Москву к отцу, где у того был какой-то строительный бизнес. Раньше она находилась на попечении няньки, редко видясь с отцом, единственным своим родственником. Мать девочки умерла родами второго ребенка, когда Лесе было три года. Ее сестричка, родившаяся раньше положенного срока на четыре недели, скончалась через несколько дней после смерти матери. Отец Леси, пытаясь спастись от потери, занялся бизнесом и с головой ушел в работу, скинув заботы о дочери на плечи своей няньки Глафиры Викторовны. А когда умерла и она, ему пришлось забрать Лесю к себе в Москву и собственноручно заняться ее воспитанием.
Даше новая одноклассница понравилась сразу, почти с первого взгляда. Удивительно ли, что они нашли общий язык мгновенно?.. Девочка, которая не знала родительской любви, и та, которая совсем крошкой потеряла мать и отцовское тепло. Две молчаливые, скрытные, взрослые в своей детскости девочки.
Им на роду было написано стать подругами. И совсем скоро так и случилось.
Однажды, когда Даша, стоя у подоконника, следила за играющими в школьном дворе ребятами, она услышала неторопливые шаги позади себя, но не обернулась, а просто застыла недвижимо, не шевелясь.
- А почему ты с ними не играешь? – спросила Леся. Даша сразу узнала ее, казалось, не узнать ее было просто невозможно. От нее исходило какое-то солнечное тепло. – Не умеешь?
Даша беспечно пожала плечами и повернулась полубоком к подошедшей к ней девочке.
- А я не умею, - сказала Леся решительно. – Да мне и не нравятся их игры, если честно.
- Почему? – удивилась Даша, исподлобья разглядывая одноклассницу.
Леся пожала плечами, словно возвращая Даше ее недавний жест, но на вопрос прямо так и не ответила.
- Тебя Даша зовут? – спросила девочка некоторое время спустя.
- Да. А тебя Леся? – попыталась улыбнуться Даша, глядя на девочку, застывшую рядом с ней.
- Честно? – наклонив голову набок, моргнула она ресничками. – Лесандра Юрьевна Ростовцева. Но папа и тетушка Глафира называют меня просто Лесей, - она улыбнулась. – И ты тоже можешь так называть.
- Хорошо, - кивнула Даша, внимательно рассматривая девочку. – У тебя очень красивое имя, - задумчиво проговорила она. – А что оно означает?
- Не знаю, - покачала Леся головой. – Меня так мама назвала. Еще перед тем, как умерла, - удивленно посмотрела на Дашу. – А что, оно должно что-то означать?
- Так говорит дядя Олег.
- Дядя Олег?
- Да, я с ним живу сейчас, - уклончиво пробормотала Даша и опустила голову вниз.
Леся не стала ни о чем расспрашивать, она просто протянула Даше руку и неуверенно проговорила:
- А давай дружить?
Ей никогда не предлагали дружбу, и она никогда к ней не стремилась, но, когда увидела протянутую к ней маленькую ладошку, искрящиеся темно-синие глаза, она, не задумываясь, согласилась дружить.
И в тот день Даша обрела своего первого, самого настоящего, верного и преданного друга.
Они с Лесей понимали друг друга с полуслова, могли общаться просто взглядами.
Леся не винила отца в том, что он почти не заботился о ней до смерти няни. Она верила в то, что так сложились обстоятельства.
- Папа меня любит, - говорила девочка, откровенно глядя на Дашу умными глазками, - просто он очень занят. Я когда вырасту, ведь тоже работать, - говорила она, - и тоже буду занята. А ты кем хочешь стать? – спросила девочка напрямик, открыто глядя на Дашу. – Я, когда вырасту, буду фотографом. Как моя мама.
Даша, не отвечая, задумчиво смотрела в сторону. Она никогда не думала об этом. Она вообще редко задумывалась о таком будущем, если же и задумывалась, то лишь о том, где ее будут ждать новые потери.
А когда подруга своим откровенно вызывающим, но обыденным вопросом, толкнула ее на этот путь размышлений, Даша уже совершенно точно знала, кем хотела бы стать, когда вырастет.
Иного варианта для себя она не видела. Все было слишком просто для нее.
И однажды она подошла к дяде Олегу с откровенным вопросом.
- Дядя Олег, - проговорила Даша, смущенно глядя на него, - я бы хотела… спросить. Можно?
- Да, конечно, моя хорошая, - вымолвил тот, отвлекаясь от книги, которую читал. - О чем?
- Я же когда вырасту, мне нужно будет выбирать, кем стать, - сказала Даша, поднимая на мужчину околдовывающий взгляд, - чтобы работать, вам помогать. И ведь... все люди работают, да?
- Ну, да, пожалуй, - задумчиво и в то же время озадаченно проговорил Олег.
- И я могу выбрать любую, любую профессию? - она подняла на него внимательные черные глазки.
- Да, конечно. Какую захочешь, - согласился он, улыбнувшись. - А что, ты уже что-то придумала?
Даша кивнула и вновь потупилась. А потом...
- Да, - уверенно сказала она, поднимая подбородок. - Когда я вырасту, я хочу стать врачом.
- Врачом?.. - пробормотал мужчина тихо.
- Да. Я хочу людей лечить, - заявила она. - И взрослых, и детей. Ведь это хорошая профессия, правда?
Олег сглотнул выросший в горле острый ком. Он понимал правильность ее выбора и ее логику, и от этого осознания щемило сердце тоскливой ноющей болью.
Она потеряла людей, которые были ей дороги потому, что врачи не смогли их спасти!..
Ему хотелось плакать от нестерпимой гордости за эту маленькую взрослую девочку. Его малышку.
- Да, Дашенька, - кивнул он, - это очень хорошая профессия. Ты просто молодец…
Девочка вдруг улыбнулась, засветились огнем ее удивительные глазки, она протянула к нему руку и коснулась его ладони, сжимая ее пальчиками. Подняла вверх светящееся личико и клятвенно пообещала:
- Я буду очень хорошо учиться, чтобы стать самым лучшим на свете врачом! - в глазах ее мелькнула грусть, улыбка стала сдержанной и тоскливой, с примесью горечи и огорчения. - И всех, всех спасу, - она подняла на Олега огромные глазки. - Ведь правда, дядя Олег?
В переносице щекотливо задергались слезы, готовые вот-вот рвануться из глаз.
И почему так остро колет в груди, в самой сердцевине, в самой сути его существа?! Отчаянно, нещадно, ноюще колет, болит, дергается, кричит?..
Он стиснул в ладони ее маленькие пальчики.
- Да, Дашенька, - уверенно выдавил он из себя. - Ты будешь самым лучшим врачом на свете!
Девочка улыбнулась ему. С благодарностью, с откровением, с обещанием, которое давала сейчас не только себе самой, но и ему тоже, - этому странному одинокому мужчине, который поверил в нее, не бросил, оказался рядом именно тогда, когда она отчаянно в нем нуждалась и ждала его.
Дядя Олег. Человек, который открыл для нее новый мир без слез и страха. Мир, в котором исполнялись мечты.
...