Temarka:
11.08.10 15:34
Vlada писал(а):
А вот интересно, книги в виде дневников героев - это тоже эпистолярный жанр или нет?
Мне то же самое в голову приходило))
колючка:
11.08.10 16:43
Роуз, с жемчугом!!!
Я вчера так испарениями надышалась, до сих пор голова побаливает, сижу с закрытыми окнами. У нас каждое лето так, но не в таком Количестве!!!
Ми-ми, "Сэру Филиппу" - второй роман о Бриджертонах, который я смогла осилить
. Он мне очень понравился.
Влада, замечательный ссылки, я зачитывались!
Роуз, посмотрела я твои ролики, во-первых поразилась милой, молодой Бонэм-Картер, во-вторых нечего не поняла
, дайте ссылку на русскую озвучку!!!
И письма очень хороши!
Теперь по последнему вопросу: а кто в дневнике адресат? Сам пишущий, только через много лет? Или некое неодушевленное лицо, именуемое дневником?
Чисто мое субъективное мнение - дневник это не письмо!
Я думала нас Алюль порадует письмами В.С.?
П.С. Влада, а что за упомянутые в статье по ссылке "Португальские письма"?
Vlada:
11.08.10 17:12
Настя, про "Португальские письма" сама знаю не больше того, что в статье. Я поняла, это мистификация - один сочинил, выдал за письма другого!
Ми-ми:
11.08.10 18:15
Розочка. спасибо, с твоей подачи скачала Джин Уэбстер и сразу два романа: и "Папашу" и продолжение, знаешь, что оно есть? Мне приведенные письма жутко понравились!
А из приведенных Владой статей (у меня открылись только две) приведу концовку
Цитата:
Из письма Г. Флобера:
“Эта книга, где всё держится на расчёте и ухищрениях стиля, – не кровное моё чадо, я её не вынашиваю в своей утробе, я чувствую, что для меня она – нечто нарочитое, искусственное. Возможно, это получится здорово и она вызовет восторг у некоторых (да и то у немногих), другие найдут известную правду в деталях и наблюдениях. Но вот воздуха! Воздуха! – просторных пассажей, широких и полнозвучных периодов, текущих плавно, как реки, обилия метафор, ярких вспышек стиля – словом, всего того, что мне мило, там не будет”.
Мастер оказался прав. Но всё это – и воздух, и метафоры, и вспышки стиля – есть в другом его романе, том самом, откуда взяты эти слова. Эпистолярном романе о самом себе.
Это трагическая книга. Трагизм её нарастает медленно, от письма к письму, от года к году и достигает к концу шекспировской силы. “То, о чём мечтаю я, люди дать мне не могут, – пишет Флобер за два года до смерти. – Да и, по правде говоря, ни о чём я уже не мечтаю. Жизнь моя прошла в погоне за химерами. От них я отступился”.
Горькое признание! И дело не только в разорении, призрак которого давно уже витает над ним, не только в читательском неуспехе всего, что написано им после «Бовари», и даже не в одиночестве. Том самом одиночестве, которым он некогда так дорожил и которое теперь становится подчас невыносимым. “Я обожаю детей и был рождён для того, чтобы стать прекрасным папашей. Но судьба и литература судили иначе!.. Это одна из печальных сторон моей старости – что нет рядом со мной маленького существа, которое я мог бы любить и ласкать”.
Ба, да Флобер ли это? Тот самый Флобер, который обронил однажды: “Нет на свете ничего превыше искусства!..” Не это ли и есть самая большая химера? Нет? Но отчего тогда ядом сомнения пропитаны его последние письма? Отчего вспоминает он вдруг слова Фонтенеля о том, что “мы ничего не совершили бы в этом мире, когда бы не ведомы были ложными идеями?” Отчего завещает любимому своему ученику Мопассану: “Помни старинное изречение доброго Горация: «Oderunt poetas»” (поэтов ненавидят)?
Это последние дошедшие до нас слова Гюстава Флобера. По праву считал он себя поэтом (“я родился лириком”), но он ошибся, поставив искусство выше жизни – его собственная судьба подтверждает это.
Вернее, судьба его книг. Посмотрим правде в глаза. Лишь «Госпожа Бовари» полнокровно живёт сегодня да грандиозный роман в письмах, одно из самых изумительных сокровищ золотой эпистолярной библиотеки.
Входят в неё, безусловно, и письма Фицджеральда дочери – писателя, о котором с лёгкой руки Хемингуэя, описавшего автора «Великого Гэтсби» в «Празднике, который всегда с тобой», сложилось превратное и уж во всяком случае однобокое представление. Этаким гулякой рисуется он, мнительным и вздорным скандалистом, а между тем это нежный, мудрый и терпеливый отец, взваливший на себя весь груз родительского воспитания, ибо жена на долгие годы оказалась заточённой в психиатрической лечебнице. Его письма к дочери – это одновременно исповедь и проповедь, беспримерная по откровенности летопись душевных мук, отчаянья и редких непродолжительных вспышек надежды...
“Все предметы он называл своими именами, – сообщает Диоген Лаэртский об Эпикуре, отце эпистолярного жанра и его классике. – Ясность у него была такая, что и в сочинении своём «О риторике» он не считает нужным требовать ничего, кроме ясности. А в письмах своих он обращается... «желаю благополучия» или «желаю добра»”.
Ах, как не хватает мне письма в современной литературе! Его родовых, что ли, признаков...
И не только в литературе. Не только... Пусть же это моё скромное сочинение будет низким поклоном жанру, который, увы, уходит в небытие.»
“Эта книга, где всё держится на расчёте и ухищрениях стиля, – не кровное моё чадо, я её не вынашиваю в своей утробе, я чувствую, что для меня она – нечто нарочитое, искусственное. Возможно, это получится здорово и она вызовет восторг у некоторых (да и то у немногих), другие найдут известную правду в деталях и наблюдениях. Но вот воздуха! Воздуха! – просторных пассажей, широких и полнозвучных периодов, текущих плавно, как реки, обилия метафор, ярких вспышек стиля – словом, всего того, что мне мило, там не будет”.
Мастер оказался прав. Но всё это – и воздух, и метафоры, и вспышки стиля – есть в другом его романе, том самом, откуда взяты эти слова. Эпистолярном романе о самом себе.
Это трагическая книга. Трагизм её нарастает медленно, от письма к письму, от года к году и достигает к концу шекспировской силы. “То, о чём мечтаю я, люди дать мне не могут, – пишет Флобер за два года до смерти. – Да и, по правде говоря, ни о чём я уже не мечтаю. Жизнь моя прошла в погоне за химерами. От них я отступился”.
Горькое признание! И дело не только в разорении, призрак которого давно уже витает над ним, не только в читательском неуспехе всего, что написано им после «Бовари», и даже не в одиночестве. Том самом одиночестве, которым он некогда так дорожил и которое теперь становится подчас невыносимым. “Я обожаю детей и был рождён для того, чтобы стать прекрасным папашей. Но судьба и литература судили иначе!.. Это одна из печальных сторон моей старости – что нет рядом со мной маленького существа, которое я мог бы любить и ласкать”.
Ба, да Флобер ли это? Тот самый Флобер, который обронил однажды: “Нет на свете ничего превыше искусства!..” Не это ли и есть самая большая химера? Нет? Но отчего тогда ядом сомнения пропитаны его последние письма? Отчего вспоминает он вдруг слова Фонтенеля о том, что “мы ничего не совершили бы в этом мире, когда бы не ведомы были ложными идеями?” Отчего завещает любимому своему ученику Мопассану: “Помни старинное изречение доброго Горация: «Oderunt poetas»” (поэтов ненавидят)?
Это последние дошедшие до нас слова Гюстава Флобера. По праву считал он себя поэтом (“я родился лириком”), но он ошибся, поставив искусство выше жизни – его собственная судьба подтверждает это.
Вернее, судьба его книг. Посмотрим правде в глаза. Лишь «Госпожа Бовари» полнокровно живёт сегодня да грандиозный роман в письмах, одно из самых изумительных сокровищ золотой эпистолярной библиотеки.
Входят в неё, безусловно, и письма Фицджеральда дочери – писателя, о котором с лёгкой руки Хемингуэя, описавшего автора «Великого Гэтсби» в «Празднике, который всегда с тобой», сложилось превратное и уж во всяком случае однобокое представление. Этаким гулякой рисуется он, мнительным и вздорным скандалистом, а между тем это нежный, мудрый и терпеливый отец, взваливший на себя весь груз родительского воспитания, ибо жена на долгие годы оказалась заточённой в психиатрической лечебнице. Его письма к дочери – это одновременно исповедь и проповедь, беспримерная по откровенности летопись душевных мук, отчаянья и редких непродолжительных вспышек надежды...
“Все предметы он называл своими именами, – сообщает Диоген Лаэртский об Эпикуре, отце эпистолярного жанра и его классике. – Ясность у него была такая, что и в сочинении своём «О риторике» он не считает нужным требовать ничего, кроме ясности. А в письмах своих он обращается... «желаю благополучия» или «желаю добра»”.
Ах, как не хватает мне письма в современной литературе! Его родовых, что ли, признаков...
И не только в литературе. Не только... Пусть же это моё скромное сочинение будет низким поклоном жанру, который, увы, уходит в небытие.»
И вот обнадеживающие известия о рождении практически нового жанра:
Цитата:
«Благодаря интернету появились и романы, основанные на электронной переписке. Первый значительный роман, написанный на испанском языке и описывающий переписку исключительно посредством электронной почты — «Сердце Вольтера» (2005) пуэрториканского писателя Луиса Лопеса Ньевеса. В отличие от традиционного эпистолярного романа, использование электронной почты в романе делает сюжет более динамичным, так как интернет позволяет доставлять сообщения в любую точку планеты за считанные секунды.»
Я смолоду обожаю романы в письмах, считаю их более интимными, душевными, и больше раскрывающими атмосферу времени. Дневники - это совсем другое. Если письма подлинные (или написаны мастером прозы) то это все-таки переписка минимум двоих, а не описания наблюдений и повседневных забот. Хотя были в моде сочинения и даже научные труды в виде писем.
Представляете, вчера написала одно письмо из конкурсной переписки и по ошибке закрыла, не сохранив! С утра рвала на себе волосы!
Настя, повтори здесь в клубе для всех письма Бонапарта к Жозефине! Чудо как хороши и темпераментны!
froellf:
11.08.10 20:11
Поздравляю с "жемчужным" званием!
И еще, с твоей подачи, как и Ми-ми, я скачала "... дядюшку" Твои отрывки - просто заворожили, буду ночью читать ))
Ми-ми:
11.08.10 22:33
Розочка, жемчужная наша! Сияй!!!
Писала-писала письма и поняла. что получается просто следующая глава моего как обычно недоконченного романа, и решила втиснуть его или в нашу библиотеку, или в свой блог, который тоже уже пухнет от глупостей. Когда пристрою - дам ссылку, может кто-нибудь еще не знаком с этим шедевром, который заткнут в Нашем творчестве без приличного названия и благополучно забыт всеми, кроме Танюшки, которая время от времени мне напоминает, что ждет продолжения. Героиня романа получила в браке имя мадам Де Руэ и там есть все, кроме кошки. которая из другой оперы.
По поводу писем я хочу сказать. что для меня самое главное в любом письме - есть ли в нем смысл. что-то интересное и умное, поучительное для меня.Когда я писала "Жизель", много места занимали письма, в основном военные, и я из кожи лезла, чтобы они были интересны как получателю, так и читателям. Но выдержала ли я стил начала 20 века - не знаю до сих пор. Потому что иногда всплывают в старых письмах такие перлы, что не веришь своим глазам: когда это написано? Неужели Наполеон Жозефине? Значит, можно писать все? От чего я балдею - так это от стихов Бродского "Письма римскому другу" В этом стиле и о Бродском мы вели переписку со знакомым, который как раз переехал в Германию. Я потом опубликовала их в инете под названием "Письма немецкому другу" (чтобы не писать "Кельнскому").
А вот несколько писем из Жизели, довоенных и 1914-15 годов.
""Потом она на минуту задумалась, достала из сумочки письмо и протянула Андрею.
- Я хочу, чтобы вы прочитали это, когда я буду уже далеко. Это моя исповедь. После этого, если вы не отшатнетесь от меня с презрением, напишите мне – или же ничего не говорите, я не обижусь.
“Я искренне написала вам о своей жизни и о несчастии, что произошло со мной, и в котором я одна виновата. Но если вы представите молодую и неопытную девушку, которая ничего еще не знает о жизни и которая поставлена перед необходимостью выбора, но не осознающая всех последствий своего решения, вы, может быть, снисходительней отнесетесь ко мне. Опыт, приобретенный мною, не дал мне ничего, я не стала больше разбираться в своих чувствах, я ничего не узнала о любви, которая остается для меня загадкой, один только страх перед новыми разочарованиям отравляет мне жизнь. Я стала бояться всех мужчин, поняв, что они имеют власть надо мной. Это приводит меня в содрогание своей загадочностью. На сцене я не могу танцевать роль влюбленной героини, одна только техника танца приносит мне успех у публики. Ваши письма были мне большим утешением. Захотите ли вы продолжать нашу дружбу?”
“Лидия! В детстве однажды я отобрал у кота птичку, пойманную для развлечения, потому что был он сыт и хотел только позабавиться. Она сидела у меня на ладони и я слышал, как колотится ее сердечко. Когда я погладил тихонько ее по головке и крылышкам, она стала судорожно вырываться, испугавшись меня не меньше кота. Прочитав ваше письмо, я захотел посадить вас на колени и утешить, как испуганную маленькую девочку, но боюсь, что вы отшатнетесь от меня в страхе, который доставляет вам внимание мужчины. Я нахожусь еще под сильным впечатлением от вашей истории, поэтому не могу ясно мыслить. Я хочу только сказать, что испугавшись темной комнаты, маленькая девочка даже не предполагает, насколько она красива и уютна, когда в ней включен свет. Я напишу вам об этом, когда немного приду в себя и соберусь с мыслями. Сейчас же я тороплюсь отправить письмо, чтобы сократить муки неизвестности, которые, я чувствую, терзают вас по поводу моего отношения к этой истории. Так вот, если вы признаетесь, что вы убийца – во что я никогда не поверю – я и тогда не смогу перестать любить вас. Считайте себя моей маленькой сестрой. Вы успокоились? Я скоро вам напишу. До свидания, моя дорогая.”
Военные
“Моя родная, милая девочка, я вспоминаю поминутно каждый день, проведенный с тобой, и это придает мне силы. Я не знаю, смогу ли я тебе потом рассказать все, чему стал свидетель, но если это когда-нибудь кончится и мы увидимся, то уж точно не об этом буду я говорить. Только воспоминания о прежних днях, а значит, воспоминания о днях, проведенных с тобой, соединяют меня с той жизнью, где поэзия и философия, полная уважения к человеку, были основой всему.”
“Мой дорогой, помнишь, как я писала тебе - дорогой друг? - теперь же хочется написать: дорогой муж! Андрей, родной, каждый день я убеждаю себя, что мы с тобой в разлуке, как и планировали, до весны, а там ты приедешь и будет день нашей свадьбы. Но приходит ночь и реальность становится для меня очевидной, когда я лежу без сна в темноте и думаю, что ты там, где ты есть. То есть там, где ты рискуешь поминутно своей жизнью. Одни воспоминания являются мне слабым утешением. Я вспоминаю, как мы сидели на лавочке под каштанами на набережной напротив острова Ситэ, и серая громада собора Нотр Дам просвечивала сквозь первую нежную зелень деревьев. Я была так счастлива, что ты поехал со мной в Париж, что почти не замечала окружающего, но это все запечатлелось в памяти, как на фотографической карточке. Это было накануне нашего объяснения, я чувствовала в себе дрожь предчувствия, я еще не знала, что произойдет, и наслаждалась только твоим присутствием рядом. Твоя рука на моей, твой взгляд, вызывали тайное и непонятное тогда волнение. Я никогда не забуду, как ты, показывая какое-то здание за рекой, взял меня за плечи и задержал руку на несколько секунд дольше. Понял ли ты то, что я сама тогда еще не знала - что мне хочется, чтобы твоя рука осталась обнимать меня? Мне кажется, что я всегда подозревала, что я люблю тебя - с того самого момента, как увидела в вагоне “Норд-Экспресса”, я это чувствовала всей кожей, не давая себе в этом отчета. Все, что мы видели с тобой вдвоем, приобретало такое значение, так запоминалось - и все из-за того, что ты был рядом. Ты обратил ли внимание на то, что мы всегда встречались весной? А сейчас зима и я утешаюсь тем, что у нас все впереди и мы побродим с тобой еще по заснеженным аллеям Летнего сада. Я хочу сидеть с тобой в экипаже и, закутавшись в мех, что ты накинешь на меня, чувствовать твою руку на талии, а вторую ты просунешь в мою муфту, но мы будем делать вид, что смотрим на мелькающие дома и никто не поймет, что румянец на наших лицах не только от мороза... Я люблю тебя и хочу того, что было летом на даче в Дудергофе и у тебя дома на Караванной... Андрей, я хочу этого, помни об этом и знай, что поэтому ты должен ко мне вернуться. Каждый день я молю об этом Бога.”
“ Милый мой, не дождавшись твоего письма, пишу тебе еще. Вчера я начала работать с Фокиным над “Жизелью”. Я много думаю над этой ролью и все больше и больше она мне нравится. Сегодня я подумала: что, если бы я узнала, что ты изменил мне? Сошла бы я с ума, как эта девочка? И я стала думать об изменах вообще. Мне кажется, страшно узнать не то, что любимый тобою человек изменил, то есть, полюбил другую, а то, что он обманывает тебя, то есть, продолжает уверять, что любит, а сам уже увлекся другой. Но ведь в истории с Жизелью может быть и по-другому: он должен жениться на другой, потому что это его долг перед семьей, а сам продолжает любить ее. В самом деле, не мог же граф жениться на крестьянке. Но почему же она сошла с ума? Неужели она не понимала этого с самого начала и надеялась на брак? Все это непонятно, и сцена сумасшествия не дается мне. Пока же я танцую безоблачную любовь и гадаю на ромашках “любит - не любит”, и это мне очень нравится. Я представляю себя совсем молоденькой девочкой (как я, когда вышла из балетного училища), и счастлива первой любовью, которая мне пока совсем неизвестна, поэтому я веду себя так, как привыкла: играю и танцую с любимым. Фокин доволен. Но хватит обо мне. Я волнуюсь, как ты переносишь зиму, не мерзнешь ли? На днях я зашла в Гостиный двор и, преодолев смущение, попросила приказчика выбрать теплые вещи для посылки на фронт, по его усмотрению. Оказалось, что к нему теперь часто обращаются с такими просьбами женщины, и у него все уже предусмотрено. Он попросил только описать, если возможно, размеры фигуры, тут я вспомнила тебя так живо, что стала пунцовой, но все-таки смогла указать ему, какого ты роста и что не толст, стараясь не удивлять осведомленностью, какой не должно быть у девицы. Выйдя из магазина со свертком, я смеялась, представляя, что тебе все это может быть велико, хотя я точно помню твою фигуру, которую держала в объятьях. Напиши же мне, когда получишь посылку, то ли я тебе прислала и что еще тебе хотелось бы. Одно я точно знаю и уже выполнила. Ты конечно скучаешь без сладкого, ведь ты такой сластена! Я послала тебе шоколад и конфеты, какие ты мне чаще всего дарил, значит, твои любимые. Угодила я тебе?”
“Лидочка, родная моя, сегодня получив твои письма, сразу четыре, и посылку, которые путешествовали за мной в Польшу, а потом назад, пока не встретили по дороге. Я сразу открыл посылку и сел с шоколадной конфеткой во рту читать твои письма. Мне хотелось плакать и смеяться, но с шоколадом во рту это делать затруднительно, поэтому я просто наслаждался и конфетой и ощущением, что ты рядом. Так живо я представил все, о чем ты пишешь! Особенно “то, что было в Дудергофе и потом на Караванной”, то, что ты так хочешь, что мне стало уже не до шоколада. Лишь потом, придя в себя от грез, в которые повергли меня твои письма, я перечитал их внимательно еще раз и рассмотрел все, что так любезно выбрал мне приказчик из Гостиного двора. Спасибо, дорогая моя, теперь, надевая эти вещи, которые мне действительно чуть велики, я буду думать о том, что ты так хорошо помнишь мои размеры! По поводу твоих волнений за мою жизнь могу только сообщить, что они напрасны, так как я не бываю даже в районе боевых действий, моя задача - оценить разрушения, которые принесли эти действия и по возможности восстановить разрушенное. Поэтому будь спокойна за меня, тем более, что я не менее сильно, чем ты, хочу вернуться, чтобы наконец сделать тебя своей женой. В этом наши желания совпадают. Я люблю тебя, люблю, люблю! Что же касается твоих рассуждений относительно измены, я полностью согласен с тобой, что страшна не измена, страшен обман. Если бы я тогда в Париже узнал, что ты любишь все-таки Гурского, то смирился бы с этим и радовался твоему счастью, радовался с кровоточащим от страдания сердцем. Но я всегда был уверен, что ты никогда не будешь обманывать меня и его, сохраняя обоих у своих ног. Что же касается истории о твоей простушке Жизели, то она не так проста, как кажется, но я расскажу тебе об этом в следующем письме, так как в мечтах о тебе и наслаждении шоколадом пролетело время отдыха и пора отправляться к следующему разрушенному мосту, чтобы посмотреть, нельзя ли его как-нибудь восстановить. Нежно целую тебя (так, как в Дудергофе), моя Фея Шоколадных Конфет!”
колючка:
12.08.10 06:23
Ми-ми, я тожу жду продолжение про Катрин! *обиженно надув губки*
А письма из Жизели потрясающие.
Ми-ми:
12.08.10 10:56
Ой, Настя, ты тоже читала про Катю? Я и забыла! Сейчас сама перечитывала, чтобы войти в атмосферу (время-то точно Остин, 1804 год), и удивлялась, я ли это написала. Ладно, буду писать, а всю историю втисну в безразмерный свой блог.
Жаль, что в "Опасных связях" письма такие длинные, но они такие стильные для своего времени! Я была поражена фактом, что это - единственное сочинение артиллерийского офицера. Вот талант!!! за фривольной историей попадаются иногда такие умные мысли! История не дает покоя уже не один век, читают и смотрят кино, уже 4 фильма как минимум сняты и будут еще! Посмотрите, как обмениваются письмами влюбленные, жаль только, что я не нашла дублированный фильм, диалоги, которые тоже целиком взяты из писем, великолепны!
Алюль, а ты не могла бы привести нам образец письма Вальтера Скотта? Он писал замечательные письма!
Vlada:
12.08.10 13:40
Ми-ми, действительно, какие письма Жизели...
Я смотрю, ты вовсю работаешь! У меня пока все в голове, но нужно себя заставить переключиться с одной работы на другую - тут села муза на шею, которая отвечает за "Самый лучший подарок", я придираюсь к каждой своей фразе, слову. У тебя тоже так? если муза меня отпустит, даст передохнуть - тут же выдам письмо, благо время есть. Конкурировать с тобой невозможно, но просто хочу попробовать себя в новом подражании
Алюль:
12.08.10 13:59
Ми-ми, да я бы с удовольствием, но... Дело в том, что целых писем Вальтера Скотта у меня практически нет. Есть отрывочки, но они просто как цитаты, даже не фрагмент письма. А ведь он переписывался со многими интересными людьми! Но всё же, всё же...
Когда в жизни В. Скотта наступили трудные времена (он стал банкротом) и даже над его замком Эбботсфорд нависла угроза конфискации, он стал писать ещё больше, стараясь расплатиться с долгами. Его жена умерла, причём жизненные невзгоды сыграли в этом большую роль, его собственное здоровье оставляло желать лучшего. И вот он узнаёт, что у сына Вальтера открылся кашель, он умоляет его поехать для поправки здоровья на юг Франции:
Цитата:
«Что проку от моей борьбы, когда она не пойдет во благо моим детям, и если ты, упаси Господь, вконец подорвешь свое здоровье, я со всей решимостью заявляю: пусть их забирают и Эбботсфорд, и все остальное, ибо я не захочу и не буду гнуть спину, чтобы сохранить его для семьи, хотя сейчас отдаюсь этим трудам с радостью и удовольствием».
Напомнив Вальтеру о том, что их всегда связывала дружба более крепкая, нежели обычные отношения между отцом и сыном, Скотт добавляет:
Цитата:
«Молю тебя, со всем тщанием исполняй предписания врачей, а когда тебя начнут одолевать соблазны, вспомни о своем старом отце, которому ты, им поддавшись, разобьешь сердце».
Молодой человек, дослужившийся к тому времени до майора, внял этим советам и скоро поправился.
И ещё цитата из Хескета (биографа В. Скотта):
Ну и нам будет интересно прочитать одно из писем В. Скотта герою Отечественной войны 1812 года Денису Давыдову:
И ответ Дениса Давыдова:
whiterose:
12.08.10 14:40
Милые мои леди, спасибо за поздравления и чудный жемчуг! Никогда не перестану признаваться, что это мой любимый камень и даже сейчас, когда я пишу эти строки, в моих ушах – белые горошины - пуссеты.
Я очень рада, что вам понравились отрывки из «Длинноногого папочки», этот роман очаровательный. Продолжение я не читала, но собираюсь скачать в свою электронную книгу.
Настя, «Комнату с видом» муж качал на сайте, который сейчас вместо торрентов, кажется, какой-то трэкер (?), он искал по английскому названию картины “A room with a view”
Алюль, очень ты меня удивила с Денисом Давыдовым. Для меня – настоящее открытие, спасибо!
Девочки, вы меня успокоили с конкурсом.
В смысле, не я она такая. У меня, чего-то никак ничего не рождается. Да еще и время(начало 19 века), и страна, и тема… все смешалось в бедной моей головке, и хочется не просто повествования, а живого общения, эмоций… вся надежда на время, которое еще есть. 
Ми-ми, спасибо за Флобера. Очень любопытно. Не знала, что Мопассан считается его учеником
, и за упоминание «Опасных связей» тоже спасибо. Я все гадала, кто же из нас о них напишет , потому что невозможно говорить об эпистолярной жанре и даже не упомянуть творение да Лакло.
Ну а я вспомнила сразу три некогда прочитанных мной произведения в этом жанре.
Андре Моруа «Письма незнакомке». Я знаю, что в советские времена эту вещь было сложно достать и, думаю, для того времени (жесткой цензуры) она была довольно… французская и утонченная. Во всяком случае одна моя знакомая в возрасте за 50 вспоминает, с каким упоением и интересом и предвкушением это все читалось в 20.
Цитата:
О необходимой мере кокетства
«Клевета, сударь! Вы просто не понимаете, чем решили пренебречь», – говорит один из персонажей «Севильского цирюльника». Меня частенько так и подмывает сказать слишком доверчивой и непосредственной в любви женщине: «Кокетство, сударыня! Вы просто на понимаете, к чему относитесь свысока». Кокетство было и есть поразительно мощное и опасное оружие. Этот набор искусных уловок, так внимательно изученный мариво, заключается в том, чтобы сначала увлечь, затем оттолкнуть, сделать вид, будто что-то даришь, и тут же отнять. Результаты этой игры поразительны. И даже зная заранее обо всех этих ловушках, все равно попадешься.
Если хорошенько подумать, это вполне естественно. Без легкого кокетства, порождающего первую робкую надежду, у большинства людей любовь не просыпается. «Любить – значит испытывать волнение при мысли о некоей возможности, которая затем перерастает в потребность, настойчивое желание, навязчивую идею». Пока нам кажется совершенно невозможным понравиться такому-то мужчине (или такой-то женщине), мы и не думаем о нем (или о ней). Не терзаетесь же вы от того, что вы не королева англии. Всякий мужчина находит, что грета гарбо и мишель морган на редкость красивы, и восторгается ими, но ему и в голову не приходит убиваться от любви к ним. Для своих бесчисленных поклонников они всего лишь образы, живущие на экране. И не сулят никаких возможностей.
Но стоит нам только принять на свой счет чей-либо взор, улыбку, фразу, жест, как воображение помимо нашей воли уже рисует нам скрывающиеся за ними возможности. Эта женщина дала нам повод – пусть небольшой – надеяться? С этой минуты мы уже во власти сомнений. И вопрошаем себя: «Вправду ли она интересуется мною? А ну как она меня полюбит? Невероятно. И все же ее поведение…» Короче, как говаривал стендаль, мы «кристаллизуемся» на мысли о ней, другими словами, в мечтах расцвечиваем ее всеми красками, подобно тому как кристаллы соли в копях зальцбурга заставляют переливаться все предметы, которые туда помещают.
Мало-помалу желание превращается в наваждение, в навязчивую идею. Кокетке, которой хочется продлить это наваждение и «свести мужчину с ума», достаточно прибегнуть к старой как род людской тактике: Убежать, дав перед этим понять, что она не имеет ничего против преследования, отказать, оставляя, однако, проблеск надежды: «Возможно, завтра я буду ваша». И уж тогда незадачливые мужчины последуют за нею хоть на край света.
Эти уловки достойны осуждения, если кокетка употребляет их, дабы вывести из равновесия многочисленных воздыхателей. Такое поведение непременно заставит ее быть нервной и обманывать, разве только она чертовски ловка и умудриться, никому не уступая, не задеть самолюбия мужчин. Но и записная кокетка рискует в конце концов исчерпать терпение своих обожателей. Она, как селимена у мольера, погнавшись за несколькими зайцами сразу, в конечном счете не поймает ни одного.
Раз вы не можете в счастливой стороне, как все нашел я в вас, все обрести во мне, – прощайте навсегда! Как тягостную ношу, с восторгом наконец я ваши цепи сброшу.
Напротив, кокетство совершенно невинно и даже необходимо, если его цель – сохранить привязанность мужчины, которого любят. В этом случае женщина в глубине души не испытывает никакого желания кокетничать. «Величайшее чудо любви в том, что она исцеляет от кокетства». По-настоящему влюбленной женщине приятно отдаваться без оглядки и притворства, часто с возвышенным великодушием. Однако случается, что женщина вынуждена слегка помучить того, кого любит, так как он принадлежит к числу тех мужчин, которые не могут жить, не страдая, и которых удерживает сомнение.
Тогда даже целомудренной, но влюбленной женщине не зазорно притворяться кокеткой, дабы не потерять привязанность мужчины, подобно тому как сестре милосердия приходится иногда в интересах больного быть безжалостной. Укол болезнен, но целителен. Ревность мучительна, но она укрепляет чувство. Если вы, моя незнакомка, когда-либо позволите мне узнать вас, не будьте кокеткой. Не то я непременно попадусь в сети, как и всякий другой. Прощайте.
«Клевета, сударь! Вы просто не понимаете, чем решили пренебречь», – говорит один из персонажей «Севильского цирюльника». Меня частенько так и подмывает сказать слишком доверчивой и непосредственной в любви женщине: «Кокетство, сударыня! Вы просто на понимаете, к чему относитесь свысока». Кокетство было и есть поразительно мощное и опасное оружие. Этот набор искусных уловок, так внимательно изученный мариво, заключается в том, чтобы сначала увлечь, затем оттолкнуть, сделать вид, будто что-то даришь, и тут же отнять. Результаты этой игры поразительны. И даже зная заранее обо всех этих ловушках, все равно попадешься.
Если хорошенько подумать, это вполне естественно. Без легкого кокетства, порождающего первую робкую надежду, у большинства людей любовь не просыпается. «Любить – значит испытывать волнение при мысли о некоей возможности, которая затем перерастает в потребность, настойчивое желание, навязчивую идею». Пока нам кажется совершенно невозможным понравиться такому-то мужчине (или такой-то женщине), мы и не думаем о нем (или о ней). Не терзаетесь же вы от того, что вы не королева англии. Всякий мужчина находит, что грета гарбо и мишель морган на редкость красивы, и восторгается ими, но ему и в голову не приходит убиваться от любви к ним. Для своих бесчисленных поклонников они всего лишь образы, живущие на экране. И не сулят никаких возможностей.
Но стоит нам только принять на свой счет чей-либо взор, улыбку, фразу, жест, как воображение помимо нашей воли уже рисует нам скрывающиеся за ними возможности. Эта женщина дала нам повод – пусть небольшой – надеяться? С этой минуты мы уже во власти сомнений. И вопрошаем себя: «Вправду ли она интересуется мною? А ну как она меня полюбит? Невероятно. И все же ее поведение…» Короче, как говаривал стендаль, мы «кристаллизуемся» на мысли о ней, другими словами, в мечтах расцвечиваем ее всеми красками, подобно тому как кристаллы соли в копях зальцбурга заставляют переливаться все предметы, которые туда помещают.
Мало-помалу желание превращается в наваждение, в навязчивую идею. Кокетке, которой хочется продлить это наваждение и «свести мужчину с ума», достаточно прибегнуть к старой как род людской тактике: Убежать, дав перед этим понять, что она не имеет ничего против преследования, отказать, оставляя, однако, проблеск надежды: «Возможно, завтра я буду ваша». И уж тогда незадачливые мужчины последуют за нею хоть на край света.
Эти уловки достойны осуждения, если кокетка употребляет их, дабы вывести из равновесия многочисленных воздыхателей. Такое поведение непременно заставит ее быть нервной и обманывать, разве только она чертовски ловка и умудриться, никому не уступая, не задеть самолюбия мужчин. Но и записная кокетка рискует в конце концов исчерпать терпение своих обожателей. Она, как селимена у мольера, погнавшись за несколькими зайцами сразу, в конечном счете не поймает ни одного.
Раз вы не можете в счастливой стороне, как все нашел я в вас, все обрести во мне, – прощайте навсегда! Как тягостную ношу, с восторгом наконец я ваши цепи сброшу.
Напротив, кокетство совершенно невинно и даже необходимо, если его цель – сохранить привязанность мужчины, которого любят. В этом случае женщина в глубине души не испытывает никакого желания кокетничать. «Величайшее чудо любви в том, что она исцеляет от кокетства». По-настоящему влюбленной женщине приятно отдаваться без оглядки и притворства, часто с возвышенным великодушием. Однако случается, что женщина вынуждена слегка помучить того, кого любит, так как он принадлежит к числу тех мужчин, которые не могут жить, не страдая, и которых удерживает сомнение.
Тогда даже целомудренной, но влюбленной женщине не зазорно притворяться кокеткой, дабы не потерять привязанность мужчины, подобно тому как сестре милосердия приходится иногда в интересах больного быть безжалостной. Укол болезнен, но целителен. Ревность мучительна, но она укрепляет чувство. Если вы, моя незнакомка, когда-либо позволите мне узнать вас, не будьте кокеткой. Не то я непременно попадусь в сети, как и всякий другой. Прощайте.
Монтескье «Персидские письма». Сюжет представляет собой переписку восточного вельможи, который путешествует по Франции Людовика. В своих письмах он делится увиденным, удивляется царящим нравам, руководит гаремом, получает письма от евнухов и жен.
Цитата:
ПИСЬМО IX. Первый евнух к Ибби в Эрзерум
Ты следуешь за своим господином в его странствиях; ты проезжаешь область за областью и царство за царством; печали бессильны над тобою; каждый миг ты видишь новое; все, что ты наблюдаешь, развлекает тебя, и время бежит для тебя незаметно.
Иное дело я; я заперт в отвратительной тюрьме, постоянно окружен одними и теми же предметами и терзаюсь одними и теми же печалями. Я стенаю, удрученный бременем пятидесяти годов, проведенных в заботах и тревогах, и не могу сказать, что в течение моей долгой жизни мне выпал хоть один ясный день и хоть один спокойный миг.
Когда мой первый господин возымел жестокое намерение доверить мне своих жен и принудил меня с помощью соблазнов, подкрепленных тысячью угроз, навсегда расстаться с самим собою, я был уже очень утомлен службою на крайне тягостных должностях и рассчитывал, что пожертвую своими страстями ради отдохновения и богатства. Несчастный! Мой удрученный ум являл мне только награду, но не потерю: я надеялся, что освобожусь от волнений любви благодаря тому, что лишусь возможности удовлетворять ее. Увы! Во мне погасили следствие страстей, не затушив их причины, и, вместо того, чтобы избавиться от них, я оказался окруженным предметами, которые беспрестанно их возбуждали. Я поступил в сераль, где все внушало мне сожаление о моей утрате: ежеминутно я ощущал волнение чувств; тысячи природных красот раскрывались предо мною, казалось, только для того, чтобы повергнуть меня в отчаяние. К довершению несчастья у меня перед глазами всегда был счастливец. В эти годы смятения всякий раз, как я сопровождал женщину к ложу моего господина, всякий раз, как я раздевал ее, я возвращался к себе с яростью в сердце и со страшной безнадежностью в душе.
Ты следуешь за своим господином в его странствиях; ты проезжаешь область за областью и царство за царством; печали бессильны над тобою; каждый миг ты видишь новое; все, что ты наблюдаешь, развлекает тебя, и время бежит для тебя незаметно.
Иное дело я; я заперт в отвратительной тюрьме, постоянно окружен одними и теми же предметами и терзаюсь одними и теми же печалями. Я стенаю, удрученный бременем пятидесяти годов, проведенных в заботах и тревогах, и не могу сказать, что в течение моей долгой жизни мне выпал хоть один ясный день и хоть один спокойный миг.
Когда мой первый господин возымел жестокое намерение доверить мне своих жен и принудил меня с помощью соблазнов, подкрепленных тысячью угроз, навсегда расстаться с самим собою, я был уже очень утомлен службою на крайне тягостных должностях и рассчитывал, что пожертвую своими страстями ради отдохновения и богатства. Несчастный! Мой удрученный ум являл мне только награду, но не потерю: я надеялся, что освобожусь от волнений любви благодаря тому, что лишусь возможности удовлетворять ее. Увы! Во мне погасили следствие страстей, не затушив их причины, и, вместо того, чтобы избавиться от них, я оказался окруженным предметами, которые беспрестанно их возбуждали. Я поступил в сераль, где все внушало мне сожаление о моей утрате: ежеминутно я ощущал волнение чувств; тысячи природных красот раскрывались предо мною, казалось, только для того, чтобы повергнуть меня в отчаяние. К довершению несчастья у меня перед глазами всегда был счастливец. В эти годы смятения всякий раз, как я сопровождал женщину к ложу моего господина, всякий раз, как я раздевал ее, я возвращался к себе с яростью в сердце и со страшной безнадежностью в душе.
Каверин «Перед зеркалом». Очень сильное драматическое произведение. Долгое время бывшее под запретом. Оно об эмигрантах, о художниках, о любви и одиночестве. Далось мне это чтение не просто, но не оценить глубины этой прозы невозможно. Это – одна из жемчужин моей домашней библиотеки.
Цитата:
1.II.14.
Дорогой мой, отгадайте, откуда я вам пищу? Из Ялты! Удивлены? Только что приехала и сижу в прекрасной гостинице. Но не очень-то радуйтесь за меня. Я чувствую себя отвратительно, гадко.
Помните, я писала, что мне предлагают стипендию? Этот господин — его фамилия Карманов — зашел ко мне в тот день, когда у меня был врач, который сказал, что у меня легкие нездоровы. И Карманов предложил мне не только стипендию (на учение), разумеется, заимообразно, но также и поездку на месяц в Ялту. Меня, правда, немного смутило, что ему тоже надо было зачем-то в Крым. Но человек он семейный, всегда был по отношению ко мне корректен, и, хотя я знала, что нравлюсь ему, однако не имела основания не верить в его благородство. Папа позволил мне ехать, и вообще о моей поездке многие знали. И вот в поезде этот господин вдруг сделал мне формальное глупое предложение, на которое я ответила, что, если он прикоснется ко мне (мы ехали в одном купе), я плюну ему в физиономию. Он перешел в другое купе, и больше я его не видела. О стипендии теперь нечего и говорить, хотя известная сумма уже затрачена. Я ему, конечно, выплачу, когда стану служить. Сижу сейчас без копейки, далеко от Питера, нездорова. Но уехать нельзя, потому что я не хочу, чтобы папа узнал об этой истории.
От Севастополя до Ялты ехали на автомобиле. Хотя и была скверная погода, холодно и снег, все же я любовалась природой, о прелести которой сейчас не в силах писать. Прошу Вас, сожгите это письмо. Не хочу, чтобы оно впоследствии было свидетелем моего несчастья. Я верю, что все перемелется, как-нибудь устроюсь, поищу уроки. А пока — напишите мне, дорогой, чтобы хоть немного успокоить меня.
Дорогой мой, отгадайте, откуда я вам пищу? Из Ялты! Удивлены? Только что приехала и сижу в прекрасной гостинице. Но не очень-то радуйтесь за меня. Я чувствую себя отвратительно, гадко.
Помните, я писала, что мне предлагают стипендию? Этот господин — его фамилия Карманов — зашел ко мне в тот день, когда у меня был врач, который сказал, что у меня легкие нездоровы. И Карманов предложил мне не только стипендию (на учение), разумеется, заимообразно, но также и поездку на месяц в Ялту. Меня, правда, немного смутило, что ему тоже надо было зачем-то в Крым. Но человек он семейный, всегда был по отношению ко мне корректен, и, хотя я знала, что нравлюсь ему, однако не имела основания не верить в его благородство. Папа позволил мне ехать, и вообще о моей поездке многие знали. И вот в поезде этот господин вдруг сделал мне формальное глупое предложение, на которое я ответила, что, если он прикоснется ко мне (мы ехали в одном купе), я плюну ему в физиономию. Он перешел в другое купе, и больше я его не видела. О стипендии теперь нечего и говорить, хотя известная сумма уже затрачена. Я ему, конечно, выплачу, когда стану служить. Сижу сейчас без копейки, далеко от Питера, нездорова. Но уехать нельзя, потому что я не хочу, чтобы папа узнал об этой истории.
От Севастополя до Ялты ехали на автомобиле. Хотя и была скверная погода, холодно и снег, все же я любовалась природой, о прелести которой сейчас не в силах писать. Прошу Вас, сожгите это письмо. Не хочу, чтобы оно впоследствии было свидетелем моего несчастья. Я верю, что все перемелется, как-нибудь устроюсь, поищу уроки. А пока — напишите мне, дорогой, чтобы хоть немного успокоить меня.
Vlada:
12.08.10 14:49
Письма к незнакомке читала 10 лет назад, помню, что понравились, но вот подробнее не скажу почему.
http://www.filmopoisk.ru/letters-to-juliet/
http://www.rvb.ru/pushkin/01text/06prose/02misc/01misc/0874.htm Пушкин. Роман в письмах
http://www.spisano.ru/essays/files.php?281000 роль писем героев в романе «Капитанская дочка2
Tamata:
12.08.10 17:04
Девочки, вот вношу свою лепту в наше обсуждение писем. Это послание, на мой взгляд совершенно изумительное, очень пылкое от того немного сумбурное, написал В Г. Белинский своей невесте, впоследствии жене, М. В. Орловой. Особенно мне нравиться предпоследний абзац.
С.-П.Б. 1843 г., сент. 14-го.
Цитата:
Наконец-то вы и Бог сжалились надо мною. О, если бы вы знали, чего мне стоило ваше долгое молчание Первое письмо мое пошло к вам 3-го сент. (в пят.), след. 6 (в понед.), вы получили его. Я расчел, что во вторник Агр. В. дежурная, и потому думал, что ваш ответ пойдет в среду (8-го), а ко мне придет в субботу. Но в субботу ничего не пришло, и мне с чего-то вообразилось, что я жду вашего ответа на мое письмо уже недели две. В воскр. нет, я приуныл, - и в голову полезли разные вздоры: то мое письмо пропало на почте и не дошло до вас, то вы больны, и больны тяжко, то (смейтесь надо мною - я знал, что я глуп - ведь, вы же сделали меня дураком) вы вдруг охладели ли ко мне Я не мог работать (а с работою и так опоздал, все думая о вас), мне было тяжело, жизнь опять приняла в глазах моих мрачный колорит.
К тому же с воскресенья началась холодная и дождливая погода, а погода всегда имеет сильное влияние на расположение моего духа. В понедельник опять нет, сегодня ждал почти до 3-х часов, и с горя, несмотря на дождь, пошел обедать на другой конец Невского проспекта. Возвращаясь домой, возымел благое желание утешить себя в горе двумя десятками груш, твердо решившись истребить их менее, чем в двадцать минут. Прихожу домой, и из залы вижу в кабинете, на бюро, что-то в роде письма. У меня зарябило в глазах и захватило дух. Рука женская, но, может быть, это от Бак-х*. Н-т, на конверте штемпель московский. Что ж бы вы думали! - я сейчас схватил, распечатал, прочел? - Ничуть не бывало. Я переоделся, дождался, пока мой валет уйдет в свою комнату, - а сердце между тем билось...
Боже мой! сколько мучений прекратило ваше письмо! Сколько раз думал я, если это от болезни, то сохрани и помилуй меня Бог (это чуть ли не первая была моя молитва в жизни), если же это так - нынче да завтра, то прости ее, Господи! Я стал робок и всего боюсь, но больше всего в мире - вашей болезни. Мне кажется, что я так крепок, что смешно и думать и заботиться обо мне, но вы - о, Боже мой, Боже мой, сколько тяжелых грез, сколько мрачных опасении!
Тысячу и тысячу раз благодарю вас за ваше милое письмо. Оно так просто, так чуждо всякой изысканности и, между тем, так много говорит. Особенно восхитило оно меня тем, что в нем ваш характер, как живой, мечется у меня перед глазами, - ваш характер, весь составленный из благородной простоты, твердости и достоинства. Ваши выговоры мне за то и другое. я перечитывал их слово в слово, буква по букве, медленно, как гастроном, наслаждающейся лакомым кушаньем. Я дал себе слово, как можно больше провиниться перед вами, чтобы вы как можно больше бранили меня. Впрочем, вы в одном вашем упреке мне решительно не правы. Как вы мало меня знаете, говорите вы мне, и говорите неправду. Я вас знаю хорошо, а самая ваша безтребовательность могла меня уже заставить немножко зафантазироваться. Притом же, как русский человек, я как-то привык думать, что женясь, надо жить шире.
Это, конечно, глупо. Я вас знаю - знаю, что вас нельзя ни удивить, ни обрадовать мелочами и вздорами, но не отнимайте же совсем у меня права думать больше о вас, чем о себе. Я знаю, что для вас все равно, тот или этот стул, лишь бы можно было сидеть на нем, но что же мне делать, если я счастлив мыслью, что лучший стул будет у вас, а не у меня. Глупо, глупо и глупо - вижу сам, да разве я претендую теперь хоть на капельку ума? Разве я не знаю, что с тех пор, как начал посещать Сок.*, - сделался таким дураком, каким еще не бывал. Теперь я понял ту великую истину, что на свете только дураки счастливы. Я было отчаялся в возможности быть сколько-нибудь счастливым, не понимая того, что не велика беда, если родился не дураком, - стоить сойти с ума... Зарапортовался!
Все, что вы пишете о том, что было с вами со дня нашей разлуки, все это так истинно, так естественно и так понятно мне. За ваши мысли о неприличии вносить в общество свою нарядную печаль ин хотелось бы поцеловать вашу ножку. А что вы пустились в пляс, это мне не совсем по сердцу, потому что усиленное движете, может быть, вам вредно, пожалуй еще простудитесь.
А ведь Аграфена-то Васильевна права, упрекая вас, что вы не говорили со мною откровенно о будущем. Я было не раз думал начинать такие разговоры, да как-то все прилипал язык к гортани. Впрочем, пользы от этого для меня не было бы никакой, но эти разговоры делали бы меня безумно счастливым и более и более сближали бы нас друг с другом. А то меня всегда и постоянно мучила мысль, что мы не довольно близки друг к другу, что мы ребячимся, сбиваясь немного на провинциальный идеализм.
Мое здоровье! Да Бог его знает, - говорю вам, что не разберу, жив ли я, или умер. В воскресенье, поехав обедать к Комарову; простудился слегка - кашель и насморк - оттого, что теплое пальто насквозь промокло от дождя. Впрочем, простудный кашель –наслаждение в сравнении с нервическим и желудочным. Теперь все прошло. Я должен покаяться пред вами в грехах. Вот в чем дело: не иметь никого, с кем бы я мог иногда поговорить о вас, - для меня мучение. Вот почему Мария Алекс. Комарова знает то, чего не знают Корши. Я сказал ее мужу, ибо сам не имел духа даже передать ей вашего поклона. Прихожу после и вижу, что ей как-то неловко со мною. Хочется ей потрунить на мой счет, - и боится. Тогда я сам прехрабро начал наводить ее на шутки на мой счет. И что же? Она так конфузилась, так ярко вспыхивала, что мы с ее мужем стали смеяться, а я просто был в неистовом восторге! И было от чего! Я, который краснею за других – не только за себя, был тут геройски бесстыден, а бедная М.А. за меня резалась. Но в прошлое воскр. мы с нею таки потолковали о вас и об институте. Вообще я рад, что К-вы знают: чрез это я обдерживаюсь, привыкаю к мысли о новом положении и приучаюсь не бояться фразы: «все был не женат, а то вдруг женат!»
Я совершенно согласен с А.В., что вы были лучше всех на маленьком бале нашей начальницы. Другие могли быть свежее, грациознее, миловиднее вас, - это так, но только у одной у вас черты лица так строго правильны и дышат таким благородством, таким достоинством. В вашей красоте есть то величие и та грандиозность, которые даются умом и глубоким чувством. Вы были красавицей в полном значении этого слова, и вы много утратили от своей красоты, но при вас осталось еще то, чему позавидуют и красота и молодость, и что не может быть отнято от вас никогда. Я это давно уже начал понимать, но опыт – лучший учитель, и я недавно чужим опытом, еще боле убедился в том, что ничего нет опаснее, как связывать свою участь с участью женщины за то только, что она прекрасна и молода. Долго было бы распространяться об этом «чуждом опыте», и мне хотелось бы рассказать вам о нем не на письме. И потому пока скажу вам одно, что Б.* глубоко завидует мне, а я ему нисколько, или, лучше сказать, очень, очень жалею его и понимаю его восклицания еще в Москве: «зачем ей не 30 лет?»
Хотелось бы мне сказать вам, как глубоко, как сильно люблю я вас, сказать вам, что вы дали смысл моей жизни, и много, много хотелось бы сказать мне вам такого, что вы и без сказыванья должны знать. Но не буду говорить, потому что на словах и на письме все это выходит у меня как-то пошло и нисколько не выражает того, что бы должно было выразить. Теперь я понимаю, что поэту совсем не нужно влюбляться, чтобы хорошо писать о любви. Теперь я понял, что мы лучше всего умеем говорить о том, чего бы нам хотелось, но чего у нас нет, и что мы совсем не умеем говорить о том, чем мы полны.
Прощайте, Marie. Вы просите меня не мучить вас, заставляя долго ждать моих писем, я отвечаю вам в тот же день, как получил ваше письмо, и посылаю мой ответ завтра. Так хочу я всегда делать.
К тому же с воскресенья началась холодная и дождливая погода, а погода всегда имеет сильное влияние на расположение моего духа. В понедельник опять нет, сегодня ждал почти до 3-х часов, и с горя, несмотря на дождь, пошел обедать на другой конец Невского проспекта. Возвращаясь домой, возымел благое желание утешить себя в горе двумя десятками груш, твердо решившись истребить их менее, чем в двадцать минут. Прихожу домой, и из залы вижу в кабинете, на бюро, что-то в роде письма. У меня зарябило в глазах и захватило дух. Рука женская, но, может быть, это от Бак-х*. Н-т, на конверте штемпель московский. Что ж бы вы думали! - я сейчас схватил, распечатал, прочел? - Ничуть не бывало. Я переоделся, дождался, пока мой валет уйдет в свою комнату, - а сердце между тем билось...
Боже мой! сколько мучений прекратило ваше письмо! Сколько раз думал я, если это от болезни, то сохрани и помилуй меня Бог (это чуть ли не первая была моя молитва в жизни), если же это так - нынче да завтра, то прости ее, Господи! Я стал робок и всего боюсь, но больше всего в мире - вашей болезни. Мне кажется, что я так крепок, что смешно и думать и заботиться обо мне, но вы - о, Боже мой, Боже мой, сколько тяжелых грез, сколько мрачных опасении!
Тысячу и тысячу раз благодарю вас за ваше милое письмо. Оно так просто, так чуждо всякой изысканности и, между тем, так много говорит. Особенно восхитило оно меня тем, что в нем ваш характер, как живой, мечется у меня перед глазами, - ваш характер, весь составленный из благородной простоты, твердости и достоинства. Ваши выговоры мне за то и другое. я перечитывал их слово в слово, буква по букве, медленно, как гастроном, наслаждающейся лакомым кушаньем. Я дал себе слово, как можно больше провиниться перед вами, чтобы вы как можно больше бранили меня. Впрочем, вы в одном вашем упреке мне решительно не правы. Как вы мало меня знаете, говорите вы мне, и говорите неправду. Я вас знаю хорошо, а самая ваша безтребовательность могла меня уже заставить немножко зафантазироваться. Притом же, как русский человек, я как-то привык думать, что женясь, надо жить шире.
Это, конечно, глупо. Я вас знаю - знаю, что вас нельзя ни удивить, ни обрадовать мелочами и вздорами, но не отнимайте же совсем у меня права думать больше о вас, чем о себе. Я знаю, что для вас все равно, тот или этот стул, лишь бы можно было сидеть на нем, но что же мне делать, если я счастлив мыслью, что лучший стул будет у вас, а не у меня. Глупо, глупо и глупо - вижу сам, да разве я претендую теперь хоть на капельку ума? Разве я не знаю, что с тех пор, как начал посещать Сок.*, - сделался таким дураком, каким еще не бывал. Теперь я понял ту великую истину, что на свете только дураки счастливы. Я было отчаялся в возможности быть сколько-нибудь счастливым, не понимая того, что не велика беда, если родился не дураком, - стоить сойти с ума... Зарапортовался!
Все, что вы пишете о том, что было с вами со дня нашей разлуки, все это так истинно, так естественно и так понятно мне. За ваши мысли о неприличии вносить в общество свою нарядную печаль ин хотелось бы поцеловать вашу ножку. А что вы пустились в пляс, это мне не совсем по сердцу, потому что усиленное движете, может быть, вам вредно, пожалуй еще простудитесь.
А ведь Аграфена-то Васильевна права, упрекая вас, что вы не говорили со мною откровенно о будущем. Я было не раз думал начинать такие разговоры, да как-то все прилипал язык к гортани. Впрочем, пользы от этого для меня не было бы никакой, но эти разговоры делали бы меня безумно счастливым и более и более сближали бы нас друг с другом. А то меня всегда и постоянно мучила мысль, что мы не довольно близки друг к другу, что мы ребячимся, сбиваясь немного на провинциальный идеализм.
Мое здоровье! Да Бог его знает, - говорю вам, что не разберу, жив ли я, или умер. В воскресенье, поехав обедать к Комарову; простудился слегка - кашель и насморк - оттого, что теплое пальто насквозь промокло от дождя. Впрочем, простудный кашель –наслаждение в сравнении с нервическим и желудочным. Теперь все прошло. Я должен покаяться пред вами в грехах. Вот в чем дело: не иметь никого, с кем бы я мог иногда поговорить о вас, - для меня мучение. Вот почему Мария Алекс. Комарова знает то, чего не знают Корши. Я сказал ее мужу, ибо сам не имел духа даже передать ей вашего поклона. Прихожу после и вижу, что ей как-то неловко со мною. Хочется ей потрунить на мой счет, - и боится. Тогда я сам прехрабро начал наводить ее на шутки на мой счет. И что же? Она так конфузилась, так ярко вспыхивала, что мы с ее мужем стали смеяться, а я просто был в неистовом восторге! И было от чего! Я, который краснею за других – не только за себя, был тут геройски бесстыден, а бедная М.А. за меня резалась. Но в прошлое воскр. мы с нею таки потолковали о вас и об институте. Вообще я рад, что К-вы знают: чрез это я обдерживаюсь, привыкаю к мысли о новом положении и приучаюсь не бояться фразы: «все был не женат, а то вдруг женат!»
Я совершенно согласен с А.В., что вы были лучше всех на маленьком бале нашей начальницы. Другие могли быть свежее, грациознее, миловиднее вас, - это так, но только у одной у вас черты лица так строго правильны и дышат таким благородством, таким достоинством. В вашей красоте есть то величие и та грандиозность, которые даются умом и глубоким чувством. Вы были красавицей в полном значении этого слова, и вы много утратили от своей красоты, но при вас осталось еще то, чему позавидуют и красота и молодость, и что не может быть отнято от вас никогда. Я это давно уже начал понимать, но опыт – лучший учитель, и я недавно чужим опытом, еще боле убедился в том, что ничего нет опаснее, как связывать свою участь с участью женщины за то только, что она прекрасна и молода. Долго было бы распространяться об этом «чуждом опыте», и мне хотелось бы рассказать вам о нем не на письме. И потому пока скажу вам одно, что Б.* глубоко завидует мне, а я ему нисколько, или, лучше сказать, очень, очень жалею его и понимаю его восклицания еще в Москве: «зачем ей не 30 лет?»
Хотелось бы мне сказать вам, как глубоко, как сильно люблю я вас, сказать вам, что вы дали смысл моей жизни, и много, много хотелось бы сказать мне вам такого, что вы и без сказыванья должны знать. Но не буду говорить, потому что на словах и на письме все это выходит у меня как-то пошло и нисколько не выражает того, что бы должно было выразить. Теперь я понимаю, что поэту совсем не нужно влюбляться, чтобы хорошо писать о любви. Теперь я понял, что мы лучше всего умеем говорить о том, чего бы нам хотелось, но чего у нас нет, и что мы совсем не умеем говорить о том, чем мы полны.
Прощайте, Marie. Вы просите меня не мучить вас, заставляя долго ждать моих писем, я отвечаю вам в тот же день, как получил ваше письмо, и посылаю мой ответ завтра. Так хочу я всегда делать.
* Бакуниных
* Сокольники.
* Боткин.
whiterose писал(а):
Девочки, вы меня успокоили с конкурсом. В смысле, не я она такая. У меня, чего-то никак ничего не рождается. Да еще и время(начало 19 века), и страна, и тема… все смешалось в бедной моей головке, и хочется не просто повествования, а живого общения, эмоций… вся надежда на время, которое еще есть.
Рози, милая, с жемчугом тебя
!
И как я понимаю, твое беспокойство по поводу конкурсного письма, у меня самой, кроме энтузиазма ровным счетом ни чего еще нет, а пора бы уже в плотную озадачиться написанием.
Девочки, все прочитала, но совершенно не успеваю отреагировать, опять приходиться убегать, надеюсь ближе к ночи загляну еще, всех нежно целую в щечки
Temarka:
12.08.10 18:14
Юльчик, классное письмо!
Tamata писал(а):
И как я понимаю, твое беспокойство по поводу конкурсного письма, у меня самой, кроме энтузиазма ровным счетом ни чего еще нет, а пора бы уже в плотную озадачиться написанием.
У меня у самой также. Работы ещё куча... В общем, дела
колючка:
12.08.10 19:31
Письма все хороши! Девочки молодцы! А у меня уже 3 письма!!!! И ни одного из клуба
Мне особенно понравилась фраза Давыдова - Скоту
Алюль писал(а):
Я поручаю ему также перевести поэтический пустячок, который я сочинил недавно в лагере. Я не решился послать его Вам непосредственно из-за его ничтожности.
Так мило!!!
Зарегистрируйтесь для получения дополнительных возможностей на сайте и форуме
Полная версия ·
Регистрация
· Вход
· Пользователи
· VIP
· Новости
· Карта сайта
· Контакты
· Настроить это меню
Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение
Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение