blackraven:
05.03.16 11:56
» Глава 8 (окончание)
Перевод: blackraven
Редактирование: codeburger
Дейман Рурк оставил добропорядочную жизнь позади.
В этой части города дорога была ни к черту и позволяла передвигаться одним единственным способом – на своих двоих. Хаотичные рытвины и колдобины составляли непреодолимое препятствие для автомобильных шин, но, в конце концов, местные жителям и не нужна была гладкая дорога, годящаяся для машин, которых у них отродясь не было и никогда не будет.
В этой части города камыши, торчавшие из канав, и черноглазые рудбекии, цветшие по обочинам, всегда были покрыты пылью. Хлипкие плотики с шалашами поплавками покачивались на воде; сквоттерские халупы из обрывков рубероида и коряг, выловленных тут же неподалеку, вгромоздились на насыпь, словно бросая вызов хорошему шторму: давай, сдуй, если сможешь. Цветные мужчины с кожей всех оттенков – от кирпичного до оливково-коричневого или до угольно-черного – посиживали на своих крылечках или на плотах, потягивая самодельное пиво из ковшей, и строили догадки, кой черт занес сюда белого мужика и по чью пропащую душу.
Рурк остановился у прилавка под железнодорожным мостом и купил три большие кровяные колбаски буден, завернутые в вощеную бумагу. С моста двое мальчишек удили рыбу. С Черного моста, того самого, где однажды, много лет назад, Реми показала ему, что горячее дыхание смерти торкает покруче, чем кокаин.
В излучине, где кипарисовые заросли сгущались, а воду подернуло зеленой ряской, на ржавых нефтяных бочках плавал дом. Чтобы туда добраться, Рурку пришлось пройти по мосткам, перекинутым через нанос серого ила с рачьими норами и пучками тростника, над которым порхали стрекозы.
Молодая женщина, открыв дверь, моментально отвернула лицо, но он успел заметить, что щеки ее опухли, а глаза покраснели. Телефона у нее здесь не было, как и ни у кого другого в этой части города, но слухи сюда долетали с неимоверной скоростью.
– Не смотри на меня так, – сказала она. – Я болею.
Отвернулась и пошла обратно в каюту, оставив дверь приглашающе открытой.
После палящего солнца глазам Рурка потребовалось время, чтобы привыкнуть к темноте. Он положил купленные колбаски буден на камбузную плитку, где уже стояла миска с остатками завтрака, кишащая муравьями. В помещении пахло марихуаной и закисшим затором – дешевым самогоном, заменявшим беднякам нормальную выпивку.
Хозяйка, покачиваясь на нетвердых ногах, стояла к нему спиной. У нее была гладкая кожа, светло-светло-коричневая, как у белой женщины на фотографии-сепии. Волосы отливали медью и ниспадали до талии густыми темными кольцами.
– Люс, – произнес он мягко. Но ее спина вздрогнула, словно от удара плетью. – Я должен спросить тебя, милая… Где ты была прошлой ночью?
– Выступала в забегаловке на Дюмейн-стрит. Ты же знаешь.
Он схватил ее за локоть и, крутанув лицом к себе, стиснул с боков ее голову двумя руками. Ее глаза уставились на него, круглые и блестящие, как китайские мраморные шарики.
– Прекрати. Прекрати это, – скомандовал Рурк; хотя слова прозвучали спокойно и негромко, любой, имеющий уши, уловил бы в них подспудную угрозу. – Мне сегодня со всех сторон врут кто во что горазд, и мое терпение уже лопается.
Он сжимал ее слишком грубо и потому отпустил. Она отступила на шаг, скрестив на груди руки.
– Здесь я была всю прошлую ночь. Болею я, сказала же. Чего еще тебе сказать? Что это я его порубила?
Ее взгляд метнулся в сторону, когда она сообразила, что сболтнула лишнего. Может, она кое-что и видела, но он ничего из нее сейчас не вытянет и ничего ей не пришьет. Надо быть полной дурой, чтобы вляпаться хоть каким-то боком в убийство белого. Признайся она, что была ближе, чем на милю, от той проклятой лачуги, и тут же все они – судьи, копы, прокуроры – разом вложат ей в руку то мачете. Уж кто-кто, а она-то это знала наверняка.
Возле ее постели – вороха грязных простыней – стояла глиняная кружка с самогоном. Люс наклонилась за выпивкой, потеряла равновесие, покачнулась и чуть не упала. Рурк подхватил ее за талию и удержал на ногах. Она к нему привалилась. Под старым розовым сатиновым халатом, давно лишившимся пояска, была лишь тоненькая хлопковая комбинация. Он чувствовал, как горит ее кожа возле его бока.
– Он теперь мертвый, Дэй, – сказала она. – Мистер Чарльз теперь мертвый.
– Знаю, милая. Давай-ка выведем тебя на воздух.
Она отлепилась от него и попробовала выйти на палубу самостоятельно, что далось ей нелегко. Да, от бормотухи с травкой любой окосеет, но Рурк подумал, что тут есть что-то еще. Она шла, словно стараясь не развалиться на части.
Он усадил ее на стул и вернулся обратно в каюту. Открыл окно, вышвырнул за борт миску с муравьями. С полки над раковиной в глаза бросился пакетик с крупным желтым порошком, какой можно получить от колдуньи вуду, а рядом три совиных перышка, связанных жгутиком из мха. Дейман знал, для чего такое нужно: навидался тем летом, когда ему было девятнадцать и он любился с Реми при каждой возможности. Эта штука вроде как предотвращала появление ребенка.
Он отыскал губную гармошку Лероя и сунул в карман. Сполоснул пару жестяных кружек, прихватил кувшин закисшего затора и присоединился к Люс на палубе. Они сидели бок о бок у стены. Золотистые и алые цветки мирабилиса, ночной красавицы, уже раскрылись
(1) вдоль тенистого берега. Один из мальчишек на мосту принялся за свой ужин.
Пойло было терпким и крепким, оно запело в крови Деймана, словно гитарные струны. Он дал хмельному время подействовать на них обоих, прежде чем продолжил разговор.
– Чарли Сент-Клер когда-нибудь приводил тебя в ту рабскую лачугу за особняком?
Ее грудь поднялась и упала в почти беззвучном вздохе.
– Опять свою шарманку заводишь? Я ж тебе сказала, что прошлой ночью была вот здесь, на этом самом корыте. Какой же ты упертый коп... Поди, значок свой не снимаешь, даже когда с девкой в постель ложишься, а? Куда ж ты его голышом цепляешь, на свой причиндал, что ли?
Он достал гармонику из кармана и покачал на ладони.
– Расскажи мне, Люс. А потом я для тебя сыграю.
– Ох господи ж мой. – Веселья хватило лишь на усталый, оборванный смешок. – От этого мне уж точно захочется сунуть шею в петлю белого человека.
Она наклонилась вперед, уперев локти в бедра, и запустила пальцы в спутанные волосы.
– Ну, ладно… кое-когда, да, заставлял он меня туда приходить, в лачугу эту. Но не прошлой ночью. Прошлой ночью я к мистеру Чарльзу и не приближалась.
– А когда ты приходила, его жена тоже была там, в большом доме?
Ее округлые плечи приподнялись в легком пожатии.
– Чего не знаю, того не знаю.
– А не было у него в последнее время другой девушки на стороне, кроме тебя?
Ее руки безвольно упали между колен. Люс с минуту молча смотрела, как мошки вьются над водой, и наконец сказала:
– Пару месяцев назад, кажись, он и вправду крутил шашни с кем-то еще. Не знаю, кто она такая, но думаю, что из белых, он еще потом говорил, мол, я самая лучшая подстилка, а у чернички самый сладкий сок, ну и все такое. – Рот Люс ожесточился, и она стала выглядеть гораздо старше своих двадцати четырех. – Он любил нести такую хрень, потому что знал, как мне от этого тошно. Наверное, от камня родился, этот твой Чарли Сент-Клер.
Плот чуть качнуло от перемены течения, едко шибануло в нос гниющими водорослями. Мерный гул насекомых внезапно усилился.
– Поди, объявят, что это моих рук дело. Как пить дать. Ты ж здесь за этим, да? Пришел, потому что тебе приказали повесить убийство мистера Чарльза на его цветную шлюху.
Рурк опустил глаза на гармонику, провел большим пальцем по мундштуку, вверх-вниз, вверх-вниз. Из воды выплеснулась рыбина, но ни один из них не обернулся.
– Лучшее, что ты можешь для себя сделать, это рассказать правду.
– Ха. Как оно было на самом деле – это одна правда. А вот как белые захотят об этом рассказать – совсем другая. Так какая же из этих двух правд, по-твоему, упасет меня от тюрьмы?
Она подняла голову, позволив ему увидеть, как ей на глаза навернулись слезы, скатились по щекам и пролились на халат, оставив темные пятнышки на розовом сатине.
– Думаешь, мне хотелось, чтобы он делал со мной то, что он делал? Думаешь, мне нравилось становиться на колени и ему отсасывать или раздвигать ноги, чтобы он мне вдул? Но он обещал мне, ты же знаешь. Обещал сделать так, чтобы для Лероя устроили новый суд, если я дам ему то, что он хочет. Два года он мне это обещал. Может, мистер Чарльз и использовал меня как распоследнюю шлюху, но он был единственной надеждой, что оставалась у нас с Лероем. Так что мне теперь делать, когда он мертвый, а? Что же мне теперь делать?
Дейман запустил руку ей под волосы и накрыл ладонью шею. Люс ощутимо трясло от усилий удержать черное горе внутри себя.
– Шш-ш, тише, все хорошо. Все будет хорошо.
– Иисусом тебе клянусь, я и близко не подходила к той лачуге прошлой ночью.
– Все будет хорошо.
Она шмыгнула носом, как ребенок, и кулаками стерла слезы со щек.
– Мы стареем порознь, я и Лерой. Пока он мучается там, в «Анголе», я тут делаю такое, что моя мама плачет, а Господь отвращает свое лицо от меня. Каждую ночь перед сном я молюсь и спрашиваю, чем мы все это заслужили. Почему белый человек увел от меня Лероя и запер его в тюрьму, безо всякой вины. Пятьдесят лет. Может, лучше было бы просто убить его. Убить нас обоих.
Когда Рурк отпустил ее шею, она поймала его запястье, пока он не успел отстраниться. Он почувствовал ее отчаяние по тому, как глубоко впились ее пальцы. А потом она потянула и приложила его ладонь к своей груди, уже не прикрытой сползшим халатом.
– Я не шлюха.
– Я знаю.
– Но я делаю то, что может помочь.
Она откинулась на своем стуле, расставив ноги так широко, что подол задрался выше некуда; ее губы приглашающе выпятились.
– Я бы и тебе отсосала, Дэй. Если это поможет.
Рурк не смог остановить отклик, прошивший его тело. Какая-то часть его всегда хотела ее, хотя он всегда знал, что это желание никогда не станет чем-то большим, чем просто желание. И препона заключалась не только в том, что он считал Лероя Вашингтона своим другом, а Люс была женой Лероя. Главное, что Дейман – белый и к тому же коп, и это давало ему власть над ней, которую он никогда не стал бы использовать.
Он осторожно высвободил свою руку из ее хватки, а потом, наклонившись, поцеловал ее в губы, мягко и долго.
Кроме губ, он больше нигде ее не коснулся. Нежно закончил поцелуй, помедлив мгновение, прежде чем отстраниться.
– Теперь ты свободна от всего этого, Люс. Ты свободна от него.
Она зашлась рваным смехом.
– Свободна. Ага, я-то теперь от него свободна, уж точно. Только вот мой мужик посейчас тростник рубит в «Анголе» и никогда оттуда на свободу не выйдет.
Ее улыбка, вялая и обреченная, умирала вместе с этим днем.
– Звучит, прямо как слова из блюза, да?
Дейман с любовью улыбнулся ей в ответ. На свой лад он всегда ее любил.
– Ну так спой мне этот блюз, Люс.
И она спела, спела песню с долгими, протяжными нотами, мрачную песню, изливавшуюся из бездны ее души. Неприглаженную и яростную, с отголосками криков полевых рабов, собирающих хлопок и рубящих тростник. Про злую судьбу, про суму и тюрьму и про любимого, который не с ней.
Солнце село. Пот от летнего зноя и жарких страстей щекотно высыхал на коже Деймана. Солнце село, но багряный свет еще держался на вершинах кипарисов и на медных завитках ее волос. Солнце село, пока Люсилль Дюранд надрывала свое сердце, пока ее голос кровоточил тоской.
Когда закат догорел, мириадами крошечных звездочек с неба нападали светлячки. В окрестных жилищах зажглись керосиновые лампы, над темной водой далеко разносились чьи-то негромкие голоса. Дейман Рурк приложил к губам гармошку Лероя и заиграл для Люс ее же песню, мало-помалу вплетая созвучия из потаенных глубин своей души. Он сделал мелодию и своей, до донышка выплеснув свое одиночество.
Играть блюз – это как любить женщину: сначала тебя взвинчивает, подбрасывает в небеса, а потом ранит, отрывая от тебя что-то такое, о чем ты и не знал, что в тебе это есть, что ты не можешь без этого жить. И это больно, чертовски больно каждый чертов раз. Больно и сладко.
Продолжение следует...
ПРИМЕЧАНИЯ:
(1) Мирабилис (Ночная красавица) – пышный зеленый кустик с разноцветными цветами (похожими на соцветия душистого табака). Даже у одного цветка лепестки могут быть разного цвета. Самое замечательное, что распускаются цветы под вечер и на всю ночь, а к рассвету сворачиваются в бутоны.
...