Писатели и читатели

Елена Олеговна Пучкова — главный редактор в издательском доме «Городец» и в издательском доме «Флюид ФриФлай». Каково это — брать на себя ответственность создавать издательский портфель, работать с авторами и переводчиками, оценивать возможный успех будущей книги у читателей? С какими проблемами сталкивается редактор? За что отвечает? Пробуем разобраться с этой профессией на примере жизненного и профессионального опыта Елены Олеговны. Поводы к тому есть: во-первых, богатая примерами книгоиздания биография и, во-вторых, ее юбилей, который вместе со своим редактором отмечают ее родные, друзья и коллеги.

— Елена Олеговна, меня потряс двухтомник «Энциклопедия преступлений, недостойных деяний и глупости человеческого рода». Эта энциклопедия в какой-то степени находится в оппозиции к другим: в ней собрано самое плохое, только отрицательные достижения человечества. Как где-то было отмечено, автор всю жизнь собирает и представляет «фекалии истории». Это тяжелый труд для автора и, наверное, не менее тяжелый для редактора? Каково издавать такую книгу?

— На самом деле, опыт сотрудничества с автором уже был. Ранее я работала над изданием его книги «Смертные казни». Такого же энциклопедического плана и направленности, но по объему гораздо меньше.

— То есть первый опыт вы приобрели на казнях, и тема нового издания вас не шокировала и не была вам непонятна или неприятна…

— А я бы не сказала, что она неприятная, поскольку Монестье преследует благую цель, и творческую миссию этого автора нельзя не уважать. Каждая сфера жизни человека имеет свои плюсы и минусы. Да, Монестье фокусирует наше внимание только на недостойном и антигуманном, чтобы показать истинные реалии цивилизационных процессов в обществе, события и факты, о которых не всегда любят вспоминать. А об этом стоит помнить, потому что многое повторяется. Клятвопреступление, ложь, доносительство, убийства, пытки, озлобленность, продажность, ксенофобия, войны, педофилия, проституция, садизм, распущенность нравов, разруха в головах, леность духа и недостаток здравого смысла… Все это — весомая часть нашего бытия, которая, к тому же, подогревается масс-медиа. «Энциклопедия…» и другие аналогичные книги Монестье предостерегают человечество, говоря, что таким образом можно уничтожить цивилизацию, призывают людей задуматься о том, как мы живем.

— Насколько тяжелой была редакторская работа?

— Главная трудность состояла в переводе огромного объема текста. Если бы переводил один человек, то работа затянулась бы на годы. Поэтому пришлось привлечь девять переводчиков. И они отличались по уровню. Стилистика переводов не совпадала, одни и те же понятия переводились по-разному. Каждый дул в свою дуду. Самое сложное было свести все переводы в единое целое и при этом исправить переводческие ошибки. Представьте, каково это: две тысячи страниц привести к одному знаменателю! По сложности работы, которой мне приходилось заниматься, могу сравнить «Энциклопедию…» Монестье разве что только с четырехтомником Леви-Стросса «Мифологики».

— А в связи с правками были ли проблемы с переводчиками? Ведь каждый из них, наверное, личность, имел право возмутиться.

— Это же все-таки не художественная литература, не авторская переводная книга. Когда речь идет о переводах энциклопедических изданий nonfiction со множеством разных текстов, мы можем не согласовывать правку. Переводчикам трудно протестовать в таких случаях. «Я считаю так, а восемь других не так», — и что делать в этой ситуации? Как им защищать свое право на авторское видение, если речь идет лишь об 1/9 книги? Конечно, они все понимают, что решение за редактором.

— Когда «Энциклопедия…» появилась два года назад, как считаете, ее заметили?

— Да, определенно. Даже при высокой цене подарочного издания она доказала, что востребована на рынке.

— Как бы вы сами представили ее читателям?

— Все самое важное, все ключевые аргументы в пользу прочтения этой «Энциклопедии…» автор отразил в своем предисловии. Я могу лишь добавить, что двухтомник Монестье — замечательный подарок. Особенно для людей состоятельных, у которых все есть. И там много любопытной информации. То есть даже если люди не задаются глобальными вопросами о роли зла в цивилизационных процессах, им будет интересно узнать для себя много нового и необычного в самых разных аспектах нашего бытия, как говорится — информация на любой вкус. Вот если вы посмотрите статью «Женщины»… Она написана с шовинистически-мужской точки зрения. Великие французские авторы оставили нам тысячи и тысячи женоненавистнических рассуждений. Этой теме посвящено множество изречений и анекдотов всех времен и народов, в которых женщины играют малопочтенную либо скандальную роль. Мужчинам понравится собственное историческое превосходство, которое воспевали лучшие умы человечества в сравнении с женскими особенностями. Как они представляли роль женщины в жизни. Шокирующие факты и высказывания знаменитостей таковы, что равнодушным не останется ни один читатель.

— Заинтриговали.

— Да чего там! Я, женщина, когда работала над этой статьей, не могла сдержать смех. То есть там разных и смешных, и удивляющих, и устрашающих фактов очень много. Причем таких, о которых мы не знаем и, наверное, без Монестье и не узнали бы никогда. Такая летопись событий от доисторических времен и до наших дней во всех сферах жизни. Становится понятно, какими людскими страданиями сопровождается жизнь в цивилизованном обществе. Даже сейчас. Например, во Франции, как и в большинстве европейских стран, стоматология не входит в медицинскую страховку, лечение только за деньги. Он приводит статистику, сколько в Великобритании и во Франции случаев, когда люди не могут удалить больной зуб и сами выдирают свои зубы щипцами или плоскогубцами. Как грустно шутит один из французских стоматологов, «скоро пациенты потребуют компенсации за щипцы у социального обеспечения». И вот таких фактов из разных сфер жизни различных социальных групп и сообществ в этой энциклопедии огромное количество.

— Скажите, а у Монестье в его творчестве есть конкуренты? Кто-то еще увлечен таким собирательством?

— Не знаю, кто бы мог составить ему конкуренцию. Он уникальный! У него много такого рода книг. Мы купили права еще на две его книги. Одна — о суицидах. Вторая — о каннибализме.

— О чем?

— О каннибализме!

— Господи, неужели это и сейчас актуально? Когда в прошлые века в дебрях Африки или Новой Зеландии — это понятно…

— Увы, эта нечеловеческая страсть до сих пор живет в людях. Вот в чем проблема!

— Как он умудряется все это собирать?!

— Да, этот автор — единственный в своем роде и один такой в мире. Его творчество уникально во всех смыслах. Например, над «Энциклопедией…» Монестье работал более пяти лет. Это были непрерывные поиски и упорнейший труд. Рукопись, сначала состоявшая из десяти тысяч страниц, была ужата до трех тысяч. В основе точной и логичной обработки этих сведений — горы документов разного рода: старинные хроники, мемуары прошлых веков, научные исследования, архивы и летописи общественной, социальной и частной жизни, свидетельства древние и современные, обширные периодические издания XIX и XX веков, переводы греческих и римских классиков. Эти горы сведений были по возможности сверены между собой, дабы исключить неточности. Авторы самых важных источников указаны в тексте поименно. Приводимые автором иллюстрации по большей части тоже собраны им самим. Стоит отметить, что кроме нашего издательства эту тему здесь, в России, никто не разрабатывает. У нас эксклюзив на этот контент.

— А почему книга такая дорогая? Нельзя ли ее сделать дешевле? Например, из дорогого двухтомника сделать десятитомник и продавать томами-главами подешевле?

— Это путь для крупных издательств, которые ловят читателя сетью, продают ему «оптом» доступные по цене книги, и неважно, какого они качества. Бери две по цене одной. Это удобно, когда есть свои торговые сети и полки можно заполнить тысячами книжных названий, разбросать по ним большой тираж каждого издания и снизить цену до минимума. Если мы пойдем этим путем, то потеряем своего читателя и покупателя, который приобретает энциклопедии Монестье, потому что они ценны своим эксклюзивным содержанием.

— Тем не менее, 1/10 часть книги будет дешевле целой.

— Все равно, это не решение проблемы. Потому что тогда нам придется продавать каждый том большим тиражом. А это сложнее, чем продать один тираж одной книги, и намного медленнее окупаются затраты на все издание. Что лучше — продавать десять относительно дешевых томов одной книги общим тиражом всех томов сто тысяч экземпляров или десять тысяч экземпляров одной дорогой книги? Ее ценят и покупают за большие деньги, потому что ее два тома созданы для домашней библиотеки. Такую книгу приятно хранить, передавать детям. Дешевые издания не имеют такой ценности, от них со временем избавляются.

— И все-таки вопрос цены важен в конкуренции на книжной полке…

— В любом случае наши книжки, каким бы они интересными и качественными ни были, будут проигрывать по цене. Большинство читателей в магазинах выбирают те, что дешевле. То же самое с детскими книгами. Мы издаем великолепные детские книги! Но по цене проигрываем. Многие издатели и покупатели думают: ну зачем ребенку такая дорогая книга, если он ее разрисует, порвет, и она ненадолго. Пусть бумага тоньше и иллюстрации не очень красочные, зато дешевле. Поэтому наш читатель и покупатель немного другой, он более трепетный в отношении качества. А с Монестье, кстати, вопрос конкуренции не стоит. Таких книг у других издательств нет, и более дешевых вариантов читателю никто предложить не может.

— Но согласитесь, что тема-то его творчества не настолько популярная в народе, чтобы гордиться этим эксклюзивом. Не иронический детектив.

— Не согласна. С каждым годом читателей становится больше. Жизнь меняется, люди уже пресытились иронией, а эта тема творчества актуальна, народ ею постепенно проникается. Первый тираж книги «Смертная казнь» был полностью продан, и сейчас продаем допечатки. Двухтомник «Энциклопедия преступлений, недостойных деяний и глупости человеческого рода» тоже наращивает продажи.

— Вы давно работаете на книжном рынке и в своем издательском деле, как говорят, собаку съели. Было много разных книг, а какая самая памятная и любимая? Или самая продаваемая?

— Сразу скажу, что одно с другим может быть и не связано. Здесь надо разделять работу редактора и коммерческий успех книги. Если приводить пример коммерческого успеха, то нельзя не вспомнить Анну Гавальда. Это был не просто коммерческий успех, а суперкоммерческий. Мы сначала издали сборник ее рассказов, и он продавался ни шатко ни валко. «Паровозом» стал роман «Просто вместе», по которому был снят популярный фильм и который потянул за собой продажи первой книги и последующих.

— То есть вы были ее первым российским издателем? Вывели ее на рынок?

— Да, мы были ее первыми издателями, создали здесь в России ее успешный бренд, сформировали читательскую аудиторию… И на волне этого успеха права на нее перекупило «АСТ».

— А еще были такие случаи, когда успех с автором приводил к его потере, и он уходил к конкуренту?

— В «Иностранке», когда я там работала, мы раскрутили и вывели на рынок Артуро Перес-Реверте. Потом точно так же права на него перекупили, и Перес-Реверте благополучно перешел в «Эксмо».

— Если вспомнить историю вашей редакторской работы, то какие книги душу греют? О чем вспоминается?

— Их так много было!

— Ну, может, первую книгу помните, не забываете?

— Может, не первой, но одной из первых, еще в советские времена, была книга воронежского писателя Евгения Коротких «Черный театр лилипутов». И примерно тогда же — Андрей Крусанов с его исследованием русского авангарда.

— А каких авторов вы еще вывели на российский рынок? Про Гавальду вы сказали, Реверте, а еще?

— Ну, во-первых, «я» — это абсолютно некорректное утверждение. Над каждой книгой работает целая команда: редакторы, корректоры, верстальщики, дизайнеры, художники, люди, занимающиеся реализацией и продвижением книги. Успех любой книги — это заслуга всего коллектива издательства. Из авторов, с которыми мы первыми познакомили читателя, могу назвать Тонино Бенаквиста, Марка Леви, Катрин Панколь, Али Смит, это из известных. Из последних наших изданий мне греет сердце «Память любви» Джима Фергюса. Книжка — великолепная! Перевод Нины Федоровой — замечательный! А продается плохо.

— Почему такое происходит? Почему литературное качество остается недовостребованным?

— Продавцы в книжных магазинах формируют свои выкладки, руководствуясь другими требованиями или, точнее, требованиями других, издательств-китов. А наши книжки стоят в задних рядах, их никто не видит. Зато на книжных ярмарках, где мы представлены отдельным стендом, люди проявляют к нашим книгам большой интерес.

— Но и в крупных издательствах тоже не все гладко. Есть и внутренняя конкуренция. Многие редакторы там говорят, что есть интересный новый автор, замечательный язык, а его не берут. И даже они не могут ему помочь.

— К сожалению, это так, чем лучше литература, тем хуже она продается. В свое время я работала как автор с довольно крупным издательством, у которого была замечательная серия классики. Смотрю, а у них все полки в редакции забиты прикладной психологией, популярной, типа: как привлечь внимание мужчины, как выйти замуж за миллионера. И гороскопы. Этим хламом забиты были все шкафы. Спрашиваю: зачем? Говорят: за счет этого мы и издаем классику. Этим живут все издательства. Но я считаю, что издательство не должно опускаться ниже плинтуса, который устраивает читателя, а должно поднимать читателя до уровня хорошей литературы. Я в этом убеждена. Потому что иначе общество деградирует окончательно.

— Без такого компромисса, культурного и коммерческого, наверное, невозможно. Хотя, вы правы, если баланс на чаше весов не в пользу качественной литературы, то деградация будет брать верх.

— Очень сложно, в принципе, продвигать качественную литературу на рынок, если у тебя нет больших информационных возможностей. Первое издание Коэльо в России не продавалось вообще. Потом другое издательство вложило деньги в продвижение, и Коэльо стал одним из самых продаваемых авторов.

— Вспоминается, что акунинский «Фандорин» тоже не сразу начал продаваться.

— В свое время в одном из издательств, где я работала, у нас была возможность стать первыми издателями Акунина, тогда еще переводчика Григория Чхартишвили. Но, увы, уговорить начальство не удалось. «Да ну, какие там романы от переводчика с японского! Не будем его издавать» — и весь сказ. Как они потом кусали локти!

— Да, обидно. Но любое издательство боится рисковать, новое и не похожее на популярное творчество часто оборачивается убытком.

— Если ты не издаешь современных авторов, то и не узнаешь, кто из них может «выстрелить». Для того чтобы выстрелил один, нужно издать сто. Но зато потом этот сотый будет приносить издательству реальный доход. Но мало кто способен в это вкладываться. Риски большие. Мне тоже иногда нелегко «пробивать» книги, которые, на мой взгляд, могут быть успешными. Например, долгое время убеждала издать «Вкусное путешествие по Армении» Сюзанны Саркисян.

— Странно, кулинарные книги всегда пользуются спросом, зачем убеждать?

— Это не просто кулинарная книга. Если бы это была просто кулинарная книга, то мы бы вступили в конкуренцию с другими кулинарными изданиями, могли бы проиграть по цене и так далее. Почему я настаивала на ее издании? Книга не только с рецептами. Это действительно вкусное путешествие по Армении. Помимо кулинарии в ней истории и рассказы о памятниках, культуре, обычаях Армении, страны самобытной древней культуры. И не надо забывать про огромную армянскую диаспору по всему миру, любящую свою страну. Конечно, они не могут оставить без внимания такую книгу. Тираж разошелся очень быстро.

— Вы редактор серии «Ковчег», которую собирает Андрей Геласимов. В нее через конкурсное сито отбирают только талантливых авторов. Трамплин для талантов. Есть надежда, что серия, как вы говорите, «выстрелит»?

— Сложно сказать. Серия «Ковчег» в силу своих литературных достоинств будет нести и соответствующие риски, поскольку это хорошая литература, а не чтиво, которое часто выбирает читатель. Но истинные ценители русской литературы, надеюсь, обратят внимание на нашу серию. Я переживаю за читателей, за продавцов, которые могут пройти мимо этих книг в поисках очередных новинок известных брендов. Что касается трамплина, то да, если, опять же, мы будем помогать автору в его продвижении. В марте выйдет первая книга серии — одноименный сборник рассказов «Ковчег», который представит первых авторов. Он очень сильный с литературной точки зрения, отличается от всего того, что тиражирует нынешняя современная русская проза. И в сборнике мы постарались отразить это. В нем рассказы о непростом моральном выборе, о борьбе человека за чувство собственного достоинства, о сострадании, о любви к жизни и о вере в нее. Вот в этом, пожалуй, сущностные отличия, которые характеризуют и первый сборник, и всю серию в целом.

— На премию подавать будете?

— На «Большую книгу». Надеюсь, жюри обратит на нее внимание и отметит наши отличия.

— У вас есть секреты работы с авторами или требования, которые вы предъявляете себе, когда работаете с автором? Что с автором можно делать, а чего нельзя? «Грабли», на которые не стоит наступать начинающим редакторам?

— Главное — не впадать в крайности и уважительно относиться к автору или переводчику. Бывает, например, что редактор действует по принципу Петра I: «…дабы дурь каждого видна была». Подчеркнет волнистой линией отдельные неудачные места, а дальше, мол, делай что хочешь. Или другая крайность, когда редактор правит автора либо переводчика «под себя», как написал бы или перевел он сам, что совершенно недопустимо, ибо автор и переводчик, то есть автор русского текста, вкладывают в свои произведения собственное «я», свое видение, которых такая редактура их лишает. Поэтому нужно соблюдать золотую середину, в уважительном диалоге помогая автору обратить внимание на ошибки или недочеты, предлагая свои варианты правки, но оставляя автору возможность самому внести изменения в текст. У меня с авторами, как правило, конфликтов не бывает, мы всегда находим общий язык. Пожалуй, за исключением одного случая, когда очень профессиональный переводчик, от которого трудно было такое ожидать, в силу сложных семейных обстоятельств и спешки сдал весьма халтурную работу. Я исправила первые десять страниц его перевода и показала ему. Текст выглядел черным от моих правок, живого места не было. Для него это стало шоком. Он очень обиделся: «Если так, то я вообще свою фамилию в книге ставить не буду!» В результате, когда я сделала всю книгу, все исправила, выслала ему чистый вариант, он прочитал и написал: «Да, со всем согласен, ставьте мою фамилию». Вообще, работа редактора всегда остается в тени, поэтому особенно приятно, когда автор ценит твой труд, понимаешь, что работаешь не зря. Меня, например, много лет поддерживала в моей работе подаренная мне книга Шатобриана в великолепном переводе Веры Мильчиной с надписью: «Редактору моей мечты». Такие слова прибавляют сил, тем более от переводчицы, которой я восхищаюсь.

— С каким автором вам бы хотелось поработать? Когда видите работу других издательств, замечаете, что эту книгу надо было издать не так, есть ошибки в переводе, автор хороший, но редактор его испортил?

— Что значит «редактор его испортил»? Редактор улучшает текст, а не портит, иначе — зачем он нужен?! Просто, к сожалению, бывает, что книги выходят вообще без редактуры. Когда вы сдаете в месяц сотни наименований, то времени на качественное редактирование не остается. Опять же, качество переводов зачастую оставляет желать лучшего. Например, книги о Гарри Поттере. Я читала их в оригинале и считаю, что перевод плохой. Но автор раскрученный, и книги все равно продаются. Вспоминается случай в одном издательстве, куда я пришла главным редактором. К тому времени они уже издали четырехтомник Лавкрафта и планировали допечатку. Я смотрю макет, и у меня встают волосы дыбом. Ошибка на ошибке и ошибкой погоняет. Не только грамматические или синтаксические, но и фактологические. Я говорю: в таком виде издавать нельзя! Но поскольку это совместное издание двух издательств, и второе издательство правит бал, а первый тираж хорошо продается в его сетях, прозвучала фраза, которую я запомнила на всю жизнь: «Народ и так хавает, так зачем нам тратить деньги и время на редактуру и корректуру?» Так же и с «Гарри Поттером»: зачем хороший перевод, если «народ и так хавает»?

— А кто из российских авторов нуждается в редакторской помощи? Кто из хороших недовостребован?

— Да большинство! Неизвестному автору, каким бы хорошим он ни был, пробиться на полки книжных магазинов чрезвычайно тяжело. Как я уже говорила, никто не хочет рисковать, ни издатели, ни торговля. Некоторые авторы, если у них есть деньги, готовы даже оплатить издание своей книги, но она все равно «утонет» в море других книг, задвинутая куда-нибудь подальше, ибо на выкладке или в первых рядах будут стоять книги уже апробированных авторов. Поэтому многие просто пишут «в стол», кто-то рассылает свои произведения по издательствам, но, как правило, тщетно. Зато все больше становится авторов, которые ловят тренды читательского спроса, делая чтиво на продажу. Или пишут на заказ в уже «раскрученные» издательские серии либо на определенную социально-значимую тему, например, патриотическую, ставшую сегодня политическим заказом. А мне это не очень близко. Впрочем, главное — чтобы литература была хорошей. «Война и мир» Толстого тоже вполне подпадает под так называемый «патриотический тренд», так что дело не в «трендах», а в таланте автора. Мы стараемся продвигать талантливых авторов, но у нас небольшое издательство и, соответственно, ограниченные возможности. И все-таки мы не опускаем рук и рады за каждого автора, которого нам удалось представить читателям.

Беседовал Владимир Чернец

«Афиша Daily» продолжает разговаривать с российскими издателями. На этот раз Екатерина Писарева пообщалась с директором издательства Phantom Press Аллой Штейнман о том, каким был книжный рынок в девяностые, и о том, каким он стал сейчас.
— С чего началась история издательства Phantom Press?

— Шел 1991 год. Кто застал то удивительное время, помнит, как все было странно, а иногда и страшно. Было не очень понятно, куда двигаться дальше, чем заниматься. Все мои друзья сорвались с насиженных мест и укатили в далекие страны в поисках лучшей жизни — а я осталась здесь. Работу по специальности найти не могла, да и не очень стремилась, потому что, как выяснилось, не очень она мне нравилась.

— Ваша специальность была как‑то связана с книгоизданием?

— Вообще никак, я закончила факультет технической кибернетики. А в книгоиздание пришла довольно затейливым образом. В тот момент, когда я отчаялась и решила пожалеть себя, ко мне в гости заглянула подруга. Девушка она была жизнерадостная, поэтому, увидев меня в унынии, принялась меня лечить. А лечила она только книгами. В качестве лекарства был прописан потрепанный томик «Зарубежный детектив» с неведомой мне тогда польской писательницей Иоанной Хмелевской. Детектив в качестве психотерапии мне показался глупостью, но книгу я оставила. Прочитала за пару дней и с удивлением заметила, что мир вокруг стал слегка приятнее, а настроение улучшилось. И главное — ко мне вернулась моя природная энергичность. И я подумала: если книга помогла мне вылезти из затяжной тоски, то и другим должно помочь. Нужно сделать так, чтобы об этом волшебном авторе узнали все.
Попробовала выяснить, сколько книг Хмелевской переведено на русский, — оказалось, всего три. В России Хмелевскую мало кто знал, а в Польше она была настоящей звездой. Я принялась обдумывать, как издать все остальные книги Хмелевской, но все упиралось в деньги, в связи и в мое полное невежество по части книгоиздания.

— Бизнес-плана у вас не было?

— Я и слов-то таких не знала тогда. Бизнес-план сложится позже, а в тот момент я просто решила развеяться — скататься в Вильнюс. На обратном пути я познакомилась в поезде с молодым мужчиной, оказавшимся профессором-лингвистом из Гданьского университета. Мы подружились, и через несколько месяцев мой польский друг позвонил и сказал, что видел объявление в известном гданьском издательстве, где он подрабатывал переводами, о поиске российского представителя в Москве. Он предложил мне приехать в Польшу и попытать счастья. Я добралась до Варшавы, пришла на интервью в польское издательство Phantom, пять дней ждала ответа — и неожиданно получила согласие.

— И что вы должны были делать дальше?

— Мне выдали тысячу долларов — деньги по тем временам вполне солидные, пусть и не огромные. И поставили задачу за месяц найти партнеров для организации совместного предприятия, провести исследование издательского рынка России, к приезду польских коллег снять квартиру в центре Москвы на Тверской (других улиц они не знали, поэтому потребовали именно там), забить продуктами холодильник, найти водителя со своей машиной — и дали еще кучу мелких поручений. И все это за тысячу долларов, включая мою месячную зарплату. Я выполнила все условия, включая набитый едой холодильник (спасибо моей волшебнице-маме, без нее поляки ходили бы голодными), квартиру на Бронной, и даже умудрилась сэкономить и вернуть польским коллегам 150 долларов, что ввергло их в ступор. Так я стала представителем польского Phantom Press в Москве.
Издательство я зарегистрировала в мае 1992-го, и с этого момента мы отсчитываем дату рождения российского «Фантом Пресс», соучредителем выступила «Вечерняя Москва». Но через полтора года польским коллегам наскучил российский рынок: им казалось, что после открытия российского отделения в Москве на них посыплется золотой дождь, но этого не случилось. В 1994-м польский Phantom Press вышел из состава учредителей, оставив российскому издательству в наследство название и логотип. А еще через год «Вечерка» продала мне свой пакет акций, и я стала хозяйкой «Фантом Пресс». Две первые книги, изданные в «Фантоме», были рекомендованы поляками, хотя мне эта идея не очень нравилась, потому что издательство-то я создавала в первую очередь для того, чтобы издавать книги Хмелевской.

— Первые книги были польских авторов?

— Нет, это были переводы с английского. Наша самая первая книга — комикс по «Хоббиту» с рисунками Дэвида Вензела, ставший сейчас библиографической редкостью. Надо сказать, для первой книги она получилась довольно качественной.

— Как вы начали искать себе команду?

— Я дала объявление в «Вечерке», и на него сразу откликнулись художница, корректоры, наборщики текста и все, кого я искала. Некоторые даже были готовы даром работать ради того, чтобы быть причастными к изданию книг любимого автора.

— Но штатных сотрудников не было, одни фрилансеры, получается, вы занимались всем сами. Сложно было?

— Девяностые годы, с одной стороны, были диким временем, но они порождали какое‑то невероятное буйство фантазии и энтузиазма, да и молодая я совсем была. Поэтому не замечала сложностей. Сложность была только в деньгах, мне пришлось влезть в чудовищные долги, мой первый кредит был под 280% годовых.

— Ничего себе!

— Если бы не книги Хмелевской, вся моя затея накрылась бы буквально через год-полтора, потому что выдержать такие адские проценты было невозможно. Я получала от книготорговцев деньги, чаще всего в метро, и тут же мчалась в банк, боясь просрочить хоть день. Только в 2008 году удалось полностью освободиться от кредитной зависимости и выдохнуть.

— А как появился в «Фантоме» Игорь Алюков (главный редактор. — Прим. ред.)?

— Игорь появился в 1996 году, а где‑то через год-полтора я предложила ему стать главным редактором. Это огромная удача — работать более 20 лет в творческом союзе с таким талантливым человеком.

— Книжный рынок конца 90-х — начала нулевых сильно отличался от того, что мы видим сейчас?

— Небо и земля. И по части книг, и по части самого бизнеса. Ну и страна была совсем другая. Хаос, законы менялись каждый месяц, хотя в этом плане сейчас, наверное, не лучше. Поток пиратских изданий. Дистрибьюторы платили как хотели и кому хотели, обязательства мало кто исполнял. И все же было ощущение неведомого прежде драйва и свободы. В 90-е годы на книжный рынок хлынуло все, что мы не имели возможности читать в советские годы, книги сметались, и на такой высокой волне спроса было, конечно, очень много мусора. Далеко не все издатели заботились о качестве того, что они выпускают. Сейчас уровень самого издания несравнимо выше.

— А визуально книги сильно изменились?

— Очень. Иногда мне попадаются наши старые книги, и мне слегка стыдно за их оформление, верстку, бумагу. Сейчас изменился и подход к оформлению — иногда по многу недель бьемся над обложками, пока придем к единому мнению. Печатаем на качественной финской бумаге, используем дорогие материалы на обложку и всякие красивости типа УФ-лака, фольги. К переводам у нас и тогда был строгий подход, но сейчас мы гораздо строже.

— Получается, сегодня каждая книга «Фантом Пресс» лично через вас проходит?

— Конечно. Все книги обязательно читаю после финальной корректуры. Как и Игорь. Он еще и редактирует почти все книги издательства.

— А какой у вас сейчас годовой оборот?

— Примерно 70–75 книг в год: половина — новинки, половина — допечатки.

— А какая у вас на сегодняшний день редакционная политика, на что обращаете внимание?

— Издательская политика за 27 лет, конечно, менялась в зависимости от популярности того или иного жанра, но наш принцип всегда оставался неизменным. Книга должна быть интересна мне и Игорю. Такой вот персонализированный подход — издаем то, что нравится нам самим. Мы не боимся новых имен, поэтому в «Фантоме» часто выходят книги дебютантов, мы никогда не пугались экзотических имен, благодаря чему у нас в портфеле три романа Халеда Хоссейни, от которого в свое время отказались все крупные издатели.

— Кстати, на что обращаете внимание при выборе книги?

— Для нас самое важное — хороший литературный уровень и увлекательный сюжет. Нравится нам разное. Большие сложносочиненные романы, романы о взрослении, большие мультикультурные романы на историческом фоне — в духе книг Эки Курниавана и Чимаманды Адичи, например. Но утвержденная на каком‑то редсовете политика — это точно не про нас.

— Изменились ли читательские предпочтения за 27 лет?

— Мир очень сильно изменился за последние 20 лет, и, конечно, это коснулось и читательских предпочтений. Изменился темп жизни, связи между людьми, отношения с собственной памятью, прибавилось больше страхов и тревог. И часто, чтобы понять настоящее, а тем более спрогнозировать будущее, писатели обращаются в прошлое, в болевые точки истории. Поэтому сейчас так много литературы о трагических событиях XX века. Если в 90-е и нулевые годы мы в основном издавали веселые, легкие книги, то сегодня больше обращаем внимание на произведения с обширным бэкграундом, где частная человеческая история сплетается с событиями историческими. Таков роман Абрахама Вергезе «Рассечение Стоуна», романы Халеда Хоссейни, Джона Бойна, «Эмпайр Фоллз» Ричарда Руссо. Все эти книги вряд ли стали бы событием в девяностые — а сегодня это наш золотой фонд.

— Можно ли предсказать, какой тираж продастся? Маркетологи же это как‑то просчитывают?

— Если книга уже вышла в Европе или Америке, получила какие‑то важные премии, права на нее проданы во многие страны, то тираж порой можно предугадать. Но в последние годы мы покупаем права на издание еще на стадии рукописи, когда судьба книги на родине автора неизвестна. И тираж определяем, исходя из опыта и интуиции. Кроме того, исходить из судьбы книги на ее родине все-таки нельзя. Полно примеров бестселлеров, осыпанных премиями, но совершенно незамеченных в России. Поэтому, покупая книгу на этапе рукописи и работая на опережение, нужно уметь включать в себе футуролога и интуита для определения будущего книги и ее стартового тиража. Иногда получается, иногда нет.

— С чем это связано?

— Только опыт и чутье. Но даже с заведомо яркими книгами стартовый тираж мы ставим не больше 6–7 тысяч. Если, конечно, речь не об уже популярных авторах вроде Хоссейни, Флэгг, Фрая. На новые книги наших звезд тираж запросто может быть 15–20 тысяч.

— А минимальный какой у вас?

— 2–2,5 тысячи. Двухтысячный тираж — это высоченная себестоимость, поэтому таким тиражом издаем в крайних случаях. У нас нет ни спонсоров, ни серебряных ложечек во рту, — мы живем за счет того, что издаем и продаем, поэтому издавать книги исключительно ради удовольствия мы не можем. И если есть сомнения, лучше занизить тираж, а потом допечатать, чем сделать оптимистично большой тираж и не продать его. Если тираж оседает на складе, для меня это бессонные ночи.

— А у вас такое бывает?

— Конечно. Например, отличная книга «Кинокомпания Ким Чен Ир представляет» — практически полтиража лежит на складе. (перевод Грызуновой убил книгу - прим. Ласт)

— Интересно, от чего зависит неуспех книги? Не от обложки ли?

— Возможно. Обычно в таких случаях мнений много, но какое из них верное, никто не знает. Возвращаясь к «Кинокомпании» — это невероятная история о Северной Корее и самом дерзком похищении века. История о том, как северокорейский диктатор похитил южнокорейских кинозвезд, чтобы утереть нос Голливуду. В равной степени это документальный роман, комедия, детектив и параноидальная драма, разворачивающаяся в самой сюрреалистической стране мира. И перевод Анастасии Грызуновой блестящий, поэтому не понятно, что не так с этой книгой. Может быть, противная рожа Ким Чен Ира на обложке отпугивает покупателя? Не знаю.

— Вероятно, читатели хотят чего‑то другого?

— Хороший вопрос, чего хотят читатели. «Хотим что‑нибудь такое легкое, спокойное, умиротворяющее, типа Фэнни Флэгг». Ок, издадим вам что‑нибудь в духе Фэнни Флэг. Издаем, и книга продается плохо. В чем причина? Одни начинают что‑то бормотать про обложку, другие вовсе ничего не бормочут. А бывают книги непримечательные, так, безделица — а мы печатаем тираж за тиражом, и тоже никто не может объяснить, чем эта книга так прекрасна. Мне кажется, читателям нужно доверять, но с большой осторожностью. Мы изучаем все читательские мнения в Instagram, в Livelib и на других ресурсах, но все же в выборе книг и обложек полагаемся на себя.

— А что влияет на продажи?

— Все. Время года. Экономическая ситуация в стране. Актуальность темы. Наличие хвалебных отзывов на книгу от известных книжных журналистов и блогеров, зарубежные или местные премии, частота упоминаний книги в соцсетях, выкладки книги в магазинах и в интернет-магазинах и много-много не столь очевидных параметров.

— Вы промоутируете книжки? Закладываете бюджет на рекламу?

— Практически нет. Баннеры в метро, реклама на радио и ТВ — это непосильные деньги для небольшого издательства. Такую дорогостоящую рекламу имеет смысл делать на высокобюджетные издания с тиражами от 50 тысяч и более. В остальных случаях — пустая трата денег. Такого рода реклама в первую очередь рассчитана на случайного покупателя. Наш основной промоушен-прием — сарафанное радио и соцсети.

— Вот вы сказали, что сегодня в тренде большой роман. В то же время литературе приходится соревноваться с YouTube, с сериалами Netflix, с социальными сетями — со всем, что отвлекает от чтения.

— Ровно поэтому и популярен большой роман.

— Он дает погрузиться в историю?

— Современный человек перегружен информационной мелкой моторикой — всеми этими судорогами всевозможных инфоисточников. Почему люди смотрят сериалы? Ты погружаешься в жизнь героев, они на какое‑то время становятся твоей семьей, ты с ними проживаешь их судьбу, думаешь о них, переживаешь, любишь или ненавидишь. С большим романом примерно так же.Когда я дочитываю какой‑нибудь большой роман, мне нужно пару дней, чтобы отрефлексировать, переварить, и только потом я готова переключиться на следующую книгу. А если учесть, что в машине и на прогулках я слушаю аудиокнигу, в бумаге или на гаджете читаю другую, то следовать и переживать приходится за целую вереницу разных героев. Поверьте, это куда интереснее, чем листать ленту Facebook или смотреть фото в Instagram, хотя это уже неотъемлемая часть нашей жизни.

— Я буквально на днях на «Горьком» прочла о том, что аудиокниги отбирают часть продаж у электронных книг. А у вас есть статистика по форматам продаж ваших книг?

— Нет, пока электронные продажи заметно выше, но продажи аудио растут стремительно в последние два-три года. Если еще пять лет назад аудиокниги в моем окружении слушали только я и Игорь, то сейчас почти половина моих знакомых слушают аудиокниги, и не только в машине.

— Ваше издательство специализируется на зарубежной литературе. А вы сами русскую современную читаете-то?

— В отличие от Игоря, к русской литературе я отношусь более терпимо. С удовольствием читаю/слушаю Рубину, Улицкую, Иванова, Водолазкина, Яхину. Как и все продвинутые граждане, прочитала «Петровых в гриппе» Сальникова, но бурного восторга не разделила со всем миром. В общем, стараюсь быть в курсе нового, но к фанам русской прозы себя не причисляю. На мой взгляд, русская литература слишком зациклена на себе, не всегда чувствует то, что происходит в мире. И главное — почему так мало новых имен? С писательством у нас, как с шоу-бизнесом: за двадцать лет появилось от силы десяток заметных авторов, а могли быть сотни. С британской, американской, французской литературой даже сравнивать невозможно. Много ли русских авторов переводятся на другие языки? Единицы. Возможно, это нормально — искать собственный путь, но не слишком ли затянулись поиски этого особого русского пути?

— Тем не менее я узнала, что вы собираетесь издать русского автора. Это будет первая русская книжка в «Фантоме»?

— Не совсем. В 1997 году у «Фантома» случился скоротечный роман с современной русской прозой, но довольно быстро завершился.

— Автор, которого сейчас будете издавать, неизвестный?

— Нет, наоборот. Это Анна Козлова, в 2017 году получившая премию «Национальный бестселлер» за роман «F20». Я начинала читать ее рукопись «Рюрик» с большим скепсисом и была приятно удивлена, что роман оказался отличным. С необычным сюжетом, с колоритными персонажами, с чертовщинкой и, главное, никакого авторского самолюбования. Мне он напомнил скорее английский роман, где фигура автора обычно в тени, он дает возможность героям высказываться за него. Пока это эксперимент, не знаю, что у нас получится, — книга выйдет в апреле. И еще роман очень кинематографичный. Не удивлюсь, если книга будет экранизирована.

— Это может стать запуском русской линейки Phantom Press?

— У нас нет ни линеек, ни серий, у нас каждая книга самоценна.

— На что из последних книг издательства стоит обратить внимание?

— Из последнего я бы настойчиво рекомендовала «Эмпайр Фоллз» Ричарда Руссо, «Красота — это горе» Эки Курниавана и «Срединную Англию» Джонатана Коу. Руссо — один из лучших романистов нашего времени. Мы очень давно присматривались к нему, но что‑то останавливало. Мы счастливы, что отринули робость и издали этот великий роман. В нем гармонично сочетаются бесшабашный юмор с глубокой печалью. Я сама себе завидовала, когда читала. Перевод Елены Полецкой идеален, как и сам роман. Эка Курниаван также впервые издается в России. «Красота — это горе» — взрывной микс из мифов, истории Индонезии, любви, семейной саги, романтических приключений и родового проклятия. Многие сравнивают «Красоту» с романом «Сто лет одиночества», но для меня это красивая и страшная сказка. Невероятно захватывающее чтение. Переводчику Марине Извековой удалось очень тонко и изобретательно передать сказочно-притчевый стиль романа, сохранив при этом национальный колорит. Новый роман Джонатана Коу «Срединная Англия» в блестящем переводе Шаши Мартыновой удивительно русский по духу, хотя речь в нем о сегодняшней Англии и о том, что случилось с великой страной в последние годы: о Брекзите, о том, почему англичане превратились в ксенофобов, и о многом другом. Если мысленно на место Брекзита и Лондонской Олимпиады поставить Крым 2014-го и Сочинскую Олимпиаду, то получится книга про нас. Вот только русского автора такого уровня, пишущего о сегодня, об актуальном, нет.

— А какие вы видите перспективы развития книжного рынка в России?

— Не секрет, что мы не самая читающая страна в мире и никогда ею не были, и читательская аудитория продолжает сжиматься. Но те, кто остался с книгой, вряд ли в будущем откажутся от чтения. Поэтому есть надежда, что с издательским делом в России в ближайшие годы все будет не хуже, чем сейчас. Если только не случится очередных потрясений, например, введут запрет на слова или объявят книги вне закона, или введут санкции на все переводные книги.

Об очевидной пользе, ага.

И пост получился из цикла «Капитан Очевидность рассказывает». Но почему-то этот простой и важный момент все дружно обходят стороной. Во всяком случае, я периодически натыкаюсь на посты про брань в отзывах, а обсуждения этих моментов ни разу не встречал.

Итак.

Я не знаю, откуда пошла идея, что «читательский отзыв должен быть конструктивным». Нет, дорогие коллеги, не должен. Просто потому, что обычный читатель, вот не наш коллега, не пишущий товарищ с другого или этого сайта, не журналист, литературный критик, а простой нормальный читатель – не может в конструктивность, как сейчас говорят. Не может. Просто учтите и больше по этому поводу не переживайте.

Когда-то давно я уже писал, почему. Сейчас повторю:

Джона Лерер, знатный популяризатор социологических исследований, в одной из своих книг рассказал историю о забавном эксперименте. Служба контроля пищевых продуктов проводила очередную дегустацию клубничного джема, на предмет выяснить, какая марка качественно лучше и вообще – какой джем полезнее и вкуснее. Компания профессиональных дегустаторов клубничного джема попробовала пятьдесят или около того сортов – и профессионально определила, какой джем может украсить фешенебельный банкет, а какой отличается от оконной замазки только запахом ароматизатора. И вся куча джема была опытной рукой выстроена по табели о рангах.

Социолога, наблюдавшего за клубничной эпопеей, джемовый анализ навел на мысли. И упомянутый социолог пригласил выборку студентов из числа сладкоежек на дивное исследование – дилетантскую дегустацию джема. Ну, ребятам-то пятьдесят сортов не дали, чтобы они не запутались. Им дали сортов десять – но среди них были самый лучший и самый худший.

Студенты до отвала напробовались и вывели резюме. Почти все мнения о джеме совпали с мнениями профессионалов – разве что были иначе высказаны. Получилось совсем как на неорганизованных форумах: «М-мм, божественно! А отдайте мне домой остаток из этой баночки!» или «Какой баран назвал джемом это дерьмо?!» То есть, всё они прекрасно поняли, не будучи квалифицированными специалистами по джему.

И тогда коварный экспериментатор предложил другой компании студентов все тот же джем попробовать – и обосновать свой выбор. Вот тут-то все и началось.

Бедолаги-сладкоежки стали думать о свойствах клубники и сахара, анализировать которые раньше не приходило им в голову. Им начало казаться, что они не правы в выборе: а вдруг это неопытность и глупость – называть самым лучшим то, что кажется самым вкусным? Может оно не полезное? Вроде, оно хуже мажется... А зёрнышки клубники – это достоинство или недостаток?

Короче говоря, анализ поехал по всем швам. Большинство назвало самым лучшим джемом самый худший. И уверенность в себе у ребят преизрядно пострадала.

Вы можете сказать, что джем – это не литература ни разу. Что, может, для того, чтобы трескать булочки с джемом, большого ума и не надо. Но социологи, у которых после таких результатов свербело везде, поставили новый опыт.

Девушкам из престижного колледжа предложили выбрать себе подарок и показали на выбор несколько шикарных глянцевых постеров. На некоторых постерах были великолепные репродукции великих мастеров кисти (но не тех, которые хрестоматийная классика) – Моне, Ван Гога, Матисса. На других – пошленькие котятки-собачатки в лепесточках.

Умненькие барышни, чей вкус не на базаре развивался, выбрали себе репродукции с прекрасных картин. Разные – предпочтения-то у всех разные – но почти все выбрали живопись. А следующей группе предложили те же самые постеры, только выбор девушки должны были обосновать.

И бедолажки дружно взяли котят.

Опрос, проведенный через неделю, показал, что выбравшие котят жалеют и злятся, в отличие от их товарок, выбравших репродукции. Но очень уж сложно было непрофессионалам в живописи объяснить, чем Моне нравится больше Матисса. А с котятами показалось просто – «миленькие». «На моего Барсика похож», ага.

Живопись – не джем. Она воспринимается душой, разумом, эмоциями. Как и книга, в сущности. Профессионал мог бы многое сказать, обосновывая свои предпочтения – Ван Гог перед Матиссом, Чехов перед Достоевским... но у дилетантов просто не хватает слов. Они всё чувствуют, всё понимают, но, желая сформулировать критерии оценки, путаются в собственных эмоциях. Они совершенно безнадежно пытаются объяснить себе и другим, чем именно эта вещь задела – и, обычно, не могут добиться понимания окружающих. Потому и не пытаются анализировать Ван Гога, а радостно комментируют котяток: «Класс! Миленько!»

К чему клоню? Это объясняет наличие толпы комментаторов у «литературных котяток», каковые комментаторы без конца пишут нечто вроде: «Забавно. С юмором. Я смеялась. Очень по-женски». Барышни (в случаях суровых боевиков – вовсе не барышни) знают, что тут можно писать, как это можно воспринимать и насколько легко в этих терминах разговаривать с автором и с другими фанатами. На розовом сайте можно понаблюдать, как это происходит – и статистику собрать. Человеку, как видно, бывает важно объяснить достоинства простой вещи хотя бы себе – а если можно объяснить и другому, так и вовсе хорошо.

Читатели-дилетанты – подростки, дамочки, простые ребята – находят себе нишу, в которой можно выглядеть компетентными. Их там хорошо принимают. Котеночка можно обсуждать неделями – усики, ушки, ножки... А Ван Гоговского «Жнеца» попробуйте, если на него, во-первых, смотреть тяжело и тревожно, а во-вторых, не очень понятно, почему! Поэтому сложные и глубокие тексты обсуждают и комментируют гораздо реже. Гораздо.

В общем, исходя из научных данных, можно сделать вывод: требуя от читателей «конструктивных отзывов», вы тем чаще получите отписку или молчание, чем выше класс текста. А коль станете клянчить или поленом выбивать – читатель, увязнув в безнадёжных и бесплодных попытках вам объяснить, чем ваш клубничный джем лучше или хуже, чем у Васи Кокина, скорее всего, начнёт жалеть, что связался, разозлится – и сформирует к тексту отрицательное отношение. Хотя без попыток «конструктивной критики» оно было бы положительным или нейтральным.

Поэтому – не приставай к читателю, друг-храбрец. Читатель читает, как умеет. И эмоции выражает, как умеет, и здорово, что они у него есть, эмоции, и что он их выражает.

А польза – не в «конструктивности». В другом.



Мне кажется, принципиально необходимо понять, какие мысли и эмоции конкретный текст должен у читателя вызвать. Вот пишешь, это, и думаешь: «Хочу, чтобы мой читатель, кто бы он ни был, чувствовал то-то и сё-то». Можно делать скидку на предрассудки, образовательный уровень, ум или глупость – но суть, скелет, идея должны оказаться на поверхности восприятия.

И тогда очень многое станет ясно.

Вот, скажем.

Вы, предположим, пишете что-то явно эпатажное. В тексте, к примеру, есть шокирующая сцена, сильно бьющая по нервам. Садистское убийство. Педофилия. Котёнка съели живьём. Пять амазонок изнасиловали Марти Сью. И вот вы этот текст выложили и смотрите, что публика скажет.

И публика негодует: да аффтар сам педофил!!! За котёночка я голыми руками задушу!!! Не верю, Марти Сью бы этих баб и этак, и так!!! И вот это всё – совершенно нормально. Так и задумано, потому что.

Потому что, если есть шокирующий контент, непременно найдётся процент читателей, который придёт выразить негодование. И этот процент не учтёт, что контент нужен для того, чтобы сформировать определённое впечатление, для того, чтобы раскрыть характеры и для того, чтобы получилась злая сатира-антиутопия-ужасный прогноз – нужное подчеркнуть. Этот процент придёт в ярость от самой сцены – и больше вообще ни о чём думать не будет. Просто не сможет.

Поэтому. Мы открываем свою страницу, видим, как текст яростно бранят, возмущаясь дикой жестокостью подлого аффтара, который, гад-садист, позволил съесть котёночка – и радуемся. Текст дошёл.

Сцена вызвала сильнейший эмоциональный отклик – это раз.

Кроме ругателей, есть пара-тройка внимательных и вдумчивых читателей, которые пишут: «Спасибо, что затронули проблему страдающих от жестокости котяток», – и даже один, который написал: «О! Эта цепочка сложных ассоциаций, ведущих к коту Бегемоту и к утопленной Муму – она заставляет задуматься о судьбах…» – и так далее – это два.

В общем, мы по ругательным отзывам видим, что нам удалось. Теперь надо подождать, когда осядет пена, народ перестанет браниться, начнёт думать – и появятся совершенно другие отзывы. Те, что, пожалуй, с некоторой натяжкой можно назвать конструктивными: в них будет более-менее точно описываться впечатление от текста – что мы и хотели бы получить.

Ведь мы же не ждём, что читатели будут учить нас писать, правда? Они не обязаны. Читательский отклик – зеркало. Отразилось то, что мы ожидали увидеть – вот и ладушки.

Но.

Рассмотрим другой вариант развития событий.

В нашем тексте съели! котёнка! живьём! – а публику возмущает, что неправильно взлетает космический корабль. Или гранаты не той системы. Или крепостная стена ниже, чем ей полагается, аж на целых пять сантиметров. И вот это – ненормально. Это сигнал тревоги, коллеги. Читатели не должны были акцентировать на этом внимание, они вообще не должны были это заметить, потому что съеденный котёнок у них должен был все заклёпки выбить. А получается, что не сработало.

Вот этот момент я и рассматриваю. Он очень наглядный.

Если читатели хором твердят: «Герой – идиот!» – то, как мы с вами уже поняли, есть два варианта развития событий.

Первый: герой таки идиот. Это у нас книга о похождениях идиота. Бывает, что это нужно: описываем идиота, подонка, злодея – в общем, неприятного типа, с которым читателю себя ассоциировать гнусно. Фому, например, Опискина. Порфирия Головлёва. Гумберта, скажем, Гумберта, или Жана-Батиста Гренуя, или Ганнибала Лектора. И этот типус читателям страшно не понравился: «Фуу-у, что за мерзкая книжка!»

И мы читаем: э, нет, книжка не мерзкая, она очень хорошая. Она вызвала у вас, дорогие читатели, ярое отторжение зла, ненависть к гадости – чудесно вышло. Мы ведь не ожидали, что читатели дружно начнут Иудушке или Фоме в любви признаваться? Ах, какой милый человек, какой очаровательный, я тоже стану таким, когда вырасту?

Получается – пусть ругают. Не могут разделить в душе негодование от героя и восхищение текстом, который попал в нервный узел? Ну, так и не надо. Текст отработал. Через сто лет литературоведы напишут: «Имярек дебютировал с ярчайшим романом, в котором создал узнаваемый и отвратительный типаж уголовника-садиста-психологического насильника», – нужное подчеркнуть.

Но есть и второй вариант. Мы хотели белокрылого ангела. И гения. А его дружно называют идиотом и подонком – и это сигнал тревоги. Потому что это признак срыва работы над образом.

Текст не сработал. То ли наше писательское мастерство подкачало, то ли наши этические мерки не по размеру всем прочим – но книга не выполнила свою задачу. Вот это уже беда. Если таких отзывов много – надо думать о серьёзной доработке. Если такие – почти все, то текст нужно убирать. Закрывать. И размышлять, почему вышло настолько криво.

Бывает, что большинство отзывов для мужчины-автора – «героиня картонная/кукла резиновая», для женщины-автора – «герой – деффачка в брюках». Или, предположим, профессионалы пишут: «пожарный-полицейский-военный-балерина-нянечка так себя не ведёт». Тут надо внимательно рассматривать каждый конкретный случай: довольно часто бывает, что – сбой. И отсюда следует вывод о необходимости консультантов.

Таким образом, имея статистику отрицательных отзывов, можно сделать крайне важные и полезные выводы.

«Текст несъедобный/тяжело читается/еле продрался» (но не «аффтар, читай букварь!», там речь о другом) – значит, стиль не воспринимается теми, кому интересен сюжет. Требуется редактура.

«Начало путаное/фальшивое/нелогичное – бросил» – значит, начало надо переделывать. Все эти «у меня всё логично разъясняется в десятой главе/в пятом томе» – не работают. Читатель может не всё понимать, интрига должна быть – но сопереживание должно возникать с первых строк, иначе отзывы и будут такими.

Ну и так далее, так далее, так далее.

Особо отмечу, для тех, кто уже вообразил, что один отзыв в духе «КГ/АМ» может восприниматься как руководство к действию: обязательно должна быть статистика. Десять похожих отзывов – повод задуматься. Двадцать – повод серьёзно задуматься. Пятьдесят – сигнал тревоги.

А хамство там, не хамство, тон, не тон – это всё детский сад, ясельная группа. Разборки в песочнице: а он меня обидел! Взрослый, по идее, должен уметь воспринимать информацию в любом виде, делать верные выводы и вносить коррективы.

Такие дела.