Euphony:
19.06.14 15:27
» Глава 4
На меня льется вода, и пара секунд уходит на то, чтобы вспомнить: я не в тюрьме.
В девяностых я три месяца просидел в окружной тюряге за вооруженное нападение, однако суд присяжных так и не пришел к единому мнению.
Вокруг серо-зеленая промышленная краска, грязный белый кафель. Когда я открываю глаза, передо мной как будто сверкают кадры из прошлого.
- Проснись и пой. – Джаветти бросает на пол пустое ведро, а я сплевываю воду.
Руки прикованы у меня над головой к обломку душа, который торчит из куска кафеля на стене. С потолка свисает одна-единственная голая лампочка. Она мигает, освещая помещение тусклым желтым светом.
Стены расписаны матами, на полу – битые бутылки и ампулы. Здесь воняет, как будто здоровый кусок мяса слишком долго провалялся в отключенном холодильнике.
Последнее, что я помню, – это как Хулио сдавливает мне трахею, легко, как переспевший помидор. Дышать стремно, воздух поступает как-то неправильно. Что-то не так со звуками в этой комнате, но я пока не понимаю, что именно. Может быть, дело в странной тишине.
Вспоминаю свои раны, но ничего не болит. Ни горло, ни колено. Даже боль от старых травм, которую я привык не замечать, испарилась. И это подозрительно. Что за фигня со мной творится?
Я дергаю наручниками, только чтобы чем-то занять мысли и не думать о призрачных шансах сделать отсюда ноги.
- Прости, сынок, но это полицейская штуковина. Так запросто не открыть.
Джаветти приседает на корточки, но слишком далеко, чтобы я мог до него добраться. В тусклом свете он кажется больным. На нем голубая рубашка-поло, летние брюки и мокасины без шнурков. Если бы он не держал в руке «Беретту», а его взгляд не казался взглядом шизика, то вполне сгодился бы мне в дедушки.
- Как ты себя чувствуешь? А то я все ждал, когда же ты очнешься.
- Пошел ты. – Я снова дергаю наручниками. Можно подумать, от этого есть хоть какой-то толк.
- Какая жалость! Я надеялся на большее. Впрочем, то, что ты вообще говоришь, хороший признак. Давай попробуем по-другому. Какого черта надо Саймону?
Я показываю ему средний палец. Вдруг с первого раза он меня не понял.
- Любопытно. В этот раз все иначе. И это хорошо. Может быть, мне сказать «пожалуйста»?
Не меньше минуты я молча пялюсь на него, и с каждой секундой старый козел становится все счастливее. В конце концов, я открываю рот. Может быть, хоть немного испорчу ему настроение.
- Саймон не посылал Хулио тебя убить. Только поговорить. Хотел узнать, что случилось с ребятами, которых он тебе дал.
- Только поговорить, - усмехается Джаветти. – Ну конечно. И поэтому послал свою чертову гориллу с топором. Прямо как в Лондоне. – Он кривится, чем сильно напоминает мне Саймона. – Но я не держу злости. Все это дела давно минувших дней. Твой Саймон – очередной британец-идиот. Его люди мертвы, и он знает почему. А как насчет тебя? Думаю, рано или поздно ты тоже пришел бы ко мне «поговорить»? Нет, ни хрена в этом мире не изменилось.
- Так какого черта тебе надо?
Похоже, мой вопрос его удивляет.
- Ты всегда такой любопытный? Это хорошо. Правда, хорошо. – Он достает обгоревшую диванную подушку и сует себе под зад. – Мне надо, чтобы меня оставили на хрен в покое. Мне надо, чтобы Саймон выполнил свою часть сделки и не пытался снова меня убрать.
- У Саймона очередь из тех, кто готов вылизать ему задницу. На кой ты ему сдался? – Чем дольше я потяну время, тем больше у меня будет шансов выбраться из этой заварухи.
Джаветти ржет, как старая кляча.
- А ты, видать, жалкий тупой ублюдок. Ты ведь понятия не имеешь, в чем тут соль, я прав? – Он поудобнее устраивается на подушке, скрещивает ноги. Как будто собирается третьеклассникам сказки рассказывать. – Все дело в бессмертии, - говорит он, - в вечной жизни. Ловкий трюк, если все сделать правильно.
Не знай я до сих пор, что меня держит в плену психопат, то сейчас бы точно догадался. Подыгрывай, Сандей. Тяни время. Медленно говори с психом, у которого в руках пушка, и, может быть, выйдешь отсюда живым. А еще старайся не думать о том, что Хулио превратился в долбаного зомби.
- И ты, видимо, знаешь как?
- Конечно. И Саймону об этом известно. Поэтому ты здесь. Держу пари, он скормил тебе тонну лживого дерьма, но поверь мне, так все и есть.
- Неужели? А я то-то думал, что должен скормить тебя щеподробилке.
- Никак не пойму, - говорит Джаветти, не обращая на меня внимания, - как ему удается заставлять вас, тупых ублюдков, его слушаться. Он же самая лживая скотина из всех, кого я встречал. Так в чем же дело? Вы просто хотите ему верить? Или его брехня звучит лучше правды?
- Слыхал, он нехило отделал тебя в Лондоне.
Глаза Джаветти загораются, маску доброго дедули сменяет что-то темное, древнее. Как будто в нем сидит демон, и он с трудом удерживает его внутри. Я почти начинаю верить, что Саймон был прав.
Но все проходит. На роже Джаветти – та же улыбочка, как ни в чем не бывало.
- Ну что ж, - пожимает он плечами, - видимо, я обленился. Поживи с мое, и сам удивишься, если будешь помнить, где твой член. Я задолжал ему за Лондон. Он-то думал, что прикончил меня, а я, видишь ли, выжил. Немного того, немного другого. Как новенький.
- Источник вечной молодости?
- В яблочко.
Я киваю на его руки в пигментных пятнах. Кожа свисает с костей, как растянутая резина.
- Смотрю, не особенно помогает.
- Ну, это скорее не источник вечной молодости, а источник неумирания. Но я над этим работаю. – Он шарит по карманам. – Кстати, хочешь увидеть кое-что интересное?
Он достает камень – опал размером с небольшое яйцо. Камень отражает свет с потолка. Я чувствую, как меня к нему тянет какими-то нитями.
- Примечательная вещица, скажи? – говорит Джаветти, разрушая момент.
Я трясу головой, пытаюсь прочистить мозги, отвожу взгляд. Наверняка именно об этом камне и говорил Саймон.
- Британцы тиснули этих малышей у австралийских аборигенов лет сто назад, плюс-минус. В мире их осталась всего пара штук. Один взорвался, когда некий французский лейтенант во время Первой мировой попал под артиллерийский обстрел. Другой покоится на дне океана. Третий, если не ошибаюсь, размолол в пыль какой-то полоумный китаец и вколол себе в хрен. У меня вот четвертый. – Он поворачивает камень на свету, на поверхности опала мерцают невообразимые цвета. – Этот красавец оказался в коллекции одного толстосума из Беверли-Хиллз. Правда, забавно, как все порой оборачивается? С виду обычный себе камушек. – Джаветти целует камень и засовывает обратно в карман.
- И все? Ради этого ты нанял трех мордоворотов? Господи, да тебе бы хватило наркоши с обрезом, и обошлось бы дешевле.
- И не говори. Только я не стал бы влезать в это дерьмо без надобности. – Он смотрит на меня, чего-то ждет. Я молчу, и он вздыхает. – Неужто даже не спросишь? Я же знаю, тебе хочется спросить.
- Спросить о чем? Какое отношение имеет эта треклятая штуковина к твоему психозу?
Он отчаянно трясет руками:
- Ты так ничего и не понял! Только благодаря этому малышу все становится возможным. Он запускает всю схему. Поднимает мертвых, дарит вечную жизнь. Черт возьми, если ты вежливо попросишь, я даже отлить тебе позволю. Зуб даю, у тебя от счастья хрен отвалится.
- Мертвых, значит, поднимает. – Сам слышу, как дико звучат мои слова. Но образ посеревшего Хулио, который глотает ртом воздух, как рыба на песке, выходит на первый план. – С Хулио обалдеть как сработало.
Джаветти уродливо хмурится:
- Да уж, и с другими тоже. Они уже разложились. Однако для того и нужны эксперименты, согласись. Я хочу использовать камень на себе, но для начала должен убедиться, что он работает на других. Мы с твоим приятелем чертовски сблизились. Обсосали проблему с ускоренным разложением и доброй волей вдоль и поперек.
- Видимо, тебе не хватает пары ингредиентов? Мускатного ореха прикупить запамятовал?
- Точно, - отвечает Джаветти. – Видишь ли, это тебе не наука. Скорее искусство. Короче говоря, я чуток оплошал. Твой приятель начал разлагаться еще до того, как попытался отрезать себе башку.
- Брехня. – Когда я увидел Хулио, он был в полном порядке. Труп, как же. Я помню, как лилась из него кровь, как жизнь уходила из его глаз. Я не верю. Но я не верю вообще ничему из того, что здесь услышал.
- Неужели? – спрашивает Джаветти. – Все еще не веришь? Ну и ладно, это ерунда. Как бы там ни было, я собираюсь праздновать.
- По какому поводу?
- У меня получилось. Наконец-то. По крайней мере, я совершенно уверен, что получилось.
Я обдумываю его слова. У него получилось? И что, черт его дери, это значит? Господи, а если на минуту допустить, что в его словах есть доля правды? Выходит, он бессмертный психопат. Ну и как убить мертвеца? Как не дать ему убить меня? Если все это не бред, то я по уши в дерьме. Я душу поднимающуюся панику. Надо продолжать с ним говорить. Только так есть шанс отсюда выбраться.
- Серьезно? Ты так думаешь?
Джаветти смотрит на меня, будто я ящерица в банке.
- Не знаю, - говорит он. – Тебе виднее.
Пару секунд я обдумываю его слова. И земля уходит из-под ног. Я твержу себе, что не чувствую ничего необычного, только это неправда. Еще как чувствую. Старые травмы, выбитое колено, легкие. Я отковыриваю краешек пластыря на ладони. Порезов нет.
У меня такое чувство, будто кто-то отключил меня от розетки, только мне сказать забыл.
Ублюдок опять ржет:
- Ну да, похоже, недочеты я исправил. – Он встает на ноги, чтобы уйти. Останавливается, бьет себя пол лбу. – Проклятье. Так и знал, что что-то забыл. – И стреляет мне в голову.
...
Euphony:
20.06.14 21:20
» Глава 5
Обжигающая белая вспышка. Звук такой мощный, будто мою башку засунули в реактивный двигатель. Я рассыпаюсь на тысячи кусков, кости и ошметки мяса веером летят в стену у меня за спиной.
Все чернеет. Проходит секунда. Может, две. А потом все возвращается обратно, как будто кто-то отпустил растянутую резинку.
У меня нет нижней челюсти и левой половины лица. Чувствую, как мне на грудь льется кровь. Ничего не вижу одним глазом. Наверное, потому что его нет.
Правая нога дергается в судорогах. Видимо, не получает необходимых сигналов от мозга. Кажется, я чувствую, как что-то шевелится в черепе. И вот ведь странность – ничегошеньки не болит.
Я ощущаю, как медленно движется плоть, отрастает заново. Правда, насколько медленно – понятия не имею, потому что мое представление о времени напрочь испарилось. Мозговая ткань восстанавливается. Кости, плоть, кожа растут, как дурацкий плед сумасшедшей тетушки из ночных кошмаров. Из заживающих дыр в башке сочится кровь.
Проясняется зрение, слух становится острее. В новенькой челюсти появляются зубы. Сами по себе соединяются нервные окончания. В голове шумит, будто у меня там чертова стая ворон. Нога больше не дергается.
Представления не имею, что сейчас, черт возьми, произошло.
- Надо же, как все… иначе. – Джаветти смотрит на меня так, будто я только что положил Венский хор мальчиков прямо на сцене.
Минута уходит на то, чтобы вспомнить, как говорить. Голосовые связки еще не пришли в норму.
- Дай мне пушку, - сиплю я, - и я покажу тебе, как это выглядит отсюда.
- Думаю, я пас, - спокойно отвечает он.
- Советую посолить пистолет, - говорю я, - потому что, как только я отсюда выберусь, я его тебе в глотку затолкаю.
Джаветти молчит. Отступает назад, выходит из пятна света, льющегося с потолка. Полностью исчезает в тени.
В полном офонарении я сижу под стеной. У меня на коленях валяется кость из челюсти и какой-то розовый шершавый кусок мяса, не знаю откуда. Я выплевываю пару старых зубов.
Вопросы. Слишком много гребаных вопросов. Шум в голове мешает разложить их по полочкам, но один таки выплывает на первый план. Как на него ответить, понятия не имею.
Я умер?
Не может быть. Мне только что разнесли башку, и вот он я, как будто снова накачали спустившее колесо. Я все еще двигаюсь. Все еще могу думать. Cogito ergo, черт меня дери, sum
(1).
Постепенно на меня снисходит спокойствие. Со мной все в порядке. Наверняка. Или я совсем тронулся.
__________
Минут двадцать я собираюсь с духом. Мне уже приходилось такое делать. Много раз. Правда, все по-другому, когда ты собираешься ломать собственные пальцы.
Изо всех сил тяну наручники, надеясь найти другой способ. Мне трудно сосредоточиться. Уже несколько раз я забывал, что делаю, но в конце концов опять начинаю сначала.
Обхватываю левый большой палец пальцами правой руки, делаю глубокий вдох, который отдается эхом в моей пустой груди, и дергаю. С громким щелчком палец выскакивает из сустава. Смахивает на то, как лопаются пузырьки упаковочной пленки. Где-то на краю сознания от этого звука вспыхивает отвращение, но мне не больно, как и когда я поймал пулю в голову.
Я протаскиваю руку с висящим пальцем через наручник, прикованный к куску ржавой трубы. Уже чувствую, как срастаются сухожилия, вставляю палец обратно в сустав. На это уходит несколько секунд, но когда все готово, палец выглядит, как новенький.
Встаю с пола. Натекшая с меня лужа крови насквозь пропитала штаны. Выдергиваю из сустава второй палец, освобождаю руку, браслеты падают на пол.
Первым делом надо выяснить, куда меня черти занесли. Душевая явно видала лучшие дни. Причем давным-давно. Исходя из того, что осталось от кранов, я бы сказал, их не меняли с сороковых. И кафель тоже.
Шума дорожного движения не слышно. А в этом городе такого быть попросту не может. Я на Голливудских Холмах? Нет. Местечко вроде этого здесь сто лет назад с землей бы сровняли.
Горы Санта-Моники? Там уйма мертвых зон. И на такое место могли бы годами не наткнуться. О нем могли бы просто-напросто забыть посреди каньонов и койотов. Такие места в Лос-Анджелесе заметают под коврик в надежде, что никто не станет приглядываться.
Душевая еще не в самом плачевном состоянии. Я ковыляю по раздевалке. Дверцы металлических шкафчиков сорваны с петель. Дальше – лабиринт коридоров с поворотами то туда, то сюда. Окна заколочены и покрыты граффити. Пустые дверные проемы ведут в помещения, которые выпотрошили и перевернули вверх дном сто лет назад.
Ход времени я ощущаю смутно. Словно по болоту, брожу по коридорам в поисках выхода. Что-то зудит на задворках сознания, но я никак не могу уловить, что именно.
Надо срочно отсюда выбираться. Пока не узнаю, что конкретно со мной произошло, надо свалить как можно дальше от Джаветти. Перегруппироваться. Составить план. Прочистить мозги. Может быть, даже в буквальном смысле.
Я хватаюсь за эту мысль. Она придает сил идти вперед. Однако где-то посреди темного коридора, где я вечно спотыкаюсь о сломанную мебель и собственные разрозненные мысли, до меня вдруг доходит: уходить нельзя. Еще рано.
Мысли все еще путаются, но туман в голове рассеивается. Наверное, восстановить клетки мозга не так-то просто. Тем не менее, время идет, и я все больше и больше думаю о том, что все это значит.
Если я правильно понимаю, я теперь не могу умереть. По крайней мере, от меня так просто не избавиться. Я как гребаный Супермен. Валяйте, стреляйте мне в башку. Мне насрать.
Это вроде как даже круто. Вот только, чем активнее мозги включаются в работу, тем менее заманчивой кажется эта мысль.
Что будет через сто лет? А через двести? Если я останусь таким, как сейчас, а все, что я когда-либо знал, станет таким далеким, что я с трудом смогу вспомнить?
Господи. Даже двадцать лет – это долго. Что мне делать с двумя веками? Ну, наверное, как-то справлюсь. То есть не надо насиловать мозги, чтобы представить себе, как проходит день за днем. Проще вообразить, что завтра я все еще буду здесь, чем меня не будет вообще.
И все-таки что-то не дает мне покоя. Я не сразу понимаю, что именно.
Выбор. Старый ублюдок лишил меня права выбора. Не скажу, что позарез хочу вернуться к старой жизни. Елки-палки, я только что получил что-то новое. Кто знает, к чему все это приведет. Может, мне понравится. А может, нет. Не могу утверждать, что не хочу быть бессмертным. Но чего я точно хочу, так это иметь возможность сделать выбор.
Ключ ко всему – чертов камень. Без него Джаветти не смог бы такое со мной сотворить. Может быть, с помощью камня можно все вернуть назад. А может, нельзя. Но пока камень у Джаветти, у него в руках козырный туз.
Я поднимаюсь по лестнице, заваленной сгоревшими кроватями и гниющими матрасами. Стараюсь обходить мусор, но под подошвами все равно хрустят битые ампулы и пустые пивные банки.
На полпути в нос бьет дикая вонь. Что-то гниет совсем рядом. Мясо, провалявшееся в тепле слишком долго. Много мяса.
Поднявшись наверх, я вижу, откуда ноги растут.
Трупы. С полдюжины. Может, больше. Вздувшиеся тела, из разрывов на коже сочится какая-то хрень. С костей оплывает мясо. На вид им уже несколько недель, но я точно знаю, что одно из них здесь совсем недавно. Я вижу татуировку дракона, покрывающую всю спину Хулио, вижу открытые раны. Там, где разодрана кожа, копошатся личинки. Я спрашиваю себя, сколько шансов, что его жена тоже здесь.
Трупы сложены вдоль стены лицами вниз. Интересно, кто эти люди. И все ли они действительно мертвы.
А еще знает ли Джаветти, что он, мать его, творит.
__________
Приглушенные голоса. Из комнаты в конце коридора просачивается тусклый свет. Но я слишком далеко, чтобы рассмотреть силуэты. Зато голоса разбираю легко, как будто они говорят прямо рядом со мной. Это Джаветти. И Саймон. Саймон, который должен быть в Сан-Диего.
- У нас договор, - говорит Саймон. – Я помогаю тебе добыть камень, ты превращаешь нас обоих.
- Условия сделки изменились, - отзывается Джаветти, - когда ты решил меня подставить.
- Проклятье, не делал я ничего такого. Говорю же, они увидели шанс и воспользовались им.
- Ну конечно. И об этом шансе рассказал им ты, верно? Все это должно было остаться в секрете. Мне нужно было всего лишь несколько человек, чтобы достать чертов камень. Таких, которые не задают вопросов. Мне хватило глупости тебе поверить. Больше такого не будет.
Груз предательства Саймона наваливается мне на плечи. Я в таком офонарении, что несколько секунд только слушать и могу. Он обо всем знал. Знал, где скрывается Джаветти. Знал, что он может сделать. И что сделает.
И все равно швырнул меня в акулью пасть.
Прижавшись к стене, я медленно пробираюсь к ним. Вокруг меня мерцают оранжевые тени. Почему я раньше ничего не понял? Ясен пень, Саймон все знал. Он никогда не заключает сделку, не разнюхав все от и до. Значит, с самого начала он все это спланировал. Джаветти принимает на себя удар, а Саймону достается камень.
Однако все полетело псу под хвост, верно? Саймон дал Джаветти нескольких рисковых парней, но ведь они работали на Саймона. А когда попытались умыкнуть камень, Джаветти их убрал. Нам же с Хулио предстояло замести следы.
- Сам знаешь, все было совсем не так. – Голос Саймона становится выше, будто он вот-вот впадет в истерику. Я никогда не слышал, чтобы он говорил таким тоном. Даже хуже, чем когда звонил мне в бар, где умер Хулио.
- Ну конечно. И кстати, чтоб ты знал, о твоей горилле, которую ты ко мне подослал, я тоже позаботился.
- Господи, ты… Тебе не надо было превращать его в гребаного зомби.
- Ой, даже не знаю. Между ним и твоим вторым хмырем я успел кое-что подправить.
Тишина.
Затем раздается едва слышный шепот:
- О чем ты говоришь?
- Обо мне, Саймон, - отвечаю я, заходя в комнату.
У Джаветти в руке «Беретта». Саймон пялится на пушку, как мангуст на кобру.
- Джозеф?
- Что ж, теперь мы знаем, зачем тебе так нужен этот камень. Поэтому ты здесь, Саймон? Поэтому подставил меня? И Хулио? Из-за треклятого камня?
Джаветти смеется:
- Ох, просто умираю от любопытства, как ты выкрутишься на этот раз. В душе я прям рыдаю, честное слово.
- Я… я волновался. Хотел убедиться, что…
Я сбиваю Саймона с ног ударом слева, его шнобель хрустит под моим кулаком.
- Ты все знал. Все это время ты знал, черт тебя дери. Знал, чем он занимается. И что он может с нами сделать.
- Конечно, знал, - подливает масла в огонь Джаветти. – Речь о бессмертии, сынок. Разве от такого можно отказаться?
- Нет, я… - Голос Саймона обрывается. Он пытается вдохнуть, чтобы что-то сказать. Из разбитого носа хлещет кровь.
Я хватаю его за шиворот, поднимаю над головой. Он рыдает, глаза распахнуты. Кранты мангусту.
Швыряю его в стену. Слышу треск. Саймон тяжело падает на пол, пытается встать.
- Я… я не знал, - твердит он. Распухший нос становится малиновым.
- Не смей мне этого говорить, - рявкаю я. – Скажи лучше Хулио. И его жене.
Я наклоняюсь к нему. Еще не знаю, что буду делать, но ему точно конец.
Однако решение за меня принимает Джаветти. Раздается выстрел. Пуля бьет Саймону в грудь, на рубашке расцветает алое пятно. Саймон хватается рукой за рану, заваливается на спину.
Мы смотрим, как он истекает кровью. Никто из нас и пальцем не шевелит, чтобы ему помочь. Я только жалею, что не я всадил в него пулю.
Несколько долгих секунд мы с Джаветти оценивающе пялимся друг на друга. По его морде трудно сказать, но мне кажется, собственные шансы его не радуют.
- Похоже, остались только мы, - говорит он. Достает из кармана пачку сигарет, вытряхивает себе одну и бросает пачку мне. – Угощайся. Вряд ли это тебя убьет. – Он зажигает «Zippo», прикуривает, швыряет зажигалку мне.
Я тоже прикуриваю, глубоко затягиваюсь. Превращаю в столбик пепла чуть не полсигареты, прежде чем решаю остановиться.
Джаветти вынимает из кармана опал, перекатывает в узловатых пальцах.
- У меня к тебе предложение.
- Я весь внимание.
- Не хочешь вернуть себе жизнь?
Я смотрю на него, обдумываю сказанное. Значит, он может это сделать. Или попросту пудрит мне мозги. Больше склоняюсь ко второму. Но вопрос, так сказать, по существу. Хочу ли я вернуть себе жизнь? Как быть живым – это я понимаю. К тому, чтобы быть мертвым, придется привыкать. Но здесь есть свои плюсы. Я стискиваю челюсти, чувствую сухожилия и кости. Как новенькие.
Но где-то там присутствует чувство пустоты. Словно меня вскрыли и вынули все нутро. Я как Пиноккио наоборот. Настоящего мальчика превратили в деревянную куклу.
А если я все-таки поведусь на предложение Джаветти? Хулио нет. Саймона тоже. Нравится мне это или нет, теперь все будет по-другому.
- В чем подвох? – спрашиваю я. – Тебе-то какая с этого польза?
- Ты от меня отвяжешься. Я тебя верну, и ты пойдешь домой. Как ни в чем не бывало.
Ага, а если вы сделаете заказ прямо сейчас, то получите в подарок симпатичный поплавок. Даже если он в состоянии это проделать, с чего мне думать, что он станет заморачиваться? Нет. Он меня вернет и снова всадит пулю мне в лоб. Конец игры.
- Вечная жизнь не для всех, сынок. Что-то мне подсказывает, что ты для такого не создан. Я единственный, кому известно, как вернуть тебе жизнь. Единственный, у кого есть все ответы.
Может быть, он прав. Может быть, я не создан для вечной жизни. Но помирать тоже как-то не хочется.
Я смотрю на тело Саймона. Под ним уже целая лужа крови. Он меня подставил, верно, но без Джаветти этого бы не случилось.
- Как-то не шибко верится.
Джаветти пожимает плечами:
- А ему ты, значит, доверял? Не я тебя втянул в это дерьмо. Он использовал тебя как наживку, сам знаешь. Ну так как? Хочешь вернуть себе жизнь? Тогда заключаем сделку. Хочешь ответов? Это единственный способ их получить.
- Если бы ты мог меня убить, - говорю я, - давно бы убил. – Я делаю шаг к нему. О да, я собираюсь от души надрать ему задницу.
Джаветти поднимает пушку, будто от нее будет какая-то польза.
- Не стоит этого делать, сынок, - говорит он.
- Он прав, Сандей, - раздается знакомый голос у меня за спиной. – Не стоит этого делать.
На свет выходит Фрэнк Танака, тычет пушкой то в меня, то в Джаветти. Надо же, прибыла кавалерия. Вот только я пока не знаю, слишком рано или слишком поздно.
- Чтоб меня, - бормочет Джаветти и начинает разряжать обойму.
Пули решетят стену позади нас. Одна попадает мне в грудь, вторая вырывает кусок мяса под коленом. Нога подгибается под моим собственным весом, я падаю. Ору Фрэнку не стрелять, но годы службы в полиции берут свое, и он спускает курок.
От точного выстрела голова Джаветти дергается назад. На его лице ни страха, ни ярости. Только спокойное смирение. Словно это не более чем временные трудности. Он пошатывается, шлепается на пол.
Я подползаю к нему, пытаюсь придумать, чем помочь. Бесполезно.
Джаветти мертв.
(1) Cogito, ergo sum (лат. — «Мыслю, следовательно, существую») — философское утверждение Рене Декарта, фундаментальный элемент западного рационализма Нового времени.
...