Peony Rose: 01.04.17 21:44
NataAsh: 02.04.17 00:26
llana: 02.04.17 19:15
Peony Rose: 02.04.17 19:55
TIMKA: 02.04.17 21:42
Чудышко: 03.04.17 10:45
Peony Rose: 03.04.17 17:38
Peony Rose: 03.04.17 23:18
Среди Скалистых гор, хребта Монтаны, много вершин — больших и не очень. Каменные исполины стоят гордо, не глядя на прерии; их головы украшены грядами облаков, шеи — ожерельями пещер, пояса блестят зелёным шёлком деревьев.
Что для них века? Миг.
Что для них люди? Пыль.
Хмурясь, они стоят, погрузившись в никому не ведомые мысли. Порой крики орлов нарушают священную тишину, и горы встряхиваются, поводят плечами, и камни скатываются к подножиям и разбиваются на куски.
Гора Последнего грома была древней, она помнила смуглых людей, бродивших по равнине вместе с мамонтами и бизонами и забиравшихся сюда в поисках добычи.
Одно племя осталось и потихоньку обжилось. Прошло несколько десятилетий. Люди били зверей, вступали в браки, рожали детей, старились и умирали, хороня своих близких лицом на восток, как велел обычай. А после еды стало очень мало, и самые сильные, ловкие и умные люди ушли обратно в прерии, кочевать в поисках лучшей доли.
Позже они вернулись, но случилось так, что в самое сердце горы упала тьма.
Та ночь была тихой. Ни дуновения ветерка. Невыносимая жара. Даже к полуночи прохладнее не стало, и люди беспокойно выпрастывались из-под шкур, постанывали, во сне им виделись духи предков с угрожающе воздетыми руками.
Тонкий звук нарушил молчание ночи. Разрастаясь, он заполнял воздух, прокатывался над головами взрослых и детей. Потом к звуку добавился свет — пронзительно яркий, полосующий небосвод тысячью острых кривых ножей. И наконец прогремел гром, но не тот, что бывает во время грозы, другой, неестественный и оттого ещё более пугающий.
Пылающий округлый предмет пронёсся сквозь слои земной атмосферы, отчего-то резко сменил курс, пролетел по дуге и врубился в скалу, расплавив её, как масло. Скорость, помноженная на температуру и массу, сделала свое дело: космический гость пробурил глубокий ход и упал в небольшую, до того изолированную от внешнего мира пещеру. Разлетелись осколки сталагмитов, часть породы оплавилась, маленькое озерцо тут же вскипело и испарилось. Всё заволокло паром.
Вновь наступила тишина. Далеко наверху люди, дрожа, припадали к земле, умоляя духов предков дать им хоть какую-то защиту от прилетевшего ужаса.
Предки молчали. Должно быть, они далеко ушли по Дороге снов. Из Страны духов редко слышат просьбы живых.
Внутри заблудившейся сферы обитала тьма. Или, если телесный род имеет значение для воспринимающего это бестелесное явление — обитал мрак. Мрак-тьма. Два в одном… кем он/она когда-то был.
Много веков тьма, беспамятная, пустая и страшная, как дыхание великого черного космоса, спала глубоким сном.
В глубине земных недр возникло возмущение. Постепенно оно нарастало, камни со скрежетом и треском, сопротивляясь неизбежному, расступались; раскалённая лава стремилась наверх, просачивалась сквозь щели, под её огненным дыханием гибли крошечные, слепые подземные существа. Сферу затрясло. Тьма очнулась, зашевелилась в своей искусственной скорлупе и, усилием воли включив все внешние сенсоры, инстинктивно потянулась к ним, жадно, неистово вбирая в себя звук и вид разрушения.
Оболочка была очень твёрдой: материал, из которого её делали, выдержал и длительный межгалактический перелёт, и удар о вершину горы, и падение вглубь, и даже последний, необыкновенно мощный толчок. Однако с течением времени её химический состав начал меняться из-за взаимодействия с залегавшей здесь железной жилой. Извержение стало последней каплей.
Лава зацепила и без того истончившийся край одного из сенсоров и прожгла в нём небольшое отверстие. Несколько капель попало внутрь.
Жар и холод. Они встретились и соединились.
Скорлупа стала стремительно распадаться. Вопреки воле её конструкторов, но к полному удовлетворению её единственного обитателя.
Тьма всё вспомнила. Осознав себя, она поняла и свою жажду мщения, и, влившись в струю светившейся лавы, устремилась на волю. Выбравшись на поверхность, оторвалась от своего бурлящего транспорта и взлетела — потоки воздуха подхватили её и унесли.
В тот день небо над горой Последнего грома было чёрным от пепла и красным от боли.
Орлы, застигнутые в гнёздах, умирали, прикрыв крыльями птенцов; олени и лоси бестолково метались по лесу и под невидимыми ударами блеяли и падали на колени; мелкие зверьки с визгом прятались в норы, но и там их настигала тьма, чья жажда со временем только усиливалась. В один из кругов охоты, выбирая следующую жертву, тьма ощутила неудобство — вначале лёгкое, потом тревожащее, и наконец, серьёзное. Что-то обняло её, облепило мягким покрывалом и тянуло вниз, в ту самую дыру, пробитую лавой. Сопротивляясь, тьма попробовала было сражаться с невидимым и упорным противником, однако притяжение росло, и она упала — резко, как камень, пущенный из пращи.
Внизу враг надавил сильнее, тьма заметалась, негодующе вопя телепатемами и проклиная того, кто посмел помешать её развлечениям. В ответ покрывало распалось на несколько тонких, но прочных нитей: одна проникла в сердцевину, схватилась за пульсирующий, ледяной сгусток злобы и закрепилась там, другие разлетелись в стороны, лепясь к стенам каменного мешка. Образовалась энергетическая паутина — и в центре её диковинной мухой повисла тьма.
Поняв, что долгожданная свобода ускользнула от него — и возможно, навсегда — случайный гость захлебнулся ненавистью. Столетия, тысячелетия плыли над вершиной горы, а ненависть эта не только не угасала, но росла, пока не заполнила всю систему пещер. Излучение её в конце концов стало чувствоваться и на поверхности: животные, почти все, откочевали ниже, а людей там уже давно не было. И из уст в уста племена стали передавать предостережение: нельзя оставаться на горе Последнего грома, ибо туда пришёл с небес злой воин, погибель живых, Оо-ама.
В начале семнадцатого века в Скалистых горах редко появлялись европейцы. После экспедиции конкистадора Франсиско Васкеса де Коронадо, открывшего южные отроги, мало кто решался рискнуть и встретиться лицом к лицу с многочисленными опасностями, не получив притом ни малейшей прибыли.
Отряд Рикардо Трухильо направлялся через горы на равнину, туда, где по слухам можно было найти немалую поживу. В нём было одиннадцать человек — все как на подбор рослые, здоровенные парни, приплывшие сюда из Старого Света в поисках удачи, земли и денег. На худой конец они согласились бы и на одни деньги, ведь и дураку известно: у кого золотишко бренчит в кармане, тот купит все, и удачу тоже.
— Хуан, корягу тебе в глотку, выпить дай!
— Пошёл ты, — лениво отозвался впереди идущий мужчина. И для наглядности похлопал себя по боку, на котором висела вожделенная фляжка со спиртным. — Сначала верни всё, что проиграл за неделю в карты, дружок.
Карлос Риверте сжал зубы и мысленно проклял товарища. Подлый енот этот Хуан Эскобар, хитрый, жадный, себе на уме, да и вообще — скотина скотиной.
Повторяя всё это, он шёл, не глядя под ноги и почти уже не замечая ни красот окружающего мира, ни усмешек товарищей, слышавших короткий диалог.
Будь все проклято. Эскобар ещё смеет напоминать ему про карточный долг, ишь ты! Сам в долгах, как в шелках, давно бы лишился последних штанов, если бы не он, Карлос. Сколько дорог прошли вместе, а истинная сущность дружка открылась только здесь, в суровых горах. Знал бы раньше — не делил с ним одеяло и еду на привалах, не вспоминал долины родной и далекой теперь Андалусии. Если хорошенько покопаться в памяти, так всплывет и тот вечер в портовом борделе, когда из-за Хуана передрались две индеанки, на одну из которых сам Карлос положил глаз. И ведь мог Эскобар уступить ему ту бабёнку, мог… Но нет — дружку понадобилось всего три минуты, чтобы вскружить головы обеим шл*хам, а ещё через пять, не поделив желанного мужчину, они вцепились друг другу в лица когтями под дружный хохот испанцев и других гостей заведения.
Гнев Риверте рос с каждым шагом. Буравя взглядом спину бывшего товарища, он перебирал все известные способы нагадить и выйти сухим из воды — и отбрасывал. Ни один не годился. Причина проста: Эскобар в фаворе у главаря. А уж обмануть Трухильо под силу разве что самому Трухильо, большего негодяя не сыщешь по обе стороны океана. Навлечь на себя громы и молнии здесь, в сердце чужой и опасной страны? Риверте помнил ещё один случай: когда в прошлом месяце один из подчиненных подвёл главаря, не до конца выполнив порученное дело, тот просто вытащил пистолет и спокойно пустил пулю в лоб провинившемуся, на глазах остальных. А после скороговоркой прочёл молитву и велел бросить тело в реку — пусть, мол, хоть рыбам будет какой-то прок от тухлятины.
Полмили прошли в молчании. Показалась хижина у старого дуба.
— Здесь ночуем, — зычно пробасил Трухильо и взмахом руки подозвал к себе Хуана. Они о чём-то заговорили вполголоса, и как ни напрягал слух и зрение Карлос, ничего не помогало — смысл речи остался ему неясен.
Он нахмурился, отвернулся и вместе с товарищами пошёл внутрь — разгружаться и осматриваться. Для растопки надо было запасти хвороста, и Карлос вызвался добровольцем, чем немало изумил всех, кто знал о его природной лени и склонности бездельничать под любым предлогом.
Уйдя глубоко в лес, Риверте сломал себе палку и с яростью стал молотить ею по стволу ближайшего ясеня. Этого было мало, конечно, хотелось сорваться на ком-то ещё, живом и способном кричать и молить о пощаде.
Лисёнка, ковылявшего на коротких, неуверенных пока лапках, он приметил сразу. Зверёк исследовал окрестности родной норы, мать, скорее всего, отлучилась на охоту. Мужчина усмехнулся и медленно, чтобы не спугнуть цель, стал приближаться. Лисёнок уставился на него круглыми мутноватыми глазёнками, потом коротко и смешно тявкнул. Подать голос во второй раз не успел — палка взметнулась и опустилась на маленькую голову.
— Карлито, эй, Карлос, — зов Хуана застал его врасплох, Риверте вздрогнул и обернулся. — Какого дьявола ты это творишь?
— Решил проверить, крепкая ли палка, — оскалился Карлос. — А ты что тут позабыл, друг?
Не отвечая, Эскобар обошёл вокруг трупика, поддел его носком сапога и прищурился.
Карлос перехватил палку и опустил руку так, чтобы не было заметно напряжение мышц. Хуан будто нарочно его дразнил: вот он присел на корточки, протянул правую руку к детёнышу, дёрнул за обмякший хвост пару раз… Затылок, поросший длинными темными кудрями, маячил прямо перед его носом. Один удар и…
Нет. Слишком опасно. Трухильо не простит. Сбежать не получится — карта местности у командира, да и ноги у товарищей быстрые.
— Ну и дурак же ты, — равнодушно заметил Эскобар, поднявшись на ноги. — Если б хоть оленёнка прибил — мясо свежее всегда пригодится. А то — лис. Просто вонючий лис, и все.
— Видел тут оленуху, — бросил Карлос. — Сходим вместе за ней? И вот что, брат… извини, что не отдаю деньги так долго. Обещаю, всё верну, с процентами. Мир?
И он, улыбаясь, протянул Хуану руку. Эскобар испытующе посмотрел в глаза Карлито — не лжёт ли, стараясь выиграть время? Но Риверте выглядел настолько безмятежным, карие, весёлые глаза андалусийца так напоминали Хуану о прежних замечательных деньках, что он кивнул:
— Что ж, можно. Идём добудем хорошей еды.
И потряс предложенную руку.
Карлос, всё так же улыбаясь, мотнул головой:
— Вон туда пошла, красавица. Тяжёлая, телиться скоро будет. Завалим легко, думаю.
Оленуха и в самом деле оказалась до смешного лёгкой добычей. Вырезав мяса, сколько можно унести в кожаных сумках, мужчины, переговариваясь и подшучивая друг над другом, направились обратно. В сумерках лес походил на дом со множеством колонн — Эскобар видел такой лишь раз, в Мадриде. Горестно вздохнув про себя об упущенных возможностях, Хуан окликнул обогнавшего его друга:
— Карлито! Эй, не так шибко, проклятое мясо протекло, надо переложить заново!
Из сумки уже не капало, а прямо-таки ручьём лилось на землю; Хуан выругался и остановился.
Карлос встал рядом. Не будь Хуан так занят сумкой, он бы заметил и то, как друг наклонил голову, словно прислушивался к чему-то, и то, что карие глаза внезапно стали темнеть, а улыбка, только что приугасшая, вернулась — и вернулась качественно иной.
Теперь на это, и без того не самое привлекательное, лицо невозможно было смотреть без дрожи: губы мужчины искажала ухмылка того, кто изучил все существующие бездны и вполне с ними сроднился.
— Поздно уже, — тихо промолвил Риверте. — Я тут видел неподалёку пещерку — там вода есть, зайдём, переночуем. Ребята и без нас обойдутся, думаю.
— Обойдутся? — вскинулся было его товарищ. И смолк. Их глаза встретились. В наступившей тишине слышно было, как капает жидкость, которая по всем законам природы должна была давно уже свернуться.
Карлос Риверте — или то, что притворилось Карлосом, чтобы сыграть в свою любимую игру — взял из безвольных рук Эскобара сумку и поднёс к лицу. Принюхался, облизнулся:
— Вкусно. Идём.
Хуан двинулся следом. Походка его была странной: мужчина шагал вроде бы свободно, но каждый раз, когда Карлос делал то или иное движение, спутник его повторял. Как только на шею Риверте села мошка, и он её прихлопнул, Хуан шлёпнул себя по загривку.
Ухмылка Риверте стала такой широкой, что мышцы лица напряглись до предела. По его лицу стекал пот, в глазах угольного цвета остро посверкивали зрачки.
Он вошёл в пещеру, за ним — Хуан.
Дорожка из алых капель отмечала их маршрут. Крошечная изголодавшаяся ласка кралась следом, надеясь на поживу, но оказавшись у входа, затрепетала всем длинным тельцем и бросилась наутёк.
День уходил куда-то, уплывало на золотой лодке огромное величественное солнце. С наступлением сумерек гора окуталась густым туманом, в нём тонули деревья и кусты. Мягко ступая, подкралась и ночь.
— Кто-нибудь видел Эскобара и Риверте?
Трухильо мрачно посмотрел на доедавших ужин людей.
— Кто их знает, командир, милые бранятся, только тешатся, — прогудел огромный Пауло «Таран» Васкес, наёмник, по которому давно уже плакали тюрьмы многих европейских стран. Сюда, в Америку, он сбежал на торговом корабле и, ступив на землю своей мечты, понял, что может безнаказанно зверствовать. Он давно уже потерял счёт убитым индейцам, но не брезговал при случае и белыми соплеменниками — для этого члена отряда единственным непреходящим удовольствием был страх жертв.
Остальные засмеялись глупой шутке, но под взглядом главаря умолкли. Кто-то засвистел, кто-то начал напевать неприличную песенку на смеси испанского и кри.
— Лоботрясы, сыновья шл*х и каторжников, чтобы вам всем погибнуть на колах, а черепам вашим — быть расклёванными вороньем, — Рикардо сплюнул, вышел из хижины и глубоко вдохнул свежий ночной воздух. Похолодало. Стоит подбросить топлива в очаг, вот только тот, кого посылали за хворостом, похоже, исчез неизвестно куда. И с ним — его заместитель Хуан.
Неужели дело дошло до поножовщины? Да нет, вряд ли. Не настолько глуп этот деревенщина Риверте, чтобы убивать «правую руку» командира.
Но что тогда? Хищник? Смешно. У обоих оружия в избытке, даже если попадется волк… А если гризли?
Трухильо ощутил волну холода, пробежавшую по дублёной коже спины. Гризли — это совсем иное. Однажды он охотился на матёрого медведя и едва не потерял друга. А Хуан такой отчаянный парень, как бы ему не стукнуло в голову полезть на самого страшного обитателя этих гор с пистолетом и ножом.
Где-то затрещали ветки. От дуба отделился силуэт. Он тонул в густых клочьях тумана, но вдруг изменился ветер, и белые клочья сорвало и унесло в сторону. Сзади из двери падало достаточно света, чтобы увидеть и узнать пришедшего.
— Хуан? — не веря своим глазам, воскликнул командир. — Дружище, да где же…
И упал, хватаясь за живот, из которого торчал заострённый деревянный кол.
— Х-х-х-х-х…
Изо рта убитого ещё вырывалось бульканье пополам с кровью, а пришедший из леса уже входил в хижину.
Сначала раздались выстрелы и крики. После наступила тишина. Долгая, мучительная тишина.
Скрипнула дверь.
Гость вышел, аккуратно притворил её, потом всунул в петли мокрый от крови кол, закрывая вход и помечая свою территорию.
Широко шагая, то, что осталось от Хуана Эскобара, миновало поверженного командира и растворилось в тенях леса.
Напуганная сова подождала ещё немного и слетела с крыши хижины, где у неё было гнездо. Она вспорхнула на грудь убитого, потопталась на ней немного и, сначала робко, а потом всё сильнее, стала клевать рану. Ей нужно было кормить детей, а человек стал уже совсем не опасен.
Человеческая ключица была хрупкой, жемчужно-белой, изящной. В тенях ночи она казалась совсем чужой и лесу, и луне, и земле.
Вендиго низко зарычал, наклонил голову в космах свалявшейся шерсти так, что нос почти касался косточки. Потрогал лапой, касаясь мягко и опасливо. Что-то она ему напоминала, что-то важное, давно позабытое.
С той схватки прошло уже несколько лун, и дверь снова стояла распахнутой настежь. В хижину задувал ветер, туда беспрепятственно влетали сухие листочки и веточки, перья давно улетевшей из этих мест совы и её подросших, вставших на крыло детей.
Там никого не осталось. Ни живых, ни мертвых. Всё до капли утекло обитателю подземной пещеры, Оо-ама, пришедшему с небес подобно злой буре.
Огромная голова горестно качнулась из стороны в сторону. Вендиго плохо помнил то, что с ним случилось. Он знал одно: ни в коем случае ему нельзя приближаться к пещере. Иначе даже то жалкое подобие жизни, которым он сейчас был, погаснет, истает, как огонек от костра.
Он ненавидел эту псевдожизнь, ненавидел себя, но прекратить существование не мог. Страх подчинял его и сковывал. Опутывал по каждой из длинных мощных конечностей надёжными, тяжёлыми веревками, которые не разорвать.
Встряхнувшись, как собака, вендиго откинул лапой ключицу, развернулся и тяжело заковылял прочь, в чащу. Его манил запах мертвечины: две ночи назад попался заблудившийся олень, редкая удача на этой горе. Вендиго сожрал половину туши и зарыл остальное в наспех сделанной яме, забросав сверху ветками сосны.
Голод. Смутная тень воспоминания коснулась сознания. Голод. Сейюн. Запрет. Святотатство. Ночь, подобная этой ночи. И потом…
Но вспоминать было очень страшно, шерсть встала дыбом, и вендиго, приостановившись на полпути, вдруг поднял голову к луне и издал долгий вопль. Начавшись как хриплый человеческий кашель, он продолжился жалобным скулежом и завершился утробным рычанием, предупреждавшим любого на расстоянии нескольких сотен футов о близкой смерти.
Не надо памяти. Не надо никакой памяти. Только настоящее, только луна, ночь, еда в яме. Так спокойно, так удобно.
Шоркнули, хрустнули ветви кустарника: он продирался через них, ломился и раздвигал широченной грудью. Пискнул напуганный мелкий зверёк, удирая в норку. Вендиго не обратил внимания, запах вёл его за собой, манил, напевая дивную песню сытости.
Ветер играл с луной, накидывая на неё покрывала туч. Луна сопротивлялась для вида, усмехалась, убегала от него. Где-то на Млечном пути плутали сбившиеся с дороги души, а Страна духов всё ждала…
Ожидание — ничто для вечности.
NataAsh: 04.04.17 11:33
natashae: 04.04.17 14:24
Peony Rose: 04.04.17 22:30
Кьяра: 04.04.17 22:40
Считалочка: 05.04.17 07:17
Peony Rose: 05.04.17 13:48
Чудышко: 05.04.17 14:34