Резиденция клана Асиман

Тает на солнце пахлава. Под настойчивой лаской лучей раскаленный мед янтарем горит, привлекая осиные рои терпким ароматом. Восточный базар живет своей собственной жизнью. Гомон, крики, ругань и божественные, кружащие голову запахи соседствуют столь естественно, что поневоле начинаешь сомневаться в целостности картины мира. Что есть мир, что есть красота, когда само существование спокойствия убивает этот маленький кусочек жизни, непонятный всем остальным. И чтобы разобраться в том, что дает Восток, нужно хотя бы раз окунуться в него с головой. Не просто услышать журчащую речь с образными понятиями, а точно знать, что каждое из них обозначает. Или иметь хоть какое-то представление. Потому что жизнь там иная, течет медленнее, хотя бурные потоки, берущее свое начало у самого солнца на пиках гор в тающих, стонущих ледниках, могут и обмануть путника, попавшего туда впервые. И все, что он может ощутить в первый момент - это растерянность. Простыми, четкими словами объясняются радикально непонятные для других вещи. Это культура, которая складывалась из мелочей. Из кусочков сложностей существования жизни, из потребностей, из верований, из тяжестей и бед, обрушивавшихся на непокрытые головы неожиданно. Далекие от этого люди не могут понять глубины, вкладываемой в простые понятия, которые звучат музыкой, извлекаемой из незнакомых инструментов.
Там, где нищета соседствует с обилием, воровство с простотой и щедростью, зной с леденящей душу жестокостью, нет места для слов, обозначающих свое звучание. Образность и скрытый смысл, как условия для непрерывного выживания, слишком прочно укоренились в душах, выжженных пустыней. Под закрытыми лицами и суровостью быта, под законами, неприемлемыми для других, скрываются человеческие эмоции и бесшабашность, умение с головой в омут сознательно окунуться и неприятие чужеродного вмешательства. Жить по-своему не учи меня. Все, что я знаю - это впитавшаяся с молоком матери истина. Размешивая мед в козьем молоке, не отказываюсь от яств, предоставленных чужими столами, но вкус распознаю только в обволакивающей горло жидкости. И пахнут мои волосы дымом костров первобытного уклада, когда все было слишком просто и понятно, когда не существовало понятия разделения на позиции, когда горел огонь, чтобы давать жизнь, а не отбирать ее. Размешивая затухающие угли веткой, вижу то, что грядет и не стремлюсь избежать этого. Не склоняю голову, не прячу лицо, костенею в душе. Даже лава становится камнем, остывая.
Звук приоткрывшейся двери заставляет меня повернуться и перестать раздавать мысленные приказания. В вещах, которые ей не по размеру, фэри кажется еще более беззащитной, и непонятным становится, почему она одинока и не может уткнуться в грудь того, кто сможет уберечь. Хотя уже несколько раз доказала мне, что живет внутри нее сила духа, которая позволяет ей наслаждаться одиночеством, добровольно избранным в жизни, которая столько раз хотела склонить и переломать. Достойно уважения. Как и то, что взяв ее за руку, чувствую прикосновение, чужое для нее и так знакомое мне. И обнаруживаю следы огня, кинувшегося ласкать пальцы. Нет желания стереть эти отметины, потому что это был осознанный выбор, идущий из глубины существа. Только в глаза смотрю, не произнося вслух, что она похожа на меня сейчас. Того, каким когда-то был. Настолько давно, что успел забыть об этом. Перевернув ладонь, отвожу взгляд от обожженных пальцев, соглашаясь с правом на то, чтобы жить так, как хочется ей. В каждом мире все подчинено заведенному порядку, и если ты бежишь по кругу, стремясь вырваться из границ колеса, вертящего твою жизнь согласно законам тяготения, то сделать это нужно самостоятельно. Без вставленных в ось ветвей, дробящих дерево. Лечить ссадины проще, чем сломанные кости.
На пути к выходу снова инструктирую попадающихся на дороге асиман и с благодарностью понимаю, что Якоб наконец-то угомонился. В голове уже давно вырисовалась картинка того, что следует делать с сегодняшним происшествием. Кусочки мозаики один за одним складываются в единое целое и даже белеющие в нем пробелы позволяют разглядеть неслучайность цепочки событий. Варианты откидываются один за одним, все яснее указывая на необходимость прежде всего возвращения к разработкам любой ценой. А дальше уже нужно будет думать о выставленных счетах. Отсутствие Кайла раздражает и тон становится жестче, заставляя адептов вытягиваться по струнке. В глубине резиденции что-то громыхнуло и на вопросительный взгляд связный ответ "Якоб" заставляет зарычать. Мальчишка... Сколько можно? Лучше бы занялся решением того, как разместить лаборатории. Коснувшись сознания Кайла, любезно сообщаю, что нужно бы встретиться. Посмотреть друг на друга, отметиться. Он обозначает свое местонахождение, и я киваю, что скоро буду. Молодежь... им бы развлекаться только. Сообщение о том, что компания подобралась изумительная, встречается вздернутой бровью. Тем лучше. Не нужно будет разыскивать с фонарями вьесчи, к которому есть пара вопросов. Нуу... не совсем уж вопросов, все будет зависеть от его желания не развязывать междоусобицу.
У самой двери прямо перед носом нагло и безапелляционно проскальзывает асиман, получивший до этого мое распоряжение. Несколько опешив, ловлю едва не хлопнувшую дверь и вкрадчиво интересуюсь, насколько сильно он спешит к собственному погребению, забыв, что тонкие пальцы все еще зажаты в моей ладони. Обернувшись к фэри, выпускаю ее руку из своей и пропускаю ее вперед.
- До свидания, Паула, - странно задумчиво звучит голос. - Не рискну напрашиваться в пассажиры и задерживать больше не могу.
За спиной вырастает фигура, протягивающая мне мое пальто. Коротко поблагодарив, принимаю его и перекидываю через руку. Две странные ночи позволяют мыслям разгуляться и в голове мелькает, что красочнее было бы заявиться на деловую встречу в набедренной повязке. Просто Рамон пока не в курсе, что встреча деловая, зато эффект был бы достигнут. Разве можно отказать в просьбе, поданной в подобной манере? Губы иронично изгибаются далеко не в улыбке. Кровь начинает бурлить от предвкушения и радостно стучать по венам, сообщая, что застоялась. Ничто так не воодушевляет, как грядущая стычка.

»» 19.04.11 09:31 Обсуждения дальнейшего развития сюжета игры Ночная Столица
_________________

Память крови - вещь исключительная. Иногда из подсознания выуживаются факты, о которых ты никогда не слышал и даже не предполагал об их существовании. И удивляться тут бесполезно - это просто есть, непреложное понятие, как истина, как жизнь. Как смерть. А что может быть истеннее смерти? Даже черты лица разглаживаются, придавая лицу умиротворенный вид. Вот, где кроется вечный поиск всех разумных цивилизаций, стремление каждого индивидуума, то самое богатство, о котором мечтали величайшие завоеватели. Покой. Вечный покой остывающей крови, уходящей жизни, замерзающей в крепких объятиях. Память крови - вот та самая непреложная истина, единственно верная, мучительно осознаваемая, ведущая к борьбе с самим собой, сумасшествию, поиску новых ценностей, чтобы не застыть в вечном покое, впиваться клыками в жизнь. И оружие против нее лишь усталость. Он устал от этого мира, от прогнившей в самой своей сердцевине Столицы, от истерзанных властью сильных, от униженных и угнетенных. Он бесконечно, невероятно устал. Единственное, что могло бы вдохнуть огонь азарта в его кровь - пепел упокоившегося города, изжившего и отмолившего все свои прегрешения, заплатившего жизнью за исковерканную картину мира, за алчность, за желание быть непонятным и непонятым Богом.
Смотреть в огонь можно бесконечно, видеть там картины минувшего, находить ответы на риторические вопросы или воскрешать в памяти прошедший вечер. Раздражающую свору киндрэт, больше похожую на дерущихся петухов, до поры до времени ходящих кругами, возомнивших о себе слишком много, а на деле жалких в своем сарказме, трусливо прячущихся за показной бравадой, цепляющихся за свое давно канувшее в Лету величие. Омерзительное, удушливо-елейное зрелище, отдающее мертвечиной. В сполохах огня точеное лицо Фелиции расползалось клоками, разъедаемое тлением плоти. Обыкновенным, человеческим тлением, изъедавшим ткани, еще совсем недавно смоченные истинной влагой жизни - кровью. Бесконечная игра кардиналов, давно истрепавших свои серые плащи. Суетливая возня. Жизнь, не стоящая даже упоминания о ней. Все было слишком приторно, слишком противно, сводило с ума и заставляло делать хоть что-то, чтобы скрыться от этой ледяной Вечности, манящей к себе забвением и обещанием покоя, разгладившимися складками, залегшими у рта. Вспоротые яремные вены, скованные ужасом, словно холодным дыханием бесконечности. Все ушли. Сбежали. Не за делом совались, лишь спутав карты. И когда блеф уже становится неактуальным, он входит в твою кровь и живет по ему одному понятным правилам, становясь истиной. Потому брошенные у порога обескровленные тела ласкает огонь, выросший из зажженных свечей, вызывающий крики ужаса и отчаяния у тех, в ком еще теплилась жизнь. Выгоревший до тла зловонный кабак - миниатюрная модель пресыщенного вседозволенностью города, от которого могли бы остаться лишь обугленные остовы. Он устал. Очень устал. И слишком много помнил.
Потерев переносицу, упасть в кресло, вытянув ноги к огню - бессмысленность. Движения, очередность, поступки, воспоминания... Вокруг воспоминания. Одни лишь воспоминания, кружащие голову тем, как все могло бы быть, нашептывающие вкрадчивые слова, заползающие внутрь и свивающие свои тугие кольца, сводящие с ума. Все потеряно. История делает очередной крюк, загоняя лошадей на слишком крутом повороте. И либо ты подхватываешь ветер, раздувающий паруса, либо остаешься на острове Святой Елены, глядя на пенящийся след исезающего за кромкой горизонта корабля. Скрип двери вывел из оцепенения и заставил уставиться на знакомые вещи, по иронии судьбы оказавшиеся в ненужное время в ненужный момент. Выжженное яростной вспышкой прошлого вечера сердце равнодушно отбивает свой неспешный такт. Найти и доставить сюда. Быстро. Очень, очень быстро.
Странный жест полузабытой женщины, разбередившей казалось бы застывшее в Вечности, упокоившееся чутье ученого. Выводящий из себя этикет, выдуманный ханжами и святошами, дабы прикрыть собственные юродивые желания. Кому это нужно? Ей, чтобы не быть обязанной. Взгляд человеческий иногда режет остро заточенным кинжалом, если только позволишь себе ощутить. Затравленный, непонимающий, умоляющий, раздражающий, надоедливый, жалкий. Ответный реверанс. Застывший в пламени цветок, зажатый в непульсирующей руке. Оболочка, хранящая внешний вид до первого прикосновения. Доставить по адресу. Убедиться, что получила. Ну, давай же, синьорина, заставь меня поверить, что не все в этом городе будет лучше в образе пепелища. Дотронься до лепестков. Мой ответ тебе, возвращающей ненужные вещи, будто есть в этом какой-то смысл. Какой-то вызов Вечности, бунт против покоя, отрицание неизбежности. Ее там не было... Не было в этом удушливом баре, пульсирующем настороженностью и ложью. Прогнившем и потерявшем всякое уважение к ценностям. К пепельному оттенку лепестков цветка добавляется алый. Такими и останутся даже в фонтане разорвавшегося пеплом от прикосновения курьера, в программу которого вложены слова "Вам просили передать, синьорина".
_________________

Дорога мне уже знакома, ведь за прошедшие дни все пути, как заговоренные, ведут в резиденцию асиман. Гадать проклятье ли это или прихоть судьбы смысла нет, ставки сделаны, жребий брошен. Поправив пальто, я открываю узорную решетку и иду по направлению к зданию, в сотый раз интересуясь, когда успела сойти с ума, чтоб добровольно прыгать в костер, и почему пропустила осознание этого факта. Тяжела дверь поддается под рукой, впуская меня из звенящего мороза в уютное тепло, и уже знакомое лицо асимана на ресепшене расплывается в ухмылке, когда он видит меня. Вот для кого ситуация ясна, как небо в летний полдень. Он видел меня вчера в одежде магистра, уходящую под руку с ним же и выводы, очевидно, сделал самые однозначные. Поддержать его заблуждение мне на руку, как ни выводит из себя нахальная ухмылка. Но мотыльки не рычат, и не скалят зубы, поэтому я самым дружелюбным тоном подтверждаю, что пришла к господину Ар-Рахалу и жду, когда меня проводят в кабинет. Паническую мысль, что меня могут направить прямиком в личные покои, стараюсь сразу же выкинуть из головы, чтобы тут же не осесть на пол на ватных ногах и не сбежать с дикими криками. Пришедший огнепоклонник провожает меня до кабинета, впуская внутрь, и закрывает за собой дверь. А я с удивлением обнаруживаю, что комната пуста. Собственная выходка предстает форменным сумасбродством, и я только что во всей красе понимаю, кому собиралась бросить в лицо зажатый в кулаке пепел - останки почившего курьера. Нервное напряжение дает о себе знать, когда я щедро рассыпаю бренный прах и тлен по столешнице письменного стола и дрожащей рукой, взяв авторучку, вывожу на чистом листе "Это тоже принадлежит Вам, магистр". Осталось всего-ничего, добраться до выхода и сбежать, ведь в клатче у меня лежит конверт, от которого давно пора избавиться.
_________________

Шахматная партия. Несколько ходов, долгие размышления, стратегия, внезапный удар по расслабившемуся сопернику. Крепкое рукопожатие. Желание встретиться еще. Я не боюсь своих соперников, иногда даже получаю удовольствие от игры, но чаще лишь раздражение и отвращение. Сидя сейчас перед шахматной доской и разглядывая черные фигурки, которыми всегда играл Якоб, просчитываю в три хода полный разгром. И эта принципиальность в выборе цвета фигур заставляла видеть в нем больше, чем есть. То, что только будет. Развлечения ради начинаю просчитывать комбинации, чтобы дать ему время побарахтаться. Сопротивляться. Якоб сопротивлялся на совесть. Яростно, горячо, с нахрапом, нагло - и потому постоянно рискуя головой. Короля. Якоб постоянно куда-то спешил. Мог вскочить с места и бегать по комнате, усаживаясь только под тяжелым взглядом, не сулящим ему ничего хорошего. Но он был хорошим соперником. Перспективным. Раз за разом толкая его на ошибки, можно было научить их избегать. Он все схватывал на лету - почему нельзя соваться под удар, где и кем можно пожертвовать, через сколько ходов ладья будет загнана в свой последний квадрат. Каждый раз шахматные фигуры имели разное значение. Ими просчитывалась вероятность покупки полуразорившегося химического завода на территории Боснии, нескольких профессорских объединений в Суррее, работающих на голом альтруизме и маниакальной влюбленности в свое дело, сочетаемыми с прожигаемым в бесперспективных проектах талантом, технологический концерн на берегу Дуная, доживающий свои дни, и несколько выигранных Кайлом тендеров. Все это либо сдавалось Якобу, празднующему каждую мелкую победу на черно-белом поле и вычеркивалось из долгосрочных планов, либо оставалось на доске. Насовсем. Только что решилась судьба конгломерата на юге Италии, объединенного одним очень интересующим меня проектом. Юг Италии далеко. У Якоба не стало слона. Здесь не осталось ничего, кроме разбросанных, разрозненных мелких лабораторий. Мелких - в мировом масштабе. Белый ферзь приземлился рядом с креслом под очередной выплеск эмоций Якоба. Два хода.
- Шах и мат.
Разминая затекшие за время сидения в одной позе мышцы - дурная привычка сосредоточенности - решаю. Италии быть. Кайл в первую очередь занимается фьючерсом и промышленными тендерами. Якоб в Боснии заключает договор лизинга и активы начинают медленно вращаться в одну сторону. В сторону восстановления.
Есть в этом мире вопросы, которые нужно решать не спеша, без суеты и сутолоки, не бросаясь на грудь к первому попавшемуся, не запутываясь в силках все сильнее и сильнее. Есть в этом мире вопросы. И на них всегда находятся ответы. Нужно только уметь ждать. И распоряжаться тем, что у тебя имеется, невзирая на то, широки или нет границы этого. Все только в первый момент кажется сложным и трудноуправляемым, на самом деле нужно только правильно расставить фигуры на доске, и они сами начнут двигаться. Ночь только начиналась. Впереди было еще достаточно времени до вошедшей в привычку прогулки перед самым рассветом. На вошедшего асимана смотрю с ленцой и без интереса, пока он не озвучивает, что у нас гости. У меня гостья. Интонацией нужно выделить именно последнее слово, произнесенное адептом с какой-то небрежностью. Вроде как дело-то житейское. Нужно купить себе дом, а эту халупу, которая стала проходным двором, сравнять с землей и водрузить сверху что-нибудь из отвратительнейших современных эталонов искусства. Якоб сияет любопытством, но озвучивать не стремится, просто выжидает реакцию. Я реагирую. Поднимаюсь медленно, не отвечаю ничего асиману, спешившему убраться, и иду в свой кабинет. Что она им сказала? Что мы договорились на сходную цену и она приехала забрать причитающееся?
Дверь в кабинет открывается легко, без звука, без малейшего намека. Синьорина сосредоточена, и немудрено. Скрестив руки на груди, прислоняюсь к дверному косяку, ожидая, когда она обернется и заметит меня. Взгляд. Глаза в глаза. Ни заученных приветствий, ни мягких, обманчивых улыбок. Да нет, это совсем не она только что старательно присыпала пеплом, от которого несло огнем и человечиной, смертью, некоторой начинающейся затхлостью, отголосками страха, мой стол. Мне приблизиться - два шага. Вплотную.
- Ты решила напомнить мне, что ты..., - чуть отодвинуться, окидывая ее взглядом снизу вверх, - женщина?
Потянуться через нее, чуть пригибая к столу, невозмутимо набирая номер Якоба на стационарном телефоне и включая громкую связь. На том конце задушенный в зародыше интерес, тем не менее вежливо интересующийся, чем он может быть полезен.
- Якоб, принеси в мой кабинет ведро, веник, тряпку и что там еще нужно. У нас генеральная уборка, - нажимаю отбой, еще сильнее заставляя выгнуться. И отхожу обратно к двери, загораживая собой выход и ясно давая понять, что он у нее только один. Ты заигралась, девочка.
_________________

Мне всегда было интересно, по какой причине мы лжем себе? Не замечаем очевидного, убеждаем в противном. Что заставляет нас за нос водить себя же, придумывая сотни отговорок и причин, лишь бы не признавать правду? Кажется, я только что нашла ответ. В моем случае это страх. Неоправданных ожиданий, разрушенных надежд, от которых так сладко сжималось прежде сердце. Прятаться за броней сарказма проще, чем без защиты выступить вперед, чувствуя себя как обнаженная девственница на площади перед вооруженной камнями толпой.
Поднять голову, чтоб ощутить, как черный лед глаз буквально приколачивает к месту, и вздрогнуть, не от испуга, от неожиданности. Ведь это очень неожиданно, застать магистра на пороге собственного кабинета, и следующим актом узнать, что роль Золушки коронная в твоем репертуаре. Какой сюрприз.
Дыхание застревает в груди, потому что я стараюсь не дышать, не чувствовать этот обволакивающий со всех сторон запах, пока он звонит и просит принести реквизит. Поворачиваю голову в сторону, чтоб не смотреть, не встречаться взглядом, и, когда отходит к двери, чувствуя, как разливается под кожей какая-то шалая горячка, не выдержав, громко и заливисто хохочу.
- Не слишком ли много времени Вы проводите за ретортами, Амир? - интересуюсь я, не сдержав отплясывающих в глазах чертей, шагнув к застывшему на пороге кабинета магистру. О том, что пылесос давно изобрели, намекать не решаюсь. Как и признаваться, что просто виртуозно глажу рубашки. - Мне кажется излишним напоминать Вам о том, что Вы и без меня прекрасно знаете.
Вкрадчивый тон я позволяю себе с такой же легкостью, как и пляску на лезвиях, что веду сейчас, продолжая наступать, удерживая его взгляд. Маленькая мелочная месть в ответ.
- Возможно, я просто соскучилась... - шепчу я удивленно губам магистра, вплотную подойдя к нему, забыв, что собиралась сказать совсем другое, напрочь растеряв весь кураж.
Фэриартос великолепные притворщики, актеры по природе своей. Обаяние наш инструмент, сводить с ума наша специфика, только вся эта наука мне сейчас ни к чему, не поможет. Я впервые в жизни узнаю каково это - целовать самого желанного в мире мужчину. Перестав наконец врать самой себе, наплевав на гордость и не в силах больше сдержаться, чтоб не зарыться пальцами в его волосы, так, как давно хотелось, жадно целуя, мешая дыхание, чувствуя, как подскакивает почти к горлу сердце, потому что понимаю - не оторваться. Язык тела - древний язык и весьма красноречивый. Не сыграть частоту пульса, рефлекторное напряжение мышц, полудвижение, запутавшихся в волосах, рук и рваное, застревающее в горле дыхание.
Только мысль, что, открыв глаза, снова увижу черный лед напротив, заставляет резко вздрогнуть, как от удара. Рванувшись, толкаю магистра в грудь, чтобы пулей помчаться по коридору. Хоть пять секунд форы и я в спасительном мраке улиц, а где спрятаться я знаю и без того. Невыносимо чувствовать себя попрошайкой.
__________________________
одежда: белое полупальто, белый шарф, красное платье, сапоги
настроение: мама не горюй
состояние: аналогичное
_________________

Власть - вещь неоднозначная. Пьянящая, двуличная, заигрывающая с тобой, пропахшая дорогим парфюмом, но скрывающая такую гниль, что никакой парфюмер никогда не придумает, как ее заглушить, каким бы талантливым ни был. Власть - это то, что нужно нести с особой осторожностью, потому что либо ты ее, либо она тебя. Но когда вы бок о бок уже не первую сотню лет, и даже не вторую, и даже не сотню, то настолько привыкаете друг к другу, что перестаете контролировать. Если ты подчинил ее, приручил, она ластится к твоей руке, жмется к ногам, обвивается, кусает окружающих, рвется в драку, жаждет схватки, но заглядывает тебе в глаза и лишь скалится на других. Если она подчинила тебя, то ты рушишь все, к чему прикасаешься, идешь напролом, не замечаешь мелочей, которые составляют весь этот мир, нравится нам это или нет, ты не человек, не киндрэт, ты Бог в самом приземленном смысле этого слова. Хотя придать приземленность Высшему Разуму могли только люди. И я сейчас ощущаю эту власть, спускаясь по лестнице. Знаю, что не выпустят без моего разрешения, знаю, что здесь, под этой крышей, где все принадлежит мне, ей негде спрятаться. Да, послание прочитать удосужился. Первое оцепенение схлынуло вместе с налетом раздражения, наполняющего воздух остротой ровно до того момента, как ощутил на губах тщательно скрываемое, глубоко запрятанное, личное, честное, вывернутое. Уже не игра, не бессмысленное действо, заполняющее все вокруг, не попытка доказать. Рваные, горячие, беззащитные мгновения неприкрытой сущности. Никакого очарования, никакой магии, только тело к телу. Да звенящий в кабинете звонкий смех.
К чему приравнять ее побег - не знаю, не думаю, зачем? Паника - это страх обнажения себя. Реакции неподконтрольны, эмоции хлещут через край. Или это способ избежать уборки. И единственный вариант проверить, что это было на самом деле, хотя по большей части, так ли это было на самом деле - тот, который я выбираю, спускаясь по лестнице. Даже не сомневался, что обнаружу тонкую, переполненную эмоциями и от того едва ли не надломленную фигурку замершей перед асиманами, преграждающими ей выход. Если бы хоть один намек на расчет и мог существовать, то не в том выборе, который она сделала. Синьорина не из тех, кто не замечает таких несущественных мелочей, как наводненная адептами резиденция, где круглые сутки соблюдается моя воля. Беспрекословно. Власть не всегда нужно демонстрировать, зачастую она в этом совершенно не нуждается. Показной пафос лишь умаляет ее значение, обесценивает тебя в глазах окружающих, принижает, отбирает эфемерное могущество. Мне не нужно даже рычать "Вон", как один за другим испаряются асиманы с моего пути, а за ними и те, кто преграждал путь перепуганной девчонке. Холл резиденции пустеет, сиротеет. Она для асиман. Была, есть и всегда будет и поэтому им не нужно другого дома, не нужно другого крова, кроме звездного неба над головой, подаренного крадущейся ночью. Но синьорина вписывается в картину опустения, как ровно ложащиеся мазки в столь любимых ее кланом произведениях искусства. И даже ее красное платье, словно специально подобранное для похода именно в мой дом, вливается в общую гамму, разбавляя ее белым, дрожащим, вибрирующим, в то время, как мной выбирается черный из ночи в ночь.
Подхватить ее одной рукой, отрывая от пола, пока она не успела юркнуть в освободившийся дверной проем, второй удобно наклонить голову, подставляя ее же губы моим, которые с недавних пор стали слишком знакомыми и сделать то, что она пытается с самой первой встречи - вернуть ей долг. Все под этой крышей принадлежит мне, запомни это, синьорина. Вернуть сторицей, снова ощутив ту же искренность, которую она прятала старательно под своей маской, раздаривала незаметно для самой себя, соглашаясь быть временной игрушкой, не протестуя, не вырываясь. Под пальцами шелк волос. Вокруг непривычная, исключительная тишина. Оторваться на секунду, чтобы вдохнуть, отделить ее собственный аромат от легкого шлейфа духов, заставляя запрокинуть голову может чуть сильнее, жестче, настойчивее, чем было нужно, проходясь по выгнувшейся шее и возвращаясь обратно тем же путем, запечатать губы, практически не следя за тем, как моя рука начинает изучать ее, проводя ребром ладони по скуле, вбирая чуть склонившуюся голову в подставленную ладонь, ощущая лишь сильнее сжимающуюся вторую, чтобы удержать, закончив губами, прижатыми к виску. Ставлю ее на ноги, придеживая, чтобы не оступилась. Выход свободен и мой взгляд об этом очень ясно говорит, яснее не придумаешь.
- Чтобы уйти, тебе не обязательно бежать. Здесь тебя не обидят, не будут удерживать силой, навязывать ненужное внимание, - это слышит каждый асиман, в каком бы углу резиденции он сейчас не находился, и никто больше не встанет у нее на пути, - ты вольна в своем выборе, ты сама решаешь. Итак, по твоему мнению, я все же слишком много времени провожу за ретортами?

______________
одежда: рубашка, брюки. Цвет - черный. Любимые туфли магистра.
настроение: снижающаяся степень сердитости
состояние: хммммм...
_________________

Музыка крови играет в ушах, то возносясь на октаву выше, то бемолем уходя в глухой шепот. Каприччио. Судьбе угодно разыграть мою жизнь как партитуру. Затяжным фа - минуты в нескольких метрах у выхода, глубоким до - шаги на лестнице, тэмпо ди марча - исчезающие из холла адепты под стаккато сердца. Порвались струны, стихли звуки, пока не зашептала внутри новая мелодия, тягуче и низко вторя пульсу. Тшшш...
Более красноречиво и однозначно расставить точки на свои места было невозможно. Так же, как и еще более доступно объяснить простые истины. И дом, ранее по умолчанию считавшийся... ну, если не станом врага, то крайне опасным местом, гостеприимно распахивает двери, потому что я в нем, как оказалось, желанный гость. Расплаты за наглость не будет, по крайней мере не той, что ожидалась мною по дороге сюда.
Трудно стряхнуть с себя оцепенение, но что-то внутри переворачивается, когда я, по-прежнему продолжая цепляться за рубашку Амира, снова оказываюсь на ногах.
Слишком ясно до меня доходит все, что было сказано, как и то, что озвучено не было. Знай я наперед, чем закончится мое сегодняшнее посещение, обходила бы это место по кривой дуге, думать бы себе запретила и вспоминать. Рассказать о том, что случилось, нельзя. Никому. Слишком привлекательно для многих будет выглядеть марионетка-фэриартос, слишком заманчиво будет попробовать манипулировать огненными через нее. Фэриартос, вьесчи, даханавар... Не верится, что маэстро упустил бы такой шанс, не верится, что не поделился им со своими "друзьями", слишком зависят фэри от денег вьесчи, слишком необходима им политическая поддержка даханавар. Даже тени сомнения допустить нельзя, ни намека, ни шепотка. Дороги назад нет, я только что перешла собственный Рубикон.
Украдкой вздыхаю, выпуская из горсти тонкую ткань, разглаживая пальцами смятые складки. Нет нужды отвечать на вопросы, которые не задали.
Нити судеб переплелись, небесная пряха, спутав пряжу, разбила прялку. Финал истории неизвестен, но рано задумываться о финале, стоя в начале пути. Между нами века, зияющая пропасть времен, культур и событий, длинная дорога из желтого кирпича в Волшебной стране. Песчаные дюны, кровь и кости на песке, цветы из пепла. И жизнь моя - игра, весь мир - театр. Все внутри забито теперь уже ненужным барахлом - пестрые маски, яркие атласные лоскуты костюмов, символично бросить все это в огонь, вдвойне символичней - броситься туда самой. Маленький украденный кусочек жизни. А потом я уйду.
- Дьявольски много, - кивнув, укладываю я первый кирпичик. - Удели немного времени мне.
____________________________
одежда: белое полупальто, белый шарф, красное платье, сапоги, висящий на запястье клатч
настроение: грусть
состояние: задумчивое
_________________

Существование параллельных миров не раз подвергали остракизму. Доказывали, опровергали, бились за свое, сжигали на кострах, отлучали, лишь бы не признавать то, что непонятно. Неведомо. Пугающе. Вызывает холодок по позвоночнику. И манит, манит своей недостижимостью, своей невозможностью. Это мир парадоксов. Они верят во что угодно, но только не в существование обоснованных физическими законами явлений. Предпочитают не замечать очевидного, прятаться за своим невежеством, высмеивать, цеплять ярлыки, только бы не заглядывать за грань возможного. Дозволенного. Раскинуть крылья в полете и довериться воздушной струе, что подхватит, удержит, понесет, закружит. Чем лучше мир киндрэт, богов жалких смертных организмов, если они настолько закостенели и застряли в междумирье, поддавшись своим страхам и превратив жизнь в извечный калейдоскоп мерил? Если за расширенные границы - на костер, за попытку жить так, как хочется вон из благородного общества кровных братьев? Чем лучше мертвые глаза даханавар живого огня женщины напротив? И почему лишь в параллельных мирах возможны встречи? Мелькнет тонкая фигурка, облаченная в черный шелк, зазвенит смехом освещаемый огнем камина кабинет, обхватят ладони лицо, поцелуями стирается хмурое выражение. Мы отказываемся от сотен путей, от сотен жизней, от простого, неспешного хода вещей, от альтернативы, от выбора, от всего, что могло бы быть, но не будет, покуда не принято нами.
Миров сотни. Тысячи. Тысячи жизней, тысячи выборов, тысячи решений. Искажения времени настолько неощутимы, что заглянув за грань, ты уже не знаешь, что на самом деле твоя жизнь, а что преломленная диспропорциональностью квантовая реальность. И веришь лишь тому, чему тебе самому больше хочется. Не этот ли риск, не риск ли желания остаться навсегда в другом мире, прожить свою чужую жизнь, подменить собой себя, так старательно избегался веками? Не потому ли с таким упорством раз за разом тянет заглянуть за черту, отодвинуть занавес, разглядеть поближе, ощутить запах, прикосновение, не робкое, запираемое в себе, а открытое, гордое, хлесткое, горячее? Многие ли смогли бы найти в себе силы вернуться и принять на себя свое собственное отражение, размноженное, расплавленное в сети эзотерических открытий, колебаний автономных реальностей? Рука, толкающая в грудь, заставляя опрокинуться навзничь, почти ощутима, так, что хочется прижать свою ладонь к груди, чтобы ощутить небольшую боль от толчка. Лежа на спине и ощущая, как гибкое тело накрывает тебя собой, губы ищут, вдыхая в тебя непонятные, полустертые слова, стелясь по тебе отражением, дурманящим голову. Пошатнуться и оказаться в другом мире, где пляшущая на постели обнаженная женщина слишком знакома, но ты все равно своим глазам не веришь и не понимаешь, как и почему. И только инстинкты говорят дернуться, подмять под себя, оставить на ней следы жадных поцелуев, не уворачиваясь от цепких рук, рвущих на тебе одежду, ставшую помехой, встретить каждый стон, поймать телом каждый изгиб выгнувшегося под твоими пальцами тонкого стана... почти сойти с ума от обжигающих прикосновений и вынырнуть, отфыркиваясь, в другом измерении, где слова, повисшие в воздухе, жгут каленым железом, клеймом на сердце. Потрясающий. Совершенный, как арабский клинок. В бессилии повиснут руки вдоль тела. Невозможно ответить, невозможно промолчать. Только что тебя целовали губы, произносящие сейчас слова, от которых жизнь где-то в венах начинает рваться наружу. Забытая жизнь. Остановленная когда-то. Так давно, что начал забывать уже, когда именно. Остывающая с каждым прожитым мгновением, костенеющая, вливающаяся в ритм монотонной, безвкусной жизни твоего настоящего мира, существованию, подчиненному когда-то выдуманным правилам и законам. Сгрести ее, не заботясь о силе хватки, вжать в себя, задыхаясь и пытаясь растянуть каждый миг. Пестуя в голове картины, о которых молчать будешь. О вымазанной в крови белой коже, склонившейся к животу моей голове, тонких пальцах, вцепившихся в мои волосы, жадных, ищущих губах, вбирающих через кровь ее запах, смешивая их, кружащие голову, почти одинаковые. О неспешной дороге вверх по коже, собранных на язык багровых каплях, дрожащем под каждым полуукусом теле, слишком терпком вкусе груди, закушенных в тонкой муке губах. Не для тебя они.
Вновь не заметить, как перешагнул границу, очутившись в сотканном тенями покрове темноты в углу, наблюдая за тем, как темноволосая головка устраивается на твоей спине, слушая глупую человеческую сказку, отражающуюся на ее лице грустью и тоской. Шахрияр... смешная роль подмены сказочника. Но тебе не смешно. Тебе странно тепло и уютно, впервые за многие-многие годы, словно так и должно быть. Ты стоишь в углу, вслушиваясь в слова, заученные тобою в этом мире наизусть. "Возвращайся быстрее..." - впологолоса, вкладывая в слова гораздо больше смысла, чем велит того сказка. Возвращайся, я расскажу тебе сотню историй. Не твоя жизнь. Украденная. Толикой мгновений сотканная из ничего, из преломления, из искривленного отражения, но сделать шаг из своего темного угла невозможно.
Стряхиваю оцепенение, когда картины абстрактной жизни приобретают более специфичный привкус. Когда посаженная на стойку ресепшена маленькая фэйри тянет к себе, заставляя запрокидывать голову... Стряхиваю, недоверчиво качая головой, замечая странно завороженный взгляд, прикованный ко мне. Смотрит в мои глаза, словно в зеркало.
- Идем, - захлопываю я не вовремя распахнувшуюся дверь прямо перед лицом троих адептов и тут же ловлю ее за локоть, направляя к лестнице.
Не люблю лифты. Не потому, что придется либо прятать глаза и делать вид, что ничего не было, пока двери не откроются, заставляя со свистом втянуть воздух, внезапно вспомнив, что забыл дышать, либо прижать ее к деревянной обшивке, повторяя виденные мной недавно картины. Лестницы надежней. Думалось мне, пока не пропустил ее вперед, вынужденно наблюдая за тем, как она поднимается.
В кабинете неуловимо витает присутствие. Со стола уже споро убрано, что меня совершенно не радует и вызывает желание дать кому-нибудь за это глоток солнечного света. Расторопность совершенно ненужная, лучше бы в другом месте так шевелились. Честно говоря, от картины фэри с тряпкой по позвоночнику бежит дрожь. Не потому что можно бесконечно смотреть на то, как женщина убирается, а потому что можно этой тряпкой получить в самый неожиданный момент. Ее слова двояки. Справедливо подмечено, что больше времени уделено лабораторным изысканиям, чем манерному обращению с женщинами, двусмысленному кружению вальса в бальной зале. Не жаль для нее времени, но уточнять, на что именно она хочет его потратить было бы верхом идиотизма. Сам устраиваюсь на столешнице, упираясь в нее ладонями, вытянув вперед ноги и глядя на женщину, которая была в этом кабинете чаще, чем все представители непонятной половины киндрэт вместе взятые.
- Зачем ты приходила на самом деле? - потому что знаю, что есть что-то, спрятанное еще глубже того, что уже показала.
И еще... что бороться с собой гораздо сложнее, от того и победа кажется слаще крови, обволакивающей горло.
_________________

Арабская ночь. Запах раскаленного за день на солнце песка, темно-фиолетовые густые, как сливки, сумерки, наползающие на дворец из белого мрамора и, стекающий через узорчатые окна на мозаику пола, тяжелый одуряющий запах роз. Черные стражи с ятаганами на боку и серебряный звон фонтанов в зеленой тени. Ароматическое дерево, сандал и мускус. Сонная искушающая истома и быстрые, как росчерк клинка, летящие мгновения. Когда я была маленькой, то прочла "Тысячу и одну ночь" раз пятьсот, от корки и до корки, с каждой строчкой все более уходя с головой в хитросплетения сказочного вымысла. Поражаясь коварству, изворотливости, отваге и чести героев. Нараспев шепча про себя имена и названия мест. Сказки есть сказки, какая девчонка не увлекалась ими? Представляя себя то хитрой наложницей, то восточной принцессой, то отчаянной авантюристкой, вплетая свои нити в историю, меняя ее под себя. Богатый, пестрый, как восточный ковер, сказочный узор.
Но то, что вижу сейчас в глазах стоящего напротив мужчины даст сто очков вперед любому сказочному вымыслу. Стойкое чувство, что раз за разом мне под кожу вкалывают афродизиак, одну чудовищную дозу за другой, а я не могу даже шелохнуться, отпрыгнуть, сползти, убежать, только взгляд глаза в глаза чудом удерживает на ногах. И опустить их чуть ниже боишься, чтобы сравнить, а ту ли рубашку ты видела на ней... на себе. Что это? - огнем опаляет одна картинка за другой. - Грезы? Сон наяву? Наваждение? Кажется, что забыла напрочь как дышать, настолько ошарашенная, что молча бы пошла за повелительно тянущей рукой на гильотину, а не в только что покинутый кабинет. Возвращайся скорее... Спиной ощущаю давящий взгляд, и мне самой неизвестно, почему я сейчас не поворачиваюсь и не прошу рассказать "Мио, мой Мио" еще раз, почему не сбрасываю нетерпеливым жестом пальто, чувствуя себя здесь как дома. Больше того, как избалованный капризный ребенок, которому все сойдет с рук. Закусываю губу, чтобы нервно не рассмеяться. Ошибка думать так. Держи себя в руках, идиотка. Легко сказать... Каждая ступенька как столетие, каждый шаг - прыжок в пропасть.
Поднимаюсь по лестнице, повторяя под нос детскую считалочку, стараясь не обращать внимание на то, как растекается по венам горячая лава вместо крови, как все настойчивей кружатся перед глазами подсмотренные картинки, как тянет рвануть шарф, потому что поклясться можешь, что только что ощутила обжигающее прикосновение губ, расчерчивающих твое тело лишь им ведомыми узорами. И удивляешься, как до сих пор не сползла спиной по балюстраде, ведь ноги твои жиже киселя, а каждый вздох рвет легкие.
Выразительно шевельнуть бровью, мельком глянув на диван, на который мне не предложили сесть и еле заметно улыбнуться, словно нашкодившая школьница перед строгим учителем. Мадонна, что - опять? - хочется мне закатить глаза, глядя, как он устраивается у стола, ведь каждое слово - это пытка. - Какую мысль я донесла неясно? О чем еще тебе хотелось бы знать? Глаз от пола оторвать не смею, потому что знаю в чье тело, как в одеяло, заворачивается каждую ночь увиденная мной женщина, чье дыхание пьет, чьего внимания ищет, чье имя шепчет во сне. Кружат бесы, пляшут бесы внутри. С минуту раздумываю, как ответить, сходу отметая желчный вариант с обочиной, как и чисто женский: "Почему ты прислал мне цветок?" Изучаю красные гобелены на стенах, неожиданно чистую столешницу, в которую упираются знакомые до деталей ладони, пока наконец, уверившись, что справлюсь с голосом, поднимаю глаза в упор и тихо, четко отвечаю.
- Потому что ты бы никогда не пришел сам.
_________________

За многие-многие лета, прошедшие со дня твоего первого рождения, вполне возможно научиться терпению. Оно не было заложено в тебя в твоей человеческой сущности - горячая кровь, буйная голова. Все это преумножено огнем магии Знающих, цветущим внутри тебя алым соцветием острых лепестков, колящих под ребра, мешающих успокоиться, держать себя в руках, не вспыхивать, подобно масляной тряпке, упавшей на угли. Твои порывы неистовы, безудержны, интинктивны настолько, насколько вообще могут быть раскрепощены инстинкты в высшем звене эволюции. Ты тратишь бесконечные годы на управление собой, обуздание огня, скручиваешь его в жгут голыми ладонями, уродуя их чудовищными ожогами, но все старания беспочвенны. Достаточно всего одной искры, чтобы пол ушел из-под ног, оставляя под ступнями багровеющую дорожку раскаленных углей, по которым бежишь, сломя голову. Эти битвы давно позади, все в мире привычно, даже приступы ярости, вызванные усредненным мировоззрением других, не имеющих ни малейшего понятия о тайнах прошлого. Усеченный в диаметре мир, словно тень Луны, отбрасываемая на землю, отрезает от нее огромный сочный кусок, запихивая в щербатый рот, пока ты, запрокинув голову, ищешь Геракла, борющегося со львом, и найти не можешь. Каждая народившаяся Луна, серебристым серпом хохочущая с полуночного неба, празднует победу. И ты согреваешься ее холодным светом, успокаивая огонь внутри, разглядывая предлагаемый на сырной ладони мир, отказываясь, как отказался от многого до того. Луна обиженно раздувается ночь за ночью, подсовывая тебе свои дары, прошивая бархат небосклона остроконечными звездами, даря спасительную полутьму, таинства ночи, обостряя чутье, обнажая клыки, пока не сорвется вниз полыхающим кругом, освещающим небо радужными разводами, не пойдет на убыль, забирая с собой все новый и новый свет.
И мне не нужно вдыхать поглубже, придеживая на выдохе свистящий воздух, рвущий легкие, чтобы остудить немного голову, в которой все еще мелькают картины далеких миров, полуправда-полуложь, предлагаемый ассортимент. Но ты выбираешь все сразу, либо совсем ничего. Никаких полумер, никакой полуправды. От того так пытливо изучаешь женщину напротив, не отрывая взгляд ни на минуту, ловя отражения малейших эмоциональных изменений на ее лице. Выгибаешь бровь, заметив брошенный на диван взгляд, на который и не обратил бы внимания при других обстоятельствах, но сейчас совсем другое дело. Сдерживаешься, плотнее поджимая губы, потому что кривая усмешка может обидеть ее, не поймет истинного значения. В этом доме нет места соблюдению наносных приличий и лицемерному расшаркиванию. Тот, кто впущен сюда один раз, знает, что ему дозволено, остальные будут стоять передо мной. Ошибкой было бы ждать от меня и любого другого из асиман галантных жестов. Там, где горит огонь, у каждого есть права. Стройный ход мыслей нарушен и взгляд упирается в тонкую улыбку, преобразившую ее лицо. Слишком пристально, слишком долго не отрываясь от капризного изгиба губ. Повожу подбородком, улавливая от себя самого ее запах, все еще глядя на губы, и начиная ощущать, как жжет на груди неведомый узор, тем сильнее, чем дольше смотрю, чем пристальней вглядываюсь.
Странная тишина, не гнетущая, не подозрительная, выжидающая. Я могу отвечать за каждое свое слово, каждый свой поступок, каждое желание, и нет мне дела до досужих домыслов и недопониманий. Яснее ясного она знает, что мне сейчас нужно, но я жду. Вижу ее смятение, испуг от того, что она делает и даю ей время... не передумать, но решить для себя. Пусть и приходится сдерживать улыбку во второй раз, пряча подальше мысль, что она все равно не уйдет, потому что слишком быстро вошло у маленькой фэйри в привычку лезть ко мне в голову. Не слежу за ее взглядом, изучаю черты ее лица, наполовину скрытые отсутсвием верхнего света. В неровном заревом каминном огне сначала ее взгляд колеблет выдержку, а затем слова не оставляют выбора, взвинчивая скорость движения крови в теле до немыслимого предела. Дернуться вперед, за считанные мгновения оказываясь перед ней, укладывая поудобнее ладонь у основания шеи, большим пальцем упираясь во впадинку под мочкой уха. Все, что мне нужно было услышать. Ни сомнения в голосе, ускользнувший их глаз испуг, решимость, ощущаемая мной в ней с самой первой встречи - не согнешь, не сломаешь. Склоняю голову ниже, втягивая в себя ее дыхание, и утыкаюсь носом туда же, к мочке уха, где пахнет ею сильнее, где пульс едва прикрыт тонкой кожей. Вбираю в себя свойственный ей одной аромат, медленными вдохами, смакуя, позволяя другой руке помочь пальто соскользнуть с плеча и с тихим шорохом упокоиться у ног. Веду кончиком носа по кромке скул по направлению к губам, поднимаю голову, глядя ей в глаза, не пряча улыбку, растягивающуюся по лицу, зажигающую глаза, подставляю ее губы моим настойчивым движением руки, и едва ощутив ответный отклик, сильнее сжимаю одной рукой тонкое тело, рванув его к дивану, уронив на спину, не отрывая губ. Жжет огонь, выжигая оставшиеся крохи терпения, заставляя жаднее и жарче изучать тело ищущей ладонью.
_________________

Наш жизненный путь редко бывает ровным. Нас мотает то вверх, то вниз, то влево, то вправо, возвращает вспять в начало пути, чтобы снова потом закружить по дорогам, увести по неведомым тропам. Мы встречаем преграды и дремучие леса, сквозь которые продираемся не щадя себя, если хватает решимости, поворачиваем на окольную тропинку, если нет, вязнем в болоте, забираемся на скалы, преодолеваем холмы и косогоры. Но ведь все это не зря. Жизнь лучший учитель, если ты принимаешь то, что она дает тебе и понимаешь, чему тебя учат. Если нет, урок будет повторяться снова и снова. В каждый момент пути ты неуловимо меняешься, чтобы к его завершению придти совсем другим. И, оглядываясь назад, с улыбкой или сожалением отмечаешь старые заблуждения и наивные ошибки. Я восхищалась Александром, преклонялась, боготворила. Я сидела у его ног и смотрела в его глаза, ловя каждое слово и каждый взгляд. Только тропинка, по которой я шла, свернула очень прихотливо. Я очень хорошо помню свой ужас, когда в мой дом заявился Чумной и я не могла помешать этому. Не мог помешать этому и маэстро. Что-то сломалось внутри, когда я очнулась в доме у Кристофа, что-то неуловимо изменилось. Мой мир больше не мог быть прежним. Так, незаметные сначала, трещины на стекле ширятся и ползут, пока наконец не уничтожат его совсем, превратив в груду осколков. Мой мир треснул. Мой мир разлетелся миллионом стекляшек. В зимнюю ночь, стоя у бара и глядя на звезды, певших одной мне слышимый реквием по мечте, я неожиданно оказалась в начале нового пути. Сложно было представить, чем обернется прихоть случайно оказавшегося на пути кровного брата. Трудно поверить, что это тот же самый мужчина, что сейчас изучает черты моего лица. Он в очередной раз путает все мои планы и намерения, тасует карты на свой лад, вытаскивает спрятанное наружу, вытряхивает припрятанных в рукаве тузов, и нет у меня никакой гарантии, что мне это не по вкусу. И пусть я чувствую сейчас себя окончательно спятившей, дороги назад искать не буду. Дороги назад просто нет. Сползает на пол пальто, следом скользит с руки клатч - не обращаю внимания, встречая горящий взгляд, подскочившим пульсом отзывающийся внутри. Мир сжимается до предела, кружится каруселью, пьянит. И губы, уже сводившие с ума, снова заставляют забыть обо всем.
Рвануть одной рукой ворот, так, чтобы затрещала материя, протестуя против такого обращения, скользнуть подушечками пальцев по обнажившейся коже, жадно, изучающе. Потянуть обеими руками за полы рубашки сильнее, распахивая ее до пояса, притягивая ближе, чтобы льнуть теснее, царапая ногтями гладкую кожу. Захлебнуться стоном, чувствуя тяжесть вжимающего меня в диван тела, распадаясь на куски от ласки крепких рук. И в глаза смотреть не могу, задыхаюсь, растворяюсь, сгораю. Извиваюсь под губами, что клеймо на мне прожигают, выгибаясь навстречу сильнее. Зеленой змее, живущей в абсенте, нужна ваша душа... Мне нужна твоя душа... Выскользнуть из рук - при его хватке и моем желании вообще куда-то вырываться - сродни чуду. Встать на колени перед диваном, толкая его в грудь, заставляя откинуться на спинку. Подняться на ноги, устраиваясь сверху и тихо на ухо шепнуть.
- Дай мне огня...
_________________

В мире много вещей, будоражащих воображение. Завораживающих взгляд. Не в силах оторваться, не в силах понять, от того все более манящим кажется, способным увести за собой, куда потянет. Без раздумий, без страха, без оглядки. В мире удушающе-скудное количество вещей, способных все еще привлечь внимание. Познав природу каждого явления, таинство каждого свершения невозможно оставаться неравнодушным к их цикличному повторению из раза в раз. Великие дела утомляют, если читать о них постоянно, становятся пресными, теряя остроту своего влияния на историю, поворачивания хода времени вспять. Ты возвращаешься к простоте, радующей взгляд, пытаясь найти в ней покой и равновесие. И натыкаешься на сложность, многоступенчатость, многослойность. Откидываешь слой за слоем, обнаруживая новые грани, изумляешься, восхищаешься. Находишь великое в малом. Потрясенно замираешь, глядя на танец мотылька у пламени свечи, постепенно осознавая, что это не закон жизни и смерти, не вложенная природой неспособность сопротивляться манящему всполоху пламени, это бесконечно прекрасный и осмысленный танец. Хрупкое, невесомое тело подлетает чуть ближе, сильнее взмахивая крылышками, распаляя нагретый огнем воздух, рассекая ударами борьбы за жизнь. Манит, тянет, иди же ко мне... Но легкий мотылек знает, как опасно послушаться шепота крови, гулом нарастающим в ушах прелагающим все, что захочешь. Отлетит подальше, танцуя в отблесках полутьмы-полусвета. Мелькнет в сознании полумаска, прикрывающая лицо, бархатными глазами глядящая тебе в самое сердце, губы скользнут по твоей щеке, оставляя чуть влажный след - было и нет. Дотронешься пальцами до щеки, не успев поймать в ладонь касание. А мотылек уже опять кружит, сводя с ума огонь своей недоступной близостью. Не дотянешься, не ухватишь, беснуешься, отравляя кислород. Взмах крыла - слишком близко, так опасно, безумно красиво. Рванулся мотылек в спасительную тьму без оглядки, унося на себе первую печать пламени. Оставляя на нем свой вкус.
Течет сквозь пальцы шелк ее волос, прижимая ко мне в сводящем с ума поцелуе ее голову. Необыкновенная. Нерешительная и отчаянная, стеснительная и откровенная, робкая и хлесткая, готовая вскочить и бежать сломя голову, ранимая, беззащитная, маленькая, невесомая, тонкая, гибкая, отвечающая на все, на любой жест. Непонятная и оттого лишь сильнее завораживающая. Руками, обнимающими меня за шею, льнущим ко мне телом, которое сжимаю сильнее, не расчитывая силу. Тут же отпускаю, чтобы через несколько мгновений вновь стиснуть в ладонях. Искать ответы в ее теле, в ее запахе, вынюхивая то, что не увидишь глазами, не почувствуешь под рукой, утыкаясь носом в живот и медленно двигаясь выше, перехватывая руку, исследуя каждый пальчик, прикусывая у запястья тонкую кожу, дурманящим запахом кружащим голову. Не спеша раздевать, и без того чувствую все, что хочу, а ласка через ткань позволяет быть осторожнее, без постоянного страха сломать в руках тонкий стан. Жадными порывами проникать ладонью под подол, слишком откровенно, не таясь, проходясь по всем изгибам, стремясь к теплу тела. И выпустить ее из рук, едва дернется. Как-то даже слишком быстро, осознавая, что сжимал до этого едва ли не с треском. Выдохнуть рвано, склонив голову, наблюдая за ней. По телу скользят невидимые узоры, расчерченные ее пальцами на самом деле, а не подсмотренные где-то в полусне. Сомкнуть руки на бедрах инстинктивно, подавшись вверх, к телу, к теплу. Вряд ли осознает, о чем просит, но голова уже пошла кругом, засвистели тормоза, отказывая и отказываясь. Необыкновенная.
Подняться вместе с ней, ставя на ноги. Провести ладонями жадно вдоль тела снизу вверх. Поднять над головой ее руки и вернуться за платьем, тяня за собой медленно, отвлекаясь на открывающееся тело, подрагивающее под прикосновениями. Отбросить совершенно ненужную вещь, настойчиво заставляя смотреть себе в глаза, освобождая ее от всего, оставляя на теле чулки, до которых тоже дойдет черед. Снять разорванную рубашку и запахнуть на ней. Не удержавшись, снова целовать пьянящие губы, гладя тело, отдающее моим запахом. Оторваться, снова качнуться к ней и так раз, и два, и еще. Снова тысячу дай и снова сотню...
- Огня, рух альби? - напомнить зацелованным губам, прикусывая их через слово. - У тебя есть свой.
Подхватить ее на руки, ногой открывая дверь и вываливаясь в темный коридор. В спальне зеркало во весь рост в темной оправе, перед которым опускаю ее и опускаюсь перед ней на колени, дернув лоскут ткани, соскользнувший с плеч. Под пальцами зажигаются буквы. Затейливая арабская вязь, тончайшее кружево. Ее тело начинает светиться теплым отблеском пламени. Весь живот испещрен ровными строчками, подбирающимися к груди.
- Твое тело говорит со мной твоим огнем, - поясняю, заметив изумленный взгляд. - Смотри...
Указываю кончиком пальца на одну из строчек.
- Возвращайся скорее, - перевожу ей слова, вспыхнувшие на ее теле одними из первых.
Прижимаюсь щекой к низу ее живота, ладонью ведя по внутренней части бедер, играя пальцами, отстраняясь и указывая на еще одну строчку.
- Дикий, сильный, жестокий, мой, - задумчиво произношу слова, пытаясь разобраться, что они означают.
Поднимаюсь на ноги, поворачивая ее к себе спиной и прижимаясь к ней тесно. Лаская руками, отражающимися в зеркале, ее плетеное тело, горящее в темноте.
- Вот здесь, - шепчу на ухо, - ты требуешь чью-то душу.
- А вот здесь, - пальцы сами скользят внутрь ее, срываясь с указанных слов, - ты собираешься уйти, забрав маленький украденный кусочек жизни.
Встречаюсь с ней взглядом в зеркале, видя расползающиеся по крыльям мотылька золотые огненные всполохи. Танец завораживающей жизни. Бесконечный. Томный. Страстный.
- Ты пахнешь желанием, острым, сводящим с ума. Повернись ко мне, рух альби, забери, что просила.
_________________