Дорогами судьбы

Остановилась ночь, уходить не хочет, тянется и тянется окаянная. Не смотрит ни на кого Зора к вардо идет, юбку в сундук прячет. Не наденет никогда ее более, сожжет. Жжет в груди от слез у нее непролитых, дышать больно. Видит взгляд перед собой Рустэма и глаза закрывает, чтобы не видеть боль, отражавшуюся в них.

Оставляет вардо свое да к речке идет. Бежит, юбку до колена поднимая, босоногая по траве прохладной ночной. Падает на берегу, будто силы оставляют и дает волю слезам своим. Смотрит она на свет лунный, что по водной глади тянется и по нему следовать желает. Только как отца она оставит своего, братьев?
Подтягивает коленки к подбородку и лбом упирается в них. Головой качает, себя клянет. Не у кого совета просить. Никто не подскажет ей, быть как. Не знает, сколько сидит она на земле холодной, да дрожать начинает. То ли от холода, то ли от боли внутренней переполняющей Зору.


Не знаю я, какое время суток это будет.

Вытирает глаза Зора свои заплаканные о колени, об юбку, и в сторону глядит. Замечает Романа одного. Поговорить с ним надо бы, да боится девушка. Проклянет ее, прочь отошлет. За друга злость таит. Как жить с ним она будет, коли презрением ее одаривает?
Поднимается с земли холодной Зора, руками упираясь, помогает. К нему идет. К тому, кого сердце ее любит. К тому, кто ненавидит ее.
- Роман, - слабо звучит ее голосок, когда окликает она мужчину. Любя имя его произносит. - Роман.
Задерживает дыхание Зора, храбрости набирается. Да только уходит вся из нее храбрость эта. Снова голос дрожь выбивает.
- Клянешь ты меня, Роман. За грех мой клянешь. За неуважение к законам цыганским. К отцу своему. Презираешь меня за друга своего, что осквернила я его. Прав ты. Во всем твоя правда. Не знаю я, чем грех свой прикрыть.

Храбрится Зора, подборок поднимает. Губы сжимает, чтоб не дрожали они. Не выдали ее глупую. Коль не люба она ему, да пусть так будет. Пусть правду знает. А потом к отцу она пойдет, в ноги упадет, чтобы освободил Романа от нее. Счастливым он должен быть.
- Люблю я тебя, Роман. Уж давно люблю. Не пускает сердце мое глупое никого больше. Тебя одного хочет. Не могла я за Рустэма пойти, к тебе душа моя рвется. Боялась сказать, глупая. Боялась что возненавидишь, за то, что за спиной друга лучшего твоего по другому мужчине я вздыхаю. Не знаю, как в глаза смотреть твои, не знаю, как о прощении молить.

Стоит Зора пальцами тонкими юбку мнет. Волнение и страх прячет. Признание свое выдает, что наружу рвется.
- Если не люба я тебе, - добавляет тихо, голову опускает Зора, на ладони свои смотрит, линию судьбы пальчиком обрисовывает, - так скажи. Я все стерплю. Правду только говори.

- Пугало у тебя... - Арсен головой качает, шею ладонью трёт. - И сказал бы, что всех ворон распугает, да только не поймут они даже, что это их пугать поставлено, так, тряпьё какое-то. - А качнётся чуть - рассыпется, но говорить того он не будет, обидится ж девка за творенье рук своих. Пусть неумело, но старалась, делала.
- Давай сюда, поправим твою страшилку, - забрал из рук. - Набить бы поплотнее... - Мальчонку, откуда ни возьмись на них глазеющего подозвал, соломы сухой принести отправил. Да и в самый раз - внутрь руку сунул, на траву полусырую наткнулся. Сгниёт же! - Сухую надо, - поясняет, траву выкидывая, соломой заменяя. - А ты этот мешок набей, - второй даёт, поменьше, что под голову задуман.

Заново Арсен мешки перевязал, покрепче затянул. К палке длинной мешок, что побольше, приладил, поменьше - сверху насадил. Смычки крест-накрест примотал, как руки поднятые.
- Дальше - дело твоё, красивая. - Арсен ставил стоймя чучело на палке. - Глаза какие сюда из пуговиц пришей, волосы из лоскутов длинных или из верёвок сделай, в рубаху старую одень, чтоб на человека стало пугало похоже. К рукам что-нибудь яркое или шелестящее привязать бы, пусть звуком отпугивает, - прикинул он. - И... куда вы его ставить-то хотели? - оборачивается к Талэйте, что под руку смотрит, словно он невидаль какую творит. Знает Арсен, что ничего особенного не делает, а всё равно ж приятно. Особенно после тех двух, что невестами быть отказались. Ранит равнодушие-то, а Талэйта бальзам на душу льёт. Глядишь, и вылечится помаленьку.

Арсен качает головой, а Талэйта и этому рада. Вслушивается в его бас, на мимику лица смотрит. Впитывает в себя каждую черточку. Все свои зароки не думать о нем позабыла.

Отдала свое чудо-юдо Арсену и рада этому. Руки дрожат. Забыла как дышать. Запотела ладошка, обтерла об юбку. Какого-то мальчугана позвал, тот быстро принес солому. У Арсена все справно получалось. Как будто только этими пугалами и занимался. Руки у него красивые. По мужски красивые. Широкие ладони, длинные пальцы. Не раз она замечала, что он руками мастерит. То колесо починит, то телегу. Знали они дело. Ей хотелось взять его ладонь в свою и нежно пальчиком провести по шершавым мозолям, облегчить боль. Не физическую, душевную. Чувствовала, что страдает. Тоска не уходит из глаз. Но сейчас она заметила перемену в нем. Он стал видеть ее. И это придавало ее душе еще большее волнение. Хотя может она придумала все. Дурное сердце, зачем так волнуешься.

Глаза расширяются от изумления. Он назвал ее красивой? Нет. Почудилось. Не мог он так сказать. Или мог? Не иначе у тебя, Талэйта от волнения слух нарушился. Ну вот, немая, так еще и не слышит ни черта. Еще осталось зрение потерять. И тогда уж точно красавица.

Талэйта слушала и кивала, как ученица, как ребенок. Но она не ребенок. Она женщина. Так и веди себя как женщина. Арсен уже все сделал. Подумать только пять минут и пугало готово. А она полночи делала.
- Симза сказала на крыше вардо. Но может я ее прослушала, как в прошлый раз. - Талэйта покраснела, вспоминая тот момент, когда сестра ее заставляла к нему идти. - Она заставляла к тебе сразу идти. А я не послушалась. - опустила глаза, - Арсен, выпьешь чаю? У нас он вкусный, с травами.
Не хотелось ей отпускать Арсена сейчас. Но как его удержишь. Она прижимала к себе пугало и знала, что долго будет хранить его, вспоминая чьими руками сделан.

Ближе к полудню

Жизнь продолжалась, что было даже странным. За ночью пришёл рассвет, табор зашевелился, все приступили к ежедневным занятиям, как-будто ничего не случилось. А вчера казалось, что уже ничто не будет прежним.
Роман старался не думать о Рустэме, давил в себе желание пройти мимо его вардо. Видеть его каждый день - привычка, твердил он себе, а от привычек бывает трудно избавиться. От греха подальше, он отправился к реке.
Не сразу он заметил Зору, увидел только когда она к нему направилась.

Роман молчит. Она и сама всё знает, зачем раздувать.

Значит, прав был Рустэм. Спросить хочется "Не сказала почему?", но этот вопрос он задавать не в праве. Сговоренной невесте не дело на других мужчин смотреть, как и им на неё. Сам он тоже молчал. Правильно это, и так оставаться должно было.

- А что такое любовь, Зора, скажи? - Роман взял камешек из травы и кинул в воду. Круги побежали по глади, а когда пропали, он снова заговорил. - Не знаю я какое название дать, тому что к тебе испытывал. Красивая ты, глаза кроткие, добрые. Когда улыбаешься тепло мне было на сердце. Представлял иногда как бы это было, если бы ты со мной сговорена была. О поцелуях твоих думал и большего хотел. - Роман ухмыльнулся и повернулся лицо к Зоре. - И вот ты моя невеста. Но не такая ты, Зора, как я все эти годы думал. Нет в тебе любви и сострадания, одно лишь самолюбие. Ни отца ты не любишь, ни братьев, ни Рустэма и сестру его Рубину да и меня ты не любишь. Опозорила отца и жениха, брата на брак нежеланный толкнула, какого для себя не желала, Рубину без дома оставила, меня с другом рассорила. Не чувствую я того, что прежде, Зора. Печаль чувствую и разочарование глубокое.

Роман проскользил взглядом по лицу Зоры. Отметил заплаканные глаза, румянец и поджатые губы.

- Но мы поженимся. И ты не посмеешь больше отца и меня срамить, ища для себя лучшую долю. Запомни, Зора, вчера ты дорогой ценой получила, что хотела, и теперь принадлежишь мне. А я не потерплю пререканий или непослушания.

- Так... - Арсен нахмурился. Вспомнилось, что Симза уже на крышу лазила. И как Бар на неё за разнесение скверны куда ни попадя справедливо ругался. - Только на крышу сама не лазь и сестру не пускай. Нельзя вам. Отца попросите, Джанго, или меня хоть. Неужто кто откажет двум красавицам?

- Чай? Вкусный, говоришь? А неси, - согласился он. А то всё утро с вардо провозился, теперь вот с пугалом. И до обеда ещё нескоро. Заодно и таланты хозяйские по приготовлению Талэйтой чая оценит. Ведь женой будет, если опять ничего не случится. Авось эти таланты лучше, чем в изготовлении пугал будут, так-то девка она пригожая и умелая... Наверное.

Пристав да судья не заставили себя долго ждать, барон только собраться успел, да к выезду подготовиться, когда на подъездной дорожке показались всадники. Ну ещё бы они промедлили, когда сам милорд Юль вызывает? А виконта так и нет, барон хоть и рад, что объяснение о покраже пока откладывается, но уже и беспокоиться начал. Слишком долго племянник вороного гоняет, вдруг не ровен час, случится чего?
Вошли в дом законники, барон их прямо в гостиной встретил. 
- Позвал я вас, господа, чтобы сообщить неприятное известие. - Барон опытный оратор, часто в парламенте выступает, но сейчас так зол, что одна патетика на язык идёт. Отбросил он риторику, палкой своей, с набалдашником, вхмахнул раздражённо. - Помощь нужна мне, господа. Слышали вы, должно быть, что на мой земле табор встал неподалёку. Я по христиански разрешил им несколько дней здесь провести, с их вожаком честь по чести договорились. Так эти бродяги неблагодарные ночью лучших лошадей увели у меня из конюшни. 
Мировой судья только неодобрительно головой покачал.
- Как же вы так, милорд? Разве можно этим людям хоть в чём-то доверять? К тому же, простите, слышал я, что вы их ещё и в свой дом приглашали вчера. 
- Не в дом! - барон повысил голос, раздражённо ударив палкой в пол, - Не в дом! Дальше сада их никто не пускал, только чтобы они моих гостей плясками да фокусами развлекли.
- Ну вот они и развлекли, - констебль графства буркнул себе это под нос, но барон услышал и надулся от злости, совершенно не желая признавать, что в произошедшем может быть хоть доля его собственной неосмотрительности. 
- Я требую, чтобы вы отправились со мной и от лица закона помогли мне разобраться с этими бродягами! 

***

Карета барона остановилась прямо напротив стоящих полукругом кибиток. Заслышав стук экипажа и нескольких всадников, на стоянке собрались женщины в пёстрых нарядах, и несколько мужчин. Выскочив из кареты, барон, в сопровождении констеблей, кинулся прямо к ним. Мировой судья напротив не спешил, остановившись поодаль. Увидев в толпе пожилого цыгана, барон налетел на вайду, брызгая слюной и потрясая своей палкой над головой.
- Негодяи! Мерзавцы! Воры! Вас всех вешать надо без суда и следствия! Всех до единого! Конокрады! Блудодеи!

Наигрывает мелодию Рустэм, смотрит на солнце яркое и небо. А в небе тучки бегут, одна за другой. Дружно так. Словно не могут друг без друга.
По табору расходится запах утренней еды: кто себе варит, кто жарит, а кто коптит впрок рыбу, тут же в реке пойманную. Сделал себе заметку в уме Рустэм - нужно и ему наловить рыбы и накоптить, повесить в углу, завернутую в провощенную бумагу. Еще нужно в табун наведаться.
Вспомнил о молчаливом Богдане и усмехнулся. Ну хоть с кем-то будет приятно молчать. Приятно и привычно.

На звук его дудки прибежала гостья нежданная. Встрепенулся Рустэм, поднял голову.



Только он рот открыл, обрадовался, как в глазах девушки испуг плеснулся. Сделала она шаг назад, рукой неловко махнула на него. Корзинку бросила и убежала прочь.
Рустэм лицо руками закрыл. Не шевелился долго, потом вздохнул, встал, поднял корзину подаренную, в дом внес. Смотрит на спелые красные ягоды, трет нос пальцем, глазами моргает усиленно. Никогда не плакал Рустэм, даже в детстве, а тут защипало под веками, закололо...
- Спасибо тебе, Вита. Проведала.
Прошептав эти слова, вышел снова и направился в табун, к любимым лошадям.
Малина вкусная, хорошая, ее можно засушить и заваривать, если вдруг простуда прихватит. Потому что никто к опозоренному не придет лечить, разве что уж совсем помирать будет провинившийся брат.

А лошади Рустэму обрадовались. Сильно обрадовались, так что ему полегчало. Кобыла серая в яблоках тоненько заржала, к руке потянулась.
- Привыкла, что всегда сахару даю, глупая, - Рустэм погладил ее по холке, потрепал по ушам бархатным. - Тихо, девочка, тихо... Все хорошо будет у нас с тобой. И у твоего сына.

А сын ее, тот самый жеребенок, уже как ни в чем не бывало на ножки встал, травку щиплет. Улыбнулся в первый раз за все время Рустэм.
- Ай, хорош, негодник. Силен. Добрым конем будешь. Я еще тебя объезжу, погоди.
Полюбовался и пошел смотреть на тех коней, что раньше были другой масти.
Тревожно опять ему стало. Ведь приедет за ними хозяин, непременно приедет. Нагрянет, как собака-ищейка, да не один - с солдатами вооруженными!
_________________

Талэйта снова рот раскрыла от изумления. Неужели он проявляет заботу о ней? Или боится снова разгневать отца своего. Не будет она понапрасну гневить ни вайду, ни Арсена.
- Мы бы ночью, когда никто не видит. Но твою просьбу я уважу. Не полезу. Отцу нельзя - больные кости у него. Тебя попрошу. - опустила глаза, а потом взмахнула ресницами, глядя в упор, - Не откажешь?

- Ты присаживайся. Я быстро.
Тэли метнулась в вардо, положила там пугало. Вынесла специальный мешочек с травой, что бодрость и сил давала. Присела рядом с Арсеном, поставила кастрюлю с водой на огонь, добавила туда щепотку сахара, чтобы смягчить воду. И начала готовить чай по маминому фирменному рецепту. Делала она его не раз. Любила Талэйта побаловать своих родных чаем. А сейчас вот Арсена хочет угостить. Сидит наблюдает. Ловит Тэли на себе взгляд. Смущается. Не привыкла она к его вниманию. Обычно она глаз с него не сводила. Но почему так все изменилось? В чем причина? Что-то вчера произошло в вардо у вайды. Кроме решения женить Зору на Романе, что-то еще там произошло. Не мог Арсен вот так внезапно проявить к ней интерес. Хмурится девушка. И не спроста вайда у нее про возраст спрашивал. Видимо не про Симзу речь шла. Сердце сжалось от волнения. Дышать позабыла. Замерла. С чайником в руках. Смотрит в черные глаза Арсена, пытается понять, права ли. Но молчит, не может слов подобрать. Не она должна об этом речь вести. Молча передает ему чашку с ароматным чаем.
- Угощайся. Вот лепешки сладкие. Перекуси. - ставит перед ним чай и тарелку с едой.

Она своё "нельзя" мешает и их поцелуями. В губы его шепчет и не отрывается. Где же гордость, честь? Всё смешалось в пожаре его губ и её шепота. Его руки наглые, и Рубине их остановить бы надо. Но как, когда её руки его к себе прижимают? Она так старательно бежала от себя и от него, чтобы и мысли не допускать. Обоим твердила Нельзя!Это грех большой и наказана будет. Знает Рубина, что не женятся гаджо на рома, не мастерят они вардо, не поют у костра. Получат своё и забудут. И её гаджо, как бы не верил в то, что сейчас говорит, тоже забудет. Сговорят ему родичи суженную, подарит она ему детей с синими ясными газами, его глазами... Рубина эти глаза по ночам видеть будет. Злится она, дергает за волосы, чтобы забывать не смел. И снова целует - вернее так.
У него чести больше, чем у неё теперь. Отпускает, даже сам поправляет её одежду. Рубина стыдливо глаза прячет, как посмела себя позорить? Целует Генри её волосы, говорит, что любит. Только вот знает Рубина, что любовь она жизни рушит. И от того так горько, и сладко и беду кругом ходит.

Рубина чувствует приятную тяжесть на шее и слышит щелчок замка. Ей дарили подарки раньше - Рустэм оплачивал любый браслет, Бар приносил подарки на именины. Даже гаджо стыдливо прятали, пытаясь засунуть в руку и нашептать плохое. Рубина поднимает глаза на Генри. Снова думает, что нельзя ему в глаза смотреть. Он говорит, что душу Рубина украла у него, а она знает, что свою теряет в синем море. Рубина хочет сказать, что не надо. Не надо ей подарков, не продаётся она, нельзя ей помнить. Пусть отпустит, раз она сама уйти не может. Но на её шее монета. Рубина вскидывает руку, накрывая его подарок, потом смеётся неожиданно и счастливо. И радоваться нечему, но в крови словно хмель от вина разливается.
Глаза сияют, Рубина смотрит на Генри и делает пару шагов назад, придерживая юбки. Она понимает, что это не всерьез, что не знают гаджо обычаи рома, что нужна она лишь покудова. Но из глаз счастье плещется. Первый раз сама шаги навстречу делает, в ладони его лицо берет и сама целует отчаянно. Снова отпрыгивает скоро, не давая притянуть к себе.
- Я носить буду, Генри, - говорит она о его подарке, - а теперь пойдём, не позорь меня...

Мудрая у неё бабушка, знает, как сказать так, чтобы утишить боль, успокоить внучку. Обходить стороной она попробует. Не было такого в её короткой жизни и не хочет больше такого. Да впереди долгая ещё дорога, трудная, всё может случиться, главное жив Рустэм, остальное исправится.

Вита, пока бабушка снадобья собирала, быстро умылась, причесалась, и юбку красную надела. Подшила подол она, что гусиный клюв потрепал. Смутилась, когда Эйш хрипло засмеялась. Стара как мир мами, да всё видит. Никак Вите одной к Тагару нельзя. Хоть и с лекарством.
- Я просто помочь хотела, - проворчала себе под нос. Всю работу переделала же. Только за малиной снова надо идти, пока еду не начали готовить на вечер женщины. Потом некогда будет. И перьями гусиными подушку набить, а пух на в мешочек положила, жиру натопила для крема. Давешний продала, ещё надо запасти.
Ну наконец-то собрались уже, нетерпеливо Вита на бабушку посмотрела.
- Хорошо, мами. Как увижу, приведу. Теперь пошли?
Вошла она осторожно за бабушкой, поздоровалась негромко, сдавило аж грудь, когда спину Тагара увидала.
Прикусила губу прикушенную, чтобы сдержаться, не вскрикнуть. Полосы, двенадцать кровавых полос...Посмотрела на Златана.
-Мазь надо гуще положить. - Взглянула на Эйш. Руки у бабушки немного скрюченные, болят - Можно я? - А сама уже присела на колени перед Тагаром, юбки подобрав. Глаза опущены, губа прикушена, достала жестянку, у бабушки взяла мешочки, в глаза его не решается посмотреть.
- Тагар, повернись, я осторожно.- сказала негромко и, зачерпнув мази, принялась нежно касаясь вспухших полос, накладывать прохладную, целебную мазь, приговаривая молитву. Невозможно оторваться, хочется поцелуями залечить раны, но встала Вита, отошла, мимолётно стрельнув в него горящим взглядом.- К вечеру уже не будет и следов почти. Так мазь заговорённая действует.

Генри улыбается счастливо, глядя как Рубина подарку радуется. Понравился дар ей, хоть и простенький. Рубина так искренне радуется, подпрыгивает даже и целует его сама. У Генри сердце почти останавливается, обнять её хочет, саму в его объятия пришедшую, но Рубина уворачивается и снова просит не позорить. Он кивает, зная что это обещание не сдержит. Не забыть ему поцелуев Рубины, он их теперь красть будет.

- Ты станцевать обещала, - напоминает, когда они кружным путём в табор возвращаются, - не против, если я буду рисовать?

Смотрит Зора задумчиво на Романа и произносит тихо, словно чувство это спугнуть боиться, если громко станет шептать о нем.
- Когда дышать без него больно. Вот тут больно, - прижимает кулачок свой к груди, где сердце ее бешено бьется. Не сводит глаз Зора с кудрей буйных Романа. - Когда жизнь его важнее твоей становится.

Глядит она на Романа глазами влажными от слез непролитых. Каждое его слово как удар плетью. Боль пробирает до костей, да стойко сносит ее Зора. Заиграла душа ее, когда услышала она, что нравится ему, только в прошедшем времени об это Роман говорит, и снова свело у нее в сплетении солнечном, будто кулаком дали. С мольбой в глазах головой она качает.
- Опозорила, и всю жизнь крест этот нести буду. Но больше всех семью люблю свою. Умереть готова за отца и братьев своих. И за тебя умереть готова. А тебе докажу я, Роман, как сильно любить умею. Как тебя любить стану.
Все Зора сделает, чтобы любовь его заслужить. Чтобы прощение его вымолить. Решила для себя девушка, что только ради него жить она будет.

Опускает глаза Зора, на землю глядит. Прячет слезы за веками прикрытыми. Покорно кивает девушка на заявления Романа, да только сердце от тоски ноет. Из огня да в полымя летит и страшит ее жизнь с Романом. Не знает она, что ждет их под крышей вардо совместной. Коли полюбить ее не сможет – погубить может.

Вечер

Покивал Бар, бороду почесал и, наконец, наказ сыну дал:
- И тебе пора кобылку... Ну жену молодую в вардо привести.Вон дал я волю Арсену и что? До сих пор бобылем ходит, уже бы внуки бегали, сердце мне радовали... так что, сын, присмотрись, - снова кивнул вайда своим мыслям мудрым, - как Арсену невесту засватаем и тебе сговорим. Вот и Донка есть, хорошая девка...


Утро

Нельзя откладывать на завтра важные дела, завтра табор снимается, не гоже вести с собой в дорогу незавершенное. Отправились по утру женщины на промысел, вдруг не все ещё спопрошайничали, не всем нагадали. Да амулеты завалялись у кого. У мужчин тоже дел накопилось, надо утварь в вардо убрать да поговорить. разговоры все важные: где рыба лучше клюет, как колесо на вардо смазывать, у кого табак покупать. Наконец, надоели разговоры вардо кивнул он почтенному рому. Тот лишь того и ждал, не глупа Талэйта предупредила отца. В вардо порядок и уют, значит, мать хорошая хозяйка - научила дочерей, тоже Бару сердце греет. Чай пряный уж на столе и разговор недолог. Кто откажет сыну вайды? Нет таких глупцов в таборе. Быть Талэйте женой Арсена. А согласие у неё знать и не надо, точно знает Бар, что это дело лишнее.


- Здравствуй, дорогой. - Ох и принесли же тебя черти горбатые! Нет, сказал же, в ночь отъезда воровать, что глупцам этим пусто было. Улыбку искреннюю подарил Бар - словно самому дорогому гостю с полным кошельком, - рад видеть тебя и друзей твоих, чай пойдём заварю, напою. Кто обидел тебя, добрый мой друг барон? Кого вешать хочешь, поделись своей кручиной, сам я веревку принесу и дерево покрепче выберу.
Не отрывал взгляда от приехавших Бар, но все-таки видел, как побежали мальчишки к табуну, да рома с работ собирать.

Помощь пришла как нельзя кстати. Смотрел я как Вита Тагару спину мазью мажет да на Эйш поглядывал, что молча наблюдала за этим. Не думаю я, что проблемы со сватовством возникнут.

Странные крики снаружи доносились. Тагар в надежных руках, вышел я на улицу, посмотреть в чем дело.
_________________

Ох, бабы, бабы...
Качает Арсен головой от наивность Талэйты. Какая разница, видит кто или нет? Скверна-то не выбирает, видят её или нет чужие глаза, покрывает всё, чего юбки коснутся. Засквернит всю крышу, в вардо не войти будет, пока не отмоют всё полностью.
- Ночью - тем более, - строжится Арсен Упадёт ещё, не дай боже. Ишь чего удумала! Опять без невесты его оставить хочет! Хватит уже, третья - окончательная, нечего дальше перебирать судьбе. Строжиться Арсен как над своей законной невестой. Чувствует, что своё. Даже про Виту думать забыл. Да и законная она уже, был Бар же, говорил с её отцом. Сговорились обо всём. Знает ли Талэйта или нет, а решено всё. Одна только деталь осталась.
Пьёт чай Арсен, одобрительно кивает. И впрямь вкусный, не слукавила Талэйта. Хорошую хозяйку возьмёт в вардо. Присматривается Арсен, оценивает. Доволен выбором отца, как ни крути, тот его лучше всех знает. Может, и не зря всё именно так складывается.

- Спасибо, Талэйта-красавица, - уважительно клонит голову, вставая. - Такой чай всю жизнь пить можно, не опостылеет. Как тебя за такой отблагодарить? Дай руку мне, - свою протягивает ладонью вверх, вторую в карман прячет. И когда ложиться ладошка девичья на руку, положил на неё кулак сомкнутый, разжал, но руку пока держит, поверх ловких пальцев, поверх монеты, на шнурок надетой, что в её ладонь опустилась. Той самой монеты, что женихи невестам при сговоре дарят. Тех, что на шею надетые, всем видящим рассказывают - сговорённая девушка, всё равно что жена уже. Давно у него эта монета лежала. Даже до того, как начал присматривать, кому надеть её. Вот, нашла свою хозяйку наконец.
- Тебе дарю, - кивнул Арсен. Пальцы погладил, и молча руку убрал. Дальше ей отец расскажет, до чего договорился с вайдой. Кивнул ещё раз, и к вардо своему пошёл.
Оглянулся только, усмехаясь:
- Пугало-то доделай. Пусть ворон попугает.

Увидев карету и солдат, поспешил Арсен к отцу, рядом встал. Нечего тут всяким на его отца нападать. Пусть докажут сначала! Но Тагар, ой, Тагар... Зря поспешил с конями.