lor-engris:
» Больничные приключения Паши (автор Катя Крылатова)
Всем доброго дня!Представляю вам небольшую зарисовку - прямое подтверждение тому, что Паша Втулкин, даже тяжело раненный, способен довести кого угодно
Peony Rose:
*мечтательно* Буратино-Паша и Карабас-Соня... и три медведя рядом с золотым ключиком... это прекрасно же
Автору мерси ))
Ejevichka:
Сердечная благодарность за Втулу в реанимации! Любимка мой) Хотя вот по жизни я Аверина не очень, без фанатизма... А тут до персонального музея дошли))) Три медведя с фингалами - круто! Хочу такого! Сейчас ведь тоже думать буду, как лучше синяки изобразить)))
Airkiss:
Браво! Паше в реанимации что-то вкололи или кровь перелили (поменяли), что он стал вполне романтишным и поэтичным - на аллегории потянуло! А полежит еще недельку-другую и из фиолетового монстра в зеленоватого Шрека превратится).
Ejevichka:
Это больничная скука к романтике располагает) Там же делать больше нечего) А вернется к нормальной жизни - вся романтика закончится...
lor-engris:
Ага, декорация - высший класс
Я Катю спросила: почему именно Буратино? А она: не знаю) Так получилось. Ты, автор, своих героев не контролируешь, а я тем более.
Передам)
Про музей все помнят))) он обязательно будет, столько экспонатов пылится. К тому времени, как закончу роман, может, и медведей с синяками и гипсами организуем
Браво! Паше в реанимации что-то вкололи или кровь перелили (поменяли), что он стал вполне романтишным и поэтичным - на аллегории потянуло! А полежит еще недельку-другую и из фиолетового монстра в зеленоватого Шрека превратится).Юля, рада познакомиться
От своих слов, что Пашу в больнице на романтику и размышления не потянет, не отказываюсь (все бы так легко и просто было), но сам образ мыслей тут настолько Пашин, что я, как автор, не умеющий писать от 1ого лица, снимаю шляпу. Очень хочется, чтобы они с Сонькой скорее к согласию пришли. Поняла, что не мне одной))
Из больницы он красавЕц выйдет, это правда) И, к слову так, Пашино плохое самочувствие после аварии от крупной беды их обоих убережет.
Подписываюсь)) Пашу в реале больше бы волновало, можно ли машину починить и когда выпустят, но о чем только человек не думает, когда ему скучно и грустно
Airkiss:
[Юля, рада познакомиться
Светлана, мне тоже приятно познакомиться с тобой и твоими героями.
Мне очень нравится история Олега и Дины - очень трогательно ты пишешь про них и я надеюсь, что Дина преодолеет свой страх перед внешним миром, оставаясь такой же искренней и наивной и доброй. А Олег будет ее защитником (ну и не только). Далее, конечно, я в восторге от кабаре-дуэта мсье Лаперуза и мадам Чингачгук. А еще я немного не поняла, что произошло в прошлом, что Таня и Костя расстались, ведь у них такая любовь была! И, поэтому, с нетерпением буду ждать продолжения саги.
lor-engris:
Света, обязательно))) спасибо. Катина пометка "продолжение следует" меня очень интригует, потому что по авторской задумке Лаперузы встретились на второй день. Катюша, как человек, лучше меня знающий больничную кухню, в своем рассказе решила иначе. Да и финал рассказа планируется романтический
Мне очень нравится история Олега и Дины - очень трогательно ты пишешь про них и я надеюсь, что Дина преодолеет свой страх перед внешним миром, оставаясь такой же искренней и наивной и доброй. А Олег будет ее защитником (ну и не только). Далее, конечно, я в восторге от кабаре-дуэта мсье Лаперуза и мадам Чингачгук. А еще я немного не поняла, что произошло в прошлом, что Таня и Костя расстались, ведь у них такая любовь была! И, поэтому, с нетерпением буду ждать продолжения саги.Мне очень приятно, что история нравится
Это 1ое серьезное произведение, которое я решила воплотить в жизнь. Всё началось именно с Динкиной истории, планировалась повесть без освещения теневых сторон, но потом в дело вмешался Паша, а позже подключился и Костя. Я понимаю, что со стороны всё может казаться чересчур мелодраматичным, но я пишу на чистом вдохновении, есть только самый примерный костяк, который постепенно обрастает деталями.
Таня и Костя расстались не по своей воле. Буквально через 1-2 главы, когда станет понятна ситуация с Пашей, я вернусь к 84-ому году. Но, опять же, историю пока рассказывает Таня, мы видим ее восприятие. Окончательно все станет понятно, когда к делу подключится Костя. Но я обещаю ни один обоснуй не слить
на все вопросы ответы есть.
Насчет "саги" все вообще получилось интересно
Это слово в адрес своей книги услышала от человека, мнением которого очень дорожу, и сказано оно было с иронией. Мол, три самостоятельных сюжетных линии, целая семейная сага получается, осилишь? Постараюсь осилить))) задумка давно вышла за пределы ЛР, да и любовь здесь - не единственная центральная тема.
Подводя итог, продолжение, с вашей помощью и поддержкой, обязательно будет, только не молчите
я открыта для диалога, и честное мнение со стороны для меня очень важно.
Спасибо, что вы со мной!
lor-engris:
» Больничные приключения Паши 2 (автор Катя Крылатова)
Всем доброго дня!Я буквально на минутку, с продолжением "приключений". А в Пашике просыпается поэт, однако
Peony Rose:
Рыдающий холодильник и очередь к Ильичу особенно хороши )))
Спасибо Катерине за больничный ералаш )
Mira g:
Ух, спасибо! )
Похождения Втулы на больничной койке впечатляют ) и очень поднимают настроение)
lor-engris:
» Глава 22. Яблоко (не)согласия
Олег лежал на Динкиной кровати, рассматривал застарелые трещины на потолке и думал. Не о трещинах, разумеется, хотя их не мешало бы замазать.
Предмет Олеговых дум валялся у него в ногах. Желтая пластиковая папка, а в папке – новая жизнь, купленная неизвестно кем и непонятно для чего. Все чин чинарем: российский паспорт на чужое имя, всевозможные полисы, снилсы-хренилсы, полный пакет документов на машину, увесистая, киношная какая-то пачка денег (спасибо, что не дипломат с миллионом долларов) и, собственно, камень преткновения – документы на дом в Рязанской области. Село Мелехово, улица Садовая, дом такой-то. Олег теперь даже знает, где это: в заботливо приложенном атласе автомобильных дорог посмотрел.
Он раздраженно хлопнул ладонью по покрывалу. Это уже ни в какие ворота не лезет!
Документы Дубровину передала мать. Крадучись, проскользнула рано утром в маленькую церковку, где в пономарской (так это, кажется, называется) дремал, ссутулившись на лавке, Олег. Обняла поспешно, посетовала, как он похудел, заверила, что с отцом все в порядке, и полезла в сумку за треклятой желтой папкой.
Дубровина шокировало не столько известие, что он теперь хозяин дома в Рязанской области, сколько уже свершившаяся продажа жилплощади «покойного». Мама прилетала именно за тем, чтобы по-быстрому продать его квартиру, и завтра же возвращалась обратно в Мюнхен.
– Пойми, у Константина Николаевича нет лишних денег, чтобы оплачивать еще и мои расходы в Германии. – Татьяна не выпускала руки сына из своих рук. Черная траурная повязка на голове сильно ее старила. – Планы изменились, тебе сейчас лучше быть подальше отсюда. Этот дом...
– Мама, какой дом? Какие планы?! Ты можешь нормально объяснить, что происходит?
– Олег...
– Зачем вся эта чехарда в Мюнхене? Хорошо, допустим, я уже догадался, что там должны были грохнуть или даже грохнули меня. – Олег выпустил ее похолодевшие руки, потянул с головы шапку. – Не спрашиваю как. Скажи: кому это надо? И каким боком здесь Рязанский?
– Сынок, – голос Татьяны Петровны посуровел, – сейчас это нужно принять просто как данность. Думаешь, мы с твоим отцом стали бы нарочно тебя подставлять? Но в этой ситуации гораздо безопаснее быть мертвым, чем живым. Володя до сих пор поперек горла многим...
– Да он с кровати без чужой помощи встать не может! Какое, блин, горло?! О чем ты?
Выражение материнского лица Дубровину совсем не понравилось.
– Ма, это бред, – пытался достучаться до нее Олег. – Ну бред же.
– Взгляни на это с другой стороны. У тебя есть возможность начать новую жизнь...
Олег нервно засмеялся, и Татьяна сообразила, какую глупость сморозила. Логические дыры в ее версии сын определил с ходу – видела по глазам. У него дедовы глаза: умные, ясные, только упрямые до крайности. Непокорные: «Врешь мне? Ну, ври, ври. Я проглочу, но всё равно поступлю по-своему».
Ей оставалось только продолжать врать и забалтывать его, пока сын не сдастся.
– А вы? – не сдавался Дубровин. – Что будет с тобой? С батей?
– За нас не беспокойся. Думай о себе. Тебе нужно уехать...
Она сбивчивым шепотом передавала ему Костины инструкции. Олег слушал вполуха и качал стриженой головой, повторяя время от времени: «Бред, ну и бред».
– Скажи, что ты знаешь, что делаешь, а не просто пляшешь под дудку Рязанского, – попросил он, обнимая мать.
Потянулся к дурацкой повязке-фикции – убрать долой, но Татьяна деликатно отвела в сторону его руку.
– Знаю, милый, знаю. Не сердись на нас с папой, ладно?
Детский сад. Как с пацаном слюнявым.
По дороге домой (забавно, но за ту неделю, что он жил у Кудряшовых, крохотная квартирка и впрямь заменила ему дом) Олег выстраивал из новых «кирпичиков» совершенно невероятную версию происходящего.
И мать, и Кос старательно льют ему в уши. Знакомы они были если не задолго, то уж точно до того, как Владимир Алексеевич и Рязанский стали партнерам. Налицо явное взаимопонимание, какого не бывает между случайными людьми, которые и видели-то друг друга пару раз, на деловых вечеринках.
Когда с отцом случилась беда, мама пошла прямиком к Рязанскому – последнему, казалось бы, человеку, который мог протянуть ей руку помощи. Олег и раньше рассматривал этот вариант, но как-то отбрасывал. Не могла Татьяна Петровна Дубровина «налево» ходить, не могла! Значит, либо Кос ей должен, либо...
Задумавшись, Олег чуть не проехал свою остановку.
Поднявшись на седьмой этаж и открыв дверь своим ключом, он услышал уже ставший привычным мяв Марсика. Кроссовки не избежали-таки боевого крещения и потом целый день откисали в ванной. Носом Олег, как и положено по инструкции, прохиндея потыкал, зато теперь они с котом почти родные. Может, взять его с собой в деревню Гадюкино, чтобы дом охранял?
Помимо Марсика, котят в квартире больше не было. Надин как-то чересчур резво их раздала, а новых не приносила. Как чувствовала.
Кудряшовы уже ушли, зато в сковороде обнаружился омлет с сыром, а на цветастой скатерти – Олегов персональный кулек с лекарствами и записка на старом листке отрывного календаря: «Не забудь!!! Приду проверю».
Тронула такая забота. Простуда у него пустяковая, однако Надин взялась за лечение Дубровина со всей ответственностью. Отпаивала чаем с малиной, заставляла парить ноги, принимать лекарства чуть ли не по минутам и мерить температуру трижды в день.
Динка говорила, что бабушка всегда такая: на здоровых смотрит сквозь пальцы, больным спуску не дает. Они с сестрой привыкли.
За неделю предоставленный сам себе Дубровин, достав с антресолей пыльный ржавый ящик с инструментами, отладил и починил у Кудряшовых все, что смог починить. Шатающееся, кривое, косое, мигающее и чихающее – на что умения хватило. Это мать ему манеры вдалбливала, а отец – что мужик мужиком должен быть. Сам Владимир Алексеевич целыми днями пропадал на работе и приходил ни на что не способный, но своего убеждения не предавал.
Держать дом по-мужски слаженным внука учил дед Леша. Вот кто был мастером на все руки, а уж когда от дел отошел, открылась в нем и вовсе творческая жилка. Правда, Олег к тому времени успел поступить и уехать в Питер, но элементарные вещи в плоть и кровь въелись намертво.
Надин его благодарила – Олег не понимал за что. Чем день-деньской на кровати валяться да в потолок плевать, лучше же сделать что-нибудь полезное, помочь приютившим тебя людям.
– Нужен мужик в доме. Без мужика в доме беда, – вздыхала Динкина бабушка, накладывая Олегу очередную порцию домашней стряпни.
Буквально на следующее утро после фееричного дубровинского появления Надин дернула из общежития старшую внучку и вместе с ней поехала грабить рынок. Смекнула, что на одну двухлитровую кастрюльку супа втроем не прожить.
Ляна фыркала, но помалкивала. На семейном совете, когда старшие Кудряшовы дружно решали, что делать с Олегом, Дубровину позволили высказаться и вместе с Динкой выгнали в комнату. Окончательное решение принимали сами. К какому консенсусу пришли, Ляна не распространялась, только поглядывала сочувствующе.
Дурой она не была, смирилась с Олеговым присутствием, хоть и выступала по-прежнему против того, чтобы Дубровин спал с сестрой в одной комнате. Он на полу, она на кровати, но вместе же! Да и Динка частенько спускалась к нему ночью, потрогать лоб.
Олег спал беспокойно, ворочался и действительно температурил по ночам. Динка поила его чаем с таблетками, напевала что-то нежное и ласковое, чтобы быстрее заснул. В руки, правда, не давалась, сторонилась, уходила в себя. Олег нередко заставал ее перебирающей свое нехитрое имущество, будто она решала, что взять в дорогу, а что оставить. Это при том, что весь Динкин скарб легко уместился бы в одну не самую объемную сумку, если не брать в расчет Паганини.
В Сибирь с ним собирается, что ли? На эту тему они больше не разговаривали.
--------
Покончив с омлетом, Дубровин сполоснул за собой посуду, посадил на плечо Марсика и ушел в комнату – строить догадки дальше. Не воспринимал он всерьез великое переселение народов. И мысль, что он мог кому-то понадобиться, дикой была. Все эти титанические усилия, чтобы сохранить инкогнито, явки и пароли, чертова конспирация – зачем? Планы у них изменились, видите ли.
А ведь кабала началась именно тогда, когда мать привела в больницу Рязанского! Но, как Олег ни вертел, найти оправдание или хотя бы логику в дальнейших поступках Коса ему не удалось, не хватало «кирпичиков». Полагаться на объяснения тоже нельзя: там сплошное вранье.
«Логика или глубже, или ее совсем нет».
Ну-ну, Константин Николаевич, ну-ну.
Что-то произошло между ними: отцом, матерью и Рязанским. У кого бы спросить? Родственников с обеих сторон давно в живых нет.
Дед Леша мог что-то знать. Они с матерью незадолго до его ухода из жизни спокойно общаться не могли, да и вообще, если повспоминать хорошенько, у них вечно какая-то натянутость в отношениях была. Тогда Олег внимания не обращал, а теперь призадумался, в память полез.
«Интересно, Регина еще жива?»
Материнскую мачеху Дубровин помнил плохо. Что-то совсем расплывчатое, из раннего детства. После смерти деда Пети мать оборвала со столицей все связи и последний раз созванивалась с Региной, когда Олег в институт поступал.
«Можно прокатиться в Москву, навести справки. Чтобы я просто так сидел, молча глотал? Хватает того, что Кос без моего ведома мою же квартиру продает и дома покупает... Вот и этот, который в деревне. Оформлен два года назад, на мой фальшивый паспорт. Совпадение? Ага, держи карман шире».
Мысли потекли в другом направлении. Если квартиру продали, его вещи должны были куда-то деться. Олег не считал себя рабом вещей, но все равно досадно. Как жить, как работать? Те же рыбки, доставшиеся в наследство от Лауры, где они?
Глупость, конечно, несвоевременная. Одна сплошная глупость. И мать, как специально, спровадила его поскорей, не дав прояснить многие насущные вопросы.
Олег не знал что и думать, метался от одного к другому. Если он «умер», должны же об этом узнать друзья и знакомые? Коллеги? Втула – Дубровин не слышал о нем с тех пор, как садился на самолет до Мюнхена, не считая обрывочных Сониных откровений...
Так, Соня. Звонить только по крайней нужде, говоришь? Олег полез в карман за телефоном, машинально глянув через плечо.
– А ну-ка брысь!
Марсик, который старательно шкрябал лапой по стенке аквариума, приветствуя Паганини, недоуменно мяукнул. Сомик сохранял спокойствие, только усами шевелил, как таракан. Кричи, не кричи, а Марсика он не боялся.
– Да уж, – пробормотал Олег и по памяти набрал номер Суворовой.
Та как будто на телефоне сидела.
– Слушаю.
– Привет. Ты Втулкина давно видела?
Соню вопрос в восторг не привел, как и звонок от человека, его задавшего. Она даже трубку собиралась бросить, чтобы не рисковать лишний раз, но мимо проехала каталка, увлекаемая дородной медсестрой из реанимации, и Соня раздумала:
– Он в больнице. Авария. Жить будет, суетиться не надо. И вспомни, пожалуйста, наш с тобой последний разговор. Всего хорошего!
Олег не сразу сообразил, что прижимает непривычно компактный мобильник к уху и слушает короткие гудки. Опомнившись, набрал снова, но абонент ушел из зоны доступа.
От безысходности и обиды хотелось выть. Олег сдержался, только стиснул зубы покрепче. Что ж они с ним как с дауном обращаются? Будто звери какие-то.
– Не поеду я ни в какую деревню, – буркнул он вслух. – Сначала надо разобраться что к чему. Так дела не делаются...
К реальности вернул стук в дверь. Неужели Динка вернулась? Только она могла стучаться к себе в комнату. Сколько ни просил, стучалась.
– Открыто, – вздохнул Олег. – Рано ты сегодня. Привет.
Динка кивнула. Взъерошенная, раскрасневшаяся от мороза, она сняла со стола общительного Марсика (Паганини приветливо заскрежетал плавниками) и села на кровати рядом с Дубровиным. Чего-то в Динкином облике не хватало.
– Мне гипс сняли, – похвасталась она и неуклюже помахала рукой. – Видишь?
Рука после перелома выглядела плачевно, но Олег все равно улыбнулся.
– Поздравляю, – искренне сказал он, – только не маши так резко, разрабатывать нужно постепенно.
Дубровин заметил, как кривится от запоздалой боли Динка, и перестал улыбаться.
– Очень больно? Дин, не молчи!
– Да, – призналась она. – В больнице сказали, так будет еще долго. Я ее почти не чувствую, пока не начинаю шевелить. А когда шевелю, она болит.
– Значит, не шевели. Ложись, аккуратно.
Они легли рядом. Олег осторожно вытянул Динкину руку, почти невесомо поцеловал пострадавшее место, погладил без всякого подтекста, боясь причинить лишнюю боль. Рука была живым напоминанием о его безответственности. Динка этой боли не заслужила.
– Чувствуешь?
Она неуверенно кивнула.
– А можешь сделать так еще раз? Мне почти нравится, когда ты меня трогаешь.
– Гхм, ну ладно.
Динка зажмурилась, стараясь дышать ровнее и глубже. Ей действительно стали нравиться его прикосновения. В отличие от всех прочих, они не вызывали дискомфорта, а сейчас и вовсе приятно стало.
Ей нравилось в нем все, каждая мелочь. И так хорошо становилось во всем теле от этого массажа, который даже массажем назвать нельзя. Дело не в сломанной руке – в Олеге, в любимом.
– Скажешь... гхм... если станет больно. Это нормально сейчас, но ни к чему, ты и так натерпелась с этим переломом. Я такой дурак... Извини.
– Не ругай себя. Я тоже виновата.
Рука начинала болеть с непривычки, но Динка была решительно против того, чтобы ее прекращали трогать.
– Не надо там больше, Олег, – прошелестела она. – Там больно. Можешь еще где-нибудь погладить? Не руку.
– Могу. – Динка не понимала, почему у него такой странный голос, но не боялась. Разве Олег может ее обидеть? – Только давай сядем.
Кожа у нее на щеках гладкая и прохладная, как у фарфоровой куклы, однако постепенно горячеет под его губами.
Целуя Динку, Дубровин забывал о своих проблемах. Динка была вне времени, вне смысла, вне жизненных неурядиц и пошлостей, как тихая гавань, которая существует в потаенных мечтах и куда все мы стремимся, но одновременно с этим Динка была реальной и... удивительно сладкой. Он водил по ее коже кончиками пальцев и ощущал сладость на языке. Мистика какая-то. И это он еще ни разу не покусился на ее губы, только в щечку целовал! Что дальше-то будет?
Динка заметно огорчилась, когда Олег внезапно отодвинулся.
– Тебе надоело меня трогать?
– Нет, что ты, просто... Много целоваться вредно. Это как в один присест много конфет съесть, понимаешь? Сначала вкусно, потом тошно. Всегда так.
– Даже с любовью так?
– Любовь бывает разная, – уклончиво ответил Дубровин. – Если о той, что с поцелуями, говорить, то да. А если просто чувство, как его измерить? Просто любишь, и все.
– Я поняла. – Динка вновь опустила ресницы и облизнула губы, понятия не имея, какое впечатление производит со стороны. – Будем любить друг друга много, а целовать постепенно. Хорошо?
--------
Ночь после аварии Соня Суворова провела под дверями операционной. Она смотрела на горящую тревожным красным светом лампочку «Идет операция», пока глаза не начинали слезиться, промаргивалась и смотрела снова. Руки без ведома хозяйки выщипывали кашемировый дизайнерский свитер. Свитер выщипывался неохотно, а лампочка все никак не желала потухать.
Соня была первой, кому позвонили из полиции, ошибочно приняв за жену пострадавшего. Неудивительно, ведь звонок от Суворовой шел первым в списке вызовов, а в телефоне Втулкина она была записана как «Моя мадам». В любой другой ситуации Софья бы посмеялась, но теперь, не дослушав толком, что говорит ей старлей с зубодробильной фамилией, выдернула из холостяцкой постели Шурика и примчалась в больницу. Вытрясла душу из всех, кто владел хоть крупицей полезной информации. К врачам сунулась не сразу – сначала стражам порядка мозги пилила. Не верила, что с Пашей могло приключиться что-то ужасное, а вот отмазать его потом может быть проблематично.
Пьяный за рулем? Да вы шутите! Он же как стеклышко уезжал. Послушайте, я знаю Втулкина. То есть не Втулкина, а... Да, того самого гражданина из паспорта, неважно! Он, конечно, с придурью, но для общества неопасен. Да уж не переживайте, разберемся. Вот завтра с утра проснется, и разберемся... Как не проснется? Вы что, издеваетесь?! Какой еще Че-эм-тэ, какое внутреннее крово... Да не падаю я, не надо меня хватать! Где у вас зашивают эти, внутренние? Ну так ведите меня туда!
Она даже в расчет не принимала, что Паша может не выжить. Придумывала, какими словами будет его костерить, когда Лаперуз очнется. Однако операция затягивалась, хирургам пришлось дважды посылать за донорской кровью, и Сонька постепенно выпадала из своего спасительного кокона.
– Он в газетный киоск влетел со всего маху, представляешь? – рассказывала она сидящему рядом Шурику, по десятому кругу и с каким-то детским недоумением в голосе. – Если бы не подушки, ему бы сразу кранты, прямо там... прямо там кранты...
Наконец красная лампочка погасла и из операционной вышел кто-то. Хирург, ассистент, медсестра – Соня не запомнила. Просто человек, который знает немного больше чем она.
– Операция прошла хорошо, состояние стабильное, переводим в реанимацию, – отчитался человек.
– Можно к нему?
– Вы жена?
– Я его мадам. – Человек вряд ли понял, почему у нее свело рот в кривой улыбке. – Считайте, что жена. Так можно?
Не пустили, сказали прийти днем. Главное, чтобы остаток ночи пережил, а там видно будет...
Человек говорил что-то еще, ободряющее, наверное, но вполне может быть, что и ругал пьяных идиотов, которых приходится спасать. Софья не слушала. Запахнула посильнее белый больничный халат, зябко повела плечами. Еле слышно, будто сама себе не веря, сказала: «Живо-ой», – и Шурик едва успел ее подхватить.
Несколько коротких часов сна на заднем сиденье машины (вернуться домой Суворова отказалась наотрез), и она в реанимации. Стоит у двери, боясь приблизиться. Отсюда Втулкин кажется сплошным белым телом в окружении задорно пищащих, мигающих и просто делающих свою работу приборчиков. Соня бездумно смотрит на это белое тело в бинтах, слушает писк. Ей не страшно, но и не спокойно – никак. Отведенные пять минут пролетают слишком быстро, Суворова так и не успевает что-нибудь почувствовать.
Она берет на себя закупку медикаментов и всего, что может понадобиться. Буквально на минуту заскакивает домой, наспех приводит себя в порядок, звонит Юльке: «Отменяй всех на сегодня». Соня собирается торчать в больнице до победного, до тех пор, пока Втулкин не очнется. Зачем? В глаза бесстыжие посмотреть. Пусть ему, гаду такому, кошмары снятся с ней в главной роли. Может, быстрее на поправку пойдет.
Если бы не сработали подушки... Сонька гонит эту мысль прочь. Если бы да кабы в жизни таких, как она, пустой звук. Или случилось, или не случилось, третьего не дано. Почему-то Суворова осознает это только сейчас.
Если бы не сработали подушки... если бы Толик от нее не ушел... если бы Костя в свое время не наделал глупостей... если бы мама села на заднее сиденье...
Нет никаких «если» – есть «случилось». И не надо, не надо жалеть этого дурака, вон уже слезы ползут. Но ведь Пашка действительно мог погибнуть...
Соня брызгает в лицо холодной водой. Хватит ныть, пора в аптеку. Не прихватить ли в довесок упаковку памперсов, чтобы наверняка? Втулкин очнется, а тут она, с памперсами. Картина маслом. Суворова улыбается сквозь слезы и спешит в прихожую.
К ее приезду Паша в себя не приходит. Наблюдающий его врач заверяет Софью, что это в порядке вещей, однако она места себе не находит. Ждет, привалившись к стене. Еще десять минут... полчаса... ну, максимум час, и он очнется.
Костин знакомый главврач, прознав, что Соня в больнице, приглашает ее на коньяк. Армянский коньяк в пузатом бокале кажется безвкусным, разговор не клеится. Суворова, как стрелка компаса, ориентируется на дверь: вдруг войдут? Вдруг скажут? Но туда-сюда снует только вертлявая секретарша. Руки начинают дрожать.
Главврач, сочувствующе глядя на одетую с иголочки, как всегда, подтянутую и собранную, но с потухшими глазами Софью Константиновну, звонит кому-то.
«Очнулся?» – переспрашивает. А Сонька уже у дверей, еле успела поставить бесполезный бокал и сказать спасибо.
Запускают ее не сразу, только спустя минут сорок. Суворова не сомневается, что так положено, но все равно злится. Ей бы только увидеть, что он соображает, душу облегчить. Просто увидеть и уйти, устраивать концерт по заявкам «Дорогой, как я рада, что ты жив!» она не будет.
Пускают. Взгляд у Паши плавающий и обдолбанный какой-то. Он долго не может сфокусироваться на ее лице. Соня прячет руки за спину, чтобы не распускать их лишний раз. Видок у Втулкина кошмарный, и это мягко говоря. Он уже не белый – отекший с синевой, весь в царапинах, голова замотана по самые брови. Но потрогать хочется все равно.
Он шевелит серыми губами, не произнося ни звука. Софья не торопит. У нее в груди не сердце стучит, а ворочается липкий колючий ком.
– Соня? – вдруг хрипит Втула удивительно внятно.
С тихими чавкающими звуками сдувается колючий ком. Вот так запросто, от одного слова.
– Соня, Соня. – Наплевав на все обещания, она гладит его по щеке и часто моргает.
Не плакать! Водостойкая тушь бывает стойкой только в рекламе.
– Вы особо не обольщайтесь, – советует не замеченная ранее медсестра. – Он сейчас всех подряд Сонями зовет, даже Игоря Геннадьевича. И каждый раз как первый. Еще бы, так башкой приложиться...
Первые пару дней у Втулы действительно все «Сони», и он не делает в них различий. Имени своего не помнит, лица забывает через минуту. А у Суворовой, как назло, активизируются клиенты, отказывать которым себе дороже: век не сыщешь потом. Она торчит на работе с утра до ночи, кое-как урывая минуты, чтобы забежать к Втулкину.
Когда отец просит подъехать, Соня бросает все и срывается к нему, освобождаются они только ближе к утру. Дурдом, сплошной дурдом, и просвета не видно. Соня живет на автопилоте, Костя – тоже, и лишь во взглядах, которыми они обмениваются, заметен крик души: «Выживем, справимся, только держись».
Во время очередного визита в храм здоровья Софья неожиданно попадает в светловолосый водоворот. По обе стороны коридора, под дверью Пашиной палаты, дежурят блондинки всех фактур и пород, душ пятнадцать. Сидят, приглаживая перышки, храня молчание и подчеркнуто игнорируя друг друга. Тут они замечают Соню и начинают недружно хихикать.
Последний гвоздь в крышку ее гроба забивает звонок Олега, но именно он дает ей глоток здоровой злости, чтобы найти свободную медсестру и приказать:
– Этот курятник гоните взашей. Пока Павел Андреевич полностью не оклемается, никого не впускать.
На Сонином пальце воинственно поблескивает обручальное кольцо, и медсестра не решается с ней спорить.
Долго ли, коротко ли, но коридор пустеет. А Суворова, помахивая пакетом с витаминами-минералами, шагает к Паше, которого не видела, кажется, целую вечность.
--------
Втула валялся на больничной койке, уже вполне себе живой и даже подвижный. От белого бревна в нем остались только повязка на голове и смущенно выглядывающий из-под одеяла гипс.
– Так, народ, идите, погуляйте, – весело сказал Паша, заметив в дверях Соню. – Мое начальство с ревизией, щас всем хана будет. В темпе, в темпе.
Втулины соседи по палате вяло разбрелись кто куда. Софья присела на табуретку, молчком сунула Втуле свой пакет. Вышло почти грубо: на, мол, подавись.
– Спасибо, солнышко, – усмехнулся Паша, не обидевшись, – ценю твою заботу.
– Все для тебя, яхонтовый, – не осталась в долгу Суворова. – Как чувствуешь себя, бриллиант души моей? Выглядишь отменно, любовалась бы и любовалась.
– Башка под бинтами чешется, а так нормально, могло быть и хуже.
Он согнул в колене здоровую ногу, выудил из пакета зеленое яблоко, протер краем футболки и впился зубами в гладкий яблочный бок.
– Мне говорят, я здесь уже вторую неделю валяюсь, – невнятно сказал Паша, работая челюстями, – а до вчерашнего вечера ни хрена не помню. Поможешь?
– Следствие поможет, – ласково пообещала Соня. – Раз ты у нас снова вменяемый и дееспособный...
– Да не, про киоск я и так знаю, – отмахнулся Втула.
Яблоко закончилось, и он потянулся за следующим. Не то чтобы Паша оголодал на больничных харчах, но их с Чингачгук вкусы совпадали во многом, в том числе и во фруктах. Казалось бы, такая мелочь – яблоки, однако одни яблоки чересчур сладкие, другие – чересчур кислые, третьи – слишком зернистые, а четвертые разгрызть невозможно. Сонины же яблоки были оптимальным вариантом, вот Паша и вцепился.
– Машина, киоск – с этим я сам разберусь. Главное, отделался легким испугом, скоро снова побегу по дорожке. Ты мне вот что скажи: я пока в отключке лежал, никаких глупостей не говорил?
– Смотря, что понимать под глупостями. – Глядя на аппетитно хрустящего яблоком Пашу, Сонька не выдержала и тоже полезла в пакет.
– Ну, в любви никому не клялся? Замуж не звал?
– Даже если и так, что с того? Половина отделения уверена, что я твоя жена. Уж не знаю, гордиться этим фактом или сесть в сторонке поплакать.
– Значит, не врут люди, – посетовал Втула, страдальчески скребя ногтями толстый слой бинтов. – То-то я думаю, Машуся ко мне не спешит, Сашок трубку бросает, а Люся в «черный список» кинула. Слухами земля полнится, не отмоешься теперь. Прощай, волюшка вольная, здравствуй, брачный хомут...
Кусок яблока встал в горле. Суворова заставила себя проглотить, а не плюнуть во что-нибудь прицельно. Одна подходящая лопоухая мишень в поле зрения имелась.
– Втулкин, ты совсем дурак? – спросила она устало.
– Нет, частично. Мне, кстати, недавно в голову пришло: вроде «придурок» – это не совсем «дурак», а где-то около того, но звучит обиднее. В чем причина?
Соня бахвальского настроя не поддержала. Он что, правда, ничего не понимает или удачно прикидывается? Люди после такого обычно как-то жизнь переосмысливают, благую цель ищут. Раз чудом живой остался, значит, это кому-нибудь нужно.
Но дуракам закон не писан, будь они хоть «при», хоть «перед», хоть «после».
– Тебя еле откачали, Лаперуз, – раздельно сказала она. – Ты на полной скорости влетел в киоск. Не пристегнутый. Зашивали тебя до трех часов ночи, удалили селезенку, два мешка крови извели. Даже сердце разок по новой запустить пришлось: не билось оно у тебя. Осознаешь масштабы трагедии или подробностей до-добавить? – голос Сони дрогнул и беспомощно угас.
Паша нес ко рту следующее по счету яблоко. Не донес. К такому жизнь его не готовила.
– Ты убиться мог. По пьяни. Как последний идиот. Доктор сказал, если бы не сработали подушки безопасности, тебя бы об панель расплющило... Чего ты ржешь?!
Он расплылся в своей любимой улыбке довольного жизнью кретина. На самом деле, Пашу накрыли запоздалые отходняки.
– Ну не расплющило же!
Втула закинул руки за многострадальную голову, стрельнул глазами. Учитывая, что Пашина физиономия представляла собой один сплошной синяк, зрелище вышло на грани фола, одной ногой в кондратий.
– А ты такая эротиш-шная, когда злишься... Ай! За что?!
Большой кусок яблока угодил ему точно в лоб. Сонька вскочила на ноги, развернулась на каблуках и пошла к выходу. Споткнулась, ухватилась за спинку чьей-то кровати, но упорно двигалась дальше. Не бог весть какая огромная палата растянулась на километры.
– Ты куда?
– Знаешь, я рада, что у тебя все хорошо. Главное не терять оптимизма, оптимизм – это наше все. – Она пыталась говорить саркастично и звонко, но получалось только глухое, злобное бормотание исподтишка. – Раз ты так ничего и не понял, это твоя проблема, не моя. Считай это моим последним «прощай». Все, хватит. Хватит!!!
Втула, кряхтя, спустил обе ноги с кровати.
– Хватит орать, – вполголоса, – иди обратно, поговорим.
– Поговорили уже.
– Шуток не понимаешь? Сонь, у меня с костылями отношения сложные, при всей любви к твоей натуре – не догоню. Не боись, не съем я тебя. Иди сюда.
Она подошла, сама не зная зачем.
– Ты права, я дурак. Дураком родился, дураком помру, но мне нравится моя жизнь, и ничего менять в ней я не собирался. Честно скажу: меня к тебе тянет, конкретно так. Может, даже больше чем к другим. Я благодарен за все, что ты сделала, и не только тут. – Он широким жестом обвел палату. – Вообще. Ты человек, Сонька, настоящий человек, но тебе нужно снизить планку. Не ждать принца на белом осле...
– Да не жду я никого! – возмутилась Соня.
– Не перебивай меня, женщина! Раз ты до сих пор здесь, вывод напрашивается один: я тебе не совсем до лампочки. Ты меня тоже... э-э... вполне устраиваешь, но мы все ходим вокруг да около, как два барана – рогами зацепились и ходим. С этим надо что-то решать, поэтому предлагаю сделку. Мелкий шрифт позже обговорим.
– Что за сделка? – Она скрестила руки на груди, не акцентируя внимание на деталях.
Втула сделал глубокий вдох и возвел глаза к воображаемому небу, точно прося у него совета или, на худой конец, прочухивающего дождика.
– Давай попробуем... наладить отношения.
– Че-его? – Соня даже рот приоткрыла. – А поконкретнее можно?
Паша обреченно вздохнул и выпалил:
– Встречаться давай, говорю!
--------
К возвращению бабушки Олег и Динка успели сделать небольшую уборку, под чутким Динкиным руководством сварили компот из яблок и варенья и теперь играли в шахматы двое против одного: за Динку играл выбравшийся из своей комнаты и ради разнообразия трезвый Попик. Он-то и был хозяином потрескавшейся шахматной доски и немного кособоких, вручную вырезанных из дерева фигурок.
– Молодой человек, вы торопитесь, – покачал бородатой головой Виктор Викторович. – Подумайте, так вы потеряете ферзя.
– Зато вам шах. И, если слопаете королеву, будет мат.
Воинственный Олегов слон уже собирался окончательно затоптать вражеского короля, когда на кухне появилась Надин. Протиснулась к холодильнику с пакетами, проворчала: «Сиди уж», едва Дубровин поднялся с места, чтобы ей помочь.
– Так, Гаррики Каспаровы, кыш отсюда. Динара, курицу вариться поставь, а я картошки начищу, – командовала бабушка. – Щас Лянка подтянется, соленья в машину перетащите. Много я тебе с собой не дам, ясень-квасень, но на первое время...
– У нас есть еда, – напомнила Динка. – Зачем курица?
– Какие соленья? – поддержал Олег.
– Здрасьте-мордасьте! А что ты харчить собрался в деревне своей? И когда по дороге пожевать приспичит, магазины будешь искать, рожу уголовную лишний раз засвечивать? – Надин запихнула в холодильник большую связку сосисок. – А ты чего уши развесил, Виктор? Шуруй давай в свою берлогу, пока я об тебя не спотыкнулась.
– Откуда вы знаете? – спросил Олег, когда Попик ушел.
– Да уж знаю. Промыли мне мозги на твою тему – будь здоров... Динара, чего расселась? Воду ставь, говорю, времени в обрез.
– Дин, подожди. – Дубровин удержал ее за локоть. – Кто и когда?
Надин пожевала губами, подмигнула лукаво.
– Кто промыл, ты и сам догадаешься, а когда... Когда больной к нам приперся. Еще вопросы будут?
– Выгоняете?
– Нет, конечно. Будь моя воля, выгнала бы Попика к едрене фене, а ты живи хоть до старости. Но если ехать, то завтра. На крайний случай, послезавтра. Потом прикормленные менты на уши встанут, и фиг тебя кто отсюда выпустит с липовым паспортом. Мигом заметут. С вопросами всё?
Дубровин насупился. Шанс отбрехаться от Гадюкино становился все призрачнее, а Кос, затейник, еще и бабушку подключил. Знает, получается, где он залег. Хреново.
– Олег, я не понимаю...
– Мне уехать придется, Дин. Судя по всему, надолго.
– К твоим родным?
– Нет, не к родным.
Она сжала его руку.
– Я с тобой.
– Исключено.
– Нет, не исключено, – тихо, но твердо возразила она. – Я должна ехать.
– Нет, ты остаешься. Даже не обсуждается.
– Ты же обещал...
– Не обещал. Вспомни.
Она наморщила лоб, честно вспоминая.
– Не обещал, – согласилась нехотя, – но одного я тебя не отпущу. Один, в чужом доме, с чужими людьми ты не выживешь. Тебе нужна семья.
– Господи, Дина, о чем ты говоришь?! – Он за голову схватился. – Дело же не в этом.
Спасибо, Надин Эммануиловна! Подложили свинью на ночь глядя.
– А в чем дело? Почему ты решаешь за нас двоих? Ты не хочешь, чтобы я была рядом? – Динке стало по-настоящему страшно. Заныли с таким трудом сращенные косточки. – Скажи почему?..
– Потому что я не хочу, чтобы ты пострадала по моей вине! – Он почти кричал. – Вы все. Я и так охренеть как вас подставляю, живя здесь. Говоришь, тебе больно, когда меня обижают? Так вот мне тоже будет больно! Очень больно. Если из-за меня с вами что-нибудь случится... Короче, еду один. Закрыли тему.
В прихожей что-то с легким шорохом шлепнулось. Как оказалось, дорожная сумка. В кухню просунулась Ляна, похожая на воробья в оранжевом жилете стрелочника.
– Что за шум, а драки нет? Дубровин, я не поняла, ты что, давно в табло не получал? На кого бочку катишь? Обоснуй.
– Да вот, – пожаловалась Надин, – никак решить не могут, кто едет, а кто остается.
– Погоди, баб Надь. Вы ж вроде втроем лыжи намы...
Бабушка швырнула в нее упаковкой фруктовых леденцов.
– Тьфу ты, дура! Всю проверку мне испортила!
Олег мрачно посмотрел на Ляну, потом на прячущую хитрые глаза Надин и все понял.
– Смерти моей хотите, – сказал утвердительно и ушел собирать вещи.