Кейти:
» 18 глава
Здравствуйте, милые девушки
Написала проду, выкладываю, как и обещала
Здесь я постаралась объяснить поведение Антона, не в полной мере, конечно
, но кое-что мы узнаем. Ему ведь тоже нелегко, и та ситуация, в которой они оказались, не нравится обоим. Просто у Антона это выражено ярче и жестче, чем у Даши. И не забываем о том, что Антон (в отличие от нас и от Олега!) не знал, что произошло с Дашей в детстве
Жду ваших мнений
_______________________
Песня, которая отражает суть, наверное, не только второй части романа (хотя ее в большей мере, все-таки), но и всей книги!
"Никогда не буду одна"
Я ждала, что ты сегодня придешь,
Но ты не показался.
Нет, нет, нет
Ты был мне сегодня нужен,
Так куда же ты ушел?
Ты сказал мне позвать тебя,
Сказал, что ты будешь там,
И хотя я не видела тебя,
Ты все еще там?
[Припев:]
Я кричала, не получая ответа,
И я не чувствую, что ты рядом,
Поэтому я буду крепко держаться за то, что знаю:
Ты здесь и я никогда не буду одна....
И хотя я не могу видеть тебя
И не понимаю, откуда
Такая глубокая, глубокая убежденность:
Ты - в моей жизни....
Мы не можем быть раздельно,
Потому что ты часть меня.
И хоть ты невидим,
Я верю в духовный мир.
[Припев:]
Я кричала, не получая ответа,
И я не чувствую, что ты рядом,
Поэтому я буду крепко держаться за то, что знаю:
Ты здесь и я никогда не буду одна....
Мы не можем быть раздельно,
Потому что ты часть меня.
И хоть ты невидим,
Я верю в духовный мир.
[Припев:]
Я кричала, не получая ответа,
И я не чувствую, что ты рядом,
Поэтому я буду крепко держаться за то, что знаю:
Ты здесь и я никогда не буду одна....
18 глава
Только через некоторое время Антон понял, что натворил. Своими необдуманными словами.
Черт побери, в один миг перевернул весь свой прежний мир вверх дном! Собственноручно, бездумно, как безумец, вынудил себя сдаться и пасть ниц перед шестнадцатилетней девчонкой!
Она, черт возьми, бросила ему вызов. И он его принял. Принял, как если бы от этого зависела его жизнь.
И ведь, действительно, зависела. Только жизнь та, другая, прежняя жизнь вдали от нее, в благоразумном неведении того, что с ней творится. Та жизнь, которая теперь осталась в прошлом. Та жизнь, в которой он существовал уже четыре года, изменившийся, пересмотревший все свои ценности и ориентации мужчина.
И в той, прежней жизни, ему было плевать на Дашу.
Глубоко втянув в себе воздух сквозь сжатые губы, Антон закрыл глаза, сведя брови к переносице.
Как бы цинично это не звучало, но так и было, его не интересовало, как она живет, что с ней, как она взрослеет. Его вообще не волновало, что с ней происходит без него. Он считал, что сделал свое дело в тот момент, когда решил о ней позаботиться. Да, не сам, да, с помощью постороннего человека, но все же позаботился! Решился, отважился, хотя и было сложно. Ему пришлось переломать самого себя,
Разве он не выполнил условия завещания отца? Он злился на него лишь несколько часов, в течение которых мерил шагами комнату, не находя себе места в этом огромном мире, оставившем его один на один со всеми проблемами и заботами безразличного к чужим бедам и несчастьям города.
Разве не позаботился о ней? Хотя столько раз повторял себе, уговаривая, что ему некогда, ему незачем, в конце концов, возиться с ней. Кто она ему? С чего ей такая честь?!
Разве оспорил он последнюю волю отца? Ведь ему так отчаянно хотелось сделать это. Отбросить прочь любые сигналы морали и нравственности, благословенной совести, которая скреблась в его сердце ноющей болью. Но он не сделал то, что желал, а поступил согласно воле самого дорогого для него человека.
Разве отказался от того, чтобы заботиться о ней, пусть и посредством Маргариты Львовны?! Он не бросил ее на произвол судьбы, не отправил в приют, хотя имел на это все основания, множество причин и кучу оправданий своим бездушным действиям, он заботился о ней. Да, наверное, заботился не совсем так, как ожидал от него отец, но ведь заботился! Все эти гребанные четыре года заботился. И сейчас... тоже.
Хотя, по сути, ему было плевать на нее. Он мог бы оставить ее одну, без гроша в кармане, без крыши над головой, без средств к существованию... И когда не сделал этого, а взял «под свою опеку», он вовсе не считал себя героем, эдаким рыцарем или спасителем бедной сиротки.
Это была не его воля, не его желание, не его прихоть. Он делал лишь то, что считал правильным.
Он не проникся к ней чувствами, у него не было на это ни времени, ни особого желания. У него никогда не возникало и мысли о том, чтобы наладить с ней отношения, постараться ее понять или принять то отношение, которое оказывал ей его отец. Ему было это не нужно.
Да, как бы грубо и жестоко это не звучало, но ему было все равно, что с ней происходит!
Но он никогда не лгал ей. Не лгал отцу. Не лгал он и самому себе тоже. Все его чувства к ней всегда были, как на ладони, написаны на его лице, прочтены в его взгляде, замечены в мрачности лица.
Все те годы, что ему приходилось общаться с ней, он мечтал о том дне, когда она уйдет. Исчезнет из его жизни, словно ее и не было. Да, жестоко... Но кто вернет ему детство? То детство, которое он заслужил?! Он, как и она, был его достоин. А что получил? Загубленное детство, украденную юность, искалеченную взрослость, израненную прежними страданиями и обидами.
Был ли он эгоистом? Да, наверное, был. Эгоистом, которому не нужно было ничего, кроме одного. Любви отца, которую у него отняли. Да, он эгоист. Эгоист до мозга костей. Но кто бы не был им на его месте?! Все те, кто откровенно и яростно насмехались, обвиняя его в черствости души, очевидно, никогда не оказывались на его месте, чтобы так отчаянно защищать то, о чем не имели представления.
У его эгоизма был предел. И он закончился с появлением в их доме этой девчонки с улицы, незнакомки.
И с тех самый пор, как она появилась, он мечтал лишь о том, чтобы она исчезла.
Но один лишь пункт в завещании отца перечеркнул все его желания, все то, на что он мог рассчитывать. И освобождение от груза прошлого оказалось настолько же мнимым, как и белесая проволока радуги после дождя. Недосягаемая, дымчатая, расплывчатая надежда рассеялась в одно мгновение, оставляя след обиды.
Но даже тогда, когда он, терзаемый противоречиями, былыми обидами и детским, еще не утраченным эгоизмом, узнал о том, что его ожидает, он не отвернулся от этого окончательно.
Он ее не бросил. Не оставил на произвол судьбы.
Он позаботился о ней, что бы не говорил Геннадий Павлович, что бы не твердила ему сама Даша! Да, он именно позаботился. Потому что, в конце концов, он не был обязан делать этого. Она ему – никто. И сам факт того, что он пришел ей на помощь, уже о многом должен был говорить.
Неужели нужно было ожидать от молодого парня, что он кинется к ней с распростертыми объятьями, радуясь тому, что теперь ненавистная девчонка повиснет на его шее!?
Ему, черт побери, в тот момент не было еще и двадцати двух! Он потерял отца, он оказался один в целом мире. Да, возможно, он был в более выгодном положении относительно той же самой Даши, но разве волновали его
ее проблемы, когда у него появилось так много
своих?!
Черт возьми, никто не имел права осуждать его за то, что он ушел тогда. Что уехал назад в Лондон. Что скинул заботы о девчонке на шею постороннего человека. Никто не имел на это права, потому что никто не был на его месте, и не знал, как тяжело ему было в тот миг.
Он не был готов к тому, чтобы стать ее опекуном, чтобы стать для нее добрым старшим братцем. Он и сейчас не был готов, когда ему вот-вот готово было стукнуть двадцать шесть! Но все же... сейчас он был более подготовлен к этому, чем тогда.
Тогда... четыре года назад, он оказался один, тет-а-тет со своими проблемами, бедами, невыплаканными слезами и терзаниями. Его разрывало на части, кромсало, убивало, выворачивая наизнанку все чувства и раскаляя до предела эмоции. Все взорвалось в нем, разлетелось на тысячи частей и вновь соединилось в то, что он представлял собой сейчас. Но зарослось, затянулось, забылось, зажило... лишь спустя годы.
Он не был готов принять ее в свой круг тогда. И дело даже не в том, что он ее презирал или считал во всем виновной, поначалу даже в смерти отца виновной. И не в том, что она была девочкой с улицы без определенного прошлого, со своими «тараканами» в крови. Это уже потом стало значить для него слишком много, а тогда он и не задумывался о том, что она из себя представляет, как человек. Он почти не помнил ее лица, только какие-то расплывчатые, завуалированные образы, спрятанные за каймой юношеских эмоций.
Все смешалось в нем тогда. И разрывающая на части боль от потери, и разъедающая обида, и даже слезы, которые он осмелился так опрометчиво ей показать!
И он понял, что не в силах будет вынести ее присутствие рядом с собой. Он не выдержит, он сломается.
Раньше его рядом с ней удерживал отец, его к ней любовь, его о ней забота, а когда его не стало...
Это было концом всего. Почти конца. Почти всего.
На самом деле это было лишь началом.
Как жаль, что осознал он это уже спустя годы.
Сейчас, сидя в глубоком отцовском кресле и вдыхая аромат его одеколона, который, конечно же, не мог сохраниться в воздухе, а намертво впечатался в память, ему казалось, что судьба просто решила посмеяться над ним. И не сейчас, а именно тогда, четыре года назад, сделав его опекуном этой девчонки и разлучив с нею на многие годы лишь затем, чтобы сейчас вновь вернуть все на круги своя.
Чтобы заставить его заплатить по счетам. Вернуть свой долг отцу. И исполнить его последнюю волю.
Распахнув глаза, Антон впился взглядом в пространство. За окном уже стало темнеть, покрывая город в полумрак весенних сумерек. В стоящих по соседству высотках стали зажигаться огни.
Он не мог проигнорировать волю отца теперь, когда осознал, как много это для того значило. Не мог вновь сбежать, вновь оставить ее одну. Сейчас – не мог. Потому что сейчас у него не было причин на это бегство. Оно непременно стало бы проявлением слабости, трусости, даже подлости. Причем не только по отношению к ней, этой напыщенной и вызывающей девчонки, но, в первую очередь, по отношению к отцу и памяти о нем. Предать его он не мог. Еще раз – не мог. Сейчас, сидя в его кабинете, наполненном знакомыми до боли ароматами родного человека, Антон осознал это наиболее остро.
Он не оставит ее, он о ней позаботится. До ее совершеннолетия, как и просил отец. А потом...
Антон задумчиво уставился в окно, на исполосованные дождевыми струями стекла, на бушевавшую на улице непогоду, на то, как вместе со стекавшими по стеклу каплями, медленно утекала в небытие и его прежняя жизнь.
Все изменилось. Только что. В один миг. Просто так, необдуманно, неожиданно, резко и стремительно.
Как-то так... незаметно ворвалось в его жизнь потоком свежего воздуха, от которого, тем не менее, можно было задохнуться. Он почти ощущал эту потребность – дышать полной грудью, а не задыхаться от недостатка кислорода. Как-то неприятно было, непривычно, неловко от ощущения, что все изменилось.
И одновременно стало вдруг по-прежнему, по-старому, как раньше... Когда еще отец был жив.
Как ни странно, но именно здесь Антон чувствовал себя… своим. Здесь даже дышалось иначе, чем в его новой, недавно купленной шикарной квартире в элитной районе столицы.
Здесь был дом. И этим все было сказано.
Наверное, только оказавшись в кабинете отца, четыре года спустя после того, как был здесь в последний раз, со дня памятного разговора с Дашей, Антон понял, как ему не хватало именно этой атмосферы. Этого воздуха, этой живости и успокоения, которые окутывали, словно вуалью, и щемящей душу тупой боли от потери дорогого, любимого человека. Все чувства безысходности, потерянности и отчуждения нахлынули на него потоком горячего воздуха, срывая дыхание.
Сжатые в кулаки ладони вновь разжались и забарабанили по столешнице нетерпеливо и монотонно.
Он не отступится. Ни за что не сдастся на этот раз. Четыре года не должны были пройти для него даром. Он вырос. Поборол свой эгоизм. Не простил, нет, но забыл... Старался забыть боль все эти годы.
Он примет свою жизнь такой, какая есть. Примет, смирится, выполнит то, что от него требуют, чего ждут. А потом... после этого... Он сможет вдохнуть полной грудью, освобожденный от слова, данного отцу.
Но выполнить намеченное порой оказывается не так и легко, как кажется, особенно, если в исполнении твоих планов замешаны другие люди, а не только ты один. И хотя Антон прекрасно осознавал, что будет несладко, все же не ожидал насколько все плохо.
Вечером того же дня, который он решил провести в квартире отца, они столкнулись с Дашей в дверях отцовского кабинета, и мужчина понял, насколько все исказилось и сломалось между ними.
Едва он вышел, она, заметив его, стремительно отскочила, тут же вызывающе вздернув подбородок.
Опять вызов, опять этот блеск в глазах, опять он едва сдерживается, чтобы не ответить ей тем же.
- Чего-то хотела? – сухо проговорил он, сглотнув язву и застыв в дверях, не позволяя ей пройти.
Ему показалось, что она его ничуть не испугалась. Так оно и было. Гордая воинственная амазонка.
- Хотела, - заявила девушка. – Но уж точно не увидеть тебя здесь, - ее слова словно резали ножами, и он удивился тому, что его это задевает. – Я думала, ты уже ушел, уехал к себе. Где ты там живешь..?
Антон знал, что ее мало интересует то, где именно он живет, она просто издевалась, но ответил:
- На Кутузовском, - и лишь плотнее налег на дверь кабинета отца, словно защищая свою территорию.
Она проследила за его движением с кислой миной на лице, поджав губы и сощурившись, никак не прореагировав на его замечание. Молчала. Он тоже не знал, что сказать, а потому просто рассматривал ее, пока она находилась так близко. Всего мгновение. До тех пор, пока Даша, словно почувствовав его оценивающий взгляд, не отшатнулась и не насупилась.
- И когда поедешь к себе? – после непродолжительного молчания осведомилась она, нервно постукивая носком тапочки. Волнуется? - Скоро? - скрестив руки на груди, нагло заявила: - Поверь, я уже большая девочка, и прекрасно смогу позаботиться о себе и без твоей... хм... помощи.
Ой, как же ему не понравился ее сарказм! Слишком явным, очевидным, откровенным он был.
Антон сделал быстрый шаг вперед, оказываясь к ней вплотную.
- Это мой дом, - зашипел он ей в лицо, желая спугнуть ее, но девочка не отступила от него ни на шаг.
- Я помню, - коротко и мнимо равнодушно бросила она. - Не поверишь, но в течение целых четырех лет мне только и делали, как напоминали о том, что я живу здесь, лишь с твоего позволения! – ее черные глаза сощурились, блеснув жестким светом, а губы сжались. - Но благодарить тебя за подобную милость у меня, прости, совсем нет желания!
Сердце забилось в груди как-то неровно и рвано, а в горле встал острый ком.
- Отчего же? – нахмурившись, поинтересовался Антон, отступая назад. – Могла хотя бы попробовать.
Даша смерила его долгим, пронизывающим насквозь взглядом ядовито-черных глаз-рентгенов. И Антон едва не поперхнулся, ощутив внутри ледяной холод ее брезгливости.
- Я бы с радостью, - язвительно выдохнула Даша сквозь зубы, - но ты, позволь мне напомнить, запретил высказывать свои просьбы и желания лично тебе, свалив все на Маргариту Львовну.
Стрела попала точно в цель, уколов кончики его обнаженной души ядом правды, и он не услышал последующих слов Даши, сказанных жестким, обиженным шепотом.
- А через нее я бы не попросила у тебя и на хлеб.
Антон стиснул зубы, завороженно глядя на ее бледное лицо с покрасневшими от негодования щеками.
- Зато сейчас тебе представился шанс сделать это лично, - выдавил он из себя. – Попробуй.
- Сомневаюсь, что захочу поблагодарить тебя, - резко заявила девушка, отступив на несколько шагов.
Он знал, что не стоит спрашивать, но не удержался от вопроса.
- Почему?
- Не заслужил! – бросила она и, стремительно развернувшись, направилась в свою комнату.
Ему нужно кинуться за ней, остановить, заставить признаться, что она утаивала, ведь было очевидно, что она что-то от него скрывает, но он так и застыл мраморным изваянием около кабинета отца, не осознав, что она имела ввиду.
Он всю ночь думал об ее обвинительных словах, но, что они означали, так и не смог понять. В голове потоком разорванных ниток, не способных собраться в клубок, кружились десятки мыслей, но ни одна не была близка к истине. Он отчего-то был уверен в этом. Что-то крылось, пряталось в словах, колких фразах, ядовитых замечаниях и действиях наглой девчонки, и неизвестность ужасно его раздражала. Ему казалось, что Даша знает гораздо больше, чем он. Словно какая-то часть жизни, не только ее жизни, но и его собственной, просто ускользнула от него, прошмыгнув мимо и потерявшись в прошедших годах. И это бесило. До острой боли в груди.
Что он сделал не так, кроме того, что бросил девчонку на попечение Маргариты Львовны?
Что еще он, черт побери, сделал не так, как нужно было?!
Он надеялся выяснить все утром, вынудив ее сознаться, что она подразумевала под своими, сказанными в запальчивости словами, но утром они не обмолвились друг с другом и парой слов, чтобы не разругаться.
Антон зашел на кухню, когда Даша уже собиралась уходить, и, присев на стул, уныло пробормотал:
- Уже уходишь? – бегло осмотрел заставленный только что испеченными блинами и чаем стол.
- Уже да, - в тон ему ответила девушка, поднимаясь со своего места.
Стиснув зубы, мужчина сощурился, отрывая взгляд от стола.
- Ты можешь нормально разговаривать?! – не выдержал он, сжимая руки в кулаки.
- Не с тобой, - бросила она и, круто развернувшись, двинулась в сторону двери.
Руки его задрожали, сжались, больно впиваясь ногтями в кожу ладоней, и он, не ожидая от себя подобной молниеносности и резкости, стремительно вскочил со стула и схватил Дашу под локоть, яростно развернув к себе. Грудь его вздымалась, он тяжело дышал через нос, с силой втягивая в себе не воздух, а едва уловимый аромат ее духов.
Девушка застыла, опешив, и недоуменно взирала на него снизу вверх широко распахнутыми глазами.
- Что за…?
Попыталась вырваться, упершись кулачком ему в грудь и вырывая из захвата локоть, но Антон сильнее стиснул ее руку, нависая сверху каменной глыбой.
- Думаю, тебе стоит поучиться, - сквозь плотно сжатые губы выдохнул он ей в лицо, наклонившись к ней так низко, что ощущал аромат цветов, исходивший от ее кожи. Да он с ума сходит, к чертям!
Ее подбородок гордо взметнулся вверх, черные глаза окатили презрением, смешанным с обвинением.
- Тебе тоже, - выдала она, почти выплюнув эти слова.
Воздух накалился до такой степени, что его можно было поджечь, лишь чиркнув спичкой. Но он ее так и не отпустил, лишь крепче стиснул свои пальцы на ее руке, зажимая в стальных тисках.
- Отпусти меня, - жестко выдавила Даша, горя гневом глаз и дрожа крупной дрожью. – Сейчас же.
Голос ее был тих, спокоен, сдержан и ровен. Настолько безэмоционален, что Антон сдался. Отпустил ее, разжав кольцо своих горячих рук.
А когда девушка, ощутив свободу, стремглав выскочила из кухни, даже не бросив на него короткого взгляда, и через минуту послышался звук захлопнувшейся входной двери, Антон, грубо и грязно выругавшись, задрожав всем телом, со всей силы ударил кулаком по столу, словно вымещая на нем свою злобу. И, закинув руки за голову, опустился на стул, зажмурившись.
Его бесила та ситуация, в которой он оказался. Ловушка, в которую он сам себя загнал. И эта девчонка... она не старалась, она даже и не думала ему помогать!
Он не знал, что с ней делать. Он никогда не общался с людьми, которые так сильно его... ненавидели. А Даша именно его ненавидела, презирала, испытывала неприязнь, брезговала общением с ним, как с кем-то недостойным. И это его неожиданно задевало, коробило. Не то чтобы ему было не все равно, что она испытывает по отношению к нему, у них обоих были свои причины друг друга на дух не выносить, но ее открытое презрение... раздражало. По меньшей мере.
Он почти весь день промотался по городу, вместо решения дел, которые взялся вести, думая о том, как быть с ней, с этой своевольной, упрямой, вызывающе гордой, сильной девочкой, ставшей теперь, если не центром, то значительной частью его жизни.
Лишь во второй половине дня, видимо, решив окончательно себя извести, сел за отчеты и дела, а потому освободился лишь в половине седьмого, когда секретарша Наташа запросилась домой. Он ее отпустил, сам же остался работать до восьми, терзая мозг чем угодно, только не мыслями о той, что ждала его в доме отца. И ему почти это удалось.
Вернулся домой поздно вечером, и, открыв дверь своими ключами, неожиданно для себя стал невольным свидетелем того, как Даша, потянувшись к зазвонившему мобильному телефону, заговорила с кем-то весьма откровенно и открыто.
Ему бы заявить о своем присутствии, показаться, выйти к ней...
Дыхание замедлилось, а потом и вовсе остановилось.
Поспешно спрятавшись за шкафом, как застигнутый на месте преступления воришка, Антон замер.
- Да, мы говорили, еще вчера, - сказала девушка, тяжело выдохнув и, не замечая Антона, подошла к окну. - Вроде бы все прошло хорошо, я же тебе говорила, - вновь вздохнула. - Нет, я сегодня не приеду, не смогу, он опять ночует у меня, - нахмурилась, словно бы разозлившись. - Нет, я не боюсь! Почему я должна бояться?! – втянула в себя воздух, скривилась. – Он дома... – обернулась, но так и не заметила его присутствия, но все же предложила собеседнику: - Давай потом поговорим об этом, хорошо? Приедешь за мной завтра? К школе? Хорошо. Я буду ждать. И я тебя. До завтра.
И отключилась, с тяжелым вздохом прислонившись к стене и закрыв глаза.
А Антон, слушая пульс, колотившийся в висках, вдруг неожиданно для себя принял решение.
...