bazilika:
Светик, привет!
На коллажах обе героини, такие разные - чем-то стали похожи... чувства объединили...?
Только твоя ава грустнее всех.... Непорядок!))))
По спойлеру- ответ-вопрос)))))
-чай или кофе....
-интрига закручивается или разъясняется?
lor-engris:
Всем здравствуйте!
спасибо за красоту 
Девочки, спасибо) Глава пишется медленно, мысли в кучу не собираются, а на картинках я отдыхаю
Постараюсь все-таки добить главу к выходным.
И чувства, и необходимость принять непростое для себя решение, которое в обоих случаях сильно повлияет на дальнейшую жизнь.
Я аватарки не под настроение выбираю, а по принципу "нравится/не нравится" и "хочется чего-нибудь новенького". Эту как увидела в "выставке работ фш", сразу поняла: моя)
Это не принципиально, но чай)
Разъясняется потихоньку. Вроде все гайки, которые нужно было закрутить, я закрутила, теперь буду раскручивать. Но пока все участники не выскажутся, гайки не раскрутятся))
План на ближайшие главы примерно такой: сначала 84-ый (Таня), потом Гадюкино, потом Костя (главы 2-3 подряд), потом Соня с Пашей, потом опять Костя, потом снова Гадюкино... План очень приблизительный) Про того же Костю можно сказать еще очень и очень много. Но, если все пойдет, как я задумала, впереди еще примерно половина романа
Такой вопрос: на последнем коллаже Олега видно? А то с ноута я его вижу, а с телефона нет(
khisvetlana:
Света, какие коллажи чудесные!
Такой вопрос: на последнем коллаже Олега видно? А то с ноута я его вижу, а с телефона нет
Мне тоже Олега видно и с телефона и с планшета. Он же в тени, поэтому смутно, но видно.
А по спойлеру не хочется пока предположения строить, лучше главу дождусь)) Но за спойлер спасибо
Арвен:
Светик привет ещё раз.
Очень красивые коллажи.
Даже не могу определить какой мне больше нравится. Пусть Втулкин меня простит, но на этот раз я всё-таки отдам своё предпочтение Олегу, а скорее Диночке.
Спойлер прочла, но выводы не делаю,
жду главу.
lor-engris:
Всем привет и всем спасибо: 1) за Олега, которого все-таки видно)) и 2) за ожидание. Не знаю, как умещу все, что хочется уместить, в 1 главу, но растягивать дальше уже нет смысла... и, да, глава непростая с моральной точки зрения. Не знаю, как сама бы поступила на Танином месте, вот честно. Слишком много на нее навалилось разом.
lor-engris:
Всем привет!
Глава потихоньку пишется, но как же с ней сложно
Первая половина на "ура" пошла, а вторая никак не хочет. Жалко мне всех 
а ведь глава не самая грустная, где-то на 6 из 10 по моим ощущениям. Хоть прямо сейчас задумку меняй и срочно всех жени) и тьфуй на логику.
Чуть не забыла. 23 глава как бы поставит точку первой половины романа. У всех основных героев с нее как бы начинается перелом, новая жизнь. Переносить часть 2 в новую тему не буду, но кое-какой итог подведу.
Спасибо всем, кто до сих пор здесь))) я вернусь.
------------
Дописано.
У меня несколько визуалок есть к главе. Могу показать)))
khisvetlana:
Коллаж такой нежный, такой романтичный
P.s. Главу ждите к воскресенью
Ура, ура, ура!!!
lor-engris:
» Глава 23. Нас выбирают
Весна-лето 1984 г.
Первая утренняя электричка неторопливо ползла в тумане, но Тане казалось, что они не ползут, а, наоборот, несутся вперед с бешеной скоростью, близкой к космической. Стоило отвернуться к окну, посмотреть на мелькающие в золотистой рассветной дымке деревья, полянки да редкие станции, как минутная стрелка часов на Танином запястье успевала пробежать четверть, а то и целую треть круга.
На электричке им добираться без малого три часа и еще минут сорок – автобусом, но вот уже и час прошел, и два, и рассвело давно, а Тане с каждой минутой становилось все страшнее, ведь каждое новое дерево, станция или полянка приближали к пусть и знакомой по рассказам, но все-таки неизвестности.
Как ее примут Костины родители, да и примут ли? К ней будут приглядываться, прислушиваться: что скажет, как ответит. А вдруг она со страху ляпнет что-нибудь не то? Вот стыдно будет...
Чтобы успокоить нервы, Таня начала перебирать в голове советы, которыми накануне буквально засыпала ее Янка. Сама Макарова с родителями молодых людей знакомилась нечасто, однако в любых других жизненных областях на нее можно положиться, а больше спросить совета все равно не у кого.
– Не дерзи, не ковыряй в носу, поменьше болтай, побольше слушай, – загибала пальцы Яна, отложив по такому поводу губную помаду и затасканный учебник по психиатрии, которой увлекалась с недавних пор. – Делай заинтересованный вид, какую бы ерунду тебе ни втюхивали. Ешь все, что дают, но по чуть-чуть, и обязательно что-нибудь похвали. Шарлотку с яблоками, фото любимой собачки, салфетку крючком – не принципиально. Но самое главное: ни в коем случае не обжимайтесь при его маме!
– То есть при папе обжиматься можно? – серьезно уточнила Тата.
– Папа ничего не решает, – махнула рукой в выверенном до миллиметра жесте Яна. – Папы в вопросах оценивания полностью полагаются на мам, если, конечно, счастливы в семейной лодке. Раз мама одобрила, значит, одно из двух: или нашла единомышленницу, или собралась лепить под себя. Непригодных к дрессировке отсеивают сразу. – И добавила многозначительно: – Поверьте моему опыту.
Костя дремал на Танином плече, но, когда Таня начала поеживаться от воображаемого холода, мигом проснулся.
– Тебе неудобно? – спросил он сонно. – Прости, я сейчас...
Она в ответ просипела что-то невнятное. Голос совсем перестал слушаться.
– Эй, – Костя выпрямился, обеспокоенно заглянул в глаза, – ты чего? Все нормально?
– Я боюсь.
Стоило Тане произнести это вслух, как у нее заметно отлегло с души.
– Чего бояться-то? – удивился Костя. – Родителей моих?
Таня не смотрела на него, цепляя взглядом то свои дрожащие руки, то пейзаж за окном, то газету, полностью заслонившую лицо соседа напротив.
– Страшно. Вдруг я им не понравлюсь? Что тогда?
Костя приобнял ее за плечи, потерся щекой о русую макушку.
– Не будет никаких «вдруг». Обязательно понравишься. Они тебя уже любят и, раз уж на то пошло, волнуются не меньше. Особенно мать. Раз десять вчера переспросила, пьешь ли ты абрикосовый компот. Одеяло зимнее доставать, не замерзнешь? Вторую подушку у соседей просить или тебе одной хватит? И до бесконечности.
– Как же?!..
– Так же, – беззлобно передразнил он. – Везу домой москвичку из интеллигентной семьи – это ж умом тронуться, какое событие. Нам сейчас, небось, вся Мелеховка стол собирает и еще пол-Мелеховки в гости набивается... Да шучу я, шучу, – вздохнул Костя, почувствовав, как сжалась Таня. Ему безумно хотелось ее поцеловать, но сделать это на людях, которые от скуки глазели по сторонам, не позволяли приличия. – Не трусь, слышишь? Прорвемся.
Остаток пути они молчали. Бежали с рюкзаками через шумный вокзал, втискивались в переполненный автобус, очень боясь друг друга потерять. Смотреть в окно не было никакой возможности: единственный автобус шел через несколько близлежащих деревень и поселков, да и время было самое торопливое и многолюдное. Костю оттеснили в сторону водителя, его невесту зажало между полной женщиной с охапкой сирени и молодым парнем, который на поворотах вместо поручня хватался почему-то за Таню. Стараясь не обращать на это внимания, она выворачивала шею, ища в человеческом море знакомую клетчатую рубашку.
В итоге смена городской суеты на деревенскую неспешность прошла мимо Тани, и, спрыгивая с узкой автобусной ступеньки, она неожиданно для себя попала в другой мир.
Воздух, прохладный и свежий настолько, что надышаться не можешь; темная, чуть влажноватая земля проселочной дороги, а из этой земли сосредоточенно ползет наружу толстый дождевой червяк. Роса на траве, и сама трава ярко-зеленая, как на картинке. Вместо давящих башен-многоэтажек – дома с черепичными крышами, кое-где поросшими мхом. Вместо автомобильного рева – веселый птичий галдеж и редкие, хриплые на окончаниях петушиные окрики. Машину Таня видела всего одну: старый «Москвич» с царапинами на крыле. Вся Мелеховка – три с половиной улицы, на каждой улице от силы с десяток домов, за полчаса вдоль и поперек можно обойти.
– Ты так шею свернешь, – добродушно ворчал Костя. – Ну, бежит по дороге индюк, никого не трогает. Что тут такого? Мы, кстати, почти приш...
Закончить фразу он не успел: воздух прорезал истошный девчоночий визг. За соседскими заборами всполошилась домашняя птица, забрехали собаки.
– Ко-о-оська-а-а-а!
Костю едва не сбило с ног маленьким красным вихрем. Красным вихрь был из-за платьица в горох, бантов в косичках и резиновых сапог на босу ногу.
– Чего орешь, как потерпевшая? – Костя подхватил младшую сестру на руки. Та радостно дрыгнула ногами, и сапожки улетели в стороны. – Привет, малая!
– Вон Натка бежит, только ты ее до дома не вези, я первая, – протараторила девочка.
– Держись тогда, – хмыкнул Костя, и она стиснула его за шею.
– Тьфу ты, Алька! – Вторая сестра, пятнадцатилетняя Наташа, сильно запыхалась, но, отбросив за спину копну кудрявых волос, кинулась поднимать с земли сапоги. – Ум есть так орать?!
– Привет, Наташ.
– А, привет. – Та будто только сейчас заметила брата. Кивнула Тане и вновь переключилась на младшую: – Алька, ну-ка быстро слезай! Ты тяжелая.
Алевтина возмущенно заверещала, и Костя спешно понес ее к дому.
Наташа и Таня брели следом. Девочка кусала губы и с плохо скрываемым любопытством поглядывала на Таню. На ее рюкзак, «заморские» джинсы, кроссовки. Сама Наташа была в застиранных спортивных штанах не по размеру, колючем свитере и галошах.
– Мы его целый год ждали, – пояснила она смущенно. – Я переодеться не успела: эта дура вас с огорода увидела и ломанулась. Еще шваркнулась бы, чего доброго, а платье новое, жалко.
Таня не нашлась, что ответить. К счастью, они уже подходили к дому семьи Ларионовых.
Первое, что бросалось в глаза, – порядок и добротность. Даже несведущая в делах строительства Таня видела, что такой дом простоит не один десяток лет и ничего ему не сделается. Аккуратно выкрашенные забор и калитка, ровные ставни – почти чудо на фоне облупившейся краски да сплошь и рядом покосившихся заборов. Стало понятно, что имел в виду Костя, говоря, что деревенька приходит в упадок. Молодежь поголовно отсюда бежит, старики вынуждены стареть в одиночестве, их жилища постепенно ветшают.
Семейство Ларионовых было чем-то вроде местного оплота, а Костин отец, Николай Николаевич, часто заменял и главу администрации, и участкового, и священника, искать которых в случае чего приходилось в шести километрах отсюда, в ближайшем селе. Там, в Мелехове, жизнь била ключом, но, пока оставался целым ее оплот, жила своей тихой жизнью и Мелеховка.
Родители встречали их на крыльце. Косая сажень в плечах, не меньше двух метров ростом Николай Николаевич (а она-то думала, что это Костя головой притолоки цепляет!) и маленькая, хрупкая Анна Ильинична. Оба принарядились, как могли. При виде красных встрепанных дочерей Николай Николаевич строго кивнул на пристройку, и Наташа, смутившись еще больше, забрала у брата Альку и потащила ее приводить себя в порядок.
Костя, прочистив горло, представил всех друг другу. Таня робко сказала: «Здравствуйте» – и опустила глаза, но, заметив, что Костины родители улыбаются, улыбнулась тоже.
– Здравствуй, сыночек. – Анна Ильинична крепко обняла Костю, с трудом доставая ему макушкой до подбородка, и сморгнула слезинку. – Здравствуй, Танюша. Спасибо, что приехали.
После изрядно порозовевшего Кости в материнские объятия заключили и Таню. Объятия, которых она не помнила. И настолько родными показались эти чужие руки, что слезы навернулись сами собой.
– Все, мать, хватит плакать, – сказал Николай Николаевич, дав жене проявить копившиеся столько времени чувства, и пожал руку сыну. – Такая радость у нас, а ты в слезы... Вы не стесняйтесь, проходите. Мы решили девчат на ночь к Антонине отправить, – добавил он, обращаясь к Косте, – а вас во времянке поселим. Топится там хорошо, не замерзнете.
Пока Анна Ильинична заканчивала с поздним завтраком, вызвавшаяся помочь Таня в компании сестер Ларионовых резала хлеб и расставляла посуду. Костя же, налюбовавшись самыми родными женщинами на знакомой до последней половицы кухне, отнес в пристройку рюкзаки и ушел к отцу. Тот смолил сигарету на старом пне возле бани.
– Баню топить или вечером помоетесь? – спросил он, не оборачиваясь.
– Вечером. Бать, а где пацаны? Оборзели совсем, не встречают.
– Я их к Лексевне послал, дров наколоть и воды натаскать. – Отец поднялся с пня и воровато втоптал бычок в траву. – У Михалыча опять «белая». Всю ночь от оленей отстреливался, теперь лежит бревном, рога считает... Ну да ладно, не о том сейчас. Когда свадьбу планируете?
– По-хорошему в июле надо бы. Значит, одобряешь? – с замиранием сердца задал встречный вопрос Костя. – Благословишь?
Он знал, что мать примет любой его выбор, на то она и мать. Присмотрится, прислушается, выскажет свое мнение, но все едино – примет. Другое дело отец, гонявший Ванькиных невест одну за другой, даже не поговорив толком. Добрая половина девчонок Мелехова уже слышать не может их фамилию в сочетании с именем-отчеством любвеобильного Ваньки.
Чутье на людей у Николая Николаевича было уникальное. Взглянет на невесту, кивнет и уйдет мозговать. А уж потом, как обмозгует, есть только два пути: или «добро пожаловать» или «всего хорошего». Плохого Николай Ларионов не желал никому.
– Благословлю, – ответил он, помедлив. – Если метеорит с неба не свалится, жить вам с Татьяной в мире и согласии. Хорошая она у тебя, цени ее, люби, береги, в глупости почем зря не ввязывайся. Сначала подумай, затем говори, лучше – трижды подумай.
– Бать, ты же меня знаешь, – разулыбался Костя.
Николай Николаевич остался серьезным.
– То-то и оно, что знаю. Может, неправильную вещь сейчас скажу, и по-другому мы с матерью тебя воспитывали, но что бы ни случилось, кто бы там ни загибался, Костя, твоя первая мысль всегда должна быть: как это на мне, жене и детях отразится. Понимаешь?
– Я понимаю. Не подведу.
Спустя много лет, вспоминая те отцовские слова, Костя – уже Константин Николаевич Рязанский – гадал: а могло ли все повернуться иначе?
И всякий раз приходил к выводу: не могло.
--------
Помимо двух сестер, у Кости было три младших брата: Иван, который в этом году оканчивал школу, и двойняшки-десятилетки Тима и Дима. Мальчишки таращились на Таню, как на Чудо-Юдо из народной сказки, а когда мать начала ненавязчивые расспросы, аж заерзали на своих местах, но спросить ничего не решились. Зато из маленькой Альки вопросы сыпались, как из рога изобилия.
А у вас большая квартира, размером с дом? А в Москве динозавры есть? А метро – это очень страшно? А Костя теперь с тобой будет жить? А вы с ним целуетесь?..
Наташа погрозила сестре ложкой, на что Алька недоуменно округлила глаза: «А почему маме спрашивать можно, а мне нельзя? Она же самое интересное не спрашивает!» Взрослые добродушно посмеивались: Алевтина была всеобщей любимицей, ее баловали.
Тане очень понравилась Костина семья. Невольно вспомнились «светские рауты в кругу советской интеллигенции» – любимые развлечения Регины, где они обе, наряженные, как куклы, вынуждены были улыбаться теми же кукольными улыбками и выслушивать двусмысленные комплименты подвыпивших интеллигентов.
Или редкие семейные обеды или ужины, когда папа больше читал за столом, чем ел, а мачеха ковырялась в тарелке, выбирая только низкокалорийное, и никто никому не был интересен.
«Как дела в консерватории? – Нормально. – Татьяна, что ты сгорбилась? Выпрями спину, смотреть противно». Вот и весь разговор.
Ларионовы же были единым организмом. И, несмотря на дружеские перепалки между Костиным отцом и его языкастой сестрой Антониной (вот уж кто спросил у Тани все самое интересное), шепотки мальчишек, сетования старенькой бабушки Оли, что, мол, достойную свадьбу они не потянут, а невесте не мешало бы родиться пошире в бедрах, чувствовалось: они друг за друга горой, своих не бросают. А Таня теперь почти официально своя, осталось только сменить фамилию да «порадовать бабушку правнуками».
От радости она пожала под столом Костину руку, и тот легонько сжал ее пальцы в ответ. И ничего нарочно хвалить не пришлось – все само собой хвалилось.
После завтрака Костю узурпировала мужская часть семейства, девочек Ларионовых отправили на борьбу с сорняками (Алька так страдальчески поджала губы, что ей нельзя было не посочувствовать), а Таню оставили на попечение Анны Ильиничны.
Эта удивительная женщина к своим неполным сорока годам успела выносить и родить шестерых детей, оставшись тонкой, как тростиночка, и непосредственной, как ребенок. Нет, никто в доме не ставил под сомнение авторитет Анны Ильиничны, но открытость и доверчивость, с какой обращались к ней дети и она – к ним, подкупали и удивляли одновременно. Безграничная любовь к семье, любовь к жизни, без всякой озлобленности на тяготы и невзгоды – Татьяна дорого бы отдала, чтобы быть на нее похожей.
– Я так рада, что Костя тебя нашел, – говорила Анна Ильинична, показывая будущей невестке дом, двор, пристройку, баню, огороды – все очень скромное, но содержащееся в безукоризненной чистоте и порядке. – Он мальчик хороший, только закрытый больно, тяжело с людьми сходится. Наша с отцом вина: бирюками жили, не общались ни с кем, пока сюда не приехали. У Коли только мать, Антонина много позже подтянулась, а я детдомовская. Привыкли жить закрыто, потом отогрелись. Тот же Ванька другой совсем, нет отбою от друзей-приятелей, да мы и не отбиваемся. – Она вздохнула. – Просьба у меня к тебе будет, Танюша. Постарайся стать ему опорой, не давай в одиночку все решать. Мой Николай так однажды нарешался – под суд попал, еле выпутались. Костя смеется, что я у него все выспрашиваю, а ведь пока не спросишь, не скажет. Такой он у нас.
– Я... я обещаю, я все сделаю...
Анна Ильинична гладила ее по голове, а Таня жалела только об одном: что поехала к Ларионовым, ничего не сказав собственной семье.
--------
Два дня в Мелеховке пролетели незаметно. Тане не давали скучать и постоянно куда-то тянули. Успела и на огороде побывать, и речку увидеть, и домашней живности испугаться (внезапно очутиться нос к носу с коровой, оказывается, очень страшно, а дразнить индюков себе дороже).
Ванька поливал грядки и – нечаянно ли? нарочно? – окатил Таню с Костей из шланга. Этим самым шлангом он потом и получил. Измазались в земле, как поросята, пока выяснилось, кто прав, кто виноват. В бане отмывались поочередно, и Ванька получил от брата еще раз: за то, что пытался подглядывать в окошко.
Наташа перемерила все Танины вещи. Почти все они висели мешком, разве что жемчужно-серый, с крупными пуговицами кардиган вполне можно было носить, если подвязать пояском и немного подвернуть рукава.
– Бери, если нравится, – предложила Таня. – Тебе хорошо.
– Мама не разрешит. – Наташа с сожалением посмотрела на себя в зеркало, сняла кардиган и вернула хозяйке. – Она в этом деле строгая.
– Когда у тебя день рождения?
– В октябре.
– Мы привезем тебе что-нибудь похожее из Москвы, – пообещала Таня. – Я запомнила размер.
Наташины глаза радостно заблестели, но она тут же сникла.
– Костя...
– Думаю, против дня рождения он не станет возражать.
Не собиралась она подкупать девочку, даже в мыслях не было, но раз обычная кофта может сделать человека счастливее, что плохого в том, чтобы купить ему ее?
– Я тебя уже люблю, – призналась Наташа, – только брату не говори, а то заревнует.
Комната во времянке, где обычно спали девочки, была всего одна. Таню уложили спать на Алькиной раскладушке, Костю – на широком Наташином топчане.
На новом месте, несмотря на суматошный день и раннее пробуждение накануне, обоим не спалось. Сквозь неплотно задернутую занавеску лезли любопытные лунные лучи, выхватывая из темноты полоски на коврике. Непривычно громко пели за окном цикады.
– Кость, ты спишь?
– Уснешь тут, пытка какая-то, – пожаловался он.
– Неудобно? Давай поменяемся.
– Да я не об этом. Иди сюда, а?
Пришла, осторожно легла рядом. Вдвоем они замечательно умещались, если теснее прижаться друг к другу. Костя обнял ее, спрятав лицо на груди, и почти мгновенно заснул. Таня успела предположить, что он имел в виду под «пыткой», и уснула тоже.
Рано утром девятого мая все Ларионовы и Таня пошли пешком в Мелехово. Неподалеку от сельского клуба находился памятник погибшим в годы Великой Отечественной войны, а у его подножия – Вечный огонь. Людей собралось довольно много, и все строгие, торжественные. Мелеховские школьники, в том числе младшие Ларионовы, читали стихи и дарили цветы ветеранам. Кто-то плакал, глядя на памятник и мемориальные таблички. Бабушка Оля прижимала платок к покрасневшим, но сухим глазам.
– Дед в сорок втором погиб, под Ржевом, – сказал на ухо Тане Костя. – Бабе Оле на него похоронка пришла, а где могила – никто не знает. Я как подумаю, что может новая война начаться, и страшно становится. Слышала, что?..
«Не нужно новой войны. Хочу жить с тобой долго, счастливо и умереть в один день», – мысленно загадала Таня, стоя под пронзительно-голубым майским небом. Ветка сирени в ее руках вдруг запахла особенно сильно.
--------
В Москву они вернулись тем же вечером. Таня чуть не плакала, прощаясь с Ларионовыми, и, не в силах остаться одна в огромной пустой квартире, уговорила Костю у нее переночевать.
А утром грянул гром. Петр Викентьевич и Регина прилетели на целых два дня раньше.
– Как думаешь, Таня дома?
– Без понятия, – отрезала Регина. – Твоя дочь в последнее время вообще не поддается контролю. Бродит по Москве, как беспризорная кошка, неизвестно с кем.
– Она учится, – вяло возразил профессор, закрывая за собой дверь. Бастион чемоданов жены с трудом вмещала немаленькая прихожая.
– А, по-моему, Петя, она уже умеет. – Регина первым делом подплыла к зеркалу и поправила прическу. – Училась бы – подходила бы к телефону по вечерам. Хорошо, что я все-таки заставила тебя взять ключи от квартиры.
– Не кричи так, вдруг Таня еще спит?
– Время – десятый час, пускай просыпается. – Раздраженно отпихнув ногой мешающий пройти чемодан, Регина отправилась на кухню. – Вот, полюбуйся, – не сомневаясь, что муж идет следом, она ткнула длинным розовым ногтем в грязную сковороду в раковине, – человеку скоро двадцать два, а помыть за собой посуду до сих пор не в состоянии! Какой бардак, фу!
– Послушай, солнышко, – не выдержал Петр Викентьевич, – я не виноват, что меня вызвали в Москву! Могла бы остаться еще на день, прилетела бы позже.
– И бросить тебя одного? – саркастически уточнила Регина, доставая из ящика кофейную турку. – Чтобы ты снова перепутал рейсы и улетел в какую-нибудь Эфиопию?
Она картинно схватилась за виски.
– Так, все, я ужасно устала. Сам вари себе кофе, а я пойду прилягу. И, знаешь, – донеслось уже из гостиной, – касательно твоей ненаглядной дочери... – Регина умолкла.
Жена никогда не обрывала фразы, поэтому профессор насторожился. Может, она в обморок упала от переутомления?
– Рина, с тобой все в порядке?
Она выскочила ему навстречу с лихорадочно горящими глазами, прижав палец к губам.
– Ты должен это увидеть. Я была права!
Как два разведчика на сверхсекретном задании, профессор и его жена прокрались в спальню.
Открывшееся зрелище повергло Петра Викентьевича в такой шок, что он вынужден был снять очки и ухватиться за стену.
Его единственная дочь, его маленькая девочка, его Танюша крепко спала в объятиях какого-то парня. Рука к руке, кожа к коже. Непривычно алые, зацелованные губы дочери чуть приоткрыты. Ее волосы разметались по его груди, его подбородок с тенью щетины почти касается ее макушки. Как из прошлой жизни, пришло воспоминание, что спать, обнявшись схожим образом, крайне неудобно, однако эти двое по-детски сопели рядышком и просыпаться явно не собирались.
– Он ее напоил, – свистящим шепотом сказал профессор Головченко. – Заставил!
На холеной физиономии Регины появилась довольная улыбка. «Усталость после перелета» и дурное настроение были забыты. Она даже залюбовалась мальчиком. Будь он лет на пять-семь постарше или Регина – помладше...
Нет, пора уводить отсюда Петеньку, а то, чего доброго, инфаркт хватит.
– Ты чувствуешь запах алкоголя? Или, может быть, видишь следы насилия?
Она взяла мужа под локоток и увела на кухню. Петр упирался – Регина упрямо вела.
– Нужно взглянуть правде в глаза: девочка выросла, в девочке взыграли гормоны. Молись, чтобы они предохранялись, Петенька, а то...
– Замолчи!!! – У профессора задергалась жилка на виске.
Наметанное ухо Регины уловило тихий «ой» из спальни. Кто-то один, скорее всего, бедное невинное дитя, чересчур резко проснулся и сделал больно другому. Всполошились мышата, зашуршали.
Спустя буквально минуту в дверях показалась лохматая Танька в наспех наброшенном халате. Следом выскочил парень в одних штанах. А фигурка неплохая, спортивная, худоват только. Видать, не кормит глупая Татьяна жениха.
– Папа, я тебе сейчас все объясню. Костя, подожди, пожалуйста...
– Не выдумывай, – спокойно перебил тот. Левая щека от страха побелела, но держался парень хорошо. – Вместе объяснять будем. Перво-наперво, доброе утро, Петр Викентьевич и Регина Вячеславовна!
Разумеется, молодая жена профессора знала, что на ее Петеньку очень легко повлиять. Чуть надавишь, и покатилось колесо, куда скажут. Однако буквально через полчаса Рина сама готова была признать этого Костю полноправным членом семьи и вручить ему Татьяну со всеми потрохами и регалиями – настолько убедительно он говорил. Сражал прямотой, давил пролетарским обаянием. Может, со страху, но ему удалось переманить шокированного до глубины души и разъяренного Петю на свою сторону.
– Далеко пойдешь, дорогуша, – вслух сказала Регина и кокетливо заправила за ухо прядь волос. – Я тебе почти поверила.
– Все шутишь, – вздохнул Петр Викентьевич, а у Регины сердце в пятки ушло от того взгляда, которым ожег ее мальчишка. – Я не знаю, что сказать вам, дети, – пробормотал профессор жалобно, – это все так внезапно. Поймите меня правильно...
– Мы понимаем, – ответил за обоих Костя, – но поймите и вы нас.
– Да-да, так внезапно. Рина хотела позвонить, предупредить, что мы возвращаемся, но никто не отвечал... Теперь понятно почему.
Мямля Танька, яблоко от яблоньки, сидела ни жива ни мертва. Ждала, пока за нее все решат. Или, наоборот, оказалась достаточно мудра, чтобы не встревать в разговор?
– Мне надо подумать, – вынес вердикт профессор.
«Можете назначать дату свадьбы», – расшифровала Регина и неожиданно для самой себя разозлилась.
--------
Несмотря на стремительно приближающиеся экзамены, жизнь казалась прекрасной и удивительной. У Тани и Кости появился стимул сдать все досрочно, чем они усиленно занялись. Папа наконец-то сумел переварить новость (после того как Таня поговорила с ним с глазу на глаз), и теперь Костя мог официально приходить к ним домой на правах жениха.
– Счастливая ты, Танюха, – закатывала черные очи с темными кругами под ними Янка. Сессия жестока и беспощадна ко всем без разбору, поэтому даже свободолюбивой и чуждой любому научному знанию Макаровой пришлось унизиться до зубрежки. – Люди гибнут за зачет, а ты сияешь. Мне бы так!
– Смотри, не сглазь, – поплевала через плечо суеверная Тата. – Когда все настолько хорошо, жди беды.
Беда постучалась в дверь аудитории, где Танина группа ждала начала консультации, в образе Лельки Бабичевой, которая, с трудом передвигая ноги и хватаясь за бок, доковыляла до преподавательского стола и прохрипела на последнем издыхании:
– Голов... Голо... Го... Короче, Танька, тебя в деканат вызывают. Срочно. Сейчас!
– Зачем? – недоуменно спросила Таня, вспоминая свои проступки и задолженности за последний месяц. Не было проступков, сплошные пятерки.
– Сходи, узнаешь. Только шевелись. Сказали же – срочно!
Она не знала, что и думать. Что-то случилось? С папой, с Региной? Не стали бы звать просто так. Таня перешла на бег и на повороте столкнулась с кем-то.
– Извините.
– Тань, погоди.
– Володя?!
Она узнала его только по голосу. Володя сильно похудел, пожелтел, был небрит и одет неряшливо. Под глазом красовался свежий фингал, второй синяк раскрашивал скулу, нос опух. Алкоголем, впрочем, от него не пахло.
– Что ты тут делаешь?
– Нам нужно поговорить.
– Меня в деканат вызвали, срочно. Если подождешь...
Парень презрительно усмехнулся и шмыгнул носом. На его пальце крутился знакомый брелок с ключами от «Жигулей».
– Да никто тебя не вызывал. Это я.
Вот же бессовестный! А если бы действительно что-то случилось? Разве так можно?
Она перехватила сумку.
– Зачем? Мог бы просто позвать.
– Ага, и ты бы вышла ко мне посреди пары?
– Не вышла бы, – напряженно согласилась Таня. – Что с тобой случилось?
– Неважно. Ты знаешь, как я к тебе отношусь...
– Володя, пожалуйста, давай не будем...
– Не перебивай! – рявкнул Дубровин. – Да, я за тобой ходил. Да, ему ты ничего не говорила. Да, ты меня не любишь, да, я лох последний – насрать! Думаешь, твой Костенька – ангел, только крылышки постирал? Ничего подобного.
– К чему ты клонишь?
– Ларионов тебе изменяет, вот к чему.
Она хихикнула. Какая чушь!
– Володь, знаешь, на что это похоже?
– Догадываюсь, – кивнул он, чуть поморщившись. – Я не буду ничего объяснять. Приходи завтра после двенадцати к М**И, сама все увидишь.
– У меня завтра экзамен.
– У нас тоже, в том-то и вся соль. – Володя прислонился к стене, не заботясь о том, что пачкает одежду побелкой. – Вы никогда не встречаете друг друга после сдачи, верно? И приходит он к тебе всегда сам. Не задумывалась почему?
– Тебя это не касается, – начала злиться Таня.
– Как знаешь. Мое дело предупредить. Будь здорова!
Дубровин зашагал к лестнице, Таня – обратно в аудиторию. У окна остановилась, оперлась локтями на подоконник. В висках стучало.
Она верит Косте. Нет повода не верить, он никогда ее не обманывал.
Она верит Косте. Володя хочет его подставить, в очередной раз.
Володя бегал за ней с апреля, Таня ему отказывала. Видела, что никакая это не любовь – обычная дурь и уязвленное самолюбие. Рассказать Косте что-то не позволяло, да и знал он наверняка: оба парня периодически щеголяли разбитыми лицами, хоть караул кричи. Единственная неудобная тема, которую Таня никогда не обсуждала с Ларионовым. Он не поднимал, она не настаивала. Предложила заявить в милицию, Костя резонно заметил: каким макаром? Дубровин-старший – следователь прокуратуры. Дело закрыто.
Ногти больно впились в ладони. Если Володя специально выбирал время для своей «анонимки», то выбрал его очень удачно: с Костей она сегодня не встретится. Когда у Тани закончатся занятия, он уже будет на работе и вернется в общагу глубокой ночью (вахтерша давно закрывала на это глаза). Костя пытается копить деньги. Получается плохо, но он старается...
Не о том она думает!
– Татьяна, ты что тут делаешь? – Надежда Викторовна, их куратор, подкралась незаметно. – А ну-ка марш в аудиторию! Зайду и проверю.
Ей не оставалось ничего другого, как исполнить приказ: Надежда Викторовна слов на ветер не бросает и вполне может заглянуть. Прогулять сегодня точно не получится.
«Вот дура ревнивая, – обругала себя Таня. – Завтра экзамен, а я о чем думаю? Кому верю? Не может этого быть. Не может быть, и все!»
Однако ночью, когда требовалось спать и настраиваться на лучшее, Таня долго ворочалась в кровати, сомневалась, крутила чужие слова так и этак.
Нужно принять какое-то решение, иначе не успокоиться.
Что мешает после успешно сданного экзамена заглянуть к М**И и подождать Костю там? Он запрещал ей это? Нет. Если Володя задумал какую-то подлость, она будет наготове.
Не может Костя врать, это исключено.
И все-таки, почему Дубровин так ужасно выглядит?
Airkiss:
Света, спасибо за продолжение. И боюсь предположить, что Володя подстроит какую-нибудь пакость. Но буду за Таню с Костей держать кулачки)))