На берегу незамерзающего Понта (СЛР, 18+)

Всем привет!
Девушки, спасибо за продолжение!
Как много острых жизненных тем затрагивают эти главы. И есть , над чем подумать-порассуждать. Что нужно, как правильно, кто виноват и как исправить? Для каждого случая свой ответ, универсального не бывает.
Думаю, без желания самого человека результата не достичь. Но Милу все же нужно лечить, а главное - как-то убедить, что ей это нужно. Но я не вижу стимула, который бы повлиял на ее волю.
Понятно, что ситуация в семье влияет на поведение сына. И не позавидуешь ему. Но то, как он пытается отвлечься и расслабиться, соотносимо с поведением его матери. Что мешало поехать к Фурсе и отвлечься музыкой? К чему эта поездка к Гапону, которого сам же и осуждаешь? Ивану еще не поздно остановиться.
А Полина явно напугана новыми чувствами, в которых она пока еще не разобралась. Вероятно, третья встреча с Мирошем ей скажет больше. А в том, что она будет сомневаться не приходится. Девушка его зацепила сильно, раз даже песню переписал. Да и где и кого искать теперь знает.
___________________________________

Мы тоже думаем, что универсального ничего нет. Но каждому из героев придется искать свой ответ на все вопросы, которые есть и еще будут в их жизнях.


Желание и есть самый главный стимул. А желания-то и нет. Если уж ребенок не останавливал, что сейчас-то сможет остановить?


Иван порой человек бессознательных поступков. Но мы в него верим!


Эээээх, ну ничегошеньки не утаить

Светлана, спасибо большое!
_________________

 » Весна началась с понедельника

***

Весна началась с понедельника. Кто-то начинает с понедельника новую жизнь, а тут погода решила включить весну. Почему нет-то?
С утра с Лоркой носился по двору. И собаке раздолье, и Мирошу. И солнце, спросонок скользящее по окнам особняка, поигрывало с псом разбросанными вокруг золотыми подвижными зайчиками.
- Весь уделается, - пробурчал шофер Володя, новенький – с начала зимы, направляясь в гараж и наблюдая за хозяйскими забавами. Начало рабочего дня. Восьми еще нет, спать бы.
- Зверь должен гулять, - легко бросил Мирош в ответ. Впрочем, Лорка был воспитанной собакой. Особенно по земле не катался. Да и грязь, к тому же, подсыхала.
На завтрак Иван, естественно, опоздал. Влетел в столовую, где уже сидели оба родителя, изображавшие чинную трапезу. И бухнулся на ближайший к выходу стул, чтобы потом легче было слинять.
- Доброе утро, - проинформировал он отца с матерью о намерении питать себя.
Мила глаз от стола не подняла. После чудовищного происшествия в минувшую пятницу с Мирошем они еще не пересекались.
Отец, наоборот, отвлекся от методичного намазывания бутерброда паштетом.
- Все в порядке? – поинтересовался он через стол.
- В отличие от большинства людей на этой планете, у меня не бывает не в порядке, - придвигая к себе кофейник, подмигнул он отцу. – Положение обязывает.
- А похоже, что готовишь пути к отступлению.
- Запасной аэродром – это уже категория мудрости. Мне двадцать, я нифига не мудрый.
Дмитрий Иванович хмыкнул.
- Зато язык подвешен, - изрек он и откусил, наконец, бутерброд.
- Издержки жизни публичного человека.
Кофе был налит в чашку, источая аромат, за который можно продать душу. И Мирош с наслаждением втянул его запах. Из состояния легкой эйфории вывела Мила, все же высунув хмурую мордочку наружу из своей раковины.
- Учитывая, что количество публичных людей в этом доме зашкаливает, позволь полюбопытствовать, как проходит твоя жизнь вне сцены. Что учеба?
Нет, ей не было это интересно. Но наблюдать миролюбивую пикировку отца и сына – быть вне семьи. А это невыносимо. И чувства, испытываемые ею, легко читались на ее лице. Все еще красивом, несмотря ни на что. Зелень в глазах Мирош унаследовал от матери.
- Весело, - пожал Иван плечами. – Как еще может быть при учете, кто мои родители.
Мирошниченко-старший, в свою очередь хмуро наблюдая второй акт Мерлезонского балета, так же хмуро воспользовался правом дирижера и вмешался:
- Единственный клоун здесь – ты.
- Тоже благородная профессия, - Мирош хрустнул булкой, отламывая кусок. – Честная и… это… требующая квалификации. Кстати, у тебя в музыкальной академии знакомых нет?
- Ты собрался переводиться?
- Скажешь, плохая идея?
- Скажу. Идея – плохая.
- Я так и знал! А знакомые-то есть?
- Для чего тогда?
Мирош поднял глаза от стола и внимательно посмотрел на отца. После чего без обиняков ответил:
- Человека найти надо. Вероятнее всего, сам справлюсь, но если понадобится помощь…
- Тогда и подумаем, - сказал отец, неторопливо продолжая завтрак. – Человек важный?
- Музыкант.
- Как видишь, Дима, - подала голос Мила, в очередной раз попытавшись вклиниться в разговор, - у него одна музыка на уме.
- А как называется то, что на уме у тебя? – не глядя на жену, бросил отец.
Она медленно сглотнула, повернув к нему голову. Испуганно, даже чуть воровато. До тех пор, пока не поняла, что продолжать он не собирается. И только после этого негромко всхлипнула:
- А у тебя? Что? Или кто?
- За столько лет могла бы усвоить, что у меня разнообразные интересы.
Дмитрий Иванович резко поднял голову и встретился с ней взглядом – холодным и цепким.
- О, да! Интересы! – истерично выкрикнула Мила, не выдержав. – А я отработанный материал, шлак. Никому не нужна и ничего не стою.
Муж не сводил с нее взгляда. Лишь чуть вскинул брови и молчал. Она же заметалась по столу, перебирая приборы, а потом быстро посмотрела на сына, в это время преспокойно отпивавшего из чашки свой кофе.
- Видишь, он провоцирует! Он нарочно это делает, Ваня!
Мирош только пожал плечами и пробормотал:
- Семейный завтрак – райское блаженство.
Мать его не слушала. Она металась, как раненая волчица мечется из последних сил. Опустошая и себя, и свои жертвы.
- Добить меня приехал, да? – шипела она теперь. – Макнуть лицом в грязь? Так это и твоя грязь тоже. Сколько твоей нынешней лет? Насколько меня моложе?
- Не нападай, Мила. Не трать силы.
- Да пошел ты! – полыхнула она последний раз и уронила лицо в ладони, драматично разрыдавшись.
Дмитрий Иванович взглянул на часы и, бросив на стол салфетку, поднялся.
- Подвезти или сам? – спросил он сына.
- Я большой мальчик, - ответил Мирош, чуть сощурившись. – Про академию забудь. Вот там я точно сам.
- Хотелось бы верить, что ты не только вырос, - сказал ему отец, проходя мимо, и похлопал по плечу. – Сегодня останусь в городе.
- Тогда до новых встреч, - поморщился Иван, не особенно этих самых встреч желая. Во всяком случае, не на своей территории. Мила, поверженная, полулежащая на столе и выдыхающая со своими всхлипами жалкое: «Дима, Димочка», - зрелище ниже среднего, что бы она сама ни вытворяла годами в чаде полубезумия. Впрочем, бывает ли безумие наполовину?
Отец уехал, Мирош наперед знал, что ближайшие выходные они уже не увидятся. Дмитрий Иванович всегда возвращался этак набегами, получал свою дозу адреналина от жены и сваливал надолго, на недели, подчас на месяцы. Да и приезжал-то – повидать сына. И Мирошу все чаще приходило в голову, что из этого проклятого дома надо валить. С отцом можно видеться на нейтральной территории при желании. Видеть мать и, тем более, контролировать ее образ жизни, оберегая семью от ненужных скандалов, он не хотел. Со своей жизнью он пытался совладать сам. Как умел, не всегда толково.
Так и сейчас – в угаре чужой ссоры, ощущая только отвращение от одного вида недопитого кофе в чашке, на котором сосредоточиться было невозможно. Он сидел за столом и глядел вниз, изучая поверхность остывшего напитка, и не видел его. Ни черта не видел. Слышал только всхлипы на другом конце столовой.
- Ты просто охренеть какая стенка, - медленно произнес он.
Мила подняла голову и взглянула на него. Судя по взгляду, ничего не понимала или не слышала. И ясно было, что к концу дня она будет невменяемой от алкоголя. Пох*й. Лишь бы дома, лишь бы никуда не ходила.
- Говорят, за мужиком стеной жена стоять должна. Вот ты просто…
- Просто… - включилась она. – Ты не знаешь, каково в моей шкуре жить.
- И знать не хочу.
Бросил салфетку на стол, как несколькими минутами ранее отец. И покинул столовую. Переводить кислород вот так, не оставляя места сердцу, он не имел ни малейшего желания. И даже жить в половину его – не видел смысла. Лучше выгореть раньше, чем тлеть.
Солнце, между тем, никуда не делось. И Лорка, зажмурившись, сидел возле крыльца – домой его так никто и не загнал, ожидая пока хаски продрогнет. Но тот даже не думал начинать. Проводив взглядом старшего хозяина, отъехавшего несколькими минутами ранее, сейчас он с некоторым любопытсвом наблюдал за младшим, который стоял на крыльце с таким видом, будто бы его единственным желанием было опустить голову в чан с ледяной водой и остынуть. Солнце же остыванию не способствовало – пригрело по-весеннему, несмотря на то, что времени было еще не очень много.
- Кататься поедем? – хрипловато, не иначе от ветра, спросил Мирош собаку. Вряд ли пес понял, но ездить на заднем сидении, наполовину высунув морду вперед, к водителю, Лорка любил. Мирош некоторое время разглядывал его, едва ли толком видя, а потом рассеянно брякнул: - Ладно, жди. Пойду машину выгоню.
До улицы Новосельского добирался через пробки. Утро понедельника если чему и благоприятствовало, то исключительно их наличию. Лорка радостно свесил язык и только и успевал, что смотреть по сторонам. В выходные его с собой никто кататься не брал. Мирош, проспавшись в субботу, следующие сутки провел у Фурсы – соображали на двоих что-то новое, пока без стихов, что в последствии вызвало у Ивана восторженное: «Хочу студийную запись». «Текст напиши сперва», - прозвучало в ответ.
Одно из самых положительных качеств Влада: ненавязчивость. Если он и говорил, то исключительно по делу, потому и о пятничном инциденте не прозвучало ни слова. Фурса всегда был чист, в отличие от Мироша. Он даже алкоголь не употреблял ни в каком виде. Но в то же самое время не позволял себе ни осуждать вслух Гапона, находя ему оправдания, когда Мирош психовал, ни самого Мироша, хотя его-то явно не одобрял, попросту по-дружески беспокоясь, да и вообще никого другого из группы. Если самого себя он считал не более чем техничным гитаристом, то Ивана – по меньшей мере, кем-то вроде Пола Маккартни. Талантливому человеку, по его разумению, прощалось если не все, то многое, чем Мирош беззастенчиво пользовался, позволяя себе заявиться как ни в чем не бывало после любой выходки.
Ровно как в воскресенье.
Он подгонял время, стремясь его опередить. Чтобы выходные не тянулись бесконечной чередой часов до понедельника, когда появится хотя бы шанс отыскать Зорину. Там, на концерте под Дюком, он впитывал ее всю – лицо, руки, звуки голоса и клавиш. Тонкую шею, губы – наверняка мягкие, как у ребенка. И твердил про себя: «Академия имени Неждановой, академия имени Неждановой, академия, мать ее, имени Неждановой». Это маленькие принцессы учатся в музыкальных школах. Королева доросла до консерватории.
Ждал понедельника, как иные дети ждут Новый год. С некоторым любопытством и неистребимой верой в чудеса. Почему – черт его знает. Может быть, потому что волшебство уже случилось, когда она села в один с ним вагон, а потом, спустя несколько месяцев, оказалась пианисткой.
И какую ж пургу он метелил под тем чертовым Дюком! Шоу не удалось.
Включился инстинкт охотника.
Этот самый инстинкт и вел его туда, где можно было ее найти. Пока не понимал, для чего. То ли Гапона выгнать взашей, а за его инструмент усадить ее. То ли наметил себе новую высоту – с фамилией Зорина. И в то же время понимал ясно: «моя» - это не фигура речи. Он так ее чувствовал.
Впереди вдоль дороги в глаза бросился собор Святого Павла. И саму дорогу перечеркивали трамвайные пути.
- Приехали, Лорка, - сообщил Мирош, сворачивая к парковке перед академией. Лорка завозился сзади и шумно засопел носом. Часы показывали чуть больше десяти утра. И вариантов, представлявшихся Ивану Мирошниченко оптимальными в данном конкретном случае, было два. Сидеть здесь и ждать, когда Зорина появится – появится же когда-нибудь, раз тут учится. Или зайти внутрь, осмотреться и, вероятно, наведаться в деканат, например. Первый вариант, возможно, был более жизнеспособен ввиду того, что не вызывал опасений быть посланным, по крайней мере, деканатом. Но жажда деятельности делала просиживание в машине малопривлекательной перспективой.
Решение подсказал Лорка, засуетившийся между сиденьями, переступая с лапы на лапу. Псу не терпелось размяться.
- Одно не исключает другого, - хмыкнул Иван, вышел на улицу, наклонился, заглянув в салон, и сказал: - Сидеть смирно и ждать. Скоро буду.
Прозвучало почти издевательски. Собачьи глаза сделались несчастными и смиренными.
Мирош попал в перемену. «Козы консерваторские», равно как и «козлики», сновали по зданию, переговариваясь между собой и создавая развеселое академическое многоголосье. От обычных студентов эти отличались тем, что некоторые из них были с музыкальными инструментами. Благоговения не внушало. Но весело почему-то стало.
Здесь же, в просторном холле, где все вокруг бежевое и золотое, будто бы с порога строго и навязчиво вдалбливали в голову: нехрен понапрасну шариться в храме искусства – на стенах, красовались портреты выпускников академии, достигших больших результатов в мире музыки, и легендарных преподавателей, достигших результатов еще бо́льших. Мирош побродил под ними, оправленными во внушительные рамы, среди колонн и высоких сводов, вчитываясь и припоминая, знает ли хоть кого-нибудь. И втихомолку ржал: с умными ему не по пути, а к красивым не допустят.
Поймал какую-то девчонку и с уверенным видом спросил:
- А у пианистов деканат где?
Та на мгновение застопорилась, разглядывая его, а потом деловито и почти снисходительно сообщила:
- Фортепианно-теоретический на втором.
Мирош кивнул, направился к лестнице, на ходу проворчав себе под нос: «Фортепианно-теоретический. Охренеть». А потом завис, немного не доходя до нее. Здесь располагался здоровенный стенд с объявлениями, среди которых в глаза бросалась светло-салатовая афишка. В этой самой точке, исходной для сотворения вселенной и ее галактик, Мирош замер всего на минуту, чтобы за спиной услышать знакомый голос.
- Аристарх совсем рехнулся. У меня и так ничего не получается, еще и он… как удав.
Иван вздрогнул, но остался стоять, как стоял. В общем гомоне голосов вычленив ее – жалобный. Соблазн повернуться и обнаружить себя, просто поздоровавшись. Еще больший соблазн подслушать, прикоснуться к тому, что внутри.
- Аристарх по жизни удав. Только других он живьем заглатывает, а тебя всего-то гипнотизирует, - прозвучало в ответ. Розововолосая.
- А он и заглотнет. Когда я ему концерт провалю.
- В прошлый раз ты ныла, что не допустит. Допустил же!
- Я не ною! – слабо возмутилась Полина. – Это правда.
- А Пламадил не допущена. Но это я так, к слову.
- Может, и к лучшему. Чем потом перед зрителями.
«Зорина, ты дура?!» - мелькнуло в Мирошевой голове. Перед глазами отчаянно мельтешил светло-салатовый фон. На буквах он сосредоточен не был. Буквы прыгали. «Концерт класса приват-профессора кафедры…»
- Зорина, ты дура?! – повторила вслед его мыслям розововолосая.
- Можно подумать, ты умная!
- Да он тебя специально гоняет, мелкая. Потому что любит. Кого не любит – просто недопуск и пошел вон.
- А получив диплом, отправлюсь прямиком в дурку, - вздохнула Полина.
- Не отправишься. От Фастовского либо на большую сцену, либо за швабру и тряпкой по полу елозить. Не твой случай.
- И какой же мой?
- Первый, бестолочь! – это доносилось уже с лестницы. Мирош медленно выдыхал. Он нашел ее. Его глаза нашли ее на афише.
«17 апреля, среда. Концерт класса приват-профессора кафедры общего и специализированного фортепиано Фастовского Аристарха Вениаминовича. Золотой зал Одесского литературного музея. Начало в 17:00. Вход свободный.
Исполнители:
Немчук Владислав (4 курс)
Кольцова Александра (2 курс)
Гнилорыбова Вероника (3 курс)
Царенко Тарас (3 курс)
Зорина Полина (3 курс)…»
Зорина Полина – третий курс. И чудовище приват-профессор Фастовский.
Голоса поглотил гомон студентов. Перемена заканчивалась. А Мирош стоял и перечитывал афишу. Приват-профессор. Конферансье. Сочинения классических и современных композиторов. Зорина.
Зо-ри-на.
Улыбка тронула его губы. У него есть этот день. Следующий день. И будет среда. Послезавтра будет среда. Не проморгать бы.
К машине Мирош возвращался, зная, что послезавтра будет среда, а псина в его салоне наверняка устала соблюдать дисциплину. Покормить. Выгулять. Дождаться, покуда Зорина выйдет из здания академии. Интересно, домой она едет на трамвае, ловит маршрутку или идет пешком?
По истечению полутора суток, пришедшихся на его заочное знакомство с жизнью ученицы консерватории, он знал, что живет она в Черемушках, может пройтись до Ришельевской ради «Шоколадницы» и всегда переходит дорогу только в положенном месте. Собственно, и вся информация, которой теперь несоизмеримо больше, чем еще только неделю назад, когда он думал, что забыл про нее навсегда после вьюжных январских сумерек в Хьюндае.
В 16:45 назначенного дня он торчал перед литературным музеем, неожиданно для себя обнаружив, что понятия не имел, что тут проводят концерты. Фурсов периодически заводил песню о том, что надо получать музыкальное образование. Мирошу было интересно только петь и писать. Техничности он требовал от других. А вот поди ж ты, макнули в самую гущу параллельной действительности. Сам себя погрузил.
Оставалось только наблюдать, кто ходит на бесплатные концерты консервато́рских классов приват-профессоров. Впрочем, группа «Мета» тоже частенько выступала бесплатно («Пока бесплатно», - поправлял себя Мирош) – но контингент присутствующих определенно разнился. Из молодежи – в лучшем случае свои же, из академии. Небольшое число родственников исполнителей.
Самые многочисленные и яркие среди подтягивающихся слушателей – высококультурные пенсионерки, тянущиеся к прекрасному. Поправка: прекрасному на халяву. В шляпках, перчатках и при дамских сумочках и ридикюлях, по меньшей мере, тридцатилетней давности, вытащенных по случаю выхода в свет. Они были тщательно загримированы и поистине хороши собой. В гардеробе, разоблачившись, обнажали свои чудом не побитые молью платья с большим количеством бижутерии, но шляпок не снимали, уверенные в своей неотразимости. И были не далеки от истины – Мирош, по крайней мере, впечатлился. Годы в музыкалке и консерватории ради звездного часа для постоянных клиентов Пенсионного фонда!
На некоторых бабушек, кому больше повезло, пришлись и дедушки в костюмах времен их молодости, часто в старомодных галстуках и в редких случаях – при бабочке. «Ибо каждой твари по паре», - философски отмечал про себя Иван. Они неспешно прохаживались по залам литературного музея, и среди этой уникальной по своему составу толпы сам Мирош выглядел телом чужеродным. Впрочем, наблюдать за людьми ему было интересно всегда.
Родители выступающих и студенты выглядели более привычно. Но даже в их коллектив он не вписывался в своих потертых джинсах с эффектными дырками, кроссовках и в тонкой кожаной куртке, поблескивая серебряным перстнем с волчьей мордой на черной эмали.
Оказавшись в пресловутом концертном зале, среди лепнины и позолоты, круглых рамок, под стеклом которых выставлены фрагменты рукописей, первые издания книг с автографами авторов – единственного, что напоминало о принадлежности музею литературы, в отличие от рояля, стоявшего под сводчатыми окнами, Мирош брел между рядами, выбирая, где бы упасть. Далеко – не хотел. Хотелось близко. Чтобы ее видеть. И запоздало думал, что как совершенный идиот даже цветов не купил – а кто-то был и с букетами. Знакомые, родня. Может быть, и ее близкие тоже где-то здесь.
Третий ряд, место с краю, у прохода – почти в центре. Как на ладони рояль, своды, ведущий концерта. Люстра над головой, совсем как в театре. И все заполнявшееся голосами и теплом человеческим пространство зала. Мест было не очень много, но для присутствовавших – в самый раз. Зато почти не осталось свободных стульев. «Аншлаг», - снова мысленно крякнул Мирош и заткнулся, отключив сарказм.
С бокового входа в зал степенно вплыл пожилой мужчина, будто сошедший с фотографий начала двадцатого века, таких, которые в красивых рамках ставят на вязаные кружевные салфетки, устилающие антикварные комоды с канделябрами. Милый старикан подстать публике пенсионеров, а в чем-то и переплюнувший ее. Следом за ним – свита из пяти молодых людей. Три девушки, два парня. Концертные платья, строгие брюки и рубашки.
Зорина.
Зорина Полина, заявленная в афише звезда фортепианной музыки – не сегодня, так потом.
Мирош выровнялся на стуле и широко улыбнулся. Значит, допустили бестолочь.
Убранные наверх светлые волосы. Темное платье в блестках будто вторая кожа. Он ненавидел блестки и ненавидел макси. И все же на ней все казалось сексуальным. И блестки, и мнимая закрытость макси.
Конферансье объявил участников. Представил руководителя. И консервато́рская гоп-компания устроилась в оставленном свободным первом ряду. Мирош вытянул шею, чтобы видеть Полину на другом конце зала, очевидно, не догадавшуюся присесть где-нибудь поближе, чтобы ему было хоть немного удобнее гипнотизировать полукружие ее шеи и плеча, вьющийся золотистый локон, ушко и часть щеки. Потрясающая добыча! Все как он хотел.
И погнали номера один за другим, столь же мало его интересовавшие, как, например, итоги гугенотских войн. Музыка лилась где-то вдалеке, мимо него, мало его затрагивавшая в эти мгновения. Если бы сейчас Зорина повернула к нему голову, он бы, наверное, рассыпался на осколки от напряжения и от сбывшегося ожидания. Но, освободившись, возможно, начал бы что-то слышать. Вышел бы из созерцательной ипостаси и вошел бы в ее – в их реальность. Звуки фортепиано перемежались с аплодисментами. Фортепиано было больше, аплодисментов меньше, но исключительно по времени длительности. А ее раздувающиеся от частого дыхания ноздри и чуть взявшаяся розовым пятнышком кожа лица перевешивали все остальное.
«Волнуется!» - догадался Мирош и снова почувствовал, как растягиваются губы, почти касаясь уголками ушей.
- … исполняет Полина Зорина, студентка третьего курса, - донеслось до него, и он вдруг понял, почему она так распереживалась – ее очередь.
Поднявшись со своего места, Полина прошла к роялю и поклонилась. Смотрела прямо перед собой – и невозможно было не заметить Мироша, сосредоточенно следившего за ней. Он знал, что она его видит. Знал, что вспомнила. Знал, что промелькнувшее на одну секунду в ее глазах – удивление.
Потом взгляды разомкнулись. Зорина села за инструмент и на мгновение замерла. Неспешно подняла руки и опустила их на клавиши, взяв первый аккорд.
А у Ивана вспотели ладони. Как будто бы это он играл. А он, черт подери, на клавишных и половины такого не мог. Что исполняла она, он не то что не знал – не услышал даже, когда объявляли. И пока мелодия перетекала из одного состояния в другое, сменяя настроение от тревожного, мрачно-торжественного к лирическому и задумчивому, а потом стала подниматься и поднимать его самого все выше, выше и выше, в нем все вздрагивало – вместе с движениями ее кистей и пальцев, с подпрыгивающим локоном, с обманчиво-спокойным выражением ее лица. Профиль на фоне сводчатого окна – центр мира, в котором жива незнакомая ему сторона человеческого существования. Пока еще незнакомая.
Мирош не понимал, хорошо ли, плохо ли то, что она делала, с точки зрения монстра приват-профессора. Ему нравилось – проживать отмеренный час ее жизни. Несколько минут – ему нравилось. Самые крохи – нравились. Как будто бы ничего не было ни до, ни после.
А когда клавиши смолкли, кажется, он сам, первый захлопал, настойчиво ловя ее взгляд. Никакая она не Снежная королева. В ней кипит, бурлит, заходится буйным цветом то же, что в нем. Зеркальное отражение – в другом времени, в другом месте, в других обстоятельствах. Отражение – или часть целого с ним?
Зорина еще раз раскланялась и вернулась на свое кресло в первом ряду. Но главное – теперь она знала, что он здесь. Знала! И если бы по какой-то наинелепейшей причине снова решила уйти, теперь Мирош был уверен – она будет спрашивать себя: быть может, лучше бы осталась?
За рояль сел кто-то еще, кажется, последний из пяти вундеркиндов. Теперь Иван уже различал музыку, понимал, что, в сущности, это можно слушать. Только смотрел по-прежнему не на исполнителя, а на Полину, которая чувствовала этот пристальный взгляд почти касанием к белой коже шеи. Иногда оборачивалась к нему, будто бы невзначай проверяла, не показалось ли. И убеждалась: он ждет, он здесь.
Гляделки. Гармония взглядов среди позолоты и сводов.
Гармония была нарушена несколько минут спустя гулкими шагами, перебивающими льющуюся по залу мелодию. Краткими, недолгими, заставившими Мироша обернуться. У стены, недалеко от входной двери, прислонившись к стене стоял еще один, такой же чужеродный, как и он, но чужеродный иначе. В дорогом костюме, с идеальной стрижкой. С огромным букетом красных полураспустившихся роз. Смотрел он тоже не на исполнителя.
Гляделки, лишенные гармонии и рассыпавшиеся осколками. Когда взгляд Мироша вернулся к Зориной, и она игнорировала исполнителя впереди себя. Но и на Ивана уже не реагировала. Ее чуть удивленный взгляд теперь был устремлен к вошедшему. А на губах медленно, будто она заставляла себя, растягивалась улыбка, совсем не отражавшая того, что он читал в ее глазах.

***

Было далеко за полночь, когда, не выдержав бессонницы, Полина выбралась из постели и вышла в гостиную. Чувствовала себя сердитым и взъерошенным зайцем. Всё раздражало – квартира Стаса, он сам, сопящий ей в плечо, дурацкие панорамные окна, за которыми мерцал ночной город.
И все же она устроилась под ними, высматривая редкие автомобили, рассекающие светом фар темноту улиц. Ей казалось, что и она забрела в темноту, и от этого было тревожно. Не знала куда идти и как вернуться обратно к свету.
От того ли, что Стас сегодня впервые не отпустил ее домой, убедив остаться у него на ночь? А она не стала спорить и осталась, чтобы теперь сидеть на полу у огромных стекол и терзаться своей нерешительностью.
Или оттого, что на концерте оказался Мирош, и она задавалась вопросом – случайно или нет? И замирала, даже в мыслях не позволяя ответить себе. Потому что помнила, как не удивилась его присутствию и как решила, что после концерта подойдет к нему. Это сейчас она думает, что ее подтолкнуло на это отсутствие Стаса. Но на концерте Полина испытала бесконечное разочарование, когда Штофель вошел в зал. И розы – ее любимые розы – вызвали лишь досаду.
Сейчас они стояли в высокой, из толстого стекла прямоугольной вазе на журнальном столике, и ей казалось, она чувствует их тяжелый и сладкий аромат. Там же, рядом с вазой осталась и бархатная коробочка, такая же красная, как и розы.
Полина вытащила из-за ворота футболки подвеску на ажурной цепочке – тонкое сердечко, как она просила. А ведь была уверена, что Стас и слушал-то невнимательно, и уж точно не запомнит. Но оказалось…
Оказалось – ей все это неважно. Куда важнее знать, почему парень, которого она видела всего два раза, был на ее концерте. Как бы они могли провести вечер. Что он делает сейчас. В ее голове роились безответные мысли, пока она выхватывала взглядом птиц, суетившихся в небе. Их пестрый гомон проникал в комнату через открытое окно, нарушая тишину и ее мнимое одиночество.
Скоро рассвет. Новый день. И что-то особенное, чему она не знает названия, но что будет с нею еще некоторое время.
_________________

Девушки, спасибо за главу, что не томите в ожидании!

Нууу, по крайней мере Иван знает, где искать Полину.. а Стас? Никуда сам по себе не испарится, конечно, нужна ему зачем-то Полька))) жениться поди хочет) только Полина вряд ли этого хочет, она сама ещё не понимает этого, но искала же глазами Ваню.. ох, какая любовь нас ждёт, уже предвкушаю!
_________________

ДжЫн и Светлая, спасибо за продолжение ) Ой, мне стало жалко Стаса, хотя, жалеть такого, как Штофель, неправильно, что-ли. Мне нравится Стас. Про него классно сказала Ольга. И Полинка девочка хорошая, но что-то расклеялась у них, или нечего и склеивать было. Третий раз они встретились, а Иван то девушку вот прям своей-своей чувствует. Да и Полина, расстроилась, что не удалось с Иваном поговорить. Соперника Ванечка наблюдал, но думает, его сей факт не остановит.
___________________________________

Привет!
Вот Марина и мои мысли озвучила. Мне тоже жаль Стаса. Он искренен, он привязан к Поле, по-своему любит. Вот только чувства эти не взаимны. И это хорошо показывают мысли и чувства Полины после концерта, ее разочарование, что не удастся провести вечер с Иваном, хотя ведь она совсем и не представляет, каким бы он получился.
А ощущение Иваном единения с Полиной на концерте о многом говорит. Не каждомы дано проникнуться музыкой и исполнителями.
Теперь Иван уже многое о Полине узнал, даже то, что у нее есть парень.
Спасибо, девочки!
___________________________________

Этот точно не испарится. Чего ему испаряться? У него цель есть, средства - тоже есть. Чай мужик взрослый, а не детский сад, штаны на лямках.


Да нам в общем-то тоже нравится.


Ну что-то все же явно было. Целый год вместе.


Эт точно! В растерянности Полька. И там интересно, и тут неплохо. И хочется, и страшно.


Ага, загоняют девчонку в тиски. Один букетами, другой гляделками.

Дамы, спасибо вам большое!


ПыСы. Мы постараемся сильно не задерживаться со следующей продой.
_________________

Наверное, творческой Полине будет интересней с Ваней. Но пока стадия "тянет". А тут стабильность и платье из Милана.

Надо выбрать, а выбирать и не хочется... может быть
А может быть, и нет.

Ефросинья, спасибо!
_________________

 » Среди мелких ракушек

***

Еще некоторое время Стас полистал меню и в этот момент едва ли выглядел человеком, довольным жизнью. Скорее наоборот. Выглядел он недовольным. Кофе, заказанный, как только они пришли, был отодвинут в сторону, а его хмурый взгляд периодически тяжестью ложился на Полину.
А началось банально. У них всегда начиналось с банального, если он не пытался делать большие и громкие жесты, например, подсовывая ей машину. В конце концов, Штофель, не привыкший долго молчать, выражая свое неодобрение, но предпочитая его озвучивать, мрачно проговорил:
- В данный момент меня не устраивают две вещи. Сказать какие?
Согласно сложившимся правилам, надо было согласиться. Поэтому Полина подняла на него глаза и кивнула. Стас решительно закрыл меню и наклонился через стол.
- Во-первых, твоя Павлинова. Я понимаю, что будни у тебя расписаны с этой чертовой консерваторией, но, если бы ты переехала ко мне, мы бы больше виделись. А вместо этого ты предпочитаешь болтаться неизвестно где. Еще и с этой. Матерью-одиночкой. Что за вселенская потребность обнять весь мир?
- Почему весь мир? – удивилась она. – Я не дружу со всем миром.
- То есть ты с ним в разладе? – кривоватая усмешка исказила его губы, придавая лицу не самое приятное на земле выражение. Но, тем не менее, делала совершенно неотразимым.
- А что-то среднее можно выбрать?
- Можно. Меню перед тобой, - Штофель указал пальцем на себя и откинулся на спинку стула. – И ладно еще Павлинова, наличие которой в твоей жизни я терпел всю неделю. Теперь ты радостно сообщаешь, что к матери едешь сегодня, а не завтра. В итоге пятничный вечер, на который я рассчитывал, псу под хвост. Полина, из нас двоих вечно занятой – я. Я мужчина. У меня работа. И я, черт подери, хочу видеть свою женщину у себя дома.
Полина разве что не икнула от неожиданности, для надежности поморгала в попытке проникнуться услышанным, но все же спросила:
- И что это значит?
- Ты правда не понимаешь? Я, конечно, сознаю, что разница в возрасте и воспитании делает свое дело, но, мне кажется, я выразился довольно ясно. Я хочу, чтобы ты переехала ко мне. И твоя мать вполне может хоть иногда, для разнообразия, сама тебя навещать в городе. Трясешься по этим чертовым электричкам…
- Поехали вместе…
- Не поеду. Во-первых, я не в восторге от перспективы торчать у черта на рогах в вашем бунгало. А во-вторых, у меня тоже, знаешь ли, дни расписаны.
- Где уж нам против твоего особняка, - рассмеялась Полина, чтобы не рассердиться.
- Твоего нежелания считаться с моими привычками я не понимаю тоже, - справедливости ради, Штофель свои привычки холил и лелеял. Они были частью его джентльменского набора, который он откровенно навязывал окружающим по праву сильного.
Она все-таки не сдержалась. Сердито отодвинула от себя меню и тоже откинулась на спинку стула.
- Это мы сейчас ссоримся, да? – спросила она, глядя на него исподлобья.
- Нет. Ищем компромисс. Переедешь ко мне, и я успокоюсь. Можешь дальше бренчать на своем фортепиано.
- Закончу консерваторию – перееду к тебе!
- Ты предлагаешь мне ждать два года?
- Если я перееду сейчас – я ее никогда не закончу, - буркнула Полина, и снова демонстративно уткнулась в меню.
Стас оторвался от спинки стула и наклонился через стол, в очередной раз двигая в сторону чашку. Протянул руку и взял ее за подбородок, заставляя смотреть на него. Его же лицо выглядело довольно невозмутимым, если бы не подрагивающие крылья носа.
- Полина, моему дому нужна хозяйка. Мне – жена. Ты имеешь полное право отказаться, и красно место пусто не бывает. Но я люблю тебя. И не хочу тебя терять.
- Все-таки ссоримся, - сказала она и высвободила лицо из его пальцев. – В данный момент я не готова быть ни хозяйкой, ни женой. Меня больше волнует Аристарх, который до сих пор не может мне простить мое явление под Дюком и изощренно мстит которую неделю. И было бы нечестно, прежде всего, по отношению к тебе жить в твоем особняке… втроем. Остальное – решать тебе. Я не навязываюсь.
На протяжении нескольких мгновений он не говорил ни слова, внимательно вглядываясь в ее глаза. Так, что казалось: пошлет – и фиг с ним. Но вместо этого Штофель снова коснулся ее щеки. На этот раз почти нежно, лаская кончиками пальцев. И очень серьезно спросил:
- Дело в твоих амбициях или в твоих чувствах?
Полина помолчала некоторое время, показавшееся ей самой очень долгим, и негромко проговорила:
- Я люблю тебя, но, если в моей жизни будешь только ты, – это будет… это будет не моя жизнь.
- А ты себе хоть немного представляешь, что такое моя жизнь? В мои планы совсем не входила влюбленность в пианистку, - последнее слово он почти выплюнул, – которая, к тому же, пытается держать меня на коротком поводке.
- Я не держу, - совсем тихо прошептала Полина.
- Поля…
Ответом ему послужил ее хмурый взгляд.
- Поль, как ты себе это все воображаешь? Я, ты, твой рояль. Кто-то должен жертвовать. Незначительно. Я не прошу тебя все бросить. Я прошу начать с того, чтобы не уезжать каждые выходные. И быть со мной. Подумай хотя бы.
- Я подумаю…
- Тактическое отступление, - разочарованно констатировал Стас и отстранился, наткнувшись на ее мало что выражающий взгляд. – Спустишь на тормозах, как обычно. Ты знаешь, я передумал, я не хочу обедать. У меня работы много.
- Тебе виднее, - пожала она плечами.
- Остаешься? Или подбросить куда?
- Домой.
Стас мрачно кивнул, встал. Подозвал официанта и расплатился за их с Полиной кофе. Тот обслужил их быстро и так же быстро исчез, будто бы тоже чувствовал исходившие от Штофеля волны злости.
Путь до ее дома они проделали в молчании. У подъезда, не позволяя сразу выйти из машины, он притянул ее к себе и поцеловал. «На прощанье», - скорее прочла по его губам, чем услышала Поля, когда он в очередной раз навязал ей себя и свое объятие. Но этим поцелуем Штофель не прощался, а словно бы наказывал ее за то, что своевольничает. Противостоит. Они были знакомы год. И последние месяцы находились в необъявленном, негласном противостоянии.
Началом тому стал ее отказ от машины. С тех пор подобные полуссоры стали частыми во время их встреч. Полина понимала, к чему клонит Стас, даже если он не определял свои желания вслух, как сегодня.
Но и она не манерничала, когда говорила, что разобиженный Фастовский заботит ее куда сильнее, чем перспектива скорейшего сожительства.
Разъяренная физиономия приват-профессора пугала ее гораздо больше, чем Штофель при любом накале страстей. Чего стоило пережить понедельник после концерта у Дюка! Если бы она знала, что готовит ей день грядущий, она бы рискнула прогулять. Но ничего не подозревая, Зорина топала на занятия по полифонии, когда наткнулась в коридоре на Аристарха.
И если бы просто наткнулась! Фастовский остановил ее, преградив дорогу, и в ту же минуту совершил акт насилия в особо грубой форме, возопив, воздевая руки к небу:
«Зорина! А вы что здесь делаете? Вот уж не ожидал, не ожидал!»
Она от неожиданности отпрыгнула в сторону и выдала:
«У меня полифония»
«Ах, полифония? – вскинул он брови так, что, казалось, искренно удивился, даже почти проникся. Но выражения на его лице сменяли друг друга так часто, что Поля не успевала уследить за этими метаморфозами. – Какая, к черту, полифония, когда сегодня в городском парке концерт в честь дня работника УГРО! А вы не там!»
Полина некоторое время напоминала рыбу, выброшенную на берег, – она беззвучно открывала и закрывала рот, совершенно растерявшись. В отличие от продолжавшего нападать Фастовского:
«Что? Это ведь ваше призвание? Играть на улице, черт знает где, черт знает что! Да еще и по такому холоду! Вам же руки свои не жалко! Давайте, выметайтесь отсюда. Немного подучились – хватит! Чтобы аккомпанировать мало-мальски на корпоративах и этого довольно».
«А? Но я…»
«Что вы? Что? Скажете, не было? Вот в эту пятницу не вы играли на Потемкинской лестнице? Я обознался? Или еще добавите, что Павлиновой там тоже не было?»
«Были, - смиренно кивнула Полина. – Но это же благотворительная акция!»
«Это благотворительный балаган! И посреди него – Зорина Полина. Ладно Ольга, но от вас-то я ожидал некоторой серьезности! А если бы вы застудили суставы? Что бы делали? Вас в среду ждет сам Лист, а вы!»
«Ничего моим суставам не сделается, Аристарх Вениаминович», - вздохнула она.
«Об этом судить не вам, а медицинским работникам. Словом, имейте в виду! До среды принесете мне справку, что здоровы. Вам ясно? Концерт мне сорвать хотите? Ваше имя в афиши впечатали! А могла быть Пламадил, между прочим. Но нет же! Старый осел допустил на свою голову!»
«Ну какая справка? – уныло пробормотала Полина. – Когда я приду за такой справкой, мне выпишут направление к психиатру».
«А это, Зорина, ваши проблемы!» – уже почти беззлобно рыкнул Фастовский, уступая ей дорогу. И было совсем неясно, пошутил он или всерьез. Старожилы академии утверждали, что чувство юмора, хоть и весьма специфичное, у него все же присутствует. Правда, обычно от его шуток мало кому, кроме него, бывало смешно.
«До свиданья!» – быстро проговорила Полька и ринулась прочь по коридору.
Что бы она ни говорила, она никогда не бросит ни академию, ни Фастовского, тем более потому, что Стас давил с каждым днем все сильнее.
Полина как угодно могла убеждать мать и себя, что любит его, но упорно старалась не делать следующий шаг по направлению к нему. Было ли это желание окончить академию, или странные встречи с Мирошем, от которых ее начинало штормить, или мнение мамы, что Стас не тот, кто ей нужен, – но все вместе заставляло Полину противостоять Штофелю и его желаниям.
В такие моменты, которые случались все чаще, чему успешно способствовал весь окружающий мир, ей требовалась перезагрузка, получить которую она могла только у матери в Затоке. Той сейчас было не до Полины. Неумолимо приближающийся сезон, майские праздники на самом носу и объявивший забастовку котел занимали Татьяну Витальевну двадцать пять часов в сутки. И Поля была предоставлена сама себе. Себе – и чувству свободы и облегчения, которые охватывали ее, стоило вырваться. С наушниками в ушах, волосами, собранными в небрежный хвост, она часами бродила у моря, в тех местах, куда еще не добрались отдыхающие. И знала, что в следующие выходные обязательно снова приедет, что бы ни говорил Стас и как бы ни изгалялся Фастовский.
Сегодня она так же ехала к морю за одиночеством и покоем, которых не было, пока она, злая и голодная, устраивалась у мутного окна электрички.
«Кроссворды, газеты, лучшие рецепты!» - вооружившись здоровенной сумкой с означенной печатной продукцией, орала в вагоне дородная тетка, стоящая у выхода в тамбур и мешавшая мигрировать народу. Уж лучше бы она торговала пирогами. И кофе… кофе, много кофе…
- Ваш кофе, Снежная королева, - донеслось до Полины, прежде чем рядом с ней почти рухнуло тело лидера «одного из самых перспективных музыкальных коллективов Одессы», как окрестили «Мету» на «Первом эфире» в позапрошлую пятницу. А перед ее носом оказался высокий картонный стаканчик с забавными карапузами в стиле Гапчинской, накрытый пластиковой крышкой ярко-оранжевого цвета.
- С молоком, - проникновенно добавил Мирош, повернув к ней заросшее рыжеватой порослью лицо.
Подпрыгнув на лавке, Полина обернулась к нему всем телом и поинтересовалась совсем не проникновенно:
- Ты откуда взялся?
- В «Базилик» забегал за кофе, пока ты по перрону круги наматывала. Успел!
- Лучше бы опоздал.
- С чего бы?
- Просто так, - она вздохнула и отвернулась к окну.
- То есть с молоком ты совсем не любишь? – деланно удивился Мирош.
Полина молча сопела, глядя в одну точку на перроне.
- И это мне два стакана пить? – снова подал он голос.
- Звучит как угроза.
- Зорина, он не отравлен. Бери, а?
Она снова повернулась к нему, медленно оглядела его хмурым взглядом и спросила:
- Чего ты ко мне прицепился со своим кофе?
- Ну, честно говоря, я не с кофе прицепился. Я по делу, - его взгляд принял загадочное выражение, а он сам чуть наклонился к Полине, и их лица оказались очень близко друг от друга: - Ты чего на концерте-то играла?
- А что? – она не отстранилась, лишь прищурилась, пристально глядя в его глаза.
- Ну афишу у вас сразу сняли, а я так и не нашел сам.
Прозвучало как-то очень тяжеловесно. Совсем на него непохоже. Будто бы говорил не он, а совсем другой человек. Тот, которого он ей сейчас на мгновение показал.
- В твой репертуар все равно не подойдет, - фыркнула Полька.
- Это сейчас превосходство классики над современностью?
- Нет, но у каждого своя целевая аудитория.
Мирош улыбнулся. Шумно отпил кофе из своего стаканчика. И как раз вовремя – электричка тронулась, и он захлебнулся. Закашлялся и посмотрел в окно, сквозь мутное полотно которого виднелось, как заскользил асфальт перрона, оставаясь позади.
- Мне понравилось, - наконец, произнес он хрипловато после кофе. – Как ты играла – понравилось.
- А мне – нет.
- Серьезно?
- Угу.
- Мне и бабкам было в кайф!
- Я, когда нервничаю, всегда плохо играю, - Полина вздохнула и усмехнулась. – И валерьянка не помогает.
- А еще ты краснеешь. Такая сигнальная лампочка: не трогайте меня, сейчас взорвусь, - он решительно сунул ей в руки стаканчик и пробормотал: - Остынет.
- Спасибо! Воодушевил! – она повертела кофе, рассматривая рисунки, но пить не стала. – И за кофе спасибо.
- Не за что. Ты и сейчас нервничала. Конфетку хочешь? У меня с собой, - Мирош говорил обо всем и сразу, перескакивая с мысли на мысль. Заполнял собой пространство вокруг нее, строил камешек за камешком что-то, что должно было оградить их от окружающих, отделить. Пусть только на этот рейс.
Почти две недели Иван наматывал круги вокруг Зориной, не особенно скрываясь, но и не приближаясь. Учеба фонила где-то на задворках мироздания. Музыка писалась трудно, дорабатывал старое. На репетициях впахивали, как проклятые. И все-таки каждый день он оказывался где-то под консерваторией, чувствуя, как заводится от одной мысли, что ужинать она едет со своим хахалем со всеми вытекающими последствиями. На двадцать первом году жизни обнаружить, что ревность – чувство не абстрактное, это круто. И главное – был бы повод! Так ведь и с поводами беда.
Он наблюдал за ее жизнью, текущей параллельно его, и не понимал, как вклиниться. А потом удивлялся себе – ведь всерьез собрался вклиниваться. Куда, как, зачем? Синдром охотника? К черту такой синдром. Он хотел ее получить. Отчаянно, больше всего на свете, как будто заклинило. Башкой своей бедовой понимал, но и поделать с изводившей его ревностью ничего не мог.
То, что мужик, обхаживавший Зорину, прямо скажем, при деньгах, бросалось в глаза. И это делало еще бо́льшим соблазном увести ее. Не как сын мэра города, а как он сам – Мирош, начинающий музыкант. Глупо, идиотски, наивно.
Так же глупо, идиотски, наивно он запрыгнул в эту электричку, бросив Короллу на парковке под вокзалом, не имея толком представления, куда эта электричка идет. Пока она ждала на перроне – успел узнать, что ее подадут через двадцать минут по расписанию. И у него, сумасшедшего, хватило времени сгонять за кофе. Потому что алеющие пятна на щеках Зориной говорили четко и ясно – нервничает.
«Отвлекающий маневр», - проговорил он мысленно. И его внутренний Фурсов саркастически крякнул: «Стратег».
Но стратег из Мироша был ни к черту.
Пока торчал в кофейне, электричку подали, и пришлось переться через все вагоны, разыскивая Полину. А она сидела у окошка, тихая и совсем не веселая. Не такими должны быть девушки после свиданий.
- Наверное, надо было черный, как тогда? – спросил он.
- Я всякий пью, - прозвучало негромко и устало. – Просто не хочу, наверное. Что ты тут делаешь все-таки?
- Еду! Понятия не имею куда, зато с тобой.
- Это шутка?
- Отнюдь. Потребность узнать, что ты играла, стала непреодолимой.
- Это был Лист, Фаустовская соната, - Полина внимательно рассматривала его лицо, склоняясь к мысли, что он все же шутит. – Но вообще-то, об этом объявляли.
- А я прослушал. Семейная чета рядом со мной решала, как домой будет добираться после концерта.
Она кивнула в ответ и выпалила скорее, чем подумала:
- А тут меня как нашел?
- Магнит притянул.
- Ясно, - в голове Полины роились десятки вопросов, но задавать их она не решалась. Как бы ни злилась она на Стаса, но он имел в ее жизни довольно большое значение. А Мирош со своим кофе и магнитом вносил смуту в ее и без того взволнованное состояние. Поэтому она отобразила на лице самое серьезное выражение и заметила: – У тебя еще есть шанс выйти.
- Мои шансы пропали под Дюком. Фаустовская соната, говоришь?
Полина кивнула, вопросительно посмотрела на сидящего рядом парня и непроизвольно отодвинулась ближе к окну. Он это видел. Чувствовал. Понимал, что она отгораживается, что он говорит вещи, которые озвучивать не стоит, будто бы нарывается. Но этот вызов сидел в нем несгибаемым рельсом. Она была каркасом, не дававшим ему согнуться. И она же мешала ему жить.
- Мне сбавить обороты? – как-то совершенно честно спросил Мирош.
- У меня есть жених.
Иван сглотнул. Пригубил снова свой кофе, будто бы пытаясь скрыть замешательство. Не мужчина, не парень. Жених.
- Ну, ведь не муж, - с нажимом на последнее слово ответил он. Словно перед самим собой оправдывал собственные поступки.
- Я предупредила, - Полина пожала плечами.
- Мне кажется, я не сделал пока ничего предосудительного. Два раза попытался напоить кофе. Второй раз безуспешно.
- Еще ты пришел на концерт, а сегодня оказался в моей электричке. И даже не счел нужным выдумать, что тебе срочным образом что-нибудь понадобилось в Белгороде.
- Тебе я врать не собираюсь, Зорина, - подмигнул Мирош. – В Белгороде ловить нечего. Аккерман изучен еще в школьные годы.
- И что прикажешь делать с твоей правдой?
- Не знаю. Например, рассказать, куда едешь ты.
- К маме. У меня мама в Затоке.
- А пианино у тебя там есть?
- Естественно, - усмехнулась Полька. – Я часто на выходные домой езжу. А заниматься надо.
- Любишь играть? Или заставляют?
- Это в музыкалку могут заставить ходить, в академию – вряд ли.
Он смотрел на нее. Не придвигался больше. Мысленно чертил линию от мыска волос по лбу, носу, губам, подбородку – к шее, выступавшей из выреза свитера. И впитывал в себя ее черты. Впускал внутрь. И хотел быть внутри нее. Впервые в жизни хотел так сильно, так завороженно.
- А после консерватории? – спросил он, понимая, что сыпет вопросами не по делу. Но она говорила так мало… плевать! Удивительно, что вообще говорила.
- Стану как Кейко Мацуи, - рассмеялась Полина, вспомнив Лёльку. Но следом вспомнился Стас, и она перестала улыбаться. Вряд ли ему понравится такая перспектива.
- Еще плюс к моему плэйлисту. А Гапон тебе понравился? Помнишь, наш клавишник? Ты же не ушла, видела?
- Лёлька очень хотела вас послушать.
- Лёлька?
- Лёлька!
- Стало быть, Гапон тебе не понравился, - резюмировал Мирош, забрал у нее так и не тронутый кофе и поставил оба стакана себе под ноги, после чего торжественно откинулся на жесткую спинку сиденья и прикрыл глаза.
Полина же хмыкнула и отвернулась к окну. За ее спиной было тихо – Мирош молчал. И когда любопытство взяло верх, она снова повернула голову к нему. К ее удивлению, оказалось, что он спит. Или делает вид, что спит.
Все то же любопытство не позволило отвести взгляд. Полина рассматривала молодого мужчину, сидящего рядом с ней, испытывая странный трепет, которого не испытывала никогда прежде. Лицо его не имело идеальных черт, но в то же время было не лишено привлекательности. Рыжеватая поросль на щеках. Чувственные губы, ровный нос, разлет темных бровей над сомкнутыми веками. Длинные густые ресницы. Как часто природа ошибается, наделяя таким богатством мужчин и принуждая девушек им завидовать! Павлинова точно уже бы причитала о несправедливости. Полька усмехнулась и с трудом сдержалась, чтобы не прикоснуться к ним кончиками пальцев. Ее взгляд скользнул дальше – на виске оказался едва заметный шрам, слегка неровный и бледный.
«Шрамы украшают мужчину», - подумала она, смутилась, будто кто-то мог подслушать ее мысли, и заставила себя прервать свое увлекательное занятие. Достала из рюкзака книгу и уткнулась в нее носом, прочитывая по несколько раз одну и ту же строчку и совершенно не понимая ее смысл, но почему-то думая о том, что у Стаса шрамов нет совсем.
Так они и ехали. Сквозь степи и время. Почти нетронутые стаканчики на полу под его ногами. И его голова, медленно клонившаяся в ее сторону. Сказал бы кто, что однажды он уснет на первом же свидании с девушкой своей мечты – рассмеялся бы.
Но, тем не менее, Мирош спал, как не спал уже очень давно. Крепко, сладко, в полной уверенности, что еще немного, и он возьмет ее за руку, а она не отпрянет. Накануне «Мета» играла до полуночи в клубе. Потом уехали к Гапону отмечать удачный концерт. Пацаны обдолбались. Иван – как ни странно, нет. Это было смешно: Зорина его дисциплинировала.
Дисциплинировала настолько, что сейчас он, сморенный этими безумными сутками, несмотря на выпитый кофе, просто дрыхнул. Несмотря на неудобную позу, покачивание вагона и совершенную нелепость всей этой ситуации в целом. Сегодняшнюю репетицию Иван прогулял, Фурсов ноги оторвет. Чтоб сидел на месте и не рыпался. И не прыгал по электричкам, которые идут неизвестно в какую толком сторону.
Подъезжая к очередной станции, состав замедлил ход. Мирош резко моргнул и проснулся. Не от тормозов, гулко вибрирующих по вагону. А оттого, что понял – она уходит. Поднимается и уходит. Резко выпрямился, мазанул ладонью по воздуху. И ухватил Зорину, с рюкзаком пробиравшуюся мимо него на выход, за руку. Пальцы к пальцам.
- Ты чего? – спросила Полина.
- Твоя Затока? – выпалил он.
- Ну да… Я приехала.
- А-а-а… - протянул Мирош, силясь проснуться и одновременно не отпуская ее. Никогда бы не отпуская. А потом негромко пробормотал: – Значит, и я приехал.
- И что делать будешь? – поинтересовалась она, пытаясь освободиться и двигаться в направлении выхода. Он встал вслед за ней. Налегке, без ничего. Отпустил ее. Подхватил стаканы с пола. В конце концов, он сын мэра, сунувшийся в электричку. Убирать за собой – это хороший тон. И задвигался следом, чтобы не отставать. И чтобы не затеряться среди других, выходивших.
- Решу по обстоятельствам, - важно бросил он в ответ.
- Ну-ну! – не осталась она в долгу. – Надо было сойти, когда я говорила.
- Это шло вразрез с моими планами на жизнь.
- Если они у тебя вообще есть, - буркнула Полина и выбралась из вагона.
Были ли у него планы на жизнь? Еще какие! Сейчас, например, остро встал вопрос поиска менеджера для «Меты». Но в полумраке тамбура ему, окруженному толкающимися людьми с сумками, думать об этом не хотелось. И он шагнул на перрон бесшабашным и одновременно спокойным.
- Тебе далеко фигачить? – окликнул он Зорину.
- Не очень, - она обернулась. – Что ты, правда, делать собираешься, а?
- Правда? Отнять у тебя рюкзак, проводить тебя домой, вручить в родительские руки и отправиться по шпалам в Одессу.
- В родительские руки вы ее уже вручили. Можете отправляться, - раздался совсем рядом голос Татьяны Витальевны, а она сама материализовалась из десятков лиц, снующих вокруг. – Полина, кто это?
- Человек, - сообщила она матери и чмокнула ее в щеку.
- Да уж вижу, что не лось, – не без ехидцы буркнула та и окинула Мироша придирчивым взглядом. А он невольно приосанился, не отводя глаз. – С человеком знакомить будешь?
- Это – Мирош.
- Интересное имя.
- Фамилия, - уточнил он, широко улыбнулся и проговорил: - Иван.
Мать царственно кивнула. Решительно отняла у Полины рюкзак. И бросила ответку:
- Очень приятно. Татьяна Витальевна.
- И мне… - он помялся, снова быстро взглянул на Зорину-младшую и проговорил: - Ладно… пойду узнаю, когда обратная электричка. Хороших выходных.
Последнее было произнесено в сторону Полины.
- Спасибо, - улыбнулась она в ответ, - тебе тоже.

***

Среди мелких ракушек, лежавших на старой пробитой рассохшейся лодке горкой удивительных сокровищ, были и темные мидии, и пестрые сердцевидки, и молочно-белые мии. Сейчас, в залитом солнцем закате уходящего апреля, на пустынном пляже они казались ему чудом уцелевшими в штормившем море, без единого скола, лишь с забившимися внутрь песчинками и растениями. Сидя с ногами на этой самой перевернутой лодке, пальцами он очищал покрытую зеленой тиной единственную ракушку небольшой рапаны. Ее прибило к берегу в бесформенной куче из водорослей, ветхих рыболовных сетей и множества других куда менее интересных ему раковин. И не заметил бы, если бы волной ее не откинуло по пляжу прямо ему под ноги.
Тонкая, с изящно закрученным краем и перламутровой поверхностью, она легко помещалась в его ладони. И он думал о том, как часто жизнь подбрасывает сюрпризы. Здесь, на суше, рапаны ему никогда не попадались. Они были редкостью на пляже, хотя дно Черного моря, говорят, ими полно, как полны ими на земле сувенирные лавки. Вот так, просто, в руки, Мирошу они никогда не давались. Запросто в руки ничего ему не давалось, кроме голоса. И без разницы, чей он сын.
То, чего он хотел, от этого не зависело.
Поглаживая поверхность раковины пальцами, которые все еще горели прикосновением к тонкой ладони пианистки, Мирош смотрел на то, как алым огнем занимается край неба, как он же сплошным потоком заливает море. Как кровавыми искрами подрагивает маслянистая поверхность воды.
Он вдыхал йодистый воздух. И, понимая, что давно уже не мог похвастаться настолько чистым сознанием, как в эти минуты, находил удивительным то, что среди морской тины и ветхих, прогнивших рыболовных сетей, может попасться что-то самое нужное на земле, что и не чаял увидеть.
Когда он сядет в свою электричку, воздух окрасится сиреневым цветом. А море потемнеет. Эти мгновения тишины и червленого золота здесь, на берегу, у лодки с пробитым дном, среди влажного песка и ожидания, казались ему бесценными. Интересно, какие здесь звезды? Далекие или близкие?
Говорят, на звезды положено любоваться вдвоем. На закаты, несомненно, тоже. Но пусть этот вечер не заканчивается никогда. Или пусть он закончится, чтобы поскорее пришло воскресенье. Она ведь в воскресенье возвращается? Кажется, теперь, за эти недели, он впервые знал, что ему делать. Это и успокаивало, и возбуждало.
Раковина отправилась в карман куртки. Ее он заберет с собой, как заберет с собой закат на краю земли. Потом Мирош спрыгнул с лодки и уверенным шагом отправился назад, на станцию, откуда ушел, чтобы ожидание там, среди людей, не превратилось в суету и обыденность. И не жалел о том ни минуты. Сейчас, пусть недолго, он чувствовал себя так, как после концерта.
В наушниках звучала Фаустовская соната Листа. Был ли он счастлив? Нет. Но он дышал предощущением.

***

Воскресный же вечер оказался совсем другим. Горизонт алел к ветру, срывался дождь, и Полина зябко куталась в куртку в ожидании электрички. И кажется, все возможное счастье заключалось только в том, чтобы наконец стало тепло. Она стащила с себя рюкзак и достала термос с имбирным чаем – Татьяна Витальевна знала, что Полька всегда мерзнет в такую погоду, приложила его к губам и замерла. В нескольких метрах от нее на перроне стоял Мирош.
Курил. За спиной рюкзак. Наглухо застегнутая куртка. И медленно расползающаяся по губам улыбка, заставляющая его глаза щуриться.
- Привет, - услышала она его голос – неожиданно теплый в эту холодную весну.
- Привет, - озадаченно ответила Полина. – Ты… ты сколько здесь торчишь?
- Давно.
- Зачем?!
- А мне нравятся наши с тобой дорожные отношения.
- Нет у нас никаких отношений! – возмутилась Полина и демонстративно сделала шаг назад.
- Есть. Есть, Зорина. Просто ты еще не привыкла.
- И не собираюсь, - она стала суетливо оглядываться, вынула из кармана телефон, посмотрела на время, открыла контакты. Можно поехать на маршрутке, но это не избавит ее от Мироша. Можно вернуться домой, но это повлечет объяснение с мамой. Еще хуже – объясняться со Стасом, если позвонить ему. Полина вздохнула, убрала телефон и спросила: - Зачем ты это делаешь?
- Затем, - очень серьезно ответил Мирош и подошел к ней. Термос в ее руках был холоднее его ладоней, когда он обхватил ее плечи. И холоднее дыхания, когда он приблизил свое лицо к ее. Даже зелень его глаз была теплее моря в ее взгляде. А потом его рот накрыл девичьи холодные губы. И в той точке, в которой сошлись, температура была одинаковая. Только искра зажглась между. Отогревая обоих.
Она точно знала, что должна его оттолкнуть, но лишь сильнее сжимала пальцы вокруг термоса, чтобы избавиться от безрассудного желания коснуться ими его кожи. Достаточно того, что она чувствует его губы и чувствует, как дрожат ее, отвечая, возвращая поцелуй. Полина закрыла глаза, и вместе с этим исчезли все звуки, которыми была полна станция. Лишь их дыхание – одно на двоих – звучало сейчас между ними. А потом в эти секунды времени и миллиметры пространства ворвалась проклятая грохочущая электричка, ознаменовывая наступление новой реальности для них обоих. Реальности, в которой он ее поцеловал.
Состав прибыл.
Двери вагонов распахнулись.
Полина очнулась и все же отпрянула от парня.
- Ты придурок? – запоздало возмутилась она. – Ты что творишь?
Он тяжело дышал. Ноздри раздувались. И кончики ушей стали розоватыми. От холода ли? Потом протянул к ней руку и хмуро сказал:
- Рюкзак давай.
- У тебя свой есть, - огрызнулась Полина и ринулась к электричке.
Мирош догнал ее в два шага. В тамбур поднялся за ней. Молча. А уже потом, когда они оказались в полупустом вагоне, тихо, чтобы слышала только она, проговорил:
- Моя очередь спрашивать зачем. Зачем, если ты знаешь, что у нас все с тобой будет?
- Я знаю, что ничего у нас не будет.
- Глупо. Но если по-простому не понимаешь, значит, придется объяснять долго и сложно.
_________________

 » Июльское утро наполняло кухню ярким солнечным светом

_________________

ДжЫн и Светлая, спасибо за продолжение) Разные у Полины со Стасом желания. Два месяца с Нью-Йорке с... любимым.... Боюсь, что помощь маме, пусть и реальная помощь, лишь убедительная отговорка, и Полина это понимает. А Стас... Блин, разве таким отказывают, разве таких бросают?! И вообще, пыталась представить Стаса на месте Ивана, не получилось от слова совсем. Это не делает Стаса лучше или хуже, просто... невольное сравнение. Я к чему, когда любишь, то всё в кайф, правда?
___________________________________

Мдаааааа.... совсем на разных языках разговаривают Стас и Полина. Он ей про Фому, она ему про Ерему.
И все яснее становится, что не любит она его. Не из-за Мироша (хотя тот товарищ ее и бесит, и привлекает уже), а просто не любит. Потому что он - клетка, которая настойчиво жаждет птичку принять в свои железные объятия и не выпускать уже никогда. Вроде бы все правильно, и его желания, и его забота о ней, и забота о себя самом, своем комфорте, а Полина каждый раз ищет новые поводы, чтобы отдалиться от него. И сама не понимает, что ей надо. Но абсолютно точно - иметь возможность принимать решения самой, заниматься тем, что является неотъемлемой частью ее жизни.
А Мирош меж тем упрямо идет вперед. Он решил, что у них будут отношения, и он делает для этого все, что может и что от него зависит. Не могу его за это упрекать, хотя с моральной точки зрения, влезать в отношения и рушить их... Впрочем, мне кажется, что Полина сама невольно подает ему некие сигналы, она сама хочет что-то изменить в своей жизни, но пока стоит на распутье и не знает, в каком направлении идти. Хотя могла бы довольно быстро свести на нет все попытки Мироша. Но не сделала. Где-то сердится, где-то раздражается, где-то просто вздыхает и закатывает глаза от его наглого напора, но ни разу не послала.
И вот теперь он вместе со своей "бандой" прикатил в Затоку. А впереди лето, а впереди два месяца без Стаса... Чувствую, что это лето войдет в историю.
ДжЫн, Светлая, благодарю!!!!

Привет!
Согласна с девочками. Будь у Полины настоящие чувства к Стасу, никакие репетиции и помощь маме с пансионатом не остановили бы ее от решения провести эти два месяца с ним где бы там ни было. А она сама не понимает, что к нему испытывает. Но это явно не та любовь, что горит ярким огнем и заставляет сердце учащенно биться. У нее со Стасом все ровно. А ему уже нужна определенность.
Эти два месяца в разлуке как раз и покажут, а что же нужно Поле. Ну и присутствие рядом Ивана поможет разобраться. Думаю, появится возможность получше с ним познакомиться, раз уж он всего через дорогу от нее, да еще и настроен так решительно.
Девочки, спасибо за продрлжение!
___________________________________

Ага , может и надеется , что когда-то у нее возникнет желание быть с ним рядом , но только не сейчас .
От своего человека не отказывается , не ее он человек и этим все сказано .
Спасибо девочки .