Airkiss:
Спасибо, Света! Очень тяжело читать и больно за Таню и Костю. Я думаю, Костя еще благородно поступил, давая деньги на операцию, при таких-то исходных. Хоть и ни при чем Володя, вроде бы отец все подстроил, но все равно сильно жжется такое их общее прошлое.
Belira:
Прочла все что написано, очень грустно и жаль что все так складывается! "Свет в конце.." планируется или это ,все- таки , драма???
Фрези:
Спасибо за продолжение. Рада узнать, что Татьяна любит малыша, хотя не любит его отца.(В реальности наблюдаю пару обратных примеров, детям сложно в таких семьях.) Прониклась атмосферой одиночества, окружающей Таню.
Ирэн Рэйн:
Светочка, с первым днем весны и спасибо за продолжение
Какое-то оно совсем безрадостное... 
lor-engris:
Та старая обида хоть и горчит, но не может послужить достойным поводом для отказа в помощи. Костя не держит зла на Володю, но поступил так не ради него - ради Тани, которую любил всю жизнь, и частично ради Олега, которого не захотел лишать близкого человека своим равнодушием. Никто не знает, что случится завтра, поэтому нужно любить и ценить близких - эту истину Костя усвоил, как никто другой из персонажей.
Планируется счастливый конец, но не сказачно-сиропный, а, как я надеюсь, максимально реальный
Сейчас в романе, к сожалению, темная полоса у героев, но так бывает, никто не застрахован. Дальше будет светлее. Автор не ставит перед собой цели создать "мрачнюшку" и выдавить из читателя побольше слез - автор пишет, как пишется, как лежит душа. Да, отчасти это драма, но все главные герои останутся живы, счастливы, а те, кому не удалось соединиться с любимым человеком, обретут душевный покой.
Ребенок не виноват, что его родители не любят друг друга. Это ведь частичка Тани, живой человечек, который будет любить свою маму просто за то, что она есть. И Таня, когда пройдет первичный шок и ужас от чуть не сделанного, это поймет. И, положа руку на сердце, любовь - такая неоднозначная штука, что брак по расчету зачастую бывает счастливее брака по большой и чистой. С другой стороны, что-то же двигало людьми, которые, женясь на нелюбимых, заводили детей и отыгрывались потом на них и друг на друге (идеалистка я все-таки) Опять же, Таню выдали замуж фактически насильно, малыш - пока единственный для нее якорь, спасающий от уныния.
Давящая атмосфера одиночества очень субъективна. Тане кажется, что весь мир против нее, а для постороннего человека, может быть, все показалось бы не таким ужасным. Ее не бьют, не унижают, не насилуют, не приковывают к батарее. Володя мечтает обеспечить семью всем необходимым, за кадром рычит на отца (папаша-то не только Таню выдернул, но и сына, который раньше палец о палец не ударял). Да, свекр - сволочь, и сволочь конкретная, но он, помимо всего прочего, тяжелый человек, а такие люди и к любимым, родным могут относиться соответственно.
На здоровье!)
Какое-то оно совсем безрадостное... Ириш, спасибо, взаимно
Дальше будет светлее. Таня с Костей должны пережить эти испытания. И, да, после этой главы, скорее всего, Олега и Динку "включу". Соскучилась я по ним что-то)
Девочки, спасибо за комментарии! Они очень помогают мне понять, куда двигаться дальше. Буду думать над второй половинкой. Как бы помягче ее вам подать...
Peony Rose:
Спасибо
М-да, похоже, старший Дубровин после ухода жены решительно возненавидел всех женщин и решил невестку взять в ежовые рукавицы...
Володя с его подачи жену определил в батрачки, тараканы в доме, даже дезинсекцию не сделали, бр-р-р.
Даже диплом не позволили получить. Нездоровая обстановка, нездоровая...
И тут еще эта новость о Косте. И прослушка.
Жду продолжение и боюсь, если честно, вспоминаю спойлер. Тема на самом деле сложная и больная.
lor-engris:
Элли, спасибо!) И с прошедшим днем рождения
Не совсем, но близко к тому. Будь Таня языкастой бой-бабой, которой море по колено, кони, избы и другие радости... Или так: окажись на месте Тани кто-то вроде Яны, рукавицы были бы помягче. Таня же органически не способна огрызаться - она домашняя, послушная девочка. И вроде бы А.К. победа над слабым, зависящим от него существом (а Таня всерьез думает, что, скажи она хоть слово поперек, ее невиновного отца снова упекут за решетку) льстить не должна, а гляди ж ты - тешит самолюбие.
Тараканы в панельном доме - больная тема
Если весь дом травить не возьмется, не вытравишь. Будет меньше, но 2-3 в день все равно проскочут. Меня первый год тоже передергивало, потом смирилась)
Тараканов они вытравят, когда на ноги встанут, обязательно)))
Да уж, здорового мало. И хуже всего то, что поддержки ждать неоткуда.
Навалилось все разом, вот нервы и сдали. Организм и так трусить начинает, а все сыплется сверху и сыплется. Хотя прослушка установлена во благо, не нервировать Таню она не может.
С моей везучестью, когда пузатая ходила, ждала мультики, переключала каналы и случайно попала на передачу об абортах, очень подробную, с видеовставками. Смотрю, по спине пот катится, а переключить не могу. Я человек слабо впечатляющийся, но ревела. Настолько тяжелый моральный аспект, настолько разные мнения, а статистика, вещь упрямая, ужасает...
Изначально я не собиралась трогать эту тему, а тут всплыла.
Выбор глупой девочки, поддавшейся эмоциям, уставшей притворяться сильной, или?..
lor-engris:
Настя, с удовольствием принимаю) Добро пожаловать!
lor-engris:
» Глава 28. Слабость и сила
К Москве подъезжали глубокой ночью. Не привыкший оставлять позади восемь сотен километров за один присест, Володя тер глаза и ругался сквозь зубы. Ниже пупка все окаменело, но, стоило переменить позу, как в поясницу впивалась толстая цыганская игла. Рубашка промокла от пота и липла к спине. Володя повернул ручку, опуская стекло еще на сантиметр. Ниже было нельзя: он ехал на приличной скорости, а на заднем сидении скукожилась Таня, которую могло продуть.
Какого черта он поддался на ее уговоры?! Уходя в обгон, Дубровин ударил по рулю, не заботясь о том, что измученная долгой дорогой и дурнотой жена задремала меньше получаса назад. Машина отчаянно взревела – Таня дернулась и проснулась. Слабо застонала, ударившись локтем об дверцу. Свет фар встречного автомобиля выхватил из темноты ее белый, покрытый испариной лоб. Володя мельком глянул в зеркало заднего вида и притворился глухим. Сама виновата.
Жалость, которая еще утром цвела пышным цветом, сменилась раздражением. Когда он, примчавшись домой по звонку, услышал безумную просьбу, сказал свое твердое «нет», даже три твердых «нет» и пригрозил запереть в ванной, жена, подумать только, в ногах у него валялась! Забыв о гордости, тыкалась лицом в его колени, обнимала, а в мутных тоскливых глазах – ни слезинки. Хоть бы отца постыдилась, так нет!
Таня, казалось, не видела ничего вокруг. Цеплялась за Володины руки, покрывала их жаркими влажными поцелуями и клялась, что сделает все. Все, что он захочет.
– Ты что, рехнулась? – спросил парень жалобно. – Вставай! Пап, ну хоть ты скажи ей...
Ища поддержки, он повернулся к отцу. Тот хрустел пальцами и рассматривал невестку со смесью жалости и брезгливого недоверия, точно возлагал на нее большие надежды, а она возьми и не оправдай.
Развернувшись на каблуках, Алексей Кириллович прошествовал к двери.
– Отвези, – бросил он через плечо, – раз тебя так просят. Я отпускаю. И было бы из-за чего ломать комедию. – Остаток фразы он проворчал себе под нос, однако Володя услышал.
Отец, и раньше не отличавшийся приветливым нравом, за месяц утратил последние остатки благодушия и альтруизма. Раз отпускает, значит, не просто так.
– Денег дай, – попросил Володя. – У меня ни копейки, мало ли что...
Старший Дубровин остановился, достал бумажник, отсчитал несколько крупных купюр и протянул сыну. Вместе с деньгами вернулось приятное, но успевшее потускнеть чувство защищенности, уверенности в своих силах. Он и не подозревал, как ему этого не хватало. Володя даже не спросил, зачем так много. Пригодятся.
– Собирайся, – приказал он жене. – Мне полосатую майку и летние штаны положи.
За всю дорогу Таня не проронила ни звука. Не просила остановиться, не требовала еды. Когда Володя съезжал с трассы, чтобы размять ноги, она открывала пассажирскую дверь и, не вставая с сиденья, долго кашляла в траву. Жадно, давясь и захлебываясь, пила теплую воду из бутылки. Володя ее решительно не понимал.
– Чтобы я еще хоть раз тебя послушал... А все из-за этого убогого, – бубнил он, промакивая лоб и виски чистой тряпкой. Две-три таких тряпки всегда лежали в Дубровинской машине под сиденьем. – Нет, ты посмотри на себя! Мне же твой отец голову оторвет. Не могла недельку отлежаться? Купили бы билеты, поехали бы поездом, как все нормальные люди... Папа прав: ты хуже ребенка. А если у тебя начнется, что я с тобой посреди дороги делать буду? Ты что-нибудь с собой взяла на этот случай?
– Это не месячные, – прошелестела Таня, сглатывая.
– Вообще здорово! А что тогда?
– Пока не знаю, но... ехать нужно сразу. Я чувствую.
– Тьфу ты!
– Спасибо, что согласился.
– Ой, лучше спи!
Припарковавшись напротив знаменитого дома на Котельнической, Дубровин готов был выть от счастья. Таню пришлось тащить на руках: из машины она выбралась сама, но споткнулась после первого же шага. Ради кого такие жертвы? Ради кого, объясните?!
Володя считал, что обошел Ларионова по всем пунктам, а теперь зависть и ревность к побежденному сопернику вспыхнули с новой силой. Ради своего драгоценного Костеньки Таня не погнушалась бы ничем, пошла бы на любую подлость, в то время как на спасении мужа потаенные резервы наверняка бы сэкономила – Володя видел это и бесился.
Если она еще и денег попросит для этого урода, он с превеликим удовольствием покажет ей кукиш!
--------
Володя проснулся от того, что кто-то сначала неуверенно, но потом все сильнее тряс его за плечо. Он неохотно разлепил веки, увидел люстру с висюльками под потолком и не сразу сообразил, где находится.
Болело буквально все. Вчера ночью Володи хватило лишь на то, чтобы передать жену на руки отца и мачехи, доплестись до ванной, кое-как умыться и, не раздеваясь, рухнуть на расстеленный для него в гостиной диван.
– Вставайте! – Петр Викентьевич упорно звал его на «вы». – Тане плохо, мы вызвали врача. У нее зашкаливает пульс, ночью она бредила, сейчас затихла, но...
Остатки сна мгновенно слетели с Дубровина. Володя подскочил и охнул от боли в мышцах.
– А я что могу сделать? – пробормотал он, ероша кудрявые волосы. – Отвезти в больницу?
– Таня не дает нам помочь. Просит вас. Она... мне кажется, она...
За малым не сбив тестя с ног, Дубровин помчался в Танину комнату. Замер на пороге, впившись глазами в лицо жены. Впечатлительный профессор сгустил краски: выглядела она бледной, обессиленной, но никак не умирающей. Даже отталкивала руку Регины Вячеславовны, которая собиралась ей что-то вколоть.
– Что за цирк ты тут устроила?! – прорычал Володя, подходя ближе. – Почему сразу меня не разбудили? Да уберите вы этот шприц!
Регина незаметно от мужа и падчерицы показала ему язык, бросила шприц в тумбочку и вышла. Дубровин сцапал холодные Танины руки в свои, спросил неприязненно:
– Почему ты не пьешь лекарство?
Жена не отвечала. Невесомо гладила пальцем тыльную сторону его широкой ладони и улыбалась, если слабенькую судорогу лицевых мышц можно назвать улыбкой. Таня вторые сутки ничего не ела и теперь была слабее новорожденного младенца.
– Мне ночью мама приснилась, – сказала она наконец. – Обещала, что все будет хорошо. С нами, с...
– Танька, – перебил Дубровин мрачно, – ты уже прозрачная, тебе есть нужно.
– Да, – неожиданно согласилась Таня, – нужно есть. Дождемся «скорую», чтобы папу успокоить, и обязательно поедим. Жаль, что к Косте сегодня не попаду. Сил совсем нет.
Врач «скорой помощи», смерив давление, температуру и поводив по Таниной костлявой спине слушалкой, начала задавать вопросы совсем уж дурацкие и неудобные. Володя хотел было выйти, но очередной вопрос толкнул его под коленки и заставил обернуться:
– Милочка, а ты случайно не беременна?
Танины щеки заметно порозовели, а Володя Дубровин, от которого «беременела» половина знакомых девчонок, а другая половина склонялась к этой соблазнительной мысли, вдруг ощутил такую сумасшедшую ребяческую радость, что, когда врачиха принялась его песочить («Совсем из ума выжил, беременную жену по жаре через полстраны тащить»), только счастливо улыбался и кивал. Если все это правда, то никуда от него Танечка не денется. И у них будет самая настоящая семья!
Жену забрали в больницу: выяснять обстоятельства и сдавать анализы. Дубровин собирался поехать с ней, уже обрадовавшись, что Таня забыла о Ларионове, однако она, лежа на носилках, внезапно взяла мужа за руку и шепотом попросила съездить, узнать...
Поехал, разумеется. Володя на радостях и помириться с Костей был готов, да, к счастью, не срослось: с утра Ларионова прооперировали, и теперь тот выходил из наркоза. Какой-то недавно вернувшийся из отпуска хирург-новатор решил, что хуже они не сделают, а рискнуть спасти парню ноги можно и нужно. Сидеть он и так прекрасно сможет – сразу видно, упорный мальчик, цепляется за любую возможность сделать что-то самостоятельно. Но, кто знает, вдруг случится чудо? Анатолий Павлович такой умница, хирург от бога, стольких людей на ноги поставил...
Володя слушал вполуха, что стрекочет болтливая бабка на посту. Представился другом больного, дал на лапу чисто символически, и, пожалуйста, тебе не только врачебную тайну раскроют, но и семейным рецептом пирожков поделятся.
«Пусть живет, – милостиво разрешил Володя. – Меньше будет шастать по ночам в одиночку. Нет, странно все-таки, что ни говори... Но Таню, пока она полностью не оклемается, сюда пускать нельзя. Лучше сам еще разок приеду, узнаю, что да как».
Беременность подтвердилась, а вместе с беременностью – анемия, нервное истощение и угроза выкидыша, если ему, Володе, снова вздумается тащить жену за сотни километров. Через неделю Таню отпустили домой, Дубровину велели сдувать с нее пылинки, кормить три раза в день и ни в коем случае не волновать. Володя позвонил отцу – тот скептически хмыкнул, однако поздравил сына и велел не торопиться, сидеть в Москве, сколько потребуется.
«Считай, что у тебя отпуск... Кстати, Владимир Алексеевич, ты уверен, что ребенок твой? Это так, пища для размышлений... Ладно, детишки, отдыхайте, кушайте мороженое, а мне работать пора».
Володина радость значительно померкла. Втайне от жены он съездил к наблюдавшему ее врачу и с облегчением узнал, что срок беременности – примерно пять недель. Костя ушел со сцены гораздо раньше. Можно было праздновать дальше, если бы не одно обстоятельство: состояние Тани не улучшалось, несмотря на все пляски с бубном. Она по-прежнему отказывалась от еды, ее постоянно тошнило, а по ночам она плакала, зовя поочередно то Петра Викентьевича, то маму, то своего Ларионова.
Как же Володя его ненавидел! Нет, их обоих: воротя нос и рыдая в подушку о своем бывшем, Таня добровольно загоняла в могилу себя и будущего ребенка, с каждым днем становясь все больше похожей на привидение.
– Я не нарочно, Володя, – шелестела она. Еще недавно роскошные волосы теперь падали на грудь двумя тусклыми жиденькими косичками. – Как будто душит что-то, мешает жить. Не успокоюсь, пока его не увижу.
– Ты меня шантажируешь?! Еще наглости хватает...
– Вовсе нет, – серьезно возразила она, за прошедшую неделю повзрослевшая лет на десять. – Я тебя никогда не обманывала. Отвези, Володенька. Пожалуйста!
– Ладно, – согласился Дубровин, стиснув зубы, – но ты должна пообещать, что это первый и последний раз. Больше никогда, – слышишь? – никогда не скажешь в моем присутствии его имя. Просто вычеркнешь из нашей жизни, поняла?
– Да. Я обещаю.
– Тогда сегодня приводи себя в порядок, набирайся сил, а завтра утром поедем.
Она послушно закивала, однако выбраться из дома на следующее утро ей так и не удалось: истощенный организм Тани плохо переносил беременность и выкидывал непонятные фортели. Она не жаловалась, делала все, что велели ей врачи, изо всех сил пытаясь выздоравливать, но смогла подняться с постели и сделать первый неуверенный шаг только через два дня после разговора с мужем.
– Сиди, я сам все узнаю, – велел Володя, останавливая машину напротив входа в отделение хирургии. – Нечего тебе там заразу цеплять. Если можно будет к нему, приду и позову. Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо. – Тане действительно было лучше. Жара утром немного спала, запахло приближающейся осенью, а по прогнозу и вовсе обещали дождь.
– Тогда сиди, я быстро. – Володя поцеловал ее впалую, но уже не такую бледную щеку. – Сына слушайся.
Дубровин не возвращался долго. Чтобы скоротать время, Таня рассматривала обшарпанное серое здание больницы, старую лестницу с пандусом для каталок и инвалидов, следила за тощей полосатой кошкой, которая гоняла по двору толстых важных голубей. Гадала, куда занесет ветром пожелтевший кленовый листок. Пыталась представить встречу с Костей, но не могла: горло стягивала колючая, как десяток застрявших рыбьих костей, боль, а перед глазами все расплывалось. Так нельзя, нужно думать о хорошем... Но о чем?
О ребенке Таня всерьез не думала. Первичная радость выветрилась, маленькая горошинка внутри нее никак себя не проявляла, не считая тошноты, отвращения к привычным запахам и дурного самочувствия. Таня где-то читала, что на четвертой неделе у эмбриона уже понемногу бьется сердце, а на шестой он начинает шевелиться. Но тогда почему она его не чувствует? Почему ее дитя причиняет матери одни страдания?
«Матери», – Таня впервые назвала себя так и безмерно удивилась. Какая из нее мать? Представить себя беременной или, того хуже, кормящей ребенка не получалось. Ее однокурсница Вика Ирхина забеременела на третьем курсе, до последнего ходила на занятия и начала рожать прямо посреди экзамена. Вот страху-то было.
Таня расстегнула три нижние пуговицы на блузке и положила ладонь на свой плоский живот. Прислушалась к ощущениям. Ничего, абсолютно... Хотя нет, ее снова начинает подташнивать.
Застегнув блузку, Таня собиралась открыть дверь, но заметила Володю. Тот шел к машине какой-то странной прыгающей походкой. В его правой руке желтела широкая бумажка.
– Поехали домой. – Муж захлопнул дверцу и провел рукой по лбу.
– Подожди, как домой?! Разве мы... разве я не?..
– Вот. – Дубровин сунул ей бумажку и, не глядя на Таню, полез в карман летней куртки за ключами. – Мне очень жаль, Танюш. Мне, правда, очень жаль.
«МЕДИЦИНСКОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ». Серия, номер, дата выдачи. Фамилия, имя, отчество умершего... Жирные черные буквы поплыли перед глазами.
– Таня! – Он хлопал ее по щекам. – Таня, Таня, Таня, очнись...
– Этого. Не. Может. Быть!
– Это правда, Тань. Мы не успели всего на день.
Она заставила себя снова посмотреть на кошмарную бумажку. Дата смерти: ** августа 1984 г. Четырнадцать часов и пятьдесят две минуты по московскому времени.
--------
Таня очнулась в своей постели. Шторы были плотно задернуты, поэтому в комнате стоял полумрак. Равнодушно тикали часы на стене, но они висели в тени и не давали представления о времени. На примятом покрывале рядом с Таней сидела Регина и что-то пила из отцовской кружки, которую сама же подарила ему на День науки. Зеленая керамическая кружка, размером и формой напоминающая пивную, а на ней вручную нарисованы всевозможные химические формулы и названия элементов. Только Регина могла осилить объем этой громадины в один присест: профессор пиво, как и любой другой алкоголь, в больших количествах не употреблял.
– Проснулась, наконец, – сказала мачеха своим обычным тягучим тоном. – Чаю хочешь?
– Где Володя? – Чтобы произнести два простых слова, пришлось трижды прочищать горло.
– В Петином кабинете. Играют в шахматы, ждут, пока очнешься. Сейчас позову.
– Нет! – каркнула Таня, пытаясь сесть на постели и избавиться от нагретых телом простыней. Она вспомнила все до последней минуты и хотела знать. – Ты видела?..
– Справку? Конечно, видела. Прими мои соболезнования.
Злость придала Татьяне сил.
– Почему он увез меня оттуда?
– Потому что ты была невменяема. Еще помчалась бы, чего доброго, с трупом обниматься. – Регина брезгливо передернула округлыми плечами и отпила из кружки.
Таня стиснула голову. Мысли, одна хуже другой, готовы были разорвать череп и вырваться наружу.
– Что мне теперь делать? Один день... один день... Я не успела всего на день!
– И что такого? Тебе было плохо, ты просто физически не могла встать и пойти...
– Не могла, – тупо повторила Таня, и ее похудевшее лицо исказила такая жуткая гримаса, что Регина едва не выронила кружку.
– Татьяна, приди в себя! – зашипела она по-гусиному. – Ты же не думаешь...
– Они сломали мне жизнь. Они отняли у меня все, что я любила. Они не люди, они... Я просто хотела попросить прощения!!! А они... не дали мне даже этого. Костя умер из-за них! Он, – она больно ткнула себя пальцем в живот, – с ними заодно. Я его ненавижу! Их всех, до единого! Да чтоб они все сдохли!!! Ненавижу, ненавижу...
Кричать не получилось: Таня осипла. От боли, от злости, от своей ненависти.
– Эй-эй-эй, подруга дней моих суровых! – Регина напрасно пыталась до нее дозваться и, в конце концов, влепила падчерице звонкую пощечину. Таня всхлипнула и утихла. – Так-то лучше. Это все, конечно, очень грустно, но от меня ты что хочешь?
– Помоги. Я знаю, ты это умеешь.
Регина облизнула губы. О какой помощи идет речь, сомневаться не приходилось.
– Это не выход. Если записать тебя к врачу, они все равно узнают и не пустят, а соваться к Виолетте себе дороже, это крайний случай...
– Если не поможешь, я расскажу отцу про полотенца и кровь, которую видела в ванной прошлой зимой, – пригрозила Таня. – Ты бы не стала делать это сама, если бы не была уверена, что все обойдется, верно?
– Ты ничего не докажешь, – возразила Регина, но ее накрашенные глаза трусливо забегали.
– Докажу. Папе наверняка будет интересно узнать, почему у вас с ним до сих пор нет детей. Еще и разведется с тобой...
– Только попробуй, сволочь! Задушу этой же подушкой!
– Души, – засмеялась Таня. – Не мытьем, так катанием. Мне все равно.
– Ты идиотка. – Казалось, мачеха вот-вот перекрестится. – Ты не в себе. Я позову Петю! Таких лечить надо...
Таня с тоской и мольбой смотрела на нее, комкая простыни непослушными пальцами.
– Рина, прошу тебя! Я устала, я не хочу так жить. Я не смогу с этим жить! Если ты не поможешь, сделаю это по-другому. Терять мне уже нечего.
Мачеха перестала играть в испанскую инквизицию и серьезно задумалась. Поставила кружку с недопитым чаем на тумбочку, накрутила на палец прядь высветленных волос. А Таня, хорошо знавшая Регину, перестала сомневаться, что ей помогут, и успокоилась.
– Если помогу его вытравить, жить будешь? Учти, Петя твоей смерти не перенесет. Он и так еле держится, совсем сдал. Наркота эта проклятая, изолятор, потом твоя свадьба, а теперь еще и Костя... Ты не торопись, подумай. Жить выгоднее, чем умирать вот так. Перетравишь их всех по одному, поквитаешься. Чем не выход?
Таня покачала головой. Ей мучительно хотелось избавиться от того, что, как паразит, сидело в ней, высасывая все соки. От того грязного, мерзкого, чужеродного, ненужного ей. Прямо сейчас, не медля. Ей казалось, что так будет справедливо. Забылась мораль, потонула в густой, едкой и черной, как смола, ненависти.
– Жить буду. А он и не человек-то, в сущности. Кусок мяса, – повторила Таня жестокие слова свекра. – Помоги мне, Рина. Ты должна меня понять.
– Ладно. Я попробую их куда-нибудь сплавить, но на всякий случай будь готова постонать и поулыбаться на публику. Дубровин твой, конечно, не сахар, но он за тебя, дуру, переживает.
Притворяться не пришлось. Таня послушала сбивчивые слова Володи, вытерпела целование рук. Мысленно попросила прощения у отца и незаметно мигнула Регине. Та выпроводила мужчин за дверь, подговорила профессора увести Володю на часок-другой, в красках расписав плачевное состояние Тани. Шок, отрицание, все такое. Девочке лучше побыть одной, смириться, успокоиться, а она, Регина, проследит.
Рина не зря утверждала, что вертит мужем как хочет. Петр Викентьевич, сделав свои выводы, как миленький увел поникшего зятя за пределы квартиры.
– Последний раз спрашиваю: ты хорошо подумала? – уточнила мачеха, когда они с Таней остались наедине. Присела в кресло и на мгновение полностью исчезла во вкрадчивом полумраке, слилась с неяркой обивкой. – Жалеть потом не будешь?
– Не буду. Раскрой шторы, пожалуйста.
Регина долго, почти не мигая, смотрела на Таню, потом грациозно поднялась с кресла, распахнула шторы, впустив в комнату яркий солнечный свет, и упорхнула на кухню, оставив дверь приоткрытой. Там она, судя по негромкому скрипу, полезла в шкафчик с лекарствами.
Хлопнула дверца шкафчика. Мачеха нашла то, что искала. Теперь она фальшиво и громко, чтобы слышала Таня, напевала: «Зачем вы, девочки, красивых любите?»
Засвистел не успевший остыть чайник, зазвенела о стенки стакана чайная ложечка. Дилинь-дилинь, дилинь-дилинь.
К горлу вновь подступила с таким трудом сдерживаемая дурнота, и Таня попыталась сесть. Потом, правда, упала обратно на подушки – такая была слабость.
Дилинь-дилинь, дилинь-дилинь. Одни страдания от той любви.
Ровно семнадцать «дилиней» спустя Регина вернулась. Бесцеремонно сбросила со столика книги и опустила на их место поднос с серебряной окантовкой. Помимо стакана, на подносе ютились чашка из мачехиного фарфорового сервиза, разрисованного пастушками и овечками, и тарелка с бутербродами: крупные, неровно порезанные куски белого хлеба с толстым слоем желтоватого, расплывшегося от жары масла.
Таню замутило сильнее.
– Ешь. – Регина протянула ей бутерброд. – На пустой желудок нельзя.
– Не могу. Меня стошнит.
– Давай через «не могу»!
Таня замотала головой. Мачеха разозлилась.
– Или ты ешь, или я все выливаю и рассказываю Пете. Думай быстрее, они в любой момент могут вернуться.
Таня с плохо скрываемым ужасом посмотрела на стакан. В нем, еще не успокоившись после «дилиней», плескалось что-то мутно-ржавое с мелкими белесыми хлопьями.
– Все. – Регина плюхнула хлеб обратно на тарелку. – Выливаю. Свяжись с тобой...
– Подожди!
Слабо двигая челюстями, Таня кое-как одолела половину бутерброда. Мачеха поцокала языком и, поддерживая, чтобы не облить все вокруг, подала чашку с водой.
– Запей.
– Рина...
– Вот. – Она воровато покосилась на дверь и, дуя на пальцы, взяла с подноса злополучный стакан. – Быстро и до дна. Не кипяток, не бойся. Как чай. Будет больно, зато недолго. Меня ни разу не подводило.
– Что это?
– А тебе не все равно? Пей, говорю.
Первый же глоток обжег пищевод. Жидкость полоснула по живому, заставив отшвырнуть стакан и зайтись в приступе кашля. Задыхаясь, Таня свесилась с кровати, и ее вырвало.
– Я не буду, – хныкала она. – Не нада-а!
Регина перевела взгляд на свою забрызганную юбку, мокрое пятно на ковре, на чудом уцелевший после падения стакан и сказала раздельно:
– Тогда идите к черту вы оба! Вот и делай после этого людям доброе дело.
Таня плакала горько и безутешно, выплескивая все, что копилось в ней с несчастного июня и прежде не имело выхода. Оплакивала Костю, свою загубленную молодость, возможности и перспективы, которых ее лишили по чужой прихоти. Возможность чувствовать что-то, кроме ненависти и душевной боли. Возможность любить и быть любимой.
Рот по-прежнему жгло, язык распух, а любая попытка сглотнуть...
– Хорош выть, сама виновата. Что, так уж больно? – сменила гнев на милость Регина. – Ну-ка, открой рот, я посмотрю... Мамочки! Ты же всю пасть себе сожгла!
Теперь мачеха лупала глазами и таращилась на Таню, как на летающую тарелку.
– Не понимаю. Йода я налила как обычно, даже меньше. Таблетки не просроченные и не поддельные... Татьяна, – Регина издала странный хрюкающий звук, – хватит реветь, разговор есть. Сейчас обезболивающее принесу, помажу, и поговорим. Нет, я решительно против... хррм...
Когда жжение во рту и в горле стало терпимей, случилась совершенно невероятная вещь: Регина обняла всхлипывающую Таню почти по-матерински.
– Татьяна, без дураков, тебе рожать надо. Это, если хочешь знать, веление судьбы. Знак свыше, тьфу ты ну ты.
– К-какое еще в-веление?
– Вполне может быть, что я перепутала и добавила чего-то не того, но... Короче, не забивай голову. Чихни на всех и рожай! В накладе не останешься.
– Я не понимаю, – пробормотала Таня.
– Тебе и не надо. Танька, мы с тобой две дуры: я старая, ты молодая. Дети – это такое счастье, что вся козлодурь их папаш на этом фоне меркнет.
– По-моему, с ума сошла ты, а не я.
Таня хотела высвободиться. Ей не дали.
– То, что сама не рожаю, еще ни о чем не говорит, – вздохнула Регина. – А тебе надо, пора и... ну, если хочешь, представь, что это его ребенок. Вполне себе осуществимо.
– Но это же будет неправда.
– Да какая разница?! Самовнушение – великая вещь. И потом, ребенок никому ничего не должен. Его можно любить просто так, вместо мужа. Поймешь, когда пузо на нос полезет... Нет, Татьяна. Может, у тебя и аномальная ротовая полость, но ждать, пока не в том месте застрянет кюретка или... ну, глупо, согласись!
– Ты все выдумываешь, – бесцветным голосом прервала Таня до нелепости восторженную речь. – Никакого ребенка не будет.
--------
Олег Владимирович Дубровин появился на свет в ночь на седьмое апреля 1985-ого года в результате экстренного кесарева сечения. Его мать, за жизнь и за возможность которой снова иметь детей боролись лучшие московские светила, больше двух дней отходила от наркоза. Его отец был вдрызг пьян, а дед улаживал формальности и в итоге первым увидел внука. Дежурная медсестра клялась, что, когда высокий, вполне соответствующий своей фамилии, могучий мужчина выходил из родильного отделения, у него были красные глаза и отсутствующее лицо. Но вполне вероятно, что и первое, и второе было следствием недосыпа.
А в трех часах езды от столицы Костя Ларионов вздрогнул и проснулся. Во времянке горел светильник в виде подсвечника: Костя заснул над книгой и не погасил его. От неловкого движения книга упала на пол. За неполный год к рукам вернулась подвижность, но слушались они по-прежнему неважно.
Поднять книгу – что в этом сложного? Всего лишь слегка повернуть корпус и опустить кисть.
Костя извивался, как червяк, но тело не подчинялось. При любой попытке изменить положение притихшая после сна боль становилась невыносимой. Костя экономил на обезболивающих – от гордости и недостатка средств. На его лечение ушло, продолжало уходить и наверняка уйдет еще столько, что впору вешаться.
Запал «встать и пойти через месяц» быстро погас. Костя держался на чистом упрямстве и словах молодого хирурга Анатолия Павловича Дементьева:
«Знаешь, парень, любая ситуация делится на две части: та, что зависит от человека, и та, за которую несут ответственность внешние факторы. Так вот, твою ситуацию мы разделили пополам. Я сделал все от меня зависящее, теперь дело за тобой. Захочешь встать и пойти – встанешь и пойдешь. Все, что для этого требуется, у тебя есть».
Очередная волна боли на миг ослепила и выгнула дугой, однако истекающий потом, обессиленный Костя после первого, второго, третьего десятка бесплотных попыток, наконец, сумел свеситься с кровати. Ногти царапнули выцветший переплет, дрожащие пальцы сомкнулись на книге. Осталась ерунда – подтянуться обратно и не выронить свою ношу.
Костя отдавал себе отчет, что чудес не бывает. И сегодня чуда точно не случится: пройдет буквально секунда и книга упадет. Однако он улыбнулся и тихо, но внятно сказал, обращаясь неизвестно к кому:
– Ничего, мы еще повоюем.
Ирэн Рэйн:
Света, что ж ты творишь? Душу вынимаешь и трясешь!
Дети – это такое счастье, что вся козлодурь их папаш на этом фоне меркнет.
Вот только за эту фразу хочется тебя расцеловать. Как же верно! Каждое слово!
Спасибо огромное тебе
Peony Rose:
Света, спасибо большое
Тяжело тебе было писать, чувствую... такое через себя процеживать - ох.
Не понимаю, кто и почему выдал свидетельство о смерти Кости. Ну, потом ясно будет, думаю... Костя спрятался и восстанавливается как может - хорошо.
Олег Дубровин - боец ) Как он сумел родиться на белый свет ))) Видимо, ангелы стерегли. Может, тот самый ангел Динки?
Регинка, конечно, гадюка, но в этой ситуации она оказалась в роли ведомой и, несмотря на это, даже сумела Таню как-то подвести к правильным выводам.
А Дубровин-старший все темнит, ох, темнит...
