lor-engris:
Арвен:
lor-engris:
smorodina:
lor-engris:
lor-engris:
Solazzo:
Airkiss:
lor-engris:
lor-engris:
Наши дни
Динка никогда не видела столько снега.
В родном городе, поочередно то замерзавшем, то оттаивавшем десятки раз за один зимне-весенний период, снега и льда было в достатке. Однако непривычно стоять именно так, на возвышении (или, как привыкла называть местная ребятня, на «горке»), и видеть перед собой сплошное белое пространство с редкими черными вкраплениями деревьев у самого горизонта и серо-зелеными – турников и футбольных ворот спортивной площадки.
Если раскопать белую массу у подножия «горки», то можно найти самую настоящую зеленую траву, которую никто не сажал – она сама выросла. Динка траву нашла и сразу закопала. Чахлая она, мятая, замерзнет еще. Пускай спит до весны.
Справа дымила трубами маленькая сельская котельная, которую сторожил дед Михалыч Степнов, их новый сосед. Он гордо называл себя «оператором», но в котельной оперировать было некого, поэтому Михалыч Степнов скучал, слушал радио и пил припрятанную под топчаном от проверок водку. Вместе с ним котельную сторожила рыжая кошка по имени Мошка, а иногда приходила дедова жена ДарьСеменна – грузная краснолицая женщина в синем платке и овечьем тулупе, насквозь пропахшем сладковато-грязным песьим запахом. Она плюхала на стол промасленный кулек с пирожками, котлетами или другой снедью для Михалыча Степнова, вываливала в грязную Мошкину миску рыбную кашу и подозрительно принюхивалась к мужу. Наученный горьким опытом дед Степнов доставал водку строго после ухода ДарьСеменны, а если та вдруг задерживалась – стоически терпел и не пил.
– Думаешь, она обо мне печется? – сопел Михалыч, выбрасывая на улицу жадную Мошку, а то «опять пережрала, зараза, еще нагадит где». – Да ниче подобного! Зять наш в райцентре за тепло ответственный. Поймают меня на рабочем месте, унюхают – Женька потом проблем не оберется. А я ж не пью, дочка. Я токмо для здоровья, одна рюмашка перед обедом. Плохо разве?
Динке нравилась котельная, несмотря на царивший здесь бедлам и огромные пыхтящие котлы. Шум становится глуше, когда закрываешь дверь в подсобку, зато сама котельная – это целая система, и работает она строго по расписанию. Динка по минутам знала, во сколько дед Степнов ходит проверять давление и температуру, куда и как записывает показания и по каким дням дает полный отчет «наверх». Михалыча она не боялась, в отличие от той же ДарьСеменны или злых мальчишек Чурсина и Захаркина. Михалыч был надежный, добрый и понятный. Совсем как Олег, только старый, желтозубый и с торчащей из дряблых щек сизо-седой щетиной. А еще у него на правой руке под указательным пальцем был нарисован военный самолет, но Михалыч почему-то утверждал, что это орел.
Динку к деду Степнову стала посылать бабушка, когда они потихоньку привели в порядок дом и наладили быт. Привыкнув держать на себе хозяйство, Надин не выносила, когда кто-то путался под ногами, а Динка, по мнению бабушки, именно путалась. Олег теперь работал в городе, приезжал поздно вечером, а иногда и дежурил по ночам. Динке работать было негде: единственной библиотекой в сельском клубе, как и всем клубом, заведовала строгая Алена Васильевна. Лишних ставок не имелось, в библиотеку мало кто ходил, и работала она, как говорили, для отчетности.
В котельной можно было играть с Мошкой, привязав в веревочке сложенную «бабочкой» обертку из-под конфеты, подметать пол в подсобке, протирать окна, чтобы не пачкались, и пить с Михалычем Степновым вкусный чай. Вода в Мелехове – просто чудо какое-то. Совсем как покупная, только гораздо вкуснее. У Динки на местной воде даже волосы перестали выпадать. Загустились, заблестели, теперь и распустить не стыдно.
– Распустила Дунька косы, а за нею все матросы, – поджимала губы Надин.
А Олег улыбался и ничего не говорил. Наверное, ему тоже смешно: какие матросы в Мелехове? Поблизости даже речки нет, не в озере же этим матросам плавать!
Сегодня Динка тащила деду Степнову обед вместо ДарьСеменны: той серьезно просквозило поясницу, и соседка не могла встать с постели. Под мышкой Динка несла завернутый в пакет термос с супом, в правой руке – полотняную сумку с судочками. Судочки гремели при ходьбе, ударяясь друг о друга.
Вокруг ни души. Хорошо. Всякий раз, проходя мимо школы, Динка оглядывалась и втягивала голову в плечи: не прогуливают ли уроки задиры Чур и Захар? Не будут ли опять бросаться в нее снежками и улюлюкать? Нет, никого, к счастью. Почему они не понимают, как это больно и обидно? Она не может с ними играть, у нее сумки, но даже без сумок бегать по снегу тяжело и непривычно. Пыталась объяснить – не понимают, смеются...
Что-то больно ударило в плечо. Снежок из мокрого снега. Динка повернула голову: так и есть, выглядывают, корчат рожи. И откуда только взялись? Противные! До котельной оставалось совсем немного. Главное, не обращать внимания и спокойно идти вперед.
– Эй, убогая! Ты куда?
Она услышала, как скрипит снег под чужими сапогами, и побежала. Второй снежок пролетел мимо. До серой кирпичной стены было рукой подать, когда позади кто-то взвизгнул и, судя по звуку, упал. Динка остановилась, обернулась. Одного из тощих подростков (кажется, Захаркина) сбило с ног снежком размером с хорошую дыню.
– Шухер! – заорал второй и бросился наутек.
Его товарища схватили за шкирку и поставили на ноги, предварительно хорошенько встряхнув. Динка застыла на месте: потерявшему шапку, с мокрыми пятнами на коленках Захаркину что-то убежденно втолковывал Олег. Захаркин дрожал, но кивал. Наконец, мальчишка оказался на свободе и помчался вслед за товарищем, на бегу крикнув что-то грубое и наверняка обидное.
– Наивные, – вздохнул Дубровин, стряхивая с перчаток налипший снег. – Думают, не найду. Живу рядом со Степновыми – и кого-то не найду.
– Что ты тут делаешь? – спросила Динка, подходя. – У тебя же сегодня смена.
– Поменялся. Ты мне лучше скажи, что ты тут делаешь?
– К Михалычу иду. – Она показала Олегу термос и сумку.
– А он не оборзел? Дай сюда. – Дубровин в три больших прыжка оказался у входа в котельную и забарабанил в дверь. – Михалыч, открывай! Дело есть на десять литров.
Щелкнула задвижка, и на свет высунулся сонный дед Степнов в замызганной тельняшке и спортивных штанах. Мимо него прошмыгнула хитрая Мошка, заметила Динку и принялась тереться о ноги.
– Че трезвонишь? – спросил Михалыч, зевая.
– Да ниче, блин! Тебе окна для чего? – набросился на него Олег. – Заимел себе курьера – так хотя бы следи, чтобы ее не трогали! Ходит одна, лес в двух шагах... Мне одному кажется, что это ненормально?!
– Тебе одному, – подтвердил Михалыч. – В Мелехове маньяков отродясь не было, алкаши в лес не суются. Рядом школа, детский сад. Чего тебя не устраивает?
– Олег, все хорошо, мне бабушка разрешает, – робко вмешалась Динка.
– С бабушкой я еще поговорю. На! – Он сунул деду гостинцы от ДарьСеменны. – Приятного аппетита! Мы домой. Вечером зайду в гости, разговор есть.
– Да заходи, – пожал плечами все такой же невозмутимый Степнов. – Баню натопить?
– Топи, – буркнул Олег и потянул за собой Динку. – На здоровье!
– Спасибо, ребятки. Мошка, дура, пошли жрать, а то остынет. – И оператор с рыжей напарницей скрылись в недрах котельной.
Олег и Динка возвращались домой. Вскарабкались по «горке», прошли через школьный двор, чтобы срезать путь. Когда тишину весеннего мелеховского полудня прорезала трель звонка и во двор посыпались школьники, Динка вся подобралась и зашагала быстрее.
Дубровин это заметил.
– И давно они в тебя кидаются?
– Как в первый раз сюда пришла, так и начали, – простодушно ответила Динка.
– Уроды! Другой вопрос: когда ты в первый раз сюда пришла?
Олег явно злился, но непонятно, на нее, на мальчишек или до сих пор на Михалыча. В последнее время Олег злился слишком часто, по любому поводу. Даже (подумать только!) спорил с Надин.
– Я не помню. Разве это важно? Все же хорошо.
Динка взяла его за руку в наивной попытке задобрить. Дубровин задобриться не захотел.
– Я одного не могу понять: почему ты молчала? Мороза ни хрена нет, снег мокрый. Они тебе за здорово живешь глаз могут выбить, а ты молчишь! Раньше не молчала...
– Когда мы с тобой последний раз говорили, я не молчала. Они просто дети, они не понимают, что снегом можно выбить глаз. Для них это просто такая игра.
– Игра, – повторил Олег с неприязнью и пнул ни в чем не повинный камушек, случайно попавшийся ему на пути. – Отличная игра! И тебе нравится участвовать в ней?
– Не нравится. Это больно.
Он неожиданно остановился и крепко обнял Динку. Та с радостью уткнулась носом в знакомое пальто. Они прожили в Мелехове бок о бок уже почти месяц, но виделись гораздо реже, чем после появления уставшего, простуженного Олега на пороге Кудряшовской квартиры холодным февральским вечером.
Денег в той «киношной» пачке осталось достаточно, однако совсем не работать Дубровин не мог. Без дипломов, рекомендаций и прочих подтверждений своих заслуг выбирать особо не приходилось: куда приняли, туда и пошел. Зато не всякое рекламное агентство может похвастаться охранником со знанием трех языков, помимо родного.
Да уж, не об этом он мечтал, когда собирался уйти от Руденко.
– Дин, прости меня, ладно? Я обещаю, этот дурдом закончится и можно будет найти работу с нормальным графиком. Вернуться к прежней жизни. Должно же это когда-нибудь закончиться! Больше не придется мыться в тазике, неделю сидеть без электричества, и можно будет... Тебе смешно?
– Мы иногда месяц без электричества сидели, – без улыбки пояснила Динка. – Потом месяц – без газа, потом – без воды, и так по очереди. Неудобно, конечно, что здесь ванной нет, зато тепло. Не приходится, как в других деревнях, печку дровами топить. Михалыч мне рассказывал, что в Мелеховке ни газа, ни света совсем нет и воду до сих пор достают из колодцев, представляешь?
Они расцепили руки. Стоять в обнимку посреди Мелехова, где все друг друга знают (а если пока не знают, то это лишь вопрос времени), было небезопасно.
– Так то в Мелеховке, – протянул Олег. – Там же от силы человек десять живет, если не меньше. Чернобыль местный, блин. Дома стоят пустые, окна без стекол, заборы косые, трухлявые. Едешь по улице, и никого. Жуть, в общем. Извини, я...
– Ты устал, я понимаю. Вот так сразу далеко уезжать – это тяжело. Я до сих пор не могу привыкнуть к нашему дому здесь. Очень не хватает Ляны.
– Да, Ляны не хватает, – согласился Олег вполне искренне. – Она, кстати, звонила утром. Передавала привет, спрашивала, как ты. Тоже скучает, слышно по голосу.
– Как бы я хотела слышать по голосу, – прошептала Динка.
Хорошо это или плохо, но до встречи с Дубровиным она никогда всерьез не огорчалась, что другая. Ей комфортно жилось в маленьком мирке из трех человек, десятка котят и одного поющего сома – мирке, где все так или иначе подстраивались под нее. Были, разумеется, коллеги по работе, но ведь коллеги – это чужие люди. Как говорила бабушка (и позже объяснил смысл выражения Олег), ей с ними детей не крестить.
С появлением в Динкиной жизни Дубровина мир стал чуточку шире. Совсем чуточку, вот только эта «чуточка» заставляла меняться. Многие вещи теперь воспринимались иначе.
Ляна на пальцах растолковывала Динке только элементарное, без чего не проживешь в мире людей, потому что погибнешь. Остальное толковать было необязательно, и Ляна не трудилась это делать. Не от невнимания к деталям, не из вредности – просто не могла найти нужных слов, да и времени особо не было.
Олег же умел объяснить все что угодно, подыскивая именно те слова, которые воспринимала и усваивала Динка. Их разговоры в ее комнате со стороны могли показаться беседами терпеливого отца с мечущейся во времени дочерью: то взрослой женщиной, то юной девушкой, то девочкой-подростком, а то и вовсе двухгодовалым ребенком. У Динки не было одного возраста. В чем-то она разбиралась лучше Олега, а о чем-то не имела ни малейшего представления.
Темп речи Олег менял почти автоматически. Не ругал Динку, как другие, не кривился и не фыркал, когда информация проходила мимо нее и Динка бездумно повторяла за собеседником услышанное только что. Он объяснял – она жадно впитывала его слова, перемалывала их по-своему, укладывала в голове.
– Ты научишься, все дело в практике. Ты и так большая молодец! Вспомни, как ты боялась, когда мы только сюда приехали. Михалыча вспомни. Я не специалист, Дин, но, зуб даю, у тебя все не критично. Нужно время, желание научиться... Мы с тобой еще мир посмотрим! Знаешь, сколько там всего интересного?
————
Динка и не подозревала, что подобные разговоры, не имевшие под собой ничего, кроме желания помочь, все сильнее отдаляли ее от Олега как женщину. Ведь в те минуты, когда Дубровин видел перед собой лишь маленькую, нуждающуюся в помощи девочку-несмышленыша, перспектива жениться на ней казалось ему чуть ли не отвратительной.
Не педофил же он, в конце концов! И не зря существует на свете такая вещь, как закон избирательности. Влечение к инвалиду или к ребенку с точки зрения природы такая же дикость, как для психически здорового человека облегчиться в фонтан посреди столицы какой-нибудь державы и помахать рукой, кокетливо улыбаясь в камеру.
Олега разрывала на куски эта двойственность. А если присовокупить к ней события последних месяцев, так и вовсе хочется зажать уши и заорать: «Остановите Землю, мне надо выйти!» Информации по-прежнему никакой, зато чувство собственной никчемности постоянно усиливается. Из знакомых в радиусе шести сотен километров – только Динка и ее бабушка. Интернета нет, связи с Германией нет. Рязанский молчит, Сонька на все Олеговы эсэмэски, независимо от их содержания, отвечает: «Ок».
Что, черт возьми, у них там происходит, если нельзя зайти в первую попавшуюся парикмахерскую и попросить позвонить?!
Неизвестность хуже всего. Работа не отвлекала, только выматывала своей примитивностью, а отсутствие элементарных удобств – попробовал бы Рязанский, когда сильно приспичит, посреди ночи да по сугробам к деревянной будке скакать! – угнетало привыкшего к комфорту Олега не меньше, чем все вышеперечисленное зло. Коммунальные услуги в относительно продвинутом Мелехове оказывались с перебоями. Хотя топят хорошо, спасибо Михалычу. От души топят. Иногда приходится открывать все форточки и спать в одном белье.
Тут-то и подстерегает еще одна проблема. Идя ночью на кухню, чтобы умыться (при условии, что в кране есть вода) или достать из холодильника минералки, можно щелкнуть выключателем и увидеть спящую на тахте в одних трусиках Динку. Для которой в порядке вещей прокрасться на кухню с точно такой же целью, а в процессе задуматься о своем и задремать.
А ведь в спящем виде Динка ничем не отличается от своих сверстниц. Наоборот, немного отъелась на свежем воздухе и натуральных продуктах, поправилась. Исчезла ее нездоровая бледность от постоянного сидения в библиотеке. Длинные вьющиеся волосы – даже с виду как шелк, у Лауры со всеми ее кондиционерами и масками отродясь таких не было. Не говоря уже о том, какие эти Динкины волосы на ощупь...
Правильно, лучше проводить сравнительные параллели и меридианы, думать о волосах, а не о том, что ниже. И ниже, и ниже... Олег тогда поспешил отвернуться к раковине. Лицо горело, а холодной воды в кране, как назло, не было. Если и дальше так пойдет, придется ему осваивать художественное ныряние из окна в сугробы.
Картина маслом. Зимняя ночь, тишина, в соседней комнате чутко дремлет бабушка. Мужчина, женщина. Наедине. Она в трусиках, он, понятное дело, тоже не в скафандре... И в этом треклятом доме, мать твою за ногу, даже нет отдельной ванной, чтобы можно было включить воду и уединиться!
Или взять хотя бы тот нелепый случай с любовным романом. Дубровин до последнего (уже настолько все, какие только могут найтись в организме, жидкости в голову ударили) был уверен, что его проверяют по научению предприимчивой бабули или откровенно издеваются, пока Динка с присущими ей простотой и непосредственностью не объяснила, что на самом деле она хотела выяснить. Книжонку Олег потом прочитал и с удовольствием сжег бы во славу романа Брэдбери, вот только Динка позаимствовала ее у соседки.
В сельской библиотеке читать было совершенно нечего. Вся классика истории и фантастики, которая там имелась, была Динке давно знакома. Фэнтези она не интересовалась, детективов побаивалась после «Неба в ёвриках», а немногочисленные любовные романы находились на руках. Динка рассказала об этом Михалычу, тот передал супруге и уже на следующий день, гордый своей сообразительностью, приволок в котельную это.
«Это» оказалось классическим дамским романчиком в мягкой обложке с изображением влюбленной парочки на фоне водопада. И бедная Динка, не читавшая ничего крепче «Джен Эйр» и «Гранатового браслета», погрузилась в чтение, еще не зная, что ждет ее впереди.
Начиналось все, по субъективному мнению Олега, банально, но вполне читабельно. Героиню не похищала толпа гормонально озабоченных врагов, не выдавали замуж насильно, ее распутная мать не рожала ребенка от первого встречного и не пускалась на старости лет знакомить дитя и предполагаемого папашу, чтобы те в итоге... сделали нового, уже своего ребенка.
Нет, героиня данного романчика была на редкость благопристойной девицей, краснела и отводила глаза даже при слове «панталоны», но потом наступил судьбоносный день, и на балу в честь какого-то там местного праздника героиня встретила свою судьбу. Прекраснейшего, умнейшего, богатого и знаменитого, дерзкого и саркастичного, но в глубине души доброго и отзывчивого, потрясающего любовника, искусного наездника, дуэлянта и покорителя женских сердец с ужасной тайной из тяжелого прошлого... На этом месте Олег перелистнул пару десятков страниц и, как выяснилось, ничего не потерял.
Смысл был понятен и мог уместиться в одном предложении: они начали строить любовь. Она то краснела, то бледнела, то потела, то пылала от вожделения, не забывая впрочем вовремя стукнуть польстившегося на дамские прелести нахала веером по «длинным и чутким» пальцам. Он вытаскивал ее из всевозможных передряг, в какие только могла угодить невинная, аки белая роза в наркотическом тумане, девица, не забывая по ходу действия разбрасываться «загадочными взглядами», «пакостными ухмылками» и «гадкими усмешками».
Они целовались и ненавидели, трахались и бегали друг от друга всю оставшуюся часть романа. Они плакали, ревновали, травились всем подряд, начиная от цианида и заканчивая кремом для обуви, чтобы в конце концов слиться в экстазе абсолютной страсти, то бишь трахнуться с особой фееричностью, и закончить читательские мучения трехстраничным описанием платья невесты и розовощеких белокурых ангелочков, появившихся на свет энное время спустя.
Типичнейшая, если подумать, вещь. А точнее, была бы типичнейшей, не вмешайся в сюжет три грации: Динкино буквальное восприятие, холмы и долины.
Динка призналась: до того как любовь «нечаянно нагрянула», она читала роман с удовольствием, пусть и не без удивления в некоторых местах. А вот дальше само понятие любви, имевшееся у бедной девочки, подверглось серьезным испытаниям на прочность.
Динка считала, что любовь просто есть и все, что происходит между мужчиной и женщиной, которые любят друг друга, есть не что иное как продолжение этой самой любви. Иными словами (потому что Динкины слова после пережитого шока больше напоминали детский лепет), любовь не следствие, она – причина всего.
Автор романа утверждала, что целоваться – это хорошо и правильно, что это и есть настоящая любовь. Значит, классики не зря писали, что настоящая любовь есть великая жертва. Позволить кому-то прикасаться к тебе. Губами. К губам! И обязательно при этом повторять, что тебе очень приятно, неземное такое наслаждение. И все у тебя поджимается, мокнет и трепещет... Интересно, как это должно выглядеть вживую?
Динка читала дальше, но с тем же успехом она могла открыть справочник автолюбителя или учебник по философии. Все, что было после поцелуев, находилось за пределами ее понимания. Чем занимаются эти двое? Откуда у них все это берется? При чем здесь холмы, долины и нефритовый жезл? Насколько Динка помнила из коллекционного библиотечного издания, которое ей однажды довелось полистать, жезл – это такая палка из драгоценного металла, символ власти и почетного положения в обществе. Динка могла допустить, что главный герой романа – фельдмаршал, хотя об этом не говорилось ни слова, но сообразить, что он делает этим своим жезлом с героиней и почему героиня от этого мокрая, ей так и не удалось.
Ладно, подумала Динка, Ляна говорила, что мужчины устроены иначе, чем женщины. Может, у них есть какой-нибудь особый жезл для особых случаев. Но что прикажете делать с холмами и долинами героини, по которым так увлеченно путешествует герой?
Динка дождалась, пока бабушка уйдет к Степновым смотреть телевизор, задернула шторы, разделась догола и встала перед зеркалом. Долго щурилась, пытаясь отыскать у себя что-то похожее на долину. Ситуация осложнялась тем, что Динка прежде никогда не видела долин и сравнивать ей было не с чем.
Может, долины появляются только у очень влюбленных женщин? Но ведь она влюбленная женщина. Или, наоборот, чтобы считаться влюбленной женщиной, надо обязательно иметь на себе холмы и долины?
Она совсем запуталась. Набраться смелости и спросить у ДарьСеменны? ДарьСеменна роман читала и хвалила, значит, поняла и все видела. Динке бы только принцип объяснить. Она толковая, сообразит. И все-таки...
Олег должен знать. Он умный, он много книжек прочитал, а ДарьСеменна – только одну.
Динка открыла книгу и вынула закладку. Странные люди продолжали делать странные вещи. «Анна закричала...» Зачем, спрашивается? Динка отлистала немного назад и наткнулась на похожую фразу: «Анна вскрикнула и забилась в сладких судорогах...».
В судорогах? Давным-давно у их соседа напротив были судороги, и Ляна ходила делать ему укол, но непохоже, чтобы соседу было очень приятно.
«Вскрикнула...» Может, это оно?
– А-а-а-а-а-а! – во все горло заорала Динка и посмотрела в зеркало. Долины не появились.
В комнате, где спал после работы Олег, что-то глухо упало. Распахнувшаяся дверь ударилась о стену. Динка от неожиданности подпрыгнула и уронила книгу. Оборачиваться отчего-то было страшно.
Первая мысль Олега, к которому во снах все чаще являлись суровые ребята с ножами и пистолетами, если их не успевали потеснить хорошенькие женщины, была «Нашли, убивают». Крик резко оборвался. Не успев толком сообразить, Дубровин вскочил с кровати, споткнувшись спросонья и уронив табурет. Распахнул дверь и застыл.
Увиденное потрясло сильнее, чем десяток бородатых террористов с автоматами.
Спиной к нему стояла Динка в чем мать родила. Глаза крепко-крепко зажмурила, инстинктивно пытается прикрыться, но, увы, у человека только две руки, а на стене перед Динкой висит зеркало, доставшееся им от бывшей хозяйки дома. И это замечательное зеркало решительно ничего не скрывает.
Как и любая девочка, Динка твердо знала: ходить раздетой, если ты дома не одна и не можешь запереть двери, – это плохо и неприлично. Раздеваться можно только перед мужем, если вы собираетесь зачать ребенка, или перед врачом, если тебя нужно осмотреть. Олег под эти параметры не подходил.
Динке вдруг стало так жарко от неловкости и страха, что подмышки вспотели. Неужели героиня тоже испугалась (невиданного героического жезла, например) и просто вспотела? Но какая же это тогда любовь?! Странные люди.
А Олег не мог заставить себя отвернуться. Надо было подать голос, сказать: «Оденься». Да что угодно сказать, лишь бы Динка отмерла и прикрылась, как положено. Но он не мог. Завороженный, стоял и смотрел, впервые видя ее вот так, без всего. Беззащитную, чуть золотистую в мягком свете лампы накаливания, точно загорелую. Необыкновенно желанную. Впитывал в память каждый изгиб, каждую впадинку, всерьез жалея, что человек не фотоаппарат и картинки воспоминаний будут нечеткими. Ч-черт...
Мысли текли удивительно связные. И не похабные, как ни странно, несмотря на болезненный дискомфорт в известном месте. Сколько раз Ларка перед ним голышом щеголяла, не сосчитать. Прикрывалась, играя в невинность. Красивая она, Ларка, и вштыривала его, что греха таить, конкретно и надолго. Однако этого желания – запомнить до последней черточки – не было ни в первый раз, ни потом.
Как же хотелось подойти! Крохотная проходная комната, сделать даже не шаг – половинку от шага. Дотронуться, ощутить, отвести эти стыдливые руки. Ни к чему они, он и так видел больше, чем достаточно. На секунду, но ему хватило. И маленькие девичьи грудки с бледно-розовыми бусинами сосков, которые теперь прятались под ее узкими ладонями...
Картинка смазалась, мысль споткнулась. Не к месту вспомнилась дурацкая техника развития воображения, о которой Олег от скуки читал на англоязычном сайте.
Чтобы свободно представить себе яблоко, Вам нужно его запомнить. Перед Вами лежит яблоко. Взгляните на яблоко, постарайтесь мысленно нарисовать его у себя в голове. Не переживайте, если это удастся не сразу. Повторяйте упражнение до тех пор, пока образ яблока не станет четким. Вы запомнили, как оно выглядит. Теперь возьмите яблоко в руки...
Твою мать!
У Динки странная логика, не поддающаяся никакой логике. На что она рассчитывала? Что он железный или охренеть какой благородный?! Или это все бабка, нарочно спряталась где-нибудь за шторкой и ждет Олеговой реакции? Он уже не знает, кому верить. Наивно полагал, что может верить Динке, до сегодняшнего дня. Куда ни глянь, везде подстава... А если не подстава, что тогда?
Она не оттолкнет его. Не закричит, не задаст вопросов, не будет сопротивляться. Откуда он это знает? Просто знает! Она ему доверяет и не ждет зла. Скажи ей: «Динка, я хочу потрогать твой глаз» – откроет глаза и даст потрогать. Может, немного удивится поначалу, но позволит. Что же его в таком случае останавливает? Бабушки дома нет...
– Оденься, – сказал Дубровин, сглатывая и отворачиваясь. Опять придется напрашиваться в баню к Михалычу. Что-то зачастил он туда, уже неловко. – И объясни мне, пожалуйста, что ты хотела всем этим сказать.
Она объяснила. Сбивчиво, непонятно, тыкая тоненьким пальчиком с заусенцем в книжные строчки.
Динка, Динка, какой ты все-таки ребенок неиспорченный! Ляна точно рассказывала тебе, откуда берутся дети? Если на уровне «У папы есть орган-трубочка, и этой трубочкой он сажает в мамин животик семечко», то я лично придушу ее при нашей следующей встрече. Ну, давай по энному кругу попробую растолковать тебе, что такое метафоры в художественном произведении, даже настолько тупые, как здесь, и что они означают. Хм, и краснеть не получается: вся краска на другой полюс утекла. На южный, екарный бобер.
--------
Михалыч, как знал, вовремя растопил свою баню и от души отхлестал Олега веником, а после окатил из кадки холодной водой, да так, что чуть дух не вышибло.
Распаренный, красный, с прилипшими к коже березовыми листьями, Дубровин лежал на широкой скамье и смотрел в бревенчатый потолок.
– Михалыч, что мне делать?
Дед Степнов раскурил самокрутку, ухмыльнулся в облезлые усы и сказал:
– Сходи к Окуневым, попроси Люську. Скажи, у деда Степнова опять коленка болит. Это условный сигнал. До утра вопрос «Че делать?» не задашь, честное комсомольское. Люська – она баба затейливая, с фантазией да с огоньком.
– А если серьезно? – вздохнул Олег.
– А если серьезно, то не тяни кота за яйца, жонись. От судьбы не уйдешь. Раз на других баб смотреть невмоготу, значицца, она самая. Судьба.
– Да не могу я пока жениться...
– А чегой так? – Михалыч пыхнул самокруткой и принялся пускать дым кольцами.
Олег снова вздохнул. Не объяснять же болтливому деду, что претит ставить штамп в фальшивый паспорт. И Динке, что же, когда все закончится, придется разводиться с Олегом Ивановичем Шевцовым и снова выходить замуж за Олега Владимировича Дубровина?
– Не могу, и все!
Михалыч сломал остатки самокрутки в пепельнице и потянулся ко второму табурету, приспособленному под стол. Налил себе водки, выдохнул, опрокинул. Вкусно захрустел малосольным огурцом ДарьСеменны, выловив тот прямо из банки.
– Не знаю, че там у тебя в башке сидит, – проворчал Михалыч, снимая с пупырчатого огуречного бока прилипший укроп. – Лезть не буду. Ты ж вроде верующий?
– Крещеный, – осторожно ответил Олег.
– А я не крещеный. Дашка моя крестилась, всех детей перекрестила, а я все как-то избегал. Ну не тянуло, не срасталось, постоянно мешало что-то. Это я к чему? Венчаться хочет, дура старая. Сорок лет, грит, вместе прожили, хочу и дальше с тобой жить...
Дубровин поднял голову.
– Слушай, Михалыч, ты не в курсе, венчаться только после загса можно или после венчания тоже распишут?
– Ну, я в этом деле такой же дурной, как и ты, но слышал: сначала повенчаться можно, а потом расписаться, токмо об этом надо с батюшкой перетереть. Мало ли, что у людей бывает? Люди разные. Но смотри, – дед Степнов погрозил Олегу кривым пальцем, почти черным от въевшейся за годы работы в огороде грязи, – если решишься, подумай хорошенько. Я вон с Подарочкой своей сколько лет под одной крышей, а все никак. Лучше штамп поставь – жить легче будет, если разлюбишь и уйти захочешь.
Этот разговор прочно засел у Олега в голове. Вернувшись домой уже за полночь, он нашел Динку в гостиной. Динка спала в кресле, положив голову на пухлый подлокотник и поджав под себя ноги. Ждала Олега или бабушку. Но бабушку можно было не ждать: по телевизору показывали какую-то жутко интересную музыкальную премию в прямом эфире, а после начиналась трехчасовая слезовыжималка, и ДарьСеменна вместе с Надин прилипли к экрану, грызя тыквенные семечки и запивая их чаем.
– Надежда Эммануиловна, может, домой? – предложил Олег, уходя от Степновых.
– Я утром приду, «отраву» выпить. Сковородку пошеруди, там картошка с грибами. Динку, если не ела, тоже покорми. И чтоб не дурковали мне там! Все равно узнаю.
– Карман подставляй, – велела ДарьСеменна и насыпала Олегу полный карман крупных белых семечек. – Михалыч грит, у тебя работа нервная. Самое то штресс зажевывать.
Дубровин расстелил постель и осторожно, чтобы не разбудить, отнес Динку в их с бабушкой комнату. Он уже по-новой привык засыпать, не слыша рядом ее дыхания и дружеского скрипа Паганини.
– Посмотри в шкафу, – пробормотала Динка сквозь сон.
Олег всерьез собирался залезть в шкаф, когда понял, что обращаются не к нему.
Несмотря на усталость, сна не было ни в одном глазу. Тогда Дубровин нашел оставленную под креслом нефритовую камасутру, пересыпал семечки в пустой кулек из-под хлеба и погрузился в эпопею, начинавшуюся со слов: «Юная леди Анна Х*** в лондонском свете слыла непроходимой кокеткой...»
Airkiss:
lor-engris:
Ирэн Рэйн: