"Зной" - творческий конкурс эротического жанра

Лимонад у Люды берите, автор. У нее много. У Рины можете еще набрать алкоголя и накапать в стакан.

Перечитала дважды. Понимаю, что название не совсем верное, аннотация страшная, особенно последний вопрос. Первое слово названия никак не соотносится с сюжетом, потому что любви не вижу от слова совсем. Голод есть, да. Вижу со стороны мужика желание и потребность во власти, со стороны девицы - желание и потребность найти себе хозяина, классическая схема БДСМ.
Сцена с поеданием трупа, конечно, ммм... Но меня вот фраза задела:

Яркий пример неверной, мягко говоря, логики, который сейчас главенствует в женских романчиках, в том числе здесь на СТ. Если спасли тебя - спаситель человек. Даже если он параллельно потрошит твою сестру, отца, труп, своих слуг...
Но вообще психология Бисы-Бисении-Лисы (автор, простите, но упорно читала и слышала "Есения") настолько запутана, шо... развожу руками.
Потому как даже этот момент вверг в глубокий ступор:

Ну и собственно да, мастурбация после сцены с трупом как-то... наводит на нехорошие подозрения относительно героини.
Думаю, Бисения очень показательный пример того, как вранье самой себе и гордыня приводят к дурному финалу.
Вот эта фразочка, кстати:

С чего бы проклятью стать силой? У нее прямая связь с богами, они это сказали? И "возьми себя в руки" - это ж просто ужОс. Людоед, иди возьми себя в руки.
Ну и далее, когда он явно говорит, что хочет ее сожрать, у девы судороги влечения пополам со страхом. Однако ж диагноз.
Я понимаю, что тихие девочки с комплексами мечтают о плохих мальчиках - стандарт ЛР. Но плохой мальчик и мегакиллер - разница есть.
И потом опять вранье продолжается. Эйрик-де ее "растлил, испортил, соблазнил". Это он растлил? Да он ее чуть пяткой не вышибал вон из хаты, угрожал смертью, просил оставить в покое. Но нет, мужика не выпустим из рук ни за что. Женим обязательно.
И по поводу женитьбы у меня очень сурьезные сомнения. Дело в том, что священник обязан был обоих исповедать и причастить перед венчанием. Вот как-то у меня не складывается мысль о том, что он узнал тайну оборотня, тайну добрачной связи, плюс поклонение капищу и спокойно совершил обряд. Могли соврать оба, конечно, ей вообще не впервой, но... о хозяине замка дурная слава идет, а священник не наивный агнец и думать на старости лет, надо полагать, умеет.
Плюс ребенок. Вот из-за ребенка я особенно зла, простите, автор. Эта идиотка наказала себя - ладно, но собственного ребенка обрекла на муки.
В целом что могу сказать - у вас есть способности, только они в этом произведении пошли немного... не в ту сторону.

"...я готов быть справедливым к наречиям. Да, готов. За одним исключением: атрибуция диалогов. Я настаиваю, чтобы наречия в атрибуции диалогов использовались только в редчайших и самых особых случаях… и тогда чтобы не использовались, если сможете без них обойтись. Чтобы уточнить, о чем идет речь, вот три предложения:

***
— Положи! — крикнула она.

— Отдай, — взмолился он, — это мое!

— Не будьте вы таким дураком, Джекил, — сказал Аттерсон.

***
В этих трех предложениях глаголы крикнула, взмолился и сказал являются атрибуцией диалога. А теперь посмотрите на такие сомнительные варианты:

***
— Положи! — крикнула она зловеще.

— Отдай, — униженно взмолился он, — это мое!

— Не будьте вы таким дураком, Джекил, — презрительно сказал Аттерсон.

***
Три последних предложения слабее трех первых, и почти любой читатель сразу скажет почему. Не будьте вы таким дураком, Джекил, — презрительно сказал Аттерсон — это еще лучшее, потому что это всего лишь штамп, а остальные два активно смехотворны. Такие атрибуции диалогов когда-то назывались «свифтики» по имени Тома Свифта, храброго героя-изобретателя в серии приключенческих романов для мальчиков, написанных Виктором Апплетоном Вторым. Апплетон обожал предложения вроде «А ну, попробуй!» — храбро выкрикнул Том или «Папа мне помогал с расчетами», — скромно ответил Том. Мы в школьные годы играли в салонную игру, где надо было придумывать смешные (или хотя бы полусмешные) свифтики. Помню: «Вы прекрасно пукаете, леди», — сказал он, набравшись духу или «Я — пиротехник», — ответил он, вспыхнув. (Модификаторами глаголов здесь служат придаточные предложения «обстоятельства образа действия», играющие ту же роль, что и наречия.) Обдумывая, надо ли пускать губительные одуванчики наречий в атрибуцию диалога, подумайте и вот о чем: хотите ли вы писать прозу, которая превращается в основу для салонной игры?

Есть писатели, которые пытаются обойти это правило исключения наречий, накачивая стероидами сами атрибутивные глаголы по самые уши. Результат знаком любому читателю криминального чтива в бумажных обложках.

***
— Брось пушку, Аттерсон! — проскрежетал Джекил.

— Целуй меня, целуй! — задохнулась Шайна.

— Ты меня дразнишь! — отдернулся Билл.

***
Пожалуйста, не делайте так. Умоляю вас, не надо. Лучшая форма атрибуции диалога — «сказал», вроде сказал он, сказала она, сказал Билл, сказала Моника. Если хотите видеть действие этого строгого правила, перечитайте любой роман Ларри Мак-Карта, гуру атрибуции диалога. На печатной странице это кажется чертовски фальшивым, но я говорю с полнейшей искренностью. Мак-Карти очень мало допускал на свой газон одуванчиков наречий. Он даже в описании эмоциональных кризисов надеется на «он сказал — она сказала» (а кризисов в романах Мак-Карти хватает). Да уподобься же и ты мужу сему.

Это как вроде «Делай то, что я говорю, и не делай того, что я делаю». Пользователь имеет полное право задать подобный вопрос, а на мне лежит обязанность дать честный ответ. Да, это так. Достаточно просто пересмотреть что-нибудь из моей прозы, и станет ясно, что я обыкновенный грешник. Мне отлично удается избегать пассивного залога, но свою долю наречий я рассыпал щедро, в том числе (стыдно сознаться) в атрибуции диалога. (Хотя я никогда не падал так низко, чтобы писать «проскрежетал он» или «отдернулся Билл».) А делаю я это по тем же причинам, по которым и все писатели: мне страшно, что иначе читатель меня не поймет.

Я убежден, что такой страх лежит в основе почти любой плохой прозы. Если человек пишет ради собственного удовольствия, то этот страх может быть легким — я бы даже сказал, не страх, а робость. Если же надо успеть к сроку — школьная работа, статья в газету, — страх бывает силен. Дамбо взлетел в воздух с помощью волшебного перышка; у вас может возникнуть порыв схватиться за пассивный залог или какое-нибудь мерзкое наречие. Попытайтесь успеть вспомнить, что Дамбо перышко было не нужно, волшебство было в нем самом.

Ведь вы скорее всего знаете, о чем ведете речь, и можете нормально двигать прозу активными глаголами. И наверное, вы достаточно хорошо уже рассказывали свою историю, чтобы верить: когда вы скажете он сказал, читатель поймет, как он это сказал — быстро или медленно, весело или грустно. Да, ваш читатель, быть может, вязнет в болоте, и бросьте ему веревку, ради Бога… но не надо глушить его бухтой стального троса.

Очень часто хорошо писать — это значит избавиться от страхов и неестественности. Сама по себе деланность, начиная с необходимости какой-то вид письма называть «плохим», а остальные — «хорошими», — это поведение, диктуемое страхом. Хорошее письмо — это еще и умение делать хороший выбор, когда дело доходит до подбора инструментов.

И здесь ни один писатель не без греха. Хотя Е.Б. Уайт попался в когти Уильяма Странка, еще, когда был желторотым студентом в Корнелле (вы мне их дайте, когда они молоды, и они навеки мои, хе-хе-хе), и хотя Уайт и понимал, и разделял предубеждения Странка насчет небрежного письма и небрежного мышления, которым оно диктуется, он признает: «Наверняка я тысячу раз писал „Факт состоит в том, что…“ в угаре сочинения и раз пятьсот вычеркивал это, перечитывая потом с холодной головой. И меня огорчает такое попадание по мячу лишь в половине случаев…» И все же Уайт продолжал писать много лет, следуя той первой «книжечке» Странка 1957 года. И я буду дальше писать, невзирая на такие глупые ляпы, как «Ты шутишь», — недоверчиво сказал Билл. Я надеюсь, вы поступите так же. Есть глубинная простота в американской версии английского, но эта простота обманчива. Все, о чем я вас прошу, — это старайтесь писать получше и помните, что писать наречия — человеческая слабость, писать он сказал или она сказала — совершенство богов".