ОСТРОВ ГРЕХА

Эймер Балабол: 15.11.15 19:24

Голуби плещут верх сизым морем, и я моргаю, ожидая, что она исчезнет, словно видение. Но нет, только меняется выражение лица на растерянно-ликующее, будто незнакомка нашла за моей спиной нечто неожиданное. Что сказать, часто я так на людей действую, но чтоб вот так сразу...
В ней есть что-то неправильное, чуждое, странное, будто в иной полярности. Мерзкое даже, как бы противно это не звучало. Червоточина внутри. Понимая это я вдруг удивляюсь - как это между нами не сыплются искры или не бросает в разные стороны, словно два магнита.
Но в тот же момент, в ней есть и нечто родное, малая частица, но все же - бывают люди, в которых с самого момента знакомства хочешь укутаться, как в теплый мягкий плед, нисколько не сомневаясь в их близости к тебе, пусть даже их только увидел.
Я видел таких мало за жизнь свою и встречал каждый раз внезапно, будто подарок судьбы, расходясь по разным путям так же стремительно. Они не оставались мне друзьями, иногда даже просто знакомцами, но по какой-то невероятной причине, западали в душу и воспоминания. А еще - в них невозможно было ошибиться.
Я сказал бы - магия. Но мы ведь люди, а значит так быть не может. Не может же?
Эхом отдаются в голове слова - я живая - словно бы она сомневалась. О, жизнь ее можно было бы доказать сотней разных способов, но почему-то я выбираю самый тривиальный. Делаю шаг вперед и щипаю ее за руку. Не слишком сильно, но ощутимо, чтобы только подтвердить эти слова - я живая.
Меня снова бьет током, теперь уже не так больно, но все равно приходится одернуться. Она смотрит осуждающе в ответ, или мне это только кажется, и мне даже на какую-то минуту становится стыдно.
Пусть я и знаю, что чувство это ложно, и я сделал бы так еще раз.
- Ощутимо, верно? - говорю, чтобы хоть как-то оправдаться, - больше не сомневайся. Точно живая.

...

Амфитрита: 16.11.15 14:32

Неееет, нет, нет, нет... Давайте-ка без этого. Я сюда не горевать пришла.
Начнем с начала.
Со мной иногда такое бывает - полная зацикленность на себе и на своих эмоциях. Звериный эгоизм ли, иномирность даже в русальей среде, или что иное - сказать не берусь. Потому и вздрогнула от неожиданности, ощутив неясное мысленное прикосновение сородича. А вздрогнув, удивилась. Ну да, тритона мне еще не приходилось видеть, даже за мой, не такой уж короткий, век. Очень мало их у нас. Нечасто у русалок рождаются мальчики. Среди нашего народа есть расхожая шутка на тему пристрастий отца О'Шьена и почему оно так, но повторять ее мне не хочется. Тем более чудно, учитывая общеизвестный факт, что не любят тритоны бывать на поверхности, предпочитая ей Фанис.
Я не ищу жалости. Не ищу и сочувствия. И уж вовсе не хочу ни с кем делить свое горе. Оно мое, мое, целиком и полностью, до последней капли. Рьяность, с которой я его пестую, давно перестала удивлять. Как и ее природа. Так есть, так будет. А кто сам без греха... ну, все знают. Не знала, не думала, что встречу здесь кого-то из своих, а потому не сдерживалась, наотмашь била эмоциями. Глупо. Недальновидно.

Бровь все-таки насмешливо ползет вверх. Почти против воли. О это дивное ощущение хлопнувшей по щеке перчатки. Чуть-чуть, еле касаясь, но все равно забавно. И я смеюсь в голос, не собираясь сдерживаться, вторя морю. Руку, разумеется, беру, раз уж предлагают.
- Значит, друг, говоришь? - верчу я ладонь тритона, изучая вдоль и поперек все, что она может мне рассказать. Вредничаю, куда деваться. Тоже по-детски, нахально, бесцеремонно, но очень хочется. - Что ты здесь делаешь, Колдер?
Вопрос, конечно, не совсем обязательный, но расплетать клубок эмоций и событий можно слишком долго, гораздо проще спросить.
Все-таки Грех - это совершенно особое место, и я здесь совершенно шальная. Тяжело бьется в венах чужая жизнь, пульсирует, отзывается, манит. Кружит голову каруселью. Еще бы, такой коктейль. Здесь нет места для тоски, нет для печали. Только острое, практически ничем не прикрытое любопытство.
- Пойдем, прогуляемся? - предлагаю я, поднимаясь с уступа и отряхивая юбку. - Если осмелишься...

»» 17.11.15 16:32 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир

...

Суламифь Буревестник: 17.11.15 01:03

Я всегда сама пишу свои сказки. Придумываю жизнь каждой кукле, которая рождалась словно невзначай, не ожидая того, что уготовила ей маленькая кукольница, которая дергает за ниточки и заставляет плясать под свою дудку. В моих сказках Король-олень влюбляется в Утреннюю звезду не потому что так нужно, чтобы толкнуть маховик хода истории, а вопреки всему. Потому что увидел и застучало внутри, отозвалось. В моих сказках куклы с человеческими лицами - те, которые я видела когда-то, те, которые когда-нибудь увижу - смеются и плачут, поют песни и умирают под звуки скрипучей шарманки. Я не умею играть так, как этот Эймер, который плещет в меня электрическими разрядами, но не вызывает желания бежать вслед за птицами, уносящимися к горизонту. Свободными и беззаботными. Змеиными кольцами свивается под сердцем горечь его скрипки. Над моими сказками смеются люди, над трагедиями живых кукол, хватаясь за животы, пока они плачут восковыми слезами. Не рассказать толпе всю горечь их придуманных жизней, не показать враз ослепшим зрячим, что в комедии разыгрываемого представления, скрыты сотни тысяч судеб. Мои куклы пляшут на подмостках уличных театров мира и расходятся по лавкам торговцев, которые расплетают с таким трудом завязанные косы, одевают их в яркие одежды, подрисовывают румянец на щеках и выставляют на стеклянные витрины.
Я брожу по городам поздним вечером, заглядываю в окна, пытаясь найти их. Но все впустую. Король-олень утратил свет Утренней звезды и спит в детской кроватке, прикрытый вязаным пледом. В тепле и уюте, один во всем мире. В птичьих криках остается память, на кончиках крыльев отблеск звезды, в моих затухающих шагах вся их прошлая жизнь. Завтра я придумаю новую сказку. Нарисую новые лица и вдохну в них новую жизнь на короткий миг уличного представления. Ты придешь посмотреть мою сказку? Я расскажу тебе, как под сводами волшебного леса горел костер. Он играл на скрипке, а она сновала по поляне, не в силах усидеть на месте. Звездным шатром укрывала их ночь. Она нанизывала на ветку грибы, отказываясь есть оплаканного поутру кролика, попавшего в его силки. Вчера она нашла лисенка, сломавшего лапу. Он рычал и норовил ухватить скрипача за палец, пока она смеялась за его спиной, отрывая от и без того короткой юбки длинные полосы ткани. Теплый нос. Болезненный. Лапу не сразу позволил взять, но не кусал, скулил тихонечко, вздрагивая кончиком пушистого хвоста. Глупо это - перевязывать лапы лесным зверям. Глупо это лечить чужое горе, когда из носа капает кровь на белое платье. Лес прошит серебряными нитями, искрится и тлеет гнилушками в темноте. Пахнет домом. Домом... Знаешь? Я разведу костер на подмостках, с меня станется. Дети будут визжать и хлопать в ладоши. У этой сказки нет конца, я его еще не придумала. Значит, она проживет дольше других.
Чуть подольше, чем горит на моей руке щипок и стоят дыбом волоски, потревоженные разрядом. Детская обида плещется из глаз, поджатыми губами выражено стремление отомстить немедля. Я уже протянула руку к назвавшемуся Эймером, чтобы ущипнуть в ответ, но не успела.
- Суламифь... - лет восемь, не больше. Мальчишка с озорными глазами и чумазым лицом. - Мама велела передать тебе жареных каштанов.
Я наклоняюсь, подхватывая его в объятия, когда он врезается мне в живот головой. Половина орехов из бумажного свертка рассыпается по площади, но я треплю его по голове, а он уворачивается - слишком взрослый для ласки, да и ребята смотрят, засмеют потом.
- Ты придешь к нам вечером? -а я хмурюсь с неодобрением. - Ой... Здравствуйте! - спохватывается мальчишка.
Ему не понравится, я знаю, но все равно звонко целую его в щеку, забирая остатки орехов.
- Беги, Томас. Передай маме спасибо и приходите вечером ко мне сами.
Он примирил меня с недавним обидчиком, забрал порывистость и убежал. А я прижимаю рукой, перевязанной белой лентой, к груди сверток с каштанами.
- Эймер, - у него разводы на груди черничными кляксами, в уголках рта сгустились тени, и сам он взъерошенный, словно воробей, хоть и пытается казаться спокойным, - будешь?
Я не трону тебя, заберу чуть-чуть, самую малость. Не дотронусь до памяти, не заберусь глубоко. Ты и не заметишь совсем. Стоит мне только приблизить пальцы, как воздух начинает потрескивать, а внутри у меня все волнуется так, как раньше не волновалось, миллионами пузырьков шипит кровь. Я не знаю такого, во сне мне не снилось. Терплю, крепко сжав его руку, вместе с болотной тиной выхватывая собственные воспоминания, ошарашившие меня. Картины, не складывающиеся воедино. Мазки краски на холсте - художник только начал работу и не отгадать по нескольким линиям, что тут будет в углу - старый дом или звонкая речка. Шепот крон, столкнувшихся от ветра. Я не разбираю слов, да мне и не надо. Сейчас хлюпну носом и закружится голова. Отрываю руку резко, словно обожглась, хотя давно притерпелась к бегающим по коже разрядам.
- Суламифь меня зовут. Я угощу тебя каштанами, а ты сыграешь что-нибудь еще? Что захочешь? Иди сюда, - приглашающе похлопываю по перевернутой телеге, на которую уселась, вытянув ноги. - Иди, я не буду щипаться.

...

Эймер Балабол: 17.11.15 21:54

Суламифь.
У нее все же есть имя, от которого веет спокойствием и мятежностью одновременно. Она обнимает мальчика, которому неловко от чужой ласки, а я думаю, что отдал бы все, чтобы оказаться на его месте. Так бывает, когда очень одиноко. Я мог бы сходить в один из борделей в доках и получить частичку тепла, но не хочу. Главного - тепла душевного - там нет и быть не может.
Смотрю под ноги, где мячиками скачут жаренные каштаны. Иногда Константин был суров, наказывая меня за невнимательность и рассеянность. Почему-то вспомнилось это. Как я убегал и прятался на улице, в старой битой бочке, стоявшей у входа в лавку винодела, а по возвращению был обязан перебирать мелкие шестерни. А после, он приносил жареные каштаны на ужин, и мы вместе ели. Став постарше я никогда не роптал, понимая, сто он так выказывает свою любовь. Да и в детстве наверное это знал. Женщины действуют по-другому.
Мне смутно помнилась мать, или вспомнилась сейчас, я не знаю. Не какой-то образ, а обрывки. Сладкий запах. Мягкие руки. Неожиданно сильные объятия. Горячие слезы, падающие мне на щеку, которые я размазывал ладонью. А еще нежный голос, хотя и уверенностью, что принадлежал он именно ей, нет никакой.
И почему мне вспомнилось сейчас?
Мысли мои прерывает звучный поцелуй, и мальчишка наконец вырывается, смешно вращая глазами. Детское пока. Потом он начнет ценить и даже гордиться такими моментами - когда целует красивая девушка, но пока он стеснителен и глуп. Я тоже был таким? Точно? Не помню. Кажется, я никогда не упускал женской ласки. Даже в глубокой юности. Что бы обо мне не говорили, я же не совсем дурак...
- Эймер, будешь?
Рука у нее перевязана в белое. Мой шрам на груди колет, а я хочу знать, почему у девочки с косами повязка. Дополнение к платью, или... что там? Она протягивает руку, и нас обоих снова ударяет разрядом. Не так же, по иному. Из меня будто что-то тянет и вихрится, перемешиваясь с ее бело-карамельным с черными всполохами. Дегтярными, гадкими, страшными. Они стонут из глубины и хохочут безумно, шепчут безголосо и рвотно, совсем не имея голосов и запуская когтистые пальцы в белое, кусая меня туда, где она дотронулась. Но это ничего. Ее они кусают в самую душу, а она жива. Значит и я выберусь. Пусть и больно, но не так страшно. Или я просто себя уговариваю.
- Что..? - шепчу я на грани звука, но видимо остаюсь неуслышанным.
Не знаю, что это. Никогда не ощущал такого. Противно и притягательно одновременно. И липнет ко мне, как смола. Но я не хочу отдергивать руку.
Я не могу отдергивать руку.
И дело не а том, что она меня держит.
Или именно в этом.
Наконец Суламифь стремительно отступает, оставляя за собой удивление, опустошение и мои дрожащие руки. А еще - странное и отвратительное желание распробовать то, что в ней, больше. Хочу этого всем сердцем механика и боюсь всем тем, что внутри. Что в тебе такого, девочка с косами? Но что более важно, что такого из-за тебя во мне?
- Суламифь меня зовут, - тем временем говорит она, усевшись на перевернутую телегу и поджав под себя ноги. - Я угощу тебя каштанами, а ты сыграешь что-нибудь еще? Что захочешь? Иди сюда. Иди, я не буду щипаться.
Она похлопывает ладонью по гладким доскам рядом, и я, как и все дураки, верю. А кто не поверил бы красивой девушке, даже если она уже решила сорвать?
Забираюсь, усаживаясь рядом - пристально следя, чтобы мы не касались друг друга, и нагло вылавливаю из кулька несколько каштанов. Они аппетитно пахнут, и я конечно же кладу один из них в рот - жизнь приучила брать, когда дают и щедро благодарить за это судьбу.
- Я сыграю тебе, Суламифь, - с набитым ртом говорить неудобно, но это еще один из навыков, подкинутых судьбой неугомонному мне, - хочешь просто музыки, или песню? А может ради каштанов мне стоит заставить танцевать всю площадь? Нет, я знаю, - наклоняюсь ближе и шепчу, - расскажи мне, что это такое темное в тебе, а я сыграю то, что будет только для света, который у тебя внутри.

...

Суламифь Буревестник: 18.11.15 00:02

Он тот лисенок с теплым носом, что я видела за краем своего сознания. Я не знаю и не раздумываю над тем, что за картины всплывают в моей голове - быль это или небыль, чья-то вытканная жизненная нить или причуда сознания девочки, что спит с окровавленной печенью каждую ночь. Он тот лисенок, что уткнулся мне в запястье, позволяя разделить свою боль. Светлая челка и такие глаза... Озорные. С искоркой затаенного горького. И почти ядовитого, если бы не было таким настоящим. И мне так хочется протянуть руку и потрепать его по голове, как до того я гладила Томаса - без задней мысли, потому что потянулось сердце. Потому что пахнет он чем-то давно забытым, тем, что я не знала в этой жизни, кто-то из моих кукол однажды нашептал мне о том, как может пахнуть очаг. Пеплом дома, наваристым супом, хвойной россыпью на полу, огарком свечи на окне, теплом чужой любви. Бескорыстной и необъяснимой, беспричинной, потому что так заведено навеки. Мне странна и неуютна мысль о том, что я не могу коснуться человека, которого по зову сердца хочу потрогать. Просто чтобы отпечатался на подушечках моих пальцев. Я бессонными зябкими ночами, прячась под кроватью, буду закусывать кончик пальца и ощущать его. И мне будет не так страшно.
Я не могу потрогать, но смотреть могу. На изгиб скулы, на длинные светлые ресницы, пропускающие через себя солнечный свет, на непослушную прядь, торчащую над ухом. Почему так горько пела твоя скрипка? Солнечные зайчики пляшут на щеках, придавая твоему лицу выражение беззаботности. Меня чуть смущает то, как ты изучаешь меня, что пытаешься высмотреть, куда хочешь дотянуться. Хочется глаза твои закрыть ладонью, тшшшш... не смотри, не тревожь. Я собрала все те рваные старые краски, я потом сложу из них картину, разглажу и высушу на солнышке. Буду крутить так и эдак, не понимая, что же должна увидеть. Что-то должна. Спрятать ее далеко-далёко и забыть, куда положила. Я знаю, что несколько обрывков упали тебе в память, перемешались. Целее будут. Когда-нибудь, когда я разгадаю эту загадку, я тебя найду и ты отдашь мне недостающие фрагменты фрески. Сохранишь их лучше, чем я. Я могу растерять ночами, когда тело и душу рвут на клочки, забавляются черные птицы, похищая мои забытые воспоминания.
Странно это. И смешно. Ощущать так близко и так чутко совершенно незнакомого человека. Словно в жизни у меня было много поводов довериться первым встречным. Я помню тот первый раз, когда полумертвую нашел меня Аман, когда чужое прикосновение показалось едва ли не больнее того, что вывернуло мне суставы и разъело вены. Слезы давно высохли и щипали солью на щеках, в растрескавшихся губах почти не свистело рваное дыхание. Я помню, как сильно хотела домой. Два дня прошло, как я сбежала. Два дня я лежала под солнцами Амира и следила за точкой в небе. Он кружил надо мной, то подлетал ближе, то вновь терялся в вышине. Буревестник. Не кричал тревожно, приглядывался. Как ты сейчас. Подмечая и белую повязку, и то, что смотрю сквозь, и то, что кручу в пальцах сладко пахнущий орех и совсем не хочу есть. Когда соседский мальчишка поднял меня на руки, не прогнувшись под весом, будто бы и не было меня вовсе, и понес домой, птица спустилась ниже, на то место, что было нагрето мной. Жалобно зазвучал ее голос. Словно дитя мается коликами которую ночь, измученное, не до крика. У самого порога оборвалась нить, но теперь я знала, что меня будут ждать.
Теперь я Буревестник. Молча сжимаю пальцы в кулак - не расплескать бы все то, что забрала у тебя. Сквозь пальцы струится черным песком, на котором взрастает хрустальный цветок из самого сердца Бездны. Тебе не разглядеть, а мне не удержать. Пальцы изрезаны нитями, на которых пляшут мои куклы, в них и забивается. Я совсем угнула голову, пряча от тебя глаза. Любопытный очень. Подожди немного. На коленях кулек с каштанами, я все еще верчу свой и разглядываю исподтишка твои руки. Широкие ладони, изрезанные тонкими линиями, косточка запястья, светлые волосы бликами по коже.
- Я сыграю тебе, Суламифь, хочешь просто музыки, или песню? А может ради каштанов мне стоит заставить танцевать всю площадь? - я невольно улыбаюсь, разжимая пальцы с впитавшимся в них песком. Не слишком ли завышена цена даже для Греха? Кажется, он совсем не умеет торговаться.
- Нет, я знаю, расскажи мне, что это такое темное в тебе, а я сыграю то, что будет только для света, который у тебя внутри.
Косы змеями на груди. Черные на белом. Заволновались гибко, стоит мне поднять лицо к скрипачу, наклонившемуся слишком близко - того и гляди от носа к носу сверкнет разрядом. Темное? Много ты знаешь... Зудит мое запястье.
- А ты отгадай, - лукаво улыбаюсь Эймеру с орехом за щекой - очень уж по-мальчишески задорно выглядит, - наклонившись еще ближе. - Отгадаешь? Держи, - передаю ему сверток с орехами не глядя. - А ты хочешь, чтобы площадь танцевала?

...

Эззелин Сенза Вольто: 18.11.15 15:24

Девушка, тонкая, словно ветви плакучей ивы, такая же гибкая и со смуглой кожей, ловко орудует смычком по струнам, зажав ногами громоздкий инструмент, извлекает из него глубокие, тяжелые звуки. Ей вторит другая, с белоснежными волосами и пустыми водянистыми глазами, на похожем только миниатюрном, он плачет надрывно, словно знает, что-то чего знать не должен.
-Почему у меня ощущение, что вы оба со мной прощаетесь? – зубцы серебряной вилки нервно рвут лист на тарелке, это мой последний ужин дома перед отплытием, и отчего-то я надеялся, что он будет менее тревожным. Пока же выходило иначе.
-Меньше всего я хочу сейчас думать о том, что ты можешь, не вернутся. – мать врезается ножом в кусок мяса и по тарелке растекается лужица розового сока. Витторио просто молчит, склонившись к бокалу. Каждый из нас понимает как тяжело и опасно расставаться с родными стенами, но каждый старается промолчать, дабы не накликать беды.
- Это музыка, она задает тон. – боясь влезть не в свое дело, почти шепча, произносит Лулу, - ты же привезешь мне подарок?
- Пусть просто вернется сам, - проскрипел учитель и это стало последней каплей, поднявшись, я понял, что скрип от стула заглушил музыку, совершенно запутав музыканта.
- Я пойду, к себе, нужно отдохнуть перед дорогой.
Ночь пришла быстро, темной кошкой взобравшись на край окна, она прищурившись подглядывала своим желтым глазом луной в комнату, хозяина поместья. Хозяину не спалось, хотя следовало бы, он знал об этом, но со странной детской горячностью расположившись на застеленной кровати, он испачкав руки цветным мелом, чиркал по рыхлому листу желтоватой бумаги, он рисовал ту которая приходила ему во снах, и хоть совсем не помнил ее лица целиком, только какие-то короткие моменты, он с исступлением снова и снова воспроизводил зелень глаз, идеальные пухлые губы и золото волос, раз за разом заковывая все что он помнил в новый овал лица, он добавлял ей курносый нос и родинку над губой. Хозяин бросал готовый эскиз на пол и принимался за другой понимая что вышло не то, он рисовал лицо в форме сердечка и острый нос, бросал желтые пряди на высокий лоб и снова понимал «Не она!», очередной лист хрустнул под маленькой женской ножкой, супруга вошла беззвучно и тихо присела на стул.
- Кто это? – подняв один из листов тихо спросит, в задумчивости покрутив колечко с белым камнем на указательном пальце.- Я не видела ее в семье.
- Не знаю, она снится мне,- большим пальцем растирая все те же алые губы – последнее время все чаще и тревожнее. Словно хочет предупредить. А может это, оно? Может безумие не так далеко и заоблачно?
-Как бы ты не прятал свои фантазии, за масками злобы и иронии, ты всегда остаешься мечтателем Эззелин. Я уже давно это поняла – легко обняв со спины, она уткнется лбом в шею. – Иногда сны бывают вещими, но чаще, сны это всего лишь сны.
Утреннее солнце трижды облизнуло его лицо, прежде чем хозяин комнаты соизволил открыть глаза и аккуратно вытащить руку из-под дремавшей на ней супруги, которая, засопев, лишь тихо уткнулась в подушку. Сегодня она впервые сняла маску… он не хотел, простится, с ней, не смотря в глаза, потому что вновь, как и десять лет назад, жутко боялся покидать дом.
-Куда же ты мой мальчик? – практически втискивая чашку с кофе в руки, удивляется кухарка, ей непривычно видеть меня в столь ранний час.
-Скоро отплывает корабль, а мне нужно успеть поговорить с одним важным для меня членом семьи. – отпивая по глотку не отпуская ее рук улыбаюсь, тревожность слишком быстро уступает место предвкушению поездки и любопытству. – Я должен посмотреть в ее глаза, чтобы в сотню раз сильнее захотеть вернутся домой.
-Я буду молиться за тебя, богине … - произнесет тихо кухарка.
- Лучше отнеси синие цветы Сандро, он присмотрит за мной. – прижав ее на мгновение, - и дед тоже.

Я отставал он нее на несколько десятков шагов, со слов служанки молодая госпожа отправилась к гостю семьи. Я хотел проститься с ней раньше, чем она попадет к механику, я хотел проститься только с ней. В саду много витых дорожек, по мимо основных мощеных, есть сотни простых отсыпанных мелким камнем, некоторые просто примятая ногами трава, все от того что у каждого в семье есть свое тихое место, все от того что в каждом из семьи есть что-то особенное, и не всегда безопасное… Я старше, сестры почти в двое, но равен ей в желании знать больше, у меня было вдвое больше времени изучить парк, свернув с каменой кладки, влево, немного попетляв по незаметной тропе среди кустов можжевельника, я почти догнал ее.
- Маргарита- окликнув ее улыбаюсь под маской, эта девушка дарила мне душевный покой, своими теплыми эмоциями. Короткий разговор о прошлом, инциденте, и странный вопрос, которого я ждал и боялся после того как передал ей дневник, наспех пролистанный он еще тогда, показался мне опасным, но сам помня как же я желал развивать свои способности и как искал помощи, я не мог отказать ей.
- Милая, мои способности, пыль и обман, но даже с их помощью я смог причинить много зла. Не себе, не клану, простым рабам, торговцам и прочим. Сила ест меня изнутри, червем пробираясь все глубже и ближе, к сердцу, к разуму, чем сильнее я ощущаю дар тем быстрее течет по венам безумие. Придет время и я не смогу отличить иллюзии от реальности, но я буду готов уйти, зная, что сделал все ради семьи и ее процветания. – отчасти мои слова были правдой, отчасти я пугал ее, в тайне надеясь, что она не станет развивать свою разрушительную силу. Малую толику которой я с ее позволения испытал. Сестра смотрит прямо в глаза задумчиво долго, словно ждет продолжения.
-Я искал тебя. – срываясь, с размеренно ровного голоса на хриплый шепот, возвращаюсь к истокам. – чтобы проститься.
- Брат, ты покидаешь остров? – ее тон изменился.
- И на этот раз, в место противоположное Амиру. Поэтому я хотел увидеть тебя еще раз, прежде чем отправиться в гавань. Пообещай, что будешь осторожна с прогулками, с дневником, с механиком.- протягиваю руки вперед в надежде коснутся ее ладони, это малое что доступно мне сейчас почти в центре сада. – или промолчи, от этого у меня будет еще большее желание вернутся домой.

»» 21.11.15 16:22 ЦАРЬ ОСТРОВОВ. Столица мира

...

Эймер Балабол: 19.11.15 17:23

Хочу ли я, чтобы площадь танцевала?
Нет. Я больше хочу отгадать. Но знаю, что это такое вежливое "нет", какое умеют говорить только самые воспитанные девочки. Или те, кто хочет ими казаться. Вот только разбираться, кто же ты - я не хочу.
Какая разница?
Сгребаю кулек с каштанами, поднося его к носу и вдыхая запах. Чувствуется, что повар знал свое дело, но тем больше недоумение от того, что Суламифь отказывается. А может просто это меня жизнь научила есть впрок, а у нее еды всегда было вдоволь? Или она не любит жареных каштанов? Что же тогда любит девочка с растрепанными косами?
Мне нравится ее запах, напоминающий про Амир и Яру. Растрепанные волосы, темные и шелковые на вид, загнанные в косы - в тщетной попытке упорядочить хаос. Смуглая кожа, такая темная на белом, обрамленная, как драгоценность, красным узором - словно капли крови, вытянутые в рисунок. И руки.
Боги. Какие у нее руки.
Расцарапанные, с мозолями и порезами, руки того, кто знает цену материи и ее детям. У меня такие же, когда увлечен и болею делом. Вот только, не смотря на все это, тряпица на запястье все еще притягивает мое внимание. Отчего-то я знаю - там не порез.
Почему я знаю это? И почему думаю?
Глупость какая.
Достаю из дорожной сумки соленую тараньку, замотанную в белую холщевую тряпицу, и кидаю ей в подол. И вкусно, и храниться долго. К тому же, еще не видел женщины, которая отказалась бы от сушеной рыбы. Ну ладно, видел, но это было очень глупо с их стороны.
- Я хочу, чтобы станцевала ты. Что мне до площади? Станцуешь?
Ответа я не жду. Просто поднимаю скрипку, касаясь смычком струн.
Мелодия взлетает вверх, щипая окружающих, заставляя их оглядываться и улыбаться - я вижу это.
Уличные музыканты, которые вяло пытались играть что-то тут же подхватывают мотив, превращая музыку в феерию. И я улыбаюсь.
Мы все смертны. И когда-нибудь умрем. А еще - попадем в Гайю, как говорил тот, кого я не помню, и возродимся в итоге.
Да, Яра мертва. И я помню об этом.
А я - жив.
Я - Жив.



»» 29.11.15 07:37 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир

...

Суламифь Буревестник: 19.11.15 22:59

А знаешь ли ты, о чем просишь, скрипач? О том, чтобы музыка прошла по жилам, закружила голову и заставила меня забыть, что я не должна танцевать. Что разогретые солнцем камни вымощенной площади должны жечь мои босые ноги. Что как только я забуду, стану самой музыкой, откажусь от жизни и задрожу на кончике твоего смычка, они окажутся тут как тут. А я буду беззащитна. Не смогу закрыться. И ты не сможешь меня закрыть своей музыкой. Всякий раз, когда голова моя идет кругом от услышанной мелодии, во мне открывается дверца, через которую без труда проходят другие. Не те черные птицы, на которых раскололось тело Того, кто не был мне отцом, когда он перестал бороться, цепляться за остатки моего сознания, а... другие. Иные. Я ношу их под сердцем четко отмеренный срок. Тяжелею день ото дня, пропитываюсь ими, как нежнейшее пирожное в лавке мадам Боридас, что тает во рту еще до того, как ты успел откусить кусочек. Не я кормлю их, не мою жизнь они высасывают, опухолью обвивая вены, свою отдают за место под моим сердцем. Отдают мне туманные свои мысли, непонятные и непереводимые на просто человеческий язык. Я не знаю, как они покидают меня. Однажды утром открываю глаза и держусь за пустой живот, плотно сжимая губы, чтобы не завыть от этой тянущей пустоты. Мудростью природы женщине определено рождать новую жизнь и качать ее на руках. У меня остается пустота - в животе, в руках, в сердце. И неконтролируемое желание творить. Творить тела моим нерожденным детям.
Осознаешь ли ты, скрипач, что подписываешь мне обвинительный приговор взмахом смычка, первой нотой, от которой мне уже никуда не деться? Я беспомощно оглядываюсь на музыкантов, подхвативших твою мелодию, и вздрагиваю. Вздрагиваю всем телом. Дивным светом музыка дышала, словно сердцем на струне дрожала. У меня с коленей падает сверток, пахнущий морем. Я наклоняюсь за ним, пальцами сжимаю с силой, не пуская на волю рвущееся дыхание. В полусне кладу в сумку в компанию к одинокому моднику в просторной цветастой блузе. Затаилась на короткий миг, как будто время растянули на сотни бесчисленных мгновений, заставив укротить свой бег. Я слышу каждую ноту, хотя меня в жизни не учили нотной грамоте. Белым саваном платье скользит сквозь толпу, обернувшуюся на взвившуюся над площадью музыку. Один из знакомых кузнецов обнимает меня за талию, закружив в танце так стремительно, что я сбиваюсь и сбиваю пальцы в кровь. Но это уже неважно. Совсем неважно. Ты хотел, чтобы для тебя танцевала девушка, которая заставляет плясать кукол? Смотри. Смотри, как не могут удержать меня крепкие мужские руки, как я возвращаюсь к тебе, влекомая твоей скрипкой, завороженная ею. На кончик смычка, дрожа вместе с музыкой.
Люди вокруг не прочь принять участие в маленьком частном празднике. Белый саван обнимает сначала одни плечи, затем другие и так до бесконечности, сталкивая людей и заставляя их взяться за руки. Я не знаю, когда хлебнула горечи. Чьи пальцы задержались на моей легкомысленной руке, чье дыхание выжгло слезы на моих глазах, что заставило подавиться. Хватаю ртом воздух, пятясь назад скорее по инерции, чем осознавая это. Хочется стащить с себя ставшее неподъемным платье. Бросить его в толпу, обтереть тело жесткой, грубой тканью, чтобы горело. Горело. И я не знаю, что именно меня удерживает от этого скандального поступка, только подол задранной юбки, обнажающей колени, я все-таки отпускаю. Сердце успокаивается в груди, влекомая музыкой, я просто чуть обожглась чужой душой, как крапивой стегнули по голым икрам. Немного погорит и пройдет. Все пройдет. Да уже забылось, как только взглядом упираюсь в яркий всполох за твоей спиной. Ты не видишь, Эймер? Не видишь?!
- Скорее! - я хватаю его за руку и тащу за собой, ни минуты не сомневаясь, что он пойдет. И ни секунды не думая, что делаю и что касаюсь его. Его. Эймера с разрядами статического электричества.
Юркнув в толпу, стараюсь не упустить из виду подхваченный ветром и ускользающий от меня оранжевый клочок счастья. Еще немного и я ухвачу его за хвост, который на шаг опережает меня. Всего на шаг! И от этого еще обиднее, что я несусь за руку с моим новым знакомым, не отдавая себе отчета, что он может быть контужен моим поведением и находится в глубоком шоке, но никак не могу поймать. Никак не могу! Длинный хвост его зацепился за что-то и замер. Я сбиваю колени, когда падаю на него и крепко сжимаю в руках. Мой. Мой! Мое детское лицо озаряется целой гаммой чувств, когда я оборачиваюсь к Эймеру.
- Поймала! - шепчу, сияя дурацкой улыбкой.
Оглядываюсь в толпу, разыскивая взглядом ревущего ребенка, чьи пухлые ручки упустили воздушного змея. И не нахожу. И мое сердце выскакивает из груди от накрывшего меня счастья.
- Он теперь мой. Мой! - протягиваю я зажатый в руке хвостик музыканту. - Ты умеешь запускать воздушных змеев? Давай запустим. Ну давай!

»» 20.11.15 12:51 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир

...

Маргарита Сенза Вольто: 27.11.15 11:24

Если в Вашей жизни пошел дождь, сосредоточьтесь на цветах, которые зацветут благодаря этому дождю.
© Радханатх Свами

В детстве моя идеальная вселенная являла собой мир, имеющий точку равновесия, координатами которой служило местонахождение отца. Если я, словно большая, сидела в кресле магистра, болтая не достававшими до пола ногами, и играла с золочеными фигурками драконов на письменном столе, чувствуя его присутствие в комнате, видя или слыша голос, то ощущала душевный покой, совершенство мира.
От времен рождения в большом взрыве вселенная ребенка расширяется, увеличивается в размерах, от чего система становится сложнее. Туман неопределенности рассеивается, и карта идеальной вселенной заполняется новыми точками. Одна из них Эззелин. Не обязательно встречаться с братом, говорить, важно лишь знать, что он дома, в своем поместье, темной фигурой в плаще чинно плывет в окружении зелени сада или среди суеты шумных улиц; знать, что его жизни ничего не угрожает.
Место противоположное Амиру во сто крат опаснее. Та земля пропитана кровью порченых, что почерпнуто мною из книг и рассказов отца, не раз покидавшего Остов Греха ради важных дел на Царе Островов. Уверена, основанием для поездки Эззелина служит весомая причина, но вместе с тем, глядя ему в глаза хочется, поступая, как и всякий раз при отъезде магистра тени, обнять, уткнувшись в плечо, и попросить остаться, тем самым не подвергая себя риску и не нарушая равновесие моей системы. Но давать волю наивному детскому эгоизму я не имею права. Равно как и не могу обещать отказаться от попыток изучить свои способности, от желания научиться ими управлять так же искусно, как и магистр Деметрио.
- Всю свою осторожность я передам тебе, брат, а сама буду неосмотрительной, пока ты не вернешься и не спасешь меня от очередного бедствия, - сжав сильнее перила лестницы, улыбаюсь, искренне пытаясь шутить, потому что хочу скрыть где-то в глубине души колыхающиеся волны эмоций, ведь пока мне приходится сидеть в гостиной палаццо, вышивая золотой нитью никому не нужные розы, другие приносят пользу семье.
– Я не буду ждать, - продолжаю серьезно, на пару тонов тише, словно это откровение может подслушать кто-то сторонний, - как обычно буду утром пить чай на террасе, любуясь городским пейзажем, и случайно цепляться взглядом за корабли на пристани.
Я стою на пару ступенек выше, так непривычно на равных с братом, глядя в глаза, в глубине которых мерцают яркие изумрудные огоньки. Поддавшись желанию, робко обнимаю его, на короткий миг обвивая руками шею и отстраняюсь. Больше ничего не говорю. Не умею прощаться и не люблю. Поэтому и не оглядываюсь, считая усыпанные алыми листьями мраморные прямоугольники, пока не заканчивается лестница.
Издалека доносится гул грома, родившегося над бескрайними водами, окружающими остров. Непогода скоро придет, надежно спрятав солнце, накроет темным крылом низких серых туч и заплачет резвыми каплями, что застучат по крышам домов и мощеным дорожкам, оросят сад. А после вырастут цветы.

»» 10.12.15 16:23 Альтернативная реальность

...

Эймер Балабол: 05.12.15 22:30

Он парит в воздухе, ярко-рыжий, задевая облака. Змей кажется таким крошечным в вышине. И я тоже кажусь себе крошечным, совсем маленьким.
Облака бегут вперед, следуя порыву ветра, и нить натягивается туже, вырывая челнок с намотанной на него бечевкой у меня из рук. Мы не нашли хозяина, да впрочем и не искали. Суламифь сразу признала торфей своим и я не спорил. По правде говоря, мне тоже хотелось запустить змея.
- Выше! Выше! - кричит она, дергая меня за рубашку.
Странная. С ней рядом - пьянящая свобода и радость. С ней рядом я забываю, что теперь один. И буду один наверное. Так проще и легче. Человек рождается один и один умирает. Пусть на секунду и показалось, что это возможно изменить.
Солнце освещает все вокруг багровым и я знаю, что пора возвращаться.
Почему-то работа не имеет той притягательности в деньгах, что и этим утром. Я  больше не смогу потратить их на дом с амирской принцессой, и они не так нужны, как были раньше. Привлекает лишь возможность сделать новое. Заполнить пустоту. Но это совершенно не мешает сбежать от рабов, приставленных ко мне. Глупость конечно, но так надо. Просто надо.
- Знаешь, - говорю ей, стоящей чуть поодаль и так же внимательно вперившей взгляд в небо, - ему ведь хорошо там, в небе, одному. Или он не один, а с облаками, как думаешь?
У Суламифь тонкие, но очень сильные руки. Она жует губы, наверное обдумывая ответ, и выдыхает.
- Дам монету за твои мысли, - не задумываясь, и, удерживая змея только одно рукой, тот час же лезу в карман.
Внезапный порыв ветра дергает игрушку, и мне приходится перехватить бечевку поудобнее. Из кармана растревоженно сыплется разная мелочь - болты, гайки, шайбы, несколько шестерен, механическая стрекоза, собранная в минуты размышлений, три монеты и две конфеты в яркой обертке.
- Собирай, - кричу, прилаживаясь к воздушным потокам.
Мне нравится.
Мне кажется, что это я сам в вышине, парю над всеми, полностью свободный и недосягаемый. Задеваю цветастые облака.
Справа в мглистый вечерний туман уходит вверх та часть острова, которую называют ступенями. Слева - пока незаметный обрыв, который станет видим, если подойти ближе, а в иных местах и вовсе встать вплотную. Под нами бесконечная толща вод. Надо мной - небо без конца и края.
- Я есть хочу, - заявляю неожиданно даже для самого себя. - Пошли, купим чего-нибудь на Площади Ночных Птиц?

...

Суламифь Буревестник: 07.12.15 01:40

Эге-гей! - свистит шальной ветер, подхватывая мою новую игрушку и мою безудержную радость бытия. Я хлопаю в ладоши, растеряв все свои тревоги и заботы, если таковые у меня имелись. Разглаживается казалось бы намертво рассеченная морщинка между бровей, уходит из глаз что-то зыбкое, что зацепилось ржавым якорем за подол моего нарядного платья. Я грустила по давно отгоревшему, по когда-то забытому, по тому, что привиделось мне в полумраке дворцовых переходов, где по углам прятались всхрапывания маленьких лошадок, тревожно прядающих ушами, когда я вплетала им в гривы свои цветные ленты. Эге-гей! - снова зовет меня ветер, и я смеюсь, запрокинув голову к небу, протянув руки. Обнимаю ладонями безграничность, становлюсь частицей всего, песчинкой в океане неподвижных пустынных волн. Верчусь под ногами у Эймера, кружусь, то прижимая руки к груди, то протягивая их вслед за солнечным зайчиком, дрожащим в пронзительной вышине, то дергая и отвлекая его. Посмотри! Посмотри же, как весело! Улыбнись.
- Он летит! Летит! - восторженно шепчу я то ли самой себе, то ли светловолосому мальчишке, поделившему со мной этот день. - Выше! Выше!
Мое сердце несется вскачь за детской забавой, я готова взбежать на радугу и не навернуться оттуда, обнять весь мир, любить каждого, отдать себя за одну улыбку, раствориться сейчас и навсегда, растаять от порыва ветра, в клочья разносящего утренний туман. Эге-гей! - кричит ветер.
- Да! Да! Да! - кричу я в небо.
И я бы упала прямо сейчас, раскинула руки и в глазах моих отразились бы облака, вовлеченные в нашу игру, хороводом несущие пенные свои тела вслед за оранжевым хвостом развеселившегося змея. Только валяться на площади, попираемой ногами тысяч людей, мне как-то не то чтобы неуютно... просто эта мысль покидает меня также быстро, как пришла. Я сияю, как начищенная монета с истертым гуртом, так издавна живущая на свете, что и не различить чекань. Мое настроение - два порыва ветра, да мандариновая точка в лазури, стоило ли печалиться хоть о чем-нибудь, когда переполняющее тебя счастье потоком, сметающим все на своем пути, плещет через край. Я простила его за обжегший крапивой танец, за непреднамеренную просьбу, за то, что он бьет меня разрядами. За одну только его мальчишескую улыбку, превращающую его лицо в настоящее произведение. Я могу читать на нем все краски, все его краски, все. На миг защемит сердце и потянется рука потрепать по волосам светлую голову. И не дотянется. Нельзя. Он такой самостоятельный, такой уверенный, такой взрослый, что мне стало внезапно совестно видеть в нем сумбурный мальчуковый образ. И все же... И все же. Ты даришь мне детство.
- Знаешь, - вмешивается он с уже знакомой мне непринужденностью в мои мысли , - ему ведь хорошо там, в небе, одному. Или он не один, а с облаками, как думаешь?
Одному? Разве он один? Я задумчиво и тревожно слежу за полетом искорки солнца и думаю... Я частица всего, песчинка, кроха вчерашнего хлеба на ладони мира, но я с тобой. К цветному клочку в небе присоединяется стайка голубей, и я машу им рукой, вновь ощутив себя частью необъятного. Я тянусь туда, где едва уловимо касается моей щеки невидимое крыло и мне остается только догадываться о том, что оно сизое. Привстаю на цыпочки, стремясь оторваться от земли. И вновь оседаю пылью на площадь. Мои мысли? Тревожная улыбка тронула уголки губ. Я качаю головой, а он выворачивает карманы. Ну вот какое сердце не дрогнет, когда от солнечной макушки отражаются лучи, улыбка зажгла глаза, а вывернутые карманы еще больше делают его похожим на Томаса? И легкость, с которой доверяет мне свои сокровища, и сильное запястье, удерживающее змея, и эти блики, путающиеся в светлых волосках на руке - такой простой, такой знакомый. Сотни тысяч лет. Сколько лет этому миру? Столько он знает меня.
Эта площадь судьба и звезда мне. Не раскинув руки, так на коленях я проползу весь периметр, выхватывая из-под ног незадачливых прохожих кучу вещей, которые просто не могли поместиться в кармане. Я с сомнением оглядываюсь, пытаясь оценить глубину карманов, весьма живописно трепещущих под порывами ветра, и все равно не могу понять - как он все это туда запихнул? В двух горстях у меня чужие сокровища, я сажусь и скрещиваю ноги на амирский манер, пересыпав в подол доверенное. Скоро стемнеет и мне пора будет отправляться на спектакль. Но пока... пока блестит завораживающими меня глазами стрекоза. И я осторожно сажаю ее на палец, громко ойкнув от неожиданности. На самом кончике выступает кровь. Крупной дрожащей каплей, которая только набухает, но не спешит скатываться вниз. Я чувствую, что на моем запястье оживает темное. Густое. Тяжелое. Неподъемное. Жадное. Капля дрожит ощутимее и вот-вот сорвется вниз по пальцу. Я не хочу чувствовать вкус своей крови во рту. Панически не хочу. Так сильно, что едва сдерживаюсь. Я не буду слизывать свою кровь с пальца. Но и показывать тоже не хочу. Капля двинулась. Не раздумывая, я засовываю кончик пальца под повязку, вытирая изнаночной стороной, чтобы не выпачкать платье. Темное дрогнуло. Я вздрогнула. Вдруг услышит? Вдруг он меня услышит? В моей сумке спрятано то, что я не смогла отдать Хорхе. Оставила.
Вытащив палец, я смотрю на новую каплю, собирающуюся на нем. Мне так ужасно жаль свое новое платье и я совсем не хочу разгуливать в собственной крови. Надавливаю на ранку, поморщившись, растираю кровь подушечками пальцев.
- Я есть хочу, - звучит надо мной теперь уже знакомый голос. - Пошли, купим чего-нибудь на Площади Ночных Птиц?
- Пойдем лучше к Карло? У него самые лучшие пироги с ревенем. Ты любишь ревень? - я заглядываю доверчиво ему в глаза, сидя на площади и держа в собственном подоле его сокровища. А в руке с повязкой зажата ужалившая меня стрекоза. Мне никогда не говорили, что стрекозы жалят.
- Скажи... ты выступал в театре? И хотел бы? - почему я так надеюсь?



»» 07.12.15 21:13 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир

...

Эймер Балабол: 12.12.15 14:55

Не знаю, что сделала она, чтобы заставить меня есть, пирог без мяса, но ей определенно удалось.
Посмотрите на меня - жую ревень и даже совсем не морщусь. Что там. Мне даже нравится. Золотистая корочка, румяные бока, аромат.
Эгей, Эймер, еще немного и ты сможешь стать зазывалой на площади!
Вот, что значит голод.
Неуемный аппетит донимает всегда, если не занят работой. Да, это я - постоянно жующий разгильдяй. И еще весьма талантливый. Так говорит отец, и у меня нет причин ему не верить.
Рядом сидит Суламифь, минут пятнадцать ковыряя один кусок. То ли не голодна, то ли всегда ест как птичка, не знаю.
- Ешь давай, - бурчу я с набитым ртом. - И я расскажу тебе про представления, в которых участвовал.
Есть несколько способов заставить барышню нормально питаться, и любопытство - один из самых действенных. Хотя, видит Н'Габах, у этой самой барышни мысли в голове такие, что понять их смог бы наверное только Видящий.
- У меня весь мир - театр. - Запиваю пирог. Почему она умолчала, что тут еще и замечательный квас? - Моряки все вообще как дети. Любят истории и сказки про возвращение домой. Почему сказки? Ну а как же. Ты приехал, дети тебя полгода не видели, а то и больше. Жена тоже. Неделю пообнимали, ну две. А потом снова хотят тебя в воздух отправить. Да и сам ты тоскуешь, не знаешь куда деть себя. В воздухе же воля. Простор. Бесконечность. Вот по ним и скучаешь. И ты снова летишь, не важно куда. Вот тут и начинаются сказки. Про то, как тебя ждут дома, про женщину, что любит и ждет. Я такие лучше всех рассказываю. Ты там ешь?
Наблюдаю за ней краем глаза. Суламифь ковыряет свой пирог и смотрит на меня во все глаза.
Тебе надо научиться закрывать рот, Эймер. Хотя бы для того, чтобы люди могли поесть, а не тебя слушать.
- Ты спрашивала, согласился бы я выступить? Пожалуй, да. У меня нет никаких проблем с этим.
Вздыхаю, поднимая глаза вверх, в вечернее небо. Облака багрово текут в вышине.
Бесконечность.
Надо мной - бесконечность. И я растворяюсь там. Взглядом и мыслями.
Я вверху.
В вышине.
Я...
Ау.
Суламифь пинает меня ногой. Не больно, просто ощутимо, чтобы привлечь внимание.
- Прости. Что ты говорила?

»» 20.12.15 16:07 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир

...

Суламифь Буревестник: 14.12.15 23:59

У меня есть разные ночи. Ночи, в которые я боюсь засыпать. Черные, словно кровь земли, словно талый снег с гор селевым потоком, словно нерест осетровых - липкие, такие, что не отмыться вовеки веков. Эти ночи я буду забывать всю свою жизнь и так и не сумею забыть. Тот, кто не был мне отцом позаботился о том, чтобы я помнила долго. Одну короткую искорку своей человеческой жизни и бесконечность после. Странно, что я, так легко находящая язык с птицами, никак не могу подобрать ключик к воронью, кружащему над растерзанным телом в моих снах. Странно, что голуби, как бы сильно они не клевали мои руки, никогда не причиняют мне той боли, которую несут с собой оголтелые черные птицы. Полно... летите-летите... Если бы дело было только во мне, я отпустила бы их на волю, раздвинула призрачные границы сна, хлопаньем крыльев напоила мир допьяна. Я боюсь этих мыслей еще больше, чем засыпать черными ночами. Ежусь под кроватью, прячусь в сундуках, но черный глаз бусинкой всегда находит. Они смотрят прямо в мою кривую душу - словно нерадивый зеркальщик намешал чего-то в серебристом. Я протягиваю руку, но на зыбком стекле не расходятся волны.
Есть ночи, которые горят сотнями сотен огней. В эти ночи босоногая кукольница не боится ничего. Она вершит судьбы мира, она мастерит вселенные, она собирает звезды в плетеную корзину и шьет из них прекрасные платья своим живым куклам. Тише, Томас, послушай, как она поет тебе песенку. Слышишь? Голос тоненький. Если будешь плакать, ни за что не разберешь ни слова. Он мог бы вырасти на моих руках, но я сама не так давно шагаю по свету, чтобы такие большие мальчики могли похвастаться тем, что я качала их на руках. Крикливый мальчишка. Мать не знала, что делать - осунувшаяся женщина, которая забыла, когда в последний раз спала. Она брела ночью по площади, горящей тысячей дрожащих огней, несла в ослабевших руках дитя, умолкнувшее на краткий период икоты, диафрагма уже набирала воздух для нового крика, когда им под ноги постелили песню. Еле слышно напевала девушка, склонив голову к кукле, расчесывала волосы пальцами, баюкала свое безжизненное дитя. По секрету всему свету рассказывала она о далеких берегах, где седой песок так истомлен двумя солнцами, что искрится белесым. Мальчик замолчал и с тех пор она пела ему одному, убирая спутанные волосы со лба и вкладывая свой голос в первую куклу, подаренную незнакомому человеку.
Я улыбнулась, прижав к груди разноцветный ворох сегодняшних артистов. Мне казалось, что с тех пор прошла целая жизнь - огромная жизнь многочисленных спектаклей, где кукловод оставался невидимым, уступая сцену пляшущим фигурам, отбрасывающим длинные тени. Эймер сидел рядом и смотрел на меня... странно. Мне вдруг показалось, что он до сих пор не верил, что согласился быть моим гостем на сегодняшнем представлении. Когда мы вернулись, уложили спать огненного змея, вся труппа приходила знакомиться с ним. Это моя семья. Одна из, - гордо кивала я на каждое названное имя. И не дотрагивалась до него. Он смотрел, как нити скользят между моих пальцев, как я говорю с каждой куклой, подбадриваю, обещаю угощение и восхищаюсь тем, какие они сегодня красивые. В кибитке, которая на Грехе изредка становится моим домом, на фигурно вырезанных деревянных полочках расположились те, кому осталось выступать недолго. Скоро они разойдутся по заказчикам, умолкнут и я больше никогда не услышу их голоса. Я не заплачу. Я никогда не плачу, мне выжгло слезы пустынными бурями, но это не значит, что я не кровоточу по каждой из них. Когда-нибудь нетканное полотно моей души разорвется на последние обрывки и я растаю вместе с уходящей ночью. Только бы не остаться там, где хлопают страшные крылья черных птиц с острыми клювами.
Детский визг нередкое явление на площади, давшей пристанище бродячему театру. Сейчас Лоло подбрасывал вверх верещащие тела и легко ловил их, с величайшей осторожностью ставя на землю. Лоло - немой великан с самыми добрыми глазами на свете. Когда он берет мою ладонь и кладет на свою щеку, единственная из слез, оставшаяся у меня, медленно крадется. Я знаю, - также немо говорю я ему в ответ и глажу колючий подбородок. Когда я замерзаю под кроватью в особенно холодные ночи, он приносит мне вязаный плед и тихо прикрывает за собой дверь. Я закрываю горящие глаза с благодарностью за его тактичность. Наш выход следующий. Ты готов, Эймер? Готов узнать, как это - когда сердца всех тех, кто стоит толпой перед твоим искусством, бьются в твоей груди?
Мои инструменты разложены в идеальном порядке, каждый на своем месте. Я нередко работаю на полу и не могу отрываться на поиски, просто протягиваю руку и беру то, что мне нужно, удерживая вот-вот рожденное дитя. Больше здесь ничего нет, только куклы, узкая кровать, поскольку я так и не привыкла к спальникам, и резные ящики. Их, как и полки, сделал для меня Лоло, и я даже пробовала спать на этих полках, но постоянно падала, громыхая на весь только что затихший балаган. Остались считанные мгновения, а я так и не решила, что за сказку буду рассказывать сегодня. Про огненный цветок, охраняемый страшным чудовищем? Про лесных зверей, умеющих разговаривать и собирающихся на лесной праздник в самой чаще? Про упавшую звезду, потерявшую голос на облаке? Про сизых птиц, распускающих косы каменной царевне? Я покусываю кончик пальца и задумчиво рассматриваю Эймера, ища ответ в его глазах. Ведь не зря же я привела в свой театр скрипача? Значит и сказка должна быть о музыке. Разгоряченные дети готовы кувыркаться и дальше, а потом будут вздрагивать всю ночь от возбуждения. Нет, - качаю я головой.
- Просто спой им, ладно? - я подобралась поближе и села на свои ноги, уперевшись пятками в мягкое место. - Они тебя услышат. Мы расскажем о братьях, которых злой маг превратил в птиц, обреченных скитаться по свету и не находить своего дома. Про волю. Простор. Бесконечность. Про полет.
Я умолчала о том, что это была одна из тех сказок, у которой нет счастливого конца. То затаенное, что билось в нем и не давалось мне в руки, говорило мне, что это не самый лучший выбор. Но в тот день, когда я перестану верить, что в каждой сказке есть смысл, необходимый одному-единственному человеку на свете, я перестану их рассказывать. Я потеряю свой театр. Я начну биться так больно, как то, что пульсирует в его яремной вене.
- Идем, - поманила я его за собой, когда Лоло распахнул хлипкую дверцу моей кибитки.
И сейчас впервые за весь день я порадовалась, что одела свое самое нарядное платье. Кукловод вышел к тем, кто ждал, когда запляшут куклы. Тысячи огней бросились на мой подол, позолотили щеки.
- Привет, Марьяша! - помахала я рукой круглолицей девочке в первом ряду. - Джейми, Ларс, Томас! Веста!
Я знала каждого из них по имени и могла перечислять остаток ночи, но сейчас обернулась к Эймеру, протянув к нему руку.
- У нас сегодня гости. О, это очень известный менестрель, и я не могу назвать его имя, потому что за ним охотится Синяя королева и если она узнает, что он с нами, то забросает нас шипучими ранетками. Знаете, как больно получить ранеткой по плечу или по голени? Вот то-то же. Поэтому мы с вами спрячем его и будем охранять от Синей королевы, чего бы нам это не стоило. Клянемся? А он за это подарит нам свои песни, которые на самом деле волшебные. Вы же не думаете, что Синяя королева так хочет его поймать только потому, что у него такие красивые волосы? Слушайте внимательно и постарайтесь угадать самую любимую песню Синей королевы.
Я не помню, в какой момент решила, что у этой сказки будет другой конец. Наверное тогда, когда он обернулся ко мне, разыскивая меня за тканевой ширмой, и в его глазах я увидела что-то похожее на... восторг? Сизокрылые мальчики ударились о родной порог и снова стали веселыми и беспечными, но никогда не забывали, что маг был не просто злым, а всего лишь суровым и преподал им урок за невоспитанность. И тогда вздрогнула я. Я знала эту песню, я пела ее Томасу и не заметила, как кольца соскользнули с моих пальцев, как дети затаили дыхание, когда я подошла ближе. Когда Лоло дернулся за мной, но лохматая рука акробата Дежу удержала его. Я стояла за спиной светловолосого мальчика с закрытыми глазами. И сердце у меня билось в горле, но ночь отступила вдруг, когда я без спроса вплела в его песню свой дрожащий голос.



»» 15.12.15 22:31 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир

...

Эймер Балабол: 21.12.15 07:27

Мне казалось, что история должна была окончится не так.
Совершенно не так.
Но полноте. Дело ведь не в этом. В ней оказались тысячи птиц, тысячи голосов, тысячи масок-ликов, как у безликих. А внутри - девочка. Маленькая девочка с глазами тысячелетней женщины. Так бывает, иногда. Просто понимаешь и все, без пояснений как и зачем. И я не знаю, что делать мне с этим знанием. Просто сижу рядом и смотрю в костер.
Циркачи смотрят настороженно, но приветливо, словно я - зверек, от которого незнамо что ожидать. Не могу сказать, что они не правы. И сам не знаю, что сейчас во мне, кроме понимания о ней и захваченности той историей. Достаю из кармана тараньку в чистой тряпице и, развернув, жую. Мой верный мозг сигнализирует привычное "в любой непонятной ситуации - ешь". Хотя чего непонятного. Я тут. Она рядом. Представление окончено. Мне давно пора возвращаться.
- Бери, - протягиваю ей рыбу. Между нами все так же ершисто, но почему же так тянет касаться? Нехотя берет кусочек, задумчиво подносит ко рту. Сама-то хоть понимает, что делает? - Вы надолго сюда? Потом куда направитесь? Я бы с удовольствием поехал с вами, даже сосватал бы приличного механика в дорогу.
Кладу кусок рыбы в рот, начиная жевать. На языке крупинки соли и сухое мясо. Вкусно. И голод утоляет. Вот только голода я не чувствую, только горечь потери, которую едва перебивает соль. Наверное я никогда не решусь вернуться на Амир. Или будет это совсем не скоро. Там осталась частица меня, опаленная вторым солнцем, и в душе без нее - зияющая пустота. А я - дурак видимо.
- Посмотри какие над нами звезды, - киваю вверх и валюсь на спину. - Они огромные и ведут туда, куда хочется попасть. Хоть на Царь Островов, хоть в дом пиратской братии. Главное знать, как их прочесть. - Я знал их все, и все пути, к которым они ведут. Отец вбивал это в мою голову годами и истинно достиг успеха. - А на острове Амира звезды совсем не видны, там вечный день, - то ли жалуюсь, то ли хвастаю я.
Рассказывать про время, когда оба солнца заходят, желания нет. Слишком много воспоминаний хранит этот ларец, и если я открою его, мне несдобровать. Пусть уж то, что память держит на поверхности вылетает из рта моего словами. Всяко уж больше пользы.
- И ночи там жаркие, совсем не такие, как на всех иных островах где я был. Тут холодно, иногда до озноба, как вот сейчас, когда даже немеют пальцы. Ты же тоже замерзла, так?
Без всякой задней мысли хватаю ее за лодыжку и ладонь колет тысячью маленьких иголочек. Одергиваюсь, вспоминая, одновременно удивляясь тому, какая холодная у Суламифь кожа - чистый лед.
- Замерзла, - констатирую. И вспоминаю о подарке для той, кого уже нет. Лезу в заплечный мех, обыскивая его до самого дна, пока не нахожу сверток со скромной белой лентой. Там лежат чулки, вязаные из тончайшей белой шерсти ажурным узором и обхваченные по краю кроваво-красной тесьмой. - Это должен был быть подарок. Но он больше не нужен. Пусть принесет радость тебе. И тепло. Вместо той, кому предназначен...
Слова затихают глубоко внутри.
Есть то, что не выразить.
Я один, совсем один, и таким останусь. И это не пугает меня теперь, после встречи с Суламифь, которая кажется мне в мире с собой. У нее есть мир глубоко внутри и весь тот, что снаружи в придачу, и кто сказал, что того же нет и у меня?
Я один.
Один на один со всем миром.
И вместе мы бесконечны.

»» 21.12.15 10:41 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир

...

Суламифь Буревестник: 24.12.15 00:50

Так бывает. Все когда-нибудь заканчивается. На площади, звенящей сотней голосов, догорают огни. В дрожащем полусвете почти не различить эмоций на лице. Но мне и не нужно. Я могу закрыть глаза и увидеть то, что от меня прячут. Или не прячут. Все это не так уж важно ночью, догорающей золотым. И я знаю, что до момента, когда накроет абсолютная тьма, остались считанные мгновения. А мне так много нужно успеть. Так много. Слова от меня все попрятались. Мне нравится просто смотреть на него, угадывая за пляшущими в глазах угольками его мысли. Могу побиться об заклад, что даже близко ни одной не отгадаю, но игра все равно занимательная. Я впервые провожу день с незнакомцем, о котором ничего не знаю, кроме того яремного, что стиснутое горло не дает назвать вслух. Я впервые вообще привожу кого-то в свой театр, если не считать детей, постоянно цепляющихся за мой подол липкими от сладостей руками. Мне нравилось просто молчать рядом. Не говорить ни о чем, не думать, лежать под звездами и напевать песню птиц. Животом на холодной земле, пальцы сцепив в замок и уложив на них подбородок. Болтая в воздухе ногами. Легко. Непринужденно. С любопытством заглянуть в темные в ночи глаза, когда он вдруг заговорил.
Соль горчит на кончике языка, пощипывает. А я хмурюсь. Потому что не знаю куда. Не знаю на сколько. Не знаю зачем. Ничего не знаю о своей жизни. И с удивлением обнаруживаю, что меня это никогда не волновало. С тех самых пор, как я обнаружила, что могу самостоятельно шагать и под ногами у меня не раскаленные угли и не острые шипы, пропитанные черной кровью. Интересно, он видел когда-нибудь кого-нибудь, кто научился ходить после многих лет, пронизанных нитями? В черном котелке почти закипает кофе - густой, темный, ароматный. Я отсюда ощущаю, как сильно он пахнет, как вздыхает тяжело на ворчащей воде. Может, где-то варят кофе иначе, но бродячему народу привычен пропахший костром кипяток с пляшущей от огня взвесью. Мой великан с детской душой опускается на колени с величайшей осторожностью, чтобы не расплескать обжигающие капли на мои голые руки. Я пожму его горячие пальцы, улыбнусь сердцем, удержу кружку на постеленном мне пледе. Он вторую вручит Эймеру. Свой. Пусть неузнанный, но допущенный. Вымочу плавник в темном и задумчиво положу в рот. Что сказать? Я не знаю, куда мне теперь идти.
- Этот механик ты? - вспомнив ужалившую меня стрекозу и гайки, просыпающиеся сквозь пальцы. - Какое-то время они еще будут здесь. А потом уйдут бродить по Греху или полетят за звездами, я не знаю. Они свободные, каждый день как чистый лист.
Вряд ли я отдаю себе отчет, как тепло улыбаюсь, рассказывая про них. На Грехе ли или на Царе Островов, под палящими солнцами Амира, мне всегда есть к кому придти, куда вернуться. И откуда уходить. И о чем грустить, когда встреченный на пути менестрель оказывается механиком, рассказывающим мне про небо Амира. Тихо сглатываю соль с горчинкой - вкус моего далекого детства, почти готовая поклясться, что я слышала хохот Амана, окатившего меня ледяной водой из-за угла. И решаю промолчать. Пусть он говорит за нас двоих о звездах среди песков, незаметно наблюдающих за смуглыми детьми пустыни. Ничего, кроме нечаянного "Ай...", стоит ему только сомкнуть пальцы на моей ноге.
- Я никогда не мерзну, - возражаю, обхватывая крепче пальцами почти опустевшую кружку.
Неожиданный подарок сжимаю в руке, не зная, что и думать. Мне? Кукольнице, дарящей кукол только тем, кто сумеет о них позаботиться? Подарок мне?! Я сажусь резко, резче, чем может быть следовало, развязывая ленту на свертке - столь же белую, как та, что прячет от мира черную метку. Забываю, что нужно сказать спасибо, что нужно быть осторожной и не так рьяно гореть любопытством, доставая из тонкого пергамента то, что было предназначено той. Другой. Которая вот там дрожит на шее и не дается мне в руки.
- Ух ты... - шепчу я, так и не оправившись от неожиданности.
Думаешь, на этом открытия дня закончатся? Я натягиваю чулки на руки по самые предплечья, поднимаюсь, чтобы схватить Эймера за руки и потянуть на себя, заставляя подняться следом. Не так жжет, да? Кружу его так, как привыкла кружиться с детворой, пока звезды не запляшут перед глазами, пока не заколет в боку, крепко держась за него, доверчиво отклонившись, потому что знаю - не выпустит пальцы, одетые в белые чулки. Не умею обнимать, умею по-детски прижаться, обхватив за талию. На секунду. На миг. Тут же отступив на шаг назад. Хочешь, я доверю тебе тайну?
- Стой здесь! - командую по привычке, словно он один из тех непослушных мальчишек, готовых сбежать, стоит только отвернуться.
Я не смогла отдать его Хорхе. На нем пестрая рубашка и чудесный колпак и стоит мне только взглянуть на вылепленное моими руками лицо, как метка начинает зудеть. Я знаю, что он не простой, не одна из тех кукол, что такие же пустые, как я временами. Он из тех, что становятся спутниками на всю жизнь, что вполне может стать другом, если ты ему позволишь. Я поглажу его напоследок, прощаясь.
- Ему нужно дать имя, - совершенно серьезно заявляю я Эймеру, вручив ему куклу. - Он тебя убережет.
Ты сейчас уйдешь, я знаю. Все когда-нибудь заканчивается. Иди вперед и никогда не оставайся один.



»» 29.12.15 12:58 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир

...