alen-yshka:
Есессно, это то и пугает!)))
Дык, Втулу самого кто б удочерил))))) И мозги вправил)
Это не морковь, это брожение умов)) Пияницы, блин)
Очень конструктивное предложение, ога)))))
Этим???
У-бе-ди-ла!)))))))
lor-engris:
Зара, на здоровье!
Сонька почти что удочерила, а насчет мозгов... Легче новые, как Страшиле Мудрому, вшить) У Втулы крыша пока в свободном парении, иногда возвращается на место и снова улетает в теплые края.
Вот н-ни нада, н-ни нада)))) После ресторана пили они от силы раза 3, причем, 2 из них я уже кратенько осветила. Нажираться Сонька точно не будет, не такая она)))
"И за все, что мы делаем, мы тоже отвечаем вместе"
И с чувством выполненного долга уползла.
Tekila-love:
Ох, спасибо Автору!!! У Олега очень тяжелая задача, накосячить никак нельзя. Я сегодня думала о нем ночью, не спалось. Ему сложно, он ведь мозгами понимает, что Динка другая, что она ребенок, а он ее желает как женщину. И ведь наверное в мозгу это не укладывается. Про Катю с мальчишечкой и Костю очень тепло написано... Спасибо Вам
lor-engris:
Лена, спасибо!
Девочки, меня терзают смутные сомнения... Если из-за нас с героями вам не спится или спится плохо, что ж в этом хорошего?)
У Олега с Динкой все произойдет вполне естественно и закономерно. Они СДДД, то бишь, созданы друг для друга, и не потому, что герои романа))) Пока из всех щекотливых ситуаций им удавалось выйти с достоинством, без недомолвок вроде "сама придумала - сама обиделась". Двойственность - да, разумеется, но все обязательно уложится. Физически Динка обычная женщина, ну, может, чуть более чувствительная в некоторых местах
С Катей мне сложно. Я боялась, что получится "картонный" и неприятный образ, но, вижу, героиню приняли спокойно. Это радует)
P.s. Когда враги узнают всю правду, они оценят иронию судьбы.
Арвен:
Светик привет.)))
Пишу с телефона так что без цитат) ))
Главу прочитала ещё вчера, и осталась под впечатлением. С первых строк, сама у себя спросила : Катя ????
А потом, когда до меня дошло, возникла другая мысль: Костя... как сын ??? Я конечно знаю как делаются дети )))) Но, я честно, была не готова к такому повороту событий.)))
И только сегодня до меня допёрло. Автор коварный ))))Где подробности издевательства Соньки над Пашечкой.))))
По поводу мистической бабули у меня только одна догадка :НЕ ЗНАЮ. )))
lor-engris:
» Глава 31. Вопрос, на который не отвечают
Олег отжимался. Неистово делал подход за подходом, пока наконец трясущиеся руки не подогнулись и он не свалился замертво. Перевернулся на спину, часто дыша и по-рыбьи разевая рот. Перед глазами все плыло, с ковра к мокрой спине липли всевозможные пылинки и песчинки, заставляя нервно водить плечами в напрасной попытке их отлепить. Песчинки не отлеплялись. Мысли, от которых бежал Олег, тоже. Пресс покачать, что ли?
Отжимался Дубровин ежедневно – привычка, приобретенная за годы изнурительных тренировок и закрепленная службой в армии. Здорово успокаивает и прочищает мозги (правда, в некоторых особых случаях только в комплекте с баней). Главное, не увлечься: «забив» мышцы до отказа, потом еще пару дней можно будет развлекать себя, заново учась подносить палец к носу и морщась при каждом движении.
Но сейчас ему требуется именно это: «забиться» до полусмерти. Забыться. Если не поможет пресс, он пойдет нарезать круги. Прибежит, упадет и уснет без снов, как в армии.
Фельдшерский пункт в Мелехове не так давно закрыли «за ненадобностью» (в доме бывшего мелеховского фельдшера они теперь и жили), в Мелеховке его не было и раньше. Дубровин никогда еще не гнал «Тойоту» с такой скоростью, но старуха потрепыхалась километров двадцать и со спокойной совестью отдала богу душу.
Узнавать все в итоге пришлось Надин. Олега рвало в туалете. Динка была рядом, как ни пытался он ее прогнать. Гладила по взмокшей спине и не понимала, что от стыда перед любимой женщиной ему становится только гаже. Дубровин не мог крикнуть ей, чтобы оставила в покое и шла к бабушке, а когда все-таки дернул спиной и плечами, сбрасывая заботливую руку, Динка отступила. Но осталась.
В тридцать лет обнаружить, что ты до крика боишься трупов, – открытие не из приятных, а уж тошнота, сопровождавшая этот испуг...
Он полагал, что еще в детстве сумел переболеть, перебороть свою треклятую особенность. Любое мало-мальски волнительное событие, будь то внезапная проверочная по математике, громкая ругань или мертвый голубь под скамейкой, влекло за собой немало унизительных для маленького Олега минут. Сначала вне дома, перед чужими людьми, а потом – перед дедом и родителями. Сложно сказать, что было хуже. Врачи объяснили перепуганной матери, что вероятнее всего это последствия тяжелых родов, назначили лечение, и к концу второго класса мальчик пришел в норму, благополучно обо всем забыв. Он удивительно легко выбрасывал из головы плохое, когда это плохое снова сменялось обычным и хорошим...
Дубровин поймал себя на том, что бездумно полощет рот, боясь поднять глаза и посмотреть в зеркало. Потом все же посмотрел и долго, с силой тер дрожащими ладонями бледное лицо, то ли умывая, то ли пытаясь отправить в слив раковины вместе с горькой водой и его тоже.
– Олег? – окликнула Динка, о которой он успел забыть. – Ты мокрый. Не надо так делать.
Дубровин, прикрыв глаза, кивнул в пустоту и выключил воду. Динка протянула ему клетчатый носовой платок: полотенца в больничном туалете предусмотрены не были.
– Поехали, – со вздохом велела бабушка, дожидавшаяся их снаружи. – К нам претензий не имеют, родственникам сами сообщат. Мне на ушко шепнули, что покойная состояла на учете, – Надин покрутила пальцем у виска, – так что ловить тут больше нечего. Эй, окаянный, а ну-ка соберись! Ишь, нюни он распустил, как кисейная барышня. Соберись, говорю! Я Дашке чайник свистлявый обещала, так что ноги в руки и поехали.
– Кто она такая? – спросил Олег, откашлявшись. – Как ее... звали?
– Верховцева, Антонина Николаевна. Родственников в Мелеховке не имела, жила с сиделкой, на чьем-то обеспечении: то ли брата, то ли племянника. Говорю же, нечего тут ловить! Поехали, поехали, дома скотина не кормлена, дел по горло...
Бабушка торопилась и явно чего-то недоговаривала, но Олег не стал настаивать. Ему самому хотелось поскорее убраться отсюда.
На рынке Надин пробыла ровно столько, сколько потребовалось на поиски и покупку подходящего чайника. Дубровин и Динка сидели в машине. Она держала его за руку, а он терялся в догадках. За окном спешили по своим делам незнакомые люди, чирикали птицы и постепенно входил в свои права новорожденный апрель.
– Не вини себя, – говорила Динка. – Не вини себя. Там, где она сейчас, ей лучше.
– Откуда ты знаешь?
– Просто знаю.
Олег невидяще глядел по сторонам, пальцами левой руки сжимая руль.
– Не понимаю, что она во мне увидела! Так смотрела, будто... не знаю, на ее глазах ребенка придушил. Вогнал самолет в многоэтажку, с Гитлером в десны расцеловался. И глаза эти... жуткие. Нечеловеческие...
– Ты слышал, что сказала баб Надя: та женщина была нездорова. Может, она видела не тебя.
Разумеется, не его. Но кого тогда?
Едва они переступили порог уже ставшего родным дома, Олег буркнул что-то об усталости и улизнул к себе: отжиматься и думать.
Олимпийка полетела на кровать, вслед за ней отправилась футболка. Запястья привычно потянуло, мышцы напряглись. Один-два-три-четыре...
Собственная впечатлительность не была секретом для Дубровина, хотя он и всячески старался ее скрыть, но воспоминание запустило цепную реакцию. То, что было надежно спрятано и красиво уложено на задворках памяти, чтобы не вываливалось, теперь упорно лезло наружу.
Дед смеялся над его боязнью темноты и однажды велел матери забрать из комнаты Олега ночник. Вместо ночника появились жуткие электронные часы с ломаными зелеными цифрами. Маленький Олег плакал в подушку – очень тихо, когда родители уже спали. Но благодаря деду Леше этот страх, как и многие другие детские страхи, был побежден. Боязнь крови и неумение дать сдачи победила спортивная секция. Когда едва ли не после каждой тренировки щеголяешь подбитым глазом или рассеченной губой, бояться просто глупо.
Политику деда поддерживал отец: пацану спуску не давать, а то вырастет, чего доброго, плаксивой девчонкой. Теперь, спустя годы, Олег был им благодарен.
...сорок пять, сорок шесть, сорок семь...
Любую его слабость безжалостно давили. Настоящий мужчина должен быть сильным. Настоящий мужчина не плачет, настоящий мужчина терпит. Настоящий мужчина не лезет к маме на коленки, даже если его впятером отлупят за школой. Настоящий мужчина сдохнет, но не даст себя в обиду, а к мамкиной титьке жмутся только слабаки.
Ласки матери доставались мальчишке украдкой. По вечерам, когда отца еще не было дома, мама зажигала красивую лампу-торшер и читала вслух книжки о добрых, мудрых и справедливых людях. Маленький Олег жался к ней, как зайчонок, заглядывал в книгу, рассматривая картинки и выискивая знакомые буквы. Став старше, он сам прочел все эти «глупые сказочки для маленьких деток», хотя к тому времени знал их от корки до корки, но стоило маме взять в руки книгу, как старые сказки вновь становились волшебными.
«Я слабак, – с грустью думал он, когда мама гладила его по заросшей макушке, целовала на ночь и шептала, что очень-очень любит. А какие красивые колыбельные она пела! – Но почему быть настоящим мужчиной так тяжело и неприятно?»
...сто десять... сто одиннадцать...
Долгими зимними вечерами они сидели, обнявшись, под одним одеялом, и так хорошо было. Какое-то первобытное чувство абсолютной защищенности.
Жаль, что однажды все изменилось: мама стала чужая и неласковая. У нее появились бесконечные дела.
«Не сейчас, Олег. Не видишь, я занята?»
«Я очень устала, милый. Давай завтра».
Татьяна Петровна по-прежнему заботилась о сыне, вставала на его сторону в спорах, интересовалась делами и успехами, хвалила, но... защищенности больше не было. Теперь мама надевала красивые длинные платья, как у королевы, улыбалась и пела только для важных «гостей с работы», которых приглашал отец...
На сто пятьдесят каком-то разе Дубровин шмыгнул носом и упал. Кровь молотом стучала в висках, едва хватило сил, чтобы перевернуться. Как любил говорить его тренер по боксу, Тузик подыхал долго, но упорно.
Взрослый Олег привык со всем справляться самостоятельно. Сам принимал решения, сам за них отвечал, но в такие моменты, как сейчас, ему до боли хотелось снова стать маленьким и прижаться к маминому боку, чтобы мама обняла и защитила. Объяснила все непонятное, как умеют объяснять только любящие матери. Или чтобы отец, живой и здоровый, как раньше, хлопнул по плечу и сказал: «Не дрейфь, прорвемся». Или увидеть деда с его убийственными афоризмами вроде «Секс сделал обезьяну человеком, оргазм породил интеллигенцию». Попробуй пойми, что имелось в виду.
Было что-то еще. Он не помнил, что именно, но что-то тревожное, болезненное. Неправильное. И мама плакала...
Олег лежал на спине, восстанавливая дыхание, и сквозь грохочущий в ушах молот ловил звуки из гостиной. Кто-то один елозил мокрой тряпкой по полу, кто-то другой встряхивал диванные подушки и сдвигал занавески.
Шуршание тряпки затихло первым. Плюхнула вода в ведре.
– Я боюсь за Олега.
Взвизгнула крючком об гардину чересчур резко сдвинутая штора.
– Ну дак чего стоишь тогда, глазами хлопаешь? Беги, утешай, только не увлекайся, – фыркнула Надин, – а я пошла Дашку пытать. Не нравится мне ента чертовщина, ох, как не нравится.
Когда Динка неуверенно постучалась в дверь, Дубровин уже сидел. Осталось только встать и взять с кровати футболку, но сначала – найти какое-нибудь полотенце и вытереться. А, впрочем, ну его. Олег вытерся майкой и набросил олимпийку.
– Заходи, открыто.
Она вошла. Села рядом, но в некотором отдалении. Длина кровати позволяла.
– Олег, я...
– Ничего не говори, – попросил он. – Давай просто помолчим, ладно?
Молчали. Дубровин остывал, Динка сопела и напряженно о чем-то думала. Если она теребит пуговичку на рукаве, значит, напряженно о чем-то думает. За окном надрывались не умолкающие с марта птицы. Права была Надин: погода и впрямь замечательная, весной пахнет. А в комнате Олега наглухо задернуты шторы, не пускают весну.
– Можно спросить? – нарушила тишину Динка.
– Спрашивай, конечно.
Она формулировала свою мысль. Он не торопил.
– Как люди утешают друг друга, если они не родственники и никто не плачет?
– Если никто не плачет, зачем тогда утешать?
– А если очень надо? – не унималась Динка. – Когда я плакала, Ляна меня обнимала и гладила по голове. Это правильно?
– Знаешь, я не эксперт в этом деле. Передо мной мало кто плакал, а тех, кто все-таки плакал, утешать не больно-то хотелось. Но, думаю, правильно.
Она снова погрузилась в свои мысли, искоса поглядывая на Олега.
– Зачем тебе утешать меня, Дин? Я же не плачу.
– Тебе плохо, – возразила она, – а я тебя люблю. Как же не утешать? Может, я неправильно подобрала слово. Как сказать одним словом: «Я хочу быть рядом, когда тебе плохо, даже если ты не плачешь, и хочу помочь сделать так, чтобы тебе стало легче»?
– Может, поддержать? – вполголоса предположил Дубровин.
– Да, – обрадовалась Динка. – Я буду тебя держать!
Она действительно его держала: обхватила обеими руками левое плечо, прильнула мягкой щекой, спасая уже тем, что заставляла переключиться с унылых мыслей на все остальные. Отжиманиям не снилось. Девочка, которая видит в нем только хорошее и никогда не обманет. Девушка, которая все прощает и твердит: «Люблю». С которой бывает весьма непросто. Женщина, которую он собирается назвать своей женой.
– Я... – Нужные слова застряли в горле. – Можно я тебя обниму?
– Зачем ты спрашиваешь? – искренне удивилась она. – Тебе можно все.
Чем дольше они жили бок о бок, тем сильнее он от нее дурел. Сомнительная романтика, но факт оставался фактом: все, кто был до нее, стирались из памяти. Даже Лаура вспоминалась все реже, скорее как благодарность за приятно проведенное время.
Из-за аллергии Динка не пользовалась духами и, проходя мимо «задушенных» с головы до ног дам, оглушительно чихала. Вместо дезодоранта – тальк-присыпка, вместо ароматных гелей для душа и шампуней – детское мыло. Динка пахла собой. Тонко, ненавязчиво, но этот запах окутывал, побуждая вдыхать полной грудью вместо кислорода, пока голова не закружится. Олег не верил, что так бывает.
С ней не нужна была пресловутая свобода. Все, что ему требовалось, можно было отыскать рядом с Динкой. И несмотря на то что такая безграничная любовь с Динкиной стороны немного пугала, Дубровин уже не представлял своей жизни без нее. Как он жил раньше? Да и жил ли вообще?
Когда Динка была рядом, возвращалось то самое чувство защищенности, прикрытой спины. Олег чувствовал, что способен горы свернуть просто потому, что она так в него верит! Любит любым. По-детски невинно, и все же... Много ли на свете людей, за которых готов при случае глотку перегрызть? За Динку он по диафрагме перекусит, если потребуется. Как и за мать, за отца, за того же Втулу. Порядок неважен, нет главных и второстепенных. Есть родные люди. Его люди.
– Дина, я...
– Жесткая.
– Ш-што?
– Жесткая, – повторила Динка, проведя пальчиком по кофте от спортивного костюма, – неудобно обнимать.
И, не дожидаясь осмысленной реакции, она потянула вниз «язычок» молнии. Костюм был хороший, замки на таких практически не застревают. Расстегнулся, как миленький.
Динка серьезно смотрела на его слабо вздымающуюся грудь (Олег дышал через раз), будто впервые видела. Хотя почему «будто»? Он так и не вспомнил, снимал когда-нибудь перед ней майку или нет. Трогала глазами – ощущение было именно таким.
– Можно?.. – спросила, не разжимая губ.
Олег ответил ее фразой:
– Тебе можно все.
Динка потянула с плеч Олегову олимпийку. Он завел руки за спину, высвобождаясь из рукавов. Динка замерла на мгновение. Запоминала? Кончиками подрагивающих пальцев она дотронулась до голой кожи плеча, правее и ниже, обвела контур наколки.
– Зачем это?
– Хрен знает. В армии нако... нарисовали. Все рисовали, и я рисовал, – пояснил он сбивчиво, в последнюю очередь думая сейчас о татуировке. – Дурак был.
Динка трогала Олега одной рукой, а второй, еще слегка неуверенной после перелома, цеплялась за его плечо. Щекой прислонилась к месту, где стучало сердце. Послушала немного. Исследовала все, вплоть до пупка, нежными щекочущими прикосновениями. Без грамма чувственности. Или ему так только казалось? Когда подушечка пальца добралась до соска, Олегу пришлось закусить изнутри щеку и не издать лишних звуков. Пожалуйста, только не трогай там второй раз...
– А зачем?.. – нахмурилась Динка.
– Не поверишь: просто чтобы были. Так природа задумала, наверное. Честно, Дин, не знаю. А ты никогда раньше... не видела?
– Папа дома одетый ходил. Мы ездили на море, но давно. Я плохо помню.
Невесомый поцелуй в ключицу стал неожиданностью, однако каким-то чудом удалось сдержаться. А дальше... как это объяснить, инстинктами или осознанным желанием?.. она лизнула его самым кончиком языка у основания шеи и задумчиво изрекла:
– Соленый. Но вкусный.
Олег сдался. Перестал бороться с тем, что не давало ему покоя долгие месяцы. Он чуть приподнял Динкин подбородок, заглянул в глаза, успев поймать частичку серого взгляда прежде, чем она зажмурилась, и нежно поцеловал в губы. Сомкнула – он ее понимал, – но вскоре расслабилась, поддалась. Ведь поцелуи, вопреки дурацким метафорам, это все-таки хорошо. Пугливо, неумело, но Динка отвечала на первый в жизни поцелуй, и это срывало крышу почище самого страстного секса. Олег скользил губами по ее шее, лицу, крепко зажмуренным векам, втайне опасаясь реакции, прихватил маленькую розовую мочку с сережкой-бусинкой. Не оттолкнула, наоборот, обняла за шею и принялась дарить ответные поцелуи. Быстрые – в глаза, в щеки, в нос, в губы.
Она признавалась в любви этими поцелуями. И Дубровин в Динкином понимании только что сделал то же самое. Если разобраться, он вообще первый начал.
– Я люблю тебя, – шептал Олег. – Я люблю тебя, слышишь? Не могу так больше... Выходи за меня замуж, будь моей... только моей будь... навсегда, Дина...
– Да, любимый, – отвечала она необыкновенным голосом счастливой женщины. – Конечно, да...
Старая Надин, разумеется, благословила. Едва взглянув на внучку, на будущего внучатого зятя, она сообразила, что к чему. И вновь подивилась выдержке Олега. Губы у обоих были заметно припухшими, одежда, несмотря на очевидные попытки привести себя в благопристойный вид, все же выдавала общую встрепанность, однако настоящей женщиной Динку пока не сделали. Дубровин всерьез намеревался соблюсти формальности, подарить любимой все, чего заслуживает каждая девушка, и, похоже, именно это благородное желание удерживало его на краю. Что, по-вашему, баба Надя не разговорила Михалыча? Да соловьем разливался, под хорошую закусь-то...
Надин вспомнила кавалеров своей бурной молодости, похихикала в кулачок и в глубине души порадовалась, что сходила к Степновым одна.
Дарья поставила на плиту новенький чайник и выложила подруге все, что знала о Верховцевой Антонине Николаевне. Надин не поверила, Семеновна оскорбилась. Прикатила из времянки два велосипеда – свой и старый дедов, сказала: «Поехали, покажу».
И у Надин Кудряшовой, которая чего только не повидала за свою богатую на события жизнь актрисы театра, в тот день без преувеличения зашевелились волосы на затылке.
--------
Соня щелкнула кнопкой электрического чайника и смачно зевнула, не потрудившись прикрыть рот ладонью. Наедине с собой можно было спокойно отправить в нокаут внутреннюю принцессу и дать волю внутреннему огру.
Соня полезла в холодильник. С появлением в доме Паши тот утратил свою чопорную стерильность и стал радовать взор гастрономическими изысками вроде запечённых с овощами куриных ножек, творожной запеканки с изюмом или макарон по-флотски. А готовить оказалось не так уж сложно. Главное, вовремя уточнить у Втулкина, какую ложку соли класть в запеканку: чайную или столовую. Положилась однажды на интуицию – есть получившуюся запеканку было невозможно.
В спальне зашевелилась жизнь, но подниматься на ноги не спешила. Еще бы! Меньше надо по ночам швейной машинкой стрекотать, потому что, видите ли, муза в пятую точку клюнула. Нет, Соне шум параллелен: она отключалась мгновенно и спала без снов, однако весь последующий день укушенный музой Паша ходил злой, сонный и всячески нарывался на дружеский поцелуй половника, а Суворова была решительно против насилия. Иногда. Если высыпалась. По праздникам – уж точно.
– Втулкин, тебе курицу греть? – крикнула Соня хриплым спросонья голосом.
– Угу, – откликнулись из спальни. – Мне, пожалуйста, два куриных крылышка и кусочек ближе к спинке.
– Размечтался... Крылышек нету, только ляжки! Тебе сколько?
– Сколько не жалко. – Судя по скрипу кровати, Втула пал в неравном бою.
Микроволновка загудела, кружа куриные конечности в томном свете лампочек. Софья налила себе кофе и подошла к окну.
Весна вовсю занималась мародерством, топя остатки клумбового снега с забавными сюрпризами под ними, заставляя машины поливать друг друга грязной водой из луж, котов – орать, людей – снимать шапки и дышать глубже, а сердце – верить, что чудеса все-таки случаются.
– Доброе утро! – В кухню, постукивая костылями, запрыгнул Паша.
– Даже доброе? Родил, значит, – определила Соня. – Мальчик, девочка?
– Девочка на миллион. Один плюш – по пять сотен за метр. Если хочешь, после ляжек покажу, хоть и примета плохая, – предложил Втулкин, мастерски приземляясь на стул. Раньше бывало так, что он по неопытности промахивался. – Я уже выяснил, что на тебя, Чингачгук, мои приметы не действуют. Ты сама – одна сплошная примета. По тебе можно часы сверять.
Дзинькнула микроволновка, оповещая, что ляжки прибыли в пункт назначения.
– Какой-то ты с утра подозрительно поэтичный, – заметила Соня, распределяя курицу по тарелкам. – Неужели выспался?
– Сам в шоке. Никак будущий миллион... Ай, блин! Опять ты перегрела.
– А нечего набрасываться, как с голодного края, – парировала Суворова, отпиливая от курицы маленький кусочек и аристократично дуя на вилку. – Так что там с приметами?
В отместку ей Паша хлебал воду прямо из хрустального графина, хотя слева от него как раз для таких случаев стояла чистая кружка, надо только руку протянуть.
– Примета номер один: если с утра я проснулся сам, а не от твоих опаздунческих воплей, значит, сегодня воскресенье. Примета номер два: если сегодня воскресенье, а ты не дрыхнешь до двенадцати, значит, ты куда-то намылилась. Вопрос: куда именно и не купишь ли по пути черничных суфлешек грамм триста?
– В шоколаде, без? – вздохнула Соня.
– Если будут, возьми в шоколаде. Но ты не ответила на первую часть вопроса.
– А я должна перед тобой отчитываться?
– Ну, я же отчитываюсь. И, заметь, с удовольствием!
Соня вздохнула еще раз. В словах Втулы был определенный резон, да и сама она по-прежнему настаивала на взаимном не-вранье. Даже несмотря на то, что человеческой реакции на свое заявление месячной давности так и не дождалась. Паша всем своим лысым видом сказал «Ну ладно» – и продолжил жить так, будто ничего не случилось.
Правда, без некоторых активных действий с его стороны все же не обошлось.
После того как Соня рассказала ему об Алисе, Втула помаялся в ее квартире пару дней и перебрался к себе, чтобы буквально к концу недели объявиться снова. С манатками, включая переносную швейную машинку. Суворова пустила. Молча. Втула обосновался у нее – тоже молча. И ни один больше не поднимал тему удочерения. Соня не хотела слышать очевидные вещи; чего хотел или не хотел Паша, не знал и он сам. Времени оставалось до мая, а там уж видно будет.
– Я еду к Алисе. Ее ненормальная тетка отравилась чем-то просроченным и не будет торчать у нас над душой.
– Что-то не больно ты веселая, – как бы между прочим заметил Втула, изображая поглощение курятины.
– Не люблю это место.
– Детдом, что ли? Вы же его спонсируете.
– По-твоему, этого достаточно, чтобы любить? Ты хотя бы раз бывал в детском доме? Не смотрел по телевизору красивые картинки с нарядными детками и лыбящимися воспитателями, а внутрь заходил?
– Тьфу-тьфу-тьфу, – поплевал через левое плечо Паша. – Меньше знаешь, крепче спишь.
– Именно. Так что не лезь.
Разговор закончился, курица тоже. Соня налила Втулкину кофе, себе – апельсинового сока, достала из буфета упаковку рыбок-крекеров. Пищевая благодать снизошла не только на холодильник: Паша за рисованием эскизов вечно чем-то хрустел, роняя крошки на ковер. Соня безжалостно заставляла его пылесосить, однако отбить Втулину привычку забивать шкафы конфетами и печеньем, чтобы потом скормить их ненасытной музе, так и не смогла.
– И все равно я не понимаю, зачем брать ребенка из детдома. Ты молодая, здоровая, с относительно вменяемой наследственностью. Роди своего, зачем тебе кот в мешке?
Соня, не дрогнув ни одним мускулом, высыпала часть рыбок в вазочку, а оставшиеся убрала обратно в буфет. Но, когда она заговорила, Паша пожалел, что вообще затеял этот разговор. Впрочем, парень он был нетрусливый и смекалистый. Раз до сих пор жив и здоров, сдачи на донорские органы можно не бояться.
– Будь добр, поясни широту своей мысли.
– Ну смотри. В себе ты уверена, в предполагаемом отце ребенка, допустим, тоже. Кондомы не дураки изобрели, планируй – не хочу: лечись, худей, пей витаминки. Короче, даже если залетишь, то от мужа и родишь себе второго такого, только поменьше, погромче и не говорящего. А в детдоме могут подсунуть кого угодно! Туда только совсем отчаявшиеся идут. Откуда ты знаешь, кем были ее родители? Может, алкаши какие-нибудь...
Конечно, алкаши. Обязательно. Лишенные родительских прав, бросившие детей в роддоме – она все это знает. Втулкин, зараза, рассуждает логично, если бы не одно «но».
– Алисина мать училась на маркетолога. Ее сбила машина. Какой-то, как ты сказал, алкаш. Про отца я ничего не знаю, по нему нет данных, – сдержанно ответила Соня. – Сомневаюсь, что он был кем-то из ряда вон. Знаю только, что он был рыжим. Вернее, догадываюсь.
– Соф, – Паша потянулся к вазочке с печеньем, но в знак уважения решил зажевать после, когда полностью донесет свою мысль, – я тебя не отговариваю. Раз папаня не отговорил, то не мне вступать в эту неблагодарную партию: ты не отговоришься. Но, подумай сама, чему хорошему могла научить дитя толпа маленьких волчат? Они же там все дикие. «Темные» в сортирах, мытье полов зубной щеткой, драться за жрачку приходится...
– Фильмов насмотрелся? – ласково. Пальцы выстукивали по столешнице что-то среднее между похоронным маршем и «В лесу родилась елочка».
– Уж извини, лично полюбоваться не довелось. Да и ты, я гляжу, не особо подкованная. Думаешь, спонсорам они вот так взяли и все показали? Наоборот, принарядятся, улыбнутся, все игрушки накануне переломают, чтобы новых побольше привезли...
– Собирайся, – перебила его Соня. – Поехали.
– Куда?
– Лично полюбуешься. Давай-давай. – Она забрала у него кружку и, наплевав на протестующее мычание, поставила в раковину. – Шурик минут через сорок подъедет, как раз успеешь. И за суфлешками потом зайдем вместе.
– Что-то мне подсказывает, что не зайдем, – буркнул Втула, глядя, как идущая в спальню Соня на ходу снимает халат и пижаму. И уже громче: – Рубашку другу погладь! Вот же ж, путана Ангелина, мать-героиня нашлась...
--------
Увидев, что вместе с Софьей Константиновной из квартиры выпрыгивает мсье Втулкин, Шурик удивился, но виду не подал. Вежливо поздоровался, препроводил господ до «кареты» и долго, но привычно петлял по улицам, прежде чем выехать к приземистому, обнесенному оградой двухэтажному зданию.
Всю дорогу Втула хранил угрюмое молчание и, дыша на стекло, рисовал кончиком пальца нарочито кособоких зайчиков. Лишь однажды спросил:
– Что, даже игрушку дитю не купишь?
– Отнимут, – лаконично пояснила Соня, не поворачивая головы. Сегодня на ней был обычный ее платок; шапки, беретки и иже с ними Суворова недолюбливала. – На праздники всем подарки дарим, и Алисе дарю. Нельзя выделять.
Шурик остался стеречь машины, и к крыльцу под полукруглым козырьком они шли в сопровождении Димона. Самого Димона сопровождал незаметный пистолет в кобуре. Спятить можно с этой охраной, а Чингачгук и не чешется! С малолетства небось привыкла, что за ней накачанные дядьки с пистолетами по пятам бегают.
Центральный корпус имел форму буквы «П». У голой клумбы возле левой перекладины «П» Соня ненадолго остановилась, задрала голову.
– Ее окна ищешь? Нас ждет ритуальное махание платочками? – пошутил Паша, которому вдруг стало неуютно, хотя само здание было тщательно отремонтированным, а двор – аккуратным.
Суворова не ответила. Отвернулась от окон и стремительно зашагала к входу в центральный корпус. Димон переглянулся с Пашей, выразительно тронул пальцем висок и поспешил за хозяйкой. Втула ловко запрыгал следом. Что-то, как сегодня на кухне, подсказало ему, что неутешительный жест телохранителя относился вовсе не к Соне.
– Ждите здесь, – приказала Софья в холле, сбрасывая на руки Димону верхнюю одежду. – Мне надо сказать Инге Егоровне пару ласковых. Традиция как-никак.
– Может, не надо? – безэмоционально уточнил охранник.
– Надо, Дима, надо... А хотя нет, не ждите. Вы с молодым человеком лучше прогуляйтесь, восполните пробел в его образовании. Если вдруг встретишь Денисовну, скажи, пусть меня подождет.
– Понял. Пошли, молодой человек.
Соня свернула направо, Паша с Димоном – налево. Втулкин вертел головой, но ничего шокирующего не увидел. Наоборот, все очень цивилизованно и чисто. Новые окна, выбеленные стены, хорошие крепкие двери с номерами и табличками. Кое-где висят стенды со стенгазетами, объявлениями и детскими рисунками. Гул голосов. Прямо образцово-показательная школа, а не детский дом. Молодцы папаша с дочкой...
– Разве ты не должен ее охранять? – поинтересовался Паша минут десять этой образцовой показательности спустя.
– Угу, попробуй сунься к ней сейчас. Если шеф узнает, шкуру спустит, но я лучше от шефа получу, чем от Софьи Константиновны. Вероятность, что ее тут грохнут, процента два с половиной.
– Умеешь ты утешить, – похвалил Втула. – Мне бы так.
Димон явно собирался ответить, но закрыл рот. Правильно, важно вовремя остановиться. Какое ему дело до чужой личной жизни?
– Ты Соньку Константиновну давно знаешь? – перевел разговор Паша.
– Года три, она тогда еще с мужем разводилась. На одну задницу ответственности меньше, – сказал Димон с неприязнью. – Этого гондона тоже приходилось пасти.
Паша не был бы Пашей, если бы не спросил:
– Между нами, мальчиками, ты не в курсе, почему он ей?..
– Я сплетни не собираю и тебе не советую. – Охранник посмотрел на водонепроницаемые часы с треснувшим стеклом. – Так, заканчиваем экскурсию и идем грузить жмуриков.
«Жмуриков» грузить не пришлось: все выжили. Сонька терпеливо улыбалась сухопарой даме неопределенной даты изготовления и еще более туманного срока годности. На Пашин взгляд, дама застала еще Сталинградскую битву, а переживет парочку грядущих концов света и не зачешется. Вечная директриса в туфлях с квадратными каблуками и мышиного цвета причесоном, когда голова в профиль смахивает на гнилую луковицу, а волосы зачесаны так гладко, что глаза вот-вот вылезут из орбит и повиснут на стебельках. Похожий пыльно-серый костюм-тройку Паша находил в барахле Агнессы. Тот костюм методично и с удовольствием доедала моль.
Да, Сонька держала лицо. Втула хорошо знал эту ее улыбку: «Я-тебе-улыбаюсь-но-мысленно-уже-расчленила-и-продала-на-фарш-в-китайский-квартал». О чем они говорили, осталось загадкой. Суворова кивнула Луковице и направилась к ним.
– Если верить глубокоуважаемой Инге Егоровне, младшие группы сейчас гуляют, – сообщила она и поправила торчавший Пашин воротник. – Есть время пройтись по... да везде пройтись. Хочешь, Лаперуз, я тебе боевой сортир покажу? Правда, от него прежнего мало что осталось, но славы это не умаляет, верно? Может, и Денисовну по дороге встретим. Сортиры ее до сих пор зовут и манят, хоть и не уборщица уже лет десять. Повысили по службе.
– Соф, погоди, я что-то не понял...
– Да иди ты уже, – чуть подтолкнул его в спину Димон. – Иди, пока зовут. Я, если что, на подхвате буду.
Они поднялись на второй этаж и прошли в ту самую «перекладину» буквы «П». Откуда-то сбоку доносились нестройные детские голоса. Музыкальный зал, что ли?
– Музыкальный зал, – прочла Пашины мысли Соня.
И уверенно подошла к двери с цифрой четыре. Дверь была чуть приоткрыта, приглашая войти. То, что было написано на листке ниже цифры, Втулкин прочитать не успел.
В глаза сразу бросилось многое, но в то же время Втула не смог выделить из вороха деталей что-то конкретное. Разве что кровати. Меж двухэтажных, аккуратно застеленных одинаковыми шерстяными одеялами кроватей сновала юркая старушенция – на вид еще древнее Луковицы. Собирала разбросанные игрушки, любовно разглаживала складки на одеялах. Ни дать ни взять добрая фея, постиравшая крылышки и нацепившая вместо них передник.
Сонина улыбка перестала быть «фаршированной».
– Здрасьте, Марья Денисовна.
Та охнула, всплеснула руками, роняя на ковер мягкого желтого зайца, которого только что подняла. Заяц упал некрасиво – на пузо, хвостом кверху.
– Санька, ты, что ли?! Вот бисова девка! Обалдела совсем, так пугать старуху!
– Отгадаешь, где я спала? – шепнула Софья на ухо Втулкину.
– Да не хрен делать, – частично опомнился тот. – Ты мне, тормозу, лучше объясни, зачем было устраивать весь этот спектакль?
– Прости, не смогла удержаться, – пожала плечами Соня. – Тем более что со спектакля для меня все и началось.
alen-yshka:
Сногсшибательная глава! Абсолютно безупречна!
Меня просто потрясло это взаимное признание и первый поцелуй.
Такая проникновенная подача. И понимаешь,что между ними по другому и быть не могло.
Именно так. Только так. Никак иначе.
Не надо обезьян и секса, они уже интеллигенты.
Светунь, иди целовать буду))) не все ж тезке-то, надо и талантливую маму в обе щечки!)))
Спасибо!!!
Прям на душе потеплело)
Ирэн Рэйн:
Светочка, спасибо за продолжение
В этом Дина мне напомнила Звероящера
Низкий поклон за все, особенно за эту фразу. Невинный поцелуй, а столь чувств.
lor-engris:
Всем привет!
Я буквально на пар сек. Извиняюсь, что проды мало, стопорюсь жутко. Герои ломают мне планы (вот за коим надом бабуля сейчас вылезла), так что окончание главы ждите. Кстати, название главы "Вопрос, на который не отвечают", но это так, к слову.
Рада видеть у себя
Чем дальше пишу, тем больше убеждаюсь: таких Олегов в природе нет))) Ну или любовь, недоступная моему пониманию. Овощ все знает)
Мама Олега в итоге принимала решение сама. Правильное или нет, но мучились потом многие.
Ой, ну прям уж
Героям было пофиг на планы автора, они сказали: хотим любви.
Исполняю, сказала я)
А как по-другому? Они, гады, умнее меня. Только дописав половинку, сообразила, что при тех условиях, при которых изначально задумывалось признание Олега, оно бы так не прокатило. Был бы пересол.
Что деду Добровину хорошо...
Уговорила! Иду
я рада, что вы рады)
Не хотела плагиатить ДарьСанну, но эту деталь из жизни Динки вплела раньше, чем познакомилась с Колюней)
Они старались))) И у Олега мысли идут в правильном направлении
Peony Rose:
Света, спасибо ))
Такая милота после дикой жути, которую Олег едва перенес. И опять же поцеловал - и все. "Совесть любящего мужчины - ангел-хранитель любимой им женщины" (с) Гюго
М-да, если уж железную Надин так пробрало от новостей... там, видно, действительно кошмар.
lor-engris:
Олегу стыдно за свои слабости, хотя стыдиться того, что стыдится он - глупо.
А то, что дальше поцелуев заходить не стал... Причин, на деле, было несколько) Но совесть и честь - да, основная, пожалуй. Хотя поведение Динки его очень удивило и столько же искусило, Олег понимает, что никто не собирался его соблазнять. Динка хочет знать все о любимом человеке, ей простительно. Да и кто мешал надеть майку?)))
Кошмар. Не знаю, как буду рассказывать. Вряд ли даже в этой главе. Дождусь другого персонажа.
Airkiss:
Света, главу прочитала на одном дыхании, как у тебя получается простыми словами передать чувства Динки и Олега! Это очень впечатляет. И они поцеловались! И Динка не испугалась, значит, постепенно у Олега получится все остальное. (только не надо больше романов, комиксов и разных фильмов - ни Динка, ни Олег такое не выдержат;)
Мне все больше нравится Надин. Вначале она казалась полоумной старухой -барахольщицей, а сейчас в здравом уме ей не откажешь.
lor-engris:
Пожалуйста)
Мне все больше нравится Надин. Вначале она казалась полоумной старухой -барахольщицей, а сейчас в здравом уме ей не откажешь.
Юля, спасибо ))))
"Они поцеловались" - как странно и приятно видеть такой восторг на страницах СЛР, которые порой начинаются со слов "они занялись любовью на такой-то по счету день знакомства". Понимаю, что герои где-то несовременны, но радость за них выражается даже в таких вот, казалось бы, мелочах.
Романов, комиксов и прочего иллюстративного ликбеза не будет, обещаю) Олег сам научит Динку тому, что ей надо знать, а лишнее - оно лишнее.
Надин, на самом деле, умная, но со своими тараканами. Например, вилки в причесон втыкает без зазрения совести
Главное, что понравилась
И да, это не целая глава, половинка примерно)