Гора Последнего грома (фантастика, драма, мистика, 18+)

А какие идеалы, например, защищали наши солдаты в Афганистане? В чем заключался там их долг Родине? Все было очень похоже.
___________________________________

Я шла, шла и наконец - то пришла) Элли, спасибо)
Мне очень нравится как ты пишешь. И тема поднята очень животрепещущая.

В чем измеряется совесть, в налогах, обглоданных костях или в войне за "высокие идеалы".
Томас выбрал свой путь и теперь как тот Дуб у Проглотки, с уродливым наростом.
Сейюн нарушивший закон предков стал вендиго.
Кравчек, а Кравчек стоит по ту сторону мира.
Проблема всегда одна, рыба, как известно, гниет с головы, а чистят хвост.
Элли, спасибо за продолжение.
___________________________________

И я снова тут ))) Всем хороших праздников и выходных


Вечный вопрос ) И каждый человек его решает по-своему.
Мое мнение: не надо все сваливать на какие-то внешние обстоятельства, зло с рождения присутствует в каждом человеке, и только от личного выбора зависит, разовьется ли оно или погибнет.
Вспоминается индейская поговорка: "Внутри каждого человека идёт борьба злого волка с добрым. Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь".
Если применить ее к Томасу - он долго кормил как раз злого волка, потому обессилела его добрая часть.


Верно. По сути дела, это как подставить руку, и переспевшее яблоко само свалится туда, даже напрягаться не нужно.


Огр-р-ромнейшее спасибо за подсказку. Все получилось. Буду иметь в виду.
И про звуки отдельное мерси ))))


Да? Непременно пойду поищу, этого я не знала, спасибо.


)))) Ну-у... скажу так. Кравчек далеко не идиот, во-первых. Он прекрасно умеет подладиться под окружающую среду и использовать текущие обстоятельства к своей выгоде. Во-вторых... красоту мира и Гитлер мог чувствовать ) Эстетизм еще не означает человечности ) И правдивость, между прочим, бывает не от добрых чувств.
И с монологом Кравчек как раз допустил промашку ;) Он позволил себе показать истинное отношение к Томасу. Заметили, что антипатия совершенно взаимна? ;)


Если вспомнить его первоначальные слова - Томас защищал исключительно свои идеалы. Патриотизм для него никогда не был пустым словом.
Бежал ли он от проблем? А какие у него были проблемы дома? Дом есть, семья есть... работу получить можно, не отходя от порога, так сказать ))) Ну или по желанию уехать и заняться чем-то другим в любом штате. Он был полностью свободен в своем выборе, и выбрал путь бойца.


Ы-ы, про налоги и законопослушного гражданина он загнул так, что я потом перечитывала и давилась от хохота.
Даже вот такие заразы хотят хоть на словах казаться правильными ))


Кстати, да - тоже помню ту фразу. И ведь не поспоришь.
Кто приказывает - тот убивает.


Ой, не прост. Он себя еще покажет.


Хм.


И не говори. Любопытнее некуда.
Я вот вчера читала новости о текущих событиях в известном регионе, рука не отлипала от лица.
Это ж надо быть настолько жадными, недальновидными и тупыми, чтобы бабахать по противнику, не обращая внимание на мирных жителей. Элементарное правило - сначала отселить население из зоны боевых действий - и то не соблюдают. *вырезано цензурой много раз*

Марина, спасибо за теплые слова ) Тема - да, к сожалению, актуальная очень.


Отличный вопрос )


Угу. Оплыл весь...


По ту сторону... хорошо сказано.


Вот-вот.
А хвост орет, потому как ему больно, и он не понимает - за что.

Спасибо всем за отклики
_________________

Элли, большое спасибо за продолжение!
Спокойный, уравновешенный Томас вызывает симпатию. Я думала после гневной тирады Кравчека он если не убьет того, то покалечит. Но нет, выдержка у Томаса стальная, все эмоции под контролем. А Кравчек мутный тип, улыбается, восхищается красотами природы, прикидывается эдаким дружелюбным простаком, а в спину тяжелые и сверлящие взгляды бросает, еще и пытается что-то "унюхать" в Томасе. И эта его фраза:

к чему это?
Вообще они, как и на войне стоят по разные стороны, и кажется, кто же первый порвет глотку противнику? Недаром Томас всё свое оружие проверяет?
А еще бесконечно жаль Томаса. С детства мечтая стать солдатом, веря, что страна нуждается в нем, прошел войну, отдал долг Родине и чувствует только то, что нет ему прощения "никогда и нигде". Как же тяжело!

лично мои эмоции, но меня этот отрывок очень сильно за душу взял.
_________________

*выныривая откуда-то из межпространственных провалов* Уф.
Вот после некоторых походов в гугол у меня возникает четкое ощущение, что все мои хотелки так и останутся хотелками )))
Это я про визуализацию, угу.


Чему-чему, а выдержке Томас долгонько учился. И пока что навыки не подводят.


Мутный - мягко сказано, там такое болотище... а на дне потомки Ктулху отдыхают )


Намек на происшествие с отцом Томаса. Но Кравчек тут спохватился, не стал развивать тему - ибо понял, что вот-вот сорвется окончательно. А это не в его интересах.


Именно - как на войне. Но пока что она не объявлена официально, так сказать. Оружие... гм, оружие Томасу привычно, как собственные руки-ноги, и это, к слову, может стать как плюсом, так и минусом в дальнейшем.


Спасибо за эмоции

И традиционный набор картиночек )) Можете смело высказывать любые, даже сумасшедшие версии по поводу "а что будет дальше" )))) Пробел поставила, ссылки все должны работать.


_________________

Какая новость, прям как у тебя в романе
В России начнут выращивать опиумный мак для лекарств
а по картинкам - ну такое разнообразие: тут тебе и НЛО, и другие планеты, и Джейн Остин, и памятник на могилах протестанта и католички. Загадки...
___________________________________

Нас ждет что то мистическое?

Дожили, однако ж)) Его и так выращивают, так вот пусть конфискуют и оприходуют, только уже в нужных целях...

Мда, затрудняюсь таки что-то придумать, весь расклад портит товарищ с яблоками, ни к Остин с дядькой, ни к НЛО его не присобачишь))
Домики рукопожимающие - бруклинский мажор с монтанским морпехом объявят перемирье на время опасности представляемой зелеными человечками свалившимися с неба, как яблоки осенью.
Хотела предположить, что Остин с серьезным дядей олицетворяют бабку с дедом Томаса, но что-то больно недовольный вид у романистки. По всей видимости, дед почитывал внуку на ночь "Доводы рассудка", поэтому герой решил стать именно МОРпехом, а не каким-нибудь воздушным десантником.
_________________

 » Глава 4. Мгновения

Сурхт. Очень давно...

— Полковник Каэ Тран, доложите обстановку. Что с воздушным прикрытием? Аросцы всё ещё их атакуют?
Мощная семипалая рука легла на устройство связи, один из пальцев — длинный, многосуставчатый, с острым когтем на конце — погладил кнопку вызова. Нажать сильнее — и надоевший голос главнокомандующего исчезнет. Он снова останется один.
Один в крепости, уже дважды разбомбленной вражескими талсемо. Первый удар им нанесли цикл назад, и он был направлен на уничтожение систем дальней связи, на то, чтобы мгновенно поставить сурхатов в положение слепоглухонемых детей. Аросцам это не удалось: предугадав намерения врага, Тран ещё пятнадцать циклов назад приказал инженерам перенести все накопительные сферы под землю и перевести все каналы обмена данными на старую, давно деактивированную кабельную сетку. Они долго кричали, что это невозможно, приводили массу доводов в пользу того, что возвращаться к архаичным способам коммуникации смерти подобно, и так далее, и так далее.
Тран не стал возражать прямо — он просто посмотрел на всю команду спокойными зеленоватыми глазами убийцы. Инженер Ктиг, оравший громче всех, поперхнулся и смолк, за ним — остальные. В наступившей жуткой тишине скрип когтя полковника Трана, командира группы спецназа, героя двух войн с аросцами, лично зарезавшего прежнего правителя планеты Арос вместе с его родными в его же дворце, прозвучал особенно раздражающе. «Отговорки не интересуют. Срок — полтора рабочих цикла. Выполнять», - бросил он подчинённым.
И они выполнили приказ. А теперь выяснилось, кто был прав, а кто — нет в том споре. Благодаря действиям полковника Трана у них была связь.
Второй налёт врага случился около половины цикла назад, и он был куда мощнее предыдущего. Снаряды летели прицельно, сначала пилоты метили в периметр с защитным полем, затем, когда он поддался — в купола зданий крепости.
Один из снарядов попал в кухню-столовую, где в этот момент готовился обед для измученных солдат. Под рухнувшую стену попал его лучший друг и вероятный брачный партнер, Сил Каддо. Полковник не видел его смерти и не смог даже попасть в подземный морг, где всё увеличивалось количество павших в неравном бою. Ему не дали возможности проститься с Каддо по традициям Родины: обрезать край левого уха и коготь мизинца левой руки, а после сесть возле трупа и прочитать восемьдесят стихов о загробном мире, где все равны перед Поднимающим две чаши.
Наземные орудия периметра, уцелевшие после первой бомбёжки, ещё работали, но система «рекомбинантного червя», дополнительно запущенная врагами, отлично делала своё дело. Крепость разрушалась на глазах…
Третий налёт начался менее четверти цикла назад, и наконец-то подоспевшие на подмогу три боевых звена сурхатов сразу же стали драться с роями аросцев, как одержимые. Талсемо делали немыслимые виражи в небе, полном слоистых, красных от лучей заката облаков, пытаясь перехитрить и уничтожить друг друга. У пилотов сурхатов было явное преимущество — на их бортах не было бомб, а у аросцев были, они попросту не успели сбросить их на головы обитателей крепости. Поэтому скорость и манёвренность врага упали на порядок: мало кто из здравомыслящих пилотов рискнул бы проделывать трюки в воздухе, имея на борту аккуратно упакованную и тем не менее взрывоопасную смерть.
Однако и это не помогло.
— Полковник Каэ Тран, вы слышите? — надрывался главком. В его голосе прорезались особенные нотки. Хорошо знакомые нотки властителя-обоеполого, не терпящего никаких возражений.
«Ты не здесь, Каэ Схану. Ты не видишь сейчас того, что вижу я. Не чувствуешь того, что чувствую я. Крепость горит, солнце заходит. Мой Сил мёртв. Мои товарищи почти все умерли. Я один. Один в этом мире, полном слепоглухонемых, ведущих бессмысленные войны за власть и деньги…»
— Главком Каэ Схану. — Низкий голос полковника в пределах слышимости был абсолютно спокоен. А вот его инфразвуковой вопль дикой ярости устройство связи, к счастью, не передавало. — Докладываю: из трёх звеньев талсемо, присланных вами на выручку, осталось шесть боеспособных единиц. Постойте-ка… есть новый сигнал о крушении. Уже пять.
— Что?!
— …к сожалению, истребители врага в решающий момент применили неизвестную мне тактику воздушного боя. Результат налицо — они победили. Как только последних наших пилотов добьют — по моим расчётам, это случится через одну двадцатую цикла, — наземные отряды аросцев войдут в разрушенные ворота крепости и потребуют от меня капитуляции.
Долгое, очень долгое молчание на том конце. Потом голос:
— Полковник Каэ Тран, я запрещаю капитуляцию. Мы слишком долго боролись за этот район и за эту крепость! Я приказываю в случае безвыходного положения выполнять директиву сто сорок три! Слышите?
Узкие губы расползлись в стороны, обнажая частокол острых тонких зубов. Зеленоватые глаза замерцали. Тот, кто не знал особенностей характера полковника Трана, мог бы ошибиться, приняв это за улыбку.
— Я прекрасно вас слышу, главнокомандующий Каэ Схану.
— И вы сделаете то, что необходимо? — Схану, видимо, уловил в голосе собеседника нечто тревожащее. Или сработала клановая телепатия, в конце концов, они были родичами, хоть и не близкими, из одной Норы.
— Я сделаю всё, что подсказывают мне мой опыт и текущая ситуация.
Палец нажал на кнопку, связь прервалась. Помедлив, Каэ Тран направил на накопительную сферу в углу свой игломёт и выстрелил. Блестящая поверхность разлетелась на осколки с жалобным звоном, запахло горелыми проводами и сероводородом. Тран с наслаждением втянул кожистыми ноздрями этот аромат, прислушался к звукам, шедшим с экранов наблюдения. Всмотрелся в изображение. Картинка была до ужаса чёткая: лица последних пилотов, погибавших там, высоко над крепостью, выражали только отчаяние.
Никто никогда не умирает с достоинством. По крайней мере, полковник Тран пока таких не встречал.
И он не собирался проверять на этот счёт себя. Так же, как и не собирался исполнять директиву сто сорок три, гласившую: «В случае успешного нападения врага, повлекшего за собой гибель большинства личного состава, включая офицеров высшего ранга, и угрозы захвата, командующий укреплённым пунктом обязан взорвать подчинённую ему территорию со всем оборудованием и остатком личного состава, а затем — если взрыв не приведёт к смерти — покончить жизнь ритуальным самоубийством».
Он всегда выполнял все приказы. И что за это получил? Награды? Славу?
Ни награды, ни слава не помогли полковнику Каэ Трану, когда после убийства правителя Ароса его вызвали к принцу Сур-Мехара. Тран, покрытый плохо заживавшими язвами от ран ядовитым оружием, полуоглохший от взрывов, видевший гибель прекрасных бойцов, вынужден был склонить голову перед мальчишкой, ещё не сменившим цвет гребневых пластин на взрослый тёмно-зёленый, и молчать. Тран выслушал много такого, за что в любой другой ситуации немедленно убил бы высказавшегося на месте. Он, видите ли, превысил полномочия. Он не должен был вольно толковать приказ командования и убивать абсолютно всех обитателей дворца, это вызвало новый мятеж местного населения и затруднило окончательное завоевание Ароса. И прочее.
Его просто сослали сюда, в эту маленькую горную крепость. Словно полковник Тран стал неудобной вещью, от которой все желали избавиться как можно скорее.
А когда Арос собрался с силами и объявил новую войну, о нём вспомнили. Куда деваться — крепость-то стоит на очень нужной позиции.
Стояла. Раньше.
Полковник Каэ Тран медленно встал и распрямил плечи, бугрившиеся плотными мышцами, длинный гребень на спине щёлкнул, иглы по краям выступили и снова спрятались. Игломёт лёг в петлю на поясе, ещё одним нажатием кнопки полковник запустил механизм отключения всех систем связи крепости Ктас-и-Натх. Если кто-то из кучки его раненых солдат и выживет после вторжения аросцев — связаться с главкомом он не сможет.
Разъехались и снова сомкнулись створки двери, ведущей к лифтам и оттуда — на подземный уровень крепости. Через мгновение в пункте наблюдения было темно и тихо. Как в древней усыпальнице, одной из множества, разбросанного на склонах этих величественных гор.


Земля. XIX век от Р.Х.

Милтон Лестеруолл неодобрительно посмотрел на жену и дочерей.
Слишком свободный покрой платьев, слишком вольные фасоны чепчиков для честных протестанток.
— Все ступайте наверх и наденьте старые платья, чёрного сукна. И старые чепчики.
— Но, папочка, — захныкала младшая, Дженнифер, которая в свои неполные семнадцать обладала пышными формами. Настолько манящими, что Милтон уже не в первый раз поймал себя на нехороших мыслях и сжал челюсти.
Как ни пытался он, крупный, здоровый мужчина, держать себя в узде, но каждую ночь все последние недели будил уставшую жену Рейчел, чтобы заняться с ней неторопливой любовью. Впрочем, неторопливой она бывала только вначале — передохнув, он снова принимался вспахивать богоданную ниву с куда большим пылом, и видел Милтон в этот миг совсем не расплывшиеся от времени и еды женины прелести. Дженни поистине стала искушением и жалом тёмного ангела. Поэтому каждый раз, делая выговор женщинам своего дома, Лестеруолл был с ней особенно суров — порой до жестокости.
Обиженная дочь, ничего не понимая, плакала втихомолку на плече матери, но восставать не смела — над камином в гостиной висела большая вышитая картина с барашком и веночком, на которой красовалась надпись: «Да убоишься мужа своего».
Когда однажды Дженни осмелилась предположить вслух, что Всевышний, наверное, имел в виду иное — жена должна испытывать к мужу совсем не страх, а благоговейное почтение, а муж должен всеми своими поступками и словами это почтение заслужить, Милтон поднялся из-за стола, молча схватил её за руку, выволок во двор, где уже сгущались сумерки, вернулся и запер дверь.
Девушка прорыдала у дверей родного дома полночи, потом залезла в коровник, кое-как там приютилась и уснула. Рейчел, давно усвоившая нрав мужа, на рассвете, ещё в рубашке, крадучись пробралась к кровиночке, оставила ей немного еды и… снова ушла.
Дженни прожила со скотиной неделю, пила и ела там же. Когда Милтон привел её обратно, она не поднимала ни на кого глаз.
С тех пор её голоса в доме было не слышно. Дженни предпочитала общаться с матерью и старшей сестрой, Уоллис, знаками, как глухонемая. Отцу же и вовсе не отвечала — как только он отдавал приказ, бежала выполнять.
И вот теперь Дженни открыла рот и запротестовала. Несмело и по-детски, но и этого хватило.
Лестеруолл измерил её особым взглядом, и дочь сгорбилась, скрестила руки на груди, развернулась и пошла наверх.
Как ей и велели.

У женщин, живущих в доме фермера, забот всегда полон рот. С рассвета и до поздней ночи на ногах, крутишься белкой в колесе, но дел всё прибавляется.
Уоллис и мать были в амбаре — должно быть, ссыпали муку из больших мешков в малые, чтобы легче было таскать на кухню. Потом они будут перебирать картофель, пустивший длинные, зеленоватые ростки в сыром сумраке погреба. Потом…
Потом работа тоже никуда не денется.
Дженни разогнулась, вытерла пот тыльной стороной загрубевшей руки, посмотрела в сторону сада. Яблоневый сад отца славился на весь округ и даже в других штатах: люди приезжали, покупали плоды, которые Милтон выращивал с любовью и заботой — хоть бы капля этой любви досталась и ей — и порой просили саженцы. Он никому не уступал в этом, говорил, саженцы — его дети, тяжело отдавать в чужие руки.
Его дети.
На глазах накипали слезы, Дженни сжала губы так, что они превратились в почти невидимую полоску. А она как же? Она тоже его ребенок. Хотя последнее время чувствовала себя даже не как член семьи, а как приблудная кошчонка, которой Милтон из милости кидал крохи внимания. Да и оно было в основном неприятным.
Дженни отогнала от себя мысль, всё время стремившуюся на поверхность: взгляды отца стали настолько липкими, что она предпочитала даже не смотреть в его сторону. Что именно они означали, девушка не знала. И не хотела знать.
По дороге шёл мужчина. Из-под руки она сумела его разглядеть. Молодой, крепкий парень старше её лет на десять.
Она вылила ведро с помоями, от которых отказались свиньи, поставила наземь и подошла к воротам.
— День добрый, мэм. — Незнакомец говорил, как «оки». Нечасто здесь бывали гости из Оклахомы. Её интерес усилился.
— Мисс, — тихо ответила Дженни. — Мисс Лестеруолл.
— А-а. — Он снял и комкал теперь неловко шляпу. — Ну, что ж… я хотел узнать, нет ли работы на ферме, мисс Лестеруолл.
Она замотала головой и отступила.
— Идите к отцу. Я здесь ничего не решаю.
— Но надежда есть? — У него были честные карие глаза, морщинки у глаз, будто он привык много смеяться, широкие плечи и неуверенная, но такая хорошая улыбка…
Дженни сглотнула, опустила ресницы.
— Лучше идите к Милтону. Он в загоне нашего быка-медалиста, что-то там с левой задней ногой приключилось. Скотник нам точно бы не помешал, так что…
— Спасибо, — и он надел шляпу, улыбнулся шире, так, что её сердце вдруг бешено застучало, — спасибо вам и поклон от Джесса Хилишоу, мисс Лестеруолл.
— Не благодарите, может, и не возьмёт, — только и пробормотала она почти шёпотом.

Милтон его взял.
Джесс так ему понравился, что хозяин фермы через неделю дал ему неслыханную привилегию — сидеть за столом вместе с семьёй, да ещё и по правую руку Лестеруолла.
Там, где полагалось бы сидеть сыну. Или любимой дочери.
Она ревновала, злилась. Но Джесс был так мил, так обходителен и так хорошо играл на губной гармонике вечерами, что Дженни вскоре забыла обо всех своих обидах.
Он радовал её и всех женщин каждый день — сделав свою работу, обязательно находил одну из них и предлагал помощь. Любую помощь.
Дженни с удивлением видела, как в его присутствии мама и сестрёнка менялись. Они всё ещё носили старьё, прятались в броню одежды, как в коконы, но улыбки расцветали на лицах, и смех в отсутствие хозяина звучал всё чаще и громче.
Уоллис откровенно флиртовала с Джессом: не смея изменить одежду и причёску, она то и дело тёрлась поблизости от хлева со скотиной, улыбалась, кокетливо выставляла такую же полную, красивую, как у сестры, грудь, теребила прядки волос — одним словом, играла с огнём. Мужчина в ответ стал вести себя предельно любезно, и Уоллис через несколько дней разозлилась и оставила его в покое.
Дженни ловила себя на том, что когда Хилишоу входит в кухню и снимает шляпу, всё внутри неё тихо тает от нежности и желания подбежать, приникнуть к его груди, сказать всё, что накопилось за долгие, тяжёлые, беспросветные годы.

Тёплый воздух, напоенный ароматом яблок, зрелых, сочных и соблазнительных, умиротворял всех. На столе горели свечи, от миски с дымящимся картофелем, политым маслом, исходил пар, в центре пыжились пухлые румяные пироги с разными начинками, а отлично зажаренный гусь в золотистой корочке держал в клюве пучок зелени, перевязанный нарядной лентой. Ужин в честь восемнадцатого дня рождения Дженни проходил, тем не менее, беспокойно. Милтон этим вечером не преминул напомнить жене, что она не выполнила главного женского долга. «Думаешь, мне есть кому оставить хозяйство на старости лет? Передать свою фамилию? Сколько я ждал сына! Полюбуйся на безмозглых куриц, которых нарожала. И не смей отводить глаза, женщина, когда я с тобой говорю!»
Дженни смотрела на покорно опустившую голову, почти рыдающую мать, на дрожащую сестру и чувствовала, как клокочут в ней злоба и отвращение. С ужасом одёргивала себя, вспоминала о добродетелях христианки, о долге дочери, но ничего не помогало.
«Лицемер, трижды лицемер. — Она давила мысли, но те яростно всплывали на поверхность сознания, и Дженни делала равнодушное лицо. — Говорит о страстях и заповедях, а сам-то… Сам… скотина!»
Фарисей. Вот кем был её отец. И только.
Осознание этого пугало, но ещё больше пугало предчувствие: никогда ей не выбраться из отчего дома. А если и выйдет она замуж, то за того, кого приведёт сам Милтон. За такого же мерзавца, живущего в шорах гордыни, вожделения и любви к земному богатству.

Джесс как раз запирал стойло быка, когда услышал шорох сзади.
Он обернулся. Младшая дочь хозяина, Дженнифер, стояла и, надувая губки в очаровательной гримаске, накручивала на палец локон длинных каштановых волос.
Хилишоу заморгал: сроду не видел, чтобы хозяйская дочка была без чепчика, и волосы у неё никогда наружу не выбивались, ни единой прядки. А тут…
Дженни шагнула к нему, и он решил отодвинуться. Она не дала — встала совсем близко, и пышная юная грудь мягко надавила на него, вызывая давно забытое волнение.
— Что это вы, — бормотнул работник, стараясь держать себя в руках. А девушка прильнула теснее, так, что он сквозь грубую рубашку и толстые брюки, заляпанные грязью, ощутил каждый изгиб её молодого, зовущего тела.
— Я давно хотела сказать…
Глаза у неё, как заметил вконец смутившийся Джесс, были тёмно-зёленые, как мох в лесу. Он хотел отвернуться, положил ей руку на плечо, чтобы отодвинуть в сторону. Рукавчик блузки вдруг съехал, обнажая белую нежную кожу. Палец Джесса прошёлся по ней, кровь ударила в голову, но он пока мыслил здраво.
А потом она обхватила его крепкими руками, прижалась, как горошинка к стенке стручка, зашептала отчаянно, резко:
— Прошу, не гони, позволь остаться с тобой. Только сегодня, только ночь одна… Не гони. Умру без тебя, Джесси, мой любимый, мой красивый, мой лучший в мире…
Он охнул, рассудок ушел куда-то гулять, и руки его сами обхватили личико Дженни, губы потянулись к её губам. Вскрикнув, она стала тереться об него, как мартовская кошка, постанывать в ухо, и от этих звуков Джесс Хилишоу окончательно обезумел.
Она давно ему нравилась, но скотник постоянно внушал себе, что у них ничего нет и быть не может. Не того он полёта птица, чтобы метить в зятья человеку вроде мистера Эл. Только сейчас, сию минуту, Дженни была в руках, по венам бежала кипучая молодая кровь, и в ушах звучало и звучало: «Любимый…».
Подхватив девушку на руки, Джесс решительно шагнул к ближайшему пустому стойлу.
Фонарь у входа светил так же бесстрастно, коровы вздыхали и жевали корм, бык низко, обреченно мычал, жалуясь кому-то, кого, быть может, и не было на свете.

Милтон Лестеруолл вернулся позже, чем собирался — засиделся в городском пабе с друзьями и хозяином заведения. Нетерпимые к любым недостаткам ближних, к своим почтенные главы семейств относились вполне снисходительно: выпито и съедено было немало, песен спето — тоже.
Спьяну ему почудилось какое-то движение около хлева.
Он тяжело зашагал туда, кляня подгибающиеся ноги и гудящую голову. Да, пожалуй, пить столько не стоило… Ладно, завтра не воскресенье, когда нужно рано ехать на молитвенное собрание, можно позволить себе поспать, а Хилишоу пусть работает.
Где-то слышались смешки и тихие стоны.
Лестеруолл увидел сначала голый, опускавшийся и поднимавшийся мужской зад, и только потом, в неверном свете, разглядел её. Свою дочь.
Мерзкую, никчёмную, толстомясую шл*шку.
Она притворялась скромницей и дразнила его, чтобы отдаться скотнику с большой дороги.
В глазах вдруг потемнело, окружающее окрасилось тёмно-багровым цветом. Милтон схватил вилы и, размахнувшись, ударил черенком по спине убл*дка так, что раздался глухой треск.

— Блудница вавилонская в доме моём, братья!
Собрание молчало, и молчание это дышало карой. Дженни, привязанная к скамье, лежала неподвижно. На соседней лежал избитый до полусмерти Джесси, её Джесси…
Милтон открыл рот для следующего вопля:
— Змею пригрели мы на груди, я и моя жена! Змеиное отродье вскормили и позволили осквернить дом наш, нашу благословенную землю, сад, скотину! Посмотрите, братья и сестры, на этих любодеев, белых от ужаса! Они знают — час наказания близок, и муки адские уже уготованы им до скончания веков! О, истинно, братья, истинно они смердят, вонью заглушая все благоухания наших молитв! Судите её сами, как можете, потому что я отныне не отец ей!
— Аминь, — поддержал бородатый старик, сосед Лестеруолла, Родни Стуркан. Дженни знала, что он когда-то дарил ей вкусные лепешки из белой муки с цукатами, знала, что он катал её на спине, маленькую… Но знание гасло, его сменила волна тяжкого понимания — вот сейчас этот добрый мистер Стуркан вместе с другими её приговорит.
О, Джесси.
Дженни повернула голову, стараясь поймать знакомый взгляд, но её первый и последний возлюбленный лежал как мёртвый. Грязные, окровавленные волосы закрывали его лицо. Он не постригся, как хотел, не съездил в большой город, чтобы купить ей обручальное кольцо и красивое платье. Он ничего не успел. И теперь уже не успеет.
Отец между тем вопил, входя в раж: красное лицо, раззявленная пасть, из которой нёсся поток нечистот, по недоразумению принимаемый присутствующими за божественные откровения.
Дженни глухо застонала. Бог милосерден, намного более людей, за которых Сын умер на кресте.
Пусть Он помилует её душу и душу её не состоявшегося мужа.

Собрание разошлось, вынеся вердикт.
Дженни куда-то поволокли. Она смутно чувствовала, как её бросили на повозку, потом грубые доски под щекой трясло и раскачивало, потом полуобнажённое тело привязали к дереву…
Очнулась, когда наступила ночь.
Дженни плохо видела в темноте, но огонёк фонаря вспыхнул и больше не угас ни на секунду. Горы… да, кругом горы. Почему они тут? Зачем?
А позднее вокруг дерева заполыхало кольцо огня. Языки пламени танцевали, за ними двигались фигуры в черных капюшонах с белыми символами в виде окруженной огнем сферы, голоса затянули странную мелодию: три бесконечно повторяющиеся ноты.
Голова повернулась с великим трудом. Дженни увидела, что к соседнему дереву привязали Джесси. Попыталась крикнуть, но поняла, что голос ей не подчиняется.
Дженни сумела не отвести взгляда, когда из-за стены огня в неё полетел первый камень.
- Шл*ха! Иезавель! Будь проклята! Господин наш сказал, что нужно делать с тобой и твоим любовником!
Камни летели всё чаще. Боль становилась невыносимой. Дженни смотрела вперёд, словно её голова была закреплена невидимыми стержнями на винтах.
Ветер прилетел и погладил девушку по щеке, дерево жалобно скрипнуло, словно разделяя её мучения. Заворошилась ночная пташка и уронила ей на плечо пёрышко. Такое лёгкое, такое живое. Как ни странно, но всё это она ещё могла чувствовать сквозь обжигающую волну муки.
А потом огонь взмыл к небу.
На краю между мраком и огнём Дженни увидела её — тьму чернее ночи, пустоту глубже бездны.
И только тогда смогла закричать.

_________________

Элли, большое спасибо за продолжение!!! Сколько же страшных событий происходит в разном времени. И все в горах, где поселилось неведомое зло? Немало же оно увидело жестоких человеческих поступков. Было чем подпитаться.
_________________

Вот это поворот, но если линию с инопланетянинами ещё ожидала, то экскурсия в 19 век удивила очень, теперь интересно во что выльется сожжение влюблённых.
Спасибо за главу!
_________________

Наташа, Тима - спасибо за отклики.


Да уж :(
Поистине люди сами себе вредят больше, чем кто-либо еще...


Это хорошо, что поворот был неожиданным. Кстати, впереди еще будут сюрпризы ;)

И я вчера подумала, не украсить ли главы симпатичными иконками, кое-что нашла, радуюсь )) Погляжу, как лучше будет - с ними иль без них )))
_________________

Чужая Галактика или Земля, Тран такой же солдат без почестей и славы, в чужой войне... ндя "Государством называется самое холодное из чудовищ."
Так и представляю себе этого красавчика из Хищника или Чужого

Ой, а от Милтона
Страшная история, страшный человек монстр.
Элли, спасибо за продолжение!
___________________________________

Всем привет!
Зло многолико и всесильно. И неважно, где: на чужой планете за миллиарды световых лет от нас или здесь, на Земле, почти рядом...
Сурхт. Кто его населяет - ящеры семипалые, с иглами вдоль позвоночника, обоеполые?! Затерянный где-то в горах какой-то далекой планеты, но являющийся лакомым куском для завоевателей? И на примере полковника Трана так легко провести аналогию с земными солдатами, защищающими... что?
А ферма Лестероуолла со временем стала городком, приютившимся у подножия гор? Как можно обвинять родную дочь и отсылать на смерть? Что им двигало: неудовлетворенное нездоровое влечение и зависть? А жителями - тупой фанатизм? Волосы дыбом встают от всего такого... Жуткая история.
Элли, спасибо за продолжение.
И иконки в начале каждой главы понравились, здорово, как буквицы. И теперь понятны фото-спойлеры. А сад Милтоны был дороже и ближе родных детей. Вообще странно, обычно природу любят люди с добрым сердцем. Здесь - другой интерес.
___________________________________