svetlan-ka: 24.10.17 21:16
LuSt: 27.10.17 08:03
Жослен вернулся тем же вечером. Я не стала ни о чем его расспрашивать, а он не спешил с объяснениями. Мы обменялись приветствиями уже утром, вежливо и любезно, словно чужие друг другу. Он отправился тренироваться в укромный садик за домом, где грациозно отрабатывал кассилианские приемы. Сталь рассекала воздух, дыхание курилось на морозе. Я наблюдала за ним, и сердце в груди томительно ныло.
Ах, какая странная и притягательная боль терзает душу, если ранить того, кого любишь.
Когда меня выводили из себя, я всегда поступала одинаково: сбегала.
Такой вот способ восставать. Я удирала и из Дома Кактуса, и от Делоне. Хотя, если разобраться, в тех порывах крылось нечто большее, нежели просто мятеж. Так с милордом Делоне мы словно играли, и, если мне удавалось от него скрыться, меня не наказывали.
Я давно уже не была той девчонкой, которая устремлялась в Сени Ночи, чтобы проказить на пару с Гиацинтом. Но и теперь ощутила приятное волнение, когда проскользнула незамеченной мимо охраны, юркнула в конюшню и упросила конюшего Бенуа оседлать для меня лошадь. Он же запер за мной ворота.
Осторожно выведя мерина на улицу, я запрыгнула в седло и почувствовала себя свободной, как в детстве.
Во власти упоительного возбуждения я поспешила прочь от Дворца. Когда в последний раз мне удавалось побыть по-настоящему одной? Припомнить не удалось. Удивительно, насколько же преданные вассалы связывают по рукам и ногам. Наконец-то я могла подумать о себе, а не о ком-то из ближних. Добравшись до реки, я поехала по набережной до рыночной площади, где торговцы наперебой предлагали свои товары.
Там увидела голубей — дюжины дюжин, — нахохлившихся от холода, и сразу поняла, куда отправлюсь дальше. Из жалости я выбрала самого маленького и заплатила за позолоченную клетку.
— У миледи глаз наметан, — подобострастно похвалил мой выбор торговец, пересаживая голубя из своей клетки в мою. — Птичка-то хоть и невеличка, да очень живучая.
— Твои слова да Элуа в уши, — улыбнулась я, наклоняясь с седла за покупкой. Мерин фыркнул и затряс головой. — Эта птица для Наамах.
Торговец отвесил поясной поклон, послав мне косую улыбку. Голубь захлопал крыльями по прутьям, и мой скакун прянул, грохнув подковами по булыжной мостовой. Когда я удержалась в седле, раздались хвалебные возгласы. А ведь не так давно я была ужасной наездницей, до того, как мне пришлось в лютый мороз убегать из селения Вальдемара Селига на скальдийском пони. После той многодневной скачки верховая езда уже не представляла для меня особой трудности. Странно оглядываться на гонку со смертью и испытывать благодарность за приобретенный навык, ведь в те дни все мысли были об одном — как бы выжить.
Высоко держа голову под уколами трескучего мороза, я проследовала по улицам до храма Наамах. Некоторые прохожие криками приветствовали меня по пути, но не как графиню де Монрев или Федру но Делоне — с мостовой никто бы не разглядел крапинку в моем глазу, — а как юную красивую девушку, которая беспечно ехала, держа в руке клетку с голубем для Наамах.
Великий Храм Наамах в Городе Элуа не отличался громадными размерами, но его окружали чудесные сады, где даже сейчас, зимой, было тепло и распускались цветы. Я передала поводья девочке у коновязи, которая поздоровалась со мной, опустив очи долу, и зашагала в храм. У дверей меня встретил служка в алом облачении.
— Добро пожаловать, — произнес он, наклоняясь для приветственного поцелуя. Его губы были удивительно мягкими, и меня вдруг охватило такое чувство, словно я вернулась домой. Он внимательно посмотрел на меня глазами цвета омытой дождем лаванды. — Входи, ангуиссетта, воздай почтение Наамах.
Я взяла его за руку и, неся клетку, вошла в Великий Храм. Мы прошли по длинному центральному нефу к большой статуе, ожидавшей нас в конце пути: мраморная Наамах распростерла объятия навстречу прихожанам. Там, под сочащемся светом отверстием в куполе, мы остановились, ожидая жреца.
К нам в сопровождении служек вышла жрица, которую я мигом узнала. Длинные абрикосово-рыжие волосы, зеленые кошачьи глаза — она была служкой на моем посвящении. Как и многих других в Лютую зиму, посвящавшего меня в служение жреца унесла лихорадка.
— Рада встрече, сестра, — негромко произнесла жрица мурлыкающим тоном, однако ее слова разнеслись по всему храму. Принимая приветственный поцелуй, мне пришлось свободной от клетки рукой ухватиться за ее локоть, чтобы не пошатнуться; ах, давненько я не бывала в храме Наамах, уже отвыкла от того, как присутствие ее служителей кружит голову. — Хочешь вновь пройти посвящение?
— Да, — прошептала я, поднимая клетку с голубем. — Можешь сказать, желает ли Наамах для меня такого пути?
— О. — Жрица потрогала воротник своей алой мантии и устремила взгляд на мраморное лицо божественной заступницы, приветливое и милосердное. — В одном лишь Городе Элуа много сотен служителей Наамах. По меньшей мере триста в Тринадцати Домах Двора Ночи, а ведь на каждого, кто вершит служение на столь высокой ступени, приходится еще несколько, достигших меньших высот. В Намарре посвященных тысячи. Даже в маленьких деревушках этой провинции хоть один, да есть, а то и два. Ты удивишься, узнав, как часто мне задают этот вопрос. Неужели я служу Наамах, лишь подчиняясь ее велению? И каждому вопрошающему я даю один и тот же ответ: значение имеет только ваша собственная воля. Для служителей Наамах, как и для всех остальных ангелийцев, превыше всего заповедь Благословенного Элуа: Люби по воле своей. Путь Наамах священен для нас, поскольку она по собственной воле старалась обеспечить свободу и благополучие Благословенного Элуа, расплачиваясь своим телом. Таков был ее свободный выбор, и она не понуждает своих служителей непременно ему следовать. — Жрица повернулась ко мне и одарила долгим задумчивым взглядом. — Но для тебя у меня иной ответ.
Служки зашептались, придвигаясь поближе, чтобы не пропустить ни слова. Я поставила клетку на пол, выжидая. Жрица улыбнулась, коснулась моего лица, проведя пальцами по левой брови, и процитировала:
— Могучий Кушиэль, секущий бесперечь,
Последним Медные Врата преодолел.
И смертным избранным глаза не уберечь
От жал кровавых неотвратных стрел.
Те же самые строки, что зачитывал Анафиэль Делоне, объясняя дуэйне мою сущность.
— Я не могу направить тебя на верный путь, ангуиссетта; Наамах простерла над тобой свою руку, но не она одна. Ты — избранница Кушиэля, вот он и пошлет тебя туда, куда должно. Только Элуа, ведущий за собой даже Спутников, знает все наперед. Но, раз ты посвятила себя и Наамах, значит, находишься под ее защитой, и поэтому я вправе дать тебе совет. Ты спрашиваешь, желает ли Наамах, чтобы ты ей и дальше служила? Я говорю тебе: да, желает. — Закутавшись в одеяние поплотнее, жрица вгляделась вдаль. — Десятки тысяч служителей Наамах… — она обращалась не ко мне, а словно думала вслух. — Все мы истово следуем священному зову. Но наше положение в родной стране с каждым днем все более унизительно. Я не раз слышала, как люди нас обругивают шлюхами, проститутками, мужеложцами… Не все, но многие. Слишком многие.
Да, правда, я и сама не раз слышала подобные оскорбления. Во времена, когда Элуа и его Спутники ходили по земле, таких слов не существовало и служению Наамах радостно отдавались как аристократы, так и простые люди. Сейчас все изменилось, обычаи Земли Ангелов оказались извращены иноземными традициями. Я избрала нелегкий путь.
— Давно ли правящий монарх призывал дуйэна Дома Кактуса на совет? — Проницательный взгляд зеленых глаз словно считывал мои мысли. — Никто из ныне живущих такого не припомнит, поколения четыре сменилось, если не больше. Слишком долго мы клонились к упадку. Не мне восстанавливать славу Двора Цветов, Распускающихся в Ночи, но славу Наамах… да. Я знаю, кто ты, Федра но Делоне. — Жрица неожиданно улыбнулась. — Графиня де Монрев. Твоя история широко известна, ее рассказывают на рынках и площадях, на балах и посиделках; сангровой нитью она вплетена в гобелен войны и предательства, едва ли не погубившего наш народ. Наслушавшись о тебе, благородные потомки Элуа и его Спутников вернулись в Дома Двора Ночи, следуя моде, с бездумным рвением цепляясь за померкшую славу. Но теперь ты титулованная особа. Желает ли Наамах прорваться в стены Дворца, чтобы вновь воссиять в самом сердце Земли Ангелов? Я говорю тебе «да».
Я посмотрела ей в глаза.
— Политика.
Улыбка стала шире.
— Наамах не волнуют ни политика, ни власть. Лишь слава. А что подсказывает тебе сердце, сестра?
Вздрогнув, я отвела взгляд и пробормотала:
— Мое сердце разодрано в клочья.
Она снова коснулась моего лица, легко и нежно.
— А Кушиэль?
На этот раз ее прикосновение словно обожгло мою кожу и согрело кровь так, что я разрумянилась. Жрецы и жрицы всегда окутаны коконом непрошибаемой уверенности. Ах, вот бы прижаться губами к ее ладони, ощутить соль на языке.
— Воля Кушиэля сходится с волей Наамах.
— В таком случае, ты знаешь ответ на свой вопрос. — Жрица отняла руку, спокойно и плавно, а я едва не упала, сгорая от желания потянуться за ней, но удержалась на ногах. — И теперь я сама тебя спрошу. По доброй ли воле ты заново принимаешь посвящение в служение Наамах?
— Да, — мой голос прозвучал громко и уверенно. Я наклонилась, чтобы открыть клетку. Взяла в ладони подрагивающего голубка и выпрямилась. — По доброй воле.
Служки засуетились, смятенно натыкаясь одна на другую; наконец та, что держала кандею с водой, выступила вперед и протянула жрице кропило. Я стояла с трепыхающейся птичкой в руках, а жрица сбрызнула водой мое чело.
— Водою священной реки Наамах крещу тебя во служение.
Вот так же я стояла здесь совсем малышкой, а Делоне и Алкуин, гордясь мною, дожидались завершения обряда поодаль. Сейчас меня никто не ждал. Я послушно открыла рот, принимая кусочек медовой просвиры и глоток вина. Страсть и желание переполняли меня, о Элуа! И напоследок помазание лба елеем ради вечной благодати. В детстве я представления не имела о том, что такое «благодать»; теперь же истово молилась, надеясь обрести ее под рукой Наамах.
Обряд завершился, жрица и служки отошли. Я опустилась на колени перед алтарем, перед изваянием Наамах, держа перед собой приношение. Матовые мраморные глаза смотрели прямо на меня; в служении ей мы находим все то, что сами дарим.
— Госпожа, яви милость к своей служительнице, — прошептала я и выпустила голубя.
На этот раз я не стала смотреть, как птица, взмахивая крыльями, устремилась к отверстию в куполе. Жрица и служки, однако, с улыбками проследили за полетом. А я и не глядя знала, что мой голубок найдет верную дорогу. Склонив голову, я оставалась на коленях, пока не почувствовала на плечах руки жрицы.
— Добро пожаловать обратно, — прошептала она и поцеловала меня; почувствовав, как кончик ее языка скользнул между моими губами, я еле удержалась от того, чтобы не схватить ее, уже отстраняющуюся, за запястья. Жрецы Наамах… они особенные. Зеленые глаза поблескивали в тусклом храмовом свете, мудрые и понимающие. — С возвращением, служительница Наамах.
Вот так все и прошло, и, покидая храм, я дважды споткнулась, хотя тяжело опиралась на руку провожавшего меня служки.
Плотина может простоять сотню лет, но стоит образоваться мельчайшей трещинке, и в нее устремляется бурный поток. Я себя чувствовала плотиной, на год с лишним заперев внутри дикую силу своих алканий. Но когда я открыла посылку и обнаружила в ней свою сангровую накидку, моя броня треснула, и поток не заставил себя ждать. Нет, конечно же, я не стала меньше любить или желать Жослена. С самого нашего знакомства, даже питая к нему поначалу отвращение, я находила его красивым. А тем, кто считает, что не обученный искусству любви кассилианец не пара умелой куртизанке, скажу одно: вы ошибаетесь. Когда Жослен наконец поддался своему любовному пылу — а он поддался, — то разделил со мной страсть пусть неопытную, но чистую и трепетную, как первые странствия Элуа по грешной земле. Это было сокровище, равным которому никто другой меня не одаривал и вряд ли когда-нибудь одарит. Той ночью Жослен воспринимал все, чему я его учила, словно первооткрыватель, заинтересованный и естественный, словно только что сотворенный человек, познающий мир.
На какое-то время о большем я и не мечтала.
Но то время осталось позади.
Я ехала домой, разрываемая пьянящей радостью и чувством вины. Когда добралась, уже сгущались сумерки, и по опущенным долу глазам Бенуа нетрудно было догадаться, что паренька сурово отчитали за то, что он позволил мне уехать одной.
— Бенуа, — окликнула я, отчего он резко вскинул голову. — В этом доме хозяйка я и никто другой.
— Да, миледи, — пробормотал он, забирая у меня поводья и по-прежнему пряча глаза.
Не мне его винить: я ведь и сама воспринимала свою эскападу как безответственный побег. Но все равно не преминула твердо сказать:
— Ты не нарушаешь правил, подчиняясь моим указаниям. Я постараюсь, чтобы все остальные это твердо усвоили.
Он что-то неразборчиво промычал и поспешил в конюшню, ведя за собой моего мерина. Вздернув подбородок, я вошла в дом.
Все они были там, ждали меня. Горничная сделала быстрый книксен и юркнула за дверь. Реми и Ти-Филипп отводили глаза, взгляд Фортюны ничего не выражал. Позади маячила Эжени, кухарка.
А Жослен устремился вперед и схватил меня за плечи.
— Федра! — Мое имя сорвалось с его губ как удар бича, и он слегка меня встряхнул. — Благословенный Элуа, где, во имя семи преисподних, ты была?
Его пальцы впились в мою плоть, и я прижмурилась.
— Гуляла.
— Гуляла?! — От гнева морщинки на его лице побелели, он наклонился ближе и сжал меня еще сильнее. — Идиотка, один из нас должен был тебя сопровождать! Куда б ты ни собралась, нельзя выезжать без охраны, понимаешь? Пособники Мелисанды не могут не знать, кто ты такая и какую роль сыграла в ее осуждении! — Каждое слово сопровождалось энергичным встряхиванием. — Никогда, ни за что, никуда не выходи из дома одна, обещаешь? Что вообще на тебя нашло…
Он крепко держал меня за плечи и ожесточенно тряс, голова моталась туда-сюда под натиском его ярости. Ах, Элуа, как же приятно! Неистовство Жослена было искрой, способной разжечь во мне пламя до небес.
Что бы ни выдало мое лицо, он все правильно понял и разжал пальцы.
— Благословенный… — прошептал он и замолк, брезгливо отворачиваясь. Продолжил речь, стоя ко мне спиной. — Не делай так больше.
— Жослен. — Я подождала, пока он снова повернется ко мне лицом. — Ты всегда знал, кто я такая.
— Да, — отрезал он. — А ты всегда знала, кто я такой. И что дальше, Федра?
Ответа не находилось, поэтому я промолчала, и Жослен вышел за дверь. Реми испустил долго сдерживаемый вздох и взялся за кинжал на поясе.
— Миледи, если он вам чем навредит, кассилианец или нет…
— Пусть его, — перебила я. — Он страдает, и я тому виной. Не трогайте его.
— Нет, — заговорил Фортюна, медленно и задумчиво. — Здесь повинен Кассиэль, миледи. И даже вам не под силу с ним справиться.
— Возможно. — Я закрыла глаза руками. — Но я по своей воле выбрала этот путь и тем самым обрекла Жослена на муки.
— Глупо винить себя, когда все зиждется на воле бессмертных. — Как всегда неугомонный, Ти-Филипп достал из мошны кости и с улыбкой их подбросил. — Пусть кассилианец потомится, миледи, по слухам, им это только на пользу. Тут Фортюна сказал, что мы должны задавать вопросы и намечать добычу, все верно?
— Да. — Я опустила руки и вгляделась в открытые нетерпеливые лица моих шевалье, укрепляясь в принятом решении. — Верно. А я должна планировать свой дебют.
Romi: 27.10.17 09:01
Margot Valois: 27.10.17 12:01
Irish: 27.10.17 12:52
Magdalena: 27.10.17 16:29
Svetlaya-a: 28.10.17 17:00
gagatata: 28.10.17 19:17
Ир: 28.10.17 19:34
Nadin-ka: 28.10.17 22:03
эля-заинька: 29.10.17 09:34
irusha: 31.10.17 09:59
LuSt: 31.10.17 13:29
Magdalena: 31.10.17 14:11