Золотая гривна (ПИЛР)

Просто волшебство какое-то: видишь воочию любовные игрища Сигни и Бешеного.
Эти языческие скандинавские обычая так интересны!
Очень нравится эта пара-они просто созданы друг для друга- такие темпераментные, смелые и красивые.
Спасибо, Гюля, жду дальше!
_________________

спасибо за проду!!!!!какая же красивая и полная притяжения глава

Гульнара, привет. Начала читать твой роман и зачиталась! Мне очень нравится, как ты пишешь! Принимай в читательницы! Буду читать дальше и следить за событиями романа!
_________________

Почему-то перестала получать уведомления о новых сообщениях в теме.
Сегодня прочла все выложенные части.
Очень интересно, но вряд ли у Сигни и Рагнара все будет просто и легко.
___________________________________

 » 19-22

19.
Они подплыли к берегу. Сигни первая выбралась из воды и сразу нырнула под ель, на медвежью шкуру. Она прикрылась краем этого своего одеяла и стала ждать Рагнара.
А он, казалось, не торопился. Он не спеша вылез из озера и медленно двинулся к ели. Он был великолепен, и у девушки перехватило дыхание, а сердце понеслось вскачь, как сорвавшаяся с привязи дикая лошадь. Он держался естественно и непринужденно, собственная нагота совершенно не смущала его, и Сигни с внезапной ревностью подумала о том, сколько женщин видели его таким.
Она смотрела на него, видела его возбуждение, и ей стало жарко при мысли о том, что это она – причина того, что с ним происходит... и еще жарче, когда подумала, что именно эта часть его тела должна скоро сделать ее женщиной.
- Почему ты закрываешься от меня, Лисичка? – спросил он. – Может, ты передумала? И больше не хочешь быть со мной? Тогда скажи сейчас. Потому что очень скоро будет поздно.
- Я хочу, - осипшим от волнения голосом пробормотала Сигни, откидывая шкуру и давая ему возможность увидеть себя целиком.
Она думала, что он сразу ляжет на нее, но он опустился на колени и обхватил ладонями ее ступни.
- Какие маленькие, - восхищенно выдохнул он и игриво куснул большой палец одной ноги. – И холодные. Их пора согреть. – Он нежно помассировал подъемы ступней, потом лег рядом с Сигни, опершись на локоть. – Ты совершенна, любимая.
Он провел рукой по ложбинке между грудями, потом накрыл ладонью одно полушарие и нежно сжал.
- О да... - Девушка подалась навстречу его руке, а затем и губам, прильнувшим к напрягшемуся соску. – Еще... еще! – Она запустила пальцы в его густые волосы и прижала его голову к своей груди. Он облизывал и покусывал ее соски, словно они были спелыми ягодами, а он хотел выдавить из них сок.
Наслаждение разбегалось по телу Сигни, подобно ряби на воде, кругами, все шире и шире, пока он ласкал ее груди. Потом он лег на нее, и его рука снова спустилась вниз между ее ног.
- Ты еще не готова? – спросил он. Дыхание его стало тяжелым и быстрым. – А я уже не могу больше, моя Лисичка. Ты чувствуешь, как ты желанна мне?
- Да...
- Так дай мне себя, любовь моя.
И он приподнялся и вошел в нее одним сильным толчком. Сигни почувствовала резкую боль, будто что-то порвалось внутри, но не вскрикнула и даже не застонала. Она никогда не показывала свою слабость перед мужчинами. Она ощутила, как он замер, погрузившись в нее, но затем начал двигаться, и она инстинктивно подстроилась под его ритм, обняв его широкую спину.
Боль скоро утихла, а на смену ей пришло нечто новое, нараставшее постепенно, как горная лавина, возникающая от падения одного камня. Сигни изумленно прислушивалась к себе, чувствуя, что приближается нечто грандиозное, прекрасное и необыкновенное. И миг наступил, – и она забилась, с губ ее срывались полустоны-полукрики, пальцы конвульсивно скрючились, оставляя царапины на спине Рагнара. Он вскоре присоединился к Сигни, содрогаясь и со стоном выплескивая в нее семя, а затем перекатился на бок и изнеможенно замер, по-прежнему крепко прижимая ее к себе.

Он никак не мог поверить тому, что вдруг ему открылось. Это было чудесно, невероятно! Единственное, что несколько умаляло восторг этого открытия, было то, что она обманывала его.
Нет, прямо он ее ни разу об этом не спросил. Но, судя по ее поведению и словам, она не была девственницей. К тому же, она уже не была очень юной, и выглядела и держалась как зрелая женщина, давно миновавшая пору невинного детства. Да, наконец, ему бы и в голову никогда не пришло, глядя на такую красавицу, что она еще девушка!
Сейчас он вспомнил и первый ее поцелуй, который показался ему робким и неумелым, и то, как она краснела, когда речь между ними заходила об отношениях мужчины и женщины. Наконец, то, что она только начала наполняться влагой, когда он захотел войти в нее.
Он должен был догадаться. А он понял это слишком поздно. Он слышал, как она втянула в себя воздух сквозь сжатые зубы, как делают люди, стремящиеся скрыть свою боль, когда он взял ее. Грубый бесчувственный чурбан, вот кто он после этого!
Но почему же она его обманула? В чем причина? Он лежал и терзался сомнениями и муками совести.
Потом вспомнил, что есть еще один способ проверить свою догадку. Он резко сел. Так и есть, на белоснежной шкуре он увидел даже в сумеречном свете несколько темных пятнышек.
- Как ты думаешь, что это за пятна? – спросил он.
- М-м... – Она медленно, нехотя села и посмотрела на то, что он ей показывал. - Не знаю.
- Их не было, когда мы расстилали шкуру.
-Да, не было, - подтвердила она, кажется, не понимая, к чему он клонит.
- Ты правда не знаешь? Это кровь.
- Кровь?
- Твоя кровь.
- Откуда? Я не ранена.
- Я причинил тебе боль. Кровь оттуда, где было больно.
- А! – сказала она. И тут же запротестовала: - Мне вовсе не было больно!
- Ты лжешь. Было. – Он повернулся и взял ее за плечи: - Скажи, ведь ты никогда не лежала с мужчиной? Ты девственница?
- Уже нет. - Она сбросила с себя его руки. – И я не лгала тебе. Просто не говорила, вот и все.
- Но ты делала вид...
- Хватит! Я не желаю ссориться из-за пустяков.
- Ты считаешь это пустяком?
. Конечно.
- Для меня это не пустяк. Это очень важно. Если бы я знал об этом, я бы постарался сдерживаться и не взял бы тебя так грубо и сразу.
- Ты вовсе не был груб. Мне было очень хорошо.
- Правда?
- Ну вот! – рассердилась она. – Ты снова мне не веришь! По-твоему, я лгунья?
- Нет, конечно, нет. Прости. Просто я так потрясен. Ты так прекрасна – и никто не обладал тобой до меня! Мне в это не верится.
- Ты рад?
- Я счастлив! Но тебе в самом деле было хорошо? Пойми: это очень важно для меня!
- Так хорошо, что я не прочь повторить, - улыбнулась Сигни, и он счастливо рассмеялся, крепко обняв ее.
- Подожди чуть-чуть, - шепнул он, - и мы повторим.
- А сразу нельзя?
- Нужно отдохнуть. Эта часть тела устает так же, как, например, рука устает долго махать мечом.
- Я понимаю. – Ее пальцы дотронулись до того, о чем он говорил. – Он утомился!
- О – выдохнул он, откидывая голову назад, когда они нежно погладили, а затем сжали его.
- Тебе больно? – испуганно спросила она. Он засмеялся напряженным смехом.
- Нет, моя Лисичка! Это восхитительно. Но продолжай, прошу тебя...
- Он увеличивается, - с благоговейным изумлением сказала она. – Набухает. Это как волшебство!
- Это ты, чаровница, делаешь его таким. Скоро он будет снова готов. Ложись, любовь моя. В этот раз уже не будет больно. Обещаю.
- Если и будет – я это переживу, если за этим снова будет так хорошо, - отозвалась Сигни, укладываясь на спину. Он начал целовать и ласкать девушку и, когда погрузился в нее, она, действительно, не почувствовала боли, - одно бесконечное наслаждение.
- Благодарю тебя, Бешеный, - прошептала она, когда все закончилось, в его прижавшиеся к ее губам губы – и заснула. И не услышала, как он тихо сказал:
- Не Бешеный. Харальд. Называй меня Харальд.

Он лежал лицом вверх, открыв глаза. Звезды подмигивали ему с угольно-чёрного неба, на котором не было ни облачка. Такая точно погода стояла, когда три драккара отплыли из Рисмюнде и направились на запад.
А затем налетел шторм, нежданный, яростный и свирепый. Ветер рвал паруса, швырял корабли, как щепки, по взбесившимся волнам...
Его друга, Кюна, смыло за борт огромным пенным валом. Он, не раздумывая, бросился за Кюном в пучину. Вспомнил крики людей на драккаре, заглушаемые воем ветра и ревом волн. Вспомнил, как держал друга за косу и упорно тянул к борту судна безжизненное тело; вспомнил, как привязал Кюна брошенной с драккара веревкой и увидел, как его тянут вверх... Затем воспоминания стали обрывочными; гигантский вал накрыл его с головой, закрутил, завертел... и, когда он вынырнул, кораблей уже не было нигде видно. Он остался один в море.
Чувство одиночества было ему слишком хорошо знакомо, - наверное, поэтому он не пал духом, а попытался бороться и плыть, туда, куда подсказывало ему глубинное, почти звериное чутье. И он выбрался. И остался жив.
Он вздохнул и прикрыл глаза. Боги спасли его. Неважно, какие – христианский ли Иисус, в которого его учили верить в детстве, или боги, которым поклонялись отец и его сородичи на новой родине, которую он обрел, бежав из земель франков...
Он, кажется, задремал, - и вновь услышал звон монастырского колокола, приглушенные голоса братьев-монахов, увидел серые капюшоны их грубых простых одежд. Увидел отца Симплициуса, который учил его чтению и письму и хвалил за красивый почерк.
«Посмотрите, святой отец, - так обращался отец Симплициус к аббату, - как мой юный помощник переписал этот греческий трактат! Воистину, у этого мальчика необыкновенные способности!»
«Воистину», - отвечал отец настоятель.
«Гарольду уже одиннадцатый год, и всю жизнь он прожил в нашей обители, вдали от мира, изучая языки, переписывая древние манускрипты, занимаясь учеными и полезными делами в нашей библиотеке. Не думаете ли вы, что ему пора принять постриг?»
«Сие решать не вам и даже не мне, брат мой. Сие есть дело важное и требующее согласия некоторых особ...»
Голоса удалялись по коридору, и он не выдержал – и, оставив свою работу, последовал за аббатом и братом Симплициусом.
«Дед этого мальчика может быть против, - говорил настоятель, - к тому же, у Гарольда есть мать, и она ежегодно присылает нам солидное вспомоществование с одною просьбой – не постригать ее сына в монастырь...»
Он остановился, пораженный. Дед... мать... а ему всю жизнь твердили, что он – круглый сирота! Так, благодаря греховному подслушиванию, он узнал, что у него есть родные, что он не одинок на этом свете!
С тех пор он стал менее старателен, больше уходил в себя и не раз получал замечания от брата Симплициуса за невнимание и рассеянность. Божьи люди, которым он верил безоговорочно – лгали ему! Зачем? Из-за денег, присылаемых матерью? Неужели аббат так корыстолюбив, - он, который в каждой своей проповеди обличал алчность и ратовал за бедность и отказ от всех мирских благ?!!
И кто его дед и мать? Почему они не забирают его? И заберут ли когда-нибудь?
...Он уже собрался с духом спросить обо всем этом аббата, когда всё изменилось. Это было в тот месяц, когда ему исполнялось одиннадцать. Тогда он впервые встретился с герцогом Бретонским.
Брат Симплициус прибежал в библиотеку звать его. «Тебя хотят видеть, - шепотом говорил он, - мальчик мой, это очень знатный человек. Но не бойся его».
Знатный человек! Что нужно ему от бедного ребенка, всю жизнь прожившего в обители? А вдруг это... У Гарольда перехватило дыхание. Вдруг это – его дедушка?
С сердцем, трепещущим от возбуждения и радостной надежды, переступил он порог кабинета отца настоятеля.
Но герцог сразу внушил Гарольду ужас. Не потому, что был одноглаз, очень высок и плечист, - а потому, что единственный глаз смотрел на него с ненавистью и презрением, как на злейшего врага.
«Ага, значит, вот этот мальчишка! – У старика был хриплый каркающий голос. – Подойди. Я тебя рассмотрю как следует».
Он больно схватил подбородок мальчика длинными узловатыми пальцами и поднял его лицо к свету.
«Да. Это он. Как могла моя... – Он оборвал фразу. – Как только женщина могла произвести на свет такого черномазого урода?»
«Он тощ, хоть и высок, - продолжал старик. – А что за руки! Разве это руки воина? Да он тяжелее соломинки в руках, видать, никогда не держал!»
«Он прекрасно пишет, у него великолепный почерк», - вмешался отец настоятель. Старик злобно фыркнул: «Грамотей! Этого еще мне не хватало! Ну да ладно, эту дурь из него я быстро вышибу!»
Через час Гарольд уже трясся в седле, крепко вцепившись в пояс сидевшего перед ним молодого воина. Упрашивания, слезы, мольба на коленях, даже жалкая попытка сопротивления, – всё оказалось напрасным: высокородный герцог Бретонский забрал его из монастыря и вез неизвестно куда, но, мальчик не сомневался в этом, - с самыми худшими намерениями...

20.
С тех пор и в течение четырех лет старик ни разу не назвал его Гарольдом. Мальчишка – это оказалось самое ласковое обращение герцога. Чаще же всего старик называл его ублюдком, щенком и недоноском.
Герцог много пил, и как-то, пьяный, в припадке необузданной ярости, вдруг открылся перед Гарольдом.
«Не смей называть меня дедом! – кричал старик, брызгая слюной, на трясущегося мальчика, который и рта открыть не мог от ужаса. – Да, возможно, я сделаю тебя моим наследником... если ты не подохнешь раньше; но ты мне не внук! Я взял тебя в свой дом из милости, запомни! Ты – сын моей дальней родственницы. Это все, что тебе требуется знать! И не жди поблажек, ты, монастырский выкормыш!»
Поблажек и вправду не было. У Гарольда началась совсем иная жизнь – в замке, среди воинов и оруженосцев, грубых, неотесанных, сыплющих непристойностями и богохульствами куда чаще, чем монахи в обители поминали имя Господне.
Герцог приказал сделать из «монастырского выкормыша» воина. Для начала мальчику сломали три пальца на правой руке, - он был так неосторожен, что похвалился своим красивым почерком, и юные оруженосцы весьма незатейливым способом показали Гарольду, насколько пригодится ему искусство каллиграфии в будущей жизни. Дальнейшее обучение было таким же жестоким и изнурительным. И не проходило и двух дней, чтобы его не били – за все: за страх перед чем-нибудь, за так называемую леность, за невнимательность, за бестолковость и тупость...
Он скоро забыл, когда спал на спине или боку, - теперь он мог ложиться спать лишь лицом вниз, но был благодарен и за это, ибо только сон приносил недолгое, но освобождение от кошмара каждого нового дня.
Однако, постепенно к нему пришли и ловкость, и выносливость, и сила. Меч уже не выпадал из усталых разжимавшихся пальцев, тело не болело после безостановочной многочасовой скачки в седле, стрелы, пущенные из лука, вонзались ровно в середину круга. Он научился сквернословить, посмеиваться над грубыми шутками, быть всегда начеку, чтобы отразить неожиданный удар, стойко переносить даже самую мучительную боль.
Деда его успехи, казалось, не только не радовали, но, наоборот, еще больше раздражали, вызывая все самое темное в душе этого угрюмого одноглазого старика. И, как Гарольд не старался вызвать – не похвалу, но хотя бы молчаливое одобрение герцога, - наказывать его стали даже чаще, причем секли беспощадно.
В пятнадцать лет, тем не менее, Гарольд получил звание оруженосца, валета, - почетное звание, которое было принято обмывать в кругу своих сотоварищей. Тогда-то обнаружилось нечто постыдное для юного неофита, - он совершенно не мог пить, его тошнило после первого же глотка, а после кружки моментально выворачивало наизнанку. Это вызвало всеобщий хохот и насмешки, которые, однако, быстро прекратились, после того как Гарольд обнажил меч и предложил прогуляться до крепостной стены и там проверить, насколько он слабый воин.
После этой пирушки его вызвали к герцогу. Дед сидел, а перед ним стояла большая золотая чаша, украшенная грубо обделанными драгоценными каменьями.
- Подойди, - приказал он. Гарольд подошел. – Выпей. – Он подвинул чашу.
Она была полна. Юноша бросил тоскливый взгляд на дорогой ковер под ногами, но ослушаться не осмелился. Через мгновение все вино было на ковре. Однако, герцога это как будто не рассердило. В первый раз за все это время Гарольд увидел улыбку на лице старика, - больше, правда, похожую на оскал.
- Она тоже никогда не умела пить, и ей всегда становилось плохо, - как-то задумчиво, про себя пробормотал герцог. Потом подал знак – и кравчий наполнил кубок, и дед осушил его до дна.
- Садись. - Показал он на кресло напротив себя. Гарольд сел. – Ты иногда похож на нее. Но мне все равно. Я ненавижу вас обоих. И тебя, и ее.
Юноша напрягся. Он понял, что герцог говорит о его матери. Гарольд пытался что-нибудь выяснить о ней, и узнал, что ее имя Юдит, что она замужем за герцогом Анжу, и живет где-то далеко на юге.
- Ты думаешь, у меня нет причин для ненависти? Считаешь себя невинным агнцем? – продолжал герцог. – Так слушай. У меня была жена – любимая жена - и единственная дочь. Я боготворил землю, по которой они ступали. Твой отец - этот дьявол во плоти, Рагнар Беспутный, захватил их корабль. Мою дочь он забрал себе... а моя жена досталась многим. Потом ее убили. Зарезали, как теленка. Если б дочь последовала за нею – я бы был счастлив. Но она осталась жива. Я выкупил ее, не зная, что проклятое семя этого варвара уже наполнило ее живот. Она тоже не знала... а, может, просто хотела утаить это от меня. Когда я узнал – отправил ее в монастырь, к монахиням. Она родила. Я решил, что она должна поплатиться за свой грех. Да, я решил причинить ей боль – самую страшную, какую можно причинить матери. И я не отнял у нее младенца сразу. Она растила его. Мне докладывали обо всем, я всё знал. Она привязалась к сыну. И вот, когда он впервые назвал ее мамой, - губы его скривились, как от кислятины, - я приехал за ублюдком. Я видел, как она корчилась, когда поняла, что его забирают у нее. Как бежала по дороге за лошадьми. Как повалилась в пыль лицом вниз... Грязная норманнская* шлюха.
Я отправил ублюдка в монастырь. Она не узнала, в какой. Через меня передавала деньги для ребенка. Вскоре я выдал ее замуж – подальше от себя, чтоб не видеть ее. Но думал – если она родит сына, законного сына, я, может быть, прощу ее. Не родила. Я ждал двенадцать лет. Говорят, она бесплодна. Пришлось взять тебя из обители. В тебе половина нашей крови. Но половина – мерзкой крови грязного норманна. Я не смогу это забыть. А теперь – пошел вон, щенок. И помни: пока ты не научишься пить, ты не станешь рыцарем.
Но Гарольд не ушел. Он гордо поднял голову и, вызывающе глядя в единственный глаз деда, сказал:
- Plure crapula, quam gladius perdidit.
- Что ты там лепечешь, ублюдок?
Гарольд усмехнулся. Его дед не знает латыни!
- Что пьянство губительнее меча... дорогой дедушка. И еще: называя меня щенком и ублюдком, вы порочите собственный род. Половины вашей крови, которая течет в моих жилах, вполне достаточно, чтобы я носил более достойное имя.
- Что? – Герцог вскочил, побагровев, глаз его налился пронзительно-желтым светом. – Паскудник, да как ты осмелился?!!
Он кликнул людей. Однако, Гарольд не дал так просто схватить себя; он отчаянно защищался, и лишь двум взрослым мужчинам удалось скрутить его. На этот раз его избили до потери сознания; но, грызя, чтобы не закричать, доски, на которых лежал, и уплывая в темноту, он тем не менее ощущал счастье освобождения – от страха перед герцогом, от осознания того, что высказал ненавистному старику то, что давно было на сердце...

*Норманны - (от сканд. northman — северный человек), название, под которым в Западной Европе были известны народы Скандинавии (викинги) в период их широкой экспансии конца 8 — середины 11 вв.

21.
С тех пор мысль о бегстве всецело завладела Гарольдом. До этого он был полностью во власти жестокого деда, и ему некуда было бежать. Не в монастырь же? Или к матери, в Анжу? Но прежде всего герцог наверняка пошлет искать его туда. Да и как примет беглеца мать? Она замужем и, конечно, всем распоряжается ее супруг, которому вряд ли понравится появление внебрачного сына жены.
Но теперь юноша узнал имя своего отца. Рагнар Беспутный! Прозвище не внушало Гарольду опасений: естественно, в Бретонском герцогстве и не могли иначе звать норманна, совершающего опустошительные набеги на местные земли.
Теперь Гарольд с жадностью ловил любой слух об отце, - а не проходило месяца, чтобы какой-нибудь корабль не подвергся нападению норманнов, какая-нибудь деревенька или монастырь не были разграблены, а жители умерщвлены или увезены в рабство за море.
Гарольд приписывал отцу мужество и неустрашимость. Он вполне оправдывал набеги отца на мирные поселения, потому что не раз видел, как бесчеловечно люди деда ведут себя на землях своих же соотечественников.
Рагнар Беспутный представлялся юношескому пылкому воображению прекрасным воином, яростным и непобедимым в бою и мудрым правителем на троне.
То, что конунг Рисмюнде взял силой дочь герцога Бретонского и отдал своим людям его жену, - все это казалось Гарольду ложью и вымыслом злого пьяного старика. Наверняка мать Гарольда любила Рагнара, а он – ее. Почему они не поженились тогда? Быть может, Рагнар уже был женат. И ему пришлось расстаться с Юдит, даже не узнав, что она носит под сердцем его дитя...
Гарольд потихоньку начал готовиться к побегу. Первым шагом стало сближение с одним человеком из охраны замка, нелюдимым пожилым воином, который когда-то провел в рабстве на Севере десять лет, но затем за какой-то храбрый поступок получил свободу. У этого воина юноша стал учиться языку викингов.
Освоив азы языка, Гарольд начал обдумывать, где взять средства для побега. Его сотоварищи были, хоть и из знатных родов, но денег им никогда не хватало. Оставалось одно – украсть деньги у герцога Бретонского. Гарольд не считал это ни большим грехом, ни постыдным для будущего рыцаря деянием, - ведь четыре года он был практически рабом своего деда, и теперь имел право взять плату за это.
Темной ночью, когда герцог снова напился допьяна, Гарольд проник в его опочивальню и вытащил из-под подушки спящего ключ от сундука, стоявшего тут же, около кровати. В сундуке оказалось несколько набитых золотом кошелей, и один из них Гарольд взял. Затем он щедро подкупил конюха и стражников, охранявших подъемный мост, получил лучшего жеребца из конюшни герцога, – и скоро уже скакал бешеным галопом на север, радуясь, что не зря научился ездить верхом и может провести в седле хоть целый день без отдыха.
Беглецу повезло – он без приключений добрался до моря. Но это было только начало пути к отцу. Надо было пересечь море, а в Рисмюнде, естественно, франкские суда не ходили. Гарольд решился на авантюру – выбрал богатый торговый корабль, идущий в Нормандию, заплатил капитану за проживание на борту и вскоре уже плыл вдоль берегов Бретани навстречу неведомому, с надеждой на то, что викинги нападут на судно.
И вновь юноше улыбнулась удача: норманны напали на рассвете, в густом тумане. Гарольд был начеку – он почти не спал ночами - и сразу выскочил на палубу.
И замер, настолько страшная картина открылась его взору. Воины в островерхих рогатых шлемах, в накинутых на плечи поверх лат шкурах, гремя оружием, прыгали на палубу страшными косматыми тенями, порожденными, казалось, самим адом. Они безжалостно расправлялись с сопротивляющимися: крушили топорами головы, метали длинные копья, легко, как тростинками, орудовали тяжелыми двуручными мечами. Щадили только тех, кто кидался на колени, моля о пощаде.
Но Гарольд знал из рассказов старого воина: если он бросит меч и взмолится о пощаде, никто не поверит в то, что он – сын Рагнара Беспутного, и его ждет незавидная участь. Вступать в схватку было очень опасно, его могли убить; но он слишком долго шел к этой встрече. Поэтому он храбро скрестил меч с двумя самыми мощными воинами, дравшимися плечом к плечу и, когда они без труда справились с ним и занесли над его головой свои обитые железом палицы, крикнул на их языке: «Я – сын Рагнара из Рисмюнде!» Одна из палиц все же опустилась на его голову, правда, по касательной, и он потерял сознание.
Очнулся он уже на подходе драккара к Рисмюнде. Один из его пленителей сказал ему, что завтра он сможет увидеть конунга. «Мы отдадим тебя Рагнару, если он и впрямь твой отец. Но, если ты обманул меня и моего брата...»
Гарольд улыбнулся и ответил, что не сомневается: конунг признает его своим сыном.

Он повернулся на бок и положил руку на бедро Лисички, погладил пальцами теплую гладкую кожу. Она такая красавица! Он чувствовал, что никогда не полюбит ни одну женщину так, как ее. Отныне она – единственная в его жизни!
И вновь воспоминания затеснились перед ним. Просторная, но с необычно низким потолком зала усадьбы конунга Рисмюнде, полная людей. Шум, пьяный хохот, крики. Рекой льются хмельной мед и темное пиво. В центре залы, на высоком помосте – два грубо вырезанных из цельного ствола дубовых кресла. В одном сидит Рагнар Беспутный, конунг, другое, по правую руку, занимает его сын, тоже Рагнар, прозванный Смуглым, юноша годом старше Гарольда.
Отец, хотя лицо и немного обрюзгшее, под глазами – мешки от частых возлияний и неумеренного образа жизни, все еще красив: высок, плечист, в трех густых косах ни одной седой волосинки. На левой щеке тонкий шрам, не портящий лицо.
Рагнар-младший схож с конунгом Рисмюнде только цветом кожи и волос. Приземист, узкоплеч. Ноги кривые и короткие, зато непомерно длинные руки с огромными кулаками. А вот лицо было бы безупречно красивым, если б не чересчур низкий лоб и не хищно вырезанные ноздри. Глаза темные, глубоко посаженные, губы узкие, надменно искривленные.
На возвышении пониже, по левую руку от конунга Рисмюнде, сидят особо приближенные и знатные воины и родичи.
Пленители Гарольда, два могучего сложения брата, выталкивают его вперед, к помосту.
- Вот, светлый господин, захватили на купеческом франкском корабле. Говорит, что твой сын.
Рагнар Беспутный откидывает красивую голову и пьяно хохочет. Рагнар-младший вторит ему. За ними раскатами громового хохота оглашается вся зала.
- Этот червяк – мой сын? – восклицает, наконец, конунг. – Ублюдков у меня хватает, но законный сын всего один. – Он кладет руку на узкое плечо Рагнара Смуглого. - За такую дерзость, щенок, ты поплатишься головой! Хватайте его и распните прямо здесь, как его христианского божка!
Рагнар-младший кровожадно ухмыляется. У Гарольда все сжимается внутри. Он чувствует, что, что бы ни сказал, ему не поверят. И тут поднимается светловолосый викинг с умным открытым лицом:
- Постой, конунг. Мне думается, парень не врет. Я помню тебя в его возрасте. Он похож на тебя, как похожи две половинки одного меча.
Рагнар Беспутный задумывается. Рагнар-младший темнеет лицом.
- Рассказывай, кто ты и откуда взялся, - наконец, велит конунг Гарольду. Тот подробно рассказывает свою нехитрую историю.
- Юдит? Дочь франкского герцога? Я ее помню. – Конунг Рисмюнде бессознательно проводит рукой по нитке шрама на щеке. – Она была похожа на рысь, - такая же непредсказуемая и дикая. Я никак не мог ее приручить. Каждый раз, когда я брал ее, она боролась отчаянно и отважно. Потом отец прислал за нее очень богатый выкуп... Если в тебе течет и ее, и моя кровь, ты должен быть воистину бесстрашным воином.
- Это неплохо бы проверить, отец, - говорит Рагнар Смуглый, и видно, как он разозлен, что конунг готов признать пришлеца сыном. – Пусть покажет себя в поединке.
- Ты хорошо придумал, - радостно говорит Рагнар Беспутный и поворачивается к Гарольду. – Посмотрим, каков ты в сражении на мечах. Кого мы выставим против?
- Моего друга Вёрта. – Темные глаза Рагнара-младшего горят нехорошим огнем. - Он ровесник этого франка, так что их силы равны.
...Он никогда не забудет этого поединка. Вёрт оказался на голову выше его и гораздо шире в плечах. Вся надежда Гарольда была на ловкость и проворство, потому что в силе он, конечно, значительно уступал другу сводного брата. Как он был благодарен в те минуты деду и его людям, которые безжалостно закаляли его тело и дух, делая идеальным воином!
... И он победил. Рев сотни глоток приветствовал победителя. Рагнар Беспутный встал и, сияя, крикнул:
- Кресло моему второму сыну Харальду!

22.
Так Гарольд превратился в Харальда. Рагнар Беспутный признал его своим сыном. Но очень скоро Харальд понял, что приезд к отцу и мечты о нем были огромной ошибкой…
Конунг Рисмюнде вполне оправдывал свое прозвище. Это был человек невоздержанный ни в чем, развращенный единоличной властью, безжалостный, беспринципный, подчиняющийся лишь своим прихотям.
Старший сын ни в чем не уступал отцу; он был развратен, падок на золото, злобен и коварен. Харальд чувствовал себя между ними как между молотом и наковальней. Отец по-своему привязался к младшему сыну и гордился их семейным сходством. Но Харальд очень скоро узнал, чем может кончиться такое расположение.
Так, конунг Рисмюнде щедро наградил двух братьев, захвативших корабль, на котором плыл его младший сын, и приблизил их к себе. Но очень скоро Харальд увидел на частоколе усадьбы конунга две знакомые головы.
«Надеюсь, ты рад, - сказал ему отец, - эти двое всюду хвастались, как без труда справились с тобой. Распускать такие слухи о моем сыне – значит позорить его воинскую доблесть».
«Но они и впрямь победили меня», - возразил Харальд.
«Мой мальчик, если у тебя есть возможность расправиться со своими врагами – воспользуйся ею, не задумываясь. Мертвец не опасен, он не вонзит в спину кинжал и не станет болтать языком».
«Отец все предусмотрел, - вмешался Рагнар Смуглый, - он казнил этих двух вовсе не за слухи, которые они распускали, а за то, что они украли у него золото, утверждая, что такова была награда за тебя».
«Но ведь, отец, ты и вправду сам дал им золото...» – начал Харальд – и замолчал. Такая бесчестность потрясла его, - но он понял, что для конунга из Рисмюнде подобное было делом самым обыкновенным...
Теперь он знал изнанку отца, видел все его пороки и ужасался им, хотя тщательно прятал свои истинные чувства.
Что касается старшего брата, то Харальд и Рагнар Смуглый почувствовали с первого взгляда обоюдную ненависть друг к другу. Рагнар-младший, однако, видя, что отец благоволит к Харальду, умело скрывал свои ненависть и злобу. Он действовал исподтишка, хитро и коварно. Именно тогда Харальд приобрел прозвище Трехглазый, - не раз на него нападали со спины, в темноте, и лишь повышенное чувство опасности и быстрота реакции спасали ему жизнь.
Он без труда догадался, кто был его врагом, - но у него не было никаких доказательств, а, как-никак, Рагнар Смуглый был старшим сыном и наследником, к тому же рожденным в законном браке. Бороться с Рагнаром-младшим было очень сложно, выиграть битву – почти невозможно.
Однако, несмотря на разочарование в отце, на жизнь, полную постоянного ощущения нависшей опасности, Харальд не жалел о том, что приехал в Рисмюнде. Годы, проведенные под властью деда, закалили его душу и тело, и жизнь среди суровых викингов, с их простыми, но жесткими и, порой, жестокими, законами нравилась ему. Он приобрел признание как хороший воин, у него появились друзья, - и, наконец, к нему пришла и первая любовь...

Вспоминать об этом было особенно тяжело, тем более теперь, в Йонсваку.
Он перевернулся на живот, опустив лицо в стиснутые кулаки. Она была простой девушкой, но из свободной семьи, и работала при усадьбе конунга. Харальд любил ее первой, почти невинной, любовью. Они встречались, гуляли, он дарил ей цветы, как принято во франкских землях.
И был праздник Йонсвака. Харальд прыгал с нею через костры, любуясь ее грацией, наслаждаясь ее беззаботным смехом, упиваясь своей любовью к ней. Потом они убежали в лес, и лежали рядом в траве, взявшись за руки, и он думал о том, как, должно быть, сладки ее губы, и набирался смелости, чтобы поцеловать ее...
Их уединение нарушили шестеро. В Йонсваку многие надевают на себя личины: зверей или сказочных чудовищ, чтобы отогнать злых духов, распоясывающихся в этот праздник.
Эти шестеро все были в личинах, но Харальд узнал всех; особенно одного, с волчьей мордой, не узнать было невозможно: у него были узкие плечи, кривые ноги и несоразмерно длинные руки. К тому же, эти ряженые были с мечами на поясах, а ведь в веселый светлый праздник Йонсваку носить оружие не полагается. И Харальд сразу понял: быть беде.
Справиться с шестью вооруженными воинами он, безоружный, не смог. Его прикрутили к дереву, а возлюбленную на его глазах трое по очереди изнасиловали, и первым был тот, в личине волка... Рагнар Смуглый, его брат.
Убить младшего сына конунга, однако, они не посмели. Они ушли, забрав с собою растерзанную, еле передвигающую ноги, девушку. Утром привязанного к дереву Харальда нашел его друг, Кюн.
... Они долго искали в лесу подругу Харальда. Но поиски были бесполезны. Не оказалось ее и дома, у родителей. Придя в усадьбу конунга, в единственный в жизни раз Харальд решился обратиться к отцу. Но Рагнар Беспутный только посмеялся над рассказом младшего сына.
- Поднять столько шума из-за какой-то шлюшки? Не жениться же ты на ней собирался? Ты - сын конунга. Так что даже и к лучшему, что эта потаскуха досталась не тебе. А то бы она окончательно вскружила тебе голову! О великие боги, да она должна быть благодарна, что ее поимели благородные викинги! А, понимаю. Ты расстраиваешься, что не был первым у этой девчонки? Поверь моему опыту, даже если б ты и стал первым, она быстро научилась бы раздвигать ноги перед любым, кто захотел бы ее. Говоришь, среди этих насильников был Рагнар? Ну что ж, он мой наследник, и имеет право взять все, что ему понравится... После меня, конечно.
Разъяренный, бледный от гнева и унижения, вышел Харальд от отца. И столкнулся с Рагнаром-младшим и пятью его закадычными приятелями. Похоже, они беззастенчиво подслушивали разговор конунга с младшим сыном.
- Ну что, братец, как провел праздник? – грязно ухмыляясь, спросил Рагнар. – Знаешь, мы повеселились вдосталь. И девчонка нам досталась хоть куда. Никому не отказала, со всеми была ласкова. – И он демонстративно почесал промежность.
- Где она, мерзавец? Куда вы ее дели?
- Не волнуйся, твоя девка жива и здорова. Мы ее в лесу оставили, неподалеку. Вернется она, никуда не денется.
- Клянусь, Рагнар Смуглый, всеми богами, что существуют в мире, - клянусь, что ты и твои дружки ответите мне за то, что произошло нынче ночью! – неестественно спокойным голосом сказал Харальд, но лицо у него было такое страшное, что приятели брата побледнели, а сам наследник Рисмюнде даже отступил назад.
Но тут же рассмеялся злобно и произнес:
- Посмотрим, братец, кто из нас раньше отправится в Валгаллу*. Не один ты дал клятву расправиться с ненавистным врагом. Я тоже дал такую же. А со своими врагами я, как и мой отец, готов бороться любыми средствами. – Тут он вдруг наклонился к уху сводного брата и тихо прошептал: - Например, такими, которые отец применил к конунгу Флайнгунда. Об этом знаем только мы – я и мой отец... Ну, и Эриксон Рыжебородый, конечно. – Он выпрямился и снова отвратительно ухмыльнулся. – Так что берегись, Харальд Трехглазый!
...Харальд и Кюн искали девушку вместе с ее родителями два дня. На третий ее отыскали в глухой чаще леса. Она повесилась на березе на собственной косе. По старинному обычаю, самоубийцу похоронили там же, где было найдено тело. С тех самых пор каждый год, на следующий после Йонсваки день, если в это время был в Рисмюнде, Харальд приходил на то место и клал цветы на маленький, заросший травой холмик под березой.

Отныне братья уже откровенно ненавидели друг друга. Заметив это, Рагнар Беспутный на редкость прозорливо решил разлучить их. Он предложил младшему сыну попытать счастья в морских приключениях, и Харальд с радостью согласился на это новое для себя поприще.
Следующие несколько лет он провел в море, лишь изредка наведываясь в Рисмюнде. Даккары Харальда Трехглазого нападали на торговые суда, совершали дерзкие набеги на побережья Нормандии, Бретони, Альбиона, отважно ходили и южнее, к берегам Италии, Испании и даже Северной Африки.
Удача неизменно сопутствовала смелым вылазкам Харальда, и он никогда не возвращался в Рисмюнде без богатой добычи. Он был силен, неустрашим, жесток к врагам, но милостив к побежденным. Он был великолепным воином, и скальды слагали красивые висы о его славных деяниях.
Но вот на ложе любви молодой сын конунга из Рисмюнде подвигов не совершал. Он брал женщин, но редко, и ни одна из них не могла похвалиться ни юностью, ни чистотой, ни ослепительной красотой. Виною тому было непрестанное воспоминание о ночи Йонсваки, о прекрасной девушке, покончившей с собой по вине Рагнара Смуглого.
Ничто не могло устрашить Харальда, – но он опасался любви и привязанности, которые могли погубить не его, а его возлюбленную. Ибо Харальд постоянно ощущал незримое присутствие сводного брата – даже вдали от Рисмюнде; он не мог быть уверен во всех своих людях, и Рагнару-младшему ничего не стоило подкупить кого-нибудь из команды, чтобы этот человек расправился с избранницей своего предводителя, нанеся новую рану сердцу Харальда....

*Валгалла - (др.-исл. Valhöll, прагерм. Walhall - «дворец павших») в германо-скандинавской мифологии — небесный чертог для павших в бою, рай для доблестных воинов.

спасибо за продолжение!!!!теперь ясно кто он, так жаль его, непростая судьба, но вот девушка подумает о нем иначе, она ведь одержима местью((((

Гюлечка, спасибо! Очень красиво написано про Сигни с Бешеным.
С удовольствием читала, а потом этот кошмар с Харальдом, ужасное детство,
да и вся его жизнь такая же, и Сигни с ума сойдет потом как правду узнает, она наверное даже слушать его не станет.
эххх, все-таки Харольд...

Спасибо за продолжение.
Все проблемы от недосказанности... А кто и как убил Рагнара Смуглого? Куда и зачем были снаряжены три корабля? И почему у Гарольда, когда он бросился спасать друга, оказался за пазухой футляр с Золотой Гривной?
_________________

Великолепно написаны главы! Молодчина, автор!
Так здорово описана непростая история Харальда, что наворачиваются слезы, когда читаешь, сколько он перенес испытаний. Но его душа не огрубела. И это самое важное.
Спасибо, Гюля!
_________________

Да, тяжелая и неспокойная жизнь была у героя((( И видно, что он сильный человек, он не ожесточился против всех, за что его уважаю.
Спасибо за новые главы, Гюля!

Интересное продолжение, но Сигни слишком долго жила с мыслью о мести, и вряд ли будет разбираться в истории Харальда.
Думаю, им обоим вскоре придется очень нелегко.
___________________________________

Tarlana, кто убил Рагнара Смуглого, скоро выяснится.
Три корабля Харальда плыли за Сигни, он хотел посвататься к ней.
Гривна находилась при нем во время бури, поэтому он оказался в море вместе с футляром.
Будут ещё вопросы - спрашивайте, пожалуйста, поскольку сама не уверена, что чего-то не упустила .

 » 23-24

23.
Сердце Харальда не черствело, не покрывалось коркой льда, несмотря на все пережитое. Оно кровоточило и болело. Он был одинок и постоянно чувствовал это. Да, у него были верные друзья, соратники, но они не могли дать Харальду того, чего алкала его душа. Порой, видя счастливые пары, или матерей, играющих со своими детьми, он ощущал, как глаза его влажнеют. О, как многого он был лишен, и как ему не хватало этого – тепла семейного очага, нежных ласк жены, беззаботного смеха своих детей!
Был и еще один случай, оставивший в сердце незаживающую рану. Дело было в Бретани, которая, по старой памяти, наиболее часто подвергалась набегам Харальда, хотя дед его уже давно был мертв. Викинги тогда захватили хорошую добычу и уже готовились к отплытию. Корабли их стояли в узком длинном заливе.
Неожиданно один из посланных на скалы наблюдателей подал сигнал: приближается крупный конный отряд. Харальду не хотелось вступать в сраженье, он приказал немедленно отчаливать.
Три драккара отошли от берега и двинулись между высоких узких гранитных стен, стремясь поскорее выйти в открытое море. Мешал прилив, а всадники между тем приближались. Сверху они могли забросать суда викингов стрелами, обернутыми в подожженную паклю, и Харальд приказал приготовить мокрые шкуры, чтобы сбивать огонь. Часть его людей вооружилась луками и копьями.
Но у франков, казалось, были какие-то другие намерения. Когда передние всадники почти поравнялись с идущим впереди драккаром Харальда, и их стало разделять не более пятидесяти шагов, сын конунга с удивлением увидел, что возглавляет отряд женщина, к тому же немолодая. Она была закована в латы, но голова ее была непокрыта, и толстые белокурые косы летели за ее спиной, как крылья альбатроса.
Харальд заметил, что она как будто искала кого-то глазами на его корабле. Друг Кюн изготовил длинное копье и хотел метнуть в предводительницу отряда. Но Харальд вовремя толкнул его руку, и копье бесполезно ударилось в камень перед носом коня, на котором скакала женщина.
Лошадь поднялась на дыбы; и в этот миг глаза женщины встретились с глазами Харальда... Странное чувство захлестнуло его – будто он видел уже это худое, почти изможденное лицо, эти яркие светло-голубые глаза... Женщина вдруг протянула вперед руки и что-то крикнула. Но ветер, скрип уключин и грохот волн не позволили Харальду услышать, что именно она кричала. А драккары уже вырвались из тесного опасного мешка, ветер надувал паруса, помогая гребцам, и скала, на которой были всадники, осталась позади. Думать о странном отряде и его предводительнице было некогда, Харальда ждали более важные дела.
Он вспомнил об этой женщине лишь ночью, увидев ее во сне и проснувшись с мокрым от слез лицом. Он понял: это была его мать! Это его она звала! Как стало ему горько!
Больше увидеться им было не суждено. Хотя Харальд рвался вновь в Бретань, Рагнар Беспутный, сильно сдавший, предпочел отныне обоих сыновей держать при себе и запретил младшему отпрыску плавать за моря.
Рагнар между тем рьяно готовился занять место отца. Чем больше слабели силы конунга, тем больше наглел и брал власть в свои руки его старший сын. Харальд чувствовал: как только отец отойдет в мир иной, Рагнар поспешит расправиться со сводным братом.
И вот свершилось: Рагнар Беспутный умер. Его похоронили с огромными почестями: на помосте, который был сооружен, покоился в полном боевом облачении не только владыка Рисмюнде, но и его любимый конь, собаки, ловчие птицы. Помост пустили в открытое море и подожгли. Гигантский костер долго пылал среди волн, пока море не приняло его в свои холодные объятья.
Рагнар Смуглый не слишком скорбел по отцу. Несколько дней продолжался веселый пир, после которого новый правитель Рисмюнде объявил о своем пламенном желании поскорей жениться. Харальду была понятна такая спешка: конунгу не терпелось завести детей – прямых наследников, чтобы младшему брату не на что было рассчитывать.
Были назначены смотрины, и со всех концов Рисмюнде приехали знатные люди со своими юными дочерьми. Но столь благообразно начатое дело кончилось неслыханным безобразием: самых красивых девушек, под предлогом более близкого знакомства с ними конунга, разлучили с родными, и Рагнар, опьяненный и хмельными напитками, и чувством собственной безнаказанности, в течение нескольких дней успел поразвлечься с каждой.
Затем, немного протрезвев, собрал родственников девушек и сообщил им, что возьмет в жены всех, кто от него понесет; и на время они примирились с произошедшим, ибо каждый мечтал породниться с всемогущим конунгом.
Девушек держали взаперти; но прошла луна, и прислужницы Рагнара сообщили ему, что ни одна из его невест не ждет ребенка.
Крайне раздосадованный, конунг велел выгнать всех девушек и их родичей из своей усадьбы, даже не заплатив положенных отступных, которые всегда платил в подобных случаях его отец. Рагнар кричал, что ему нарочно подсунули бесплодных девок. Знатные роды зароптали; бесчестие было налицо; так что в самом начале правления новый властелин Рисмюнде заимел немало сильных врагов, а его младший брат, наоборот, приобрел сторонников.
Харальд понял: теперь все бешенство Рагнара обрушится на него. Время окончательного выяснения отношений пришло. Но Харальд, пока братец с приятелями пили и веселились, не терял даром времени. Он подготовил план отступления. Он ежедневно кормил на псарне злобных псов конунга, приручая их к себе. Он ел только пищу, приготовленную из собственноручно пойманной дичи и рыбы, и пил воду только из ручья. Он спал в своей комнате, но не на ложе, а на настиле, сделанном на потолочных балках, и тайно прорубил там же узкий лаз, выводивший через крыши прямо к задним воротам усадьбы, ключи от которых у него тоже были. Неподалеку, в хижине одного из вольноотпущенников, ждал Харальда добрый конь. Оружие, провизия – всё было наготове и ждало своего часа.
Последним шагом были разосланные пятерым дружкам конунга и самому Рагнару руны со знаками смерти. Харальд знал, что его недруги догадаются сообща, кто послал им эти руны, и вспомнят, если забыли, о его клятве отомстить им всем.
Это была откровенная провокация; но Харальд был опытным охотником, и предпочитал сам вспугнуть дичь, нежели оказаться в положении того, на кого неожиданно напал зверь.
И он не прогадал. В ту же ночь дверь его комнаты бесшумно отворилась, и в ложе его вонзились шесть острых мечей. Но под скатанными шкурами, напоминающими человеческую фигуру, ничего больше не было. И, прежде чем Рагнар с приятелями поняли, что Харальд оказался хитрее их, он скользнул в дыру в потолке и выбрался на крышу. Пока конунг сообразил, как младший братец сбежал, Харальд был уже у ворот.
Бешено залаяли спускаемые с цепей собаки, которых послали за беглецом... Но псы, бросившиеся за Харальдом, вовсе не собирались растерзать его, - они лишь ластились к нему, виляя хвостами.
Вскоре он уже выводил из хижины своего коня. И вот – одинокий всадник скакал в сторону леса, а шестеро преследователей, проклиная тупых собак, мчались за ним...
Началась долгая погоня. Как Харальд и ожидал, Рагнар шел по его следу сам, лелея мечту собственноручно расправиться с ненавистным братом. Конунг был уверен в своих силах; с ним было пятеро его верных товарищей, таких же как и он сам: жестоких, могучих и бесстрашных воинов.
Встретиться со всеми преследователями лицом к лицу означало для Харальда верную смерть. Но недаром он тщательно готовился к побегу. В лесу им были расставлены ловушки, и вскоре первый из спутников Рагнара упал в медвежью яму, на острые колья. Второму ноги раздробило упавшим бревном, и дружки безжалостно зарезали калеку, чтобы не задерживаться в пути, нарушив тем самым одну из священных заповедей викингов – никогда не оставлять товарища в беде.
Третьему Харальд, подкравшись ночью к костру, у которого дремали преследователи, снес голову одним ударом. И теперь лишь трое: Рагнар, его правая рука гигант Вёрт и меткий лучник Арнгейр – шли по его следу.
Меж тем, из леса дорога привела беглеца и его погоню к морскому берегу. Здесь разыгралась последняя часть кровавой трагедии.
Арнгейр подстрелил коня под Харальдом, и молодому человеку пришлось бросить верное животное. Троица преследователей неумолимо догоняла Харальда. На обрывистом высоком берегу, о который неумолчно разбивались волны, враги сошлись в смертельном бою.
Как ни был проворен Арнгейр, кинжал Харальда оказался быстрее его стрелы, и лучник упал мертвым.
Затем Харальд сошелся и расправился и с Вёртом, и верзила рухнул, обливаясь кровью; но и сам победитель был ранен. Радостная торжествующая улыбка озарила лицо Рагнара. Он бросился на сводного брата, и завязалась схватка.
Несмотря на узкие плечи, Рагнар был очень силен, а в проворстве и ловкости не уступал Харальду. К тому же, он знал много коварнейших приемов, которым старательно учился у лучших воинов.
Но справедливые боги были на стороне Харальда – он выбил оружие из руки Рагнара, и его меч погрузился в грудь старшего брата почти по рукоять. Рагнар упал. Казалось, он был мертв. Харальд положил меч и склонился над телом своего злейшего врага. Каким бы ни был конунг злодеем, он умер достойной смертью и заслужил почетные похороны.
И тут труп вдруг ожил и, выхватив из-за пояса кинжал, ударил снизу вверх. Харальда спасла лишь моментальная реакция, он успел отклониться, и острие не задело его. «Он пропитан ядом, братец», - сказал Рагнар, вскакивая на ноги и ухмыляясь. Ногой он оттолкнул меч Харальда подальше и пошел на младшего брата. Это было страшное зрелище: с зияющей раной на груди, с кровавой пеной на губах, он выглядел как восставший из ада.
Рагнар теснил Харальда к самому обрыву, делая обманные движения кистью, как будто в любое мгновение готовясь метнуть смертоносное лезвие. Харальд, который потерял много крови и сильно ослабел, был на краю гибели – и в прямом, и в переносном смысле.
И тут Рагнар оступился, камни покатились из-под его ног в пропасть, и он, нелепо взмахнув руками, выронив кинжал, полетел вниз, в бездну.
Харальд победил. Он выполнил свою клятву и отомстил своим обидчикам. Он расправился со своим главным врагом. Он был свободен – впервые за много лет абсолютно свободен!
Он вернулся в усадьбу. Большинство жителей Рисмюнде были рады такому исходу, хотя кое-кто не поверил рассказу Харальда о гибели старшего брата.
Особенно неистовствовала мать Рагнара Смуглого, когда-то красивая, но давно увядшая и иссохшая, женщина. Рагнар был ее единственным сыном, и она его обожала слепой безграничной любовью. Что-то было в ее лице, из-за чего Харальд часто думал, что она хранит некую страшную тайну. Мужа она боялась и избегала; при его жизни она почти не показывалась на людях. Смерть Рагнара Смуглого стала для нее ужасным ударом, она тотчас отправилась на место, где погиб ее сын и, не найдя его тела, вернулась в Рисмюнде полусумасшедшей от горя. С тех пор она заперлась в своем доме, и Харальд не видел ее.
Он стал конунгом. Он старался не обращать внимание на новое прозвище «Братоубийца», которым назвала его мать сводного брата, а за нею и некоторые недовольные. И очень скоро, как и Рагнару, новому конунгу захотелось жениться, - но уже по другим причинам.
Отныне Харальд не опасался козней Рагнара. Он мог создать семью, не боясь за жизни жены и детей. Выбор его пал на красавицу, о которой рассказывали многие: дочь Эриксона Рыжебородого, молодую хозяйку Флайнгунда. Харальду хотелось, чтоб его жена была самой прекрасной девушкой во всей Скандинавии. То, что она не хочет вступать в брак, соревнуется с женихами и унижает тех, кто не выдерживает испытаний, только подхлестывало желание нового конунга Рисмюнде. Он был уверен, что победит строптивую красавицу и сделает из нее покорную ласковую жену.
В дар дочери Эриксона Харальд велел собрать много золота, самоцветов и шкур, а также редкостные книги, - он узнал, что Сигни умеет читать. Но самым главным подарком должна была стать золотая гривна, которую однажды показал Харальду отец. Рагнар Беспутный сообщил сыну, что это старинное родовое украшение, и что род Флайнгунд будет счастлив вернуть его себе.
Харальд положил украшение в сафьяновый футляр и не расставался с ним. Футляр чудом сохранился на нем в ту ночь, когда корабли попали в шторм, и конунг остался один в море...

Харальд не спал всю ночь. Перед рассветом он почувствовал новый прилив непреодолимого желания. Она спала, тесно прижавшись к нему, и он ощущал исходящее от нее томное, влекущее тепло; он медленно стянул с нее шкуру, залюбовался прекрасным телом своей возлюбленной, ее разметавшимися по белому меху пламенеющими кудрями - и захотел ее так страстно, будто пылкий юноша, только начавший познавать плотские радости.
Харальд нежно раздвинул ее ноги и вошел в нее. Она, в полудреме, обвила руками его плечи, а ногами бедра, и улыбнулась сладкой, призывной улыбкой. Ее готовность принять его захлестнула его волной невыразимого счастья; он слился с нею, получив наслаждение, которого никогда прежде не испытывал, и по ее блаженным стонам понял, что ее удовольствие было не меньше.
Содрогаясь под ним, она вдруг пролепетала что-то, и ему показалось, что это было ненавистное ему имя – Рагнар. Он замер, прислушиваясь, но она больше ничего не произнесла. Ему послышалось, решил он. Она сказала что-то другое. Конечно, можно разбудить ее и спросить, - но вряд ли она вспомнит, что говорила во сне…
Ему показалось. Вот и всё.
Харальд прикрыл ее шкурой и встал. Он достал из дупла футляр, - он спрятал его там перед тем, как присоединиться к Лисичке в озере. Он открыл футляр и вынул из него золотую гривну. Возлюбленная Харальда оказалась невинной девушкой, - и он мог подарить ей это драгоценное украшение. Дочь Эриксона, хозяйка Флайнгунда, не получит гривну. Харальд представил себе, как она разъярится, увидев украшение своего рода на груди двоюродной сестры, и невольно улыбнулся.
Он неожиданно решил не ждать утра. Он наденет гривну Лисичке прямо сейчас, пока она спит. Как она поразится и обрадуется, когда утром обнаружит его драгоценный подарок на своей груди! Он встал на колени над спящей, откинул мех и осторожно, чтобы не разбудить ее, надел на нее украшение. На белоснежной груди девушки камни засверкали особенно ярко, радостно, будто сразу признав в Лисичке свою владелицу.
Харальд ощутил, что снова хочет ее, но справился с приливом желания. Он вдруг вспомнил, что утром после Йонсваки молодые люди, проведшие вместе ночь и решившие пожениться, плетут друг для друга венки и в них возвращаются домой.
«Я сплету для нее венок из голубых, как ее глаза, цветов. В Рисмюнде они растут во всех лесах. Наверняка найду их и тут».
Будить ли Лисичку? Пожалуй, нет. Она так сладко спит! Он наклонился, решив поправить мех, сбившийся под ее головой, и вдруг пальцы его наткнулись на что-то твердое. Он вытащил из-под шкуры маленький кинжальчик и недоуменно уставился на него. Зачем Лисичке понадобилось оружие? От кого она собиралась обороняться, держа его обнаженным прямо в изголовье? Не от него же.
Или она все-таки не доверяла ему, отправляясь с ним к озеру? Но тогда – зачем шла? И ведь она сама привела его сюда! Он хмурился, не понимая мотивов ее поступка. Потом засунул кинжал обратно под шкуру. Когда она проснется, он поговорит с ней. Иногда она казалась ему непонятной и странной. Он должен всё выяснить. А пока он пойдет и все же сплетет ей венок. Она здесь в безопасности, он может спокойно уйти ненадолго.
Он накрыл спящую девушку мехом, встал, нашел свою рубаху и одел ее. Затем еще раз бросил на свою возлюбленную взгляд и медленно углубился в лес, оставив ее одну.

24.
Сигни проснулась, как от толчка, почувствовав: что-то изменилось. Кто-то или что-то нарушило ее покой и уединение. Ее первым, еще не вполне осознанным, желанием было вооружиться. Сигни выхватила кинжал. Мгновение – и она приставила его острие к шее низко склонившегося над нею человека. Сталь звякнула о сталь, – на пришельце была рубашка из металлических пластин с капюшоном - дорогое изделие франкских мастеров. На голове – шлем с наносником в виде драконьих лап, на боку – длинный меч.
Мужчина, однако, не отпрянул, когда лезвие коснулось его шеи; он продолжал смотреть на Сигни, и она узнала его – по выпяченному, правда, более чем обычно, подбородку.
- Торджер! – выдохнула она, убирая руку с кинжалом.
- Я давно должен был догадаться, что ты здесь, - сказал он, снимая шлем, и Сигни увидела, что он необыкновенно мрачен.
- Что с тобой? Что-нибудь случилось?
На его красиво очерченные губы выползла нехорошая улыбка.
- Ты еще спрашиваешь?
Она оглянулась кругом.
- А где Рагнар?
- Рагнар, - повторил Торджер. – Значит, так зовут того, с кем ты провела Йонсваку?
Сигни надменно взглянула на него. Как он смеет так разговаривать с ней? Ей хотелось встать, но она была нагая и не могла подняться. А лежа она чувствовала себя не так, как всегда: она не была хозяйкой положения, и Торджер, кажется, тоже ощущал это.
- Не забывайся, Торджер! – тем не менее, сурово произнесла она. - Ты – мой друг, но не переступай границ дозволенного.
Но он, казалось, не слышал ее.
- Рагнар, - снова повторил он – и вдруг лицо его исказилось яростью. – Это какой Рагнар?
Сигни сначала хотела попросту не отвечать ему. Но затем решила: пусть он узнает. Она была не с каким-нибудь простым воином, и ей нечего скрывать.
- Рагнар Смуглый - конунг Рисмюнде, - отчеканила она. – Ты знаешь его. В моей усадьбе его назвали Рагнаром Бешеным. Он носил рабский ошейник, но я догадалась, что он не тот, за кого вы его приняли.
Ярость на лице Торджера сменилась изумлением, а затем он снова улыбнулся – насмешливо и в то же время злобно.
- Вот как? Так ты думаешь, что была с Рагнаром Смуглым?
Она вздернула подбородок.
- Да. Я уверена в этом. Я спросила его, и он подтвердил, что он конунг Рисмюнде.
- Сигни, Рагнар Смуглый мертв. Это так же верно, как то, что я жив и стою перед тобой.
Что-то сжалось внутри нее. Он говорил слишком уверенно. Но нет, нет, он ошибается!
- Он сам признался тебе, что его зовут Рагнаром Смуглым? – спросил Торджер.
- Нет. Но он сказал, что он конунг Рисмюнде, и я...
- В таком случае, он не солгал. Он правитель Рисмюнде, но он не Рагнар. Он Харальд Трехглазый. Я как раз приехал, чтобы сообщить тебе это. За ним едут из Рисмюнде его друг Кюн и еще несколько знатных воинов. Мы встретились с ними на границе.
- Харальд Братоубийца! – ахнула Сигни и, забывшись, резко села. Медвежий мех сполз вниз, обнажив ее грудь, и Торджер, раскрыв рот, уставился на нее. Девушка инстинктивно прикрылась руками... и пальцы ее коснулись какого-то твердого предмета. Она опустила глаза вниз – и рот ее раскрылся так же, как у друга детства. На ее груди сверкало и переливалось в лучах восходящего солнца золотое украшение. Нежно мерцали жемчужины, пламенели рубины, таинственно блестели капли янтаря.
- Какие еще тебе нужны доказательства? – мрачно спросил Торджер. – Золотая гривна твоего рода! Харальд вез ее тебе в числе прочих даров, Кюн говорил мне об этом.
- Да, это она, - пробормотала Сигни. – Значит, это Харальд... Враг моего рода! Мой враг! Торджер, что я наделала!..
Постепенно ее начало колотить. Она провела ночь не с Рагнаром, а с его убийцей! Сыном того, кто обесчестил ее отца. Врагом ее рода, тем, кому она поклялась отомстить. А она отдалась ему. Страсть затмила в ней рассудок – и она бросилась в объятья того, кто был ее злейшим врагом!
Его поцелуи горели теперь на ее теле, как ожоги. Их она сможет смыть с себя, - но как смыть позор, который она навлекла на честь рода, став девкой проклятого конунга из Рисмюнде? Она навеки осквернила память отца!
А все почему? Потому, что Харальд обманул ее. Подло скрыл свое имя. Он не мог не знать, что сделал его отец с ее отцом. Поэтому лгал и хитрил. Да еще и надел на нее гривну рода Флайнгунд, украшение, имеющее магическую силу! Нет ему прощения!
- Отвернись, - бросила она Торджеру, и он поспешно повернулся к ней спиной, видя, что она вне себя.
Сигни кое-как натянула платье. Интересно, где он, этот Братоубийца? Впрочем, где бы он ни был, ему не скрыться от нее. Она позаботится об этом.
Похоже, ее друг тоже думал о Братоубийце.
- Ты не знаешь, куда он ушел? – спросил он.
- Нет. Я спала.
- Он, наверное, спрятался, увидев вооруженного воина, - предположил Торджер.
- Не волнуйся. Его найдут, - жестко произнесла она. – Идем.
- Идем. Хотя подожди. Я возьму личины.
Он наклонился и поднял турью голову и лисью морду. Затем он и Сигни двинулись в сторону усадьбы.
- Никто не знает, что я приехал, - сказал Торджер. - Я прискакал поздно вечером, усадьба была пуста. Я искал тебя повсюду, но я был в шлеме, и вряд ли кто-то узнал меня.
-Зачем ты все это говоришь?
- Затем, что уж лучше пусть все думают, что ты была в Йонсваку со мной, чем с ним. Скажи, вас кто-нибудь видел вместе?
- Все видели. Но мы были все время в личинах… Хотя нет! Я забыла. Меня видел Хельг.
- Вот и хорошо, - сказал Торджер. Он отбросил шлем и надел турью голову. – Сигни, ради тебя я готов на все, даже на обман. Никто не должен знать, что ты провела эту ночь с Харальдом, ты согласна со мной?
- Да, благодарю тебя, - рассеянно промолвила Сигни. – Но расскажи мне о людях Братоубийцы. Они еще далеко отсюда?
- Вот как все было. Мои люди увидели всадников. Те ехали со стороны Рисмюнде. Это оказались знатные воины. Главный среди них – Кюн, близкий друг Трехглазого. Они рассказали, что конунга унесло в море во время шторма. Его искали на берегу. Не нашли и решили, что он утонул. Но, вернувшись в Рисмюнде, обратились к одному прорицателю, очень сильному. И он сказал, что Харальд жив, и искать его надо во Флайнгунде.
- Вот как?
- Да. Мои воины из этого рассказа поняли, что речь идет о том человеке, которого мы нашли среди скал после шторма. Описали его, и люди из Рисмюнде сразу признали в нем своего конунга. – Рот Торджера скривился, он явно не был доволен этим. – Потом я сам встретился с Кюном и другими. Предложил проводить их во Флайнгунд, и сейчас они и мои воины едут в твою усадьбу. А я сам поспешил сюда. Надо было предупредить тебя. И освободить Трехглазого, раз уж он оказался конунгом, до приезда людей из Рисмюнде. Думаю, они будут здесь завтра утром.
- Похоже, тебя это не радует, - заметила Сигни.
- Он не достоин звания конунга. Он убил старшего брата – вонзил меч ему в спину, об этом многие говорят.
- И из-за этого ты ненавидишь его?
- Не только. – Грудь Торджера тяжело вздымалась под кольчугой. – Я люблю тебя, Сигни, и ты знаешь это. Я открыто просил твоей руки, был готов на любые испытания, чтобы завоевать тебя. А этот… человек, разве он был честен с тобой? Не было ли все подстроено им? Он знал, как ты поступаешь с женихами, и решил не рисковать. Действовать по-другому. И, видишь, ему это удалось. Он овладел тобой. Мне горько, что ты была с ним.
- Поверь, друг мой, никому в целом свете не так горько сейчас, как мне, - отозвалась Сигни.
- Как смог он подобраться к тебе, если был рабом? Какие речи вел? Чем околдовал?
«Может, и впрямь я была околдована? – подумала девушка. – Неужели я могла вот так вдруг плениться каким-то траллсом?»
- Я не знаю, Торджер. Я просто столкнулась с ним случайно в усадьбе. Он как-то сразу привлек мое внимание. С этого все и началось.
- И ты ни о чем не догадывалась? Он так искусно играл с тобой? Неужели тебе не показалось хоть раз, что он ведет себя странно, непонятно?
- Да нет... Хотя как же! – воскликнула она. – Он не пил вчера во время праздника. Я пила, а он – ни капли! Ты прав, ты прав! Он играл со мной! Но как ловко он притворялся! Я думала, он не знает, кто я... Я назвалась Марит, и я думала, он поверил мне...
- Сигни, мог ли он спутать тебя с какой-то другой женщиной? Скальды поют повсюду о твоей красоте, о волосах, ярких, как огонь, о синих глазах. Он узнал тебя, но не подал виду. Он хитер, он воспользовался твоей доверчивостью, может, еще и сыграл на твоей жалости к своему положению...
Сигни вспомнила, как смазывала раны Рагнара, и руки ее сжались в кулаки. Так все и было. Обман, жестокий обман! Сердце ее болело, будто ему нанесли рану.
- Какой же я была дурой, - прошептала она. Все стало теперь так понятно и очевидно!
- Ты не виновата, - сказал Торджер, привлекая ее к себе и обнимая. – Вероятно, дело в этой гривне. Быть может, ее колдовские чары усилились, и Трехглазому достаточно было носить ее с собой, чтобы привлечь любую девушку, которую он захочет.
Сигни очень надеялась, что так оно и есть. Тогда, по крайней мере, у нее есть хоть какое-то оправдание. Гривна наделена волшебной силой и, возможно, Братоубийца, узнав об этом, попросил какого-нибудь колдуна увеличить власть ее чар.
Но в глубине души она знала – дело не в гривне. Она, Сигни, не поэтому оказалась в объятиях сына Рагнара Беспутного. А потому что желала его – так же сильно, как он желал ее. И это терзало ее, ибо она нарушила клятву, данную над телом отца.
Сигни вскинула голову. Да, она совершила святотатство. Но она все исправит. Кровь Братоубийцы смоет ее позор и вернет ей потерянную честь, - пусть не девичью, но честь рода Флайнгунд!

Не везет Харальду. Кругом обман, злость и зависть.
Очень переживаю за него.
Не мудрено, что Сигни так легко поддалась подначиваниям Торджера-она ведь прежде всего дочь своего отца и мейконунг...
Неужели она погубит ясна сокола Харальда?
_________________